Палата №7

Даниил Фридан

Может ли выжить человек на другой планете, используя свой предыдущий жизненный опыт? Рожденный в СССР и проведший юность в России 90-х всего лишь пытается получить свой шанс на счастье и любовь на чужой планете под названием Израиль. В мире абсурда иногда надо быть безумным. Добро пожаловать в палату №7. Умные врачи и жестокая терапия. Пациент безнадёжен или дрессировка пройдёт успешно? Если врач сказал в морг, значит – в морг? Больной будет сопротивляться.

Усыновите меня, пожалуйста!

Надраиваю железной щёткой большой чан, чищу от остатков вчерашнего супа. Аелла подгоняет: надо ещё плиту отполировать, чтобы можно было поставить фаршированный болгарский перец.

Мог ли я знать, что в двадцать пять лет, после окончания Педагогического Университета и двух лет работы директором гостиницы на сто двадцать мест, окажусь в богом забытой дыре под названием Д… и буду пахать мальчиком на побегушках в кибуцной столовой? Правда, когда меня спрашивают, кем работаешь, то я предпочитаю отвечать, что тружусь в качестве помощника повара. Ой, да ладно, кого я обманываю! Посудомойка я и подтиратель плиточных кухонных полов.

Кибуц Д… расположен на озере Кенерет недалеко от города Тверия, что в Израиле. Я — оле хадаш, новоприбывший эмигрант. Занесла же меня нелёгкая! Вот он — венец моей карьеры и мечтаний!

Самое смешное — мне нравится! Во-первых, — работаешь на кухне — ешь самое вкусное! Знаешь, что свежее, что только с печи, а что стояло в холодильной камере, укутанное целлофаном. Я уже поправился на семь кило! Мне это как раз не помешает, а то, как из СИЗО города Тверь вышел: 65 кг весил, одни кости и это при росте метр восемьдесят!

А во—вторых,… ну… об этом поподробнее…

По пятницам в кибуцной столовой всегда аншлаг. Почти все приходят с детьми, по три — четыре штуки, с родителями. Кухня захлёбывается грязной посудой, поэтому по пятницам берут дополнительного работника.

Пришла Ксенайда, маленькая, рост где-то метр пятьдесят три, очень пропорциональная. Русские при таком росте пропорциональными не бывают! А у неё правильные соотношения, длинные ноги, грудь небольшая, высокая. Лицо смуглое, чуть азиатское, волосы как вороново крыло до крепкой маленькой задницы достают. А энергии! Как у вечного двигателя! Возраст у маленьких худых женщин всегда трудно определить… на вид тридцать.

Поулыбались мы друг другу, поперемигивались на бегу и в промежутках между подтиранием замызганных полов и разгрузкой беременной грязью посудомоечной машины. Так шаббатный вечер незаметно и промелькнул. Подустал я, снимаю фартук. Ксенайда стоит в проходе, к стене облокотилась, смотрит на меня: белок глаза огромный, а зрачок антрацитом чёрным жжёт. В руке держит стручок зелённого перца. «Ата огев хориф? („Ты любишь острое?“)» — спрашивает. А я на иврите не ахти, пару месяцев всего в стране-то. „Хориф“ („Острое“)? Что такое „хориф“?» — мозги со скрипом от усталости еле шевелятся, а вслух: «Чего?»

Смотрит на меня, как на ребёнка малого: «Ну… ата огев хориф („Ну, острое любишь?“)?» «Чего?» — чувствую себя идиотом полным. «Огев хориф?!» Чего я торможу-то? Да всё что хочешь, милая! «Огев хориф („Люблю острое“)», — отвечаю, для убедительности выгоревшие брови хмурю и головой как осёл киваю. «Они огевет меот» («Я очень люблю»), — и начинает перец этот облизывать и жевать потихоньку. А сама на меня смотрит, просто дырку во мне глазами своими чёрными выжигает!

Издевается она что ли!!! Схватил я её, поднял на руки… а на землю опустил минут через двадцать только. Сама виновата! Нельзя так над людьми издеваться! Я всё удивлялся потом, как джинсы с неё на весу стащил?

Отсыпался всю субботу. Ноги болели очень. Встал уже к вечеру и побрёл к небольшому местному пабу. Его для волонтёров сделали, кто работает на кибуц, чтобы они с ума от скуки не посходили, для таиландцев, которые по четырнадцать часов на банановых плантациях пашут, для солдат, кто от кибуца числится. Там есть бар с водкой ужасного качества для тех же тайцев, бильярдный стол для игры в пул, телевизор.

В пабе на пол дивана развалился Мишка. «В пул?»

Мишка — горский еврей, хотя оказалось, что не еврей. По въезду в страну давали паспорта. Выяснилось, что бабка его матери не татка, а русская! Можете себе представить! То есть человек жил себе в своём Дербенте еврей-евреем и тут на: дают ему теудат-зеут, а там на месте национальности вместо «ягуди» — ПРОЧЕРК. Мишка за тем пассажиром, что удостоверение личности выдавал, минут десять бегал, кричал: «Заррэжу!» Но ничего, успокоился потом. Я, когда эту историю услышал, чуть со стула не упал от смеха. В моём-то гордо красуется: «РУССИ». А чего мне стесняться? Прочерки ставить? Русская у меня мать, Р-У-С-С-К-А-Я.

«В пул?» — спросил Мишка. Он уже переоделся в гражданское, только «М-16» в уголке стоит. Мишка служит по две недели в Газе на чек-посту, а потом на неделю сюда. Кибуц ему как солдату-одиночке выделил хибарку.

Помню, в детстве, когда только пошли видеофильмы из-за границы, всегда в них были плохие парни в бильярдной. Жизнь интересно жонглирует людьми и событиями. В кибуце Д… плохими парнями с киями были я и Мишка.

Подошёл кибуцный молодняк. Я наигрался и освободил бильярдный стол, сел на диван и начал откупоривать умыкнутую с кухни бутылочку фруктовой водки. Мишка толкнул меня и кивнул на пул: «Смотри какая!»

За бильярдом творила чудеса с кием маленькая смуглая девчонка лет девятнадцати. Мой любимый типаж: невысокая, пропорциональная, брюнетка, глаза карие, грудь небольшая высокая, смешная. Мишка мои вкусы уже знает, его-то всё больше на блондинистых коров немецких кровей тянет. «Сыграем?»

Звали её Кейли. Она доучивается в школе последний год и готовится пойти в армию. Ей 18 лет, её рост 156 см, её вес 43 кг, её талия 58 см и первый размер груди. У неё есть бой-френд — марокканец Ариэль, довольно известный в кибуце засранец. Они сейчас в ссоре, даже не разговаривают. «Ничего-ничего, помиритесь», — утешаю я Кейли, приобняв за плечи. На столике наполовину пустая (да, я пессимист) стоит вторая бутылка фруктовой водки.

Живу я один и в вагончике. Условия барские: душ, туалет, газовая плита, огромная кровать, кондиционер. Есть минус: на солнце вагончик здорово нагревается.

Глаза открыл: на электронных часах зелёным высвечивалось пять часов утра. Прислушиваюсь к дыханию Кейли. Осознаю, что я влюбился. Никогда ещё за двадцатипятилетнюю жизнь мне так хорошо не было! Она лежит на боку лицом ко мне. Талия её кажется совсем узкой, а дуга бедра очень высокая, словно дельфин из моря выпрыгнул. Стараюсь дышать как можно реже и тише и смотрю, смотрю…

Когда я открыл глаза, постель была пуста. Будильник притаился и готов через две минуты взорваться матом подъёма. Семь часов пятьдесят восемь минут. Вырубаю его на опережение! Пора на работу в столовую, воскресенье — новая рабочая неделя началась.

Вечером в пабе Мишка рассказал, что Кейли привезла в Израиль мать пять лет назад из Коста-Рики. «У неё ещё сестра есть, полная оторва!»

Через день в паб пришла Кейли с сестрой. Сестру звали Анджи, и ей было шестнадцать лет. Они похожи, только младшая повыше и темнее, волосы чёрные аж с отливом фиолетового и прямые. У Кейли волосы вились и от солнца были шоколадные. Черты лица Анджи были грубее, резче. Суставы рук и ног раздёрганы и истеричны. Походка резкая, смех грубый, подростковый. Анджи, реально, была полным беспределом. У неё сменилось штук шесть любовников, она пила, курила гашиш, гоняла на мотоцикле последнего бой-френда. В пабе она просто поселилась!

В среду вечером Анджи полупьяная резвилась там с Микки, пацаном лет восемнадцати, единственным достоинством которого был спортивный мотоцикл. Было уже поздно, и сидели там только трое: я, он и она.

Паб как обычно был на самообслуживании, как и большинство всех вещей в кибуце. Анджи, нацеловавшись с мальчиком, пошла на кухню жарить чипсы. Наверное, пробило на хавчик с косячка. Я тоже вышел на кухню, сел на стол и стал смотреть, как её чумазые ручки быстро и умело чистят картошку. Микки сидел в зале паба и смотрел футбол по телевизору. Анджи хитро посмотрела на меня и сказала по-русски: «Сосёшь?»

— Чего? — я чуть со стола не упал. Ты хоть знаешь, что это такое — «сосёшь»?

— Ага, — её лукавая обезьянья мордочка скорчила озорную гримасу. — Так «сосешь»?

Ну как с ней разговаривать? Бесёнок он и есть бесёнок.

— А ты «сосёшь»? — киваю на открытую дверь в зал, откуда доносится рёв футбольных болельщиков, и откуда виднеются ноги Микки.

— Не-а, он «сосёт»! — кивает она туда же и хитро улыбается.

Так всё, мне пора бежать отсюда! Я, реально, уже боюсь её! Задержался у телефона, что рядом. Его сюда присобачили, чтобы несчастные волонтёры могли звонить в свои Австралии, Южные Африки и США и рассказывать родителям о суровой и героической жизни кибуца. Позвонил на свою историческую родину, то бишь в Тверь, Денису. «Ты как там, держишься?»

Из паба вышла Анджи, видать, чипсы уже шипят на огне, и направилась прямо ко мне. Подошла, мордочку хитрую сделала, слушает русскую речь и кривляется. Отступать мне некуда, спина в стену упирается, на которой этот чёртовый телефон припаян. Прижалась ко мне и лизнула два раза своим быстрым тонким язычком, как мёдом помазала! «Да, брат, держусь!»

Опять шаббатный ужин. Ксенайда смотрит на меня, а глаза смеются. Демонстративно, когда другие не видят, подтягивает джинсы повыше и многозначительно закатывает очи. Как маленькая! Что-то в ней есть, что меня притягивает. «Я тебя буду звать „Зина“, можно?» Смеётся.

«Пойдём ко мне?»

Она зашла к себе в дом первая, попросила подождать в сторонке. Стою под финиковой пальмой, смотрю как кошка геккончика готовит к героической смерти. Из дома вышла какая-то кибуцная тётка и заторопилась в темноту. «Заходи»

Дом большой, красивый. В колыбельке спал младенец. «Сын», — гордо сказала Зина. «Красивый», — я прижал её и поцеловал.

Утром меня разбудил звон посуды на первом этаже. Я оделся и спустился из спальни. Ксенайда колдовала над завтраком. В стульчике на колёсиках сидел её годовалый сын с испачканным молоком лицом и иронично взирал на меня своими чёрными бездонными глазёнками. Зина сверкнула на меня искорками зрачков, улыбнулась. «Сейчас дочки спустятся, позавтракаем»

Показались дочки, заспанные, чуть припухшие лица… Кейли и Анджи. Думаю, завтрак мне надо начать со 100 грамм.

«Она с Коста—Рики привезла двух дочек. Муж её там пропал без вести. Ксена помаялась-помаялась, ну и приехала сюда к этому кибуцному жирному ублюдку. Родила ему сына. Ему год сейчас. А ей — 36», — играя с обоймой к «М-16», рассказывал мне Мишка. Мишке завтра в Газу ехать. Мы сидели в его хибаре субботним вечером и курили наргилу. Этот гад кавказский сто процентов туда подмешал что-то. Всё плывёт вокруг и шатается. Дверь отворяется и на пороге стоит Кейли.

Смотрит на меня задумчиво, внутрь не проходит. У меня в жизни никогда так как с ней не было. В Кейли всё словно под меня сделано: каждая впадинка, каждый изгиб. Родная она мне. «Иди сюда, девочка».

В воскресенье рано утром я возвращался с автобусной остановки: Мишку провожал. Он сказал мне, что толстый кибуцный муж Ксенайды прибывает с мелуима (ежегодный армейский призыв для поддержания боевой квалификации) через неделю. Шёл и думал, что может ещё успею застать Кейли в своей постели, ей сегодня только к третьему уроку. А ещё думал, что днём найду Ксенайду и поговорю с ней… Скажу ей… Что ей сказать?

Вот это всё и есть — моё «во-вторых»…

Я, кстати, придумал, что Ксене сказать. Подойду к ней и попрошу: «Зин, усынови ты меня, пожалуйста!»