Молодость Кайзера

Дарья Аппель

Под одной обложкой собраны мистический рассказ, детективно-эротическая новелла, шпионский боевик и психологическая миниатюра. Объединяет все эти жанры главный герой – честолюбивый юный офицер космического флота, которому суждено будет стать самодержавным правителем Галактики. Какие только испытания не выпадут на его долю! Но из них всех он выйдет с честью… Как? Читайте книгу! Книга содержит нецензурную брань.

© Дарья Аппель, 2019

ISBN 978-5-0050-2600-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ultima Thule

Метель, бушевавшая на Капча-Ланке долгие месяцы, утихла, и над друзьями воссиял прозрачный свет. Словно бы победа, одержанная Райнхардом практически единолично, избавление от злоумышленников, едва не убивших его, мигом развеяла чары, охватившие планету вечного льда и снега.

— Зло повержено, — так второй лейтенант чуть ли не сказал своему другу Кирхайсу. — Не удивлен, если такая погода простоит здесь долго.

— И Капча-Ланка превратится в райское местечко? — подхватил Зиг.

— Вряд ли, конечно, — усмехнулся Райни.

В любое другое время они предались бы обмену шуточками и дружеским пикировкам, но Райнхард был нынче опустошен. Странное чувство — полагается радоваться: враги — по крайней мере, зримые и незримые — уничтожены. Он сделался героем, вот-вот будет переведен в Рейхсфлот со званием выше. Его имя более не будет связываться с бесчестьем, а подвиг заставит умолкнуть мерзкие перешептывания: «Кто таков этот юнец? А, братик той белобрысой шлюшки…», «Везет иметь сестру, которая спит с Его Величеством…»

Заставит ли? Сам-то он в это верил? Кроме того, они с Зигом сегодня сумели только выдернуть драконьи зубы — ведь Хердер и его подельник были лишь наемниками, которые накануне своей бесславной гибели с легкостью выдали свои мотивы. Сам дракон жив — и вполне может отрастить себе новые клыки, дабы сожрать их с потрохами.

— Маркизе Бенемюнде нужна была моя смерть, дабы заставить поплакать Аннерозе…, — начал рассуждать вслух Райнхард. Странно, что слова выходили из его горла с трудом, словно там, в глубине, что-то мешало, а собственный голос казался заметно осипшим.

— Какова же подлость, — естественно, упоминание о сестре заставило синие глаза Зигфрида сверкнуть молнией. — Но я опасаюсь за госпожу Аннерозе. Она же не в меньшей опасности… А теперь, когда выяснилось, что ты выжил, обозленная маркиза непременно ее уничтожит.

— Ты прав. Нам непременно нужно быть в столице, — проговорил Райнхард. — Чем быстрее, тем лучше… Я даже не могу помыслить, что эта женщина может задумать в ослеплении собственной злобы.

— Ее план был слишком запутанным, и ты сам это признал, — откликнулся Зиг, когда они уже возвращались на базу в танке.

— Хочешь сказать, что, будь он попроще, мы были бы мертвы? — Райнхард откинулся на спинку кресла. Спина его побаливала, мышцы тянуло, а веки сами закрывались. Тепло сморило его, и он бы с удовольствием замолчал, если бы не знал — нечего показывать свою слабость. А то, небось, подумают, будто его враги взяли верх.

— Нет, — продолжал фон Мюзель. — Проблема была в исполнителях этого плана. Они нас явно недооценили. Или же были глупы, как пробки, что подтверждает и манера этого Хердера командовать операцией.

— Или же и то, и другое сразу, — дополнил его Зиг, озабоченно вглядываясь в его лицо. — У тебя рука как, сильно болит?

Райни недоуменно воззрился на зацепленное в перестрелке запястье, перевязанное бинтом. Крови вышло совсем чуть-чуть.

— Это ж царапина, — произнес он.

— Но, видать, эта царапина тебя ослабила, — Кирхайс снова вгляделся в побледневшее лицо друга. — И с голосом у тебя что-то…

— Сорвал командой на морозе, пустяки, бывает“, — отмахнулся он. — „Попью чего горячего, быстро пройдет.

…На базе их чествовали как победителей, но Райнхард чувствовал себя слишком усталым, дабы присоединиться к торжеству по случаю победы. Потеря командира подразделения в бою нисколько не огорчила его подчиненных.

— Очевидно, Хердер был не только плохим стратегом, но и совершенно не умел управлять людьми, — говорил Зиг другу, который полусидел-полулежал в постели. — Его никто не любил, и ни одного хорошего слова я про него не услышал.

Райни заметно дрожал — нынче, в тепле казармы, ему было холоднее, чем тогда, когда он на морозе, в одном мундире, укрывался от пуль полковника.

— Прибавь, пожалуйста, температуру здесь, — просипел он, пытаясь сосредоточиться на словах друга. — Кажется, термостат сломался, и вся комната выстужена.

— Да здесь даже жарко, Райни! — воскликнул его друг. — Наверное, ты простудился…

— Скорее всего, — произнес молодой человек, закрывая вмиг отяжелевшие веки и кутаясь в теплое одеяло. — Я чуть подремаю, если что, буди меня.

— Да, — произнес Зиг. — Кажется, у тебя жар.

— Пройдет…, — прошептал Райни непослушными губами.

Сон, однако, к нему не шел, хотя он его жаждал. Чувство сдавленности и сухости в горле сменилось сильной болью, словно в рот ему насыпали толченого стекла. Холод, казалось, охватил его полностью — начиная от правой лопатки, он распространялся на все тело, стесняя грудь. Там он стоял колом, и Райнхард пытался освободиться от него, вытолкнув наружу кашлем. Но свинцовый застоявшийся воздух, перемешанный с мокротой, сильно царапал воспалившееся горло. И даже пожаловаться на свое состояние было невозможно…

«Без паники. Я просто простыл, как сказал Зиг», — подумал Райни. — «А он всегда бывает прав… В самом деле, почему?»

Образы минувшего дня восставали в памяти…

Удивительно, с какой легкостью он убивал людей. Как просто было видеть, как они умирают. Лично увидел, как умирает Гугенберг, захлебываясь собственной кровью, придавленный осколками. Как летит в снежный обрыв Хердер, предпочтя самоубийство казни за измену вместе со всей семьей… Как падают, сраженные пулями, мятежники. И смерть виделась каким-то обычным, рядовым делом. Ранее, учась в академии, Райни полагал, что ему будет морально тяжело выдержать схватку врукопашную или поединок один на один. Особенно с тем, кого не знаешь. С себе подобным. Но в реальности это оказалось меньшей из проблем. Легко убить, когда от тебя зависят другие. Легко убить, когда ты сам — объект охоты. А война — не более чем охота, но другими средствами…

Охота — варварство. Стоит ли со всей помпой гоняться за несчастным оленем или расстреливать птиц на болотах? Воистину, возрожденное сибаритство Гольденбаумов, решивших слепо копировать все то, что увидели на старых земных картинах и о чем прочли в земных хрониках… Представители правящей династии оказались крайне неразборчивы. Ничего. Вливание новой крови поможет.

Сердце его забилось часто, озноб сменился жаром, и вмиг одеяло стало безумно тяжелым и душным. «Попить…», — шепнул он непослушными губами. Кто-то — наверное, все-таки Зиг — поднес к его губам железный обод кружки, и Райни осторожно сделал глоток, вызвавший острую боль. Наверное, у него никогда так горло в жизни не болело… Может быть, только в детстве. В раннем детстве, когда мама была еще жива.

Райнхард плохо помнил черты лица женщины, жизнь которой прервалась по нелепой случайности — и после этого все пошло наперекосяк. Но нынче, в полубреду, смог вспомнить ее голос, запах и тепло рук со всей отчетливостью. Присутствие ее казалось столь явным, что Райни даже позвал ее — и она откликнулась: «Сейчас, маленький, сейчас…» — и холодная тряпица легла на его лоб. Затем интонация сменилась на более строгую и сдержанную: «Анни, пойди погуляй пока… И не заходи сюда, не хватало и тебе заразиться». «Ну мама…», — в голосе сестры слышится явная обида. — «Ты всегда с ним сидишь! С рождения». «Могла бы мне помочь, между прочим… Иди, приготовь чаю». Аннерозе удаляется, и Райни чувствует, сколько в ней негодования и даже ненависти к нему, так некстати появившемуся на свет, задвинувшему ее на второй план… Это чувство в родной сестре, которую он, сколько себя помнил, всегда воспринимал как вторую мать, безусловно его любящую, за честь которой лишил жизни человека, пусть и мерзавца, было для него диким и странным. Как так можно-то? И все же, она изменилась… Изменилась. А, может быть, нет? Кто-то говорил, — или он где-то читал — что люди с детства мало меняются…

Впрочем… От мыслей голова разболелась еще сильнее, и Райни смог, наконец, впасть в забытье, которое, однако ж, не принесло ему никакого облегчения. Наоборот, в ушах его раздавались слова: «Враги, кругом враги…», и они подходили черными тенями к его постели, шепча: «белобрысый ублюдок…», «брат шлюхи», «ты вообще не должен был рождаться», наваливались на грудь, вставляли под ребра острые стекла… Наконец, явилась женщина-змея с узкими злыми глазами и длинной косой — сама мадамуазель Бенемюнде, экс-фаворитка кайзера Фридриха-Вильгельма Четвертого — и прошептала: «Ты думал, что легко отделался? Ничуть! Вот теперь ты точно сдохнешь, и эта мерзкая сучка выплачет все глаза над твоим трупом!» Ее тонкие, но жилистые пальцы, украшенные острыми, выкрашенными в алый цвет ногтями, сдавили его горло. Он пытался вывернуться из их тисков, но маркиза только мерзко хохотала ему в лицо, и каждый поворот шеи отзывался дикой болью, а из горла вырывался лишь сдавленный хрип… Когда смерть казалась такой близкой и такой позорной, послышался знакомый голос Кирхайса, от которого Райни чуть ли не прослезился: — Тише, тише, мы тебе сделали укол, сейчас жар на спад пойдет…

И впрямь, стало легче. Немного легче. Из глубин кошмара его вынесло на поверхность. И он смог облегченно вздохнуть, приоткрыв глаза.

— Вы, признаться, сильно испугали нас, — заговорил доктор, тот самый насмешник, бывший детский врач, призванный в армию. — Вкололи «тройчатку», потому как температура уже за сорок перевалила…

— Что… со мной? — прохрипел Райни, ища глазами Кирхайса. Он видел его краем глаза.

— Откройте рот, скажите «ааа», — произнес врач на его реплику, и Райни покорно подчинился, хотя даже это действие далось ему с трудом. Противный металлический шпатель больно прижал распухший язык.

— О, как все запущено… Лакунарная ангина, не иначе. Небось, сосульки на вкус пробовали, ха-ха, — пошутил и сам засмеялся доктор.

— Доктор, — заговорил Кирхайс. — Неужели это так опасно? Болезнь же детская, вы сами сказали…

— Болезнь детская, но и взрослые ею заболевают постоянно. И мне не нравятся эти приступы удушья… Как бы тут не дифтерия, тем более, с такими налетами на миндалинах. Нужно проверить, мазок взять… Да и кровь не мешало бы. Но смысл какой? У меня ж нет тут лаборатории… Ладно, продолжим осмотр.

Доктор вынул стетоскоп и внимательно прослушал грудь больного, то и дело качая головой.

— Что ж, целый букет болезней у вашего друга… Сильные хрипы с обеих сторон, — проговорил он, обращаясь в сторону. — Как бы не пневмония крупозная в легких. Но опять же, для подтверждения диагноза нужно делать снимок, а не на чем…

— Как не на чем? — воскликнул Зиг. — Тут же должен быть полноценный госпиталь со всем оборудованием. На тысячу служащих… Средства же выделялись.

— Как вы догадываетесь, Хердер покойный вел двойную бухгалтерию, — произнес военный врач. — Нам перепадало все менее чем… Зеленка, анальгин, пенициллин, йод и пара сывороток, бинты и вата — вот и все, чем я располагаю. Лейтенанту могу выписать уколы антибиотиков, чтобы сбить жар, ну и мазать гланды йодом, как я детям всегда делал…

Райнхарду хотелось возмутиться: «Ну уж нет, такого я с собой делать не позволю!», но врач быстро сказал:

— А вы помолчите. Будем лечиться, чем есть. Тем более, организм у вашего приятеля крепкий, и с инфекциями справится. Главное — пусть полежит хотя бы неделю. А то знаю я вас, молодежь, — как только температура спадет, сразу считаете, что здоровы. Потом получаете осложнения. Вы, кадет-лейтенант, следите за своим другом получше…

Райнхард снова хотел что-то сказать, но слабость и отсутствие голоса мешали ему сделать это. Даже толком поднять веки было тяжело.

— Я принесу вам ампулы с пенициллином и расскажу, в какой последовательности делать инъекции внутримышечно», — произнес врач. — Справитесь?

На курсах первой помощи в академии их учили в том числе и этому. Поэтому Зигфрид с готовностью откликнулся на его просьбу.

— Собственно, мы уже несколько опоздали, начинать нужно было с самого первого дня, но все лучше, чем ничего, — добавил доктор. — Может статься и так, что с первого раза не подействует.

— Да хоть что-нибудь! — воскликнул Кирхайс.

— Надеюсь, Зиг не наставит мне синяков, — хотел сказать Райни и даже слабо улыбнулся, насколько было возможно в его состоянии.

— И сами не сильно усердствуете, все же болезнь у вашего друга заразная… — обратился доктор к Кирхайсу.

Райнхард снова погрузился в сон. На этот раз забытье было сладким и блаженным. Без тревожных мыслей, без черных теней, прокрадывающихся к кровати, витающих над ним, давящих на грудь и шепчущих проклятья…

Зигфрид Кирхайс взглянул на градусник — ртутный, как в далекую старину, так как электроники в медпункт тоже не попало. «Как здесь военнослужащие еще массово не умирали?» — подумал он. — «Одно везение. Условия-то экстремальные, здесь по-хорошему нужен целый батальон медиков и санитаров, да еще и со специальной подготовкой…» Ртутный столбик лишь на два деления не дотянул до отметки «40». Опять. То, что вколотый пенициллин поможет не сразу, доктор предупреждал. Но Зигу все же хотелось бы чуда.

За тот десяток лет, что они друг друга знали, Райнхард так болел впервые. И в самом деле, может, все обойдется? Сказали же, что организм крепкий… Но, судя по виду Райни, болезнь явно сильнее. Не хотелось так думать, конечно, но, похоже, враги и в самом деле брали верх… Райни провел не менее часа на жестоком морозе, одетым в один мундир. Прижимался спиной к ледяной глыбе, стараясь укрыться от пуль подлеца Хердера. А если еще и совокупить все, что он пережил…

Зиг обтер пылающее лицо друга тканевой салфеткой, смоченной в ледяной воде. Райни открыл глаза, впервые за несколько часов, и его друг поразился, увидев, как их знакомая светло-серая сталь подернулась мутной пеленой.

— Друг мой… — прошептал Райни. — Нам срочно нужно ехать отсюда. Срочно. Пока мы остаемся на Капча-Ланке, Аннерозе в опасности. Я очень боюсь опоздать.

— Ты очень болен и в таком состоянии никуда не сможешь поехать, — откликнулся Зиг. — По дороге тебе сделается только хуже.

— Куда уж хуже? — покрытые коричневой коркой губы Райни сложились в подобие улыбки. — Меня тут вернее погубят… Здесь есть люди, которые хотят моей смерти.

— Но Хердер убит, равно как и Гуггенберг. Других исполнителей нет, — озабоченно произнес Зиг.

— Ты их просто не видишь… А они приходят, — голос Райни снова сорвался. — Прямо сюда приходят.

— Кроме меня и тебя никого нет, только врач был. Но если ты про него…

— Да нет же, — выдавил из себя Райнхард, тяжело закашлявшись. Зигфрид помог ему чуть подняться в постели, чтобы дышать было полегче.

— Кого ты имеешь в виду? — спросил он.

— Оглянись, — прохрипел больной. — Прямо за спиной… В черном плаще такой…

— Тебе кажется, — участливо произнес Зиг. — Мы совершенно одни… Сейчас, укол подействует, тебе станет лучше, и он исчезнет.

— А потом вернется, — Райни обессилено смежил веки. — И ты не сможешь его выгнать, потому как не видишь… И тогда ты тоже увидел не сразу.

— Кого?

— Да Хердера, — силы у фон Мюзеля были на исходе, и он бессильно, словно кукла, упал на подушки.

— Тихо, попей вот, — Зиг дал другу воды, чуть подогретой, и тот мелкими глотками выпил ее. Видно было, что боли в горле сделались чуть слабее, но не стали менее ощутимыми.

— Спасибо, — прошептал Райни и закрыл глаза.

Кирхайс так и не понял, стоит ли принять упрек друга на свой счет или же это действие его болезненного состояния и спутанного сознания. Он и так ощущал себя несколько виноватым перед ним. Хотя сделал все, что было в его силах. «Вот бы и мне разделить его боль», — подумал он. — «Хотя бы чуть-чуть. Но тогда кто за нами обоими будет ухаживать? Нет, надо держаться. Ради госпожи Аннерозе. Чтобы враги не радовались ее горю».

…А, может быть, Райни и впрямь прав? О его болезни стало известно по всей базе. Возможно, в заговор были посвящены не только полковник и майор, но и другие офицеры, чинами пониже. И они не преминули сообщить заказчикам их с Райни гибели о тяжелой болезни «этого белобрысого ублюдка»… Можно рассуждать и далее. А вдруг у доктора есть все средства лечения, а он просто скрывает их специально? Ведь к этому времени от лекарства уже должен быть хоть какой-то эффект. И вообще, даже если у доктора дела с материальным обеспечением действительно так плохи, как описывается, мог бы организовать борт для доставки больного в центральный госпиталь, где найдется и лаборатория, и рентген, и более современные антибиотики… Мазать горло йодом — надо ж такое придумать. За эти несколько часов Зигфрид не терял времени даром, а прочел в сети о болезни друга все, что можно было, и понял, что при гнойной ангине ни в коем случае нельзя трогать воспаленные гланды, тем более, смазывать их йодом — это вызывает размножение бактерий и только усугубляет состояние. Помогает полоскание раствором соли и соды, но в высокоумных медицинских энциклопедиях не говорилось о том, как это делать больному, который не в состоянии даже попить воды без чужой помощи?

Странно. Сейчас, во время болезни, Райни очень походил на свою сестру, такой, как ее помнил Зиг. Вся та же прозрачная бледность, печально сведенные брови…

Обычно черты фамильного сходства были не столь заметны. Особенно когда они все выросли, и Райнхард совсем возмужал, став на голову выше своей старшей сестры, которая раньше казалась очень взрослой…

Мысли об Аннерозе всегда воодушевляли Кирхайса. И нынче он подумал, что ей наверняка доложили о тяжелой болезни брата. Если врагам стала известна эта информация, то они не преминули рассказать ее графине фон Грюнвальд, еще и преувеличив все во сто крат… Впрочем, куда уж тут преувеличивать?

Зигфрид живо представил себе эту сцену. Аннерозе, как всегда, занимается чем-то милым и уютным — поливает цветы на клумбе, сервирует стол, выставляя блюдо со своей знаменитой выпечкой, листает журнал мод, сидя на скамье. И тут некто — наверное, какая-нибудь горничная или еще кто — сообщает: «Слыхали, ваш брат тяжело заболел на Капча-Ланке. О его состоянии сообщают самые неутешительные сведения…», и ее мир и покой рушатся в одно мгновение. Естественно, она начнет расспросы… Лицо ее, такое безмятежное, исказится гримасой тревоги.

Кирхайс очнулся от своих мыслей, как от навязчивой дремы. «Надо с госпожой Аннерозе связаться», — подумал он. — «И сказать…»

Но что сказать? Уверить, что болезнь ее брата — банальная простуда, которая скоро пройдет? Но это будет ложью. Явной ложью. Сказать все, как есть? Но чем он тогда будет отличаться от вражеского засланца? Дождаться улучшения состояния Райни? Это виделось самым разумным на сегодняшний день. Но когда оно наступит?

Чтобы отвлечься от мыслей, он прилег на соседнюю кровать и принялся проигрывать в памяти самые дорогие и нежно хранимые воспоминания о их детстве, о заботе, которую высказывала эта девушка, о том, когда он впервые понял, что любит ее…

Он никогда не ждал, что на его чувства ответят, как никогда бы не посмел убрать обязательное обращение «госпожа» перед ее титулом и сменить «Вы» на «ты», говоря с ней. Но отчего-то он подумал: ведь, если бы они оба пали «смертью храбрых» во время прошлого боя, то Аннерозе плакала бы исключительно по брату, даже забыв о его друге. А если бы на месте Райни нынче лежал бы он, то всем было бы все равно… Это и разозлило Зига. Ухаживал бы за ним Райни так заботливо — каждые три часа таблетки и уколы? Вряд ли… «Он бы первым делом организовал доставку меня в хорошую больницу, под присмотр лучших докторов», — осенило Кирхайса. — «Он бы нашел людей…»

Зиг понял — в этом и крылось их различие. Райнхард фон Мюзель решал проблемы всегда наиболее четким способом. Не мирился с обстоятельствами, а ломал их под себя. Не боялся принимать на себя ответственность… Кирхайс таким не мог стать при всем желании. А хотел ли?.. Нет. Его устраивало и то, что такой прирожденный лидер слушается его. Зависит от него каким-то образом. Особенно нынче… Ведь Зиг не обязан все это делать. Заполучить признательность и привязанность такого человека, каков был его давний друг, дорогого стоит. Равно как и иметь определенную власть над его жизнью и смертью. Да, оказывается, спасать жизнь сладостно именно из-за ощущения этой власти.

Райни выздоровеет. Потому, что он не может просто так уйти. Особенно от пустячной хворобы. И, лишь только он придет в себя, как сразу поймет, кто все эти дни не отходил от его постели. Да и сестра обо всем узнает. «Спасибо» из ее уст дороже золота… Или же она разорится на более весомую благодарность. Заметит его, остановит на нем свой взгляд и забудет своего мерзкого старикашку кайзера…

При этой мысли Зиг заснул, забыв о своем обещании бдить у постели больного друга.

Райнхард снова очнулся от забытья. Тягостная полудрема, вызванная слабостью от лихорадки, приглушала боли во всем теле. Ныне же они охватили его со всей мощью, и он невольно простонал. Неверные лучи прикроватной лампы развеивали стерильную тьму спальни. Юноша обнаружил, что его друг дремлет на соседней кровати, не раздевшись, поджав под себя длинные ноги. «Ну что ж, Зиг у нас всегда готов поспать», — Райни вспомнил, как во время последней разведывательной миссии, когда отключилась батарея питания танка, Зиг тоже задремал, как ни в чем не бывало. Такому спокойному отношению к жизни фон Мюзель, бывало, даже и завидовал. «К тому же, я знаю, что ему снится», — подумал юноша, слегка усмехнувшись. — «Не буду ему мешать».

Несмотря на тягостную слабость и остатки жара в теле, голова была на редкость ясная. Кажется, лекарство наконец-то начинает действовать, уничтожая бактерии в его крови… Только горло по-прежнему болело, в груди еще не развеялся душный холодок, колотье под ребрами стало лишь на самую каплю меньше, а из-за опухших желез было больно поворачивать шею. «Что там этот педиатр говорил про йод? Попробую-ка я сам там все себе помазать, вдруг и впрямь полегчает…», — сказал себе Райни. — «Вот еще, нечего Зигу лезть мне в рот».

Он попытался сесть в постели. Густая мокрота, наполнившая его больную грудь, стекла вниз, дышать стало несколько легче. Он откашлялся. Зиг вздохнул и только перевернулся на другой бок. «Вот так сиделка», — подумал Райни. — «Впрочем, он, верно, жутко устал… Сколько я уже болен? Сутки, двое? Нет, надо срочно выздоравливать, а ради этого я потерплю и самую тщательную обработку гланд, и уколы какие угодно — кстати, рука-то у Зига оказалась тяжелая, до сих пор побаливает то место, куда он воткнул иглу… А потом сбежать отсюда, пока они снова не пришли».

Райнхард и сам был рад списать появление черных теней, шепчущих ему на ухо разнообразные мерзости, на высокую температуру и расстроенное сознание. Если бы каким-то чутьем не понимал: они реальны. И ничего, что Кирхайс их не видит — тот просто не хочет их видеть. От этого они не становятся менее осязаемыми. А предводитель их всех — худой господин в черном плаще с костлявыми длинными пальцами, который способен оборачиваться и женщиной со злыми глазами — ничего не говорит, а только кладет свою руку на шею молодого человека, пережимая подушечками пальцев в сонную артерию, отчего сердце колотится, как бешеное, воздух кончается, и спазм сжимает гортань, и кажется, что приходит конец…

Его приходу всегда предшествовал озноб — словно кто-то проводил кубиком льда по позвоночнику. Райни не знал, как с ним бороться. Никакие удары, пинки, угрозы не отгоняли этого мрачного убийцу, обязавшегося закончить дело незадачливых наемников. Потому как он был не человек, а Райнхард с такими бороться не привык.

Райни и сейчас почувствовал, что незваный гость близко. Почти рядом. Пару часов назад, когда Кирхайс поил его, тот стоял за спиной друга, но подойти не осмелился, решив по какой-то своей прихоти оставить больного в покое. Нынче тот снова объявился рядом.

В голове у Райни всплыли латинские слова молитвы, когда-то прочитанной в одной из земных священных книг. Его влекло к этим книгам, а описываемые в них истории, верования и притчи, которые некоторые историки, особенно альянсовские, называли «сказками и мифами», казались неоспоримой истиной. Недавно в библиотеке Академии ему попалась увесистая книга в синей обложке, с серебристым тиснением. «Катехизис» — так она называлась. Автор не был указан — вместо него на обложке был изображен крест с причудливо переплетенным вензелем ICH. Книга показалась Райнхарду исчерпывающей и точной, как служебный устав — состояла из вопросов и ответов, достаточно исчерпывающих и понятных. И в ней приводились необходимые каждому христианину молитвы. Некоторые состояли из четырех строк, другие же были длиннее. Та, которую он собрался произносить, отложилась у него в памяти сразу, хотя и не была самой краткой.

— Pater Noster, qui es in caelis… — начал он тихонько. Фигура замерла у кровати Зига. Райни продолжал:

–…sanctificetur nomen tuum… Adveniat regnum tuum…

Убийца не приближался к Райни, но и не думал отходить от Зига. Тот, видно, тоже почувствовал что-то, потому как заметался в кровати и начал шумно вздыхать во сне. Райни увидел, что нечисть простирает свои длани и наваливается на друга со всей силой…

— Нет! — прохрипел фон Мюзель. — Уйди от него, оставь!..

Черный нечеловек оторвался от тела Зига и направился к кровати Райни. Тот чувствовал злобу, волнами исходившую от убийцы. Молиться он уже не мог, — слова скакали в голове, не составляясь в фразы.

— А все молятся, как меня видят, — сказал глухим низким голосом человек в черном плаще. — Только все, как ты, забывают, когда я приближаюсь к ним. Зачем тебе жертвовать жизнью ради друга? Если бы он очнулся от сна и почувствовал, что сейчас подохнет, то непременно бы прогнал меня к тебе, спасая свою шкуру…

— Ты… не смеешь так говорить!

— Что-то ты раскомандовался. Со мной еще никто так не разговаривал. Ну, теперь не жалуйся…

Сколько бы Райни не пытался отмахнуться от того, кто вознамерился его погубить, тот был неумолим. Теперь он не просто душил, а, казалось, вознамерился разорвать горло юноши острыми ногтями, под которыми запеклась кровь… И Райни, поняв, что сопротивляться теперь бесполезно, старался не закрывать глаза — отчего-то казалось, что, стоит ему смежить веки, как смерть придет тут же.

— За что? — только и прошептал он, когда стало совсем невмоготу.

— За то, что ты не должен стать тем, кем стал бы без моего вмешательства, — проговорил убийца ровным, ничего не выражающим голосом. От него более не чувствовалось черноты — казалось, что нынче тот выполняет некую работу, нудную и изрядно ему поднадоевшую, хочет побыстрее отвязаться и уйти.

— Господи… Ты есть, я знаю, — взмолился про себя Райни, когда боль сделалась невыносимой. — Господи, помоги мне, прошу! Избавь…

В самый последний миг он почувствовал, что железные тиски на шее ослабевают, а самого его выносит куда-то наружу, там, где холод, вьюга, злые звезды светят над головой…

Райни огляделся. Он не чувствовал холода, хотя и понимал, что должен бы. Пейзаж, хоть и заснеженный, не напоминал Капча-Ланку ничем. Эта планета — ледяная пустыня, покрытая скалами. Здесь же сверху видны сосновые леса, покрытые льдом озера с изрезанными берегами. Там и сям виднелись одинокие огни жилищ, догорающих костров. Небо посветлело, звезд было не видать. Алое солнце тяжелым шаром катилось к западу. «Где я?» — спросил себя Райни, и начал стремительно и плавно снижаться. Оказавшись на земле, он почувствовал зябкую сырость. Снег колол его босые ноги, становилось холодно. Вокруг себя он видел каких-то людей — по всей видимости, военных, причем их мундиры, синие с белыми обшлагами, ничем не напоминали ни имперские, ни альянсовские… Подобие такого обмундирования Райнхард видел разве что в иллюстрированных справочниках по военной истории. Люди переговаривались на языке, совсем не понятным фон Мюзелю. Он попытался обратиться к одному из них — молодому веснушчатому парню, разводившему костер — но тот посмотрел мимо него, поморщился и отвернулся.

«Я что, умер-таки?» — нахмурился Райни. — «Но почему я чувствую все? Или почти все?»

Он повторил просьбу:

— Не могли бы вы указать, господин… лейтенант, — произнес он звание наобум. — Где я нахожусь и где бы мог найти приют? А то я болен…

Слова его вообще не возымели никакого действия.

Райни пожал плечами и пошел далее. Там увидел других людей, похожих на тех, только форма другая. Язык, на котором они переговаривались, уже был более понятен Райнхарду — какое-то подобие немецкого. Тут его, правда, заметил один пожилой мужчина в гражданской одежде и отчего-то размашисто перекрестился.

Райнхард повторил свою просьбу, на которую старик разразился длинной тирадой, из которой юноша понял только то, что его прогоняют прочь, потому как «мертвые не ходят, а ты точь-в-точь наш юнкер Лагерстрём, помяни Господи его душу…»

Молодой человек только вздохнул и отвернулся. Он побрел обратно — уж лучше те, кто его не видит, чем те, кто боятся. Сумерки сгущались, становилось совсем неуютно. Он дрожал и громко стучал зубами, молясь, чтобы по пути нашелся какой-то кров. Встречались костры, и он присаживался погреться, слушая, что говорят у костра. Его никто не замечал — и вскоре Райни начал уже находить выгоды в этом состоянии. Так ему не надо было никому отдавать отчет в том, что он делает в военном лагере — он сразу понял, что находится именно здесь. Из разговоров на отдаленно знакомом языке он понял, что здесь идет война с какими-то «русскими» (верно, с теми, кого он впервые видел), и скоро уже будет перемирие, потому как противники победили. Но воины не выказывали досады — только облегчение, что «наконец-то можно домой вернуться». «Ну и моральный дух здесь», — думал он. Согревшись, Райни уходил дальше, думая, куда б выбраться.

На небе вскоре показались звезды и месяц, новорожденный, висевший тонким обрезком фольги в темной синеве.

Райнхард счел появление звезд хорошим знаком, нашел Полярную и пошел по ней. Оказалось, не зря — через несколько сотен метров он увидел дом, сложенный из толстых бревен. Тоже необычная постройка — Райни прежде такое видел разве что в этнографическом музее, на экспозиции об истории жизни Земли, да и на фотографиях старых земных деревень. Внутри мерцал неверный свет. Он постучался в дверь. Ответа не последовало. Сдаваться он не собирался, поэтому повторил стук. Наконец послышались тяжелые шаги, и молодой мужской голос со властными нотками спросил на чистом немецком: «Кто здесь?», а затем добавил нечто на не самом понятном языке. Райнхард ответил, представившись чин по чину, но ему не отперли. Он подошел к небольшому окошку и прислушался к разговору в помещении.

— Кто там ходит, Фрицхен? — заговорил другой молодой человек.

— Да черт его знает… Стучат и все. Показалось, верно.

Райни взглянул в окно. В полутьме, развеиваемой лишь двумя свечами, он увидел двоих высоких парней. Один был в незастегнутом длиннополом мундире, другой — в одной рубашке и темном жилете. Они походили чем-то друг на друга и оба — на него самого. Рядом, в темном углу, была расстелена постель, и на ней лежал кто-то третий, к кому и направился второй, тот, который назвался Фрицхеном.

— Жар держится… Погано все как, — произнес он, после того, как положил руку на алебастрово-белый лоб лежащего.

— И так уже пятый день, — вздохнул тот, что был в рубашке. Он выглядел крепче, старше и держался поувереннее.

Говорили они оба на немецком, но некоторые слова выговаривали по-особому, как-то неправильно.

— Лекаря звать без толку. Опять кровь пустит, а у Кристхена и так душа еле в теле держится, — продолжал он.

— Но он же… — другой брат не мог выговорить ни слова.

— Да он так или иначе помрет, что поделаешь, — выплюнул слова старший. — Мы сами виноваты, что потащили его.

— Вообще, зачем нам нужно было брать на эту войну?

— Сам напросился, как же.

— А мама не захотела его одного отпускать, вот и навязала его в няньки.

— А все потому, что ты согласился!

— Хватит уже сваливать с больной головы на здоровую! — возмутился младший. — Ладно, сиди, пойду проверю караулы.

Райнхард наблюдал за тем, как он застегнул мундир, накинул плащ, надел треугольную шляпу, и вышел за дверь. Райни, не теряя времени, быстренько проник вовнутрь, чуть не столкнувшись с Фрицхеном. Тот даже не заметил его, только проворчал что-то про вездесущие сквозняки.

Убранство избы оказалось простым. Небеленые стены, закопченная печь, низкий потолок. Как только старший из молодых людей выпрямился во весь свой немалый рост — казалось, он мог сравняться по высоте с Зигом — Райни стал опасаться, что тот ударится головой о потолок. Фон Мюзель направился к постели, на которой, накрытый пестрым одеялом, лежал худощавый юноша, весьма хороший собой, если бы не черные тени, сгустившиеся под глазами, и посиневшая кромка чуть припухших, покрытых какими-то болячками губ. Тот дышал тяжело, с трудом, хватая воздух ртом, словно рыба, выброшенная на сушу. Тонкие черты миловидного овального лица, напоминающего лицо Фрицхена, ушедшего проверять караул, и другого — очевидно, все трое были братьями, а этот, кажется, Кристхен, так его назвали, был из них самым младшим. Полуоткрытые глаза, обрамленные длинными ресницами. Взъерошенные пепельно-светлые волосы, вьющиеся крупными кольцами. Длинные, загнутые вверх ресницы. Густые брови, сведенные напряженно на переносице, — видно, что юноша сосредоточил все усилия, чтобы не задохнуться. Глубокая ямка на остром подбородке, покрытым светлым пушком. Щеки покрыты неровным, пятнистым румянцем, слева сильнее, чем справа. Тонкие пальцы судорожно сжимали край одеяла. Рядом сидел еще и третий молодой человек в штатской одежде, светловолосый, и дремал, клюя носом.

«Так этот Кристхен болен примерно тем же, что и я. Врач бы сказал — пневмония. Тоже с двух сторон, причем левое легкое затронуто куда сильнее… У него очень болит спина под шестым ребром слева. И видится какой-то ужас, что его топят», — подумал Райни. — «А этот… по всей видимости, его слуга, и ведет себя точно так же, как Зиг — предается сну. Разбужу-ка я его, а то вот этот здоровяк сейчас ему как треснет по лбу за нерадивость…»

С этими словами Райни слегка ткнул в бок дремлющего слугу, отчего тот проснулся, посмотрел на больного и начал быстро расстегивать воротник рубашки, приговаривая что-то ласково на красивом и мелодичном, но совершенно не знакомом фон Мюзелю языке.

Удивительно, что Райнхард мог с легкостью угадать все чувства и мысли, бродившие в головах у каждого из присутствующих. Вот этот, старший из молодых людей (которого, как он угадал, звали Карлом) ужасно волнуется и тревожится. Поэтому злится на всех и вся. На мать, пославшую его «нянькой» для младшего брата, на Фрицхена, который потащил младшего брата в какую-то авантюру, сути которой Райни доискаться не мог, на больного, за то, что подцепил эту простуду, на слугу, за его нерасторопность… В то же время, Карл думал о средствах лечения брата, перебирал их все, гадал, где найти… Медицина, как понял Райни, здесь была совсем не развита. Доктор мог предложить только кровопускание, дабы снизить температуру. «Хорошо, хоть мне не предложили… А что, Зиг, может, и до такого додумается». Запястье больного юноши было покрыто красноватыми продольными шрамами — очевидно, такой процедуре его уже подвергали, и, как видно, безуспешно: воспаление не ушло, жар снова поднялся.

— Герр Карл, а может, барсучьим жиром его натереть? — спросил слуга по-немецки

— Ну иди, поймай барсука и вытопи из него жир, — раздраженно откликнулся старший брат больного. — Где мы достанем? Да и тут не очень поможет. Как бы он не сгорел…

— Снегом натереть?

— Чтобы он вообще умер на месте? Хватит тут глупости городить. Его надо переложить, видишь, так он задыхается?

Слуга заботливо постарался усадить больного в постели, но тот заваливался на бок, словно торс, руки и ноги его были сделаны из ваты, глухо стонал и говорил:

— Оставьте… Поедемьте… нам ж приказано…

Райни стало его страшно жаль. А еще он чувствовал, что тот, будучи в полубреду, его видит и чувствует, потому как Кристхен открыл глаза, оказавшиеся темно-синего цвета, чуть темнее, чем у Зига, и заговорил: «А это кто?», глядя прямо на него.

— Тут только мы с Якобом, Фрицхен караулы проверить пошел, сейчас вернется.

— Да нет же. Тут такой… В черном мундире с серебряным шитьем, — прошептал юноша.

— Тебе кажется», — вздохнул Карл. — Сейчас жар спадет, и уйдет этот твой…

Якоб мигом перекрестился, прошептав:

— Царица Небесная, совсем плох.

— А ты не ной! Выкарабкается…

Карл наклонился к нему с кружкой воды и проговорил:

— Возьми, выпей…

Кристоф сделал глоток и шепнул непослушным голосом:

— Теплая ж.

— А холодной тебе нельзя.

— И бок очень болит, — он снова поморщился. — Я спать хочу…

— Поспи, может, лучше станет, — вздохнул старший его брат. — «Да и мне б не мешало…

Стало тихо. Райни встал у постели, и увидел, как от больного, который лег на спину и прикрыл глаза, задышав несколько ровнее, отделяется словно белое облако, которое потом обрело очертания двойника лежащего.

«Душа выходит из тела… Он умирает?» — подумал Райни, но при взгляде на тело юноши он заметил, что его грудь по-прежнему вздымается под одеялом, а лицо приобрело безмятежное выражение.

— Вы ангел? — спросил Кристхен, глядя гостю прямо в глаза. — Я уже умер?

— Нет, — Райнхард вспомнил, что в этом мире, вероятно, должны знать ангелов, святых и молитвы. Молятся они по-христиански, хоть и не на латыни, а на немецком. У всех кресты на шее. Вот и у его собеседника тоже есть — простой, без изображений Распятого, из красного золота, на цепочке из того же металла. Райни понял — пока этот крест у него на груди, тот не может просто так взять и умереть.

Он представился чин по чину.

— Я Кристоф Рейнгольд. Фон Ливен. Прапорщик Семеновского полка, — свое воинское звание он произнес с некоторым даже отвращением. — А вы, Рейнхард… Вы лейтенант прусской армии?

Пруссия… Райнхард фон Мюзель, интересовавшийся историей Земли, читал, что было такое королевство, вокруг которого образовалась Германская империя — Первый Рейх. Затем ставший Вторым… Третий же оказался катастрофой и для Германии, и для половины мира. А по образу и подобию этой Пруссии, ставшей Германией, первый из Гольденбаумов и решил создавать свою Империю. Все подданные приняли немецкие имена и фамилии, выучились языку в его самой правильной, литературной форме. Все аристократические титулы и военные звания были тоже взяты из того, земного Рейха, равно как и обычаи, манеры, вкусы.

Райнхард не стал его разуверять. Только сам спросил:

— А какой нынче год?

— Должен быть 1790-й.

— От Рождества Христова?

— Так точно, — Кристоф пристально смотрел на него, не понимая, кто именно находится перед ним. Униформа вводила его в смущение — Райнхард понимал, что она слишком современная. Вряд ли они такое носят в современной его собеседнику Пруссии. — Кажется, десятое декабря…

Фон Мюзель попытался вспомнить, что же произошло в тот год. И что же это за война такая. Спросить он не мог — слишком уж много подозрений вызвал. Но ничего толком вспомнить тоже не мог.

— Вижу, вы не отсюда, — этот фон Ливен оказался толковым парнем и не стал его смущать расспросами. — И вы мне не снитесь — я вас и наяву видел.

— Вы сильно больны… Вам могло показаться.

— Да и вы тоже… — Кристоф внимательно вгляделся в его лицо. От его взгляда разливалось тепло, становилось немного полегче, потому как Райни постепенно начал ощущать всю ту же боль, от которой скрылся. — У вас… У вас что-то в горле. Какая-то опухоль. И в груди тоже. Оно мешает… Вам плохо.

— Так и есть, — подтвердил Райнхард. — Возможно, я уже умер.

— Нет… — лицо Кристофа, красивое несколько даже по-девичьи, посерьезнело. — Вы убежали сюда… Точнее, попросили, и вас сюда перенесли.

— Откуда вы знаете? — проговорил Райни.

— А за вами все видно, — простодушно откликнулся его собеседник. — Ежели желаете, можете тоже посмотреть…

Райнхард взглянул… По-прежнему белыми облаками витали мысли людей, сны тех, кто спал.

— От кого вы убегали? — поинтересовался Кристоф совершенно светским тоном. — И почему ваш слуга спит, тогда как он должен ходить за вами?

— Какой слуга? — недоуменно спросил Райни.

— Да вот тот… Рыжий.

— Это кадет-лейтенант Зигфрид Кирхайс. Мой друг и напарник, — с гордостью проговорил Райнхард. — Он спас мне жизнь, а я некстати провел некоторое время на морозе и простыл, как видите. Да так, что меня нечем лечить.

— Но он же обязался ухаживать за вами, — произнес Кристоф. — И… вас хотели убить враги?

— И сейчас хотят. Как вы думаете, от кого я бежал?

— Это herr Todt. Я его знаю и видел несколько раз. Не дрался, слава Господу, нет, — знающим голосом произнес Кристоф. — Он ничей не враг сам по себе. Но его могут подослать…

— Вот я о том и говорю, — вздохнул Райни. — И теперь не знаю, как вернуться. Да и стоит ли?

— Да, это сложно… Но если вы здесь долго задержитесь, то…

— То я умру? О том знаю. И, право слово, смерть была бы предпочтительнее этой боли.

— Нет, вы просто зависнете без сознания, — проговорил Кристоф. — Тело не умрет, но все остальное будет… здесь. А вам здесь жить нельзя.

— Правильно. Кроме вас и еще какого-то старика меня никто не разглядел, — усмехнулся Райни. — Но все же, не могли бы вы мне рассказать, с кем вы воюете и что вообще происходит?

Кристоф, как мог, довольно сбивчиво изложил ситуацию. Он тоже из некоего «Рейха», только Russische, и этой империей тоже управляет монарх, но не Keiser, а Keiserin. Которая, равно как и Фридрих-Вильгельм, тоже «постоянно берет фаворитов». Там тоже имеется аристократия, дворянство. Нет, в самой Империи по-немецки говорят только такие, как сам юноша и его семья, которых он отнес к некоей группе под названием «Balten».

— Ну и наша Keiserin вообще-то сама немка, — проговорил Ливен так, словно сообщал некую крамолу. А вообще-то официальный язык русский — на нем и говорили те, кого Райни встретил впервые.

— Высокорожденные разговаривают по-французски, — сообщил фон Ливен. Он сам знает французский хорошо, а русский не очень («Могу командовать и ругаться», — добавил, немного смутившись, юноша). Пруссия — государство западнее Российской Империи, там все говорят по-немецки, «прямо как вы», и там тоже правит король по имени Фридрих-Вильгельм. Война нынче идет со Швецией — королевством к северо-западу от Российской Империи.

— Спор за границы, — сказал Кристоф о причинах войны и сообщил, что да, война идет победоносно для России.

— А я тут заболел… Скоро маршем на Фридрихсгам, меня оставят здесь, — досадовал он. — Я так и останусь каким-то прапорщиком, даже не офицером…

— Нет, — Райни мог прозревать его будущее и видел его повзрослевшим, в блестящем мундире, чем-то напоминающим гросс-адмиральский, с густой бахромой у плеч, подающим какие-то документы очень важным людям, непринужденно расположившимся во дворце с ошеломительным убранством — по сравнению с ним Нойе Сан-Суси казался сущим сараем. — Вы дослужитесь… дослужитесь до высших чинов. Вам будут завидовать. Восхищаться вами. И случится очень скоро.

— Вы льстите. Я не очень хороший военный, — вздохнул Кристоф. — Мои братья правы — я им только обуза.

— Если вы о старшем брате, он вас очень любит. И боится за вас, а так как страха проявить позволить себе не может, то и злится.

— Тот, кого вы зовете другом, — после паузы выговорил юноша. — Так вот, он не очень друг. Он любит вашу сестру.

— История известная, — и Райни пересказал отчего-то то, как Аннерозе стала фавориткой. Как ее продал их отец.

— Мою сестренку мать тоже хочет продать, — прошептал Кристоф весьма печально.

— Императору? То есть, простите, сыну императрицы?

— Нет, богачу какому-нибудь, — с досадой произнес юноша. — И ведь продаст, не пожалеет. У нас влияние при дворе, у него деньги. Кроме того, Катарина же очень красивая… Ее любой возьмет даже без приданого.

Райни увидел эту сестру за его спиной и почувствовал, что Кристоф ее сильно любит, куда сильнее многих. Стройная девушка со светлыми волнистыми волосами, перехваченными лазоревой лентой и вольно лежащими на ее прямых плечах, поливает цветы в роскошно обставленной гостиной. Она чем-то неуловимым походила на Аннерозе, но лицо ее было более открытым, а взгляд синих, как у ее брата, глаз — куда более теплым, душевным даже.

— Моей сестре не доложили, что я болен, — в досаде произнес он. — Так бы меня доставили в нормальный госпиталь и быстро поставили на ноги…

— Ваш друг мог бы это сделать.

— Ну, он, видно, думает, что все само рассосется, — Райни опечалился. — И я бы тоже рад надеяться на это…

— Я бы мог вам помочь, если бы вы мне встретились при других обстоятельствах… а тут сами видите, застудил бок, горячка открылась, да и коновал этот дважды кровь уже пускал, — пожаловался Кристоф. Лицо его несколько побледнело, сделалось каким-то смазанным, словно Райни смотрел на него сквозь запотевшее стекло.

— А сейчас — видите ли, — нет сил, — вздохнул он. — Я сам боюсь не вернуться… Не надо на моих братьев сваливать еще и это. Их же матушка проклянет непременно.

— Мне бы только назад попасть, — отвечал на это Райнхард. — Но как же вы хотели мне помочь?..

— Да я бы мог вас вытянуть, — проговорил Кристоф.

— Как вытянуть?

— Руками, — юноша был несколько раздражен, а голос его уже слышался откуда-то далеко, как со дна моря. — Я эдак умею… Иногда… Но не сейчас… Может быть, вы попросите там кого? Ведь если вы из будущего, то должны уже знать…

— Будущее ненамного отличается от вашего прошлого, — подумал Райни, прежде чем его собеседник исчез, а зрение застила тьма, перемежаемая яркими огнями. Ему стало внезапно тошно, как в первое время, когда они упражнялись в центрифуге на курсах предполетной подготовки. Внезапно он снова оказался в своем теле, и ощутил, что рубашка, простыня и даже одеяло напитались его потом. Над ним суетились врачи — помимо прошлого педиатра, пришло еще двое. Рядом стоял Зиг и говорил, что с ним творится. Райни слышал слова: — Кризис… Перелом… Тридцать семь и семь, пульс восемьдесят девять. Он чувствовал первозданное облегчение от того, что снова здесь. Далее он запомнил, как Зиг его переодевает в чистое, обтирает тело влажной салфеткой и повторяет:

— Как же хорошо! Как хорошо!

Когда Райни проснулся, врач стоял тут как тут, держа наготове все приспособления — стетоскоп, шпатель… Внимательнейшим образом выслушал его легкие и сердце, проговорил: — Мы сменим вам антибиотик… И очень вовремя. Нам тут как раз снабжение прислали… Но почему сейчас? Возможно, о вашей болезни кое-кто прослышал при дворе.

Зиг, присутствовавший здесь же, при этих словах встрепенулся, да и сам Райнхард только пожал плечами.

Кирхайс начал задавать вопросы:

— А что же было написано в накладной? — но доктор внимательно выслушивал сердце больного.

— Да… Типичные для ангины изменения. Вам потом нужно будет сделать ЭКГ. В легких чуть чище стало… Слева очаг еще остается, правда. Так, теперь откройте рот…

Райни понял, что дело подошло к самой неприятной процедуре, но делать нечего было. Тем более, нынче он чувствовал, что опухоль под челюстью несколько спала, ему стало свободнее двигать шеей, да и проглотить собственную слюну или глоток воды уже не доставляло больших мучений.

— Так… Горло еще красное, миндалины рыхлые и отечные, но налеты отходят постепенно, особенно справа, — продолжал говорить доктор. — Все же это у вас не дифтерия, как я боялся. Но это не значит, что вам надо пустить все на самотек…

Он перечислил внушительное количество процедур, которые больному предстояло выполнять самостоятельно, и наказал лежать в постели еще неделю до нормализации температуры.

— Уколы ставьте трижды в день, тоже внутримышечно, — сообщил он. — Нельзя позволять температуре еще расти… Кстати, курс десять дней, иначе никакого эффекта не последует.

… — Это очень скучно, — пожаловался Райнхард через час. Он чувствовал себя почти здоровым, если бы не странная сквозящая слабость во всем теле. Даже аппетит проснулся, но с больным горлом он мог есть только творог и молочное, и то, глотать было больно.

— Не капризничай, — назидательно произнес Зиг. — Лучше давай, ложись на живот. Укол последний тебе утром ставил…

— У тебя, наверное, не был сдан зачет по инъекциям на курсе первой помощи, — проворчал Райни. — Вся задница в синяках, извини уж.

— А что ты хотел? — грубовато проговорил Зиг. Ему было невдомек, почему только недавно стоявший на грани жизни и смерти друг внезапно очнулся в дурном настроении, а не испытывает радостную благодарность от того, что выжил.

Он сковырнул стекло капсулы, набрал в одноразовый шприц жидкости, встряхнул его и ввел лекарство под кожу друга, который только поморщился.

— Если это препарат последнего поколения, то почему он не выпускается в форме таблеток? — проговорил Райни.

— Тебе вообще хотели делать капельницу, — мрачно произнес Зиг. — Теперь надо пойти прополоскать горло…

— Я знаю, — Райни взял стакан с жидкостью для полоскания, понюхал едкий запах раствора соли с йодом и обреченно вздохнул. — Кажется, я понял. Теперь меня пытаются извести скукой… И этими жуткими уколами.

Кирхайс только плечами пожал.

— Ты-то сам не заразился? — спросил Райни.

Зиг отрицательно покачал головой.

— Мне выдали аскорбиновую кислоту, — добавил он. — И я уже этим болел… В шесть лет, кажется.

— Ну все, по медицинской подготовке у тебя точно было два балла, — рассмеялся Райни. — Ангиной не болеют один раз в жизни… Кстати, а что у тебя было по истории?

— Пять, кажется, — сказал Зиг.

— Отлично… Что случилось в 1790 году? В декабре?

— Это экзамен, Райни? — усмехнулся Кирхайс.

— Нет, это вопрос… — и Райнхард рассказал о своем видении.

Зигфрид открыл крышку ноутбука, вышел в сеть и показал:

— Вот… русско-шведская война 1789—1791 года. А как, ты говоришь, звали твоего собеседника?

Отчего-то Райнхард не захотел сообщать его имени.

— Дай-ка сюда, сам поищу…

Зигфрид с удивлением протянул другу компьютер, и Райнхард ввел в поисковой программе имя, услышанное им накануне. Ему хотелось знать — выжил ли этот Кристоф-Рейнгольд? Ведь тогда вообще никаких антибиотиков не было, и юноша мог умереть на другой день, задохнувшись в жару… А был ли он на самом деле, или это все же выдумка?

С портрета, который сопровождал не самую обширную статью о «российском государственном и военном деятеле, дипломате, кавалере одиннадцати орденов», смотрели прежние глаза. Такие же синие и ясные. Лицо, конечно, выглядело гораздо старше. На левой щеке был виден длинный продольный шрам от удара холодным оружием, которого Райнхард прежде не заметил. Его знакомец прожил шестьдесят четыре года. Знал царей и королей. Воевал, представлял свою страну за границей, подписывал мирные договоры и создавал страны.., «Скончался неожиданно в Риме, сопровождая цесаревича Александра Николаевича в зарубежной поездке…», — прочел Райнхард, и затем отключился от сети.

— И что же ты нашел? Что-то тебя шокирующее? — спросил Зиг участливо, увидев, что лицо друга несколько побледнело.

— Он жил на самом деле… И я был в прошлом Земли, — прошептал его друг. — И видел реальных людей…

Зигфрид положил руку ему на лоб.

— Кажется, у тебя снова растет температура… Давай ее смерим?

— Хватит!» — прорычал Райни. — Все со мной нормально, это не бред! Лучше скажи: можно ли без антибиотиков вылечиться от пневмонии?

— Но нельзя прерывать курса, доктор же сказал… — пролепетал Зиг.

— Я не про то совсем, — фон Мюзель понял, что поделиться опытом он ни с кем не сможет. Особенно с близким другом… Что тогда сказал этот Кристоф, имея в виду Зигфрида: «Он не очень друг»? Нет, он просто плохо себя чувствует, больно сидеть в постели от уколов, сделанных Кирхайсом, оттого и злится… Надо взять себя в руки. И он отвернулся, смежив веки и надеясь, что снова повстречает знакомого, который и расскажет более подробно о себе и своей участи, о том, как справился с болезнью, раскрасит сухие строки энциклопедии ценными подробностями…

…Через шесть дней, когда доктор признал, что горло наконец-то очистилось, а температура не поднималась выше 37,5 даже в вечерние часы, Райнхард решил покинуть Капча-Ланку. — Курс лечения я продолжу дома, — уверил он доктора, которому не нравились остаточные хрипы в легких и кардиограмма, которую все же сняли на специально привезенном с «материка» приборе. Как потом сказал сам доктор, все снабжение поступило не потому, что о них подумали во дворце. А потому что новый начальник базы приказал разобрать трофеи, захваченные у мятежников, и нашел среди них немало медицинского оборудования и медикаментов. При этих словах Райнхард почувствовал некое разочарование: он-то был уверен, что постарался друг, сообщив о его состоянии сестре и сказав, что именно нужно для лечения и обследования. Зигфрид его и не разуверял, но в решении сбежать из этой ледяной пустыни поддержал. Про уколы молодые люди довольно быстро забыли, а некую слабость, которая длилась потом почти месяц, Райнхард списал на естественный процесс выздоровления. Стыдно было обращаться к врачу Рейхсфлота с такой мелочью, тем более, его ждали другие, более масштабные дела…