Факультет отчаяния

Давид Павельев

В окруженном лесами и отрезанном от внешнего мира институте психологии происходят странные и пугающие события. Сначала необъяснимым образом исчезает один из студентов. Затем неизвестный с особой жестокостью совершает нападения на его однокурсниц. Руководство института решает обратиться к именитому криминалисту Терентию Русакову. Но даже он оказывается в замешательстве. Ведь он и представить не мог, в каком мрачном лабиринте человеческой психики кроется ответ на эти мрачные загадки.

Глава 3

Завершив осмотр комнаты Полякова, Проклов и Русаков вышли на свежий воздух и двинулись обратно через парк к учебному корпусу.

«А ведь дело далеко не так просто, как я предполагал, — размышлял эксперт. — Все факты указывают, что это не банальная отлучка по личным делам. Да и личность разыскиваемого тоже своеобразная. Этот его интерес к маньякам… Конечно, интерес его вполне может быть чисто профессиональный. Но многие молодые люди идут учиться на психолога, чтобы разобраться с собственными проблемами. Также не исключено, что это какой-то изощрённый суицид. Некоторые самоубийцы предпочитают, чтобы их тело не обнаружили. Записка в помойке вполне сошла бы за предсмертную. Выводы напрашиваются вполне определённые. Впрочем, если кто-то не подталкивает меня к ним специально.»

Миновав пруд, Русаков увидел почти идиллическую картину. Маленький старичок лет под восемьдесят, одетый в синий спортивный костюм с эмблемой московской олимпиады на шапочке, махом поднимал ногу выше головы. Затем он принялся с жизнерадостным видом бегать вокруг пруда. Сделав круг, он поравнялся с Русаковым и комендантом.

— Терентий Гаврилович! — воскликнул он, сбавив темп, но не останавливаясь. — Очень рад встрече! Меня зовут Наум Яковлевич Блюменталь.

— Приятно познакомиться.

— Взаимно. Хоть, разумеется, при других обстоятельствах было бы ещё приятнее.

— Это наш доктор, — пояснил Проклов.

— Верно, заведующий медицинским пунктом. Знаете, где он находится? Первый этаж, между лестницей и гардеробом. Будет время — заходите. Я могу столько вам рассказать — я ведь здесь старожил, можно сказать. Я работаю с первого дня основания университета. Более того, вы не поверите, но я таки работал здесь ещё тогда, когда тут не было никакого университета. Это место для меня почти как родина!

— Обязательно зайду к вам, — заверил его Русаков, поспешив догнать Проклова, уже ушедшего на много шагов вперёд и с недовольством косившегося на разговорчивого врача.

Крикнув что-то на прощание, тот продолжил свой бег вокруг пруда. Судя по всему, собеседников у него было меньше, чем требовал его общительный характер. От избытка пациентов он тоже явно не страдал. Но в то же время он почему-то казался неотъемлемой частью всей обстановки института, хоть его эпикурейский вид и дисгармонировал с её строгостью.

Наконец они вернулись в учебный корпус и свернули в каморку охранника. Её обитатель сидел с видом медитирующего Будды и мучил челюстями жвачку, но, завидев коменданта, вскочил с кресла и вытянулся по стойке смирно. Был это широкоплечий парень лет под тридцать с бритой головой и жидкими усиками на красноватом лице.

— Полищук, покажите записи с камер видеонаблюдения, — приказал комендант и кивнул Русакову на кресло перед монитором.

Сам Проклов сел на кушетку у стены, предназначенную, видимо, для ночного отдыха охранника. Полищук же стал нажимать на кнопки стоя.

— В тот день дежурили вы? — спросил Русаков, пока он искал нужную запись.

— Нет. Серёга-напарник.

— Они сменяются через три дня, — пояснил Проклов.

— Вы знаете в лицо всех студентов?

— Не всех, но… особо примечательных.

— Да куда им! — снова вмешался комендант. — Они только на девиц и пялятся, и то, конечно, не на их лица. А в это время мимо хоть полк пройдёт. Посади вместо них пугало в форме — толку и то больше будет.

Полищука явно раздражало, что отставной прапорщик обращается с ним, как с солдатом-дневальным. Но возражать начальнику он не смел и лишь сильнее сдавливал зубами свою жвачку.

— Вот. Смотрите.

На чёрно-белом экране появилось крыльцо главного входа. Лиственничная аллея, соединявшая институтский городок с шоссе на город, уходила в перспективу. Но обзор был панорамным, так что в поле зрения камеры попадала и часть парка: одна из тропинок, идущая берегом пруда, сам берег и два из четырёх дубов. Вдали расплывчатым пятном темнело общежитие.

Русаков понял, что возлагать на камеру больших надежд не стоит: её предназначение то же, что раньше исполняли дверные глазки — если кто-нибудь стучит в закрытую дверь, охранник не вставая с места видел его лицо и решал, стоит ли ему открывать. Но всё-таки это лучше, чем ничего, и эксперт приступил к просмотру записи.

Итак, напарник Полищука открыл дверь учебного корпуса за час до начала занятий. Одним из первых в здание вошёл Рихтер, сжимавший потрёпанный кожаный портфель. Вскоре за ним показался Вышеславский в сопровождении своей рыжей ассистентки. Профессор, как и полагается, что-то объяснял ей, указательным пальцем вычерчивая в небесах невидимые формулы, а та внимала каждому его слову и жесту. Затем мимо камеры просеменил доктор Блюменталь, тяжело промаршировал Проклов. Ближе к звонку ко входу потянулись и студенты. Одиночек среди них было очень немного — в основном их почти беспрерывный поток вливался в двери небольшими стайками. Одни спешили побыстрее занять свои места в аудиториях, другие напротив, не торопились, наслаждаясь последними глотками свободы перед долгими и томительными часами лекций. Кто-то останавливался на пороге, в ожидании товарищей. В общем, в этой картине не было ничего необычного.

Русаков начал считать всех вошедших и вышедших. Вскоре воображаемую таблицу из двух столбцов заполнили цифры сорок восемь и два. Впрочем сейчас если кто и выходил из здания, то тотчас же возвращался.

Когда до звонка оставалось минут пятнадцать, на горизонте показалась группа из семи человек. Внимание эксперта они привлекли сразу же; он не мог уверенно определить, чем именно, но они явно выделялись из всех прочих студентов. Конечно, это явно были старшекурсники — уже далеко не такие резвые и беспечные, как их младшие коллеги. Но всё-таки они превзошли даже самых серьёзных выпускников — двигались они словно рота солдат, стройной колонной по два. Впереди, как вожак собачьей упряжки, шагал высокий юноша в костюме с галстуком. Русаков ещё не знал, что это староста Масленников. Рядом с ним — Лихушкин, постоянно оглядываясь на шествующих сзади. Марфа и Нина отрешённо следовали за направляющими, за ними Лена и Челноков. Парень рассказывал что-то своей спутнице, изображая боксёрский удар кулаком. Та делала вид, что внимательно слушает.

— Это группа Полякова, — указал Проклов. — Как всегда, все вместе.

«Я так и понял, — подумал Русаков, а вслух спросил:

— Почему их так мало?

— Ближе к выпуску курс разделили. Они пишут диплом под руководством Вышеславского, другие — у других преподавателей.

— И все они живут в общежитии?

— Кроме Масленникова. Он местный, сын главврача стоматологической поликлиники. Остальные все с области. А вот и сам Поляков.

Он плёлся в хвосте, на некотором отдалении от всей компании — длинный, нескладный, и единственный без пары. На нём была ветровка грязно-серого цвета с капюшоном. За спиной небольшой рюкзачок.

«Плохо, что камера не передаёт выражение их лиц, — пронеслось в голове Русакова. — А ещё хуже — их мысли.»

Смотрел он себе под ноги, не поднимая головы и не вращая ею по сторонам. Но несмотря на это походка его — широкие шаги, ладони скрывались в карманах полинялых джинсов, отчего он не мог нормально балансировать при ходьбе — была как у человека, которому совершенно безразлично, наступит ли он в лужу или грязь. Вид у парня был такой, будто бы он уже принял решение записаться в камикадзе.

Русаков неотрывно следил за этим шествием, смахивающим на ритуальную процессию, только без гроба, пока Поляков не скрылся за дверью главного входа. Тогда эксперту уже ничего не оставалось, кроме как приплюсовать к своей таблице число семь и приготовиться ждать.

Цифры в углу монитора, означавшие время и дату съёмки, показали девять утра. Звонок прозвенел. Опоздавших оказалось немного — всего пять человек. Итого шестьдесят человек за вычетом декана, доктора, коменданта и Вышеславского. Тогда Русаков ускорил воспроизведение. Люди на крыльце замелькали, как в комическом скетче, но было их немного, и Русаков успевал их сосчитать. В основном студенты и преподаватели выходили покурить, и через пару минут возвращались обратно. Часов в десять выскочил доктор в своей тренировочной экипировке и после десяти кругов вокруг пруда вернулся обратно. Проклов курсировал между корпусом и общежитием с различным инвентарём от лопаты до молотка. Но до конца занятий никакого скопления народу не наблюдалось.

Наконец наступили три часа дня, и ситуация кардинально изменилась. Счастливые студенты высыпали из здания. Многие из них сразу же доставали сигареты. Пару раз высовывался комендант, видимо, ругая их за нарушение пожарной безопасности. Собравшись в компании, юноши направлялись по аллее к воротам. Меньшая часть устремлялась в парк в сторону общежития. Число остающихся в здании уменьшалось с каждой минутой. Но особо интересующая Русакова семерка не спешила покидать святилище науки.

— Вышеславский назначил им консультацию после занятий, — пояснил Проклов, будто бы угадав его мысли.

— Я им сочувствую.

— Они сами его выбрали.

Судя по количеству вышедших, другим группам в это время дополнительных занятий не назначали. Правда, в здание заходили и другие студенты. По всей видимости, они сдавали задолженности или, как их здесь называют, «хвосты». Но они, разобравшись со своими делами, покидали здание, особо в нём не задерживаясь.

И лишь в шесть часов вечера, когда небо уже стало смеркаться, на пороге показались сокурсники Полякова — Лена, Лихушкин и Челноков. Девушка тотчас же достала из сумочки сигарету, Лихушкин щёлкнул перед её носом зажигалкой. В отличие от товарищей, Челноков не курил. Через минуту к ним присоединились Масленников, Нина и Марфа. Поляков не спешил нарушить симметрию своей группы. Ребята ещё какое-то время стояли у крыльца. Между ними завязалась оживлённая дискуссия.

Русаков догадывался, о чём они спорят. Но всё-таки пожалел, что камера не умеет передавать звук. Когда-нибудь системы слежения усовершенствуются настолько, что хранить секреты в цивилизованном мире станет невозможно. Но пока времена эти не наступили, и компетентные органы вынуждены довольствоваться лишь не самыми чёткими картинками.

«Впрочем, ещё не факт, что они его хватились. Парень двадцати одного года всё-таки не коза на привязи, несмотря на их строгую дисциплину и репутацию Вышеславского.»

— Как я понимаю, на консультацию Поляков не пришёл?

— По их словам, нет.

Дерзкий поступок. Игнорировать требования профессора Поляков бы не посмел, да и вряд ли хотел. Значит, исчезновение произошло именно в этот промежуток.

Потоптавшись у крыльца, студенты всё-таки разошлись. Девушки и Масленников двинулись к воротам, Челноков и Лихушкин — к общежитию. Через полчаса Русаков увидит их переодевшимися: они прошли мимо крыльца и вышли за территорию городка. В это время все передвижения ограничивались маршрутом общежитие — парк — ворота. В учебный корпус заходили лишь единицы, судя по всему, уборщицы и прочий персонал.

В здании оставались только декан, Вышеславский и некоторое преподаватели. Все они были склонны засиживаться допоздна. Но вот в дверях показался Рихтер, а через полчаса — Вышеславский, всё также в компании очаровательной помощницы. Последним вышел доктор: он двинулся по аллее походкой человека, которому некуда спешить, с любопытством оглядываясь по сторонам, будто бы видел эти деревья впервые в жизни.

С этой минуты здание учебного корпуса будто бы вымерло. И лишь когда совсем стемнело, по парку замелькали серые фигурки. Среди них должны быть Лена, Марфа, Нина, Лёха и Лихушкин. Но всё освещение студгородка состояло лишь в фонаре над крыльцом, так что разглядеть их во тьме было почти нереально.

— К девяти часам студентам полагается вернуться в общежитие, — заметил Проклов.

— Вы это проверяете?

— Разумеется. Я же за них головой отвечаю!

Возможно, комендант и преувеличивал свою роль в жизни студентов. Но в своих словах он был искренен — это и объясняло причину его нервозности. Он, опытный ветеран, всё-таки недоследил за своими подопечными. Русакову он приписал пренебрежение, свойственное всякому большому начальнику при виде проштрафившегося служаки, и, как человек, не лишённый гордости, стремился скрыть свою досаду тактикой ежа, выставившего свои колючки.

А тем временем на крыльце показался напарник Полищука. Он и раньше попадал в поле зрения камеры, когда выходил покурить и размять ноги после долгого сидения на посту. Теперь же он прогулялся к воротам, запер калитку, обогнул здание, совершив символический обход, после чего вернулся на место, закрыв дверь на засов.

— Дальше смотреть будете? — осведомился Полищук.

Русаков кивнул.

— Можно ускорить на максимум.

Но даже в таком режиме картинка не менялась — никакого движения ни на самом крыльце, ни в парке, ни возле общежития не наблюдалось. Конечно, качество съёмки в темноте оставляло желать лучшего. Но Русаков, привыкший не полагаться на внимание коллег и перепроверять всё самому, понял, что совершить открытие ему всё-таки не суждено.

— Итак, факт остаётся фактом: в здание вошли шестьдесят четыре человека, а вышли шестьдесят три. Поляков или человек, похожий на него, не выходил.

— Вы в этом сомневались?

— Теперь в этом убедился. Это значит, что он покинул здание каким-либо другим образом, либо находится в нём до сих пор.

— Это исключено. Охрана совершает обход здания перед закрытием двери. Я лично контролирую этот процесс, чтобы они не пренебрегали этой обязанностью.

— Допустим. Окна?

— На окнах первого этажа решётки. Можете проверить, они не повреждены.

— А второй этаж?

— Высота потолков почти пять метров. А парашюта у него точно не было.

— Пожарная лестница?

— Закрыта и опечатана.

— Как же он, по-вашему, всё-таки вышел? — воскликнул Русаков.

— Не могу знать, — мрачно отозвался Проклов.

«И ведь действительно, они для того меня сюда и позвали, чтобы я ответил на этот вопрос.»

Но внезапно ответ нашёлся у Полищука.

— Так это понятно, здесь анормальная зона! Как Баламутский треугольник…

— Не болтайте ерунды! — огрызнулся комендант. — Исполняйте свои обязанности, и не будет никакого треугольника.

— А что? Раз там могут целые корабли испариться, то почему бы и тут такому не быть? Многие говорят, что тут портал в параллельный мир.

— Слушайте больше.

— Так или иначе, другой версии у нас нет, — заметил Русаков. — И мне это очень не нравится. Чтож, здесь нам больше делать нечего.

В дверях он остановился и напоследок обратился к охраннику:

— И всё-таки с Бермудским треугольником я здесь покончу.

Комендант последовал за ним. В фойе Русаков обернулся к нему и, понизив голос, произнёс:

— Савелий Кузьмич, я не ревизор и не пожарный инспектор. Меня не волнует, кто как выполняет свои должностные инструкции. Я сыщик, и мне нужен только результат. А судить кто прав, кто виноват — не в моей компетенции. Мы с вами вместе должны прояснить эту загадку, и ваш опыт ценен отнюдь не меньше, а то и больше моего.

Проклов был несколько обескуражен прямотой эксперта, но быстро взял себя в руки. Тем более, что эти слова Русакова даже упрощали их взаимоотношения.

— Извините за резкость, Терентий Гаврилович. Я привык держать свои соображения при себе. Тем более, когда не считаю себя компетентным. Вы лучше меня разбираетесь в этих мудрёных технологиях.

— В каких?

— Позволяющих видеть то, чего нет.

— По-вашему, Поляков вообще не входил в здание, а на камере — обман зрения?

Скептицизм Русакова явно разочаровал коменданта.

— Не хочу распространять досужие разговоры — тут и без меня полно тех, кто болтать умеет и любит. Но фокусников предостаточно. Тем более здесь.

«Ну хоть от Бермудского треугольника мы худо-бедно продвинулись, — подумал Русаков, но возражать не стал.

— Я вас понял. Раз уж мы здесь, посмотрим подвал.

— Как скажете.

Проклов указал на низкую дверь, обитую листом железа, которая скрывалась под лестницей. Чтобы подойти к ней, Русакову пришлось согнуться на треть своего высокого роста. Закрывалась дверь на огромный амбарный замок, заметно проржавевший.

— Как видите, опечатано.

Действительно, чуть выше замка на двери белела наклейка, такая же, как на пожарном выходе общежития. Печать датировалась августом этого года, значит, бумажка висела уже почти три месяца. Русаков невооружённым глазом видел, что за это время края бумаги успели пожелтеть и даже истлеть. Более того, наклейка оставалась девственно гладкой, что исключало её отрывание и обратное приклеивание. Правоту коменданта подтверждалась всецело, и Русаков, чья шея уже порядочно затекла, поспешил вылезти из-под лестницы.

— Это единственный вход в подвал?

— Нет. Есть ещё один с улицы, им мы в основном и пользуемся.

Вернувшись в фойе, где его ждал Проклов, эксперт почувствовал на себе ещё чей-то пристальный взгляд, и сразу понял, что принадлежит он дородной девушке в косынке и синей униформе, притаившейся за стойкой гардероба. Она внимательно следила за их действиями, хоть и делала вид, что листает глянцевый журнал в сильно потрёпанной обложке.

— Гардеробщица работала в день исчезновения? — спросил Русаков своего спутника.

— Конечно. Это Фрося. Её уже сто раз опрашивали, но если вам нужно, можем спросить ещё раз.

— Повторение — мать учения.

Они свернули к гардеробу, и девушка тотчас же отбросила журнал под стойку, будто бы они застали за чем-то постыдным. Но комендант и не думал её отчитывать. Вместо этого он обратился к ней мягким отеческим тоном:

— Фрося, это Терентий Гаврилович, следователь из города.

— Здрасте, — выдавила девушка, с трудом преодолевая смущение.

— Добрый день. Я выясняю обстоятельства исчезновения студента Василия Полякова. Он вам знаком?

— Конечно. Я давно тут работаю. Вот, спасибо Савелию Кузьмичу. Так-то я доярка в деревне тут, за железной дорогой, килóметр почти топать. Работы у нас нет, колхоз закрылся давно. А меня вот сюда устроили на пол ставки.

Теперь её первоначальная робость исчезла без следа. Фросе явно не часто приходилось видеть живого следователя из города, и потому она с большой охотой рассказала бы всё, что знала. Русаков всегда предпочитал дать людям выговориться — несмотря на обилие не относящихся к делу мелочей, именно так он чаще всего узнавал далеко не бесполезные факты. Вот и сейчас он решил не перебивать её многословные ответы.

— Вася ведь тоже деревенский, — продолжала гардеробщица. — Парень нормальный, вежливый, здоровался всегда.

— В тот день он оставил вам вещи?

— Нет. Погода ведь ещё тёплая.

Вещей в гардеробе и в самом деле было немного, в основном пальто и плащи преподавателей.

— На нём была толстовка с капюшоном?

— Да. Серенькая такая. Он всегда в ней ходил.

— А другие вещи у пропавшего были?

— Может и были. Да я не видала.

— Хорошо. Значит, в тот день Поляков вместе со своими сокурсниками прошёл через фойе к лестнице.

— Да. Сюда он не подходил, сразу наверх.

— И после того вы его не видели?

— Всё. Ни разу больше.

— Во сколько вы уходите домой?

— Да часов в шесть. Как вещи разберут, так и я пойду.

— Значит, вы видели, как его одногруппники выходили с дополнительного занятия?

— Конечно.

— К двери под лестницей никто не подходил?

— Не, не подходили. Зачем им-то?

— А вообще как они себя вели?

— Да как обычно. Разве что ясно по ним, что беда стряслась какая-то. Я вам так скажу, только вы никому, что это я сказала: странный он человек, профессор ихний. Мало того, что нас тут за обслугу почитает — мы-то народ не гордый, да трудовой. Для них, образованных, поработать не против, не им же самим руки мозолить. Но простой вежливости к себе просим. Чтож, если ты профессор, а я доярка, так и не здороваться что ли? Но дело не в ентом-то. Нехороший он человек, это я нутром своим чую. Он и ребяток своих застращал. Боятся его они. И я тоже боюсь.

— Ладно, Фрося, будет тебе. Совсем нашего гостя заболтаешь, — махнул рукой Проклов.

— Так извините, Савелий Кузьмич. Я же не из умысла, а от прямодушия.

— За это и спасибо. Вопросов больше не имею, — сказал Русаков.

— Рада помочь, гражданин следователь.

«Впрочем, Полякова она могла и не заметить, если увлеклась своим чтением, — думал Русаков, отходя от гардероба. — Но не факт: в любопытстве ей явно не откажешь. Неужели Поляков не только не покидал из здания, но и не спускался со второго этажа? Это уж совсем Бермуды…»

Тем временем Проклов, кашлянув, вывел его из раздумий вопросом:

— Терентий Гаврилович, я вам ещё нужен?

— Да, если вы не спешите. Хочу заглянуть в ваш знаменитый буфет. Не составите компанию?

Проклов с радостью сбежал бы куда-нибудь, но прямо отказать Русакову он тоже не решался. Посмотрев на часы, он заметил:

— Не лучшее время для завтрака. Через пять минут звонок, студенты набегут — не протолкнёмся.

— Я в курсе. На это я и рассчитываю. Посмотрю на них, так сказать, в непринуждённой обстановке.

— В самом деле. Ну тогда пойдёмте.

Вход в буфет оказался сразу за гардеробом. Вскоре они оказались в большой квадратной комнате с отделанными дубовыми панелями стенами и окнами-витражами. Подоконники, как и везде, были заставлены плошками с разнообразной растительностью, не пропускавшей уличный свет. Так что солнечные лучи проникали сверху и рассеивались, как в трапезной древнего аббатства. Столики, покрытые клеёнкой, были расставлены в два ряда. Под каждым две жёсткие скамейки. Дальнюю стену украшала полустёршаяся картина масляной краской с берёзками на фоне заливных лугов и голубой ленты речки. В стене напротив входа было проделано окошко, за которым, как сказочница в теремке, сидела грузная женщина средних лет с чепцом на голове, не скрывавшим причёску перекати-поле.

— Клавдия Семёновна, а я к вам, — приветствовал её Проклов. — Да не один, а с гостями.

— Ишь ты! Небось генерала целого приволок, — отозвалась буфетчица с наигранной сварливостью.

— Клава, не позорь нас перед людьми. Не генерал, но эксперт-криминалист. Васю Полякова разыскивает.

— Ах, батюшки! Сейчас я вам всё организую. У нас тут, конечно, не ресторант, но заведение приличное. Есть греча с подливой. А может, картошечки?

— Благодарю вас, Клавдия Семёновна. Но я не голоден, и объедать студентов мне тоже не хочется. А вот компот, если есть, попью с удовольствием.

— Это конечно, всегда пожалуйста!

Она бережно наполнила две большие железные кружки светло-зелёной жидкостью и передала их через окошко Проклову.

— Это вам на здоровье, товарищ эксперт. Вы только паренька этого разыщите. Жалко его, малохольного.

— Обязательно.

Они расположились за одним из столиков. Русаков специально выбрал место с наилучшим обзором. Взглянул на часы и принялся ждать.