В ореоле тьмы

Дана Делон, 2021

Беренис – художница, о таланте которой никто не знает. Кроме него. Они видят одних и тех же чудовищ и воплощают их на бумаге. Оба считают свой талант проклятием. Они связаны запретными чувствами и кровавой историей о самоубийстве ее сестры Клэр. После трагедии Беренис чувствует, что тьма следует за ней по пятам. Девушка вынуждена бежать и скрываться. Но можно ли спрятаться от «самого Дьявола»?

Глава 8

Le passé

Это случилось спустя семь месяцев после моего признания, на которое он не ответил. Я сидела с мамой на диване, перечитывала «Гарри Поттера», листала любимые моменты из «Ордена Феникса» и вспоминала свое детство. Впервые все книги прочитала мне мама. Она с такой любовью погружала меня в этот волшебный, магический мир, что у меня не осталось никаких шансов. Я полюбила мальчика, который выжил. Мальчика, дарующего надежду на то, что зло никогда не победит. В дверь постучали. Стук был такой неуверенный, едва слышный, что мы с мамой переглянулись.

— Кто-то стучит? — спросила она.

Стук послышался вновь. Два коротких удара о деревянную дверь.

— Пойду посмотрю. — Я поднялась с дивана, отложив раскрытую книгу на журнальный столик.

Стук из тихого и неуверенного в одно мгновение превратился в яростный удар кулаком. От неожиданности я подскочила на месте.

— Может, это Клэр? — дрожащим голосом спросила мама.

Моя сестра не звонила, не писала последние семь месяцев. Студия, которую снимали ей родители, пустовала. Моя мать по привычке каждую неделю обзванивала больницы и полицейских, но никакой информацией они не обладали. Тео сказал ей, что Клэр в порядке и иногда выходит на связь. Именно поэтому ее не объявляли в розыск. Она исчезла, но только для нас.

За те полгода мама постарела и осунулась. Стоило мне выйти из дому, она начинала звонить и спрашивать, где я. А ходила я только в школу…

Мой выпускной класс начался со звонков посередине урока. Мама не могла контролировать свое беспокойство и тревогу. А я не знала, как ей помочь… Поэтому отпрашивалась, выходила из класса и отвечала на ее звонки.

После школы мчалась домой и вот так сидела с ней на диване дни напролет. Отец пропадал на работе. Он справлялся со стрессом иначе. Быть рядом — единственное, что я могла сделать, чтобы поддержать маму.

Стук не прекращался, по двери яростно барабанили. Но я не могла сдвинуться с места. Все тело оцепенело.

— Откройте! — орала моя сестра.

Но… я так сильно не хотела открывать эту дверь. Мне так сильно хотелось, чтобы она ушла. Ушла навсегда.

Мама оказалась быстрее и расторопнее. Она открыла дверь одним рывком и сразу же повисла на шее у блудной дочери. То, с какой силой она обнимала ее, разбивало мне сердце.

— Ты пришла… — Она по-матерински погладила по лицу свое дитя, тихий всхлип сорвался с ее губ.

Клэр нахмурилась.

— Только не устраивай драму на пустом месте, — недовольно пробормотала она, сделав шаг назад.

В тот момент я подумала, что лучше бы она умерла. Раз и навсегда. Просто-напросто исчезла из нашей жизни. «Лучше бы ее вовсе не было», — кричала я про себя, борясь с собственными эмоциями, чтобы не произнести этого вслух. Толком не понимая, чего именно желаю. Бойтесь своих желаний… Сейчас я осознаю весь горький и пугающий смысл этой фразы. Тогда же юношеский максимализм, жажда справедливости и праведная злость вперемешку с исступленным гневом смотрели на сестру и мечтали уничтожить ее одним взглядом. Стереть ее с лица земли за все слезы моей мамы, за все вечера, которые я проводила в доме, за все бессонные ночи и спрятанные под кроватью рисунки. За всю ту боль, что она причиняла нам. Клэр же на меня даже не посмотрела, словно я пустое место и меня вовсе не существует. Мама неловко выпустила ее из объятий и отошла от нее, открывая моему взору то, на что стала похожа моя сестра. Она выглядела совсем мальчишкой в черном худи оверсайз и прямых широких джинсах. Волосы были сбриты под ноль. Макушка поблескивала под лампочкой в коридоре. Под карими глазами залегли глубокие круги и морщины, щеки запали. Ей было 26 лет, но выглядела она значительно старше.

— Ты совсем исхудала, — тихо прошептала мама.

Было видно, что она изо всех сил борется со слезами, которые душили ее и рвались наружу.

— Не начинай, — буркнула Клэр. — Мне надо в туалет.

Она мельком взглянула на меня и, потупив глаза, пошла вниз по коридору в уборную. Мама подошла ко мне. Дрожащей рукой схватила мою кисть.

— Она пришла, Ниса… она пришла.

Мне хотелось сказать: «Ты же знаешь, что это ненадолго», однако я не смогла, глядя в ее заплаканные глаза, произнести вслух эти слова.

— Хоть бы она осталась… — будто прочитав мои мысли, сказала мама, и в ее голосе было столько надежды. Мое сердце защемило от жалости.

— Надо позвонить папе, может, он уговорит ее пойти к врачу, — продолжила она озвучивать мысли вслух.

Они пытались заманить Клэр к психотерапевту последние два года. В прошлый раз во время разговора она запустила стаканом в стенку и, хлопнув дверью, исчезла на семь месяцев.

— Давай пока не говорить ей об этом. Пусть успокоится и… почувствует себя… — я запнулась и тихо добавила: — …дома.

Мама крепче стиснула мою руку.

— Ты права. Ты абсолютно права. Давай накроем на стол, она, скорее всего, очень голодная. — Мама потянула меня на кухню и суетливо начала доставать продукты из холодильника. — Думаешь, она захочет курицу? Или лучше запечь рыбу? У нас еще есть сте…

Договорить она не успела. Из ванной комнаты послышались нечеловеческие вопли и звук битого стекла. В этот раз оцепенела мама, а я со всех ног помчалась в ванную. Дверь была заперта. Крики становились громче. Звук битого стекла не прекращался. Страх заполнил мое сердце. Сама не своя, я помчалась к отцовским инструментам и вытащила отвертку. У меня тряслись руки, лоб покрылся испариной. Очередной громкий вопль сотряс воздух, и я со всех ног побежала к ванной. «А что, если она пытается себя убить?» — пронеслось у меня в голове, и эта мысль затормозила меня. «Должна ли я позволить ей это сделать?» — спросил меня внутренний голос. Лишь на секунду я замешкалась. К горлу подступила тошнота, а зрение затуманилось. Все слилось. Но я сделала глубокий вдох и, моргнув несколько раз, приказала себе взять себя в руки. Одним движением я повернула отверткой защелку двери. И тут же резким рывком толкнула ее. Дверь с громким хлопком стукнулась о стенку. Клэр даже не пошевелилась. Она стояла, опираясь двумя руками о раковину, и смотрела в зеркало. Паутина трещин тянулась по его поверхности. Кое-где не хватало огромных кусков. Глаза моей сестры с животным безумием вглядывались в свое разбитое отражение. За моей спиной ахнула мама. Клэр резко дернулась, она наконец увидела что-то помимо себя. Она увидела меня. Янтарно-карие глаза вглядывались в мои. В них было столько терзаний и боли.

— Зачем? — тихо прошептала я непослушным голосом.

Она приподняла подбородок и еще раз посмотрела в зеркало.

— Так оно показывает действительность, — низким голосом ответила она и плюнула в свое отражение.

Мама позади меня завыла. Клэр лишь закатила глаза от ее слез. А я не могла больше там находиться. Слишком много всего навалилось на меня. Воздуха в груди не хватало. Я выбежала в коридор, схватила первые попавшиеся балетки из обувницы и пулей вылетела из квартиры.

— Беренис! — Мамин крик разлетелся по лестничной площадке.

Но я не могла вернуться в эту квартиру. Я не могла дышать в ней. Не могла смотреть на свою сестру и мать. Я мечтала быть как можно дальше от них. Потеряться в этом городе. Уйти и не вернуться. Я выбежала из здания и помчалась к ближайшей станции метро. Мне хотелось уйти из этого района, убежать из этого города. Проездного с собой не было. Я прошла через поручень за парнем, который одарил меня милой улыбкой, а я сделала вид, что не заметила ее. «Как вы живете?» — хотелось мне спросить у людей вокруг. Каково это — жить без сумасшедшей сестры? Каково это — иметь возможность выходить из дома и не получать миллион сообщений от матери? Каково это — быть свободной и делать что считаешь нужным? Каково это — быть улыбчивым и счастливым? Я села на лавочку и судорожно ловила ртом воздух. «Только не паническая атака, — думала я. — Пожалуйста, только не она». Поезд с шумом и грохотом остановился, люди в спешке запрыгивали в него. Послышался предупреждающий гудок о закрытии дверей. И неожиданно для самой себя я подскочила с места и успела влететь в вагон. Все вокруг смотрели на меня как на сумасшедшую. Опустив глаза, я нашла пустое место и села. Я пожалела, что не взяла с собой карандаш и блокнот. Рисование успокаивало. Я выплескивала эмоции и чувства на бумагу. Это было моим выходом, чтобы окончательно не свихнуться. Это было моим способом убежать из этой реальности. Я закрыла глаза и тихо спросила себя: «Чего тебе хочется, Ниса?» Мне хотелось оказаться в другом мире. В мире искусства, картин и творцов. В Париже есть такое место. Я встала и направилась к карте метро. Мне нужно было на Монмартр. И именно туда я поехала.

Помню, вышла из метро и пошла по брусчатой улице. Кроны деревьев были покрыты золотой и пурпурной листвой. Я шла, шелестела сухими листьями, вдыхая дождливый, влажный воздух. Свинцовое небо, низкие тучи ярко олицетворяли меланхолию моей души. Мне было стыдно перед матерью за свой побег, но я не могла иначе. Мне необходимо было выбраться из дома. Это были долгие семь месяцев тюрьмы. Мне не хватало кислорода в нашей просторной квартире. Я была эмоционально истощена тревогой и чувством страха. Долгих семь месяцев я смотрела на вечно встревоженное лицо матери и поникшего отца. Клэр не объявлялась, а они себя изводили. «Это моя вина», — причитала мама. В такие моменты я обнимала ее и шептала, что это не так. Что она лучшая на свете. Любящая, добрая и отзывчивая. Но что бы я ни говорила, мои слова пропускали мимо ушей. Мы знали, что Клэр утопала в депрессии. Но она отчаянно не принимала никакую помощь… Мы действительно не могли ей помочь, как бы сильно ни хотели спасти и какими бы благими ни были наши намерения. Она отказывалась смотреть правде в глаза, увидеть свою проблему, признать ее существование. И если Клэр страдала сама по себе… то я страдала вместе с родителями.

Я старалась изо всех сил быть идеальной версией себя. Контролировать эмоции и чувства. Не взрываться, не раздражаться, не злиться и не обижаться. Всегда ходить с улыбкой на лице, всегда отвечать бодрым голосом, всегда быть рядом с ними. Но порой, как в тот день, гнев и страх были сильнее. Все эмоции внутри превращались в сгусток исступленной злобы, перекрывая мне поток кислорода. Я научилась скрывать свои панические атаки. Я научилась прятать свои рисунки. Я научилась жить, не доставляя проблем. Тише воды ниже травы. Существовать. Я боялась представить, что случится с мамой, узнай она, что и младшая дочь решила заняться живописью. Искусство в нашем доме стало символом боли, страданий и безысходности. Мыслей в моей голове было так много, что она трещала по швам. А Монмартр успокаивал. Может, потому что это место принадлежало художникам? Мне так отчаянно хотелось почувствовать себя частью чего-то большего. А именно в этом районе Парижа когда-то творили и создавали историю живописи. Медленными шагами я подошла к Сакре-Кёр^[14], но заходить в базилику не стала. Разговоры с богом казались мне бессмысленными. Поэтому я села на ступеньки и устремила взор на город. Самая высокая точка Парижа. Холм, возвышающийся над городом огней. Весь он был словно на ладони, лишь туманные тучи прикрыли верхушки «железной дамы». Я не помню, сколько времени так просидела. Было зябко, пальцы окоченели; из-за повышенной влажности я чувствовала, как волосы начинают пушиться. Нос покраснел от холода, щеки покрылись алым румянцем. В какой-то момент по ним полились ручьем слезы. Я не могла остановиться, они текли и текли. А я размазывала их по лицу, отчего оно сильнее замерзало.

Не знаю, что именно он там делал. Но он молча сел рядом со мной, согнул длинные ноги в коленях и оперся о них руками. Я почувствовала запах морского залива и медленно повернула голову.

— Тео. — Его имя тихим шепотом сорвалось с моих губ.

В неверии я моргнула несколько раз, но он все еще находился передо мной. Я подняла руку и едва уловимым движением погладила его небритую скулу.

Голубые глаза смотрели в мои. А я разглядывала правильные черты его задумчивого лица, которые без устали рисовала вот уже несколько лет. Темные волосы пребывали в беспорядке. На нем была черная кожаная куртка поверх простой белой футболки.

— Веришь ли ты в судьбу, Ниса? — тихо спросил он.

Глубокий приятный мужской голос звучал напряженно. Я непонимающе нахмурилась.

— Да или нет? — задал он новый вопрос, внимательно вглядываясь в мое лицо.

— Не знаю, — растерянно ответила я. — А ты?

Он не ответил, потянулся в карман за сигаретой и закурил. Дым вылетал из его рта, окутывая легким туманом. Он больше не смотрел на меня. Всецело сосредоточился на панораме города.

— Что привело тебя сюда? — неожиданно спросил он. Его взгляд бродил по мне изучающе, напряженно.

Вопрос застал меня врасплох, как, собственно, и его внезапное появление. Я была слишком ошарашена, и вся гамма чувств отражалась у меня на лице. Я отвернулась от него, прячась за волосами. Врать не хотелось, отвечать честно не хватало смелости. Рассказывать о своей жизни и терзаниях казалось неправильным. Я привыкла держать все в себе. Сказать ему, что он мне нравится, — это одно. Признаться в своих страхах, переживаниях и раскрыть ему свою душу — в тот момент мне это было не под силу. Он понял мой молчаливый ответ и не стал настаивать.

— Хочешь посмотреть на мастерскую Ренуара?

— Огюста Ренуара? — широко раскрыв глаза, переспросила я.

Выражение лица Тео преобразила легкая усмешка.

— Именно.

— Она здесь, на Монмартре?

Тео встал со ступенек и протянул мне руку.

— Музей Монмартра. Здесь в конце девятнадцатого века он открыл свою первую мастерскую.

Я вложила свою прохладную кисть в его ладонь. Одно маленькое прикосновение, но я покрылась мурашками. Он нежно провел большим пальцем по моей коже.

— Ты совсем замерзла.

— Мне не холодно, — ответила я, глядя ему в глаза. — Напротив, становится тепло… когда ты прикасаешься ко мне.

Тео замер; было видно: он не знает, что мне ответить. Он аккуратно потянул меня вверх, помогая встать со ступенек.

— Значит, Ренуар и его первая мастерская, — неловко откашлявшись, пробормотал он себе под нос. — Нам в ту сторону.

— Что тебя связывает с моей сестрой? — твердо спросила я.

Мне нужно было знать. Бабушка была уверена в том, что они встречаются. Ее старческие мечты оказались простыми: свадьба Тео и Клэр и парочка внуков. Мама на эти разговоры не реагировала. Она мечтала, чтобы Клэр бросила рисовать и больше никогда не брала карандаш в руки. Отец говорил о Тео с теплотой и благодарностью. Но я так и не могла понять: между ними дружба, любовь или же что-то еще?

Тео бросил на меня озадаченный взгляд.

— Не понял вопроса. — Он выпустил мою руку и спрятал свою в карман.

Он был напряжен, избегал моего открытого взгляда, держался на расстоянии. Словно боялся подойти ближе.

— Вы встречаетесь? — спокойно спросила я и сделала несколько шагов к нему навстречу, наши плечи соприкоснулись.

— Нет, — нехотя ответил Тео и вновь увеличил расстояние между нами.

— А девушка у тебя есть?

Он резко повернул голову и одарил меня хмурым взглядом.

— К чему эти вопросы, Беренис?

— Вау, я стала Беренис?

— Это твое имя, нет? — В его тоне сквозило раздражение, он будто пожалел, что встретил меня.

Меня задело подобное поведение. Он отвернулся и продолжил идти, а я остановилась.

— Я никуда с тобой не пойду. — Я потянула рукава толстовки, пряча за ними пальцы.

Тео выглядел сбитым с толку.

— У тебя есть какие-то планы? — осторожно поинтересовался он.

— Нет, — равнодушно пожав плечами, ответила я.

— Тогда в чем дело, Ниса?

— А теперь я Ниса? — задрав подбородок, спросила я.

Тео подошел ко мне вплотную, голубые глаза напоминали грозовое небо.

— Мне двадцать шесть, Ниса, тебе семнадцать, и моя личная жизнь не должна тебя волновать. Лучше тебе унять свою детскую фантазию.

— Мне через месяц восемнадцать, и у меня есть своя личная жизнь, так что расслабься.

Я вся внутренне кипела от его хамства и грубости. Но я хорошо умела держать эмоции под контролем. Отвернувшись от него, я пошла по улице, словно этого разговора вовсе не было, а самого Тео не существует. Он поймал меня за локоть:

— Стой.

Продолжения не последовало.

— Стою, — язвительно ответила я.

— Я все еще хочу показать тебе Ренуара, там как раз выставка.

— А я не хочу ничего с тобой смотреть, — с милой улыбкой ответила я, — так что пусти меня, ты ясно дал понять, что не желаешь моей компании.

Он нервным движением взлохматил волосы:

— Как с тобой сложно!

— С тобой тоже непросто.

Он кивнул и неожиданно признался:

— Когда ты так смотришь на меня и когда говоришь… — Тео запнулся.

— Говорю?

Он посмотрел мне в глаза:

— О тепле моих прикосновений или о том, кого именно рисуешь. Я не знаю, как правильно реагировать на это.

Я подошла к нему ближе. Он возвышался надо мной на голову и пристально вглядывался в мое лицо.

— Реагируй честно. Правдой на мою правду, Тео. Вокруг слишком много лжи и игр. Не знаю, как тебе, но мне от этого тошно.

— Порой честно — не значит правильно, — тихо ответил он.

Я задумалась.

— Такое ощущение, будто тебя пугает правда.

— А тебя нет?

Я покачала головой:

— Пугает безысходность.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что я вынуждена спать с матерью, ведь она панически боится, что я тоже исчезну. Я просыпаюсь с мыслью, что сегодняшний день будет похож на вчерашний. Мне приходится выходить из класса, чтобы ответить на ее звонок и сказать, что со мной все в порядке. — Я говорила это все спокойным, умиротворенным тоном. — Тео, она звонит мне каждые 20 минут, когда меня нет дома. Я прячу свои работы под кроватью, а могу рисовать лишь ночами. Она засыпает, и я выбираюсь из постели со страхом, что она проснется и застукает меня. В моей жизни слишком много недосказанного. Поэтому, нравится тебе или нет, ты слышишь всю правду, такой, какая она есть.

— Иди сюда, — тихо позвал он и крепко обнял меня.

Я уткнулась носом ему в грудь, вдыхая аромат одеколона. Он нежно погладил меня по спине, а я медленно просунула руки ему под куртку и обвила их вокруг его тела, крепко прижавшись к нему. Рядом с ним было так тепло.

— Ренуар и Алина Шариго, — тихо начала я, — у них была разница в возрасте двадцать лет. Он любил ее, она позировала ему и все прощала, потому что тоже любила.

Касание его рук успокаивало, ощущение его крепкого тела под моими пальцами умиротворяло.

— Они познакомились на Монмартре. Он сидел вместе с Моне в молочной мадам Камий, когда впервые увидел ее, — прошептал мне на ухо Тео.

— Как думаешь, что он почувствовал в их первую встречу?

Тео немного отстранился и заглянул мне в лицо.

— Он решил, что она убийственно милая, а затем подумал, что ему чертовски сильно хочется увидеть ее голой.

Я удивленно приподняла брови.

— Думаешь, он сразу же захотел раздеть ее?

— Конечно, а чего ты ожидала от человека, который говорил: «Я продолжаю работать над обнаженной натурой до тех пор, пока мне не захочется ущипнуть холст», — с легкой усмешкой ответил Тео.

Я вылупилась на него во все глаза и громко расхохоталась:

— Ты сейчас серьезно?

— Абсолютно, — с доброй улыбкой сказал он. — Ты видела его картины? Его авторству принадлежит очень много работ в жанре ню: «Обнаженная», «Большие купальщицы» и далее по списку.

— Я читала о нем, знала о его страсти и похождениях. Но я никогда не предполагала, что первое, о чем думают мужчины при виде женщины, — как раздеть ее…

Тео пожал плечами.

— Это неправда, мы не думаем так о каждой женщине.

— Когда последний раз ты думал об этом? — с любопытством спросила я.

— Очередной бестактный вопрос, — отворачиваясь, сказал он.

Я положила руку ему на лицо.

— Посмотри на меня, — тихо попросила я. Голос не слушался, а сердце от волнения выпрыгивало из груди. — Ответь. Честно.

Когда он наконец посмотрел на меня, в его взгляде был целый ураган. Он ничего не ответил, но мне не нужны были слова, чтобы понять недосказанное.

— Значит, «убийственно милая», — хитро сверкнув глазами, сказала я.

Он смущенно улыбнулся:

— Именно.

Я встала на носочки и прошептала ему на ухо:

— Я могу тебе попозировать.

Он в неверии покачал головой и взял меня за руку.

— Как-нибудь потом, — с неловкой ухмылкой бросил он.

— «Как-нибудь» — отвратительное слово.

— Давай обсудим все это лет через пять? — Он попробовал перефразировать.

— Ты не выдержишь пять лет, — нагло заявила я.

Он остановился и бросил на меня насмешливый взгляд.

— А ты выдержишь?

— А я и не строю подобных планов.

Он громко усмехнулся.

— На данный момент у меня лишь один план, — сказал он и двинулся вперед.

— Какой именно?

— Покажу тебе выставку Ренуара, а потом довезу до дома.

— Первый пункт мне нравится, второй не очень-то, — честно призналась я.

Он крепче стиснул мою ладонь, беззвучно успокаивая и намекая на то, что все будет хорошо. Я знала, что не будет. Однако спорить с ним и тратить наше время на нытье не планировала. Его рука в моей руке. Что еще имело значение? Я до сих пор не знаю, как именно он там оказался. Что его привело на Монмартр в дождливый осенний день, что он искал там и как нашел меня. Наверное, надо было спросить. Но трепет в душе, который рождался рядом с ним, притуплял все остальные чувства и мысли. Мне казалось, что я создана для того, чтобы он держал меня за руку. Это ощущалось таким правильным…

Примечания

14

Сакре-Кёр (полное название Basilique du Sacré-Coeur — «базилика Святого Сердца») — католический храм в Париже, известный памятник архитектуры.