Демон справедливости

Далия Трускиновская, 1995

Мистика – это ангелы, демоны, привидения, бесы. Ангел – добр и крылат, бес – зловреден и хвостат. Но это – норма литературной мистики. А как быть с ангелом, которому предстоит сделать выбор в странной ситуации? А с ангелом, впавшим в грех гордыни? Бывает, что демоны теряют память. Бывает, что привидения теряют рассудок. И бесы, нацепившие повязки с иероглифами, тоже, оказывается, встречаются. Вот они – перед вами…

Зазыв с того света

Это мой дом. Я прожил в нем сперва шестьдесят шесть лет, а потом еще триста восемьдесят.

Сперва я пребывал в великой растерянности, потому что агония моя, при коей присутствовали мои проклятые родственники, оба племянника от старшей сестры и та шлюха, которую родила младшая сестра, завершилась ничем. Я знал, что умираю, вправе был надеяться на райское блаженство, ибо грехов не накопил, и наконец потерял сознание. Сколько минут провел в забытье, одному Богу ведомо. Когда же я очнулся, то прежде всего испытал радость от изумительного отсутствия боли.

Вокруг была темнота, плотная темнота.

Я сел, потянулся, движения мои были легки и непринужденны. Я спросил: что это? В ответ мрак стал блекнуть. Я вспомнил — ведь только что меня окружали люди. И обозначились продолговатые серые пятна. Меня понемногу, бережно, вводили в мой новый мир.

Родственники совершенно не заметили моего воскрешения, потому что были заняты делом — обсуждали мои похороны. Я прошелся по спальне, малость стесняясь своего вида — я был босиком, в одной замаранной ночной рубахе и в колпаке. Одежда появилась потом — когда они привели старух, старухи обмыли мое тело и приготовили к похоронам. Почему-то решили хоронить меня в бархатной мантии, и вот она дивным образом окутала мое новое тело. Равным образом на ногах появились белые чулки и мягкие удобные башмаки.

Мы слишком мало знаем о жизни после смерти. Я полагал, бродя меж родственников, что вот-вот за моей душой явится светлый ангел. Ангела все не было и не было. Тогда я ощутил страх — возможно, что-то в жизни было сделано неправильно, сочтено грехом, и следует готовиться к худшему. Но и рогатые черти тоже за мной не спешили. Оставалось ждать.

Я видел, как мое тело выносят, и проводил взглядом, стоя у окна, похоронную процессию. Потом прошелся по дому, радуясь тишине. Совершенно случайно я обнаружил новое свойство теперешнего своего тела — проникать сквозь стены. Это меня несколько развлекло. Но, когда я вздумал было выйти на улицу, уверенный в своей невидимости, некая сила преградила мне путь. После нескольких попыток, включая безумный прыжок из окна, я понял, что обречен находиться в своем доме долго, очень долго.

Причина этого сперва была мне непонятна. За смертным порогом человека должны ждать либо кара, либо награда — так я полагал, так меня с детства учили. Мое одиночное заключение, пожалуй, можно было бы счесть карой, хотя я чувствовал себя в своем доме превосходно.

Несколько дней я бродил по дому, испытывая даже некоторое наслаждение — тело не ощущало привычной боли, движения мои сделались легки и необыкновенно изящны. Потом мной овладела тревога. Наследники мои были твердо убеждены, что принадлежащий мне дом — не единственное мое имущество. Им следовало продать его, а деньги поделить между собой, и я указал в завещании, как именно. Определенную сумму я оставил на благотворительность — неприлично солидному человеку, наподобие меня, помирать, не осчастливив несколько убогих. Я распорядился о койке в городской больнице при обители святого Герхардта, и точно определил сумму, необходимую для бесплатного содержания и лечения пациентов, которые по воле Господа окажутся на этой койке. Сумма эта составляла шесть с половиной процентов от вклада, который я поместил в надежном месте. Но было и еще кое-что.

Я был женат, овдовел, две мои дочери умерли в младенчестве, и потому мои доходы существенно превышали расходы. Сперва я довольно много тратил на себя, потом стал откладывать деньги и получать удовольствие, видя, как возвышаются и растут стопочки золотых талеров. Я собирал талеры ради собственного удовольствия, совершенно не думая, на что бы мог их употребить. Они развлекали меня постоянно. Особенно я веселился, надумав устроить тайник в стене.

Дом мой, средней величины, в два этажа и с узким чердаком под высокой черепичной крышей, имел, как водится, подвал, где хранились припасы и дрова. В свое время отец мой очень удачно купил земельный участок возле старой городской стены. При строительстве это сберегло ему немало денег — по-настоящему пришлось потратиться только на фасад. Задней стеной моего дома стала укрепленная и подправленная городская стена, боковые — общие с соседями. А стены подвала старше стен здания примерно на триста лет — это остатки давних монастырских строений, с веками погрузившиеся в землю. Тогда не жалели камня, так что они получились в полтора фута толщиной. И я здраво рассудил, что, потрудившись несколько ночей, выдолблю место для сундучка с талерами. Разумеется, работа затянулась, но я был доволен.

Сейчас тревога моя объяснялась тем, что я боялся за свой сундучок. Наследники, проклятые мои племянники, и шлюха с ними вместе, устроили совещание и решили, что старый скряга (таким титулом они меня почтили) непременно спрятал где-то в доме деньги или драгоценности. Я засел в подвале, понятия не имея, как буду охранять от них мой сундучок. Они, конечно же, спустились туда дважды, разворошили поленницу и пытались простучать стены. Тут я впервые порадовался, что племянники мои — дураки, даже это им оказалось не под силу. Переругавшись между собой, они обратились к первому попавшемуся маклеру, чтобы он продал дом, и, к величайшей моей радости, он их основательно надул.

Сам я был весьма доволен тем, что не попал ни вверх, ни вниз, а остался охранять свое золото. Жаль было, что я не могу более пополнять сундучок, но ни одно блаженство не бывает всеобъемлющим. К тому же, я видел вещий сон.

Оказалось, что в моем бестелесном положении отдых тоже необходим, и сны мерещатся примерно такие же, как людям во плоти. Проснувшись, я уже знал высший замысел относительно себя. Сундучок мне удастся открыть и деньги взять тогда, когда я подберу ключ. Разумеется, в земной своей жизни я имел ключ, но его утащили вместе со всей связкой мои любезные наследнички. Однако в земле хранится множество ключей от давно погибших замков, и среди них я могу найти подходящий. Тогда я наконец прикоснусь к своему золоту и буду счастлив абсолютно.

Любопытно, что все это было предсказано сумасшедшим мазилой Отто Вайскопфом. Я нанял его, чтобы написать мой портрет. Портрет мне, в сущности, не был нужен — я не имел детей и внуков, которым следовало бы помнить обо мне. Но Отто вошел в моду, ему делал заказы весь наш магистрат, неприлично было выказывать себя скрягой. Долго позировать я не мог — я не дама и имею множество более важных занятий. Когда я увидел его творение, то сперва не хотел забирать из мастерской. Во-первых, я мужчина статный, а он изобразил сутулого. Из коричневого мрака (впервые в жизни я увидел коричневый мрак, но эта пришедшая из Голландии мода была еще наименьшим из зол) смотрел на меня старец — морщинистый, седоволосый, с седой эспаньолкой и усами, в длинной мантии и четырехугольном берете с кисточкой. Мантию я имел, но надевал редко — она приличествовала ученому, а я давно оставил науку. Но мазиле непременно надо было в один портрет вместить все — и мое прошлое, и мое будущее. Поэтому край мантии он отогнул и показал висящую на поясе связку ключей. Предполагалось, что это ключи от моих сокровищ. Настоящей связки он, разумеется, никогда не видел, и ключи изобразил несуществующие. Он и предположить не мог, что много лет спустя после бесславной гибели портрета при пожаре я облекусь в мантию и обзаведусь связкой призрачных ключей, звон которых слышен лишь мне самому.

В доме появились новые жильцы, привезли детей, и от шума я был вынужден спасаться в подвале. Тогда выяснилось, что я способен понимать не только родной язык и латинские афоризмы. Это было неожиданным и приятным преимуществом бестелесной жизни. Дети выросли, завелись новые дети, надстроили третий этаж, улица получила новое название, потом случилась война, в дом попало огромное каменное ядро. После замирения развалины разобрали, но погреба не тронули, а возвели над ним новое здание. И опять рождались дети, помирали старики… да! Один такой покойничек попытался было согнать меня с насиженного места. Не знаю, чем бы это кончилось, если бы его не забрали. Полагаю, что вниз.

Новая война погубила дом, и опять на его месте поставили другой, а погреб завалили песком и всякой рухлядью. Мне нужно немного пространства, я устроился в подходящей щели, а для прогулок избрал первый этаж, где была кондитерская. Я даже радовался тому, что сундучок мой теперь в совершенной безопасности, а в песке я нашел несколько старых ключей, так что уже имел неплохую связку.

И еще одна война случилась, но на сей раз дом уцелел, зато не уцелела улица. Когда стали заново отстраиваться, дом оказался в глубине двора. Подвала не трогали, он никому не был нужен — до поры. Однажды пришли люди и за несколько дней все расчистили. Потом другие люди принесли ящики и устроили в моем подвале склад. Стены их не интересовали, так что я без особой тревоги смирился с их присутствием.

Я вообще относился к людям спокойно, пугал их редко — только если совсем уже допекали меня своей суетой. Мне нравилось наблюдать за молодыми женщинами — это в моем положении было вполне допустимое скромное развлечение. Я никогда не любил шумных увеселений дурного тона, хотя в молодости был веселым и остроумным кавалером. Шутки мои, возможно, были более язвительны, чем полагается в светском обществе, но сейчас шутить не хотелось. Могу ли я определенно заявить, что заскучал? У меня было такое подозрение. Но каждому возрасту — свои скромные радости, и я с этим смирился, хотя смирение не входило, увы, в число моих добродетелей.

И вот в дом мой пришла беда.

Среди ящиков появилась женщина с громким голосом и быстрой речью. Таким голосом говорят только дуры. Им кажется, что чем громче — тем убедительнее. Обычно на складе я слышал только мужскую речь, в меру приправленную руганью, и не слишком огорчался — чего же еще ждать от полупьяных грузчиков?

Некоторое время спустя ящики были вынесены из подвала, и тогда она снова заявилась с каким-то полупьяным субъектом самого плебейского вида. Я не сразу догадался, что они сговариваются о приведении моего подвала в божеский вид, о починке пола, штукатурке стен, белении потолка и прочих важных делах. Я бы не доверил субъекту и вытаскивание ржавого гвоздя из стенки. И мнение мое о том, что женщина дура, получило еще одно подтверждение.

Чинили мой подвал с множеством приключений, которые наконец привели меня в бешенство. Единственное, что утешало, — работники были достойны своего предводителя и не делали ничего лишнего, так что стена, в которой скрыт мой сундучок, совершенно не пострадала. Я и сам принял кое-какие меры. Прожив столько лет в своем теперешнем образе, я кое-чему научился — скажем, знал, как создавать загадочный подземный стон и чем отвлекать внимание от нужных предметов, чтобы они казались потерянными. Работники поняли, что в подвале шалит нечистая сила, но постарались не слишком ее тревожить, только замазали щели, кое-как заделали дыры и навели наружный глянец. Наконец женщина рассчиталась с ними и сама водворилась в подвале.

Места у меня там немного, и это немногое место она поделила перегородками, отчего образовались какие-то жалкие конурки. Первая от входа были прихожей, там моя дура установила вешалку-стояк, два стула, столик с журналами между ними, зеркало, бра, и все это очень небольшое, стоящее тесно. Я заглянул в журналы и ужаснулся — настало время, когда издают целые альманахи для особ легкого поведения. Там целые страницы посвящались духам, пудре, каким-то неслыханным притираниям, а вместо нравоучительных статей я обнаружил целую диссертацию на тему, как удержать при себе женатого любовника.

Из прихожей можно было попасть в комнату более просторную. Посередине стоял стол — круглый, покрытый бархатной вишневой скатертью, на нем лампа под огромным цветастым абажуром с желтой бахромой и разнообразные шкатулочки. Возле большого стола имелся еще один, пониже, на колесиках, и сразу было видно, что его старались сделать незаметным. На втором столе дура моя разместила телефон и папки с бумагами, электрочайник и посуду. За ним в углу приютился маленький холодильник. Кроме того, она поставила два очень удобных кресла и табуретку у стены.

Окно в моем погребе было именно такое, как полагается в погребах — под самым потолком, длинное и узкое, не более фута. Дура долго думала, как с ним обойтись, наконец притащила и повесила синие шторки с золотыми звездами. Тут я почуял неладное. А когда она приклеила к перегородке огромнейший круг Зодиака, я уже стал догадываться о постигшем меня несчастии.

Образовались в подвале и еще два помещения, оба такой величины, что человеку там не повернуться. Попасть в них можно было из большой комнаты. Первое я в целом одобрил — там дура устроила довольно опрятное отхожее место, вот только входить туда следовало задом, это был единственный способ удачно сесть на фаянсовую чашу. Второе помещение меня сильно озадачило, я даже заподозрил, что у нее хватило ума оборудовать для меня спальню. Только существо, проходящее сквозь стены, могло благополучно войти туда и лечь на довольно высокое и узкое ложе, занимавшее почти все пространство.

Конец ознакомительного фрагмента.