Имидж напрокат

Дарья Донцова, 2016

Надо же было Евлампии Романовой так удачно упасть с лестницы – ничего не повредила, только головой немного стукнулась. Правда, подруга уложила-таки ее по блату в дорогой реабилитационный центр. В первый же день, отправившись на экскурсию по бывшему имению графа Милова, где сейчас находится клиника, Лампа стала свидетелем гибели одной из пациенток. Чтобы прийти в себя, вышла Лампа в старинный парк, дошла до беседки, а там… натолкнулась на очередную загадку. Кому принадлежит механический голос из забытого кем-то телефона? И загадок тех целый букет. Откуда в Москве взялся заморский жук-древоточец? Что означают черепушки на браслете медсестры? Как монашка может быть чьей-то прапрабабушкой? Сложно Лампе со слегка сотрясенной головушкой найти ответы. Но ничего невозможного нет!

Глава 10

Владимир хитро усмехнулся:

— Бери выше — сам Валерий Борисович Милов, их королевское высочество, владелец заведения, окрестных земель и еще много чего. Лика не хочет, чтобы служащие знали об ее особых отношениях с хозяином, но ежа под простыней не спрячешь, и кое-кто в курсе, с кем она спит. Валерий любит молодых девушек.

Я пошла к холодильнику.

— Не оригинальное хобби, мужчины, впадающие в восторг от престарелых дам, встречаются реже. А экскурсантам Лика соврала, что не знакома с хозяином медцентра. Сделать тебе бутербродик?

— Всяко бывает, — не отвечая на вопрос, философски заметил Костин, — кое-кому курага слаще абрикоса, а финик, хоть и весь сморщенный, слаще свежего инжира. Учти, чуть подгнившая с одного бока красотка заботлива. Вот ты сейчас спросила у меня про сэндвич… И я прекрасно понимаю: у тебя грузовик жизненного опыта, ты отлично знаешь, что голодный мужик свиреп, поэтому для своего же собственного спокойствия его надо накормить, напоить…

Я швырнула в Костина коробкой плавленого сыра.

— По-твоему, я сморщенный финик? Сам себе бутер мастери! И не рассчитывай более в моем доме на обед-ужин! Никогда тебе даже чаю не налью после твоего хамского заявления, на всю жизнь его запомню!

— Злопамятность — признак старости, — ухмыльнулся Костин, ловя пластиковую упаковку. — Вот я молод, поэтому выбрасываю из головы чужие слова, ничего в памяти не оседает, плевать мне на все.

— А может, у тебя старческий маразм, который ты по глупости принимаешь за юношеский пофигизм? — съязвила я.

Продолжить увлекательный разговор не удалось, появилась медсестра.

— Добрый день, меня зовут Нина. Госпожа Романова, вам надо съесть обогащенную простоквашу.

— Что-то очень вкусное? — поинтересовался Вовка. — Я здорово проголодался.

Нина вскинула брови.

— Ноу-хау нашего невропатолога. В кисломолочный продукт добавляется кислород, получается что-то вроде мусса. Но вам этого не надо. Идите на первый этаж в кафе, оно круглосуточное.

— Поем и вернусь сюда, — обрадовался Вовка.

— На часы посмотрите, — слегка повысила голос медсестра. — У Евлампии была тяжелая травма, ей надо лечь спать пораньше. Завтра поболтаете.

— Это верно, — вдруг согласился Костин и зевнул, — я сам устал.

Я проводила Вовку до лифта, вернулась в отделение, и Нина подвела меня к двери, на которой висела табличка «Диетическая».

— Здесь мы раздаем простоквашу, — сказала она. — Чтобы еда не растеряла все полезные свойства, она должна храниться при определенной температуре. У нас оборудовано…

И тут на посту замигала красная лампа, раздался противный воющий звук.

— Извините, вызов, — смутилась Нина.

— Идите скорей, — велела я.

Медсестра поспешила вперед, но по дороге обернулась:

— Съешьте простоквашу, она в кастрюльке. Только надо всю употребить, чтобы привести в норму анализы, они у вас пока не ахти.

— Не волнуйтесь, я адекватная и послушная пациентка, — заверила я. Войдя в небольшую комнату, я обнаружила на белом столе здоровенную емкость. На крышке жбана была надпись, сделанная бордовой краской: «Все Романовой. 5 л».

Я попятилась. Это мне? Целых пять литров? Я хорошо отношусь к кефиру, йогурту, ряженке и прочим членам благородного семейства кисломолочных продуктов, но цистерна даже очень полезной простокваши как-то уж слишком.

Оглядевшись по сторонам, я заметила на другом столе много кружек с чайными ложками. У кастрюлищи был кран, я подставила под него чистую чашку и отвернула вентиль, из носика поползла густая пена.

Две первые порции я слопала легко, третья пошла не так хорошо, четвертая еле-еле. Я перевела дух. Сейчас уложила в желудок литр, осталось еще четыре. Нина говорила, что приготовленная особым образом простокваша должна привести в норму мои анализы. Надеюсь, волшебный напиток и правда поможет мне вновь обрести ясный ум, а то на данном этапе жизни я что-то медленно соображаю. Надо напрячься и впихнуть в себя второй литр.

Минут через десять я, тяжело дыша, оперлась о подоконник. Два с половиной литра — это предел. Живот у меня сейчас как у хорошо пообедавшего удава. Пойду на пост и честно признаюсь: «Все, возможности моего желудка исчерпаны. Готова молча терпеть уколы, но ведро простокваши победило госпожу Романову».

«А слабо еще пятьсот граммов уговорить? — тихо шепнул мой внутренний голос. — Тогда победа будет за тобой. Три выпитых литра больше, чем два оставшихся. Ну же, не сдавайся! Попрыгай и — вперед!»

Я подскочила на месте. Пена из желудка, как на лифте, поехала вверх. Я замерла. Нет, прыжки плохая идея, лучше походить.

Еще через двадцать минут я одолела очередной литр напитка и ощутила себя героиней. До полной победы осталось всего ничего — шесть кружек. И я приказала себе: «Давай, Лампуша, две ты впихнешь в себя спокойно».

Я опять открыла кран, но из него ничего не вытекло. Пришлось снять крышку с бордовой надписью «Все Романовой. 5 л» и заглянуть внутрь. Глаза уперлись в дно.

На меня напала икота. Получается, что в жбане было чуть меньше четырех литров простокваши. И где пятый? Не доложили! У меня не имелось ни малейшего желания слопать еще литр пены, но во всем должен быть порядок. Еще я не люблю воров.

Громко икая, я вышла в коридор, увидела на посту Нину, которая заполняла какие-то бумаги, и открыла рот:

— Ик, ик… — вылетело из него.

Медсестра оторвалась от работы.

— Ой, Лампа! А я-то голову ломаю, куда вы подевались. Где были? Я прямо вспотела, думая, что вы, не дай бог, еще войдете… — Нина резко замолчала, но тут же добавила: — В автоклавную. Вдруг обожжетесь?

— В кастрюле не было пяти литров, — прошептала я, — простокваши оказалось меньше.

— Так вот где вы обретались! — обрадовалась медсестра. — Ах я, коза, забыла, что отправила вас молочку съесть. Хотя на работе, где нервы постоянно в напряжении, под вечер можно и собственное имя не вспомнить. Погодите! Вы что, мерили количество простокваши? Да, емкость не доверху заполнена, кое-кто уже съел свое, но многие отказались.

— Ик, — снова вылетело из меня, — ик… А можно было не лопать эту гадость?

Нина приложила палец к губам:

— Тсс! Вы не слышали моих слов. Некоторые больные такие безответственные — ужас. Привезут их по «Скорой», в реанимацию положат, а они давай выступать: «Что вы мне колете? Не хочу капельницу! Лекарства глотать не стану, это химия…» Доктор вежливо спрашивает: «Как же вас лечить?» А ему в ответ: «Как хотите. Но без таблеток, инъекций, клизм». Но ведь не получится тогда ничего хорошего. И это еще полбеды. Полная беда начинается, когда человеку передвигаться по отделению разрешат. Пошастает по другим палатам, поболтает с пациентами и давай скандалить: «Почему ему выписали витаминные капли, а мне таблетки?» И капризов через край: «Диету соблюдать не стану, дайте холодец, как Ване из десятой палаты». Вот же глупость: у Ивана рука сломана, ему заливное для укрепления костей дают, а у тебя панкреатит, в этом случае холодец просто яд, гвоздь в гроб. С простоквашей вообще горе. Хорошая же вещь, но многие ноют: невкусно, пресно, сдобрите вареньем, сахаром, фруктами. Но тогда ведь вся польза пропадет! А вы молодец, съели свою порцию.

— Ик, — кивнула я. — Но поскольку кто-то из моей кастрюльки отпил, я слопала чуть меньше четырех литров. Фуу…

Медсестра вытаращила глаза:

— Сколько?

— Ик… четыре литра, — повторила я, — без малости. Чуть не умерла.

— Матерь Божья, как в вас столько влезло? — ахнула Нина. — Немыслимое дело!

— Сами, ик, велели, я не обжора, — обиделась я.

— Я? — изумилась медсестра. — Попросила вас столько съесть?

Простокваша в моем животе принялась радостно прыгать. Я прижала ладони к пупку.

— Сказали: «Выпейте кисломолочный продукт, только надо употребить весь».

Нина оперлась локтями о стол.

— Я имела в виду одну кружку.

Икота навалилась на меня с утроенной силой.

— Всего двести пятьдесят граммов? Ик-ик-ик…

— Ага, — сдавленным голосом подтвердила Нина и начала кашлять.

— Вы не уточнили количество, — только и смогла возразить я, — но подчеркнули, что надо съесть всю порцию.

— В тот момент сигнал вызова поступил, — сказала медсестра, — и я помчалась в палату. Наверное, плохо вам объяснила, извините.

— На крышке была надпись «Все Романовой. 5 л», — прошептала я.

Нина прикрыла рот рукой.

— А, теперь понятно. Дело в том, что просто-квашу разливают на пищеблоке всем отделениям сразу, потом баклажки на тележках по местам назначения развозят. Каждая подписана, чтобы не перепутать кому сколько. У нас много больных, поэтому на таре обычно пишут «Все Романовой. 5 литров». Евгения Романова — это наша старшая медсестра. А вот на шестом этаже два отделения, и у них другая надпись… «Половина Кузнецовой, половина Решетниковой». Надо содержимое разделить.

Я проглотила простоквашу, которая при очередном приступе икоты добралась до носа.

— Идите к себе и ложитесь спать, — посоветовала Нина. — Не расстраивайтесь, простоквашка наша прямо яма здоровья, вам только лучше, что столько съели. Хотите, я вас от икоты вмиг вылечу? Методом психотерапии, никаких лекарств.

— Отлично, — обрадовалась я, — ик, ик…

Медсестра встала.

— Повернитесь спиной к холодильнику, расслабьтесь, закройте глаза, не оглядывайтесь. Все хорошо, вам комфортно, тепло, уютно. Да?

— Да, ик, ик… — прошептала я и услышала тихий шорох.

— Вам очень-очень спокойно, — бормотала Нина, — приходит сон…

Я зевнула и вдруг ощутила, как по спине катится огненный шар. Он пролетел от шеи до поясницы, попал в мои трусики и стал гореть там.

— А-а-а! — заорала я, открывая глаза. — Мама, это что? Пожар! Помогите!

— Спокойно, спокойно, — зачастила Нина, — ничего горячего.

Я обернулась.

— У меня горит филейная часть, и по ней что-то течет. Что случилось?

— Вот вы и успокоились, — довольно заметила девушка. — Я применила хорошо известное средство, придуманное Гиппократом: если человек впадает в истерику, рыдает, орет, корчится или икает, надо его сначала расслабить, привести в состояние нирваны, а потом внезапно кинуть ему за шиворот кусочек льда. Всегда срабатывает. Видите, как здорово? Вам помогло.

— С-с-спасибо, — с трудом произнесла я.

Народные средства не всегда хороши. Да, икота у меня прошла, зато я превратилась в заику. Уж не знаю, что лучше. А еще мне не понравился эпитет «яма здоровья», которым медсестра охарактеризовала простоквашу. Не внушает он большого оптимизма. Хорошо хоть Нина не сказала «могила здоровья».

Ощущая себя воздушным шариком, внутрь которого залили кисломолочный продукт, я добрела до своей палаты и увидела посреди нее спортивную сумку, из которой торчала нога в ботинке. К подошве был приклеен лист размера А-4 с объявлением: «Не трогать убитого. Голову откушу. Енот Сергеев».

Я потерла глаза, ощутила приступ тошноты, ринулась в сортир, избавилась от простокваши и понеслась на пост.

Нина, изучавшая что-то в планшетнике, оторвалась от увлекательного занятия.

— О, вы прекрасно выглядите — вон как глаза блестят.

— В моей палате сумка с трупом, — выдохнула я.

Нина приоткрыла рот.

— С трупом? С каким?

— С-судя по н-ноге, обутой в черный б-ботинок, м-мужским, — прозаикалась я.

Медсестра встала.

— Лампа, дорогая, в нашем отделении все живы-здоровы.

— Нет, — зашептала я, — кто-то умер и сейчас лежит в спортивной сумке в моей палате.

— Я недавно обходила этаж, люди отдыхают, вам почудилось, — начала успокаивать меня де-журная.

— Сами поглядите, — велела я.

— Хорошо, пойдемте, — мирно согласилась Нина. И на ходу продолжила: — Но понимаете, если в отделении кому-то сделается плохо… такое случается, я не стану врать, что всех вылечивают… если иногда, порой, очень редко, кое-кому совсем пожилому станет хуже, его увозят в отделение интенсивной терапии. На нашем этаже смерть больного невозможна. Разве только человека лет ста двадцати Господь к себе заберет, тогда его тело спустят в наш новый уютный морг. Никто в сумку останки не запихнет.

Медсестра открыла дверь в мою палату.

— Ну? Где то, что вас напугало?

— Н-нету, — прозаикалась я. — П-подождите, не ух-х-одите!

Нина встала у двери и скрестила руки на груди. А я начала обыскивать помещение — открыла шкаф, посмотрела под кровать, заглянула в ванную.

— Так и есть, как я говорила, отсутствует трупик, — нежно пропела медсестра. — Что ж, дорогая Лампа, устраивайтесь баиньки. Вы после травмы, глюки естественны.

Я показала пальцем на середину палаты:

— Сумка стояла тут.

— Конечно, конечно, — закивала Нина.

— Я видела ногу в ботинке.

— Я верю вам.

— На его подошве был лист с сообщением: «Не трогать убитого. Голову откушу. Енот Сергеев».

— Очень интересно! — воскликнула Нина.

— В отделении есть мужчина по имени Енот Сергеев?

— Нет, — быстро ответила медсестра.

— А если подумать? — разозлилась я.

— Я отлично знаю врачей, средний медперсонал, нянечек. Енотов среди них нет. Вот жаб сколько угодно. — Нина на мгновение выпала из роли «девушка — сладкий пряник». — И больные на нормальные имена откликаются, вы у нас одна Лампа.

Один из карманов халата медсестры замигал зеленым светом, потом раздался тихий искаженный динамиком голос:

— Волынкина, ты где шляешься? Мы с Костей, когда жмурика увозили, в палате сопроводиловку забыли. Спусти нам потом.

Нина покраснела, вытащила рацию и буркнула:

— Ладно.

Затем улыбнулась мне.

— Жмурик? — подпрыгнула я. — Значит, все же кто-то умер.

— Это совсем не то, о чем вы подумали, — залебезила Нина, — у нас травили тараканов, теперь их надо убрать. Вот и все. Спокойной ночи. Пойду, замету то, что от дезинфекторов осталось.

— Я с вами, — уперлась я, — хочу посмотреть на останки насекомых.

Нина протяжно вздохнула.

— Ну, хорошо… Лампа, нам не разрешают сообщать больным, что кто-то скончался. На самом деле смертность в нашем отделении почти нулевая. Обычно мы заранее видим, что человек скоро отойдет, и увозим его, чтобы не тревожить больных. Но сегодня, когда мы с вами пошли за простоквашей, случился форс-мажор — женщина из десятой палаты с собой покончила. Ее нашла наша нянечка, вызвала меня, я кликнула реаниматологов. Но было уже поздно, врачи сказали, что самоубийца скончалась часов в шесть вечера. Я в ту палату не заглядывала, назначения-то все были выполнены, поэтому никто не заметил, что бедняга уже не в нашем мире. Надо же, ведь должна была выписаться скоро… Ей удалили липому, это неприятно, но не страшно. И совсем не опасно, просто жировик. Галкиной делали все необходимые назначения, но заходить к ней в палату часто не было нужды. Милая тихая женщина, у нее сын и невестка. Видно было, что отношения в семье прекрасные — родные больную каждый день навещали. Невестка все спрашивала: «Точно не онкология? Точно не онкология?» Уж ей и я, и врач говорили: «Нет, доброкачественное образование». А она тряслась: «Наверняка знать не можете, вскроют руку, а там запущенная стадия». Я не выдержала и сказала ей: «Зачем вы себя накручиваете? И мужа небось покоя лишили. Нет у вашей свекрови ничего плохого. К тому же рак лечится». Так она на меня чуть ли не с кулаками накинулась: «Врете красиво, но у Раисы Петровны была сестра Лидия, ей тоже доктора сначала в уши гудели: «Ерунда, пустяк, вырежем и забудем». А потом — суп с котом, неоперабельна. Семь лет Лидия Петровна у нас дома лежала. Не передать словами, что нам пережить пришлось. Надо было плакать, когда тетя Лида умерла, а мне от радости плясать хотелось. Теперь я повторения боюсь. Еще столько лет ада я не выдержу».

— Ниночка, давайте перекусим, заедим стресс? — предложила я. — У вас и у меня был нервный вечер. Мне тут вкуснятины притащили: икорку, рыбки деликатесной, салат овощной, капустку соленую и картошечку, в духовке запеченную. Мы ее в СВЧ-печке разогреем, она в моей палате есть.

— Нам не разрешают ничего у больных брать, — грустно сказала медсестра.

— Так я ничего вам с собой и не предлагаю, — заговорщицки зашептала я. — В отделении никого из врачей нет. Никто не узнает, что мы с вами пикник устроили.

— Доктор тут, — пробормотала Нина, — Матвей Олегович.

— Да ну? — удивилась я. — И где он?

Медсестра махнула рукой.

— Спит. Прямо человек-камень, не добудиться его, если чего случится. Вообще поднять невозможно. Когда мне про беду с Галкиной сообщили, я мигом реаниматологов кликнула. Вот они со своими чемоданами в секунду прилетели, велели мне дежурного врача с койки поднять. И что? А ничего. Даже не пошевелился.

Я обняла Нину.

— Вот и славно, никто не узнает, что вас на посту нет. Начнут искать — услышите сигнал. А если ко мне в палату кто сунется, скажете, что пациентка Романова попросила дать ей таблетку от головной боли. Мы с вами перенесли стресс, его надо вкусной едой заесть.