Наброски. Автобиографический роман с терапевтическим эффектом

Дарья Наместникова, 2023

Что такое любовь? Дар это или испытание? Как она рождается, как преображается со временем, есть ли у неё конец? Монолог от первого лица охватывает три десятилетия: 90-е, 2000-е, 2010-е.Начало девяностых, смутное время. Взрослые пытаются выживать и зарабатывать на жизнь, а у подростков происходит юность, их волнуют совсем другие вещи… Площадка детского сада вечерами превращается в место встречи дворовой компании. И там, на обшарпанной веранде, девочка влюбляется в мальчика, не подозревая, что на всю жизнь. В 14 лет отношения заканчиваются разбитым сердцем. Но это лишь первый этап. Любовь вернётся к героине ещё не раз: в 18, в 30, на пороге 40… Эпохи, страны, города будут сменять друг друга. Она и сама изменится.Но любовь останется с ней. Несмотря ни на что. Вопреки всему.И тогда она решится на откровенный разговор с собой, и задаст неудобные вопросы, и постарается честно на них ответить. А потом напишет этот текст, чтобы, наконец, стать свободной и продолжить путь.

ГЛАВА II. Универ

«Дай мне этот день,

Дай мне эту ночь,

Дай мне хоть один шанс

И ты поймёшь:

Я ̶ то, что надо!»

(В. Сюткин, гр. «Браво»)

̶ Из французской школы дорога шла прямо на филфак. На иняз.

Классический университет неохотно, но всё же распахнул передо мной свои благородные двери. По факту, это оказались не пропилеи главного здания с памятником Горькому, а скрипучая калитка пятого корпуса, вечно холодного, вечно голодного.

В 1994 году там, правда, было очень холодно. Ветер без труда пробирался к нам на лекции сквозь огромные щели в окнах.

А ещё было голодно. Столовая филологам не полагалась. Зато был буфет.

Если бы я вдруг решила снимать кино про то время, наш буфет стал бы одной из основных локаций. Небольшая комната с парой-тройкой столиков, покрытых сомнительной клеёнкой.

Витрина. На витрине ̶ сосиски в тесте, пирожное «Картошка» и корзиночки с кремом. Всем перечисленным можно было без труда забивать гвозди.

Даже кремом.

Но после четырёх пар эта витрина казалась скатертью-самобранкой.

Мы были молоды, как на подбор — с чувством юмора.

Мы отлично спелись нашей маленькой французской группой.

И за неимением кетчупа приправляли деревянные хот-доги безудержным смехом. До икоты, почти до слёз. Так смеются счастливые люди.

Мы поступили, мы студенты! Конечно, мы были счастливы.

Хотя тот семестр был, пожалуй, самым трудным.

Нам сразу дали понять: многие должны будут уйти.

Нам сразу внушили: придётся сильно постараться, чтобы заслужить право быть здесь.

Нам сразу объяснили: не прийти на французский можно только по причине перехода в мир иной.

Нас держали в постоянном стрессе. Говорили о конкуренции. Пугали сессией.

Как-то мы должны были писать решающий диктант.

Батареи почти не грели. Мы дрожали от холода (или от волнения?).

И первое, что увидели, открыв дверь в аудиторию…. Петлю на потолке!

Потом оказалось, что это никакая не петля, а электрический провод, к которому забыли приделать лампочку. Но впечатление мы получили неизгладимое.

Если бы я всё-таки снимала кино, та «петля» точно была бы в кадре.

***

̶ Незаметно наступил декабрь. И так же моментально закончился.

Я решила встречать Новый год со старыми школьными и дворовыми друзьями: отвлечься, отогреться, вспомнить детство.

Мы были у кого-то в гостях.

А потом туда пришёл М.

Проходить не стал. Вызвал меня в подъезд.

В том подъезде, промёрзшем, тёмном, мы провели несколько часов.

Мы говорили, говорили, говорили.

И всё началось сначала.

***

̶ Помнишь, я рассказывала, что французский можно было пропустить, только если не жив? В ту зиму я целых два раза прогуляла французский.

Оба раза из-за М.

Мы просто не могли друг от друга отлепиться.

У нас было сильное физическое притяжение.

И раньше, в мои 14.

И в 17. Тем более.

Скажешь, повеяло бульварным романом? Пошли мелодраматические штампы?

Ну, пусть идут.

Только так всё и было: когда он прикасался ко мне, по нему пробегал электрический ток. Когда мы целовались, у меня «плыла земля» (а я ведь даже не успела прочесть «По ком звонит колокол», я не знала ещё знаменитую метафору Хемингуэя).

Наступила весна. Почти все из справились с сессией, но нескольким девочками пришлось уйти в педагогический.

Мы с М. стали официальной парой.

В том смысле, что о нас узнали и друзья, и родственники.

В том смысле, что на свадьбу к ребятам из дворовой компании, из «детского садика», мы пришли вместе. И когда кто-то, разглядывая потом свадебные фотографии, сказал про М.: «Ух ты, какой интересный типаж!», ему тут же ответили: «Так, спокойно! Он встречается вот с этой девочкой!»

Да, у нас появились общие фото.

На них он всегда чуть наклонял голову в мою сторону. А я замыкала пальцы вокруг его руки.

У нас появились «наши» кафе и «наши» песни.

Он выучил мой любимый напиток (Мартини Бьянко).

Он знал, что я схожу с ума по клубнике.

Он писал мне милые записки.

А однажды принёс маленькое металлическое сердечко с гравировкой «Вместе навсегда».

***

̶ Это сердце хранится у меня рядом с его детскими снимками.

И взрослыми снимками, которые я сама сделала на какую-то «мыльницу».

Он такой красивый там. Смотрит прямо в глаза. И улыбается.

Недавно я пожаловалась подружкам, что никак не могу его забыть.

Рассказала про сердечко.

«Так! ̶ решительно воскликнула одна из них. ̶ Надо срочно избавиться от железяки! Ты, что, не понимаешь?! В выходные поедем в лес и закопаем под каким-нибудь кустом!» Мы все посмеялись, я перевела тему.

Сердечко «Вместе навсегда» пока со мной.

***

̶ Спросишь, была ли я счастлива тогда?

Пожалуй.

Но…

Когда я смотрю на нашу историю из сегодняшнего дня, словно с вершины холма на окрестные просторы, то очень чётко вижу: настоящая любовь была в четырнадцать.

В семнадцать был реванш.

Теперь я диктовала условия.

Теперь под меня подстраивались.

Не исключено, что подсознание ожидало компенсации за события трёхлетней давности. Хочешь пример? Родители подарили мне прекрасное персиковое пальто сложной конструкции. Талия выделялась поясом, который надо было аккуратно завязывать, распределяя складки. Каждый раз я возилась с пальто минут по десять, а потом наступала очередь высоких ботинок на шнуровке.

Догадываешься, кто этим занимался?

М. вставал передо мной на колени, нередко ̶ в присутствии общих друзей ̶ и терпеливо шнуровал, и смотрел снизу вверх своими глазами холодной осенней воды.

Почему я не могла надеть чёртовы ботинки сама, перед пальтовой эпопеей?

У меня нет ответа. У меня, конечно же, есть ответ.

***

̶ Знаешь, я много думала про свои четырнадцать.

Меня смущала и восхищала собственная непосредственность.

Меня пугала сила собственных эмоций.

Возможно, впоследствии я неосознанно сдерживала себя, притормаживала чувства.

Потому что…

Потому что я слишком хорошо знаю, как это ̶ любовь пробивает плотину и сносит всё на своём пути.

Анализируя себя в четырнадцать, я вывела личную формулу любви.

Ну, не формулу, а тест"любовь ̶ не любовь"…

Любовь — это когда тебе все равно:

̶ сколько у человека денег

̶ как он одет (и вообще ̶ как он выглядит)

̶ кем он работает, насколько это престижно

̶ какие у него друзья и родственники

̶ грамотно ли он пишет

̶ смешные ли у него шутки

̶ дарит ли он тебе подарки и дорого ли они стоят

̶ одобрит ли его твоя семья

Тебе важно, что он жив и здоров. А счастье ̶ когда он рядом. Просто рядом.

И если судить с этой позиции, настоящая безусловная любовь была у меня в 14.

А всё остальное, давай откровенно, симпатия, уважение, партнерские отношения. Потому что отныне и навсегда мне было

НЕ ВСЁ РАВНО.

***

̶ Интересно, какими мы стали три года спустя? Рассказать?

Что до меня, я, наконец, вылупилась в бабочку, научилась справляться с непослушными волосами, полюбила наряжаться.

Я смотрела по сторонам ̶ на «англичанок», «немок», на нашу французскую кафедру. Я поняла, что ярко не равно красиво, что многоцветье требует мастерства, а значит ̶ монохром и минимализм мне в помощь. Пока нет опыта. Пока нет денег.

Ещё поняла, что я ̶ «попса», и надо срочно набираться ума-разума, навёрстывать, догонять новый круг общения. Я потихоньку знакомилась с джазом, открыла для себя бардов-шестидесятников, погрузилась в мир живописи, архитектуры.

И литература, конечно, да.

В эпоху до Интернета мы брали книги в библиотеке или искали по знакомым. Перед каждой сессией эти книги (бесконечный список!) лежали стопками на письменном столе, на кресле, стульях, подоконниках. И всё это нужно было освоить.

И это было… волшебно!

̶ Хочешь честно? У меня есть некоторые претензии к альма-матер: качество и количество занятий по переводу, может, ещё кое-что. Но я всегда буду благодарна за то, что нас заставили прочесть…

Я выросла. Я больше не была Тотошкой.

Я остро чувствовала свою привлекательность, но вместе с ней, не менее остро ̶ недостатки, минусы, слабые стороны.

Я обзавелась страхом не понравиться. Раньше меня не заботило, примут ли меня в «приличном обществе». Теперь ̶ всегда.

Я стала уязвимой. Потеряла шлем беспечности, панцирь наивности.

Ре-пу-та-ция. Noblesse oblige.

В какой-то момент я заметила, что и М. без брони.

Без плаща супермена. Без манящего ореола вожака.

Это было… не очень-то приятное открытие. Как если бы ты узнала, что рок-звезда пьёт по вечерам кефир с корицей. Как если бы ты увидела дырку на носке любимого актёра.

Мне открылась истина: М. тоже уязвим.

За два года он сильно изменился. Я не знаю причин.

Возможно, его обточила армия.

Возможно, взрослая жизнь.

Он похудел, нахмурился, а в глазах цвета осенней воды появилось тревожное облачко, смутное беспокойство, которое не исчезало теперь даже в солнечные дни. Лишь иногда. Когда нам было хорошо вместе.

М. устроился работать поваром в кафе с гламурным названием.

Работал много, но почти никогда не имел денег.

Деньги… В семнадцать лет я узнала им цену. Я захотела туфли, серёжки, платья.

И ещё мне хотелось, чтобы М. соответствовал.

Нашла недавно фотографию того периода. Мы стоим у театра (у театра!), и он очень хорошо одет. Помню, как мы вместе выбирали ему драповую куртку, кепи, бежевую рубашку из вельвета, хорошие ботинки…

В середине 90-х это требовало не только финансовых вложений, но и большой выдержки. И везения!

Потому что одежда продавалась на рынке.

***

̶ Знаешь, что я считаю одним из главных достижений современной экономики?

Одежду и обувь можно покупать в магазинах!

Тот, кто не жил в девяностые, вряд ли меня поймёт.

Тем, кто жил, объяснять не надо.

Я просто покажу в режиме слайд-шоу: на площади стоят палатки, бесконечные ряды палаток, целый город, запутанный лабиринт. А над лабиринтом звучит Королёва, и Губин, и Фристайл.

В палатках работают женщины, одетые по принципу «капусты», у этих женщин напряжённый, жесткий взгляд. То, чем они занимаются, настолько непредсказуемо и опасно, что они вообще ничего не боятся.

Мы идём по междурядью, нет, не идём, нас несёт людская река.

Чтобы примерить сапог или ботинок, ты должна снять свой, а новый чистый ставить только на картонку: тебе выпнут её из-под прилавка.

А позади течёт и бурлит людская река.

И ты думаешь: только бы эта река не унесла твой старый сапог!

Джинсы ты надеваешь за импровизированной занавеской.

Блузки и свитеры вообще не принято мерить.

И в глаза суровым женщинам лучше не смотреть. Поймав твой взгляд, они, отличные психологи, обработают в два счёта. И вот ты уже уносишь с рынка совершенно не нужную вещь.

Мне так купили норковую шапку. Родители гордились студенткой, хотели, чтобы «всё, как у людей». А я не хотела норку, но не умела ещё говорить нет.

«Раскрасавица! Королевишна!» ̶ пели палаточные женщины.

Вечером того же дня шапка поселилась на моём шкафу, на трёхлитровой банке.

Это была чудовищная шапка. Грандиозная, пышная, с каким-то диким орнаментом.

Я надела её один раз. И больше никогда. Мама продала шапку по дешёвке знакомым.

***

̶ Итак, М. работал поваром. И вечно резал себе пальцы.

И едва стоял на ногах после ночных смен.

Мне нравилось, что он ̶ повар. Мне не нравилось ̶ где.

Помню, мы часами гуляли по вечернему городу и мечтали, как он станет шеф-поваром и откроет свой ресторан. Но для этого надо учиться, надо стараться.

«Ты позанимаешься со мной русским?»

Он писал с ужасными ошибками. Это была врождённая анти-грамотность. Тотальное отсутствие чувства языка. Какая ирония судьбы для меня, студентки иняза, будущего филолога!

Сначала ошибки смешили и умиляли. Потом стали раздражать. Мне казалось, что это стыдно. Да, мне было стыдно за него.

Вообще это чувство… М-м-м… Неловкости! Такого не существовало в 14.

А в 17 появилось и приклеилось ко мне самым липком скотчем: даже если оторвать, останутся следы.

Я уже говорила: он должен был соответствовать. М. перестал быть загадочным принцем, он стал моим верным рыцарем, преданным оруженосцем.

И если рыцарь «косячил», тень ложилась на вассала.

***

̶ Семья? Моя семья не приняла М.

Нет, это не было активное неприятие. Родители и дед вежливо отстранились, предоставив мне карт-бланш.

И только бабушка решительно возражала.

Конец ознакомительного фрагмента.