Праксиология. Рассказы о человеке и человеческой деятельности

Давуд Зулумханов

Какая деятельность называется человеческой? Что такое абстракция? Как зародилась торговля? Что такое товар и деньги? Откуда взялся ноль? Как перепрыгнуть через бесконечность? Как защититься от разбойников? Как справиться с финансовым кризисом? Что происходит в школе? Об этом и многом другом в рамках оригинальной теории абстрагирования и в достаточно занимательной форме. Для широкого круга читателей.

В поисках начала

(Теория абстрагирования

для чайников)

Однажды, мой сын, когда ему было лет шесть, заявил: «Пап, я не хочу становиться взрослым!». Я спросил: «Почему?». «О, мне еще надо многое успеть!» — ответил он.

Тогда я рассмеялся и попросил его не волноваться: он все успеет.

Через много лет я вдруг понял, что сам многое пропустил, не успел… В панике я бросился все наверстывать: стал учить французский, купил гитару и гантели, нарисовал две картины, начал писать пьесу, даже сходил на две выставки и на один концерт…

Нет, все без толку: всего не успеть, не выучить… Слишком много всего. К тому же, у меня память странно организованна: я ничего не могу запомнить, особенно, если надо выучить что-то наизусть. Имена, стихи, числа, адреса не могут найти в моей голове ячейки памяти.

Но если идея понятна, я могу говорить часами. А чтобы понять идею мне надо знать ее начало, базовые элементы и закономерности. Как говаривал кто-то из великих: «Знание немногих принципов освобождает от знания многих фактов».

Тем не менее, всего не объять. Надо выделить главное.

— Надо начать с самого начала, — решил я, — с самого нуля.

Только, где этот ноль?

Ноль, т.е. начало, я искал долго. Вначале я искал его в элементарной физики. Мне это было нужно по работе. Я преподавал физику. А с моей странно организованной памятью я не мог запомнить формулы, выводы, доказательства, формулировки законов… А курс физики разбит на механику, молекулярную физику, электричество, магнетизм, атомную физики… и между ними никакой связи. Как будто совершенно разные дисциплины. В общем, беда.

Проблему я назвал систематизацией курса элементарной физики.

Надо сказать, что я ее успешно решил. И я уже не боялся выходить к доске перед учениками…

Я даже защитил диссертацию.

На ученом совете, куда я ее представил, довольно разумная дама сказала: знаете, что систематизация… или как у нас говорят, генерализация курса физики — это тянет на очень серьезный уровень, это как минимум докторская. Вас не пропустят. Возьмите вот этот кусочек вашей работы… Он достаточен для получения кандидатской степени.

Я, конечно, пытался спорить. Но дама сказала: если вы хотите обнародовать ваши изыскания, то, пожалуйста, вам никто не мешает. Но если вы хотите сыграть в игру под названием «защита диссертации и получение ученой степени», то сделайте так, как я вам сказала.

Ну, что сказать? Степень я получил… И изыскания опубликовал. Ни от первого, ни от второго не было совершенно никакого эффекта, кроме некоторых моих материальных затрат. Поэтому я благополучно забыл про физику и устроился на работу в академический Институт языка, литературы и искусства.

В институте я возглавил информационно-издательский отдел. В него стекались все результаты работы института. Через какое-то время стало понятно, что все начинается, конечно, с языка. Я вел бесконечные разговоры с сотрудниками института о том, с чего же начинается язык. Но все разговоры почему-то упирались в грамматику. А меня интересовал, как потом выяснилось, синтаксис. Но, практически во всех работах, синтаксис рассматривался только в рамках толкования или перевода с языка на язык. А меня интересовали онтология, генезис или эпистемология… т.е. то, с чего все начинается.

Специалист по этим вопросам нашелся всего один. Он с ходу заявил, что все началось, конечно, очень давно, но вот прервалось оно где-то в 7 тыс. до н. э. А потом опять стало развиваться… В общем, мне надо изучить его теорию о грамматических категориях.

Я, конечно, люблю оригинальные теории, но в этой я ровным счетом ничего не понял.

Профессор пытался мне объяснить, как он считал, узловой момент свое теории.

— Вот, послушай, — говорил он, наливая очередную чарку водки, изготовленной по его секретному рецепту. — Вначале имена могли быть только у божеств. Причем произносить их могли только избранные, жрецы. А простые люди могли только произносить местоимения. А потом имена стали даваться и этим высшим жрецам, потом — всем совершеннолетним мужчинам… Менялись грамматические категории…

— А почему? — спрашивал я.

— Я не знаю, — говорил профессор. — Я только описываю, как это менялось, и какая здесь есть закономерность. Закономерность есть. И она очень точно описывает исторические периоды: если усложняются грамматические категории, значит народ, носитель языка, развивается. Если усложнение прекращается — то народ в застое. Если наблюдается упрощение — то это распад, деградация народа или случилась какая-то катастрофа глобального масштаба, какое-то бедствие… Эти мои выкладки полностью совпадают с результатами археологических изысканий.

— Почему происходит деградация — понятно. А почему происходит развитие? — не унимался я.

— Это не моя тема, — говорил профессор, и почему-то хитро улыбался.

Физик и филолог никогда не поймут друг друга, решил я. Наверное, здесь нужен математик.

Института математики в нашей системе академических институтов не было. Поэтому математик нашелся в институте социально-экономических исследований.

Каким образом математик такого высокого класса попал в этот институт — это отдельная история. Но класс был на самом деле высокий. Он закончил мехмат МГУ, его статьи по математике еще в 70-ые годы были опубликованы в Америке.

Занимаясь математикой, он все теоремы доказывал сам, а для решения достаточно сложных задач, формулировал и доказывал новые теоремы и с их помощью успешно решал свои задачи.

— Что же было в начале? — спросил я.

— В начале была единица, — сказал он. — Хотя единица — это начало для арифметики.

— А ноль?

— В арифметике нуля нет.

— Как нет? — удивился я. — Для записи десятков используется ноль.

— Это не настоящий ноль, — сказал он. — Это обозначение пустого разряда. Вначале он записывался как точка.

— А что же лежит в основе математики?

— Множества — основа математики, — сказал он. — Их бесконечно много.

— Да, — сказал я, — и есть множество с бесконечно большим числом единиц… Оно так и называется: бесконечность.

— Их тоже много, — улыбнулся математик. — Бесконечно много.

— Как? — удивился я. — Разве бесконечное множество не включает в себя все? Я не могу представить множество бесконечностей. Я и одну бесконечность не могу себе представить.

— А тебе и не надо, — сказал он. — Просто есть бесконечное множество бесконечных множеств и все! Есть бесконечное множество, в котором другое бесконечное множество является структурной единицей первого бесконечного множества.

Так как я себя считал нормальным, то я ничего не понял.

— Это же просто, — сказал математик. — Вот, смотри.

Он взял ручку, листок бумаги и начал писать.

— Начнем с единицы. Добавим к ней единицу. К результату добавим еще единицу и т. д. Будем добавлять по единице к каждому новому результату и, в конце концов, получим…

— Бесконечность! — успел вставить я.

— Правильно, сказал он. — Теперь обозначим получившуюся бесконечность какой-нибудь буквой, и будем продолжать прибавлять по единице…

Листок постепенно наполнялся бесконечными бесконечностями… Все было как будто понятно, но ничего не было понятно.

— Как же ты не понимаешь? — удивлялся математик. — Вот, видишь, с этой бесконечности, надо перепрыгнуть в эту бесконечность. Для этого надо перепрыгнуть через бесконечность. Плавно, монотонно перейти нельзя.

— Это как скачок электрона с одного энергетического уровня на другой? — вспомнил я физику.

— Ну, да! С одного уровня на другой уровень…

— Абстрагирования! — вырвалось у меня.

— Какое абстрагирование? — удивился математик, и ушел по своим делам.

«Математические основы натуральной философии», — пронеслось вдруг у меня в голове.

Как же я сразу не догадался? Надо искать философа.

Философа я встретил в коридоре. Он был слишком рассеян для физика, но недостаточно ненормален для математика.

— Дружище, а где тут у вас можно набрать воды, а то у нас на этаже она куда-то вся пропала?

В руке он держал мутный графин 50-х годов. По озорному блеску в его глазах было видно, что вода для него не является основным напитком.

У философа была феноменальная память, энциклопедический ум и добродушный характер. Он долгое время работал в Москве. Его книга по философии была выпущена в издательстве «Наука». А тут, почему-то он вернулся в Махачкалу. И было видно, что ему не с кем поговорить… Начались застольные беседы физика с философом.

Конечно, я был благодарным слушателем. Но, иногда я порывался вставить и свое слово. Он мягко улыбался, наливал мне очередную стопку и говорил: «Дружище! Это ты, скорее всего, вычитал у такого-то, только пересказываешь не совсем верно».

Кого именно он имел в виду я, конечно, при моей странной памяти не знал и не запоминал. Но однажды, он внимательно меня выслушал и, взметнув брови, сказал: «Я знаю, что ты никак не мог читать такого-то. Это исключено! Но откуда ты взял эти выкладки?»

На следующий день он торжественно вошел в мой кабинет, положил на стол толстенную книгу и сказал: «Вот. Здесь написано, с чего все началось. Дарю! Я там тебе даже дарственную надпись написал»

Я взял книгу в руки. Это была… Библия. Открыл первую главу. Она начиналась со слов: «Вначале бог сотворил небо и землю».

— Так, — подумал я. — В самом деле, надо начинать с самого начала.

Я с энтузиазмом принялся читать. Тогда я еще не знал, что физики, читая Библию, обычно или смеются или пишут критическую рецензию. Но, т.к. я больше учитель физики, чем просто физик, то я благополучно пропустил 1-ю главу, как непонятную, и углубился в истории о пророках, о которых раньше что-то где-то смутно слышал.

Читалось все легко, как исторический роман.

Но толку?

Филология, — решил я.

Вскоре мне показалось, что я слишком долго общаюсь филологами. Я ушел из института и открыл свою типографию. Теперь ко мне приносили свои работы не только филологи. Кто только их не приносил. Я думал, что я — сумасшедший. Оказалось, не я один. Есть и покруче.

Вначале я пытался читать приносимые работы. Это было еще ничего. Потом я стал вступать в дискуссии по содержанию работ с авторами. Авторы, видя перед собой только типографа, очень болезненно переносили мои рассуждения. Я стал терять клиентуру.

Пришлось приспосабливаться и искусно маскировать свой интерес простым любопытством дилетанта. Мне стоило колоссальных усилий сдерживаться. Конечно, иногда я срывался.

Тем не менее, годы работы в типографии можно считать великолепной школой. Ведь так получилось, что в основном ко мне почему-то шли научные труды. Потоком шли монографии, диссертации, материалы научных конференций по всем наукам.

В какой-то момент меня опять охватило отчаяние. В каждой отдельно взятой науке — все как будто хорошо. Но вот взглянуть на это все целиком, увидеть систему, связи, отыскать начало, ноль… Нет, это не получалось.

— Надо вести разговор с теми, кто чего-то достиг в своей специальности, и попытаться сделать обобщение, — решил я, и пошел на телевидение.

Директор телевидения выслушал меня довольно скептически. Идея, приглашать на разговор специалистов, ученых разных отраслей наук и вести с ними беседы, приходила и ему в голову. Но.

— У вас ничего не выйдет, — сказал он. — Мы много раз пытались сделать что-то подобное и очень многие предлагали себя в качестве ведущих. Но, более двух-трех передач никто не выдерживал

— Я выдержу, — сказал я. — Можете меня испытать.

— Ладно, — сказал директор. — Завтра в 10 утра запись, а в понедельник вечером — эфир. Согласны?

— Конечно! — воскликнул я.

— И вам не нужно подготовиться? Вы не хотите узнать, с кем и на какую тему будет разговор?

— Я давно готов, — сказал я. — А тема и персона не имеют значения.

Директор с сомнением покачал головой и стал куда-то звонить.

На следующий день ровно в 10 утра я был на телевидении. Меня провели в небольшую комнату, где в углу стоял маленький столик и два кресла. В одном из них уже сидел мой первый собеседник. В руке он держал толстенную книгу. Как потом оказалось, это была его книга о истории лезгин начиная с древнего Шумера. На стене висел большой баннер с видом ночного города.

Я поздоровался, сел. Оператор включил камеры и сказал, что у нас 45 минут.

В понедельник, в 11 вечера вышел первый выпуск программы «Праксиология». Что такое праксиология, никто не знал. Но, тем не менее, программа регулярно выходила по понедельникам в течение полутора лет. Через нее прошло множество специалистов, в основном кандидатов и докторов наук. С каждым из них я вел разговор о целях, которые они ставили, и о результатах, которые были ими достигнуты.

Мы говорили о строении вселенной, о темной материи, о старинных обрядах и обычаях, о политике и экономике, о школе и вузе, о появлении языка и слов, о деньгах и инфляции, о древних рукописях и их авторах, о изобретениях и их внедрении. Даже демонстрировали шкуру ежа, вывернутую наизнанку…

В то же время, с каждым из гостей я пытался говорить о том, что такое человек, с чего он начинается и как их работы могут помочь в построении ответа на эти вопросы.

Да, обобщения многим были интересны, но, как выяснилось, никто этим специально не занимался. Каждому была интересна только узко его специальность…

В чем смысл частной задачи, если не различима общая проблема?

Каждый раз, когда я слышал непонятный мне термин или неясную логическую связь, я задавал вопросы, пытаясь получить разъяснения. Я справедливо полагал, что растолковывать все это, конечно же, будет интересно и самим моим собеседникам-специалистам.

Конец ознакомительного фрагмента.