Алый шар луны

Анна Данилова, 2009

Их роман начинался так красиво! Случайно встретились возле цветочного магазина, где он купил ей огромный букет, и уже не расставались. Егор считал, что Надя Агренич сошла с одного из полотен Ренуара. Но потом страстно влюбился в ее красивую подругу и накануне свадьбы ушел к той. Надя чуть не помешалась, страдая от жесточайшей депрессии. Едва почувствовав себя лучше, она решила разом покончить с прежней жизнью и начать новую. Ограбив фирму, в которой работала кассиром, девушка села в поезд, следующий до Москвы, и бесследно исчезла… Писательница Полина Пухова, оказавшаяся причастной к судьбе Надежды, обнаружила, пожалуй, единственную зацепку, позволяющую отыскать ее: Агренич ехала в одном вагоне с беглыми каторжниками. Одного из них так и не нашли, как не нашли и Надю..

2

Володя уже поджидал меня дома. Как ни странно, но после нашего развода, вызванного рядом самых банальных причин (важнейшей из которых оказалась утрата чувств, во всяком случае, так было написано в составленном моим другом-адвокатом заявлении), наши отношения с Володей значительно улучшились. Мы начали гораздо уважительнее прежнего относиться друг к другу, позабыли многие обиды и стали более близкими и родными людьми. И тот факт, что мы жили теперь порознь, лишь усилил чувство ответственности друг за друга. Вот такой парадокс. Мы часто виделись, как могли, помогали друг другу, да и в гости или на какую-нибудь выставку, на концерт или в театр иногда ходили вместе. Когда Володя болел, я ухаживала за ним, возила ему лекарства, готовила еду, прибиралась в его квартире. Когда заболевала я — а я болею всегда подолгу, мучительно, и мне просто необходимо, чтобы в это время обо мне кто-то заботился, — Володя терпеливо сносил все мои капризы, заставлял меня пить лекарства, делать ингаляции, полоскать горло, сам ставил компрессы, словом, был для меня самой лучшей нянькой. Я знала, что у него никого нет, что он по-прежнему всецело принадлежит мне, но вот хорошо это или плохо — так и не понимала.

Володя — следователь прокуратуры. Быть может, этим обстоятельством и объясняется выбор литературного жанра, в котором я работаю, — криминальные романы. Будучи посвященной во многие уголовные дела, которыми занимался мой муж, я, человек и без того увлекающийся и склонный к писательству, не могла пройти мимо такого богатого и реалистичного материала. Так появились мои первые рассказы, затем повести и романы. Это потом я поняла, что реальные дела зачастую гораздо менее интересны выдуманных… Но это — отдельный разговор.

Володя встретил меня вопросом:

— Ты что, на самом деле собралась к Милке в Сургут? Зачем тебе это?

— Я переживаю за нее. Она плачет, да и выглядит неважно…

— Она же беременная. Отсюда и внешний вид, и капризы… С беременными такое бывает. Она же не сказала тебе, что ей плохо, что ее не любят, что она хочет домой.

Он не хотел, чтобы я уезжала. Но теперь, когда мы больше не были мужем и женой и у меня появилось право поступать так, как мне хочется, его мнение интересовало меня меньше всего. Он всегда хотел, чтобы я сидела дома, чтобы ни с кем не общалась, не разговаривала по телефону, чтобы принадлежала только ему.

— Я так решила, — ответила я и прошла в кухню. Поставила на плиту кастрюлю с супом. — Ты мне скажи, я могу быть спокойна за обе наши квартиры — за Милкину и мою? Присмотришь? Только уговор! Не приводи сюда своих любовниц. Не оскверняй их присутствием мой дом.

— Полина!

— Я сказала!

— Да как тебе это вообще могло прийти в голову? Да у меня и нет никого!

— Да вот уж пришло как-то…

Я начала раздражаться. Быть может, это происходило потому, что я и сама уже не была уверена в том, что поступаю правильно, отправляясь на край света неизвестно зачем. Но дорожная сумка была почти собрана, билет куплен, плюшевая кошка с сумочкой убитой девушки требовали к себе внимания.

Я посмотрела на Володю: рассказать — не рассказать? Если расскажу — знаю наперед, что он ответит. Что я сама себе ищу на голову приключений. Что Сургут — это один город, а Тюмень, вместе со станцией Войновка, — я уже успела поинтересоваться — примерно в восьмистах километрах от Сургута, это около шестнадцати часов на поезде. Ну и что? Сургут — крупный город, Тюмень — тоже… Прогуляюсь, наберусь впечатлений. Может, ничего-то у меня и не получится с этой Надей — ни родственников ее, вероятно, я не найду, ни о сбежавших зэках не узнаю… Но придумать, домыслить историю, рассказанную покойной уже Екатериной Андреевной, я смогу же! Я и не такие сюжеты выдумывала. Во всяком случае, подышу тем же воздухом, каким дышали герои моего будущего романа.

— Суп будешь?

— Буду. Но ты мне так и не ответила — ты едешь только ради Милки или у тебя есть еще что-то на уме?

И тут я, чувствуя, что не в силах больше молчать, принесла пакет и выложила на стол черную лакированную сумочку неизвестной мне девушки Нади и огромную кошку-подушку, набитую неизвестно чем.

— Что это?

Я рассказала. Все как есть.

— Полина, тебе это нужно? Две старухи три года мечтали от этого избавиться, а ты подобрала, взвалила на свои плечи ответственность… И чего ты хочешь?

— Найти семью этой Нади и вернуть им эти вещи. А заодно узнать подробности этого убийства.

— За впечатлениями, значит, собралась.

— Собралась.

— А ты в сумку-то хотя бы заглядывала?

— Нет! Когда? Я же только что приехала с Масловки.

— У тебя перчатки медицинские есть?

— Есть.

Я достала перчатки, две пары. Одну пару протянула Володе, вторую надела сама.

— Ты предполагаешь, что кто-то еще сможет заинтересоваться отпечатками пальцев на этих вещах?

— Мало ли… не хочу, чтобы ты наследила.

Володя занялся сумочкой, а я — кошкой-подушкой.

В сумочке, как мы и предполагали, оказались документы. Паспорт на имя Агренич Надежды Александровны, 1986 года рождения. Не замужем. Проживает (вернее, проживала) по адресу: Уренгой, микрорайон Мирный, дом 1, корпус 2, квартира 185.

— Будь она жива, ей было бы сейчас двадцать три года, — заметила я, рассматривая остальное содержимое сумочки.

Губная помада, пудра, носовой платок и масса так необходимых молодой девушке мелочей… Меня поразило отсутствие записной книжки. Быть может, моя ошибка заключается в том (о чем мне неоднократно говорит Володя), что я всегда и всех сравниваю с собой. Вот и с записной книжкой… Если у меня их несколько (а коли уж быть совсем точной, то восемь старых и одна совсем новая, с переписанными в нее самыми необходимыми записями и координатами), то и у других тоже должны быть записные книжки. Во всяком случае, в дорогу я непременно взяла хотя бы одну, ту, что посвежее. Мало ли что может произойти в пути, может, понадобится кому-то позвонить… Надя же Агренич, отправляясь, по словам Ревиной, в Москву, решила сжечь за собой все мосты.

— Да и в Москве у нее, по всей видимости, никого нет, — словно прочитал мои мысли Володя, продолжая изучать паспорт.

— С чего ты взял?

— Если я еду в другой город, да еще такой огромный, как Москва, и я — Надя Агренич, простая девушка…

— Почему простая?

— Сумочка дешевая, косметика — тоже… — машинально прокомментировал он. — Так вот, я — Надя Агренич. Я должна иметь хотя бы один телефон или адрес на тот случай, если мне негде будет переночевать в столице. Я правильно рассуждаю? По-женски?

— У меня было бы с пяток адресов или телефонов, — согласилась с ним я. — Если бы я, конечно, запланировала эту поездку. И знала, что меня в Москве ждут. Однако я бы не стала напрягать своим визитом ни друзей, ни родственников — в одном случае…

— Если ты бы отправилась в Москву неожиданно, внезапно, так?

— Так. Но тогда зачем бы я взяла с собой эту старую кошку? Вот черт, никак не могу ее распороть… Придется взять лезвие. Нет, и зачем ей только понадобилась эта подушка?

— Поля, посмотри на меня…

Я подняла на Володю глаза. Конечно, я, сидя с тяжелой подушкой на коленях, не могла не понимать, что в ней что-то было, и лукавила, делая вид, что ничего не замечаю.

— Полагаю, здесь деньги, — наконец выдала я то, о чем думала с той самой минуты, когда только увидела эту подушку. — Много денег. И это объясняет отсутствие каких-либо адресов или московских телефонов. Она не собиралась останавливаться ни у московских друзей или родственников, если таковые, конечно, у нее были, с такой суммой…

С этими словами я рванула полураспоротые части плюшевой подушки в разные стороны и, запустив руку внутрь и потянув, достала тяжелый и плотный бесформенный сверток, набитый деньгами. Это были доллары. Много. Очень много…

Володя присвистнул.

— У тебя нюх, что ли, на деньги и на подобного рода истории? Теперь мне понятно, почему тебя заинтересовала эта женщина с ее бредовым рассказом об убитой соседке по купе.

— Я не знала, что здесь деньги, могла только предполагать. — Я смотрела, как Володя пересчитывает банковские пачки долларов.

— Очень странно! Девушку убили, а деньги не забрали?

— Не знали о них… Вернее, не знал. Он был один. Вроде бы какой-то сбежавший заключенный. Надя пошла в туалет, он схватил ее, затащил в тамбур, изнасиловал…

— И сколько же времени он ее насиловал? Ты говорила, что соседка не сразу спохватилась.

— Она упоминала, что Нади не было примерно полчаса. Она, скажем, зашла в туалет, на это тоже, как это ни странно, уходит какое-то время. Потом она, допустим, умылась, почистила зубы… Да мало ли! К тому же она могла не сразу попасть в туалет, возможно, он был занят.

— Да, кстати! В туалете мог находиться как раз этот самый уголовник, — предположил Володя.

— Вот именно!

— Значит, по времени все вполне сходилось. Она выходит из туалета, на нее набрасывается уголовник, тащит ее в тамбур, насилует…

Мы посмотрели друг на друга. Вероятно, подумали об одном и том же.

— Он находился в таком состоянии… — начал Володя.

— Да уж, он не мог не нервничать!

— Но здесь два варианта — взаимоисключающих. Он мог — в силу своего психологического состояния — закончить свое дело быстро, очень быстро…

— Екатерина Андреевна сказала, что видела… пардон, голый зад… Думаю, что процесс затянулся.

— А что, если их было двое? Или трое?

— Но она видела только одного…

— Другой мог стоять за дверью.

— Ну… Я не знаю.

— Это можно проверить. Поля, может, ты все-таки останешься дома? А я сам займусь этим делом?

— Володя, если ты только посмеешь…

— Ладно… — Он придвинул ко мне вещи из сумочки Агренич. — Как хочешь. Телефон у тебя есть, звони. А с деньгами что будешь делать?

— Отдам их родителям Нади.

— Ну, скажи, зачем тебе все это нужно?

— Я хочу развеяться…

— И ты повезешь все эти деньги…

–…в этой подушке? Да. Повезу. Как Надя.

— Но ведь ее убили! — воскликнул он.

— Ее убили случайно. Если бы ее пасли, зная, что она едет с деньгами, то убийца не ограничился бы только ее дорожной сумкой, а взял бы все вещи.

— Кстати, а где ее дорожная сумка?

— Ее нашли в купе у проводницы. Но там были только вещи, и все. Ни денег, ни документов, — объяснила я.

— А как же определили, что это именно ее вещи?

— Сначала просто предположили, а потом их опознала ее мать. Так вот, я продолжу. Если бы убийца знал, что у нее есть деньги, он бы, не найдя их в сумке, обшарил все купе. Но я так поняла, что он не знал ничего о Наде. Убив ее, он просто решил изъять из купе все ее вещи, чтобы о ней никто и не вспомнил.

— Все пассажиры регистрируются… — напомнил он мне прописную истину.

— Она могла ехать с разрешения проводницы, — сказала я.

— Сумку ты тоже возьмешь?

— Да, ее я тоже верну родителям.

— Ты — сумасшедшая!

— Нет, просто мне интересно. Да и встряхнуться нужно… И Милка меня ждет.

— Но она живет в Сургуте!!! — вдруг заорал Володя. — А не в Новом Уренгое!

— Не кричи… Все решено.

С этими словами я принялась укладывать руками, затянутыми в резиновые хирургические перчатки, деньги обратно в «кошку». Восемьдесят тысяч долларов.

— Посадить тебя, что ли? Чтобы ты никуда не уехала!

— Зато ты понял главное — я еду не к мужчине… — сказала я, что думала. Знала, что Володя ревнует меня ко всем подряд.

— Лучше бы ты поехала к мужчине… — в сердцах воскликнул он. — И не буду я есть твой суп!..