Судьба найдет на сеновале

Дарья Донцова, 2014

Иван Подушкин отправился на вокзал встречать шарлотку, переданную ему женой брата, но оказалось, что это вовсе не пирог, а девушка – сердобольная Татьяна решила сосватать ее за Ивана! Пришлось временно приютить Шарлотту в своей квартире, а пока юная провинциалка осваивается в столице, Подушкин распутывает дело, которое ему по дружбе подбросил Макс Воронов. К полицейскому обратился бизнесмен Артем Брагин. Его кто-то планомерно сводит с ума и подталкивает к самоубийству – таково единственное требование шантажиста! А угрожает этот некто поведать миру грязную историю из прошлого Артема: его мать убила избивавшего ее отчима, но соседи – начальник отделения полиции и его дочь – помогли представить дело как суицид… Следы шантажиста привели Ваню к известной актрисе Нине Ореховой, но поговорить с ней не удалось по причине… самоубийства звезды!

Глава 9

Анастасия довольно долго нажимала на звонок, пока из-за двери не раздался недовольный голос:

— У нас пожар? Кто там ломится? Что случилось?

— Добрый день, Евгения Борисовна, — крикнула Настя, — мы пришли смотреть вашу квартиру.

— Зачем? — удивилась хозяйка.

Риелтор понизила голос:

— Иван Павлович, Николетта, не удивляйтесь. Госпожа Палкина женщина пожилая, у нее не очень хорошо с памятью. Апартаменты принадлежат уже не Евгении Борисовне, а ее сыну, живущему в Израиле. Если они вам понравятся, сделку будем заключать с ним. Палкины тут пятьдесят лет проживают. Никаких несовершеннолетних детей, инвалидов или уголовников, отсиживающих срок, в квартире не прописано. Евгения Борисовна десять лет назад подарила ее Льву Яковлевичу, своему единственному сыну. Вы не обращайте внимания на слова старухи, вам с ней дел не иметь.

— Так что вам надо? — вопросила за дверью хозяйка.

— Евгения Борисовна, мы договорились с вами на сегодня об осмотре выставленного на продажу жилья, — напомнила Настя.

Створка наконец распахнулась, и я увидел в овальной прихожей очень пожилую даму, наряженную в длинное бордовое бархатное платье. Шею ее обматывали километры жемчужных нитей, в ушах висели бриллиантовые «люстры», на пальцах сверкали кольца, а высокая прическа была украшена гребнем с большими зелеными камнями. До моего носа добрался тяжелый душный восточный аромат духов, я не сдержался и чихнул.

— Знакомьтесь, — засуетилась Настя, — Евгения Борисовна Палкина, а это Николетта и Иван Павлович.

Хозяйка опустила уголки рта.

— Любезная, я Эвгения фон Палкина, дочь барона Вольдемара фон Палкина, статского советника, конфидента государя-батюшки Александра Третьего.

Я опять чихнул. Если мне не изменяет память, этот русский самодержец родился в тысяча восемьсот сорок пятом, а скончался в тысяча восемьсот девяносто четвертом году. Евгения Борисовна явно не в ладах то ли с математикой, то ли с историей, она никак не может быть ребенком доверенного лица Александра Третьего. Хотя, может, даме перевалило за сто лет?

Николетта сделала шаг вперед, я отошел в сторону. Ну, теперь выход маменьки.

— Рада знакомству, — прощебетала моя родительница. — Я Николетта де Адилье, вдова великого писателя Павла Подушкина и жена олигарха, первого номера в списке журнала «Форбс», Вольдемара де Рябиков. Пришла посмотреть вашу халупку. Хочу купить ее для своей верной домработницы, сделать ей подарок на Новый год.

Евгения Борисовна стала сверлить глазами матушку. Та не отвела взора и принялась жечь им хозяйку квартиры. Я вновь чихнул. Госпоже Палкиной попался достойный противник, ну, посмотрим, чем закончится битва этих горгон.

— С какой комнаты лучше начать? — засуетилась Настя.

— Налево гостиная, — провозгласила Евгения Борисовна, — прошу покорно следовать за мной.

Я пошел по черному от старости паркету. Похоже, ремонт тут в последний раз делали в царствование Николая Второго — обои потерты, пол затоптан, состояние потолка непонятно, в люстре горят две тусклые лампочки, плохо освещающие «пейзаж».

— Зал для приемов! — воскликнула Палкина и толкнула дверь.

Мы гурьбой втиснулись в узкое, смахивающее на гроб пространство.

— Вы уверены, что это парадные покои? — прищурилась маменька. — Мой пудель живет в более просторной будке.

Я сумел удержать очередной приступ чихания. У маменьки же нет собак.

— Милочка, — процедила Евгения Борисовна, — понимаю, вам впервые пришлось посетить благородный дом, вы до этого ни разу не видели фортепьяно. Вон тот большой черный предмет у левой стены является музыкальным инструментом. На нем когда-то Шуберт писал свои вальсы, а потом композитор подарил пианино моей мамочке, уникальной певице.

Я вздохнул. Австрийский композитор Франц Шуберт родился на свет в тысяча семьсот девяносто седьмом году и скончался в тысяча восемьсот двадцать восьмом. Похоже, мать хозяйки, раз ухитрилась родить дитя в прошлом веке, была дочерью бессмертного графа Сен-Жермена. И еще — Шуберт никогда не сочинял вальсы. Евгения Борисовна допустила ту же ошибку, что и автор песни про упоительные в России вечера, где есть строчка: «И вальсы Шуберта, и хруст французской булки». Упомянутая булка действительно имела замечательную корочку и аппетитно ломалась, это я хорошо помню с детства, а вот с автором танца вышла незадача, поэт явно перепутал Шуберта со Штраусом, жившим несколько позже.

— Дорогая, тут только жуткая кровать с пыльным балдахином, колченогий столик с мутным зеркалом и объеденный молью стул, — прочирикала Николетта. — Анастасия, любезная, сколько метров в этом чулане?

— Точно не скажу, но думаю, около двенадцати, — предположила та.

— Милочка, у вас косоглазие? — разозлилась хозяйка. — Мы с мужем здесь давали балы. Двадцать четыре пары в нашей гостиной па-де-катр танцевали.

— Советую вам надеть очки, — распорядилась маменька.

Евгения Борисовна неожиданно послушалась — порылась в висящих на шее бусах, выудила оттуда очки на черном шнурке, водрузила их на нос и взвизгнула:

— А где рояль? Куда вы его дели? Пианино здесь не стояло. Ой, это же комната Расмуса. Но тут всегда располагалась гостиная! Вот странность. Хорошо, расскажу об опочивальне. Перед вами лучший образец…

— Спасибо, уже сами видели, — нараспев продекламировала Николетта.

— Давайте пойдем дальше, — предложил я, мечтая побыстрее закончить осмотр.

— Молодой человек, мне очень жаль, что вы с презрением относитесь к истории родного отечества, — отчеканила Евгения Борисовна. — И вам следует молчать, когда беседуют почтенные, убеленные сединами дамы. Странно, что ваша мать…

— Я не убелена сединами, — рассвирепела маменька. — И Вава мне не сын, он старше меня. Намного. Не желаю любоваться на дряхлые дрова, занавешенные грязными тряпками!

— Квартира продается с обстановкой, — не к месту подала голос Настя, — и посудой.

— У меня свои сервизы, — фыркнула матушка. — Обеденный, например, на сто сорок персон, им Петр Первый пользовался. А мебель свою привезу из Эрмитажа, она пока там выставлена.

— На ложе, возле которого мы стоим, спал Наполеон, когда жег Москву, — достойно ответила госпожа Палкина.

— Похоже, Бонапарт был полным идиотом, — хихикнула маменька. — Город горит, а полководец прячется под одеялом… Ладно, с этим помещением все ясно. Идем дальше.

Гордо вскинув голову, Николетта, быстро перебирая ногами, посеменила вперед. Евгения Борисовна почему-то молча последовала за потенциальной покупательницей.

— Раунд закончился со счетом один — ноль в пользу вашей мамы, — шепнула мне Настя.

Я промолчал. Николетта не из тех людей, которых можно ошарашить заявлением про кровать знаменитости, у матушки комплекс сверхполноценности, который подкреплен немереными деньгами Владимира Ивановича, обожающего ее до судорог.

— Здесь перекресток коридоров, — засуетилась Настя. — Куда идти? Налево? Направо?

Палкина призадумалась.

— Странно, у нас всегда была одна галерея. Рояль исчез, зато появился лишний коридор… Что сие значит?

— Сюда! — скомандовала Николетта.

Матушка ринулась вперед, я поспешил за ней, оказался в огромной круглой комнате с камином и ахнул.

— Какая красота! — не удержалась от восклицания Анастасия.

— Перед вами чулан для хранения запасов, — начала Евгения, — вы видите здесь старинные буфеты, их собственноручно сделал… О, рояль!! Что инструмент делает в кладовке? Кто переставляет в моей квартире мебель?

Я отключил слух и стал осматриваться. Можно понять, почему даже Настя, которой вообще-то не положено демонстрировать свое отношение к продаваемому объекту, не удержалась от выражения восторга. Пожалуй, это одна из самых красивых комнат, в которых я когда-либо бывал. Два эркера, потолок со старинной лепниной, камин с мраморным обрамлением, много воздуха, света. Если выкинуть кресла-диваны-столы, произведенные в начале шестидесятых годов двадцатого века на фабрике ритуальных принадлежностей имени Красной Коммуны, и поставить…

Легкая рука тронула меня за плечо, я повернул голову и увидел Настю, открывавшую, словно рыба, рот. Усилием воли я включил звук.

— Иван Павлович, Николетта говорит, что ей противно заходить в чужой санузел, просит вас его осмотреть, — слишком громко сказала девушка. — Вижу, вам тут понравилось.

— Прекрасная комната, — согласился я. — Куда идти?

— Направо и два раза налево. Нет, лучше я покажу дорогу, в этих хоромах легко запутаться, — заботливо предупредила Настя. — Осторожно, здесь консоль… аккуратно, не ударьтесь об этажерку… Вон та дверца с ручкой в виде медвежьей головы. Сейчас свет зажгу.

— Нет необходимости, — остановила Настю Евгения Борисовна, — там светло, чудесно можно все разглядеть без наматывания счетчика.

Я потянул на себя створку, шагнул в просторный санузел и попятился. На расстоянии метров пяти от меня стоял совершенно голый молодой мужчина с зубной щеткой в руке. Увидев меня, он радостно заулыбался и приветственно помахал щеткой.

Я смутился, пробормотал:

— Простите, не знал, что в ванной кто-то есть.

Затем бочком вышел в коридор и предстал перед маменькой, немедленно задавшей вопрос:

— Ну, и что там?

— Не успел разглядеть, — честно ответил я. — В ванной приводит себя в порядок один из хозяев.

— В доме никого, кроме меня, нет! Сударь, вы обманщик! — вознегодовала Евгения Борисовна. — Мой муж уехал в Израиль.

— Вы хотели сказать сын, — по глупости поправила старуху Настя.

Глаза Палкиной вспыхнули бенгальскими огнями.

— Милочка, я еще слишком молода для того, чтобы обзаводиться потомством. Или мне, по-вашему, триста лет?

— Конечно нет, — пробормотала риелтор.

— Вероятно, вы забыли о наличии в доме представителя мужского пола, — осторожно предположил я. — Может, это он переставил рояль из одной комнаты в другую?

Евгения Борисовна прищурилась и проскользнула в санузел. Я приготовился услышать визг, но в наступившей тишине было слышно, как где-то громко тикают часы.

— Ерунда, — заявила Палкина, снова материализуясь в коридоре, — это сосед.

— Вы разрешили ему воспользоваться вашей ванной комнатой? — Я попытался разобраться в идиотской ситуации. — Может, пойдем дальше? Пусть человек спокойно помоется. Я осмотрю помещение, когда гость его покинет.

— Нечего ему там делать! — побагровела Евгения Борисовна. — Хам, нахал и отребье. Никогда не отвернется, если меня в душе видит. Маньяк. Насильник. Подглядыватель. Купил квартиру год назад, и с тех пор от него покоя нет. Раньше, когда апартаменты Лидии Михайловой, матери нашего полководца Михаила Кутузова, принадлежали, проблем не было. Мы с Лидушей душа в душу жили, по очереди мыться ходили. А этот ферт непотребные слова произнес, когда я ему справедливое замечание сделала. Каждый день новых женщин приводит, они меня видят и визжат. Ни малейшего воспитания. Быдло! Крестьянин! Пролетарий! Тяжело женщине благородных кровей среди кухаркиных детей…

Я взглянул на Настю:

— Квартира коммунальная?

— Нет, нет, — замахала она руками, — хозяин один. Евгения Борисовна, вы сдаете комнату?

— Противно слушать эту чушь, — топнула ногой Палкина. — Иван, займитесь же наконец санузлом.

— Вава, тебя все ждут, — укорила меня Николетта. — Сколько можно мямлить? Экий ты нерешительный.

Делать нечего, пришлось постучать в дверь санузла.

— Разрешите? Я зайду один, без женщин.

— Да иди уже, — зашипела мне в затылок хозяйка, — еще реверанс хаму сделай.

Я вдвинулся в ванную. Мужчина, по-прежнему совершенно голый, теперь брился. Заметив меня, он обрадовался так, словно я его близкий родственник, и, положив станок на раковину, широко улыбнулся. Потом его губы зашевелились, и я понял — он что-то говорит. Но отчего-то до меня не долетает звук. В конце концов парень поманил меня рукой, я сделал несколько шагов и рассмеялся.