Просветлённый

Дара Преображенская

Он не считал себя учеником Будды. Он не понимал, к чему сидеть под деревом и ничего не делать, но вся его душа просила деятельности. Лично встретившись с Буддой, он стал мудрым и понял, что многие ученики по-разному понимают это учение. «Стань тишиной, тогда ты поймёшь меня», – сказал Будда. Его просветление начинается с Тишины, которую он ощутил каждой клеточкой своего тела.

Глава 4

«Финикия»

«Что же делать, буря не унимается,

Срывает Якорь

Яростью буйных сил,

Уж груз в пучину сброшен.

В схватке с глубью кипящей

Гребут, как могут.

.

Не уступая тяжким ударам волн

Не хочет больше с бурей бороться:

Он рад бы наскочить на камень

И погрузиться на

Дно пучины.

.

Такой довлеет жребий ему,

Друзья,

И я всем сердцем рад

Позабыть беду,

И с вами разделить веселье

И насладиться за чашей Вакха.

.

Тогда нас гибель

Ждёт неминуемо.

Безумец жалкий сам ослепит себя,

Не мы….»

(Алкей, поэт 6 — 5 вв. до н.э.).

……..

Отец приехал через неделю. Он ещё не знал, что моё ожидание превратилось для меня в настоящую муку. Сахиб ходила молчаливой по саду, она выполняла свою работу медленно, и, как бы, нехотя. Пару раз я пытался остановить её, чтобы поговорить.

— Послушай, Сахиб, — произнёс я, — я не считаю тебя рабыней в этом доме и никогда не считал, поэтому я не хочу, чтобы ты работала, как рабыня.

Но она отдёрнула свою руку и зарыдала. До сих пор помню эти стоящие в глазах слёзы персиянки.

— Сахиб! Сахиб, что с тобой!

— Вы ездили в город, господин… Мне сказали, что Вы были там с одной гетерой.

— Но кто сказал тебе такое?

Она гордо вскинула голову, чёрные кудри вздрогнули.

— Не важно. Важно то, что Вы любите эту женщину.

Вдруг одна догадка поразила меня так, что я улыбнулся и притянул к себе худенькую фигурку девушки.

— Сахиб,…. Так ты… так ты любишь меня?

Она опустила голову, вырвалась из моих объятий и убежала. Больше я её не видел в тот день, только иногда мой взгляд останавливался на ней в череде других рабынь. Она стала выполнять работу с ещё большей тщательностью, словно, наоборот, хотела быть рабыней, и это положение, будто, являлось её зароком независимости….от меня.

Отец был весел и валился с ног. Раб Северий поднёс ему огромный фиал с вином, как и полагалось по заведённому в течение многих лет обычаю. Его команда в первые сутки после возвращения оставалась у нас, затем странники разъезжались по своим домам, чтобы затем встретиться вновь в следующем сезоне, и так длилось из года в год. Его самый близкий друг Виссарион похлопал отца по плечу.

— Ну, вот, Агапий, мы и дома.

Он взглянул на статую Посейдона в саду, ухмыльнулся.

— В Индии я видел изображение Шивы, и у него тоже трезубец, как и у нашего Посейдона. Только Шива — это бог разрушения, уничтожающий материальное творение в своём неистовом танце, а Посейдон — владыка морей и океанов. Где же твоя жена Афина? Почему на этот раз она нас не встречает, как обычно?

Отец рассеянно посмотрел на меня, испил вино и протянул мне обратно пустой фиал.

— А в самом деле, где же твоя мать Афина? Почему она не вышла встретить меня и мою команду? — спросил отец.

— Отец, здесь у нас многое изменилось за то время, пока ты был в пути со своей командой, — сказал я.

— Что ты имеешь в виду, сынок? И почему у тебя такой рассеянный вид? Неужто Хариты не предупредили тебя о том, что я возвращаюсь из дальних странствий? Кстати, у нас удачная поездка: мы привезли много пряностей и ковров. Но… расскажи, Дионис, что же всё-таки произошло?

Гостей проводили в пиршественную залу, а мы с отцом уединились вглубь сада.

Я не знал, с чего начать, но затем рассказал всё, что случилось в течение всех этих дней. Отец слушал терпеливо и молча, но по его глазам я видел, как буря эмоций всплывала в его сердце подобно бушующему океану. Наконец, я замолчал, отец сел на скамью возле фонтана; он казался задумчивым, затем вдруг схватился за голову.

— И…и что же теперь, Дионис? Где же твоя мать? Кому она продана в рабство?

— Я ждал тебя, отец, мы отправимся в Финикию, мы пойдём на все невольничьи рынки и разузнаем всё о ней.

Он с яростью стукнул кулаком по скамье, глаза его налились кровью.

— Нет! Я не позволю, чтобы она стала рабыней. Афина всегда была той женщиной, которой поклонялись прославленные воины, с неё лепили статуи.

— Ты никогда не говорил мне об этом раньше.

— Я всегда хотел, чтобы дети гордились своей матерью.

— Я горжусь и гордился, — сказал я.

Он тяжело вздохнул:

— Хорошо, я поручу своим ребятам распродать товар, и мы поедем через день на рассвете.

Мы смотрели друг на друга, будто, видели впервые друг друга; отец потрепал мои волосы, как делал всегда, когда я был ещё ребёнком. Каждое утро он таким образом прощался со мной, чтобы затем покинуть берега благословенной Греции.

— Ты уже совсем взрослым стал, Дионис, и развит не по годам. Однажды ты даже мог участвовать в Олимпийских Играх.

Я улыбнулся:

— Придёт время, отец, придёт время, и я ещё возьму несколько побед.

Мы обнялись с отцом:

— Только на тебя у меня надежда, только на тебя, сынок.

Он смахнул слезу так поспешно, чтобы я не заметил его слабости.

— Мы, ведь, найдём мою Афину? Скажи, Дионис, мы, ведь, найдём твою мать?

— Я обещаю тебе, отец; я сделаю всё, чтобы разыскать её.

Если б не зов Галактиона, мы с отцом так и просидели бы, обнявшись.

— Эй, Дионис, все собрались в пиршественной зале! Все ждут вас! — воскликнул он.

Отец с удивлением уставился на мальчишку:

— Кто это?

— Мой друг, недавно я выкупил его, и теперь он свободен, — объяснил я.

— Выкупил?

— Не сердись, отец, я ненавижу рабство, и не хочу, чтобы мой друг был рабом.

— Но твой друг слишком молод, — произнёс отец, внимательно рассмотрев Галактиона.

— Он тоже отправится с нами, отец.

— Почему? Разве плохо жить в Греции и быть свободным?

— Нет, но Галактион — особенный человек. Его сердце жаждет свободы.

В тот вечер за столом, где возлежали торговцы, было выпито много заздравных кубков в честь богов Парнаса и Олимпа; одна из рабынь играла на кифаре, и эта жалобная мелодия наводила на грусть и тоску.

Часть спутников отца, что не имели ещё семей и были свободны, как ветер, пожелали отправиться с нами в Финикию.

— Пусть будет славен Зевс!

— Пусть сопутствует нам Афина Парфенос и даст силу и воинскую доблесть!

— Если придётся сражаться, мы готовы отдать жизнь за тебя, Агапий!

Они возлежали на своих ложах и пили вино, рабыни уставляли стол множеством яств, но я не хотел есть. Уединившись у себя, я наблюдал за игрой воды в пасти рыбы; этот фонтан мне всегда нравился, он успокаивал, но только не сейчас.

Сегодня я только осознал, что мне предстоит покинуть берег Греции и устремиться в неизвестность…, чтобы не видеть Сахиб, не слышать её голоса и тихих шагов по дому. Я отвлёкся от собственных мыслей, почувствовав чьё-то присутствие в зале. Я оглянулся. Это была Сахиб, она, молча, стояла возле стены с барельефами богов и смотрела на меня. Я слышал её дыхание и понял, моё волнение могло передаваться и ей.

— Сахиб?

Она непринуждённо присела рядом со мною. Лицо её было печально, как у самой Ники губы подрагивали от волнения, я заглянул в её глаза.

— Сахиб, тебе тоже одиноко в этом доме, как и мне? — спросил я.

Она кивнула:

— Да, господин, все сейчас веселятся и даже Ваш новый друг, но… я слышала, через день Вы отправляетесь в далёкую Финикию, чтобы найти хозяйку.

— Да, Сахиб, мы хотим вызволить её из рабства.

Неожиданно для меня она положила голову на моё плечо. Я обнял её крепче, немного растерявшись, затем притянул ближе, чтобы ещё раз посмотреть в эти прекрасные, как бездонное ночное небо, глаза.

— Вы уезжаете, господин, а я не знаю того, смогу ли я снова увидеть Вас.

— Я вернусь, Сахиб, я обязательно вернусь… к тебе.

— Скоро Ваша свадьба, да и потом, путь полон опасностей, и немногие возвращались обратно.

Неожиданно желание вновь возобладало во мне, я покрыл её прекрасное тело поцелуями, на этот раз она не сопротивлялась. В ту ночь я был близок с Сахиб, а она, словно, сама хотела и жаждала этого; её неопытность в отличие от Дорифоры лишь сильнее разожгла во мне страсть; оковы были сброшены, и теперь я мог свободно проявлять к ней свои чувства. Мы оба были свободными по отношению друг к другу, и именно тогда я осознал, как сильно я люблю её.

Мы совсем не заметили, как пролетело время, уж близилось утро. Сахиб мимолётно улыбнулась мне, однако затем вдруг её лицо стало печальным. Она одевала свой розовый химатион, цвет которого лишь сильнее подчёркивал нежность её губ, подобных лепесткам розы — слишком банальное сравнение, однако оно, как нельзя лучше соответствовало истине. Видя мой пристальный взгляд, девушка немного смутилась.

— Сахиб, — я крепче обнял её и притянул к себе, будто, думал, что волшебное мгновение вот-вот исчезнет, растворившись в Небытии, — Сахиб, пообещай мне, что дождёшься меня, хоть ты и говоришь, что немногие возвращаются.

Она всё ещё была смущена. Прозрачные слезинки скатились по её щекам. Я слегка встряхнул девушку, желая вывести её из той глубокой задумчивости и смущения, в котором она до сих пор пребывала.

— Пообещай мне, что не покинешь поместье, не уйдёшь отсюда в поисках своей судьбы.

— Как я могу, ведь я же — рабыня.

— Нет, Сахиб, ты больше не рабыня. Я…..я отныне освобождаю тебя. Быть может, тебя манит твоя родина? Ты вправе вернуться обратно, опустошив моё сердце.

— Нет, господин, я не жажду возвращения в Персию. Там меня ожидает рабство или судьба наложницы.

— Тогда почему ты так грустна и отрешённа? — спросил я.

— Вы скоро женитесь на госпоже Клавдии, что живёт в Афинах. Я видела её, когда они приезжали сюда… Эта девушка очень красива именно тою красотою, какой восхищаются ваши скульпторы.

Я пригладил её иссиня-чёрные завитки волос, покрывавшие стройные плечи; талию. Персиянки редко бывают кудрявыми, в отличие от нас, греков, однако даже среди них встречается эта особенность.

— Но ты красивее, Сахиб. И потом, я люблю тебя не за твою красоту, я люблю тебя, Сахиб.

— А как же Ваша возлюбленная гетера из Афин, которой восхищаются многие и посвящают ей свои поэмы?

Сахиб покраснела, женщины часто краснеют, когда испытывают ревность.

— Ты о той гетере, что ублажает многих, кто заплатит за неё? — спросил я, вспомнив горящую страсть в глазах гетеры.

Как они были непохожи друг на друга — спокойная гордость одной и огненная натура другой. Рай и Ад. О, боги, можно ли выдержать это?!

— Сахиб, я тоже посвятил тебе свою поэму.

— Это правда, господин?

— Да.

— Тогда прочтите её, ещё никогда и никто не посвящал мне стихов. Или Вы считаете меня распутной?

— Почему ты так говоришь?

— Потому что лишь распутным женщинам поэты посвящают свои стихи.

— Но это не так. Разве моя мать распутна? А между тем великие мастера изображали её в мраморе, как одну из прекрасных богинь Олимпа.

— Вы имеете в виду Афродиту? Разве она — не распутница?

— Мы, греки, тем и отличаемся от остальных народов мира, что видим красоту там, где другие считают это развратом. Эрот — бог любви для нас, и в её радостях мы видим наслаждение. Поэтому мы свободны, а не закрепощены своими предрассудками, как персы.

Девушка улыбнулась, и на её очаровательных юных щеках заиграли ямочки. Я налил ей немного вина и пригубил сам.

…О, чашу пенную налей,

Моя Сирена,

Чтобы испить её

До дна, до дна,

Ты так прекрасна и блаженна,

В любовь богов

Заключена.

.

Не можешь вырваться оттуда,

Как из объятий своих снов,

Весь Океан из изумруда,

В объятиях мелких островов.

.

Так же и ты в моих объятиях,

И засыпаешь, и встаёшь,

И в розовости своих платьев

Рассвету песнь свою

Поёшь.

.

О, ты, прекрасна Нереида,

Не исчезай, не исчезай,

Ты, как прекрасная Киприда,

Меня в объятия заключай…..

………

Я умолк, маленькие струйки фонтанчиков продолжали изрыгаться из пасти рыбы и исчезать в глубине бассейна.

Наутро, когда Солнце едва осветило земли Греции, мы отплыли. Я простился с Сахиб. Я заметил, после той ночи она стала какой-то молчаливой, смущённой и застенчивой и вопреки всему искала уединения. Я обнял её, она потупила взгляд и инстинктивно положила свою кудрявую головку на моё сильное плечо. Если б можно было так стоять вечно….Если б мы превратились в мрамор, и отныне путешественники, отправляясь в дальние странствия, видели бы в бухте два обнявшиеся божества, как напутствие им.

Своим видом мы бы напоминали им, что ничего не может быть выше любви, что лишь она одна даёт силу и желание бороться с несправедливостями и опасностями этого мира.

Отец и всё, что осталось от его команды поднимались на борт корабля; второй корабль должен был остаться здесь в этой бухте до следующего плавания за пряностями. Как было условлено, я должен был отправиться вместе с отцом с торговой миссией.

Я видел, как отец нетерпеливо пожал плечами и махнул мне рукой. Такие тёплые отношения между хозяином и его рабыней вызвали в нём удивление.

— Дионис, поднимайся на борт!

Галактион потрубил в свой рог; причём, он сделал это с большим удовольствием. Этот сигнал обозначал отплытие, не хватало лишь мамы, которая каждый день приходила бы к скале, чтобы видеть вход в бухту и взирать вдаль с надеждой, появятся или нет торговые корабли отца.

Мы смотрели в глаза друг друга, и я чувствовал, что медленно растворяюсь в глубоком бездонном взгляде персиянки.

— Сахиб, будешь ли ты ждать меня? — с надеждой в голосе спросил я, — будешь ли ждать, несмотря на то что тебе покажется, что пройдёт много времени?

— Буду, — ответила девушка.

Лёгкая, как пушинка, беззащитная с тонкой талией и широкими бёдрами, она была вся здесь передо мною. Я подавил своё желание и крепче обнял девушку.

— Я обязательно вернусь к тебе, Сахиб, я вернусь, чтобы мы всегда были вместе.

Две маленькие слезинки, словно, жемчужины, упали на камни.

— Господин, Вы вернётесь в Ваше поместье, чтобы затем жениться на Клаудии из Афин, — горько произнесла она своим грудным пронизывающим насквозь голосом, которым я всегда так восхищался, — и, если это случится, бедная Сахиб навсегда покинет ваше поместье, господин. Праздник Быков уже приближается.

— Обещаю тебе, Сахиб, этого никогда не произойдёт, я никогда не женюсь на Клаудии.

— Но тогда Ваши родители проклянут Вас.

— Нет, они поймут, что мы любим друг друга. Они позволят мне освободить тебя, чтобы с благословения Великого Зевса воссоединить наши судьбы.

— У меня другие боги, господин, которым я поклоняюсь и поклонялась с рождения, как это делали мои родители ещё там в окрестностях Персеполя.

— В каких же богов ты веруешь, Сахиб? — спросил я, погладив завитки её волос.

— Имя моего бога — Ахурамазда, а религия моя — зороастризм. Я поклоняюсь огню, как и мои далёкие предки.

Рог протрубил во второй раз, третий сигнал означал отплытие. Отец и Галактион помахали мне с корабля.

— Эй, Дионис, заканчивай целоваться с рабыней и поднимайся к нам!

Сахиб опустила глаза и, прильнув ко мне в последний раз, вдруг резко убежала, чтобы скрыться в зарослях кипариса. Свежий ветер ударил мне в лицо, когда мы отплывали от берегов милой Эллады, глазами я пытался разыскать Сахиб в глубине сада, но не увидел её. Лишь воспоминания оставались у меня от неё. Я думал о ночи любви, проведённой накануне отъезда, о её несмелых ласках и шёпоте, когда она обращалась к своим богам. Невидимые слёзы стояли в моих глазах. Как бы я хотел взять с собой Сахиб, но разве мог я подвергать её опасностям?

— Разлука будет недолгой, — прошептал я, — клянусь тебе, когда я вернусь, ты станешь моей женой.

Я совсем не заметил, что пришло время ужина. На ужин была подана рыба, которую отец очень любил, поэтому в то время, пока он жил в поместье, налаживая свои торговые дела и сбыт товаров, в нашем доме по распоряжению моей матери готовилась исключительно рыба, хотя в другие дни это были блюда из овса.

Отец макал хлеб в соус и с наслаждением ел. Галактион несмело приступил к еде, он ещё не успел свыкнуться со своим новым положением свободного человека и гражданина Греции. Приходилось подталкивать его. Отец долго жевал и поглядывал на меня; что касается меня самого, то я неохотно приступил к трапезе.

— И давно у тебя с этой персидской рабыней? — вдруг совсем неожиданно для меня спросил отец.

Я взглянул на остальную команду, покраснел от смущения. Галактион, Клит, Симеон и Деметрий поспешили поскорей съесть свой ужин, залить всё это вином и разойтись по своим трюмам; я и отец остались вдвоём на палубе, где и был устроен ужин, так как погода была отличной, и даже ветра не чувствовалось.

— Давно ли у тебя отношения с Сахиб? — повторил свой вопрос отец.

— Давно, отец, я давно люблю её.

Он, казалось, был озадачен.

— А мать знает об этом?

— Нет, не знает.

Отец оставил нетронутой свою порцию рыбы и как-то озадаченно посмотрел на меня. Мы молчали, и я ждал, что скажет отец.

— Послушай, Дионис, — произнёс отец после долгой паузы, — ты уже не ребёнок, ты вырос, возмужал и…., — он остановился, видимо, не зная, какие ещё слова подобрать, — дело в том, что я сильно задолжал отцу Клаудии, твоей невесты, Лавру. Однажды, ещё до твоей помолвки с нею, у нас состоялся серьёзный разговор. Лавр пригрозил мне тем, что распродаст наше родовое имение, сделает нас рабами, если я не возвращу ему долг.

— Ты должен Лавру очень много, отец? — спросил я.

— Да, Дионис, и вряд ли бы я мог расплатиться с ним. Ты, ведь, знаешь, жизнь торговца — постоянный риск. Однажды в Океане случилась буря, и ценный груз, за который уже было уплачено моими покровителями, утонул, оказавшись на дне сурового Океана. Лавр спас меня и одолжил большую сумму денег, чтобы я сумел расплатились со своими покровителями. Лавр поставил своё условие.

— Чтобы я женился на его дочери Клаудии?

— Верно, ты должен жениться на Клаудии, иначе…..

— Мы все станем рабами, — закончил я.

Он кивнул.

— Я думал, ты полюбишь Клаудию, она хороша собой, но…, — он отхлебнул вина из фиала, — но я никак не мог предположить, что у тебя возникнут чувства к рабыне Сахиб.

— Не говори так, отец.

Я закрыл глаза, но тут же открыл их, перед глазами стояла Сахиб…, моя Сахиб.

— Ты освободишь Сахиб… и только тогда я женюсь на Клаудии.

Он долго смотрел на меня, будто, изучая со стороны.

— А ты, сынок, и в самом деле влюблён в эту Сахиб? — произнёс он, — хорошо, я освобожу её, но только и ты не подведи.

— Если б я смог заплатить долг за тебя, отец, то все мои обязательства перед семьёй, связанные с женитьбой, исчезают?

— Ты не сможешь оплатить этот долг, сынок, я тебя нет таких денег.

— Я просто предположил.

Я отхлебнул вина и подошёл к борту, море было спокойным, однако к западу надвигалось волнение, неистовые чайки садились на гребни волн и плыли так, волнуемые морем. Если б я мог быть свободным так же, как и они!

……К полудню следующего дня мы вышли в открытый Океан, который всегда казался мне каким-то загадочным, бездонным, как глаза Сахиб. О Сахиб я больше не мог думать, так как осознавал, что вынужден подчиниться воле Фортуны. Даже если я сбегу с ней и исчезну из Афин, всё равно коварный Лавр разорит моё поместье и сделает моего отца, мать и брата, Диоклета, рабами. Как я потом смогу жить с этим?

Конец ознакомительного фрагмента.