Пропавшая сестра

Дайна Джеффрис, 2019

Бирма. 1930-е годы. Начинающая певица Белл Хэттон приезжает из Англии в Рангун, где получает работу своей мечты в варьете при фешенебельном отеле. Казалось бы, впереди безоблачное будущее, но жизнь преподносит девушке неприятный сюрприз. В вещах своих покойных родителей она находит вырезку из газеты 25-летней давности со статьей об исчезновении их новорожденной дочери Эльвиры. Отчаянно пытаясь выяснить судьбу сестры, о существовании которой Белл даже не подозревала, она начинает задавать вопросы, но в ответ получает противоречивую информацию и откровенные угрозы. На помощь Белл приходит американский журналист по имени Оливер. Может ли она доверять внезапно вспыхнувшему чувству к Оливеру? Что на самом деле произошло с Эльвирой? И есть ли у Белл шанс найти пропавшую сестру? Впервые на русском языке!

Глава 15

Диана, Челтнем, 1921 год

Человек в темно-синем макинтоше поднимается по лестнице. Как же мне сейчас не хватает Симоны! Помню, вскоре после родов, когда мое душевное состояние никуда не годилось, она принесла подарок для Эльвиры: красивую серебряную погремушку. Вещица была настолько прелестной, что я поверила словам подруги. «Мрачные времена непременно пройдут», — говорила она. Симона была медсестрой и всегда отличалась умением видеть светлую сторону жизни. Сейчас она бы знала, что́ сказать человеку в макинтоше. Мне же на ум не приходит ничего, кроме желания убежать и закрыться в ванной, хотя я сознаю, что так делать нельзя. В голове стойко засела мысль: чем безумнее мое поведение, тем это лучше для окружающих.

Человек поднимается на площадку и протягивает руку:

— Здравствуйте, миссис Хэттон. Я доктор Уильямс.

— Я знаю, кто вы, — говорю я, узнав этого пронырливого седовласого человека с водянистыми голубыми глазами. — Мы уже встречались. Вы занимаетесь сумасшествием.

— Так оно и есть, хотя нам предпочтительнее называть эту профессию «психиатр». Вы разрешите войти в вашу комнату?

Он кивает на дверь комнаты, затем улыбается, скрещивает руки на груди и изучающе смотрит на меня.

Мы входим. Он садится на стул возле кофейного столика.

В комнате вдруг делается душно. Мне хочется выглянуть в окно. Я подхожу к окну, поворачиваясь к доктору спиной.

— Хотелось бы узнать, как на вас действует новое лекарство. Веронал чуть сильнее горчит, зато переносится легче, нежели бромиды. К тому же у него нет их стойкого неприятного вкуса. Вы принимаете таблетки ежедневно?

Я поворачиваюсь и киваю. Всем нам порой приходится лгать.

— Веронал вызывает у меня сонливость, — отвечаю я, вспоминая ощущения после нескольких проглоченных таблеток.

— А что-то еще вы чувствовали?

Я качаю головой. Он смотрит на меня с недоверием.

— Вам не повезло, — говорит доктор Уильямс.

Я сердито делаю резкий шаг в его сторону:

— Не повезло? Мы теперь так называем потерю ребенка? Вы еще скажите: «Очень не повезло, но не расстраивайтесь. Вы же можете зачать и родить другого».

— Но вы и родили другого.

— Суть не в этом.

— Почему бы вам не присесть рядом со мной? Расскажите, в чем, по-вашему, суть.

Я думаю над его словами. Не правда ли, странно, что обычно знаешь, кому доверять? Этот разговор никоим образом не заставит меня изменить мою точку зрения.

— Пожалуйста, миссис Хэттон. — Он вымученно улыбается, словно улыбка — нечто чуждое для него.

— Ладно.

Я сажусь напротив него, спиной к окну, и начинаю пристально разглядывать его лицо. Довольно приятное, хотя на редкость заурядное. Вежливым, заученным движением он снимает очки и вновь водружает их на нос. Я думаю о том, как мне хочется красоты, и в то же время ухитряюсь улыбаться доктору.

— Ваш муж говорил мне, что вы не выходите из дому.

Я пытаюсь ответить сдержанно, однако в конце проигрываю сражение и раздраженно встаю:

— Вы опять повторяете нелепые сказки? Муж ошибается. Я бываю в парке, причем часто. Мне нравится смотреть, как няни катают коляски.

— В самом деле?

Я ощущаю его раздражение, хотя и скрытое.

— Думаете, я лгу? — резко спрашиваю я.

Разве я могу рассказать ему правду? Ну как я скажу этому доктору, что мне страшно покидать дом? Одна мысль об этом вызывает у меня сильнейшую дрожь во всем теле. Я плюхаюсь на пол и хватаюсь за ножки стула, дабы почувствовать, что я по-прежнему на земле, а не унеслась неведомо куда.

— Разумеется, нет, — покачав головой, отвечает он. — Присядьте, пожалуйста.

Он ведет себя со мной очень осторожно. Даже настороженно. Мне не нравится это его чувство… снисходительности, вот как оно называется.

— Я прекрасно себя чувствую, — говорю я и направляюсь к двери, полуобернувшись к нему и следя за его реакцией.

Доктор Уильямс откашливается. На лице вновь появляется эта отвратительная улыбка.

— Вас не затруднит ответить на мой вопрос? Когда вы в последний раз выходили из дому?

Я таращусь на него и бубню:

— Я была в парке. Никто не видел, как я покидала дом, оттого они и не знают. — Я ловлю себя на том, что говорю тоном обиженного ребенка, и меняю интонацию. — Простите, я не хотела говорить вам резкости.

Доктор Уильямс глядит в пол, затем снова на меня:

— Эти голоса… что они говорят?

От удивления я не знаю, как ответить. Раньше никто не расспрашивал меня об этом. Я возвращаюсь на стул. Прежде врачи добивались, чтобы я сделала вид, будто эти голоса нереальны.

— Значит, вам известно…

— Нет, потому я и спросил.

— Они говорят разное.

Не хочу ему рассказывать, что порой они меня пугают, иногда смеются надо мной или обвиняют в чудовищных поступках. Иногда они шепчут, и я вынуждена замирать на месте, чтобы расслышать их слова. Да, вынуждена. Нет ничего хуже, чем знать, что голоса звучат во мне, и не иметь возможности услышать яд, который они льют мне в уши.

Доктор Уильямс кривит рот, делает более продолжительную паузу и возобновляет разговор:

— Я хотел бы поговорить с вами о Грейндже. Возможно, вы уже знаете, что так называется частная клиника в Даудсвелле. Я…

Вот оно что. Вот истинная цель его визита. Как мне сейчас нужна Симона рядом! Когда, ну когда же она приедет?

— Нет! — выпаливаю я. — Я не поеду.

— Никто и не заставляет вас туда ехать. Просто у нас с вашим мужем сложилось впечатление, что здесь вам очень одиноко.

— А если я откажусь?