Бардо

Данил Олегович Ечевский, 2022

Если вы пришли за сильными эмоциями, вы их получите. Книга, жуткая, как один большой припадок, как судорога, – резкая и быстротечная, короткая и нескончаемая. Книга, бьющаяся, как китовое сердце, пульсирующая всем и даже смехом. Книга о дьяволе, загробном мире и юноше, ищущем свою без вести пропавшую девушку. Но места мистике здесь нет, не обманывайтесь. Книга, что становится все страшнее, безумнее и импульсивнее с каждой главой, а затем приводит читателя к такому концу, какого еще точно никогда не видел никто и даже сама книга. Жив Роман или нет? Существует ли вообще Вера? Может, это Роман убил ее? Может, конец является началом? Помимо философского хоррора, красивого слога и всего прочего вас ожидает, бесспорно, самое трагичное и жестокое описание мастурбации за всю историю вселенской литературы. Посмотрите в потеря-потеря-потерянные глаза Романа и снимайте штаны. Это роман о Романе – книга, написанная, чтобы вы кончили. Содержит нецензурную брань.

Обними

Как только ни вредит себе человек, чтобы не умереть. Не живые, но все еще мертвые не решаются на полную смерть, а выбирают крохотную. Каждый день. И неслучайно дым сигареты так жаждет целовать легкие. Убить себя не своими руками. Руками другого. Как покончить с собой, не убивая себя? — Влюбиться. В такого же. Да! Да! Точно. Так, чтобы это была любовь! Худшее всегда всем удается лучше. Чем что? Трупов много. Их больше. Морги пусты, а улицы переполнены. Трупы ползут друг к дружке сквозь время. На ищущих до крови коленях. Встречаются потому, что никогда не должны были встретиться. Нельзя. Не в силах убить себя, но в силах убить другого. Совместный суицид. Так они любят. Умереть вместе. Друг от друга.

— Я уже еду. Скоро буду.

— Нет, не будешь.

— Что это значит?

Но ответа нет.

— Ответь, пожалуйста.

Но нет ответа.

— Возьми трубку. Хотя бы скажи мне, что происходит. Просто скажи. Ну за что ты так со мной?

Вера выключает телефон. Роман просит таксиста ехать быстрее. Забегает в подъезд. Стучит в дверь. Жмет на звонок. Отключен.

— Пожалуйста, впусти. Ну зачем ты так со мной?

Кричит в угрюмое лицо двери, умоляет. Ответа нет. Ничего. Подъездная полутьма. Мигающая лампочка повесилась на худом проводе. Тишина, прерываемая криками чужих жизней. Роман стоит у двери. Падает на нее. Ждет, что та поймает. Но у двери нет рук, как и у людей. Сползает вниз. Обнимает колени. Глотает горло. Челюсти пальцев кусают лицо. Ногти хотят крови. Подъезд ничего не чувствует. Он — только пасть с множеством голосов. Крики ссорятся, рассказывая об одной и той же жизни, одинаковой у всех, своей у каждого. Роман плачет.

Сверток человеческой бумаги. Как бы ветер не унес Романа. Неуклюже-оброненная капля человечины. Харчок на полу. Клочком мясного мусора Роман ненужно валяется у ног двери, жмется к ее подошве. Сознание Романа жмется к Вере. Но как одна, так и другая — холодны. Одна и другая — закрытые двери. Человеческая кожа тепла, как лед. В объятиях — замерзаешь.

В минуты вроде этих. Роман всего ближе к Вере, когда ее нет. И когда он противится ей. Чем больше противится, тем меньше сил сопротивляться, тем уязвимее сила. Чем больше прячется в одежды, тем обнаженнее тело. Роман борется с Верой. Но чем дальше он от нее разумом, тем ближе — сердцем.

Она всегда далеко. Особенно когда лежит у него на груди. Целует его кожу. На прощание. Спокойной ночи. Она лжет. Их тела в одной кровати. На расстоянии прикосновения. Такого нежного и теплого, но невозможного. Отворачиваясь, она толкает труп Романа в одиночество. Спокойная ночь — это то, чего он не знает. То, чего не желает ее сон.

Фантазия Романа ползет сквозь стену червем. Пытается узнать. Вновь и вновь. Любит ли она его? Роман видит ее. Несчастное безумие с широко-испуганными глазами. Не пускает Романа. Не дает помочь. Быть может, стынет сейчас у двери. Как у своей последней двери. Безумие, которое он любит.

Дома, как в гробу. На земле, как под землей. Заплаканная мумия. Игрушка страхов. Тщетная минута, вздохи тщетны. Призрак, скомканный в тревогу. Ноги тихо бродят. Губы подергиваются. Боится ротик. Шаги не уверены, есть ли они на самом деле. Болят тонкие колени. Они слишком долго бились о пол. В сомнении согнута спина. И мертвый свет. Вера. Жизнь цветет, как дым и сигаретный уголек. Нет силы, чтобы вырваться. Есть силы, чтобы тлеть. Пустая комната. В воздухе, как в океане, плавает лед. Безмолвно кресло, затертое мыслями до дыр. Возможно, Вера видит в скважину замка или в глазок. Нет ничего, но есть вопрос. Впусти.

Сейчас, когда Роман растекся по полу. Прижат. Всегда. Сердцем к сердцу, даже когда ее нет. Будет ли еще хоть что-то? Его любовь понимает все. Но это все, что она может. Дверь обита черным дерматином, на ней ромбы. Навзрыд молчат глаза. С дверью не поспорить. Дверь лучше всех на свете знает, как правильно, что верно. Она просто закрыта. Разбейся о нее. Люди говорят, что счастье существует и не врут. Но счастье всегда остается за дверью, сквозь которую нас не пропустят.

Роман схватил затылок. Тянет вниз. Но голова не падает. Почему все самые важные двери остаются закрытыми? Двери, как и слезы, никогда не кончаются. Может быть. Красными пустынями глаз Роман оглядывается по сторонам. Лучше бы этого никогда не случилось. Коробкообразная черная клетка подъезда давит на стенки черепа. Садится на голову жиром бедер. Прутья клетки невидимы, но несгибаемы. Высушенный солью взгляд замирает на блевотных пятнах, размазанных коричневой глазурью по полу. В углу валяется недопитая бутылка пива. Лучше бы этого никогда не случилось.

Холод. Прочь от. Роман ползет, как мотылек. К батарее. Тепло. Роман смотрит в стену. Смыкает глаза. Видит маму. Роману ее не хватает. Ему всегда ее не хватало.

В черноте. Занавес сомкнутых век. Там брызжут огни, цветут звезды. Лучи прожекторов в прокуренно-бетонном воздухе. Клуб. Роман допивает пятую банку пива. Лучше бы это никогда не случилось. Здесь они познакомились. Толпа лает и завывает. Машет руками. Кому они машут? Пьяная гидра с множеством шей и позвонков, без единой головы, машет Богу.

Роман задыхается радостью. Он в газовой камере счастья. Дышит так, будто пьет впервые. Денег на шестую банку нет. Роман старается дышать реже пивом. Прожекторы нарезают плотный воздух. Ломтями черного мяса. Языки лживого пламени убегают от глаз. Как живые жирные призраки, выпуклые. Магические бабенки-бабочки. В какой момент все это началось? Артист кричит в микрофон. Тысячи ртов глотают его голос. Помашите Богу. Вам жалко, что ли?

Каждый раз, когда Роман поднимает глаза, ему мерещится всякое. Широкие длинные бревна, плюющиеся огнем. Жерло костра ядовито-лимонного цвета. Множество ног, бегущих друг подле друга. Танец вокруг света. Таинственный воздух, облитый мокрыми напевами. Облизанный хлесткими звуками. Это песня, заглушаемая грозным и томным мычанием бесконечной ночи. Ночь мычит, как страшный Бог. Плотная трезвая тишина, не дающая продохнуть. П-с-с-с. Кто это? Это пан козлит песню. Копытит тепло-влажную почву вместе с человеком. Его мудрая, когтистая борода вплетается в толсто-древние корни дерев. Пан неустанно шепчется с ними. Их говор не устает никогда. О чем они разговаривают? Млечный путь стынет лавой. Вперемежку с объемисто-черными мазками. На картине небесного художника. О чем беседует пан с деревьями? Может, о том, что блюдце Луны — это колодец в другой мир?

На самом деле деньги есть. Просто Роман заранее решил приберечь. На потом. Но какой смысл в потом? Какой смысл в завтра, если сегодня нельзя выпить? Нога уже просится пойти за новой банкой пива, но тело не подчиняется зову. Каждый раз замирает на месте. Боится споткнуться, утонуть, захлебнуться, зацепиться за чужую ногу. Уставшие после рабочего дня Романовы части не клеятся. Поролоновые ноги надламываются. Норовят припасть к полу. Роман боится упасть, ноги — заблудиться в людях. Те хороводят вокруг него лесной пожар. А потому он откладывает, откладывает и откладывает поход за новой трезво-прохладно-волшебно-невероятной баночкой пива. Он уже сутки не спал. Ему хорошо. Ему безгранично. И каждый раз, когда Роман поднимает глаза, ему мерещится всякое.

Будто пространство вокруг бесконечно. И темно-бетонные стены не прячутся где-то там в глубине. Нет. Все эти люди. И Роман среди них. Все они визжат в туманном облаке радости. Посреди пустоты. Стенки облака не дают людям упасть. В то время как пропасть — повсюду: и сверху, и снизу, и сбоку. А этот пузырь или стеклянный шар, подобный тем, что дарят на Рождество, обклеен, облеплен со всех сторон невидимой коркой. Густой копотью. За почти незримыми стенками аквариума: безграничное ничего. Нечеловеческий, бесчеловечный космос.

Может, все-таки пойти и взять еще? Роман встает с нагретого наслаждения. Покидает зацеловавшую его медом сладкую атмосферу. Подергивающиеся волны людей расплескиваются. Роман подплывает еще ближе к сцене. К ее правому берегу, что возле колонки. Музыка толкает и топчет перепонки. Стоит слегка повернуться и он под наркозом гипноза. Тело вновь вязнет в пластмассе. Душно-прокуренный задушевнейший воздух. Подставляет ладони со всех сторон, обцеловывает. Нет. Достаточно. Хватит и этого. Рука потряхивает баночку. Да там еще половина! Или кажется? Потяжелела. Рука или баночка. Обмякла. Роман стоит возле сцены. Она далеко, как нос. Она близка, как созвездия. Поет надрывающаяся истерика голоса. Артист вползает внутрь Романа. Дырявит сердце. Вливает туда алкоголь. Сладкая грусть-аскорбинка тает на языке. Как он поет…

За каждым жестом, каждой эмоцией, за каждым рывком губ. Его грусть рвет себя на окровавленные куски мяса, но вместе с тем живые, такие цветущие мгновением, такие счастливые куски. Такое грустное счастье. Грустное-грустное… но бескрайне счастливое «сейчас». Этот миг. Это внутренний миг. Счастье — которое есть первое и последнее мгновение счастья на Земле. И кроме него — ничего. Только банка пива, которую Роман заносит над головой. Жмет к губам и выхлебывает до конца. Последний куплет песни. И она.

Она стоит перед Романом. Ее тело волнится, как флаг и как рыба. Ее душа пляшет и плачет. Сердце стиснуло зубы. Взгляд прилип. Не к артисту. Ее волосы.. светлые.. цвета несбыточных грез, растворенных в лиловых оттенках света прожекторов. Волосы взлетают, бушуются и порхают, ниспадая на лицо Романа. Ее руки — тонкие струйки — тянутся вверх и тихо волнуются над головами. Если бы и мир был слеплен этими женскими, ранимыми, чувственными руками, был бы он лучше? Не знаю.

Роман кружится в музыке. Роман поется в песне. Точно во сне. Он на вершине, но что-то не так. Чего-то не хватает. И без этого нечто, все — ничего. Обнять ее — единственное, о чем он мечтает. Нерешительность изводит и истощает."Стыдно"не дает перевести дыхание. Но"Вдруг она откажет?"оказывается слабее голода по телу другого. Роман застывает. Миг. Он никогда не жил. Никогда прежде. Он один. Он застыл. Он хочет вдвоем. Он живет лишь сегодня. Дороги назад стерты. Он осторожно припадает к ее уху:

— Скажи, ты одна?

Все ушло. Рев колонок поблек. Есть только ее ответ:

— Да.

— Прости, это, наверно, покажется странным, но.. Можно я тебя обниму? Если я не.. Я просто очень хочу кого-нибудь обнять. Для меня это очень важно. Вопрос жизни и смерти.

Где-то по ту сторону всего, что было, что будет, что есть, Господь лижет этот невинный момент. Он шепчет миру:"Ну ты же видишь, как она нравится ему? Отдай. Пусть."

Ответом на ответ — ответ:

— Обними.