Тыквенная книга

Дарья Михайловна Леднева, 2013

О девочке Элле, рыжем коте, мрачном доме с тыквами и о воображённых людях, которые исчезнут, когда закончатся страницы. Рукопись вошла в лонг-лист конкурса «Новая детская книга», сезон 2012-2013 гг. Полный текст публикуется впервые.

Глава 5

Утром Элла просыпается чуть свет. Над полем ржи ещё витает призрачная дымка, скрывающая его ночью, доносится приглушённый плеск русалок, мелькают призрачные тени красавиц-утопленниц. В тыквах истлели свечки, и домовой-невидимка меняет их на новые, блуждает по огороду болотным огоньком. А тёмно-голубой лес вдалеке едва проступает сквозь туман.

Путешественница бесшумно набрасывает халат, надевает мягкие тапочки и крадётся в покои Дантессы. Девушка не спит. Как и в прошлый раз, чародействует. Глаза закрыты, локти согнуты, ладони раскрыты как чаши весов. Вокруг парят три фарфоровых чашки с пастушками. На коленях — книга в розовом переплете с густо исписанными страницами.

Элла садится рядом на пол и заглядывает в пособие юной ведьмы, но неуклюже задевает Дантессу, и чашки падают, брызжа осколками.

— Ой, извини.

— Ничего, у меня бы всё равно ничего не вышло, — вздыхает Дантесса. — Уже второй месяц пытаюсь. Это бесполезно.

Элла мало что понимает. Дантесса кажется ей мифическим созданием, оракулом, пифией, прорицательницей. За туманом её глаз цвета морской волны хранятся удивительные тайны, сказания неведомого мира. Элле хочется прикоснуться к ним, но она не знает, как подружиться с хозяйкой чашек. Осмелев, девочка берёт с колен Дантессы книгу и читает:

— «Чашки танцуют. Чашка с пастухом задёт ритм. Две остальные повторяют за ней. Движутся по кругу».

— Ага, танцуют, как же, — хмыкает Дантесса. — Падают и бьются.

— Чашки должны выполнять то, что написано в книге? — догадывается Элла.

— Да. Но у меня не получается, — Дантесса сгребает осколки, достаёт из-под кровати тюбик «Искорочного клея» и с ловкостью мастера, как мозаику, собирает пресловутый сервиз.

— Может, дописать «Чашки не падают и не бьются?»

— Я уже пробовала. Не вышло, — Дантесса перелистывает несколько страниц и тонюсеньким пальчиком тыкает в абзац. — Я обречена.

— А как это работает? Ну, левитация. Ты просто пишешь то, что хочешь получить?

— Да, — кивает Дантесса и мягко отбирает у Эллы розовое сокровище. — Но для этого нужно обязательно иметь свою книгу, а ещё лучше книгу, которая признала тебя. И, конечно, богатую фантазию. Без фантазии, без воображения — книга лишь макулатура. Но когда у тебя есть воображение, когда ты хотя бы чуть-чуть выдумщик, ты можешь использовать книгу для усиления своего воображения. Знаешь, иногда людям удавалось достичь невообразимых высот! Например, Ральф Родерикович Норкин, наш предок из восемнадцатого века, сотворил стаю драконов, и они прожили около полувека! Представляешь? Очень трудно поддерживать такую ораву.

Дантесса вздыхает.

— Я, в общем-то, и не надеюсь особо на успех. У нас, тех, кто родился на этой стороне книжного переплёта, — шансы не велики. Мы почти полностью лишены воображения. А таким, как я, и вовсе никакого волшебства не светит.

— Разве это возможно? — удивляется Элла. — Как может не быть воображения? Ты что, даже снов красочных не видишь?

Элле безумно жаль подругу (а белокурая девушка, конечно же, подруга, ведь Элла ещё ни с кем так долго не беседовала без обид и подколов). Неужели, как и серая Демидова, Дантесса не витает в облаках, не танцует с дельфинами, не скачет во весь опор на лихом коне?

Неужели можно жить без фантазий?

— А вот так. Можно читать сказки, перебирать наборы букв. Можно читать и впитывать в себя, чувствовать, проживать написанное, а можно самим создавать образы и придумывать сказки. Я худо-бедно читать умею, но придумать что-то своё у меня силёнок не хватает. Вот Хельга могла… Хотя и родилась здесь, в доме на границе меж настоящим миром и воображённым. Но, знаешь, — Дантеса переходит на шёпот, — говорят, что Хельга сама из воображённых, но колдовать умела, и это здорово у неё получалось! Просто понимаешь, для зеркальных и воображённых волшебство фантазий губительно, это как мышьяк, который проникает в тебя и отравляет изнутри. В общем, Хельга потерялась в переплётах, в буквах, в образах, словом, завообразилась и навсегда осталась в несуществующем мире, в мире, который есть только в её голове, но в действительности не существует. Она никогда не найдёт тропинки назад.

Элла сдвигает брови.

— Знаешь, Дантесса, я сейчас ни словечка не поняла… Ну, если ты лишена воображения, то получается ты, хм, не из настоящего мира? Ты — ненастоящая? Воображённая?

Дантесса поджимает губы, отводит взгляд. Элла напряжённо следит, как мрачнеет её светлое личико, как его, подобно кораблям, бороздят тени сомнений.

— Дядя Марк ничего тебе не говорил, да?

— Да.

— Ну вот, — Дантесса вздыхает и обхватывает себя за плечи, — будь бы у меня воображение или хоть чуть-чуть мозгов, сама бы до этого додумалась. А я разболталась с тобой! — чётко, с расстановкой произносит звенящим голосом: — В общем, Элла, тебе категорически запрещено находиться на третьем этаже, общаться со мной или Хельгой. Уходи. Немедленно.

Последние слова Дантесса выплёвывает со злостью. Элла вскакивает и убегает к себе. На глазах наворачиваются слёзы. Разве это справедливо? Что она такого сделала? Всего лишь хотела подружиться, вместе читать о мушкетёрах, скакать на воображаемых лошадях и спасать заколдованных принцесс от злых драконов.

В спальне Элла с головой забивается под одеяло и утирает слёзы краешком ночной рубашки.

— Нельзя же быть такой тряпкой! Сейчас, небось, Марфа Ильинична отчитывать будет. Надо собраться и доказать всем, что мне можно доверять!

На улице утихают песни озёрных див. И вновь золотится ржаное поле. Августовские жнецы выходят собирать урожай и заводят протяжную песню о богатых дарах и долгой зиме.

Вскоре раздаётся мелодичный звонок к завтраку.

На кухне никого. Лишь дымится тарелка каши. Наверное, Дантессе и Хельге еду приносят в комнаты. Интересно, что имела в виду Дантесса, говоря о Хельге? Как это она завообразилась? И не грозит ли то же самое Дантессе? Может, они обе в страшной опасности и кто-то должен их спасти?

— Пожалуйста, следите за мыслями, юная сударыня.

Элла вздрагивает. На другом краю стола, развалившись, лежит серый кот, огромный-преогромный, как два кота. У него пушистые уши-кисточки, огромные лапы маленького льва, которые он положил на тонюсенькую чёрную книгу в дешёвом переплёте.

— Простите, с-сударь, а кто вы?

— Мейн-кун, — фыркает зверь и недовольно передёргивает ушами. — Стыдно не знать такие вещи, любопытная барышня. Ну-с, что вы планируете делать дальше?

— Пока не знаю.

Элла с недоверием косится на говорящего кота. Наверняка, она всё ещё спит. Или это дурацкий розыгрыш. Элла оглядывается. Но ни в одном кухонном углу никто не притаился. Конечно, злой шутник может прятаться и на лестнице. Но чтобы его разоблачить, придётся встать и обойти кота, а за это время хитрец разгадает манёвр и удерёт.

— Я так и думал. Планирование — не ваш стиль, сударыня.

— Разве коты разговаривают? — не выдерживает Элла. Слишком много небылиц и небывальщин для одного утра!

Огромный зверь вздыхает, точно человек, и на мгновение отводит взгляд в сторону, поводит ушами в раздумьях.

— Мейн-кун, сударыня. Мейн-кун, а не кот. Я решил подарить вам личную книгу. Полагаю, вы уже знаете, что это такое?

— Нет, — Элла качает головой, но жадно впивается взглядом в чёрный томик, от которого веет духом магической старины. Она уже чувствует, как пальцами прикоснётся к потёртому переплёту, как перевернёт шероховатые страницы, держа за уголок. Сердце бьётся чаще.

Таинственный гость недовольно взмахивает хвостом.

— Почему я не удивлён? Ладно, Элла, запоминайте: книга будет исполнять пожелания только вашего воображения. Это как волшебная палочка. Но пользоваться ею можете только вы. Со временем, когда вы привыкните друг к другу, книге передастся часть вашей искорочной силы. Это и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что вы сможете творить более сильные воображения. Плохо же, потому что книга станет частью вас, и если она попадёт в недобрые руки, то вам будет грозить опасность, даже смертельная опасность.

Мейн-кун лапой двигает к Элле чёрную книжонку, та легко скользит девочке в руки. Элла трепетно прикасается к ней.

— Будьте осторожны. Не верьте никому. Даже Дантессе. Особенно Дантессе. Я заметил, что она вам нравится. Но лучше держитесь от неё подальше. Вы ведь даже не представляете, какой кошмар она учудила с несчастной Хельгой.

— А что она сделала? — взволнованно спрашивает Элла и отрывает взор от книги.

Но чудесное видение соскакивает со стола, легко запрыгивает на поленницу, перебирается через неё и исчезает за печкой. Ещё шуршит недолго опилками, но вдруг наступает пронзительная тишина. Элла слышит лишь своё возбуждённое дыхание. Прижимает сокровище в чёрном переплёте к груди и спешит в комнату.

Там садится за стол, скрипнув, пододвигает стул с мягкой спинкой, торопливо раскрывает книгу, дрожащей рукой берёт карандаш, прикованный к столу тонкой цепочкой, и замирает.

— Что бы такое загадать?

Оглядывается, и радость от подарка потихоньку притупляется. Неужели нечего наколдовать?

Шкаф с сарафанами приоткрыт, с верхней полки свешивается свитер, в котором мечтательница часто сидела на подоконнике у Демидовых и играла с рыжим чудом. Он ещё хранит запах квартиры и средства, которое Людмила Альбертовна добавляла для мягкости при стирке. Кот всегда недоверчиво принюхивался к одежде, забавно морщился и фыркал, а однажды даже устроил охоту на носки и ночные сорочки. Перевернул сушилку-раскладушку и растаскал бельё по разным углам!

— Ну конечно! Я верну Тошку!

Элла записывает желание в книгу, закрывает глаза и представляет, как любимый кот на мягких лапках запрыгивает на стол, проходит вдоль, задевая пушистым хвостом по лицу, и, вытянувшись, ложится посередине. Вот-вот он знакомо мяукнет.

Но — ничего. Огорчённая фантазёрка открывает глаза, и перед ней по-прежнему письменный стол, единственная чернильная строка в книге и ржаное поле за окном.

В коридоре кто-то шуршит оборками платья. Замирает под Эллиной дверью и просовывает записку. Элла быстро вскакивает с места, спотыкается, приземляется на колени. И когда, наконец, дорывается до двери, таинственного гонца и след простыл.

Заинтригованная, разворачивает письмо.

«В два часа ночи. У лестницы на третьем этаже. Возьми личную книгу. Д.»

Дантесса? Вот ведь лицемерка! То говорит, не общайся со мной, а то грамотки под дверь подбрасывает. Элла яростно рвёт записку и обрывки прячет в поддон под горшком с геранью. Там-то никто, особенно Марфа Ильинична, не найдёт.

Впрочем, может, зря она горячится и стоит выяснить, чего же хочет Дантесса?

Остаток дня Элла проводит в огороде, сидя на лавочке напротив соломенного пугала и разглядывая морковные и тыквенные грядки. Ни Демидовы, ни Романовы Эллу на дачи и в деревни не возили, и потому девочка с радостью соглашается помочь, когда в огород приходит Марфа Ильинична и просит прополоть длинные ряды ярко-зелёной морковной ботвы. Элле это кажется занятной игрой в волшебника, которому предстоит повалить сотни мохнатых деревьев и под одним из них найти сундук со сказочной книгой.

Экономка же присаживается у крыльца, щёлкает семечки и с прищуром наблюдает за Эллой. Девочка старается изо всех сил, не жалеет ни испачкавшихся колготок, за которые ей влетит завтра утром, ни белых ладошек, которые она не прикрыла перчаткой. Да и к тому же Элле стыдно, что она приняла записку от Дантессы, невольно нарушив запрет.

Когда волшебница почти проредила второй ряд непокорной моркови, Марфа Ильинична произносит себе под нос:

— Хороший вечер.

Элла оглядывается на закат.

Солнце над голубоватой кромкой леса. Чуть колышутся макушки елей, и ветер доносит их свежесть… и запах озёрной тины. Ржаное поле постепенно меркнет, растворяется в закатных лучах, и сквозь туман серебрится барский пруд. А солнце всё ниже, небо отливает багровым.

Не жарко, тепло. Элла закрывает глаза и подставляет лицо тонущему солнцу.

— Нечасто такое бывает, — продолжает Марфа Ильинична. — Обычно небо заполоняют чёрные вороны, кружат и кружат, покоя не дают, бестолковые.

— Почему?

— Почему боярышниковые вороны кружат? — домоправительница вздыхает. — Ищут, в кого бы впиться. Охота у них на нас, жителей Тридевятого царства.

— Я всегда иначе представляла себе Тридевятое царство.

— С Иванушками-дурачками, говорящими щуками и скатертью-самобранкой?

Элла кивает. Марфа Ильинична смеётся.

— Тебе ещё многое предстоит узнать. Иван, дурак и младший сын, это наш далёкий предок. С него начинается наш род. Увы, многие ветви нашего клана пресеклись. Остались лишь Норкины. Как-нибудь покажу тебе наше фамильное древо. А вот скатерть-самобранка где-то на чердаке была…

Лениво молчат, солнце золотит морковную ботву. Уставшая от борьбы с лохматыми кустиками, Элла отряхивает руки и выскребает грязь из-под ногтей.

Марфа Ильинична блаженно прикрывает глаза. Тень от водосточной трубы падает на её лицо. Вновь похожа на Бабу-Ягу: усталые черты, старые, морщинистые, и длиннющий нос.

— Дядя ждёт тебя в кабинете. Иди. Пора уже.

Кабинет дяди Марка, как и спальня Эллы, находится на втором этаже, но дальше по коридору. На стенах — головы кабанов и оленей с покрытыми лаком рогами. Длинный книжный шкаф плотно заставлен внушительными томами.

Дядя, огромный как медведь, неуклюже сидит в глубоком кожаном кресле, постукивает костяшками пальцев по столу. Кажется, что сидеть здесь ему неприятно и неуютно, и без гигантского меча он выглядит как страницы, вырванные из сказки и вставленные в серьёзную драму, совершенно не к месту.

Серебристый лунный кот лежит на столе и внимательно, чуть сощурившись, наблюдает за Эллой. Девочка улыбается, но пушистый царь гордо отводит взор. Да ты мне девочка ни на секунду не нужна!

— Садись, Элла, — дядя Марк указывает на кресло с исцарапанными подлокотникам, словно кто-то со всей силы когтями впивался в его деревянную плоть.

— Итак, Элла, я должен тебе кое-что рассказать… или не рассказать, — быстрее стучит толстыми, огрубевшими пальцами. — Признаться, мне не хочется впутывать тебя. Но ты однажды и так всё узнаешь. Ты очень любопытная.

Дядя подавляет вздох.

— Это оттого что я не люблю скучать. Мне всегда хочется чем-то себя занять, — но тут же Элла корит себя за поспешность. Можно подумать, дядя любопытство посчитает великим достоинством. Теперь, наверняка, в поход не возьмёт. Ну, может, хотя бы Тошку вернёт?

— Я слышал: ты любишь читать.

— Да. Все эти истории… Мне очень нравится погружаться в них, думать: а могло ли всё быть иначе? Придумывать своё. Это весело! Я столько всего интересного пережила, побывала во многих странах, не выходя из дома. Это как кругосветное путешествие за чашкой чая.

— А ещё тебе нравится изучать чужие вещи, ― усмехается дядя. И хотя Элла понимает его намёк, но не даёт сбить себя с толку.

— Воображению нужна пища.

— Разве твоё воображение не способно рождать образы из пустоты?

— Не знаю, — девочка краснеет. Она никогда об этом не задумывалась, не пыталась представить того, о чём хоть чуть-чуть не читала бы. Но, наверное, это было бы здорово — вообразить нечто уникальное, нечто, что существует лишь в твоей голове. — Я не знаю, способна ли я на что-то грандиозное.

Богатырь окидывает хрупкую племянницу таким взглядом, словно впервые видит её и не понимает, кто она и зачем тут, столь не похожая на других Норкиных. В изгибе его бровей скользит недоумение. У Эллы закрадывается мерзопакостное чувство: неужели вконец разочаровала дядю? Этих взрослых не поймёшь. И чего им не хватает?

— Знаешь ли ты, что такое выбор, дитя моё? ― вкрадчиво произносит дядя. Так странно слышать такую тишину и проницательность от столь громадного мужчины. Ему больше под стать гомерический хохот и секира на плече.

— Необходимость выбрать один из предложенных вариантов, отказавшись от других.

Дядя Марк хмыкает.

— Что такое выбор? Ещё раз.

Элла призадумывается.

— Принятие решения, которое ты уже не в силах изменить, но которое навалится как снежный ком и изменит тебя.

Строгий судья довольно кивает.

— Тебе приходилось делать выбор?

— Однажды я сбежала с котёнком в парк, затем думала, а не уйти мне из дома насовсем? Ой, дядя Марк, а ведь Тошку любимого я оставила в Москве. Можно за ним кто-нибудь съездит? А то Марфа Ильинична не разрешила, когда мы собирались…

— Боюсь, котам не место в этом доме, Элла. Но если он тебе так дорог, то я могу подыскать ему новую семью.

— Но ведь в доме полно кошек! У вас на столе — серебристый, на кухне — здоровый такой. И у этой странной девочки Хельги…

Под пронзительно-суровым взглядом дяди она осекается и давится окончанием фразы. Густо краснеет.

— Не понимаю, о каких кошках идёт речь, Элла, ― голос богатыря подобен беспощадному грому. Серебряный красавец недоумённо смотрит на дядю Марка и лениво, даже презрительно зевает, довольно жмурится и переворачивается на спину, показывая светлое пушистое брюшко.

— Поэтому давай вернёмся к нашей философской беседе. Решение сбежать с котом далось тебе мучительно?

Ещё не придя в себя, запинаясь:

— Нет, я как-то не задумывалась, просто сделала. Подобрала котёнка и сбежала.

Дядя удовлетворённо улыбается.

— Бездумность. Это не выбор. Выбор — мучительный, терзающий процесс принятия решения, осмысленного, взвешенного решения.

Элла кивает.

— Я сейчас пытаюсь принять такое решение: рассказать тебе о мире по ту сторону переплёта или оградить от опасностей, которые тебя ждут, едва ты встанешь на путь фантазий?

— Там, за этим непонятным переплётом, сказочный мир? Тот, в который я попала, открыв книгу «Пепелище»? Значит, мне ничего не приснилось!

Заботливый, как удав, опекун пропускает её вопрос, перестаёт барабанить по столу.

— Понимаешь, Элла, я кое-что знаю о будущем. Знаю, что произойдёт, если я расскажу, и что будет, если я сейчас отпущу тебя и ничего не скажу. Я могу раскрыть возможные варианты будущего и спросить, чего хочешь ты. Но подобная игра с выбором может непредсказуемо изменить всё грядущее. Догадаешься почему?

— Потому что человек делает выбор на основе имеющихся знаний. И если вы расскажете мне о том, что ждёт меня, то я поступлю не так, как поступила, если бы ничего знала. И моё будущее изменится. Но это не означает, что новая судьба окажется лучше.

— Есть варианты будущего, где ты погибаешь, Элла, ― голос дяди пугающе затихает.

Как же странно, встречать участие от этого сурового богатыря, как же странно, что в его сердце может жить сочувствие к маленькой сироте.

Девочка вздрагивает и жалостливо глядит на дядю.

— Я бы не хотела погибнуть, — ей действительно становится не по себе. Она вовсе не готова к такой участи. Да даже в самые кошмарные моменты жизни ей не приходила в голову мысль о возможном конце! А теперь? Теперь липкий страх подбирается к ней, ищет где бы поселиться, жаждет урвать кусок посолиднее.

— Рассказать, как этого избежать?

— А если пытаясь избежать этой опасности, я попаду в другую ловушку и погибну ещё более ужасной смертью? И даже сейчас, когда вы говорите, что в одном из будущих я погибну, вы неотвратимо меняете мою судьбу. Потому что это знание останется со мной и обязательно всплывёт в момент главного решения.

Элла силится сохранить невозмутимость. Плотно сжаты губы. Смотрит не моргая.

Дядя улыбается.

— Прости, что пугаю тебя. Но постарайся быть осторожнее и не суйся в мир за переплётом. Это очень опасный, пусть и прекрасный мир. Он таит в себе множество соблазнов. И ты можешь поддаться искушению и никогда не вернуться из фантазий. Конечно, выдуманный мир хорош, но, пожалуйста, помни, каким бы великолепным он ни был, он никогда не заменит реальный.

— Та девочка, Хельга, она об этом забыла?

Дядя кивает.

— Хельга слишком далеко зашла в своих грёзах. Она была очень сильной воображающей, несмотря на то, что полукровка. Но она запуталась в выдумках, забыла путь в реальный мир, не нашла тропинки. Есть два воображаемых мира. Тот мир, который ты видела, провалившись в «Пепелище». Этот мир создан воображением очень сильного человека и продолжает существовать благодаря записям в книге и людям, которые воображают во сне. Их так и называют — спящие. Этот мир, за переплётом, он почти реален, будто параллельный мир, дополнение настоящего. Но каждый выдумщик или воображающий может создавать собственный мир, мир мечтаний и фантазий, уходить по тропинке в мир снов. Хельга заигралась. Конечно, мы попытались её спасти, создав её зеркальное отражение, но оно оказалось слишком слабым. Мы потеряли Хельгу.

Дядя на мгновение замолкает.

— Поэтому прошу тебя, Элла, будь осторожна. Я понимаю, что, живя в доме на границе двух миров, ты неизбежно соприкоснёшься с воображаемым миром, но будь осторожна.

— Я обещаю, дядя.

Хлюпая носом, Элла кивает. Ей страшно. Страшно исчезнуть так же навсегда, как исчезли и Демидовы. Раньше Элле казалось, что души умерших возносятся в прекрасное далёко, где в безмятежности коротают вечность. Но, увидев их тела в гробах, увидев хмурые кресты и дождливое небо, Элла поняла, что после смерти есть только холодная земля и крышка гроба над закрытыми глазами. Дальше — нет ничего.

И эта зияющая пустота пугает больше всего. А безумие Хельги — чем оно лучше смерти? Когда тебя уже нет, когда ты растворяешься в мечтах, которых не существует? Живёшь, дышишь, видишь — и всего этого на самом деле нет. Когда не узнаёшь друзей и родных, когда тебя за руку водит нянька.

В мрачной задумчивости Элла выходит из кабинета, но на пороге оборачивается.

— Дядя Марк, а Тошку никак нельзя забрать?

Но могучий богатырь непреклонен и без тени милосердия качает головой.

— Это невозможно, Элла. Увы, кошки слишком опасны.

— Ладно. Ну, тогда мне можно отправиться в ту школу, где Дантесса учится левитировать предметы?

Дядя хмурится.

— Я думаю, тебе лучше обучаться на дому.

— Значит, я всё-таки научусь всяким колдовским штучкам с помощью книг и воображения?

Марк Андреевич сдвигает брови.

— Элла, запомни ещё раз: воображение — это не игрушки. Учить тебя будет Марфа Ильинична. У неё не поиграешь.

Элла грустно кивает. Да уж! Баба-Яга не похожа на любительницы забав, одарённую богатой фантазией. Разве что знает тридцать способов заварить чай с бурьяном.

«Небось, тыквы выращивать будем!»