Уха из золотой рыбки

Дарья Донцова, 2003

У людей бывают разные хобби... Дашина подруга Лика, например, восьмой раз выходила замуж. Причем всех мужей она бросала сама, найдя более достойного. На этот раз ее избранник не отличался ни красотой, ни ростом, но был богат. Даша Васильева и вся ее семья погуляла на свадьбе, а утром в Ножкине появилась рыдающая Лика и сообщила – в первую брачную ночь муж потребовал... развод. Прямо на свадьбе Евгений полюбил красавицу-блондинку. А через день Даше сообщили, что Лика, как Стенька Разин княжну, утопила мужа, но только в Москве-реке. Даша в это не верит, но есть свидетель, и на суде Лика во всем призналась. Ей дали десять лет. Любительница частного сыска чувствует – история очень сомнительная. Она решает сделать все, чтобы Лика смогла справить свою девятую свадьбу...

Глава 3

Выслушав рассказ, мы с Зайкой влили в Лику стакан коньяка, а потом уложили ее, мигом осоловевшую, в кровать.

Ольга посмотрела на часы и, завопив: «Катастрофа, опаздываю!» — ринулась одеваться и докрашивать второй глаз.

Я побежала за ней.

— Делать-то теперь что?

Зайка влезла в тоненький красный свитерок и ответила:

— Найди Евгения и поговори с ним. Лика запросто могла его не так понять. И потом, вдруг он шутил?

— Кому же придет в голову устраивать подобные розыгрыши?! — возмутилась я.

Ольга схватила ключи от машины:

— В мире полно идиотов, мы же не знаем Евгения, вдруг он кретин? Во всяком случае, следует выслушать обе стороны, а уж потом подумаем, как утешать Лику. Кстати, не слышала, Антон Красков женился? Очень подходящая партия для нее.

— Да что ты, — замахала я руками, — сильно сомневаюсь, что в свете последнего бракосочетания Ликуся захочет опять затевать свадьбу.

— Ты плохо разбираешься в людях, — заявила Ольга и убежала.

Я спустилась на первый этаж, наткнулась на валяющуюся на ковре в холле сумочку Лики, поколебалась немного, потом открыла ее, вытащила записную книжку, нашла нужный телефон и набрала номер.

— Абонент находится вне действия сети, — заявил бесстрастный женский голос.

Значит, это мобильный аппарат. Никаких других цифр на строчке не было. Я решила пойти в столовую и спокойно выпить кофе, но тут раздался звонок.

— Дарья Ивановна, — воскликнул незнакомый голос, — это из Ветеринарной академии беспокоят.

— Что случилось? — испугалась я.

— Не волнуйтесь, — стала успокаивать меня женщина, — ваша дочь Маша сейчас должна находиться на занятиях в кружке «Юный ветеринар»…

— Да, — перебила я ее, — а в чем дело?

— Похоже, она заболела, температура поднялась, тошнота.

— Уже еду! — выкрикнула я и, забыв причесаться, полетела в гараж.

Маруська лежала на диване, около нее с встревоженным лицом стоял Федор Сергеевич, милейший дядька, руководитель кружка. Маня ездит в академию не первый год, и я великолепно знаю Федора Сергеевича. Он замечательный педагог, искренне влюбленный в свое дело, но человек он со странностями.

Увидав меня, преподаватель заявил:

— Родись девочка собакой, я четко поставил бы сейчас диагноз: пищевое отравление.

— Отчего вы пришли к такому выводу? — спросила я, глядя на бледную молчаливую Маню.

Похоже, дело плохо. Даже с очень высокой температурой девочка, как правило, болтает без умолку. Если Машка потеряла дар речи, надо немедленно вызывать «Скорую помощь».

— Тошнота, переходящая в рвоту, — принялся перечислять симптомы Федор Сергеевич, — озноб, бледность кожных покровов…

— Шаурма, — еле-еле выговорила Маня.

— Что, котеночек? — наклонилась я над ней.

— Съела утром, перед занятиями, шаурму из курицы, — прошептала Машка, — очень захотелось, купила в ларьке перед школой.

Я схватилась за телефон. Шаурма из курицы, да еще приобретенная на улице! Тут возможно все, что угодно, — от сальмонеллеза до холеры.

Федор Сергеевич всплеснул руками:

— Марья! Как ты могла! Слопать бог весть какую гадость, приготовленную грязными руками! Ни одна собака, я имею в виду, конечно, животное при хозяине, не позволит себе подобного.

Маня молчала, потом она прошептала:

— Дайте тазик.

Я мигом протянула ей эмалированный лоток, стоявший около дивана.

— Вот! — укоризненно сообщил Федор Сергеевич. — Вот до чего доводит беспечность, помноженная на глупость. Теперь, проанализировав последствия, ты, Маша, обязана сделать правильные выводы.

Я вздохнула, все-таки педагоги странные люди, используют любой момент для чтения нудных нотаций. Нет бы просто пожалеть глупого ребенка да дать ему, пока не приехал доктор, стакан с раствором марганцовки, вместо этого он предлагает прямо сейчас начинать размышлять на тему о правильности поедания шаурмы, приготовленной в антисанитарных условиях. Девочка уже проглотила эту гадость, зачем ее сейчас поучать?

— Принесите марганцовку, — перебила я зануду.

Федор Сергеевич осекся.

— Дельная мысль! Сейчас.

Спустя пару минут передо мной возник стакан со светло-фиолетовой жидкостью и резиновая клизма-груша.

— А это зачем? — удивилась я.

Федор Сергеевич снисходительно улыбнулся.

— Следует набрать раствор в клизму и впрыснуть в ротовую полость, иначе как заставить животное выпить лекарство?

Нет, он все-таки сумасшедший. Машка-то не собака, не кошка и не коза.

— Выпей, котик, — попросила я.

Манюня покорно опустошила стакан и вновь схватилась за лоток.

Дома мы оказались через сутки. «Скорая помощь» незамедлительно отвезла нас в больницу, где поставили диагноз: пищевое отравление.

— Ничего, — решил утешить Машку прибывший в клинику Дегтярев, — во всем плохом есть свое хорошее, ты же хотела похудеть, вот и потеряешь лишние килограммы.

В среду я привезла Маню домой и строго велела:

— Лежать в кровати до конца недели.

— Но почему? — начала сопротивляться девочка. — У меня ничего не болит.

— Доктор велел придерживаться постельного режима до субботы.

— Зачем? Мне же совсем хорошо.

— Надо.

— Объясни, зачем?

— Ну… так приказано.

— Чушь собачья, — заявила Машка, — еще аргументы есть?

Я поняла, что нет, и строго заявила:

— Не спорь.

— Трудно быть ребенком, — заныла Маруська, — всякий обидеть норовит.

— Хочешь, съезжу в город и притащу парочку дисков с фильмами?

— Ага, — кивнула Манюня, — сделай одолжение.

— Но ты за это будешь лежать.

— Непременно, даже не пошевелюсь, — кивнула дочь.

Я пошла во двор и была остановлена звонком.

— Эй, Дашка, — понеслось из трубки слегка сонное меццо Верки Карапетовой, — знаешь новость?

— Какую?

— Лика Солодко убила мужа.

Я уронила на пол ключи от автомобиля.

— Что?

— Лика Солодко убила мужа, — повторила Верка, — ну не дура?

— Ты врешь! — вырвалось у меня.

— Была бы охота! — обиженно воскликнула Вера. — Может, у нее рассудок помутился?

— Подожди меня, я сейчас приеду.

— Так я никуда не тороплюсь, — ответила Верка, — можешь не спешить. Евгений мертв, Лику арестовали, беги не беги, делу уже не помочь.

Примерно через час, попав несколько раз в пробки, я добралась до улицы Кислова и вбежала в грязный, заплеванный подъезд. К сожалению, Вера живет прямо около метро.

Близость подземки — огромное удобство для жителя мегаполиса, но одновременно и большое несчастье. Все местные маргиналы используют подъезд здания, где обитает Верка, в качестве туалета, никакие замки и домофоны не спасали от бомжей, ловко вскрывавших любые механизмы.

— Нет, ты прикинь, — тараторила Верка, — вот ужас! Совсем Лика свихнулась, только свадьбу отыграла.

— Расскажи спокойно, по порядку, — попросила я.

Верка впихнула меня в комнату, усадила в очень неудобное, жаркое, велюровое кресло и затарахтела:

— Во дела, во дела! Она его в речку спихнула.

— Куда?

— В Москва-реку, плавать Женька не умел, потом парапет высокий, он сначала головой о камень стукнулся и пошел ко дну, небось сознание потерял.

— Когда это случилось?

— Вчера.

Верка плюхнулась в соседнее кресло и понеслась:

— И чем он ей не угодил? Живи да радуйся, так нет, столкнула в воду…

Поняв, что сейчас Карапетова пойдет по кругу, я спросила:

— Почему решили обвинить Лику?

Верка всплеснула руками:

— Свидетель есть. Дело происходило на набережной, понимаешь?

Я кивнула: а где еще оно могло разыграться, если Евгения сбросили в реку?

— Вечером ужас случился, — объяснила Верка, — но еще было не темно, и около того места, где произошла трагедия, стоит огромный щит из лампочек. Там недалеко казино расположено, и это их реклама, так что человеку все отлично было видно.

— Кому?

Верка захихикала:

— На набережной жилой дом высится, на последнем этаже дедулька обитает, у него отличный бинокль имеется, дорогая оптика, произведенная на заводе Цейса. Дедуля по вечерам у окна наблюдательный пост занимает.

— Зачем?

Верка совсем развеселилась:

— Дедок один живет, скука его гложет, набережная в этом месте делает небольшой изгиб, машин тут мало ездит, пешеходы вообще не ходят, район, несмотря на центр, глухой, всего один дом и стоит. Зато имеется лавочка, на которой частенько устраиваются бездомные влюбленные. Вот дедок и поджидает развлечение. Парень с девушкой и не подозревают, что стали объектом слежки, а старичок рад-радешенек бесплатному кино. Конечно, он поступает некрасиво, но, с другой стороны, кому от этого плохо?

Слушая Верку, я реконструировала события. Значит, похотливый дедушка занял свой постоянный пост и тут же с радостью увидел парочку, которая приближалась к лавочке.

Дедуся замер в предвкушении, но любовники не стали целоваться, похоже, у них были иные намерения. Парочка оперлась на парапет, дед чуть не заплакал от разочарования, ну что за сволочи! Явились в место, предназначенное для сексуальных утех, чтобы просто почесать языками.

В бинокль наблюдателю было все видно.

Женщина вытянула вперед тонкую руку и стала показывать на что-то в воде. Мужчина перегнулся через парапет, и в это мгновение баба схватила его за ноги и столкнула вниз.

Все было проделано молниеносно. Дедушка едва не скончался, но бинокль не отпустил. Тем временем убийца быстрым шагом, не оглядываясь, удалилась.

Дедушка кинулся к телефону вызывать милицию. Он не назвал свое имя и фамилию, просто сообщил дежурной, что видел убийство. Наивный старичок и не предполагал, что его номер телефона высветился на экране. Через час к дедушке явились сотрудники МВД. Пришлось наблюдателю признаться в не слишком приличном хобби и подробно описать убийцу.

Несмотря на возраст, с памятью у пенсионера был полный порядок, и он отлично запомнил внешний вид незнакомки: среднего роста, худощавая, светлые волосы, одета в розовое платье с синими цветами. Наряд аляповатый, но сейчас бабы словно взбесились и натягивают на себя невесть что, он бы никогда не позволил своей покойной жене так вырядиться.

— Ну и что, — спросила Верка, — узнаешь прикид?

Ликин идиотский сарафан, который ей Вера из Турции привезла. Жуткая шмотка, просто отвратительная.

— Такой мог быть и не только у нее, — пробормотала я, — неужели это послужило основанием для ареста?

— Не знаю! — подскочила Верка. — Но ее повязали, значит, она виновата.

Едва дождавшись вечера, я налетела на Дегтярева.

— Узнай по своим каналам, что с Ликой.

— Ладно, — хмуро кивнул Александр Михайлович, и дальше события потекли в Ложкине как всегда.

Сначала меня отругала Манька, которой я забыла купить фильмы, потом Зайка, сердито морща нос, гневно спросила:

— Кто курил в ванной комнате на первом этаже?

Вопрос абсолютно риторический, потому что в нашем доме сигаретами балуюсь только я. Остаток дня домашние посвятили чтению лекции на тему «Курить — здоровью вредить».

На следующий день вечером, едва по ОРТ началась программа «Время», появился полковник и сообщил:

— Все.

— Что? — подскочила я.

Александр Михайлович пожал плечами:

— Лика призналась. Они договорились с Евгением о встрече, он пришел, подтвердил, что твердо намерен развестись, и она его столкнула в воду.

— Господи, — ужаснулась я, — да Ликуська с ума сошла.

Дегтярев вытащил из кармана носовой платок, вытер лоб и устало продолжил:

— Говорит, ничего не помнит, была в состоянии аффекта.

— Но тогда ее должны отпустить! — радостно воскликнула я. — Временное помрачение рассудка избавляет от наказания.

Полковник крикнул:

— Не пори чушь, она останется в СИЗО до суда.

Я опять перепугалась:

— И что мы можем для нее сделать?

— Практически ничего, только поддержать морально.

Я уставилась на приятеля, потом очень осторожно спросила:

— Может, того, самого… ну, в общем, денег дать следователю?

Александр Михайлович побагровел, но не стал орать, а довольно спокойно парировал:

— Уже не поможет, взятки раньше суют, до того, как предъявлено обвинение. Единственно, чем могу посодействовать, так это сделать так, чтобы дело Лики рассмотрели в суде быстро, ну, к октябрю, допустим. В СИЗО очень плохо, на зоне, как тебе это н и покажется странным, лучше.

— Ничего себе быстро! — ахнула я. — Октябрь когда еще будет!

Дегтярев шумно вздохнул:

— Ты просто не в курсе того, сколько времени человек проводит в изоляторе, дожидаясь решения своей судьбы, год может париться на шконках.

— Год?!

Александр Михайлович кивнул:

— Ага, а потом начнется бодяга. Судебное заседание отложат или найдут какую-нибудь ерунду и перенесут процесс на полгода.

— На полгода? — подскочила я. — Какой ужас!

Дегтярев налил себе чай и принялся размешивать сахар, мерно стуча ложечкой о чашку.

— Время идет, а Лика будет сидеть в душной камере, в компании не слишком приятных товарок. Ладно, я подсуечусь немного, жаль мне ее, очень жаль, но преступник должен быть наказан.

«Вор должен сидеть в тюрьме», — всплыла в моей голове фраза.

Александр Михайлович не подвел. 1 октября Лику осудили, причем сделали это очень быстро, в одно заседание. Уж не знаю, каким образом Дегтяреву удалось уговорить судью, страшно противную по виду тетку лет пятидесяти, с маленькими злобными глазками и тонкими губами, сжатыми в нитку.

Мы всей семьей явились в зал заседаний, впрочем, народ там и без нас толкался, а когда конвойные ввели бледную, слегка похудевшую Лику, присутствующие фоторепортеры мигом бросились к скамье подсудимых, стоящей в клетке. Евгений был достаточно известен в мире бизнеса, и его смерть, да еще от руки жены, страшно обрадовала борзописцев, получивших повод для новых статей.

Процесс произвел на меня самое тягостное впечатление. Удручающе выглядело все: обшарпанный зал заседаний, толпа корреспондентов, знакомые Лики и Евгения, прибежавшие на суд, чтобы утолить любопытство, злобно прерывающая всех судья, отвратительно правильный прокурор, тарахтящая, словно погремушка, адвокатша, девочка-секретарь, все время ковырявшая в носу, запах канализации, невесть почему витавший в храме Фемиды, но самое жалкое зрелище производила сама Лика.

Подруга была одета в приличный костюм из твида и белую блузку. Волосы ее слегка отросли, выглядели чистыми и даже ухоженными, на лицо была нанесена косметика. Но когда Лика начала давать показания, у меня перевернулось сердце. Голос ее звучал глухо, словно она говорила из-под подушки, никакой эмоциональной окраски в речи не было.

— Да, — словно автомат говорила Ликуська, — да, встретились. Ничего не помню. Он предложил развод…

— Это все? — прищурилась судья.

— Да.

— Немного, однако. Не помните, как толкали гражданина Твердохлебова в реку?

— Да.

— Расскажите, как обстояло дело.

— Да, он предложил развод…

— Дальше.

— Не помню.

— Так помните или нет? — обозлилась судья. — Почетче сформулируйте ответ.

— Да, то есть нет, а может, да, — растерянно сказала Лика и принялась безучастно скользить взглядом по толпе. Когда ее взор пробежался по моему лицу, я вздрогнула. Глаза Лики напоминали пуговицы, блестящие и абсолютно пустые.

— Нечего из себя сумасшедшую корчить, — разъярилась судья, — в деле имеется справка о вашей вменяемости. Неправильную тактику избрали, гражданка Твердохлебова, ваше поведение будет расценено как неуважение к суду.

Аркашка наклонился и с возмущением спросил:

— Где вы взяли для нее адвоката?

Я посмотрела на полную тетку, на лице которой играл климактерический румянец, и шепотом ответила:

— Не знаю, всеми вопросами занимались ее сын Юра и Вера Карапетова.

Потом начался опрос свидетелей. В зал бодро вошел старикашка, маленький, подпрыгивающий на каждом шагу, похожий на сморчок. Неожиданно голос у него оказался громким, даже зычным. Ничуть не смущаясь, дедуся рассказал про бинокль. Лику он рассмотрел великолепно, с памятью у дедка был полный порядок, и он бодро вещал:

— Платье такое приметное, с цветами, сумочка имелась, туфельки на каблучках. Красивая дамочка, приметная.

Адвокатша вяло попыталась сбить свидетеля, но дед с честью выдержал атаку.

— Да, я вижу отлично, даже очки не ношу, вон отсюда могу прочитать, что у того парня на бейсболке написано: «Уес».

— Йес, — поправил его юноша.

— А вот языкам не обучен, — крякнул дедуля, — не владею басурманским, только русским.

— Значит, вы хорошо видели гражданку? — уточнила судья, постукивая по столу карандашом.

— Как вас, — закивал дедулька, — на ноге у ей повязочка была, аккурат до щиколотки.

— Вы в тот день поранили ногу? — повернулась судья к Лике.

— Да, — растерянно ответила та, — а может, нет, не помню.

Приговор ошеломил всех — десять лет. Побледневшую еще сильнее Лику вывели из клетки, мы поехали домой. Всю дорогу Аркашка возмущался действиями адвокатши, а я сидела тихо. Какая разница, чего не сказала эта тетка, ну дали бы Ликуське восемь лет… Вряд ли ее оправдали бы, дедулька просто, простите за дурацкий каламбур, убийственный свидетель, припомнил все, даже повязку на ноге. Внезапно в моей душе закопошилось сомнение: забинтованная конечность. Что-то было не так, но тут Зайка велела:

— Поехали в кондитерскую, очень хочется пирожных.

И я от удивления забыла все на свете.