Глава 4
Прошел месяц, в самом начале ноября я вынула из почтового ящика квитанцию на оплату коммунальных услуг, которые каждый месяц рассылает жильцам администрация нашего коттеджного поселка, и увидела самый обычный конверт, адресованный мне. Честно говоря, я удивилась. Уже давно все наши знакомые пользуются емейл или, если речь идет о приглашениях на свадьбы и вечеринки, присылают курьеров. Простого письма, с наклеенными марками, я не получала очень давно.
Из конверта выпал листочек в клеточку, изумившись еще больше, я развернула послание.
«Дорогая Даша, извини, что обременяю тебя, но обратиться больше не к кому. Вера Карапетова мне не ответила, но я не обижаюсь, как не обижусь, если не отзовешься и ты, мало кому хочется иметь дело с убийцей. Но все же, помня о наших давних дружеских отношениях, рискую попросить кое о чем. Здесь вполне можно жить, я работаю швеей. Одна беда, плохо с продуктами, не сочти за труд, собери для меня посылочку. Список разрешенных «вкусностей» прилагаю. И, если не затруднит, положи еще прокладки, любые, какие подешевле, тетради, ручки, в общем, там есть еще один список. Если решишь мне помочь, то привезти передачу надо пятого ноября, с восьми утра до часа. Лика.
P.S. Кстати, здесь сломался телевизор, если купишь новый, начальство в знак благодарности разрешит свидание со мной, но на это я даже не надеюсь».
Чуть не зарыдав, я побежала в дом, на ходу читая списки: кофе, чай, сахар, какао, сливочное масло, печенье, тушенка… Будучи свободной женщиной, Лика увлекалась правильным питанием, не ела мясо, не употребляла ничего жирного, сладкого, острого, не пила кофе и демонстративно отворачивалась от какао.
5 ноября, ровно в восемь утра, я вошла в низенькое здание самого обшарпанного вида и сказала тетке в военной форме, сидевшей за решеткой с мелкими ячейками:
— Привезла по просьбе заключенной Солодко гуманитарную помощь, цветной телевизор.
— Солодко… — забормотала баба, — Солодко… вроде у нас такой нет.
Тут меня осенило, что Лика, выходя замуж за Евгения, как обычно, поменяла фамилию и пошла по этапу Твердохлебовой.
Очевидно, сотрудники колонии очень хотели получить новый «Самсунг», потому что они не только беспрепятственно взяли сумку с харчами, но и препроводили меня в маленькую комнату, обставленную с казенным шиком: стол, два стула, зарешеченное окно и портрет президента на стене.
Ждать пришлось довольно долго, но наконец что-то загрохотало, и в комнатушке появилась Лика. Я постаралась сдержать слезы. На подруге был ватник, на ногах у нее красовались жуткие высокие ботинки, голову покрывал ситцевый платок. Но, несмотря на ужасный наряд, выглядела Лика не так уж плохо, на щеках играл румянец.
Несколько минут мы болтали ни о чем, потом я спросила:
— Ну как тут?
Лика сморщилась:
— Жить, оказывается, можно везде. В СИЗО хуже, здесь свободы больше, воздуха, вот кошку завела.
Потом, прочитав в моих глазах невысказанный вопрос, она продолжила:
— Юра не приезжает, он тотально занят, диплом пишет, а я и не прошу свиданий с ним. Очень хорошо все понимаю.
В ее голосе прозвучала такая тоска, что я не выдержала:
— Господи, ну зачем ты его убила?! Решил жить с другой бабой, и фиг с ним!
Лика тяжело вздохнула:
— Хочешь верь, хочешь не верь — ничего не помню.
— Как? Совсем?
— Ага, абсолютно. Свидание с Евгением, как сбросила его в реку…
— Вообще ничего из того дня в памяти не задержалось?
— Да нет, в первой половине дня я нормально себя чувствовала. Поспала у вас дома, поела, Ирка пирожками угостила.
— Дальше.
— Потом Евгений позвонил, попросил о встрече.
— Он к тебе сам обратился?
— Да мне бы и в голову не пришло набирать его номер после всего произошедшего.
— А потом?
— Суп с котом, — усмехнулась Лика, — провал. Очнулась дома на постели, полное ощущение, что спала. Вообще понять не могу, как до своей квартиры дотопала, ноги подламывались, руки тряслись…
— И?
— Все, потом пришли менты.
— Но такое невозможно! Ты ехала через всю Москву, на метро…
— Вроде я сидела в машине, — напряглась Лика, — а может, и нет. Был автомобиль, и вроде меня тошнило, голос слышала, чужой, наверное, шофера.
— И что он говорил?
Лика нахмурилась:
— Бу-бу-бу… сердился.
— Отчего?
Подруга напряглась:
— Сейчас… постараюсь вспомнить… вертится в голове… а! «Сейчас она тут наблюет, открой дверцу, салон измажет, вот сука». Или примерно так.
— Значит, ты взяла такси, в котором сидели еще пассажиры?! — удивилась я. — Шофер же с кем-то разговаривал.
— Небось со мной, не помню, сплошной туман.
— Интересно, — пробормотала я, — дед видел машину?
— Какой?
— Ну тот, с биноклем!
— Старик Козлодоев, — хмыкнула Лика.
— Это его фамилия? — улыбнулась я.
— Да не помню, как звали дедушку, — отмахнулась Лика, — суд еле выдержала, тоже туман, но уже в меньшей степени, хоть говорить смогла. Не веришь, я в СИЗО все время спала: утром, днем, ночью. Повезли на суд: язык во рту еле-еле ворочается, как будто в киселе плыву, звуки еле к ушам пробиваются, где уж тут фамилию дедка упомнить. Старик Козлодоев — это из песни Гребенщикова, помнишь? «По крыше сползает старик Козлодоев…» Или Козлодуев, в общем, козел.
— Козел-то козел, — вздохнула я, — а на зону тебя своими показаниями отправил, все припомнил, даже повязку на ноге.
— Знаешь, — буркнула Лика, — я ведь потом, уже тут, в бараке, когда окончательно в себя пришла, долго думала. Много странного, однако, в этой истории.
— Что, например?
— Ну хотя бы с повязкой. Зачем мне щиколотку заматывать?
— Может, поранилась.
— А вот и нет, — воскликнула Лика, — ни болячки нет, ни шрама.
В моей голове медленно заворочались мысли.
— Ты уверена?
— Ну конечно, — кивнула она, — нога как нога, потом сарафан этот…
— А с ним что?
— Непонятное дело, — запоздало удивилась Лика. — Очень я удивилась, совсем уж дикая вещь. Ты мне не поверишь!
— Говори.
— Сама знаешь, я очень люблю этот сарафан, он мне так идет!
Я улыбнулась. На мой взгляд, вещь отвратительная: мешок на лямках самой аляповатой расцветки.
— Но в тот день, приехав от вас, я надела розовый льняной костюм, — пояснила Лика, — и отправилась на свидание к Евгению в нем. А вечером, когда очнулась в кровати, была в этом сарафанчике. Ерунда какая-то!
— Ты же ничего не помнишь!
— Ну вдруг в голове что-то всплывает. Нет, я абсолютно уверена: приехала из Ложкина и специально надела розовый костюм: Евгению нравились спокойные тона. Точно! До метро в нем шла, еще расстроилась, что юбку по дороге испачкала… Это помню.
— А с какого момента все забыла и куда подевался костюм?
— Юбка с жакетом в шкафу висели, — вздохнула Лика, — а с какого момента — не помню… Хрен его знает!
— Евгения ты видела?
— Не-а.
— Ну-ка, описывай все свои действия, шаг за шагом!
Лика нахмурилась:
— Так. Скандал в гостинице, он ушел, я заснула, перебила там все на фиг и задрыхла, истерика у меня случилась, да и кто бы удержался…
— Давай не оценивать события, а просто выстраивать их.
— Ага, проснулась и поехала к вам, в Ложкино. Хряпнула коньяка, заснула. Потом очнулась, выпила кофе, тут Евгений позвонил: «Давай встретимся, в семь часов, на набережной».
— Странное место.
— Почему? Он там гулять любил, тихо, народу нет.
— Дальше.
— Домой помчалась переодеваться и сейчас абсолютно уверена, что надела розовый костюм. Понимаешь, подумала, что Евгений решил извиниться за вчерашнее. Честно говоря, я считала, что ему водка по мозгам дала, он много выпил на свадьбе, вот я и расфуфырилась в ожидании примирения.
— Немного странно, что он не заехал за тобой, а позвал на набережную.
— Ну… может, и так, — согласилась Лика.
— Ладно, идем вперед.
— А некуда! Это все.
— Как?
— Так. Добралась до метро «Спортивная», вышла на площадь, там толпища, захотела воды купить, взяла бутылочку, и дальше провал.
— Ты воду пила?
— Да, сделала пару глотков.
— Значит, амнезия наступила не после убийства, а до него?
— Выходит, так, — растерянно ответила Лика. — Последнее, что помню: зубов у нее нет!
— У кого? — окончательно растерялась я.
— У продавщицы, — протянула Лика, — едва из метро вышла, девочка подбегает, знаешь, такая, с лотком на шее, и орет: «Берите кока-колу, сегодня бесплатно». Прямо в руки мне бутылочку сунула, сама пробку отвернула… А, точно! Костюм на мне был, розовый!
Лика вскочила и в ажиотаже забегала по комнатушке, натыкаясь на стены.
— Вот! Теперь абсолютно точно все вспомнила. Когда эта девица мне коку сунула, из горлышка выскочила пена и на юбку попала! Я еще расстроилась — пятно останется! Вот дура беззубая!
— Кто?
— Господи, Дашка, как с тобой тяжело, памяти никакой, — воскликнула Лика, — двух зубов у продавщицы не было, передних, верхних. Я еще подумала, надо же, молодая девчонка, студентка, а словно Баба-яга, ну неужели трудно рот в порядок привести, противно ведь!
— Дальше! — в нетерпении воскликнула я.
— Все, провал полный, словно одеяло накинули, — расстроенно забубнила Лика, — вот странность.
— Ты газировку пила?
— Да.
Пару секунд мы смотрели друг на друга, потом Лика тихо спросила:
— Ты полагаешь, там было что-то? Типа снотворного?
— Очень похоже на то. Почему не рассказала следователю об этой ситуации?
— Объясняла уже, как в тумане была, ничего не соображала, словно заводная игрушка, та тоже ходить умеет, а соображать — нет, — огрызнулась Лика. — Ну и ну!
— Знаешь что, — я решительно встала со стула, — ты об этом никому не рассказывай, не нравится мне эта история и никогда не нравилась. Поверить трудно, что ты могла утопить Евгения.
— Мне самой дико! — прижала руки к груди Лика.
— Зачем тогда призналась?
— Не знаю! Не помню! Ну плохо соображала. Меня спрашивают, голова сама кивает.
Оставалось лишь удивляться, каким образом Лику посчитали вменяемой. Хотя наши специалисты по этой части не вызывают у меня никакого доверия. В годы советской власти именно сотрудники НИИ имени Сербского признали по указанию коммунистических властей многих диссидентов сумасшедшими и отправили их в психиатрические клиники, где несчастных старательно «лечили» инъекциями и таблетками. В результате этих манипуляций кое-кто из бедняг и впрямь лишился разума. Самое интересное, что многие из этих «врачей» до сих пор трудятся в вышеназванном учреждении и даже считают себя доками в своем деле.
— Ты сиди спокойно, — продолжила я.
— У меня есть альтернатива? — хмыкнула Лика.
— Не дури, не пиши никому писем, не рассылай жалобы.
— Ага! — взвилась Лика. — Спасибо тебе, конечно, что приехала и заставила меня вспомнить, как обстояло дело, но я не собираюсь мотать тут срок. Меня опоили, я никого не убивала. Одно не пойму, зачем поменяли платье? Прямо сейчас пойду писать заявление!
Я покачала головой:
— Не глупи. Если дело обстоит именно так, как кажется тебе и мне, то не дам за твою жизнь и рваного доллара.
— Это почему?
— Потому, что некая личность, задумавшая и спланировавшая преступление, сейчас абсолютно спокойна. Она или он уверены, что ты ничего не помнишь, если начнется шум, пересмотр дела, пойдут круги по воде… Тебя обязательно убьют.
— И мне теперь сидеть тут десять лет! — взвилась Лика.
— Нет, давай я потихоньку разведаю, что к чему, попробую отыскать эту студентку, торговавшую колой. Ну-ка, опиши ее еще раз.
Лика насупилась:
— Худая, не стройная, а тощая, если понимаешь, что я имею в виду, на шее лоток висел, красный, на нем бутылочки теснились… Ты чего, не видела таких? Вечно у метро толкутся.
— Приметы у нее какие?
— Зубов нет.
— Все? Волосы, глаза, рост…
— Вроде черненькая, — призадумалась Лика, — а может, рыженькая, глаза вообще не помню, рост… Ой, не знаю. Я ведь ее не разглядывала, вот что двух передних кусалок нет — отметила, а остальное как у всех. Нет, гиблое дело, не найти девчонку.
— Спокойствие, главное — спокойствие, — пробормотала я, — по улицам не бегают штатные сотрудники компании.
— Вот видишь, — подытожила Лика, — совсем кирдык! Куковать мне тут до морковкина заговенья.
— Крутые фирмы нанимают для работы на улице, как правило, студентов, — принялась я размышлять вслух, — с ними удобно, готовы целый день прыгать на морозе или париться от жары за крохотное вознаграждение, потом молодые люди приветливы, товар всовывают с улыбкой, им не противно с лотком мотаться, даже весело.
— Ну и что? — перебила меня Лика. — Может, все оно и так, как ты говоришь, только мы же не знаем, в каком вузе учится беззубенькая.
— Вот, — подскочила я, — об этом и речь. Во всякой фирме имеется бухгалтерия, а там, на полочке, лежат документики с подписью тех, кто получил денежки. Дело-то простое. Сначала выясню, кто работал 17 июля у метро «Спортивная», ну из какого вуза были ребятки, а потом съезжу, порасспрашиваю их. Навряд ли там все девочки без зубов.
Внезапно Лика вцепилась в мое плечо:
— Дашка, вытащи меня отсюда! Умоляю.
— Очень постараюсь, только ты сиди тихо-тихо, а если кто пристанет с вопросами, отвечай по схеме: ничего не помню, не знаю, была в состоянии шока.
Лика судорожно заплакала:
— За что? Никому в жизни я не сделала зла. До сих пор у меня не имелось врагов.
Я погладила ее по голове.
— Ладно, успокойся, все будет хорошо.
Лика открыла было рот, но тут на пороге появился конвойный, кашлянул, глянул в мою сторону и заявил:
— Свидание закончено.
Лика покорно шагнула в коридор.
— Не волнуйся, — крикнула я, — буду приезжать каждый месяц, привозить еду и книги!
Ликуська обернулась, но ничего не сказала, ее глаза начали медленно наполняться слезами.
— Давай двигай, — велел парень в форме.
Лика молча повиновалась. Я подошла к зарешеченному окну и увидела, как она, сгорбившись и опустив голову, бредет по узкой заасфальтированной дорожке, проложенной между рядами колючей проволоки. Под увиденной картиной следовало поместить подпись: «Отчаяние».
В моей душе заколыхался гнев. Обязательно найду режиссера-постановщика и добьюсь того, что мерзавец так же поковыляет в барак.
Вернувшись домой, я увидела в прихожей два огромных, похожих на танки, ботинка.
— Только не говори, что у нас опять гости! — налетела я на Ирку, меланхолично чистящую обувь Аркашки.
Домработница отложила щетку. К слову сказать, Кеша — любимец нашей прислуги. Катерина, собираясь готовить обед, непременно выяснит у сына, что бы их высочество хотели откушать. Есть блюда, которые страстно люблю я, допустим, молочное желе, но попробовать лакомство мне удается лишь тогда, когда Аркашка отбывает в командировку, потому что сын терпеть не может молочные продукты, и Катерина не покупает сливки, кефир, ряженку… Зато куриное мясо присутствует у нас в рационе во всех видах, вместе с гадкими стручками зеленой фасоли, которую наш адвокат способен харчить килограммами. Ирка с особой тщательностью убирает кабинет хозяина. Но, оказавшись в моей комнате, домработница, вытерев пыль на столе, ничтоже сумняшеся сваливает назад все кулем, вперемешку. И я потом, чертыхаясь сквозь зубы, пытаюсь найти нужные бумаги. Сколько раз просила ее быть поаккуратнее — без толку. Зато документы, находящиеся в кабинете у адвоката, оказываются нетронутыми, а пыль протертой. При этом учтите, что я дарю Ирке подарки, а Кеша постоянно над ней посмеивается.
— И чего на меня сердиться! — уперла Ирка руки в боки. — Не ко мне же едут!
— Так кто-то приехал? — в ужасе воскликнула я.
— Это вы у Дегтярева спросите, — не дрогнула домработница, — он привел.
Вне себя от злости, я рванула дверь столовой и увидела домашних, сидевших вокруг длинного стола с раскрытыми ртами — все слушали Аркадия.
— Вот представьте, — сверкая глазами, вещал Кеша, — на скамье подсудимых некий Ковров. Причем, прошу отметить, за плечами у моего подзащитного куча ходок, он вор со стажем.
Я тихонько села на свое место. Так, судя по страшно довольному лицу сына, он выиграл дело и теперь хочет сорвать аплодисменты еще и от членов семьи. Ладно, пусть похвастается, потом разберусь, что это за огромный дядька самого отвратительного вида восседает около Александра Михайловича.
— Ну процесс идет, — вещал Кеша, — все ясно как на ладони. Этот Ковров после очередного освобождения следовал в славный город Владимир. По дороге высадился в Москве, доехал до магазина «Детский мир», где попытался спереть спортивные штаны российского производства, вещь страхолюдную и покупателей не интересующую. Его поймали в тот момент, когда рука со штанами оказалась над прилавком. Есть свидетельница, которая верещала: «Видела-видела, рука с брюками на прилавке лежала!»
Кеша обвел всех присутствующих взглядом.
— А судья у нас — Ковалева Анна Филимоновна!
— Да уж, — покачал головой Дегтярев, — не человек — автомат.
— Я бы сказал — крокодил, — усмехнулся Кеша. — Значит, я весь процесс из себя кретина корчу. Сижу улыбаюсь, глаза выпучил, во время речи прокурора головой качаю. Одним словом, редкостный придурок.
— А зачем ты кретина изображал? — влезла Маня.
Кеша довольно засмеялся:
— Вот, правильный вопрос! А специально, чтобы Анна Филимоновна расслабилась и подумала: «Адвокат дурак, от такого подлянки не жди».
— И она так решила? — не успокаивалась Машка.
— Наверное, — хихикнул Кеша. — Я очень убедительно играл. Потом наступает мой черед, я встаю и заявляю: «Подзащитный, вы признаете себя виновным?»
— За такой вопрос адвокату следует оторвать голову! — оторопел Дегтярев.
— Ага, — радостно кивнул Кеша, — а за тот, который я задал следующим, еще и ноги в придачу.
— И что ты спросил? — заинтересовалась я.
— Может, дадите рассказать, как было дело? — гордо ответил Аркадий.
Александр Михайлович поперхнулся и закашлялся, Кеша стукнул полковника по спине и продолжил:
— И тут Ковров начинает: приехал в Москву, пошел в магазин, спер штаны, вышел на улицу и увидел плакат «Все лучшее — детям». Внезапно в закоренелом уголовнике проснулась совесть. «Ковров, — сказал он сам себе, — ты, падаль, у малолеток воровать начал». И пошел ворюга назад, чтобы положить спортивные брюки на место. Начал выкладывать штаны на прилавок, и тут его схватили за руку.
— И чего Анна Филимоновна? — протянул Дегтярев.
Кеша в полном восторге схватил бутылку минеральной воды.
— Как заорет: «Перерыв!» Только ничего не вышло, дело-то вывернулось, свидетельские показания теперь обеляют моего Коврова. Да, продавщица видела его и схватила за руку, но только не в момент кражи, а в секунду решительного и окончательного раскаяния!
— И чем дело закончилось? — отложила вилку Маня.
— Мой Ковров получил условный срок, — гордо ответил Кешка. — Не поверите, он рыдал! Совершенно не ожидал такого финала, хотя я ему говорил: слушайся меня — будет все в шоколаде. Но самое главное! Анна Филимоновна уже после процесса столкнулась со мной в коридоре и сказала…
— Молодец, Кеша! — перебила его Маня. — Она тебя похвалила.
Сын и Дегтярев засмеялись.
— Да уж Ковалева может похвалить, — снова закашлялся Дегтярев.
— Она мне заявила, — торжественно произнес Аркадий: — «Воронцов, вы прощелыга, жаль, не попались мне лет тридцать тому назад, когда наш советский суд был судом, а не цирковой ареной, где выступают подобные вам клоуны».
— Считай, она тебе медаль выдала, — натужно кашлял Александр Михайлович.
Кеша раздулся от гордости.
— Вы уверены, что она его похвалила? — с сомнением спросила Машка. — Похоже, наоборот, отругала.
— Так это и есть похвала, — пояснил Дегтярев, — начни Анна Филимоновна адвоката комплиментами осыпать, тогда все.
И он снова принялся кашлять. Кеша снова похлопал полковника по спине.
— Выпей воды, — велела Зайка.
— И не разговаривай с набитым ртом, сначала прожуй пищу, — посоветовала Маруська.
Дегтярев вытер выступившие слезы салфеткой:
— Простудился, видно. Температуры нет, а кашель бьет.
— Надо «Колдрекс» принять! — воскликнула Зайка.
— Фу, — скривилась Машка, — таблица Менделеева в одном стакане, вот уж гадость! Мусик, что ты мне давала? Такие простые большие белые таблетки, наши, отечественные.
— Наши производители жулики, — вступила Зайка, — они людей на своих предприятиях заставляют работать по двадцать часов, а платят им медные гроши.
— Но их лекарства дешевле импортных, — заявила Маня.
Полковник начал опять грохотать.
— Дай ему «Колдрекс», — повернулась ко мне Зайка, — банановый самый вкусный.
— Меня стошнит, — ухитрился сообщить между приступами кашля Дегтярев, — все, что угодно, только не с ароматом банана.
— Принеси ту белую таблетку, — попросила Маня.
— Нельзя поддерживать наших! — взвилась Зайка. — Это непорядочно, мы должны решительно осудить олигархов.
Маня покраснела.
— Ага, а сама вчера смотрела по телику сериал «Заколдованная душа»!
— Ну и что? — изумилась Зайка.
— Да всем известно, что деньги на его съемку дал Березовский, — торжествующе заявила Маруська, — а Березовский вообще всю Россию разворовал!
— Послушайте, — прервал их Аркадий, — давайте прикроем этот стихийно возникший в нашем доме филиал Государственной думы и дадим бедному Дегтяреву лекарство, а то он сейчас желудок выкашляет.
Я побежала к аптечке, нашла нужную упаковку, принесла в столовую и сказала:
— Не о чем спорить, это средство произведено в Венгрии.
Александр Михайлович сунул белую облатку в рот и скривился:
— Щиплется.
— Ты не соси, а глотай, — приказала Маня, протягивая полковнику чашку с минеральной водой. — Ну, быстро.
Полковник молча повиновался.
— Если вся страна откажется покупать продукцию «Ферейн», — продолжала негодовать Зайка, — от Брынцалова даже мокрого места не останется.
— Чем Быстров его лучше? — кинулась в атаку Маня. — Производит несъедобную кашу за жуткие деньги.
— И это покупать не следует! — стукнула кулачком по столу Заюшка. — Все одним миром мазаны!
— Ой, мама! — воскликнула Ирка, внесшая в комнату блюдо с пирожками.
Я глянула на румяные крохотные кулебяки, сглотнула слюну и спросила:
— Ты обожглась? В другой раз надевай кухонные варежки, тарелка небось огненная.
— Да вы на полковника гляньте! — с неприкрытым ужасом завопила Ирка. — Кошмар, умирает!
Я уронила вилку, которой пыталась подцепить раскаленный пирожок, и повернула голову.
Дегтярев, прямой, словно он вместо куска мяса проглотил швабру, сидел на стуле, выпучив глаза. Из его рта выползала обильная, пузыристая пена.
— Тебе плохо? — кинулась к полковнику Маня.
Александр Михайлович попытался что-то сказать, но не смог. Зайка схватилась за трубку.
— «Медицина для вас»? Примите заказ из коттеджного поселка Ложкино, человеку плохо, приступ эпилепсии…
Дегтярев побледнел.
— На, выпей, — суетилась Маруська, поднося к губам полковника «Перье», — легче станет.
Но отчего-то после пары судорожных глотков, которые послушно сделал Александр Михайлович, пена полезла еще сильней.
— Уложите его на диван, — велел Кеша.
— Нельзя, язык проглотит! — подскочила Зайка. — Это же эпилепсия!
— С чего ты взяла? — спросила я.
— У нас девчонка работала, — пояснила Ольга, — тоже вот так один раз в корчах свалилась, пена изо рта… Жуть смотреть было.
— Но полковник не корчится, — возразила Маня, — сидит, словно накрахмаленный.
— За стадией судорог наступает окоченение, — безапелляционно заявила Заюшка.
— Как у трупа, — бормотнул Кеша.
Александр Михайлович сравнялся по цвету со стеной, но не пошевелился. Следующие десять минут мы бестолково суетились вокруг него, вливая в несчастного по очереди: минералку, простую воду, яблочный сок. С каждым новым глотком пены становилось больше.
Наконец появился доктор, оглядев стол, он спросил:
— Что это?
— Где? — завертела головой Маруська.
— Вон там.
— Полковник Дегтярев, он болен, у него эпилепсия, — одним духом выпалила Зайка.
Врач окинул Александра Михайловича взглядом и бодро сказал:
— Да нет! Что он ел?
— Салат, — принялась перечислять я, — свиную отбивную с картошкой, хотел еще пирожок слопать, но не успел, падучая скрутила. Скажите, его можно вылечить или он уже навсегда таким останется?
Александр Михайлович застонал и закрыл глаза.
— Сделайте что-нибудь! — возмутилась Зайка. — Человеку плохо. Может, он сейчас умрет, а вы про еду расспрашиваете.
— Кто вам сказал про эпилепсию? — спросил доктор, изучая полковника. — Вот уж глупость! Что он проглотил?
— Рассказала уже, — я пришла в негодование, — салат, эскалоп…
— Да нет, — отмахнулся доктор, — я сразу же спросил: что это?
Его указательный палец с аккуратно стриженным ногтем уперся в пачку таблеток, лежащую на столе, возле прибора Дегтярева.
— Лекарство от кашля.
— Какое?
— Ну, не помню название, самое простое, абсолютно безвредное…
— Ага, — бодро сказал терапевт, повертел в руках упаковку и заявил: — Ясненько! Ванная комната в доме имеется?
— Четыре штуки, — ответила Зайка, — вы хотите принять душ? Право же, сейчас не время.
— Давай, Олег, готовь промывание желудка, — спокойно велел эскулап.
— Зачем? — завопила Маня. — У дяди Саши эпилепсия, а на примере обезьяны я знаю, что лечить ее надо совсем иными методами!
Полковник, открывший было глаза, мигом закрыл их и издал такой жуткий звук, нечто среднее между стоном и воплем, что Хучик, до недавнего времени мирно спавший на диване, сел и завыл, словно волк на луну.
— Вона, — театральным шепотом просвистела Ирка, роняя кухонное полотенце, — вона как! Собаки всегда смерть чуют!
И она начала креститься.
— Очень уж ты умная, — недовольно скривился доктор, глядя на Маню, — все про обезьян и эпилепсию знаешь. Ну-ка, прочитай, что на упаковке написано.
Маруська схватила пачку.
— «Гидропирит, только для наружного применения».
— Сухая перекись водорода! — закричала Зайка. — Ну ни фига себе!
— Вот почему пена лезет, — подхватил Кешка, — а ты завела: эпилепсия, эпилепсия!
— И зачем вы ему дали внутрь средство, которым бабы волосы осветляют? — ехидно поинтересовался терапевт. — Конечно, насмерть отравить подобной штукой нельзя, но промывание желудка тоже неприятная вещь.
— Хотели полковника от кашля избавить, — пробормотала я.
— Как ты могла перепутать! — ринулась на меня Зайка.
Я развела руками:
— Случайно, упаковки похожи.
— С ума сойти, — не успокаивалась Ольга, — разве ты не прочитала название лекарства?
— Нет, — удрученно ответила я.
— Отвратительная безответственность, — кипела Зайка, глядя, как полковника ведут в ванную, — а если бы ты всунула ему цианистый калий, что тогда?
— У меня его нет, — пискнула я.
— Надеюсь, у матери в аптечке нет и стрихнина, — не упустил своего Кеша, — или яда, которым травят садовых грызунов.
— Отстаньте от мусечки, — встала на мою защиту Маня, — она же хотела как лучше.
— А получилось как всегда, — немедленно закончила Ольга.
— Уж ты бы молчала! — взвилась Маруська. — Кто зимой всучил Митиной вместо супрастина кошачий контрасекс?
Я попыталась не расхохотаться. Действительно, пару месяцев назад к нам пришла хозяйка соседнего коттеджа и попросила таблеточку от аллергии. Зайка, как всегда, торопившаяся на работу, выдала Лене Митиной средство, которым мы потчуем Фифину и Клеопатру, чтобы наши киски не носились по поселку в поисках кавалеров. Самое интересное, что Лена, проглотив лекарство, избавилась почти мгновенно от насморка, кашля и других признаков сенной лихорадки. Так что Заюшка не имеет никакого права сейчас демонстрировать благородное негодование.
— Но ведь Дегтярев перестал кашлять! — вырвалось у меня.
Зайка фыркнула и убежала, Маня понеслась за ней.
— Ну ты даешь, — протянул Кеша.
Боясь, что он сейчас начнет меня ругать, я решила быстро перевести разговор на другую тему и, повернувшись к незнакомому мужчине, сказала:
— Очень неловко получилось, но мне неизвестно ваше имя. Кстати, я — Даша.
Дядька, сидевший доселе тихо, словно мышка, если уместно сравнение стокилограммовой и двухметровой туши с мелким грызуном, ответил густым басом:
— Здрассти. Ковров. Григорий Ковров, можно просто Гриша.
И он протянул мне огромную, словно лопата, ладонь. Я осторожно пожала ее, и тут его слова окончательно дошли до моего мозга. Ковров!
— Погодите, — забубнила я, — так вы, того, штанишки в «Детском мире» сперли?
Гриша кивнул и уставился в пол.
— Ты, Григорий, — фальшиво бодрым тоном воскликнул Кеша, — иди с Ирой, она тебе комнату покажет!
Человек-гора молча повиновался. Когда он исчез в коридоре, Кеша повернулся ко мне:
— Ну, мать! Так нельзя!
— Как?
— «Штанишки сперли»!
— Но он же их украл или я не поняла чего?
— Каждый может ошибиться.
— Так ты говорил, что Ковров профессиональный вор.
— Он просто несчастный человек, который все время вляпывался в идиотские ситуации, — вздохнул Кеша. — Рос без родителей, в пятнадцать лет попал к уголовникам. В двадцать решил завязать, да опять в тюрьмищу загремел по глупости. Нанялся одному мужику вещи из грузовика в машину поднимать, да по ошибке прихватил портфель другого дядьки, который на лавке у подъезда сидел. Тот крик поднял, милицию вызвал, Гриша давай объяснять, что к чему, дескать, отнес в чужую квартиру. Только менты документы потребовали, а у парня в кармане не паспорт, а справка об освобождении. Отсидел ни за что, вышел, потолкался по разным местам, на работу нигде не берут, стал бомжевать и украл в магазине с голодухи два батона. Новый срок получил, отмотал, и тут опять случился грех: замерз, как цуцик, вот и стащил брюки. У бедняги никаких родственников, ни денег, ни жилья, ни работы, ни паспорта…
— А к нам ты его зачем приволок? — только и смогла вымолвить я.
— Мать! — укоризненно воскликнул Кеша. — Вот уж не ожидал от тебя такой жестокости! Вышел из зала суда, а Гриша в скверике, на скамейке сидит, ну я и спросил: «Чего тут мерзнешь?»
— Некуда идти, — пояснил отпущенный уголовник.
И Кеша привез мужика в Ложкино.
— Знаешь, — объяснял он мне сейчас, — Гриша походил на выброшенную собачку, маленькую, беспомощную, бестолковую. Такой одной не выжить.
Я покосилась на Кешу. Скорей уж Гриша с его ростом и весом напоминает бездомного слона.
— Он тут недолго поживет, — резюмировал Аркашка, — поговорю кое с кем во Владимире, его устроят на работу, дадут общежитие, ну надо же ему хоть какой-то шанс предоставить. Пусть пока Ивану помогает по хозяйству.
Я кивнула и пошла к себе. Только уголовника со стажем не хватает в нашем доме для полного счастья.
