Стратегический диалог. Мемуары дипломата

Дай Бинго, 2022

«Стратегический диалог» – уникальная книга воспоминания дипломата Дай Бинго, который был послом, спецпредставителем китайского правительства, заместителем министра иностранных дел КНР, членом Госсовета. Дай Бинго участвовал в переговорах с государственными деятелями, политиками, экспертами СССР – России, США, Японии, Индии, Северной и Южной Кореи, Франции, многих других стран и международных организаций. Книга адресована всем, кто интересуется новейшей историей и внешней политикой Китая, особенностями китайской дипломатии, ее подходами к разрешению сложнейших международных проблем и кризисов. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Глава первая

Я вышел из Великих гор

НАША МЕСТНОСТЬ НАЗЫВАЕТСЯ ЮНЬНАНЬ-ГУЙЧЖОУСКИМ НАГОРЬЕМ. ТАМ ВЫСОКИЕ ГОРЫ И ГУСТЫЕ ЛЕСА, И ПОЧТИ ВЕЗДЕ БЕЗЛЮДНО. ИЗВИЛИСТЫЕ ДОРОЖКИ ПЕТЛЯЮТ МЕЖ ГОР-УЗЕНЬКИЕ ТРОПИНКИ, КРАЯ КОТОРЫХ ЗАРОСЛИ БУРНОЙ ПОЛЫНЬЮ. МОЖНО ДОЛГО ИДТИ ПО ДОРОГЕ И НЕ ВСТРЕТИТЬ НА ПУТИ НИ ЕДИНОЙ ДУШИ.

16 марта 2013 года в 16.08 я вышел из своего рабочего кабинета в резиденции «Чжуннаньхай», поставив точку в своей почти полувековой дипломатической карьере, и стал пенсионером. А 27 марта я вернулся на родную землю, которая взрастила меня и с которой я простился много лет назад. Именно из этих Великих гор я вышел в возрасте восемнадцати лет, потом добрался до Пекина, чтобы когда-нибудь шагнуть за пределы Китая. Я побывал во многих странах мира, я любовался красотами нашей планеты. Все страны хороши по-своему — и большие, и маленькие, и бедные, и богатые, и могущественные, и слабые, но для меня Родина всегда оставалась самой прекрасной, самой близкой моему сердцу.

Лю Бовэнь (советник основателя династии Мин Чжу Юаньчжана) как-то писал: «К югу от Янцзы текут сотни рек, в Гуйчжоу и Юньнане высятся тысячи гор». Именно среди этих «тысяч гор» я и родился в марте 1941 года на горе Шамушань в маленькой горной деревушке Дуймацунь уезда Иньцзян^[2] провинции Гуйчжоу. Недалеко оттуда расположена буддийская святыня, горы Фаньцзиншань: в ясную погоду можно увидеть их блестящие пики. Фаньцзиншань покрыты девственным лесом, который простирается на пятьсот с лишним квадратных километров, — настоящее зеленое сокровище, которое мы вряд ли встретим где-либо еще в этих широтах.

Иньцзян считается старым революционным районом, где высоко ценятся традиции освободительного движения. Он также широко известен как родина каллиграфии, здесь родились несколько великих мастеров этого искусства. Например, табличка с названием на воротах парка Ихэюань в Пекине — это произведение иньцзянского каллиграфа Янь Иньляна. Уже несколько веков в нашем уезде стоит павильон Вэньчана, названный в честь мифического покровителя просвещения.

Иньцзян расположен в отдаленном от цивилизации уголке Китая, но когда-то здесь проходил важный торговый путь: отсюда китайские чай, шелк и фарфор отправлялись в страны Южной Азии. В пятидесятые годы первый премьер-министр Индии Джавахарлал Неру в своем разговоре с Чжоу Эньлаем^[3] вспоминал, как в юности он вместе с индийским торговым караваном приезжал в древний городок неподалеку от наших мест.

Моя родная деревня (гора Шамушань, деревня Дуймацунь уезда Иньцзян провинции Гуйчжоу)

Встреча со старшим поколением родной деревни по возвращении домой после выхода на пенсию. Март 2013 г.

Отец и мать

Предки рода Дай происходят из района Цзиань провинции Цзянси. Они перебрались в Гуйчжоу где-то в конце эпохи Мин и смешались с местным населением.

Моего деда звали Дай Жугуй. Он был добрым человеком, на моей памяти дед ни разу не выходил из себя и не сердился. Бабушка носила фамилию Жэнь и не имела имени, поэтому ее называли Дай Жэныпи («Дай по фамилии Жэнь»). К пятидесяти годам она совсем ослепла. Дед с бабушкой ушли из жизни в возрасте чуть более шестидесяти лет.

Моего отца звали Дай Хэндэ. Он носил второе имя Цзиньсю и был старшим сыном в семье Дай. Говорили, что только один Дай из поколения моих прадедов получил степень сюцая^[4], а после него все были сплошь простые земледельцы. Когда отцу исполнилось восемнадцать лет, дед затеял раздел имущества, но семья продолжала жить вместе. Старый дом семьи Дай представлял собой деревянное строение из трех крыльев: мы жили в восточном крыле, дед — в западном, а посередине нас разделял зал. На верхнем этаже жил еще прадедушка, так что под одной крышей проживали четыре поколения.

Отец какое-то время брал частные уроки, и в нашей деревне все считали его ученым. Сначала мы арендовали чужую землю для посевов. Потом отец стал ходить в окрестные уездные городки и продавать поваренную соль и холстину, зарабатывая на разнице в цене. В гуйчжоуских поселках тогда орудовали разбойники: многие мелкие лавочники подвергались набегам и часто возвращались домой в одном исподнем, успев ухватить с собой только палку коромысла. Отцу повезло, ему не довелось встретиться с грабителями. Еще до освобождения Китая^[5]своим упорным и тяжким трудом он все-таки сумел заработать на несколько участков земли. Один из них был достаточно крупным, и когда после 1949 года общество стали делить на классы, нас причислили к крестьянам-середнякам. Теперь мы кормились из двух корзин^[6].

Мое детство было тяжелым. Когда я закончил среднюю школу, отец продал одну из наших свиней, чтобы дать мне возможность продолжить обучение. Он говорил: «Маленький мой, если ты согласен хорошенько попотеть и выучиться, то я горы сверну, чтобы дать тебе все это. Но уж если ты с учебой не справишься, меня винить не надо». Думаю, что, не будь у меня такой отцовской поддержки, я бы вряд ли доучился в старшей школе. Отец был очень сильным человеком, насколько я помню, он плакал всего однажды. Возможно, тогда его кто-то сильно оскорбил.

Отец всегда требовал от нас очень многого и в учебе, и в труде. Обычно после ужина он слушал наше чтение наизусть, а если мы что-то забывали, отвешивал затрещины или вообще выставлял на улицу. Мне было всего пять лет, когда отец отправил меня работать в поле. В свой первый день голенький я вместе со взрослыми высаживал рисовые ростки. Иногда, когда приходила страдная пора, отец еще затемно вытаскивал меня и моего старшего брата из кроватей, и мы шли за ним обрабатывать землю. Втроем мы еще час или два трудились под звездами, пока наконец не рассветало. Летом мы, не разгибаясь, пололи сорняки на рисовых полях, а потом со спины облезала обожженная солнцем кожа. В осенние и зимние месяцы мы с братом собирали хворост на всю семью. Все эти пережитые тягости крестьянской жизни приучили меня к изнурительному труду. Отец любил выпить на ярмарках, а потом пьяный возвращался домой и срывался на всех. Однажды, придя домой после работы, я стал просить его пить поменьше, но он не пожелал меня слушать и тут же вспылил: «Старик хочет выпить — тебе-то какое дело!» И все-таки, пусть отец порой и кричал на нас, в обычное время он был очень заботлив. Ребенком я часто болел, и он всегда просыпался затемно, чтобы приготовить для меня лекарство. Его суетящийся силуэт в лучах рассветного солнца стал самым ярким воспоминанием моего детства.

Отец Дай Хэндэ и мать Лю Чэнсян. 1974 г.

С матерью на площади Тяньаньмэнь в Пекине. 1972 г.

Мою мать звали Лю Чэнсян. Она была отменной швеей, вся моя школьная одежда была соткана и сшита мамиными руками. Отец с матерью были одногодками, а дома их семей отстояли друг от друга всего на шесть-семь ли^[7]. У родителей матери финансовое положение было попрочнее, чем в семье Дай. Мама вспоминала, как в год их свадьбы через уезд Иньцзян проходила Красная армия, направлявшаяся в Великий поход. Они разбили в деревушке лагерь, а проходя мимо наших дверей, говорили: «Земляки, не бойтесь!» Иньцзян стал местом соединения Второй и Шестой армий. В 1979 году уездное правительство поставило памятник в честь этого события.

Мама была очень трудолюбива, следила за чистотой и прекрасно готовила. Я и сейчас могу почувствовать на языке вкус тех лет, такой же яркий, как мои чувства к маме. Она была прелестной женщиной с забинтованными ножками и кротким нравом, вот только не знала грамоту и не получила хорошего воспитания. Внешностью и характером я пошел в нее, тогда как брат был больше похож на отца. В моих детских воспоминаниях родители не покладая рук трудятся с утра до вечера. Мы уже ложились спать, а мать все продолжала возиться с тканями, да отец во дворе косил траву для свиней. Проснувшись утром, мы обнаруживали, что они уже встали и принялись за работу. Помню, как мама сидела за станком и вертела челнок: от усталости у нее слипались глаза и голова клонилась книзу, как у курочки, клюющей зерно. Каждый вечер я погружался в сон под мерное жужжание этого станка. Когда я учился в шестом классе начальной школы, то каждую неделю возвращался домой, и я отчетливо помню, как мама в ночи вылавливала вошек с моей одежды, обдавала ее кипятком, сушила на бамбуковой жаровне и снова отправляла меня учиться.

Помимо меня в семье были еще старший брат, два младших брата и две маленькие сестренки. Поскольку мальчиков хватало, меня чуть было не отдали живущей по соседству тетке. Отец даже успел согласиться, что я должен расти в той семье и продолжать их род, но я заупрямился намертво. Сейчас всех наших младшеньких уже нет в живых, остались только мы со старшим братом.

Самый младший из нас всю жизнь занимался земледелием. Однажды случился пожар, который постепенно охватил деревню и уничтожил все дома. Эта участь не миновала и наше старое жилище. После пожара братишка повсюду искал ненужные кирпичи и стаскивал их в кучу, чтобы построить новый дом. Наверное, он тогда и надорвался, да к тому же часто выпивал местный самогон — сжег себе желудок и заболел раком. Я повез его на лечение в Пекин и принялся искать деньги на операцию, но врач сказал, что уже поздно, ничем помочь нельзя. Мне оставалось только в слезах везти брата домой. После возвращения он мучился от нестерпимой боли и утопился, не сказав никому ни слова. На момент смерти ему было всего сорок лет. Его жена вышла замуж второй раз, а дети остались на воспитание старшему брату, сестренкам и мне.

Второй младший брат окончил среднюю школу и остался в деревне, где стал преподавать в местной школе. Он был хорошим учителем и приятным человеком. Как-то он подхватил воспаление легких, но не долечился и поспешил выйти на работу. В результате его болезнь обострилась и переросла в туберкулез. Обеспокоенный отец принялся водить его по врачам, но все было безрезультатно. Когда брат умер, проводить его в последний путь пришли несколько сотен человек, и все они говорили, что он был прекрасным человеком, каких мало на этом свете.

Старшая из моих сестер осталась без образования, наверное, потому что тогда больше ценились мальчики, а девочками пренебрегали. В трудные времена, когда еды не хватало, она думала прежде всего об отце и матери и всегда припасала для них что-нибудь съестное. В конце концов у нее начался гепатит, который быстро прогрессировал в цирроз печени. Сестра умерла, еле успев справить свое тридцатилетие. На тот момент я уже работал в Пекине. Вернувшись домой, я пошел на могилу сестренки и горько расплакался. Родители здравствуют, а сестры и двух братьев уже нет с нами… Где это видано, чтобы родители хоронили своих детей!

У второй сестры судьба сложилась чуть менее печально: недавно она умерла от рака в возрасте пятидесяти восьми лет. Перед смертью она работала медсестрой в уездной больнице.

Старший брат родился раньше меня на три года. После образования Китайской Народной Республики, когда в нашем уезде впервые появилась средняя школа, он был в числе первых записавшихся. Закончив обучение, брат сначала какое-то время занимался преподаванием в деревушке в десяти с лишним километрах от нашего дома, а потом присоединился к гидротехнической рабочей бригаде. Тогда ему было всего пятнадцать лет. Затем он поступил в Гуйянское училище водного хозяйства и, отучившись, решил поступать в университет, но я разделял то же стремление, а наша семья не потянула бы сразу двух студентов. Ему оставалось довольствоваться спецкурсом. До самой пенсии брат проработал техником гидроэлектрических систем.

В моем детстве об электрическом освещении не было и речи, да что там, в доме не нашлось бы даже керосинки. По вечерам мы читали при свете масляной лампы: обдирали лучину, обнажая ее мягкий стержень, погружали фитиль в плошку с тунговым маслом и поджигали его. Это был по-настоящему тихий огонек… Как ни странно, при таком тусклом свете я отнюдь не стал близоруким, зрение начало постепенно падать только после того, как я поступил в университет. Думаю, это было связано с недостаточным питанием: мое обучение пришлось на те самые три года стихийных бедствий — Великий китайский голод (1959–1961).

После учебы мы с братом уже не могли трудиться в поле с родителями, но они никогда не жаловались. Да и потом, когда мы вышли на работу, если им случалось заболеть, они старались не упоминать об этом, чтобы лишний раз не беспокоить нас. Однажды отец тяжело заболел и чуть не умер, но даже тогда он молчал до последнего, не хотел отвлекать меня от службы. Покинув отчий дом в стремлении к знаниям в 1959 году, я очень редко приезжал повидать родителей. Я был у них как-то в 1974-м и потом в 1989-м, но в прошедшие между ними пятнадцать лет домой не возвращался. Сначала просто не было денег на эту поездку, а потом из-за рабочих хлопот не оставалось времени. К счастью, родители мыслили прогрессивно и хорошо понимали характер моей работы.

Фото в традиционной одежде родного края — национальном костюме народности туцзя

Отец скончался в 1990 году, мать — в 1991-м. Оба раза я не успел на их похороны, о чем страшно сожалею. Когда весть о смерти отца дошла до посольства КНР в Венгрии, моя супруга молчала об этом целую неделю. Я чувствовал, что она что-то недоговаривает, и наконец она сдалась под натиском моих вопросов. Я долго скорбел, но взял себя в руки и отправился заниматься текущей работой. Быть дипломатом — это особая миссия, и многим моим коллегам тоже случалось оказаться в подобной ситуации. Нельзя одновременно быть почтительным сыном и достойным гражданином своей страны — тут уж ничего не поделаешь. В свой последний приезд к родителям я был поражен тем, как они состарились, и решил остаться подольше, чтобы позаботиться о них. Я пробыл дома четыре дня. Отец хотел, чтобы я сходил с ним посмотреть на могилу, которую он для себя выбрал, но я не пошел, решил, что еще успеется. Родители умерли друг за другом, и их похоронили рядом. Могила находится наверху, на склоне горной долины, откуда открывается прекрасный вид на окрестные просторы. Еще в детстве мы знали, что это волшебное место: ведь даже в разгар зимы там никогда не лежал снег, и никто не мог объяснить почему. Наверное, отец выбрал это место, потому что боялся замерзнуть и решил, что там им будет потеплее.

На бесконечной дороге знаний

Осенью 1952 года я поступил на обучение в полную начальную школу поселка Баньси, который находился в пятнадцати ли от нас.

В те времена пятый класс начальной школы и выше назывались высшей ступенью, а все до четвертого класса включительно — малой. Если в школе вели занятия для пятых и шестых классов, то она считалась полной, если нет — малой начальной. В нашей деревне только три человека отучились в школе, и то всего три года, поэтому получили только малый начальный уровень образования. Я помню, как мы пришли записываться в школу, и я сказал, что хочу ходить в пятый класс. Как назло, пятого класса в том году не было, только шестой. Брали туда по результатам вступительного экзамена, который мы и пошли втроем сдавать. Успешно сдали двое, и я был одним из них.

Сейчас я понимаю, что смог сразу поступить в шестой класс полной начальной школы во многом благодаря тому, что достаточно рано освоил грамоту. Как-то раз во время уборки я случайно наткнулся на книги, по которым занимался в домашней школе. В период «культурной революции»^[8] все они были причислены к категории «четырех пережитков»^[9], и если бы мой отец, рискуя жизнью, не спрятал их у себя, они давно бы превратились в пепел в руках цзаофаней^[10]. Ему удалось спасти пять или шесть книг из домашней школы: «Да сюэ» («Великое учение»), «Чжун юн» («Срединное и неизменное»), «Лунь юй» («Суждения и беседы»), «Мэн-цзы» и что-то еще. Они были скреплены прошивкой, их титульные листы потемнели от времени.

Глядя на эти книги, я невольно вспоминаю, как учился в домашней школе. Рядом с нами жил мой дядя (младший брат деда), который занимался преподаванием. Не имея собственных внуков, он очень любил нас с братьями. Однажды, когда он отправлял меня на занятия, я закапризничал, потому что не хотел идти. Тогда дядя схватил меня за ухо и силком притащил в класс.

Я был совсем маленьким, когда стал ходить в домашнюю школу, и наставники не требовали от меня понимать содержание книг, нужно было просто учить их наизусть. На моих учебных пособиях остались красные пометки, а в конце стояла печать: «Дай Бинго изучил и освоил в таком-то месяце такого-то года». «Изучил и освоил», видимо, значит, что я их вызубрил.

Среди четырех отцовских книг, что я изучил, сохранился и листок со стихотворением, которое я написал примерно в девять лет:

Небесное облако белой точкой

Мечется между западом и востоком.

Косые лучи сквозь тумана клочья

Бьют из-за синей горы бесконечным потоком.

Мое счастье, что я так рано оказался в домашней школе и освоил основы филологии. Иначе мне бы никак не удалось поступить на высшую ступень.

Уже с начальных классов мое образование было достаточно традиционным. Тогда особое значение придавалось формированию правильных политических и моральных взглядов у юного поколения. Поэтому на каникулах мы каждую неделю приходили в школу на день пионера. Я даже оформил подписку на журнал «Хун линцзинь» («Красный галстук») и регулярно просматривал его. Первой прочитанной мной книгой стала «Лю Хулань», за ней последовали «Горы Цзяншань длиной в три тысячи ли», «Дун Цуньжуй», «Хуан Цзигуан»^[11] и прочие. Наш классный руководитель начальной школы, которому сейчас уже перевалило за девяносто лет, вспоминает случай, как однажды во время уборки я нашел три цзяо^[12] и отдал их учителям.

Хотя начальные школы горных районов Гуйчжоу не взаимодействовали с Советским Союзом напрямую, наша тогдашняя жизнь несла в себе отпечаток советского строя. Можно сказать, что все мое поколение выросло в атмосфере дружбы Китая и СССР. С первых классов наше образование и воспитание было пропитано идеями этих добрососедских отношений. С девяти до восемнадцати лет каждый человек переживает важнейший период формирования мировоззрения и личных ценностей, значительное влияние на наше взросление оказали знания, полученные и в начальной, и в старшей школе, а также царившая в обществе атмосфера советско-китайской дружбы.

В первых классах учителя часто отправляли нас на ярмарку распространять важнейшую идею: «Мы освободились — создан Новый Китай!» Советский Союз выступал в роли нашего старшего товарища, его настоящее было нашим будущим. Мы верили, что в Китае тоже скоро будут тракторы, в каждой деревне! Мы заживем счастливо: электричество и телефон — в каждый дом! Всем по рюмке водки, чашке риса и куску мяса! В общем, нас ожидала сладкая жизнь. Я ясно помню зиму, когда я перешел на последнюю ступень начальной школы. Тогда шли сильные снегопады. Учителя отправили ребят постарше по деревням пропагандировать советско-китайскую дружбу. Валил снег, и на горных дорожках было скользко, мы топтали горные хребты босыми ногами, но все были страшно довольны. Позднее я вступил в школьную Ассоциацию советско-китайской дружбы, мне выдали членский билет и прикололи нагрудный значок, на который я никак не мог нарадоваться. Однажды, еще в начальной школе, я даже написал эссе-оду Сталину, что-то вроде стихотворения, а строчки расположил лесенкой в стиле Маяковского. Понимаете, насколько любили Союз и советских людей в Китае?! Насколько тесны были советско-китайские отношения!

Иосиф Сталин ушел из жизни 5 марта 1953 года. Я тогда гостил в городе у тетки и развлекался игрой на эрху. У меня только-только начало получаться, как к нам ворвался районный чиновник. Он строго отчитал меня: «Такой час, а ты вздумал на эрху бренчать! Ты вообще знаешь, что товарищ Сталин скончался?!» В те времена китайское общество относилось к Советскому Союзу и его руководителям с огромным уважением, а Сталин в глазах китайцев был практически богом. Играть на музыкальном инструменте в день его смерти считалось чрезвычайно легкомысленным занятием и серьезным проступком.

Когда я окончил начальную школу, пришла пора обеспечивать себя самому. На первой ступени средней школы сводить концы с концами по-прежнему было непросто. Учителя стали собирать по четыре юаня в месяц на питание, а тех, кто не сдавал, переставали кормить. В особо трудных случаях школа могла добавить один-два юаня, но никогда не покрывала эти расходы полностью. Однажды меня вдруг перестали кормить, и пришлось с пустым животом идти сорок с лишним километров по горам до дома. Увидев мать, я зарылся ей в колени и заплакал. Она тут же нашла, где взять в долг, чтобы я смог сдать деньги на питание.

Окончив первую ступень средней школы, я встал перед дилеммой: идти на высшую ступень или получать педагогическое образование. Я и не мечтал заняться дипломатией, в будущем хотел стать простым учителем. Поэтому выбор пал на педагогический курс. Педагогов тогда обучали бесплатно, а по окончании курса еще и распределяли на работу, так можно было пораньше начать зарабатывать и кормить семью. Отец специально обратился с этой просьбой к моему классному руководителю, но тот уперся намертво: заявил, что я еще слишком маленький, и, никого не спросив, записал меня на высшую ступень. Я успешно сдал экзамены, но обучение проходил уже не в нашем уезде. Тогда на девять уездов, относившихся к району Тунжэнь провинции Гуйчжоу, было всего три средних школы с высшей ступенью. В нашем уезде Иньцзян такой школы не было, и часть поступивших отправили учиться в уезд Сунтао — за целых триста ли от дома.

Новое здание начальной школы Дуймаси. Старое здание тех лет не сохранилось

Учиться так далеко от дома оказалось очень трудно. Я мог позволить себе вернуться домой только один раз за семестр. В первые годы после становления Нового Китая во многих районах еще не успели проложить государственные дороги, да и о транспорте речи не шло. Путь от школы до дома приходилось преодолевать пешком и, как правило, босиком. Я шел по три с лишним дня, по вечерам останавливаясь на постоялых дворах, чтобы дать отдых ногам.

Наша местность называется Юньнань-Гуйчжоуским нагорьем. Там высокие горы и густые леса, и почти везде безлюдно. Извилистые дорожки петляют меж гор — узенькие тропинки, края которых заросли бурной полынью. Можно долго идти по дороге и не встретить на пути ни единой души. Это было настоящее испытание, путешествие за три-девять земель. Недавно я ездил домой на машине и специально проехался от деревни до уезда Сунтао, на что ушло больше трех часов. Даже сейчас, передвигаясь по трассе, приходится тратить так много времени, а ведь раньше не было ничего и похожего на дорогу! Я ехал в машине, смотрел на проплывающую за окном картину и молча размышлял: вот она, эта дорога, которую за три года и шесть семестров учебы на высшей ступени средней школы я полностью прошел шесть раз! Как-то раз мы отправились домой на каникулы, и по пути я вдруг побелел и покрылся испариной. Ребятам, которые шли вместе со мной, пришлось по очереди тащить меня на спине — так мы преодолели несколько десятков ли по горам. Такие вот невзгоды и тягости нам приходилось преодолевать. Современным детям подобное и не снилось. С самых малых лет мы помногу ходили босиком по горным тропинкам, отчего пальцы на ногах стали кривыми.

На высшей ступени в программе появился иностранный язык, то есть русский. Однако наши уроки не соответствовали никаким стандартам, и мы выходили весьма посредственными знатоками. По слухам, наш учитель вернулся из Синьцзяна, где получил только базовые знания. На уроках он любил поболтать о том о сем, потрепаться на отвлеченные темы — ничего путного. Только в конце второго семестра второго класса высшей ступени школа все-таки получила для нас преподавательницу, которая только-только выпустилась из Гуйянского педагогического института. Ее звали Чэнь Тинхуа, родом она была из Чэнду. С тех пор мы, можно сказать, встали на правильный путь в изучении русского языка.

После окончания средней школы нужно было выбрать специальность и подать заявление на обучение в вузе. Я смутно представлял себе, что же делать дальше, и заполнил заявление в Сычуаньский университет на факультет иностранных языков по специальности «Русский язык и литература». Кажется, это было мое третье заявление. Мы заполняли заявления самостоятельно — некому было помочь нам с выбором, даже родителей рядом не было. А если бы и были, как крестьяне могли принять такое решение за нас?

Когда закончились вступительные экзамены, я, будучи уверенным, что не смогу поступить, сразу же уехал домой и принялся за работу. Как-то раз, пропалывая сорняки, я захотел пить, набрал воды из горного источника и подхватил дизентерию. Постоянный полевой труд и расстроенный желудок истощили меня так, что я даже забыл, что вообще собирался куда-то поступать.

Выпускник высшей ступени средней школы. 1959 г.

С одноклассниками по начальной ступени средней школы в уезде Иньцзян. 1980-е гг.

Однажды во время очередной прополки я распрямился, чтобы перевести дыхание, и вдруг подумал, что результаты экзаменов уже наверняка известны. Тогда я попросил младшего брата: «Когда поедешь в город на ярмарку, посмотри, пожалуйста, не пришел ли приказ о зачислении». Сельская система социального обслуживания была еще совсем не развита: почтовые отделения на местах не утруждали себя доставкой писем и газет. Если кому-нибудь приходило письмо, его бросали в общий ящик, висевший на наружной стене почты, так что любой мог свободно подойти и забрать что хотел. Добравшись до города, братишка тут же увидел мое извещение. Кстати, это служит очередным доказательством честного нрава местных жителей: бог знает сколько дней там провалялось это письмо, но никто его не тронул.

Приказ о зачислении в Сычуаньский университет привел меня в глубочайший восторг. Уже потом я узнал, что стал единственным учеником сунтаоской средней школы, поступившим в университет другой провинции в 1959 году. Сычуаньский университет тогда входил в число немногих ключевых университетов страны. Однако трудности тоже были: чтобы уехать в Чэнду учиться, требовались средства — по моим примерным подсчетам, больше сорока юаней, а таких денег у моей семьи не было.

Получив заветное письмо, я тем же вечером помчался занимать повсюду деньги. Родные тоже подсуетились, но наскребли всего двенадцать юаней. Мой дядя работал в городе, в снабженческо-сбытовом кооперативе, и имел с этого какой-то небольшой доход: он дал мне несколько пачек талонов на питание и немного юаней, но этого по-прежнему было слишком мало. Я отправился в районную администрацию и получил ответ: «Никто тебя не просил поступать в такую даль!»

Тогда я решил вернуться в школу и придумать какой-то выход из положения. Мне, парнишке семнадцати-восемнадцати лет, маленького роста да еще и довольно робкому, было страшновато одному идти больше трехсот ли по горным тропам. Кроме того, я как раз переболел дизентерией и был еще очень слаб. С каждым шагом свернутое за спиной одеяло все сильнее давило на плечи. Тем не менее за первый день я босыми ногами отшагал сто двадцать ли — даже не знаю, откуда силы взялись. А на другой день я поднялся среди ночи и прошел еще несколько десятков ли по темноте вместе с крестьянами, которые шли отдавать налог с зерна. Подняв голову, я наблюдал за луной в небесах: мы шли, и она двигалась с нами, такая настоящая и в то же время такая далекая.

Вот уж не ожидал, что, преодолев трехдневный путь до школы, я услышу от завуча ту же самую фразу: «А зачем надо было поступать в такую даль?» От этих слов у меня из глаз градом полились слезы. Ничего не ответив, я развернулся и ушел. Понятно, что и у школы тогда не было средств! Сорок юаней — немалая сумма, даже по меркам учебного заведения.

Я отправился просить помощи в отдел образования и культуры бюро комиссаров уезда Тунжэнь. Между Сунтао и Тунжэнем уже пустили транспорт, но мне не хотелось тратиться на дорогу, и я продолжил свое пешее путешествие — туда и обратно опять вышло больше трехсот ли. На счастье, эта прогулка оказалась не напрасной: бюро выделило мне пятнадцать юаней. Я был счастлив получить такое сокровище, но денег все равно не хватало, и я отправил домой телеграмму, попросив родных во что бы то ни стало раздобыть для меня еще немного. Уж не знаю, что придумали отец с братом, но им удалось кое-что достать. Новости о том, что я мечусь повсюду в поисках денег на оплату обучения, через моих одноклассников дошла и до преподавательницы русского языка Чэнь Тинхуа, которая поручила передать мне двадцать юаней. В то время она только начала работать, получая в месяц тридцать с небольшим юаней, так что для нее это была очень серьезная трата. Этот поступок я запомнил на всю жизнь. Учительница Чэнь говорит, что я потом вернул ей эти деньги, но это уже не отложилось в моей памяти. Когда ее перевели работать в Чэнду, она часто приглашала меня к себе в гости. Я невероятно ценю сложившиеся между нами теплые отношения учителя и ученика.

Поиск средств отнял у меня много времени, и когда нужная сумма была наконец собрана, в Сычуаньском университете уже начались занятия, а потому я спешно отправился в Чэнду. Однако в те времена выбраться из Гуйчжоуских гор было непросто: сначала на автомобиле через горы Сюшань до рек Цяньцзян и Пэншуй, а потом на деревянной лодке, курсирующей по реке Уцзян. По реке тогда ходили два вида судов: один — обычная открытая лодка из дерева, на веслах сидел простой люд, и она тащилась очень медленно, и второй, который называли цихуацзы, что значит «движимый паром», — это был быстрый пароход. Я добрался до причала слишком поздно: пароход только что отплыл, а следующий рейс был только через пять-десять дней. Оставалась обычная деревянная лодка. Мы спускались по реке целых два с половиной дня, пока наконец не прибыли в Фулин. Уцзян здесь впадала в Янцзы, и, сев в Фулине на большой паром компании «Минь-шэн», можно было подняться по течению и добраться до Чунцина. И вот я, мальчонка, выросший в горной гуйчжоуской деревне, который никогда не проделывал такой долгий путь, постигаю окружающий мир, кажущийся мне таким незнакомым. Стоит лишь закрыть глаза, и из глубин памяти тут же появляется паром «Миньшэн»: он издает протяжный гудок и движется вперед по бесконечной реке Янцзы.

Как только паром причалил к чунцинскому порту Чаотяньмэнь, я стремглав бросился на вокзал Сайюаньба покупать железнодорожные билеты до Чэнду. Направление Чунцин — Чэнду было тогда единственным в юго-западном регионе, и движение по нему пустили меньше десяти лет назад. Я встал в очередь за билетом, но, как назло, когда подошел мой черед, касса закрылась. Разнервничавшись, я вытянул руку, перегородил билетерше проход и принялся умолять ее сжалиться надо мной, но девушка была непреклонна. Я просидел в зале ожидания всю ночь и добрался до Чэнду только на следующий день, на девятый день учебного года в Сычуаньском университете. Все учителя и однокурсники уже решили, что Дай Бинго не собирается учиться. Несмотря на невзгоды моего пути и опоздание на учебу, я все же попал в университетские круги, о которых раньше не мог мечтать даже во сне. С тех пор моя жизнь изменилась навсегда.

В Сычуаньском университете

Сычуаньский университет был старейшим учебным заведением, воспитавшим немало известных людей: Чжу Дэ, Го Можо, Ба Цзиня, Тун Дичжоу, Чжоу Жучана, Бянь Чжилиня, Фэи Юланя, Чжу Гуан-цяня и многих других. После становления Нового Китая в стране насчитывалось всего семь ключевых университетов, они управлялись Министерством образования напрямую. Сычуаньский университет был единственным ключевым университетом общего образования на весь юго-западный регион. Факультет иностранных языков входил в число самых первых учрежденных университетом факультетов. В 1959 году на моем потоке впервые открылся набор на специальность «Русский язык и литература», набрались две группы примерно по двадцать человек. Студенческая жизнь оказалась непростой: уже на второй день учебы мы писали диктант, где я набрал всего два балла (из пяти). Это был незачет, что меня сильно расстроило.

Я стал одним из студентов Сычуаньского университета, а из обуви у меня были одни лишь матерчатые туфли, вручную сшитые мамой. Летом я решил их не трогать — боялся, что к зиме они совсем износятся, и потому частенько разгуливал босиком. Моя одежда тоже была сделана из маминого холста. Поскольку зимы в Чэнду темные и холодные, я, не выдержав морозов, отправился в лавку старьевщика и купил себе ватник, чтобы не мерзнуть. В группе нашелся добросердечный человек, который пожертвовал мне еще одну куртку. Никогда в жизни я не забуду этого студенческого единения душ.

Обычно на инязе преподавали специалисты из Советского Союза, но наше обучение, как назло, пришлось на период ухудшения советско-китайских отношений. Все советские преподаватели уехали, и с нами занимались китайские учителя, многие из которых были студентами, только что распределенными из Пекина. Однако с некоторыми советскими преподавателями мы поддерживали связь по переписке. Иногда они вкладывали в свои письма фотографии. Жаль, что впоследствии все эти письма потерялись. Поступив в университет, я по-настоящему почувствовал разлад в отношениях Китая и Советского Союза. Еще одним неожиданным поворотом стал экономический кризис, начавшийся в стране в это время, из-за чего поесть мяса было затруднительно.

Университетские годы навсегда останутся в моей памяти. Для нас, студентов со сложными семейными обстоятельствами, государство практически полностью брало на себя вопрос питания, а со стипендии можно было сэкономить еще немного денег на покупку словарей и учебных материалов. Я тогда очень любил читать и целыми днями носил с собой холщовый рюкзак: куда притащу его — там и сяду за книгу. После 1959 года экономическая ситуация в стране ухудшилась, многие мои одногруппники постоянно ходили голодными, у кого-то даже начались отеки. Только семь человек чувствовали себя как ни в чем не бывало, и я в том числе. Возможно, так сложилось из-за того, что я не вышел ростом, или потому что мне требовалось совсем мало энергии. Чтобы как-то бороться с проблемой, университет придумал «противоотечное средство»: всех загоняли в просторную парилку, где коптились лекарственные травы. Одним из ярчайших впечатлений этого непростого времени стало также распределение пайков в столовой. Это была почетная и священная миссия, выполнявшаяся студентами по очереди. Миска риса выдавалась на восемь человек, и при разделе требовалась особая аккуратность. Всегда находился тот, кто набирал себе порцию побольше или соскребал снизу лишнее. Еда тогда была на вес золота: каждая рисинка имела значение!

Этот период стал тяжелым испытанием воли и характера. Некоторые студенты не выдерживали голода и просто возвращались домой. За пять лет учебы я ездил в свою деревню всего один раз: поездка обходилась слишком дорого, я бы не потянул больше. Когда я подошел к порогу родительского дома, мама увидела меня, тощего и пожелтевшего, и оцепенела, она еле меня узнала, так сильно я изменился.

Это были летние каникулы 1962 года. Условия жизни в деревне тогда стали понемногу улучшаться. Меня принялись угощать всем самым вкусным, что только нашлось дома. Я целыми днями ел до отвала и спал, спал и ел — кончилось тем, что за полмесяца я набрал шесть килограммов! Когда пришло время возвращаться в университет, отец проводил меня до уездного города Сынань в сорока километрах от дома и посадил на машину. С собой он дал мне мешок жареного гороха и несколько маленьких стеклянных бутылок, наполненных белоснежным свиным салом. Это было что-то невероятное! Я брал в университетской столовой миску обжигающего риса, размешивал с ложечкой жира и посыпал солью… Аромат сводил с ума! Нынешней молодежи чужды подобные радости, а тогда для счастья было достаточно всего несколько бутылочек свиного жира.

Обязательным условием обучения в университете была работа на производстве: примерно по одному месяцу за семестр. Особенно активным считался период летнего сбора урожая, тогда нас отправляли в деревни на окраинах Чэнду жать пшеницу. Факультет иностранных языков даже устроил соревнование, чтобы узнать, кто жнет быстрее и больше остальных. Я вырос в деревне и был привычен к крестьянскому труду больше городских ребят. Мы вставали ни свет ни заря, перекусывали и отправлялись работать. На обед не прерывались, потому что еду нам привозили прямо в поле, так что мы трудились до самой темноты. Без воли и физической силы с такой изнуряющей работой было не справиться. Я уставал так, что не мог разогнуть ноги и поясницу. Сейчас я понимаю, что именно благодаря этой закалке в юношеском возрасте на протяжении последующей жизни все задачи, которые требовали от меня усилий духа и тела, казались пустяковыми. Ну подумайте, если я справился с такими трудностями, чего мне еще бояться?

Во время учебы в Сычуаньском университете. 1964 г.

Переписанный кистью отрывок из дневника Лэй Фэна — подарок моему однокурснику. 1964 г.

Когда мы учились в университете, Мао Цзэдун^[13] призвал всех подражать примеру Лэй Фэна^[14]. Мы, будучи студентами, с радостью откликнулись на этот призыв. Наша группа даже поставила поучительную пьесу о Лэй Фэне на русском языке. Пару лет назад один мой однокурсник прислал мне отрывок из дневника Лэй Фэна, который я переписал для него в 1964 году, и теперь я бережно храню его. Вот что там было написано: «Ах, молодость… Ты вечная радость! Но истинная молодость принадлежит тем, кто вечно стремится вперед и вверх, кто забывает себя в вечном труде, кто вечно помнит о скромности».

Студенческие годы пролетели незаметно. На четвертом курсе нужно было писать курсовую, и я перевел произведение киргизского писателя Чингиза Айтматова^[15]. Темой дипломной работы на пятом курсе я выбрал «Гуманизм Л. Н. Толстого». Вообще в нашем инязе огромное внимание уделялось именно литературе: проводились даже лекции по истории западной литературы, чтению литературных произведений и риторике. Мне это казалось очень увлекательным. За время обучения я воспитал в себе привычку читать газету «Жэньминь жибао» и журнал «Хунци» и тщательно разбирать передовицы. Также я не пропускал ни одного тематического выпуска ежедневной газеты «Сычуань жибао», посвященного искусству или международным отношениям.

В 1960-1970-е годы во всех школах, вузах и государственных органах огромное внимание уделялось воспитанию и образованию детей из рабочих и крестьянских семей, они пользовались политическим доверием. В то время по всей стране не нашлось бы ни одного по-настоящему зажиточного региона, и я, деревенский мальчик из гуйчжоуских гор, чувствовал, что не так уж сильно отличаюсь от городских жителей. Сейчас обстановка кардинально изменилась: университеты набирают абитуриентов, государственные органы — выпускников, но среди них встречается все меньше детей крестьян и рабочих, не так ли? Занимая должность секретаря партийного комитета Министерства иностранных дел, я специально обращал внимание на происхождение наших сотрудников и кадровую структуру ведомства, а также запрашивал у заместителя министра, отвечавшего за управление персоналом, сведения о том, какие регионы и социальные слои представляют сотрудники министерства. На мой взгляд, это вопрос из области не просто техники, а высокой политики.

Однажды, выступая с речью на заседании Госсовета, посвященном реформе образования, я отметил, что в лучших учебных заведениях, где воспитываются политические лидеры Китая, таких как Университет Цинхуа или Пекинский университет, необходимо выстроить сбалансированную систему набора абитуриентов: важно, чтобы там учились представители всех регионов и социальных классов, поэтому необходимо выделить часть мест для бедных западных областей и детей из малообеспеченных семей рабочих и крестьян. Ведь от того, кто будет возглавлять нашу огромную державу и управлять ей, зависит путь Китая и его судьба. Как потом говорили, руководители министерств и ведомств сочли мое замечание разумным и передали его Министерству образования. Сейчас вузы Проекта 2П^[16] постепенно увеличивают квоту мест для абитуриентов из малообеспеченных крестьянских семей.

Поступление в институт. Поездка «в низы»

Перед самым выпуском руководство Сычуаньского университета предложило мне и еще нескольким студентам, хорошо проявившим себя в различных областях, сдать экзамены в магистратуру Института иностранных дел. Я тогда собирался остаться в университете и стать преподавателем, но раз уж появилось такое предложение, пошел поступать, хотя не ожидал, что и правда поступлю. Туда набрали пятьдесят бакалавров из одиннадцати ключевых вузов Китая: Пекинского, Народного, Пекинского педагогического, Нанькайского, Цзилиньского, Уханьского, Чжуншаньского, Фуданьского и Сычуаньского университетов, Пекинского и Сианьского институтов иностранных языков. Я слышал, что экзамен пошли сдавать больше тысячи человек со всей страны. Нас всех оценивали по единой шкале, потом отбирали пятьдесят лучших, изучали дело каждого (нет ли политических или семейных проблем), а если он не подходил, добирали на его место следующего в очереди. Среди поступивших пятидесяти студентов не было ни одного «богатенького сынка», у всех были самые обычные родители. Пятнадцать человек окончили университет по специальности «Русский язык», и большинство из них происходили из крестьянских семей. Некоторые ребята впоследствии заняли руководящие посты в дипломатическом аппарате.

В те времена поступить в Институт иностранных дел значило войти в круги МИДа. Мы пользовались всеми привилегиями магистрантов: получали ежемесячную стипендию в сорок два юаня и выплату на учебники и газеты. В Пекине я почувствовал, что условия моей жизни разом изменились в лучшую сторону После приезда в столицу мои пожелтевшие от скудного питания волосы снова почернели. Я впервые попал в столицу и пребывал в приятном возбуждении, все было для меня в новинку. Выйдя из здания Пекинского вокзала, я подозвал велорикшу. Сзади к повозке крепился кузов, куда я поставил взятый из Чэнду бамбуковый короб. Стояла ясная погода, рикша вез меня через площадь Тяньаньмэнь к институту, чтобы я мог доложить о себе, — эта поездка навсегда останется в моей памяти.

Вскоре после начала учебы, в один из дней 1965 года, сверху заявили: прекращайте учить язык, который вы учите, и принимайтесь за «четыре чистки»^[17]. Так нас распределили в местечко близ города Вэнь-цзя в уезде Люян провинции Хунань, чтобы мы осуществляли «четыре чистки». Министерство иностранных дел выслало немало людей: меня с товарищами Тан Цзясюанем, Ли Фэнлинем, Чжан Дэгуаном и другими и еще кое-кого из Кабинета переводов, который тогда назывался «переводческим отрядом». Нашей группой командовал товарищ Цун Вэньцзы. Помню, до женитьбы я частенько заходил к нему домой пообедать.

Больше полугода мы проводили «чистку» в Хунане при полном отсутствии каких-либо удобств. По распоряжению свыше нас селили в самые бедные семьи; объедать этих людей категорически запрещалось. Мы питались, жили и трудились вместе с крестьянами, спали все вместе на одной циновке, и даже в лютые зимние морозы как обычно шли в поле работать. За те несколько месяцев я успел сменить три семьи, и все они жили в жутких условиях. Выйдя на пенсию, я поехал в ту самую деревню и пригласил знакомых мне по прошлым временам крестьян на обед. Кто-то вспомнил, как однажды принес Сяо Даю четыре яйца, но тот наотрез отказался есть. Тогда все называли меня Сяо Дай, то есть «маленький Дай».

Хотя с основания КНР прошло уже больше пятнадцати лет, хунаньские деревни по-прежнему оставались бедными. Даже мне, мальчишке, вышедшему из гуйчжоуских гор, это казалось удивительным.

По вечерам мы засиживались на собраниях до глубокой ночи, затем в полной темноте шли ночевать в свои временные крестьянские жилища. Этот опыт работы и ведения быта среди крестьян Хунаня помог мне по-настоящему, со всех сторон увидеть реальную жизнь страны и людей, он укрепил мою привязанность к трудовому народу и закалил навыки общественной деятельности. Впоследствии, уже занимая должность секретаря партийного комитета МИДа, каждый год вместе с чиновниками государственного аппарата я непременно участвовал в специальной поездке по бедным регионам, чтобы изучить обстановку в стране. Мы, дипломаты, обязаны четко знать и понимать собственную страну и свой народ, чтобы всегда помнить, кому мы служим и за что боремся.

После доброго полугода «четырех чисток» в марте или апреле 1966 года мы вернулись в Пекин. Назревала «культурная революция», в пекинских политических кругах царила напряженная обстановка, на «Деревушку в три двора» уже покатилась волна критики^[18]. К маю нас вернули в Пекинский институт иностранных языков в качестве членов рабочей бригады. Бригаду возглавлял замминистра иностранных дел и ветеран Великого похода Лю Синьцюань. Всего спустя месяц после основания рабочей бригады в нашем институте, то есть в середине или конце июня, ЦК КПК запустил критику «буржуазного реакционного курса» и потребовал вывести отовсюду рабочие бригады. Маршал Чэнь И тогда по совместительству занимал должность министра иностранных дел. Он сказал: «Уходите да поторапливайтесь!», и мы в спешке ретировались.

Помню, как на следующий день после упразднения бригад маршал Чэнь созвал всех нас в небольшом зале резиденции Чжуннаньхай.

Именно тогда я впервые увидел Чэнь И. Больше всего мне запомнилось, как он воодушевленно заявил что-то вроде:

Сотни раз я видел

Бури и шторма.

Разве испугают

Бриз или волна?

Вот в каком настроении он пребывал, ему было что сказать о «культурной революции». После этого меня направили работать координатором «восьми главных институтов»^[19], но вскоре в верхах решили, что подобная деятельность также относится к «буржуазному реакционному курсу», так что всех координаторов прогнали. Тогда я окончательно вернулся в МИД и попал в отдел по работе с Советским Союзом департамента Европы и СССР.

В немилости

Итак, в 1966 году я официально стал работать в департаменте по делам Европы и СССР (ДЕС) Министерства иностранных дел Китая. Мой департамент был самым старым подразделением министерства и занимался по большей части взаимодействием с Советским Союзом и социалистическими странами Восточной Европы. Первым пост директора департамента получил У Сюцянь. Я начал карьеру в ДЕСе с простого сотрудника и прошел путь до заместителя главы отдела, затем главы отдела, заместителя директора департамента и наконец директора ДЕСа. В советско-китайских отношениях тогда наступил период охлаждения, и мы были отнюдь не в почете. В марте 1969 года произошел конфликт на острове Даманском, и меня отправили на службу в китайское посольство в СССР. Китай и Союз тогда находились на грани войны, мы практически слышали звон скрещенных мечей. Меня терзали большие сомнения, потому что сложно было предугадать развитие событий. Если две державы и впрямь сойдутся в схватке, то я окажусь заложником в чужой стране. Перед отъездом я специально привез отца в Пекин на несколько дней и поделился своими опасениями, что эта поездка не сулит ничего хорошего. Отец меня выслушал, но никак не показал свою тревогу. Мне действительно потребовалось определенное мужество, чтобы собраться и отправиться в Москву.

Приехав в Советский Союз, я с удивлением обнаружил, что ситуация там кардинально отличается от тех настроений, что ощущались в Китае: не было никаких признаков надвигающейся войны. Однако советско-китайские отношения все же претерпели серьезные изменения. Улицу Дружбы перед посольством перекрыли барьерами, пешеходное движение по ней было запрещено. Многие мои коллеги, тоже служившие в Москве, считали, что нужно сообщить в Китай о реальном положении дел в СССР, объяснить соотечественникам, что Союз вовсе не планирует ни с кем воевать. Но некоторые посольские не поддержали это намерение, назвав его «проблемой понимания сути социалистического империализма», п сентября 1969 года председатель Совета министров СССР Алексей Косыгин, возвращаясь из Вьетнама на родину с погребальной церемонии Хо Ши Мина, провел встречу с премьер-министром Китая Чжоу Эньлаем в пекинском аэропорту. Два премьера выразили взаимное согласие с тем, что их странам не стоит вступать в войну из-за пограничных проблем, их следует устранять путем переговоров, а также решили вновь обменяться послами и возобновить торговые отношения. Им удалось вовремя предотвратить сползание КНР и СССР к открытому военному конфликту. 20 октября 1969 года в Пекине состоялись переговоры по пограничным вопросам на уровне заместителей министров иностранных дел, где обсуждались события последних девяти лет. И хотя ни к каким конкретным результатам эта встреча не привела, переговорный процесс все же был запущен, и напряженность в отношениях двух стран стала постепенно спадать.

В китайском посольстве тогда работало больше тридцати человек, и почти все — холостяки и одиночки. Несмотря на неблагоприятную политическую обстановку в стране, коллектив сложился очень дружный. Те, кто знал русский язык, постоянно общались с советскими людьми, узнавали их нравы и быт. Если кто-нибудь выходил на улицу, к нему тут же в качестве сопровождения присоединялся советский агент службы безопасности. Мы познакомились со многими из них. Стоило заблудиться в городе, как они тут же указывали верное направление. Как-то раз мне довелось сопровождать советника Ван Цзиньциня в его поездках в Хабаровск по реке Амур, на озеро Байкал и в черноморский город Сочи. В итоге пара моих очков навсегда осталась на дне Черного моря. Я довольно неуклюж, но для работы все-таки выучился водить машину. Однажды во время уроков вождения я нажал педаль газа вместо тормоза и въехал в дерево на обочине, переломив его. Это стало любимой байкой всех посольских, учившихся водить.

Новогодняя ночь 1972 года^[20].

В общежитии посольства Китая в СССР

На Красной площади в Москве в период работы в Советском Союзе. 1972 г.

В 1973 году подошел к концу срок моей службы в посольстве. За это время я ездил домой один раз. Помню, что в ту секунду, когда поезд пересек китайскую границу, из глаз у меня хлынули слезы — я наконец-то вернулся на Родину! А потом проводник принес вкуснейшую саньсяньмянь — лапшу с тофу, креветками и морскими огурцами. Это было незабываемо! Снова оказавшись в Китае, я стал работать в Школе кадров 7 мая при МИДе^[21]. Я водил тележку на ручном управлении. Однажды она перевернулась — хорошо, что я успел выскочить, иначе бы остался не мертвым, так калекой. И именно там я первый и единственный раз в жизни заколол свинью. Для этого нужна физическая сила — потом у меня еще долго ныло запястье.

Отработав год с небольшим, я вернулся в ДЕС. Тогда началось ухудшение китайско-американских отношений, а взаимодействие с Советским Союзом еще не наладилось, хотя стороны теперь оставляли себе пространство для дипломатического маневра, избегая категоричных высказываний и решительных действий. Все русскоговорящие специалисты отдела сидели на скамье запасных. После моего возвращения в Пекин товарища Ань Чжиюаня, поверенного в делах посольства в СССР, перевели на должность директора департамента международных организаций (ДМО), и он хотел взять меня с собой. Однако начальник отдела кадров Ван Минею, который когда-то служил заместителем директора ДЕСа, стал настаивать, чтобы я остался. После этого меня еще несколько раз уговаривали перейти в ДМО. В тот период Новый Китай восстановил свой законный статус в ООН, и работы в ДМО было по горло, но я все-таки отказался. Переходить в новую сферу, неважно какую, означает приниматься за работу с нуля, а я предпочел сидеть в запасном составе до конца игры.

Тем временем сотрудники департамента по делам Европы и СССР не теряли времени даром. Попав на скамью запасных, мы принялись разбирать документы: создали архив документов, касающихся советско-китайских отношений, и тщательно изучили несколько важных вех во взаимодействии двух стран. Изучение мы начали с поездки заместителя председателя Совета министров СССР и члена Политбюро ЦК ВКП (б) Анастаса Микояна в поселок Сибайпо по приказу Сталина в феврале 1949 года, а затем взялись за визиты Лю Шаоци и Мао Цзэдуна в Советский Союз, подписание Договора о дружбе, союзе и взаимной помощи^[22], события Корейской войны, возврат Порт-Артура и строительство станции длинноволновой связи. У меня до сих пор сохранились хроники советско-китайских отношений 1950-1980-х годов, кропотливо составленные вручную моими коллегами из службы по делам СССР. Огромный объем собранных нами материалов мы передали на рассмотрение высшему руководству ЦК. Эти ценные сведения стали громадным подспорьем в моей дальнейшей дипломатической работе с Россией.

Примечания

2

Иньцзян-Туцзя-Мяоский автономный уезд. — Примеч. пер.

3

Чжоу Эньлай (1898–1976) — политический деятель, первый глава Госсовета КНР. — Примеч. ред.

4

Сюцай, или шэнъюань — в императорском Китае обладатель начальной ученой степени, по результатам экзамена системы кэцзюй уездного уровня. Получивший ученую степень мог претендовать на занятие должности чиновника соответствующего ранга. — Примеч. ред.

5

До провозглашения КНР в 1949 г. — Примеч. пер.

6

Подразумевается, что одну часть земли они сдавали в аренду, а на другой работали сами. — Примеч. пер.

7

Один китайский ли равен примерно 500 м. — Примеч. пер.

8

«Культурная революция» (1966–1976) — идейно-политическая кампания, направленная на противодействие возможной «реставрации капитализма», борьбу с «внутренним и внешним ревизионизмом», на уничтожение политической оппозиции. — Примеч. ред.

9

Государственная политика во время «культурной революции», направленная против старого мышления, старой культуры, старых привычек и старых обычаев. — Примеч. пер.

10

Цзаофани — участники рабочих организаций, созданных во время «культурной революции». — Примеч. ред.

11

Книги о китайских патриотах и героях освободительных движений. — Примеч. пер.

12

Цзяо — денежная единица, равная 0,1 юаня. — Примеч. пер.

13

Мао Цзэдун (1893–1976) — основатель КНР, революционер, партийный и государственный деятель. — Примеч. ред.

14

Лэй Фэн (1940–1962) — сирота, воспитанный Народно-освободительной армией Китая, посмертно прославлен как образец безупречного альтруизма и верности коммунистическим идеям. — Примеч. ред.

15

Чингиз Айтматов (1928–2008) — советский и киргизский писатель. Лауреат Ленинской и трех Государственных премий СССР, Герой Социалистического Труда. Наиболее известные произведения: «Джамиля», «Тополек мой в красной косынке», «Прощай, Гульсары», «Белый пароход», «Буранный полустанок» («И дольше века длится день»), «Плаха» и др. Много писал о национальных особенностях киргизского народа. Его произведения отличаются богатством содержания, глубиной мысли и изысканным стилем и пользуются большой популярностью во всем мире. — Примеч. авт.

16

Проект 211 — сто наиболее важных вузов, отобранных Министерством образования КНР, которые должны готовить высококвалифицированных специалистов в экономической и социальной сферах. — Примеч. ред.

17

Кампания, известная как «четыре чистки» — политическая, экономическая, организационная и идеологическая, — проводилась с 1963 по 1966 г. — Примеч. авт.

18

В 1961 г. в журнале «Цяньсянь» («Фронт»), периодическом издании пекинского горкома, открылась рубрика «Заметки деревушки в три двора». Писать для нее пригласили секретаря секретариата пекинского горкома Дэн То, вице-мэра Пекина У Ханя и начальника рабочего отдела Единого фронта пекинского горкома Ляо Моша. Взяв псевдоним У Наньсин, они в шутливой и доступной для широкой общественности форме рассказывали о литературе и истории и высказывали идеологические суждения. В 1966 г. начались нападки на журнал, по стране прокатилась волна критики «Деревушки». — Примеч. авт.

19

В 1952 г. китайское правительство под влиянием советской системы образования провело реформу высших учебных заведений, раздробив старые и авторитетные в научных кругах многопрофильные университеты на отдельные вузы по специальностям. Таким образом была создана система высшего образования с упором на разграничение специальностей. На базе соответствующих факультетов Пекинского университета, университета Цинхуа, Бэйянского университета, Яньцзинского университета, Нанькайского университета, Университета транспортного сообщения и других лучших вузов страны были созданы восемь учебных заведений: Пекинский медицинский институт, Пекинский авиационный институт, Пекинский геологический институт, Пекинский институт металлургии, Пекинский институт нефти, Пекинский институт леса, Пекинский институт сельскохозяйственной техники и Китайский институт горнодобывающей промышленности. Эти «восемь главных институтов» находились в непосредственной близости друг от друга, имели лучших специалистов в преподавательском составе и обладали завидным авторитетом. — Примеч. авт.

20

Имеется в виду начало китайского нового года — праздник Весны. — Примеч. пер.

21

В КНР в то время существовала целая сеть Школ кадров 7 мая — 106 учреждений в 18 провинциях, им предстояло подготовить 100 тысяч чиновников. Школы кадров возникли в ходе «культурной революции», свое название получили в честь выступления Мао Цзэдуна 7 мая 1966 г., когда было объявлено об их создании. Треть рабочего времени в этих школах отводилась на физический труд, треть — на теорию и лишь оставшаяся треть — на обучение управленческим навыкам. Школы кадров 7 мая были официально упразднены лишь в 1979 г. — Примеч. ред.

22

Данный договор был подписан 14 февраля 1950 г. сроком на тридцать лет и вступил в силу 11 апреля. В нем говорилось о готовности СССР и КНР посредством укрепления дружбы и сотрудничества не допустить повторения агрессии и нарушения мира со стороны империалистической Японии или любого другого государства, которое прямо или косвенно объединилось бы с Японией в актах агрессии. В соответствии с положениями договора 3 апреля 1979 г. на VII заседании ПК ВСНП КНР 5-го созыва было принято решение не пролонгировать договор по истечении срока его действия. — Примеч. авт.