Злая Русь. Царство

Даниил Калинин, 2024

Первый натиск Батыя русичи отразили, но внук Чингисхана и его лучший полководец Субэдэй уцелели, они готовят новый, сокрушительный удар! А на западе между тем складывается коалиция врагов Руси, желающих испытать ее на прочность… И промеж князей все еще нет единства! Единственный шанс уцелеть Егору и его возлюбленной – это успеть объединить Русь до нового удара поганых. Но задача эта кажется невыполнимой…

Глава 3

— Чего ты смурной такой, друг мой?! Я уж несколько седмиц улыбки на твоем лице не видел!

Микула, лишь чуть скосивший в мою сторону глаза, ответил односложно:

— Поганое место. И на душе как-то… Неспокойно.

Мою наигранную веселость как рукой сняло. Отстав от соратника, я вновь настороженно оглянулся по сторонам, пытаясь понять, откуда можно ждать опасности. И тщетно пытаясь избавиться от вымораживающего ощущения чужого, враждебного взгляда, направленного мне в спину из-за стены деревьев, плотно обступивших дорогу. Собственно, я и Микулу попытался расшевелить только потому, что от угрюмого молчания и собственных нехороших предчувствий стало просто невыносимо.

Н-да, сколько раз мы вот так вот устраивали поганым засады! Обстреливали их из-за деревьев, рассыпали «чеснок» перед их колоннами, топили лед, а после маскировали проруби снегом, наброшенным на тончайшую ледовую корку. А вот оказаться на месте поганых довелось впервой. Нет, нас пока еще никто не атаковал, и в грязи вроде бы не заметно «чеснока», но, зараза, ведь полное ощущение, что рядом, уже совсем рядом находится враг, готовый атаковать нас с минуты на минуту.

— Отто! Не стоит ли твоим людям облачиться в броню? И изготовить к бою самострелы? Уж больно удобное место для засады!

Место действительно удобное — густая дубрава, сквозь которую пролегает проселочная, ныне раскисшая дорога, будто стиснула ее, готовая окончательно поглотить в своих темных недрах. Укрытие для стрелков едва ли не идеальное. Если, конечно, забыть, что и им придется топать собственными ножками по рыхлому, вязкому снегу. И скорость у нас совсем низкая: копыта бедных лошадей едва ли не утопают в вязкой жиже из подтаявшего снега и грязи. Очень скоро этот путь станет и вовсе непроходимым, но нас подгоняет вперед чувство долга и знание того, что до Ревеля осталась всего пара дневных переходов.

Командир нашего эскорта рыцарь Отто (мне он так и представился — «просто Отто», без всяких там фон Зальца или фон Грюнинген) остановил жеребца. Белый плащ с красным мечом бывшего меченосца (а ныне ливонца) забрызган густой грязью примерно до середины, а у животного, на котором он путешествует, относительно чистой осталась лишь голова. Чуть более рослый боевой конь, следующий справа от крестоносца (можно сказать, «дестриэ», ведь изначально термин и переводился как «конь, следующий справа»), выглядит почище. У него липкой грязью измазаны лишь ноги до самого туловища.

Оглянувшись по сторонам с искренней, неподдельной ненавистью ко всему, что его окружает, Отто (единственный из всего конвоя более-менее способный понимать и изъясняться на речи русов) с сомнением посмотрел на боевого жеребца. Также единственного во всем немногочисленном отряде, состоящем, помимо рыцаря и его оруженосца, из десятка сержантов-полубратьев и нас с Микулой. Видать, представил себе, что придется пересаживаться, неизбежно опустившись в вязкую грязь недешевыми кожаными сапогами, да еще натягивать на себя неудобные кольчужные чулки поверх шоссов, крепящиеся к поясу, а после мучиться с хауберком, надеваемым поверх стеганого гамбезона. А ведь хауберк — это же полноценный кольчужный костюм, включающий в себя и капюшон-койф, и рукавицы, и крепятся они на застежки, и в одиночку облачиться в броню решительно невозможно!

И даже мне стало не по себе от ожидающих ливонца мучений.

Конечно, при необходимости ему поможет Дитрих — юноша-оруженосец из благородной, но давно обедневшей семьи, отправившийся в Ливонию одновременно и от безысходности, и увлеченный романтикой крестовых походов да рыцарского братства. И ведь, зараза, по молодости лет они здесь едва ли не через одного горячие романтики-фанатики, что добавляет им упорности да храбрости в битве. Но даже с помощью Дитриха Отто провозится с броней не менее десятка минут, и понимание внутренних переживаний рыцаря вызвало у меня невольную улыбку.

— Да облачись ты в хаубергион, у тебя же кольчуга раздельная! И добавь к нему койф — уже что-то.

Хаубергион — это основа хауберка, столь популярная на Руси кольчужная рубашка, коей пользуемся и мы с Микулой. Из всех воинов отряда подобная броня есть лишь у нас (дополненная стальными наручами) да у Дитриха. Сержанты защищены лишь стегаными кафтанами-гамбезонами (а некоторые и акетонами с короткими рукавами), поверх которых накинуты серые плащи полубратьев. Зато у всех имеются шлемы — простые айзенхуты (железная шляпа с полями) или совсем дешевые «таблетки». А также перекинутые за спины треугольные щиты. Оружие у крестоносцев также разномастное — у рыцаря и оруженосца есть копья, мечи и кинжалы, а также шестопер у Отто и секира с узким лезвием у Дитриха. Четверо сержантов вооружены лишь арбалетами и широколезвийными кинжалами, остальные полубратья — топорами и разного вида булавами.

Услышав и, как кажется, поняв мое предложение, Отто позволил себе невеселую улыбку, после чего отдал негромкий приказ. Не зная немецкого (ни «основного государственного», ни одного из многочисленных диалектов, ходящих по германским землям), я не разобрал слов, но, похоже, ливонец все-таки приказал своим людям изготовиться к возможной засаде. Ибо тут же завозились арбалетчики, доставая пеньковые тетивы из кожаных чехлов, предназначенных для защиты от влаги, а остальные сержанты принялись перевешивать щиты из-за спин и доставать шлемы из седельных сумок. Дитрих же, коего рыцарь повелительно подозвал жестом руки, с готовностью направил коня к своему сеньору — по всей видимости, помочь с облачением в броню.

Переглянувшись с Микулой, мы одновременно с ним потянулись к упрятанным в седельных сумках кольчугам, тускло, маслянисто поблескивающим после обильной смазки, предотвращающей губительную ржавчину. И в этот миг я услышал едва различимый звук, раздавшийся чуть впереди, от которого все нутро аж скрутило — сотни раз слышавший тонкое треньканье тетивы, я не мог ошибиться и в этот раз. Причем, как кажется, сыграла не одна тетива, а раздались хлопки как минимум двух луков…

Трех.

Трех луков.

Коротко свистнув в воздухе, первая стрела пролетела мимо рыцаря, по касательной задев левое плечо вскрикнувшего от боли и неожиданности оруженосца. Вторая ударила в шею вначале тревожно, а после протяжно заржавшего от боли коня. Третья же, отправленная в полет одновременно с первыми двумя, вонзилась точно в грудь крестоносца.

Отто повернулся в седле, посмотрев прямо на меня, и в его взгляде я успел прочесть ужас и неприятие происходящего, будто он так и не сумел поверить ни в нападение, ни в собственную смерть. А после рыцарь, главная ударная сила отряда, накренился в сторону и безвольно вывалился из седла под копыта жеребца.

И только в этот миг, спустя десяток-другой секунд с начала нападения, с меня словно слетело сковавшее тело оцепенение.

— Микула, вперед! Нужно прорываться!

Находясь посередине конвоя, я первым ударил пятками в бока смененного в Дерпте жеребца, пребольно его пришпорив и направив сквозь строй всадников. Но сейчас не до сантиментов и жалости к животному, главное — уйти из-под обстрела вражеских лучников.

Ни достать кольчугу, ни натянуть на собственный составной лук тугую тетиву из животных жил, ни даже просто перевесить щит на левую руку, закрыв сердце — ничего этого я не успел, сделав ставку на скорость и на то, что целиться сбоку по скачущему всаднику крайне непросто.

Сзади зачавкали по грязи копыта более крупного скакуна Микулы, подали было вперед коней полубратья-сержанты. Но мгновение спустя из-за деревьев на дорогу с яростным ревом высыпало десятка полтора мужиков в лохмотьях, сжимающих в руках заостренные колья, что-то вроде деревянных двузубцовых вил, да топоры, и побежали к нам навстречу.

Приехали…

Осадив коня, я с отчаянием оглянулся назад, но и позади отряда ливонцев на дороге показались ревущие разбойники. Или некстати напавшие на крестоносцев повстанцы-эсты, дождавшиеся удобного момента и атаковавшие врага до того, как последний изготовился бы к бою. Повинуясь приобретенным на войне с погаными рефлексам (или же инстинктам носителя), я успел распластаться на холке жеребца прежде, чем свистнувшая над ухом стрела впилась бы мне в незащищенную грудь. А после почуял легкий толчок в тело жеребца, услышал его отчаянное ржание, столь похожее на человеческий вскрик. И едва успел высвободить ноги из стремян да соскочить на землю, перекатившись по грязи в сторону от поднявшегося на дыбы коня. Секунду спустя животное поймало еще одну стрелу в живот и тяжело рухнуло набок.

— Егор!

С отчаянным, испуганным криком северянин, успевший перехватить щит (из которого уже торчит одинокая стрела), спешился на ходу — чрезвычайно ловко для габаритов могучего порубежника! Он тут же подскочил ко мне, закрыв от набегающего врага, и я с усилием поднялся из грязи, наконец-то потянув из-за спины собственный щит.

Первый из эстов (разбойники или «партизаны» — это, очевидно, эсты) уже практически добежал до замершего в защитной стойке Микулы, но тут же упал, отброшенный назад арбалетным болтом, тяжело ударившим в грудь ворога. Освобождая клинок из ножен, я на мгновение обернулся назад, заметив, что не растерявшийся Дитрих, успевший воздеть на голову остроконечный шлем с чуть загнутым верхом (сделавший его похожим на знаменитый фригийский колпак), повел вперед четырех сержантов. Набирая ход, он склонил к врагу собственное копье и закрылся овальным щитом с тевтонским черным крестом, на мгновение став похожим на настоящего рыцаря. Помогая своим, по чудинам открыли огонь арбалетчики, свалив двух человек и ранив еще одного, дав мне время окончательно прийти в себя.

— Микула, давай в сторону, а то ливонцы лошадьми затопчут!

Северянин тут же шагнул от дороги, освобождая путь всадникам, за ним последовал и я, закрыв соратника щитом с правого, незащищенного бока. Но вражеские лучники уже перенесли огонь на ливонцев. Всхрапнул, сбился с шага поймавший стрелу в грудь конь оруженосца; дико взвизгнул, упал раненый в шею скакун следующего позади сержанта, преградив путь остальным полубратьям. А мгновение спустя пала и лошадь Дитриха, чудом не подмяв собой наездника, вылетевшего из седла прямо под ноги радостно завопившим эстам.

— Се-е-е-е-ве-е-е-р!!!

Плевать, что язычники эсты наши потенциальные союзники, а католики крестоносцы — смертельные враги: сейчас все с точностью до наоборот! Последние по воле судьбы стали нашими соратниками, братьями по оружию. И пусть вынужденно, но мы должны помочь ливонцам ради общего спасения.

Я вырвался вперед, лихо рубанув по деревянному, оструганному и обугленному на конце колу, отведя вражеское оружие в сторону, и тут же протаранил щитом державшего его чудина. Противник упал спиной в грязь, а следующий рванул ко мне, держа в руках занесенный для удара топор. Присев на коленях и подняв над головой щит, я полоснул клинком по незащищенному животу вскрикнувшего от боли врага и тут же выпрямился, приняв на защиту укол настоящего копья. С ходу рубанул в ответ, силясь отвести древко в сторону, но атаковавший эст (уже третий!) умело отдернул оружие, проваливая меня в удар.

И тут же уколол в ответ.

— А-а-а-а-а!!!

Широколезвийный листовидный наконечник вражеского копья задел мои ребра уже вскользь, прорезав стеганый кафтан, заставив меня непроизвольно вскрикнуть от боли. Правда, за миг до того я успел дернуться влево и практически уйти от вражеской атаки. Практически.

Зато боль меня подстегнула.

— Н-н-н-а-а-а!!!

В этот раз клинок все-таки попал по древку копья у самого наконечника, отведя оружие противника в сторону, а в следующий миг я стремительно шагнул чудину навстречу, одновременно выбросив правую руку в длинном выпаде. Зауженный у острия романский меч впился в горло захрипевшего эста, практически без сопротивления погрузившись в его гортань чуть ниже кадыка.

Совершенно не вовремя подумалось о том, что я очень удачно заменил саблю (вызвавшую бы слишком много вопросов к «новгородцу») именно капетингом, а не устаревшим каролингом с чересчур широким и не всегда заточенным острием, не слишком удобным для уколов. Он, однако, все еще имеет хождение на Руси… А следом голова моя взорвалась чудовищной болью в левом виске, и в глазах потемнело, а пришел в себя я уже лежа в грязи, сбитый с ног размашистым ударом вражеского кола. Именно ударом — профессиональный, точный укол бы я не пережил, а тут просто долбанули, словно битой.

Рубанувший по воздуху перед собой Микула отогнал отправившего меня в нокдаун противника и замер над моей бренной тушкой. Замер, полуокруженный четырьмя эстами с кольями в руках, пока не решающимися атаковать. Короткой паузой я воспользовался, чтобы осмотреться, и глухо ругнулся сквозь зубы. Чудины, напавшие на конвой с хвоста, уже набросились на прикрывающих арбалетчиков сержантов, на моих глазах свалив коня одного из полубратьев, всадив в грудь животного сразу два кола. Орденские же стрелки перенацелились на атаковавших их эстов, а из щитов, прикрывающих их спины, торчит уже по одной, а то и по две стрелы. Самый же неудачливый арбалетчик распластался на земле с пробившей горло стрелой, застряв одной ногой в стремени. Зато бежавшие к Дитриху чудины замедлились из-за нашей с Микулой атаки, позволив трем сержантам успеть прорваться к оруженосцу и прикрыть его щитами.

Вроде не все так плохо…

Я поднялся на ноги одновременно с началом атаки копейщиков, налетевших на северянина. Одновременно два укола в щит его даже не пошатнули, атаку третьего ворога (у которого из кола торчит внушительный заостренный штырь) порубежник умело парировал ударом клинка. А вот четвертый выродок уже крутанул свое дреколье, готовый приложить им сбоку по голове Микулы — точно так же, как несколько мгновений назад приложил мне самому.

— Получай!

Перехватив меч за лезвие, я метнул его с шести шагов, словно дротик, чуть наклонив к земле, и острие клинка вонзилось в живот моего обидчика, не дав ему оглушить друга. Секундой спустя вырвав из ножен и кинжал, я перехватил его за лезвие и тоже бросил. Только в этот раз угодил рукоятью куда-то в район рта эста с полукопьем, но все же сумев ошеломить его. Понадеявшись успеть, я ринулся к дезориентированному врагу с одним лишь щитом, в то время как Микула обрушился на оставшуюся пару чудинов с неотвратимостью штормовой волны.

Шаг, другой, третий! Но мой отчаянный рывок к эсту за время форы, подаренной неудачным броском, не имеет успеха: враг вовремя опомнился и выставил прямо перед собой кол со штырем. После чего отступил назад на два шага, оскалив рот в гримасе ярости… Замер на мгновение и я, прикрывшись щитом. А после рванул в сторону к сраженному собственным мечом эсту, одновременно уходя от укола врага.

Еще три шага — и я падаю на колени рядом с убитым, прикрывшись щитом и одновременно с тем сомкнув пальцы на рукояти клинка, торчащего из живота бьющегося в конвульсиях эста…

Удар!

— Твою же ж…

Противник, недолго думая, атаковал, вложив всю силу и вес тела в укол, и узкий штырь его полукопья просадил не столь уж и толстую доску защиты насквозь. Он впился в бицепс левой и заставил меня зашипеть одновременно и от боли, и от ужаса. Столбняк ведь могу подхватить на раз-два! Но заполонивший душу страх разжег и ярость, словно порыв ветра жаркое пламя, и, освободив меч, я одновременно с тем рванул щит влево, вставая на ноги. Бицепс, в котором застрял штырь, обожгло острой болью, и пелена ярости окончательно затмила мой взгляд, толкнув к безоружному противнику, от неожиданности выпустившему древко полукопья.

В следующий миг срубленная голова чудина подлетела вверх, а я, стряхнув с руки щит вместе с вражеским оружием, бешено зарычал и ринулся на тех эстов, что прижали сержантов и Дитриха.