Йони и Шош

Дан Берг, 2021

Сюжетом настоящей повести послужила история из Книги пророка Даниила, известная под названием “Сусанна и старцы”. События происходят в древней Вавилонии в период пленения иудеев царем Навуходоносором. Автора привлекли характерные черты детективного жанра в рассказе о разоблачении старцев пророком Даниилом. Последний изображен в повести узнаваемым профессиональным сыщиком.

Вместо предисловия

Сюжетом настоящей повести послужила история из Книги пророка Даниила, известная под названием “Сусанна и старцы”. События происходят в древней Вавилонии в период пленения иудеев царем Навуходоносором.

Согласно Библии, праведный юноша Даниил изобличил неких двух престарелых судей в клевете на молодую честную женщину Сусанну. Впоследствии мудрый Даниил стал пророком.

История Сусанны и старцев многократно обыгрывалась в различных видах искусства: в европейской, русской и арабской литературах, в музыке, в живописи. Писатели, композиторы и художники посвящали свои таланты нравоучительным, благородным, эстетическим и уродливым аспектам этого предания.

Автора привлекли характерные черты детективного жанра в рассказе о разоблачении старцев пророком Даниилом. Последний изображен в повести узнаваемым профессиональным сыщиком.

Имена упомянутых персонажей Ветхого завета и географические названия фонетически соответствуют первоисточнику на иврите. Добавлены вымышленные автором герои.

Дан Берг

Мой дорогой друг, всё, что требуется Эркюлю Пуаро —

это удобно расположиться в любимом кресле и хорошенько подумать.

Агата Кристи, “Немой свидетель”,

глава 6, “Поездка в Литлгрин-хаус”.

Глава 1

Летнее солнце щедро шлет горячие лучи на землю благодатных долин, что раскинулись меж двумя великими реками. Жарко и людям, и зверям, и птицам, и рыбам, и пальмам, и траве, и садам, и воде. Изнывают от зноя, и потому неспешно текут реки Хидекель и Прат, да и время в тех краях движется медленно — из древнего прошлого неторопливо вступило оно в зыбкое настоящее, и, несомненно, продолжит ленивый свой путь к неведомому будущему.

Люди справляются со зноем лучше всех прочих творений Божьих. Куролесящим в душах неугомонным страстям нет никакого дела до погоды.

Было так, что славный монарх и знаменитый завоеватель Навуходоносор покарал взбунтовавшихся жестоковыйных жителей Иудейского царства, переселив их в свою страну меж Хидекелем и Пратом. Очутившись на новом месте, беспокойное племя пришельцев не отступилось от заведенной на родине бурливости жизни. Вот и вера-то у иудеев особенная, не языческая, и устои своеобычные, да и представления о праведности и греховности не всем понятные. Много благодеяний привнесли иноплеменники в страну Вавилонию. Однако и преступлениями не преминули они отметить жизнь на чужбине. Как видно, есть мир у огня с водою!

Последнее обстоятельство входило в сферу интересов Даниэля, знатока Торы и почитаемого иудейской общиной дознавателя. Когда случалось среди израильтян некое сомнительное деяние, каковое подозревалось в беззаконии или постыдном нарушении заповедей Господа, главы общины немедленно призывали на помощь Даниэля. Его умение расположить к себе людей, проникая в глубины душевного склада правых и виноватых, острая интуиция и безупречная логика — вот достоинства, ведшие его от успеха к успеху в самых сложных расследованиях.

Отец Даниэля, мир праху его, слыл человеком богобоязненным и сына воспитал в духе преклонения пред Законом. Отрок тянулся к знаниям, запоминал истины, примерял их на себя и готовился судить других. Когда повзрослел, узнал жизнь, научился угадывать темное и светлое в сердцах, тогда и открылся его талант дознавателя.

Даниэль человек зажиточный. От отца достался ему дом с садом в предместье города Ниппур, где и происходили события, описанные в настоящей повести. Он счастливо женился и породил троих ребятишек. Авишаг, супруга Даниэля, преданно любила его, но, к огорчению своему, не избалована была вниманием мужа, ибо последний если не занимался дознанием, то поспешал в дом учения, дабы освежить духовный багаж в беседе с пророками.

В свете этого может показаться странным, что нет-нет, да и посещала его голову мысль взять в дом вторую жену, моложе первой, но всякий раз вмешивались опасения: а не откроются ли неизвестные доныне неприятные черты характера у миролюбивой Авишаг?

А так ли уж странна была мерцавшая в сердце Даниэля мысль о второй жене? Он далеко не беден, ему тридцать пять лет, расцвет зрелости, и наделенный фантазией муж законно стремился к эмоциональной новизне. Отцовское наследие Даниэль преумножил, получая прекрасные вознаграждения от богачей, заинтересованных в справедливом расследовании вины и безвинности.

Дом Даниэля вырос на этаж. Стены в палатах хозяин выстлал ценным деревом — какие красным, а какие кедром, финикийскими купцами доставленным в Вавилонию. Пол мраморный, мозаичный. Масляные светильники из меди, столы и лавки добротные, дубовые. Авишаг заботилась о цветах. По указанию госпожи служанка ежедневно обновляла их, срезая в саду розы, ирисы, астры, нарциссы. Благоуханные гирлянды чудно украшали комнаты.

Один из покоев нижнего этажа отличался особой красой. Комната сия была самой значительной в доме. В центре её стоял стол резного дерева. К нему примыкал высокий стул с плоскими подушками, прикрепленными к сиденью и спинке. К стене примыкал обтянутый кожей топчан. Маленькое окно глядело в сад. В углу высился шкаф, а в нем помещались глиняные таблички с важными записями разных родов. Через тяжелую бревенчатую дверь не проникал шум вовнутрь. Все ценное в мире наполнено тишиною. Здесь, в спокойствии и безмолвии, Даниэль обдумывал планы расследований, вопросы и ответы, маневры и уловки.

Имелся у хозяина собственный выезд — прекрасная двухосная колесница, запрягаемая парой коренастых лошадей. Разъезжали на ней втроем — Даниэль с женою и возница. Авишаг обожала эти прогулки по городу, особенно, когда, получив от щедрого мужа какой-либо подарок — платье, туфли, серьги и прочее — она могла покрасоваться на людях, показать обнову.

Из разумной предосторожности власти Вавилонии не позволяли иудеям владеть средствами войны, поэтому привезенная из Египта упомянутая колесница была сработана, выражаясь современным языком, в специальном гражданском исполнении.

Приобретать добротные и красивые вещи, привозимые купцами из дальних стран, Даниэлю и другим состоятельным членам общины помогал комиссионер Йонатан. Его ценили за отличное знание товаров, за умелое сбережение их, за тонкое понимание надобностей покупателей, и, главное, за безусловную честность. А поскольку Йонатан был человеком молодым, непритязательным в обращении и с легким характером, люди без церемоний называли его просто Йони. О нем речь впереди.

***

Рано утром, вернувшись из молитвенного дома, Даниэль расположился в садовой беседке, что притаилась в тени дерев напротив окна его рабочей комнаты. Дневной зной еще не вступил в свои права, боролся с ночной прохладой. Даниэль ожидал появление дорогого гостя.

Вдали заскрипели ворота, послышался легкий стук ослиных копыт.

Подъехал молодой и видный из себя парень. Слез с ослика, привязал его к столбу беседки. Даниэль встал навстречу. Обрадованные, хозяин и гость обнялись. Имя визитера Акива, он племянник Даниэля, сын его безвременно умершего старшего брата. Юноша изъездил страну вдоль и поперек, побывал в столичном Вавилоне и в других примечательных местах великой империи. Он наперед знал, что по нутру придутся любознательному дядюшке байки путешественника.

— Счастливого возвращения, Акива! — воскликнул Даниэль.

— Я соскучился по тебе, дядюшка! — промолвил Акива.

— Садись. Вот вода чистейшая из нашего ручья, освежись! В поварне Авишаг с кухаркой знатный завтрак дорогому гостю готовят — скоро позовут нас!

— Не откажусь, Даниэль!

— Вчера прибыл? Отдохнул от дальнего пути?

— Слава Богу!

— Давай-ка рассказывай, Акива. Где бывал, на что рот разевал, а чему не дивился?

— Много мест увидал, насмотрелся чудес, чему дивился — помню, а что не в диковину — сразу забылось.

— Говори, племянник, слушаю я.

— Поля обширные у вавилонян, урожаи богатые, земля плодородная.

— Что произрастает на нивах?

— А всё, что мы с тобой тут едим — баклажаны и тыква, чечевица и горох, виноград и груши, яблоки и инжир, лук и чеснок, пальмы финиковые разных родов — всего не перечислить!

— Земля-то у них жирная, да дождей мало. Откуда урожаям быть, Акива?

— Они, дядюшка, каналов, плотин, прудов понастроили, дождевую воду накопляют, да еще и из рек отводят.

— И у нас в Иудее окна небесные тоже скупо отворяются. Как вернемся из плена — по примеру вавилонян станем каналы строить.

— А еще, Даниэль, они знают разные целебные травы и коренья, и людей состоятельных врачуют, и часто знахари преуспевают в своем мастерстве.

— Ну, этим нас не удивишь! И наши лекари не хуже. Мы, иудеи, умеем беречь своих богатых да ученых.

— Звездочеты у них усердно в ночное небо глядят, и все вычисляют что-то. Они наперед знают, какая звезда, в какую ночь, с какого места небосвода засияет. Они заранее тебе скажут, когда луна закроет солнце.

— Это ценно весьма. Для исправления календаря пригодиться может. А вот скажи-ка мне, Акива, наши-то не забыли Бога? Корпят над Торой?

— Еще как корпят, дядюшка! В больших городах дома учения выстроили, внемлют речам пророков. А власти не препятствуют, терпят чужую веру.

— Ясное дело — язычникам еще один бог не помеха!

— Ступила нога моя и в столичный Вавилон. Город прекрасный, город счастливый!

— Понастроили. Рабов у них много!

— Вавилон велик, как и не снилось нам. Улицы прямые, не заблудишься. На площадях кипит торговля. Столица оберегается могучей стеной, высокой и широкой, а в воротах прочные запоры. Часовые по верху стены взад-вперед ходят, стерегут город.

— Вавилонянам нужна охрана, ибо есть кого опасаться. Навуходоносор много стран покорил, теперь настало время страха.

— Может, ты и прав, Даниэль. Разглядывал я храмы, обители языческих богов. На стенах нарисованы, вырезаны и раскрашены в разные цвета всевозможные дикие звери и небывалые чудовища. Ярко, глаз слепит.

— А Вавилонскую башню видал, Акива?

— Конечно, дядюшка! Постройка необычайная, высотой до самого неба! Люди тамошние полагают, что в башне этой живет главный бог по имени Мардук. Внизу стоит золотая статуя Мардука.

— Надеюсь, племянник, восторги твои не склонили тебя к идолопоклонничеству?

— Ну что ты, дядюшка!

— Шучу, шучу! Ты и царский дворец созерцал?

— О, да! Их два у Навуходоносора — зимний и летний. Какое великолепие! В летнем дворце я прогулялся по террасам висячих садов. Воистину, чудо света!

— Я и прежде слыхал о висячих садах, да думал выдумка это. Сдается мне, что царство тутошнее только кажется могучим, а на самом деле оно вскорости упадет снопом, как огромный истукан на глиняных ногах, рухнет под тяжестью тела, отлитого из золота и серебра! Однако посмотрим, что родит день.

— Мужчины, пожалуйте завтракать! — раздался голос Авишаг, — козленок сварился, дымится в миске, ждет едоков!

— Пойдем, Акива, нас зовут, после трапезы расскажешь подробно про дворцы и храмы, — сказал Даниэль и, вставая, явил пример послушания.

За завтраком Даниэль сетовал, что давно уж не случалось стоящего преступления для расследования — так, мелочи всё. Однако, по его словам, было ему вчера видение, будто вскоре ждет его настоящее важное дознание. Авишаг приуныла — опять муж будет денно и нощно пропадать по делам. Зато Акива порадовался за старшего.

Даниэль заявил племяннику, что хочет обучить его сыскному делу. Акива обрадовался: “Вот как сбудется твое видение, дядюшка, я тотчас начну работать с тобою. Обещаю стать прилежнейшим учеником!”

Глава 2

Даниэль возлежал на обтянутом кожей топчане в своей рабочей комнате и неторопливо размышлял о причинах довлевшей над ним неудовлетворенности последними дознаниями. Опасаясь задремать средь бела дня, он встал и принялся расхаживать от шкафа к противоположной стене и обратно. Потом уселся на мягкий стул, кисти рук положил перед собой на стол и глубоко задумался. Он знал из опыта, что эта поза самая продуктивная, и ответ, скорее всего, будет найден.

Разбирая особенности своего душевного строя, он пришел к заключению, что истинное удовлетворение приходит к нему вовсе не от любого успешного расследования. “Дело должно быть сложным и запутанным, — рассуждал Даниэль, — преступники хитрыми и изощренными, а невиновные замараны побочными грязными делишками. Раскрытие такого рода беззаконий требует наивысшего напряжения мысли, и тогда вместе с успехом является ощущение умственного перевеса над прочими, и оно-то как раз и утоляет жажду довольства самим собою — величайшего из богатств!”

“Добротные преступления совершаются людьми благородного звания, образованными, умело лицемерными, мастерски праведными. Иными словами, только принадлежащие к сливкам общества преступатели закона несут утешение и отраду в душу искусного дознавателя”.

Как на грех, герои последних расследований Даниэля происходили из простонародья — крестьяне да ремесленники. Кто убил, кто украл, кто чужую жену совратил. Люди эти на хитрости не горазды. Когда сами сознаются, когда проговорятся, а когда и следы замести не сумеют.

В дни творческого застоя на ниве сыска посещали Даниэля мысли оставить неверное это дело и углубиться в изучение Торы. “Почему бы не начать пророчествовать, как некоторые другие? — думал Даниэль, — и пусть поначалу будут праздно удивляться, мол, неужели и Даниэль во пророках? Разумеется, риск ошибочного предсказания достаточно велик, зато заблуждение выясняется не тотчас, а то и вовсе после кончины прорицателя. К тому же мерой истинности ученой речи служат, порой, не факты, а их умелые толкования, приложенные к моменту. Признанное верным пророчество — путь к вечной посмертной славе, а открывшаяся ошибка дознания — прижизненный скандал”.

“Неужели высказанное мною накануне племяннику Акиве предречение о неизбежной гибели Вавилонии не может притязать на пророческую вескость? А разве уподобление царства Навуходоносора огромному истукану на глиняных ногах не есть ловкое сравнение? Не боюсь ошибиться, ибо у всех империй одна судьба — рухнут рано или поздно!”

Однако удача сопутствует не малодушным. В конечном счете, практический ум сыщика оттеснял умозрительные размышления, и к Даниэлю возвращалась уверенность, что еще приплывут к нему в руки значительные дела, достойные его мастерства. Не напрасно же было ему доброе видение!

***

Сложилась традиция в городе — на исходе субботы сановитые лица местной общины собирались в доме Иоакима. Неделя позади, неделя впереди — в такой вечер есть что обсудить людям ученым и твердо стоящим на ногах. Завистники прошипят, мол, сплетничают баловни судьбы, но пуста и ничего не скажет нам злоязычия речь.

Иоаким — человек небедный, а также влиятельный в самом высоком и благородном смысле слова. Говорят, Навуходоносор привез в Вавилонию родителя Иоакима, тогдашнего царя Иудеи, закованным в кандалы, а потом, ценя мудрость полоненного, приблизил к себе, дабы тот помогал ему в решении дел иудейских переселенцев. Поскольку государственная мудрость передается по наследству, то Иоаким, повзрослев, сделался, как и отец его, советником вавилонского владыки. Подавая монарху советы, Иоаким непременно и неприметно брал в расчет интерес своего племени.

Далее по ходу событий повести нас будет интересовать не столько Иоаким, сколько его юная супруга Шошана. Имя сие означает “лилия”. Иудейские матери порой называли так своих новорожденных дочерей в надежде, что дитя, превратившись в девушку, сравняется красотою с восхитительным цветком.

Кто-то высказал догадку, будто названия вещей выражают их природу. Случай с нашей Шошаной свидетельствует в пользу того зыбкого мнения, что имена младенцев (как и любых иных творений Господа) предопределяют их будущие черты. Шошана была очаровательным ребенком, и с годами расцвела как прекрасная лилия. Мать с отцом, да и близкие друзья семейства, нежно звали девочку “Шош”.

Возвращаясь из торговых вояжей, Хилкия, отец Шош, баловал дочку дорогими подарками. Купец этот был невероятно богат. Принадлежавшие ему караваны верблюдов везли товары из Египта в Вавилонию и обратно. Коммерция обогащала его и там и там.

Хилкия сам укладывал девочку спать и рассказывал ей были и небылицы о дивной стране на Ниле. И Шош с малых лет мечтала попасть в волшебный край, а как стала постарше, мнился ей молодой пригожий принц, сын самого фараона, что полюбит ее и заберет в свое царство.

Когда девице исполнилось семнадцать лет, отец нашел ей жениха. Иоаким — не молодой пригожий принц и не сын фараона, как мечталось Шош. Однако Хилкия убедил дочку, что его избранник — прекрасная партия для нее, ибо влияние царского советника обещало стать весьма полезным для всего иудейского купеческого клана.

Иоаким был немного старше Шош и равен годами тестю. Счастливый молодожен полагал, что год в браке есть срок немалый, и каждый день надеялся услыхать от юной супруги радостную весть, на ушко ему произнесенную, однако этого пока не случилось. В мечтах своих Шош по-прежнему видела себя египетской царевной — богатой, счастливой, наряженной в убранную драгоценными каменьями тунику.

Хилкия всегда уважал Иоакима, а как породнился с ним, стал своим человеком в семье зятя. На исходе субботы они дружно шествовали под руку после молитвы, направляясь в гостеприимный дом царского советника.

Жена Хилкии, то бишь мать Шош, не бывала с мужем в обществе. Сей факт вовсе не означал супружескую размолвку. Женщины почти не появлялись на собраниях мужчин, и это, надо признать, совершенно справедливое настояние мудрецов. Строгая вера иудеев трепетно берегла праведность своих адептов. Ведь созерцание чужой жены, или даже беглый взгляд в ее сторону, могли стать несправедливо тяжелым испытанием благочестия и родить грешные мысли в доселе беспорочной мужской голове.

В доме Иоакима исключение делалось только для Шош. Она, тщательно спрятав волосы под платком, закутанная с ног до головы в шаль — и только маленькая щелка для глаз освежала лицо — появлялась на минуту с подносом, обносила всех виноградом и снова исчезала. Иоакима не радовало появление молодой супруги на людях, но он уступал настоянию Хилкии, ужасно гордившимся дочерью.

Знакомый уже нам Йони, молодой и неженатый пока комиссионер, столь же способный в делах, сколь и богобоязненный в сердце, также являлся обязательным визитером в доме Иоакима. У Йони было много общих с купцом Хилкией предметов для разговора. Вместе с тем обсуждаемые двумя коммерсантами темы интересовали и прочих присутствующих, ибо все они отлично понимали исключительную важность вещественных благ. Мимоходом заметим, что холостой статус Йони вызывал в головах гостей очень легкую и при этом совершенно необъяснимую ажитацию с едва уловимым привкусом игривости.

Еще два важных человека имели обыкновение посещать субботними вечерами собрания у Иоакима. То были немолодые годами судьи Тевель и Юваль. Почетные судейские должности они занимали по праву своих глубоких знаний Закона и благодаря многолетней безупречной репутации среди членов общины. Седина в их бородах свидетельствовала о мудрости, а не о дряхлости. Тевель и Юваль любили рассказывать байки о своих малолетних внуках, иной раз даже приводили их с собой, и собравшиеся умилялись развитым детишкам и снисходительно играли с мальцами.

Разумеется, Даниэль тоже постоянно бывал в доме Иоакима. Он охотно обсуждал с Тевелем и Ювалем всевозможные судебные дела, впитывал их опыт и мудрость, а те, в свою очередь, время от времени снабжали его делами на предмет расследования.

***

— Рассаживайтесь, друзья, на этот новый ковер, расстеленный на полу! — произнес Иоаким, широким жестом сопровождая приглашение.

— Ковер действительно замечательный, я причастен к его приобретению, — скромно заметил Йони.

— Спасибо тебе, Йони, а главная моя признательность тестю — ведь это его подарок! — воскликнул Иоаким.

— Ах, пустяки, не стоит благодарности, — сказал Хилкия.

— Почему я не вижу Тевеля и Юваля? — поинтересовался Иоаким.

— Судьи просили меня передать, что они придут позже, — ответил Даниэль, — у них возникло не терпящее отлагательства дело, которое они должны начать не позднее сегодняшнего вечера.

— Ты привел нам нового гостя, Даниэль? — спросил Иоаким, указывая кивком головы на Акиву и улыбаясь ему.

— Да, — это мой племянник Акива, — воскликнул Даниэль, — умнейший парень, и ему есть, что нам рассказать.

— Мы знаем его с младых ногтей, мальчик рос на наших глазах, и Акива тоже, конечно, всех нас помнит, — заметил Хилкия, — мы глубоко скорбим о безвременно ушедшем его отце, мир праху покойного.

— Аминь, — произнес Акива и благодарно поклонился.

— Акива, ты, кажется, вернулся из путешествия по Вавилонии, и мы рады были бы послушать твои истории, — сказал Йони.

— Я не мастер красиво говорить, — воскликнул Акива, — но постараюсь утолить жажду любознательности достойных мужей, восседающих на этом чудном ковре, каковые видал я только в царском дворце!

— Я помню, Акива, мудрецы хвалили тебя, как одного из лучших учеников, — вставил Хилкия, — отроком ты был боек и красноречив.

— Акива не утратил, но напротив, развил свои достоинства, и скоро он всех убедит в этом! — ответил дядя за племянника.

— Дорогой Акива, прежде чем ты начнешь рассказ о путешествии, я задам тебе один вопрос, — воскликнул Йони, — ведь ты даже меня моложе, ты — юноша, и, вероятно, обдумываешь житьё… Какая профессия нравится тебе?

— Согласен, Йони, — ответил Акива, — мысли о будущем теснятся в моей голове, мне предстоит сделать выбор, но к окончательному решению я пока не пришел.

— Я хочу, чтобы Акива выучился у меня искусству сыска, — заявил Даниэль, — будет мне добрая смена!

— Иудеи нашей общины частенько нарушают закон, но, боюсь, на двоих дознавателей преступлений не достанет! — заметил Иоаким, — если племянник сменит тебя, то сам ты куда подашься, Даниэль?

— Коли захочет Всевышний — стану пророком! — в тон полушутливо ответил Даниэль.

— Замечательно! — воскликнул Хилкия, — пожелаем успехов и дяде и племяннику!

— Великолепно! — поддержал Йони, — а ты, Акива, делай жизнь с дядюшки — вот мой совет!

Потом собравшиеся слушали рассказ о путешествии. Вопросам не было конца, но Акива успевал отвечать всем. Даниэль привычно, пристально и незаметно следил за публикой — кто знает, вдруг пригодится! По совету дяди племянник делал то же самое, хоть это и нелегко — говорить и наблюдать одновременно.

Хилкия стал обнаруживать некоторое беспокойство. “Я слышал, Иоаким, — промолвил тесть, обращаясь к зятю, — у тебя в нынешнем году уродился отличный виноград!” Догадливый Иоаким подозвал слугу и шепнул ему что-то. Слуга удалился, и вместо него появилась Шош в скромнейшем наряде. Она несла перед собой блюдо с красным виноградом, обошла всех гостей и с поклоном предложила каждому гроздь. По окончании этой краткой процедуры Шош исчезла на женской половине дома. Хилкия просиял.

— Где же наши судьи? — спросил Иоаким, обращаясь к Даниэлю.

— Да я и сам недоумеваю, — ответил Даниэль.

— Мы уже прибыли, мы тут! — хором воскликнули Тевель и Юваль, входя в комнату.

— Усаживайтесь на новый ковер, почтенные, — пригласил Иоаким.

— Благодарствую, — ответил Тевель, а на лице его читалось волнение.

— Спасибо, — добавил Юваль, тщетно стараясь не выдать беспокойства.

— Жаль, что вы не слышали захватывающий рассказ Акивы о Вавилонии, — заметил Йони, сверля глазами новых гостей.

— У нас у самих имеется нечто захватывающее, — вновь хором произнесли Тевель и Юваль.

— Что же? — встрепенулся Даниэль.

— До сих пор не можем прийти в себя! — воскликнул Тевель.

— Разнесется по всему свету история! — добавил Юваль.

— Говорите же! Чина, звания не щадите — Закон превыше всего! Вам ли, судьям, не знать? — вскричал Даниэль.

— Закон один! Всем нам известная Шошана, супруга Иоакима и дочь Хилкии, замечена в совершении прелюбодеяния! — воскликнули трепещущие Тевель и Юваль и поспешили удалиться.

— Ложь! — взревел Иоаким.

— Не может быть! — возопил Хилкия.

— Это ошибка! — вскричал Йони.

— Муж и отец! Позвольте нам с Акивой расследовать дело. Всех призываю к благоразумному терпению, прошу отказаться от поспешных суждений и не поддаваться исступлению чувств. Главное для нас найти истину, не так ли? — воскликнул Даниэль.

— Я доверяю тебе, Даниэль! — с надеждой проговорил Иоаким.

— Я — тоже! — поддержал Хилкия.

Новость была столь же неожиданна, сколь и горька. Гости разошлись по домам. “Сбылось твое видение, Даниэль!” — заметил Акива дядюшке.

Глава 3

На следующий день после сенсационного обвинения Шош — благородной мужней жены — ни свет ни заря в дом Даниэля постучался Иоаким. Привратник, ворча, отправился будить хозяина. Заспанный Даниэль вышел к гостю. На бледном лице раннего визитера слишком явно виднелись следы мучительной, проведенной без сна ночи. Глаза покраснели, руки тряслись, голос дрожал — жалкий вид человека, сраженного нежданной-негаданной бедой.

— Проходи в дом, Иоаким, — сухо пригласил Даниэль.

— Благодарствую, — пролепетал Иоаким и уселся на лавку в сенях.

— Надеюсь, ты понимаешь, Иоаким, что, покуда я веду расследование, наши с тобой отношения приобретают официальный статус?

— О, разумеется, дружище… то есть, я хотел сказать, почтенный дознаватель!

— Не надо впадать в крайности, будем называть друг друга просто по имени.

— Да, да, ты прав, Даниэль. Ты, без сомнения, сознаешь, как важен для меня результат расследования!

— Для меня важна единственная вещь — это истина! И к этой цели, и только к ней, я намерен идти неуклонно и упорно.

— Даниэль, голубчик… вернее, просто Даниэль, ты не можешь не понимать, что жена царского советника должна быть выше подозрений!

— Желаемое не должно обращаться в действительность, коли готово расплачиваться правдой!

— Ты мыслишь уместными понятиями, Даниэль. Твое желание встать на стезю пророка станет действительностью не без нашего с Хилкией благоприятствования!

— Иоаким! Я не слышал твоих последних слов, да и ты их и не произносил, согласен? А теперь, прошу и советую, следуй домой наверстывать упущенный сон. Помни: от страдания бессонницей до наложения на себя рук, Боже сохрани, — один шаг!

Вразумив страдающего мужа подозреваемой и выпроводив его, Даниэль прошел в рабочую комнату, уселся за стол, принял упомянутую выше продуктивную позу и приготовился к началу размышлений о новом деле.

В ожидании прихода племянника Даниэль вспомнил любопытное обстоятельство вчерашнего вечера. Он вернулся домой сразу же после драматического финала проводов субботы у Иоакима. На пороге его встретила Авишаг и с тревогой спросила, неужели это правда, что Шош неверна супругу? Он успокоил жену, мол, ничего пока не ясно, и требуется тщательное расследование. Заодно поинтересовался, от кого ей стало известно обвинительное заявление судей, ведь никто из гостей не покинул дом раньше него самого, так каким же образом весть разнеслась по свету? Авишаг ответила кратко и загадочно: “Говорят!”

Рациональный ум дознавателя не жаловал мистику, однако поневоле Даниэлю пришлось признать, что слухи распространяются с быстротой, необъяснимой с точки зрения здравого смысла. Даниэль держался того строго правила, что факт может быть непонятен, но ни в коем случае не отвергнут.

Рассуждая далее, Даниэль констатировал, что быстрота распространения слухов есть величина огромная, человеческим умом непостижимая, которую, вероятно, нельзя превысить. В этом пункте размышлений ему оставался один шаг до построения пророческой гипотезы всеобщего характера, а именно: в мире возможно существование некой предельной быстроты. И Даниэль сделал этот шаг.

По прошествии многих веков, один мудрец, тоже дознаватель, но, в отличие от Даниэля, расследовавший загадки не людьми загаданные, но взятые им из области неживой природы, с блестящим успехом применил в своем учении предположение древнего предтечи о возможности предельной быстроты. Умозрительная гипотеза нужна и важна не менее чем показания опыта.

***

Появился Акива. Наспех позавтракав, учитель и ученик уединились в саду и принялись обсуждать подступы к предстоящему дознанию. Даниэль казался степенным и бывалым, говорил поучительно и веско. Акива, напротив, был горяч, ретив и выражал нетерпение поскорее доказать свою полезность и пригодность для нового дела.

— Всечасное наблюдение за образом действий людей вокруг себя должно стать привычным состоянием всякого дознавателя, ибо даже незначительная деталь, увиденная им, может стать ключом к разгадке преступления, — повторил Даниэль высказанную накануне сентенцию.

— Я усвоил это правило, дядюшка, следовал ему и, кажется, кое-что заметил! — с радостью воскликнул Акива.

— Сейчас мы поделимся друг с другом нашими наблюдениями за перипетиями вчерашнего вечера, а затем наметим план ближайших действий. Их результаты подскажут нам, какими должны быть наши последующие шаги. Если чутье не обманывает меня, нас ожидает сложное и интересное расследование.

— Полагаюсь на твой огромный опыт, дядюшка.

— Итак, Акива, твое слово — первое.

— Я зорко глядел вокруг себя на протяжении всего вечера и удвоил бдительность, когда появилась Шош.

— Узрел что-нибудь интересное?

— Я не берусь утверждать определенно, но мне показалось, что, стремительно обнося всех нас блюдом с виноградом, она, на какое-то мгновение, задержалась около Йони и уронила нечто, похожее на глиняную табличку с надписью.

— Замечательно! Я тоже обратил внимание на это обстоятельство. Краем ока я увидел, как маленький предмет, действительно напоминающий гляняную табличку, выскользнул из рукава Шош и упал возле скрещенных ног сидящего на ковре Йони. И если глаза не обманули меня, то это случилось как раз в тот момент, когда она своими нежными пальчиками перекладывала красную гроздь в его миску.

— Увлеченный рассказом, я не обратил внимания, что произошло в следующее мгновение. Йони немедленно поднял вещицу и вернул ее Шош?

— Ничего подобного, племянник! Йони и ухом не повел, словно ничего не заметил. Зато позднее, когда публика с восторгом внимала твоему рассказу об одном из царских дворцов, он неприметным движением ноги пододвинул к себе оброненный предмет и рукой переправил его в карман своего нарядного халата.

— По-моему, это очень серьезно, дядюшка! И имеются необходимые для праведного суда два свидетеля — ты и я!

— Дорогой Акива, истинным дознавателям не пристало делать поспешные заключения. Взглянем на дело объективно. Во-первых, мы не можем поручиться за достоверность нашего свидетельства, ибо масляная лампа на потолке не давала достаточно света, и посему глаза, затуманенные профессиональным подозрением всех и вся, могли обмануться. И, во-вторых, если и существовал предмет, перекочевавший из рукава Шош в карман Йони, то причина сего может быть самая невинная. Вывод: требуется проверка обстоятельств. Необходимо опросить каждого.

— Выходит, мы должны подозревать и расследовать людей достойных, с незапятнанной репутацией?

— Запомни, Акива, с того момента, как дознаватель начал расследование, он обязан изгнать из головы лицеприятие любого рода, и должен подозревать всех без исключения, покуда не найден истинный виновник.

— Даниэль, на вечере у Иоакима я ничего более не заметил достойного внимания.

— Зато я заметил! По твоим словам, Акива, ты удвоил бдительность с появлением Шош. И это правда! Глаза твои загорелись, речь замедлилась, и каждое движение молодой женщины ты провожал жадным взором. Да и Шош метнула в твою сторону мгновенный взгляд.

— То было всего лишь желание добросовестно выполнять твои наставления, дядя.

— Допустим.

— Сегодня утром, по дороге к тебе, я обратил внимание, что какой-то крестьянин, а с ним некто, по-видимому, благородного звания, едут в направлении леса в повозке, запряженной мулом. Затем тот, который знатный, спустился на землю, что-то сказал вознице и удалился. А простолюдин въехал в лес.

— Интересно. Час был слишком ранний, неурочный для поездок по мужицким или барским делам. Да и что там делать, в лесу? Ты запомнил лица?

— Нет. Люди находились от меня слишком далеко.

— А место на дороге, с которого повозка свернула в лес, заметил?

— Конечно! Там как раз дерево виднелось обгорелое, должно быть, молнией поваленное.

Конец ознакомительного фрагмента.