Чечня – Нефть. История нефтяной промышленности. 1920–1930-е годы

Д. М. Мурдалов

В течение 2021 года я набирал и готовил к изданию эту книгу, посоветовал мне ее издать мой отец – Муслим Мурдалов, который уже 10 лет занимается сбором материалов по истории Чечни и Кавказа. Целый год я подбирал материалы из архива, накопленного отцом, советовался с ним, какие из этих многочисленных трудов о нефтяной промышленности лучше подойдут для моей книги. Надеюсь, что эта книга будет полезна и для тех, кто занимается наукой.

«Город-герой красный Грозный»

Н. Ф. Апухтина-Гоппе. Москва.

Глава I. Слесарь механического завода Андрей Меркулов жил со своей женой Марфой и пятилетним сыном Марком в станице Грозненской у казака-кулака Кривоносова. Меркулов занимал только половину хаты, в другой половине помещалась лавка Кривоносова. Через тонкую дощатую стенку Меркуловы слышали все то, о чем говорили станичники в лавочке. Андрей, хотя в ту пору еще не записался в партию, но сочувствовал большевикам, посещал частенько партийные собрания в городе Грозном, почитывал большевистскую литературу. И муж и жена знали хорошо, что грозненцы-казаки уже давно хотят выступить против советской власти, что они ждут приказа из Моздока, чтобы напасть на рабочих и гарнизон Грозного. Однажды вечером Андрей, вернувшись с завода, услышал за стеной оживленный разговор. Басил знакомый голос казака Омельченко:

«Ой, ужотко мы покажем этим пролетариям-голодранцам. Покажем им, где раки зимуют. Покажем и чеченцам, азиатцам гололобым, что их сторону держат и на наши земельки зубы точат. Еще не пропала наша казацкая сила… Уже на Моздокской бьют смертным боем краснопузых бандитов»…

Ему поддакивал 80-летний, беззубый казак Шевченко.

«Тише вы, — послашался хриплый голос Кривоносихи, — тут за стеной, сами знаете, самый пролетарий живет».

«Меркулыча нам бояться нечего — чай, не первый год знаем, почитай, со всей станицей покумился — не выдаст он», — басил Омельченко.

Слышал еще Андрей, как зазвенел звонок, и кто-то вошел в лавку. По голосу он узнал Кривоносова.

«Здорово були, казаки, то есть, бишь, таперича граждане, — поздоровался он, и затем сказал: — Ну-ка, хозяйка, налей мне стакашек».

«Ну, голова, как дела?» — спросил Омельченко.

Кривоносов вполголоса ответил:

«Дела, как дела. Наши части занимают исходное; положение. Ждем приказа от нашего казацкого правительства из Моздока. Намедни в наш Ревком с тайным письмом приезжали. Вы только, казаки, поменьше болтайте, а то выпьете на грош, а языком выболтаете на руль. Знаете, как деды учили — ешь пирог с грибами, а держи язык за зубами… Ну, я пойду».

Кривоносов ушел.

Омельченко заспорил с хозяйкой. Кривоносиха кипятилась:

«Вот, видишь, на стене мелом 16 шкаликов написано, да долга за тобой за 2. Всего, значит, 18».

Омельченко уверял, что в последний раз он расплатился окончательно. Сегодня он выпил всего десяток, да четырьмя шкаликами потчевал Шевченко. Долго спорила Кривоносиха с Омельченко, наконец, казак сказал: «Плачу за 16» и вышел.

Андрей решил на. следующий день, после работы, пойти в штаб, к товарищу Гикало, которого давно знал по работе на заводе, и рассказать обо всем.

Кривоносов между тем пошел в Грозненский станичный военно-революционный комитет. Высокого роста, с большой седой бородой, Кривоносов производил внушительное впечатление. Он несколько трехлетий до революции выбирался станичным атаманом, служил на действительной службе в Питере урядником, очень гордился этим и носил всегда синюю черкеску с галунами и красный бешмет, а в парадные дни — красную черкеску и белый бешмет. В станице Кривоносов слыл за богача, — не жалел водки и вина, когда станичное общество выбирало его в атаманы, а затем после свержений царизма — председатели станичного военревкома. Он жил в большой, крытой железом, хате, неподалеку от двора, где была его ланка, и снимал половину Андрей с семьей.

Военревком помещался в здании старого станичного правления. Там, несмотря, на неприсутственное время, была толчея. Все смолкло, когда вошел председатель:

«Здорово були, станичники!» — проговорил он.

«Здравствуй, атаман!» — отвечали казаки.

Они по прежнем у величали председателя ревкома атаманом, хотя атаманство было официально уже упразднено волей делегатских съездов трудовых народов Терской области. Кривоносов вызвал своего, заместителя и верного соратника, юркого, с трясущейся рыжей бородкой и красными с перепоя глазами, казака Черноусенко. Оба вышли на улицу, прошли несколько шагов, оглянулись и, видя, что никто не следит за ними, остановились. Первым заговорил Черноусенко:

«Есть вести от наших и первостатейной важности!». «Говори!».

«Здесь не расскажешь, надобно совет держать».

Кривоносов приказал немедленно собрать членов ревкома.

«Только того, Чеботарева, не надо. Он, брат, и нашим и вашим виляет… большевикам, наверно, продал и волю нашу казацкую и веру православную!..».

«Слушаю, атаман», — отвечал Черноусенко.

Кривоносов пошел домой. По дороге забрел в лавку, где два казака угощались аракой, а третий валялся на полу.

«Вы, станичники, убрали бы эту падаль. Опять налимонился. За этого Шевченку раз хозяйку хотели оштрафовать:».

«Ничего, атаман. Мы ему только одну банку поднесли, он и свалился. Мы его, пропойцу, сейчас выбросим. Не первый раз старина под забором ночевать…»

Гости вынесли пьяного Шевченко из лавки и бросили у забора соседней хаты.

«У нас гости будут, так ты, хозяйка, выпивки припаси да закуски и всего такого…» — сказал Кривоносов жене. Кривоносиха заворчала:

«Все расходы да расходы. А будет ли из этого толк?.. Хочь раньше и расходовали на обчество, зато доходы были… А теперь?.. Одного жалованья при теперешних ценах на хлеб не хватит…».

Все же она стала снимать с полок коробки консервов, отрезала колбасы, сыру, по привычке свесила то и другое, вынула бутылку «церковного» для учителя. «Он не пьет араки» — сказала она вслух и пошла с провизией в свою хату, к которой, крадучись, как на воровское дело, подходили члены ревкома. Все они, входя в парадную, размашисто творили крестное знамение и здоровались с председателем. Отвечая на приветствие, Кривоносов. всем говорил одинаково: «Седайте! Гостем будете».

Первым пришел нестарый еще казак Безбрыжий. Он лишился руки на Турецком фронте, во время конной атаки и был озлоблен на советскую власть за то, что она заключила мир с «басурманами» — турками. Он все собирался добивать левой рукой турок.

«Ой, буду бить левой рукой большевиков», — Сказал он, садясь в красном углу под висевшими в три ряда иконами. Кривоносов, поглаживая самодовольно свою седую бороду, добавил:

«Не токмо ты, инвалид, но и все казачата и казачки встанут за душеспасительное дело».

Влетел в парадную бывший хорунжий Матушкин. Он все еще носил серебряные погоны и четыре «георгин».

«Седайте, кавалер. Гостем будете», — приветствовал вошедшего Кривоносов.

«Хорошо бы перед заседанием по рюмочке», — предложил Безбрыжий. Кривоносов вынул из шкафчика графин, наполовину наполненный мутной, вонючей аракой, и три грязных зеленых стаканчика и поставил все это на стол.

«Вот только закуски нет. После заседания хозяйка приготовит», — сказал Кривоносов.

«Ничего, дело привычное» — молвил Безбрыжий, взял левой рукой графин и налил три стаканчика. Вылили, поморщились. Кривоносов налил по второму. Вылили по второму.

В парадную вбежал Черноусенко и скороговоркой отчеканил:

«Заседание, вижу, началось».

«Бог троицу любит», — предложил Безбрыжий. Хозяин принес еще две большие рюмки. Выпили еще.

Кривоносов надел очки, распечатал дрожащей рукой пакет и по складам прочитал:

«Из станицы в станицу, весьма срочно. Граждане, казаки, крестьяне, рабочие и горцы. Казаче-крестьянский совет начал борьбу за сохранение и укрепление всех завоеваний революции, которым преступная политика народных комиссаров готовит неизбежную гибель. Казаче-крестьянский совет будет бороться с советом народных комиссаров и его наемниками, поднявшими руку на мирное трудовое население…».

Кривоносов оборвал чтение, в хату вошел член ревкома — станичный учитель Лозовой. Он предложил: «Давайте, я дочитаю».

«Не надо! На заседании дочитаем», — сказал Матушкин. Нагнувшись, он ловко поднял брошенный Кривоносовым на пол пакет и тщательно осмотрел его. Там оказалась приклеенной другая бумажка. «А слона-то вы и не приметили — сказал он. — Кроме воззвания, здесь есть секретное предписание из Моздока нам, Грозненскому ревкому».

Кривоносов взял бумагу и стал разбирать:

«Секретно. Весьма срочно. Кизлярскому военно-революционному комитету. Копия Грозненскому военно-революционному комитету. Казаче-крестьянский совет предлагает вам немедленно по получении сего предложить командующему советскими вооруженными силами в г. Грозном в 24 часа сдать все оружие, броневики, и выдать большевиков. В случае невыполнения этих требований в назначенный срок предлагается открыть боевые действия против неприятеля. Председатель Терского казаче-крестьянского совета Г. Бичерахов. Секретарь Г. Столбовский».

«Пойду бить левой рукой большевиков», — завопил Безбрыжий.

«Выступаем за наше правое дело», — добавил Черноусенко, наливая себе рюмку араки и залпом выпивая ее.

«Теперь мы заговорим с большевиками на языке винтовок и пушек», — перебил Черноусенко Матушкин. — «За дело, ревкомцы… кажется, все наши в сборе?».

«Гордеича, что-то нет, а я наказывал через сына, чтоб беспременно был», — ответил Черноусенко. — Обойдемся и без Гордеича. Не до полуночи же сидеть. Не забывайте, что надо диспозицию на всякий случай дать станицам… Я уверен, что красные оружия не положат…».

Матушкин запел: «Будет буря, мы поспорим и поборемся мы с ней…».

«Начинать, так начинать», — сказал Кривоносов и занял председательское место.

«Так вот нам, казаки, надо разработать план наступления на Грозный. Сведения о боевых силах большевиков у меня имеются подробные».

Кривоносов вынул из-под бешмета кучу бумаг. Тут были сводки, планы и списки казаков.

«Матушкин — спец военного дела. Не даром тебе четырех „егориев“ на черкеску навесили. Тебе и карты в руки. Мы тебя назначим командующим нашим фронтом. Я думаю, казачество, возражений не будет?» — спросил председатель.

«Просим!» — заговорили хором присутствующие.

«Благодарю за честь. Долг свой перед войском выполню до конца», — расшаркиваясь и изгибаясь, как вьюн, произнес вновь испеченный командующий. — «Теперь позвольте, господа, то бишь, казаки, просить вас назначить мне начальником штаба полковника Зверева. Он академию генерального штаба, хотя и по 2-му разряду, но окончил, имеет боевой опыт — георгиевским оружием награжден, Будет полезен для нашего дела. Думаю, что он согласится и чинами считаться в такое горячее (Время не будет».

Все встали, кроме учителя, и перекрестились. Председатель потянулся к иконе, чтобы поцеловать ее, но зацепил лампаду, которая упала на пол и разбилась.

«Примета плохая», — с досадой промолвил он и сплюнул.

«Прощевайте», — кинул Матушкин, уходя.

«Таперича про военное хозяйство», — предложил Черноусенко. Председатель, подмигнув глазом ему, обратился к присутствующим:

«Верно говорит Иван Григорьич Черноусенко, что нам надо подумать, как снарядить казаков. Ведь обчественные наши денежки лопнули от большевиков в банке… Я гадаю, шо помимо Григорьича — он, сами знаете, человек хозяйственный, честный, сколько годов казначеем по выбору ходил в станице, — нам некого другого брать!..».

Черноусенко, не дав председателю окончить речи и не дожидаясь, пока его выберут, вскочил со своего места и, отвесив низкий поклон, затарабарил: «Спасибо, спасибо, спасибо, станичники, за великую честь».

«А как ты, Григорьич, думаешь касательно средств? Откудова их брать на военные расходы?» — спросил приятеля Кривоносов.

«Перво-наперво (Продадим двух обчественных бугаев. К налетью подрастут новые. Во-вторых, — пустим добровольную по станице подписку. У-третьих, — обложим наших купцов-духанщиков».

В это время Кривоносиха крикнула в раскрытую дверь: «Закончили? Давайте графин и склянки».

Черноусенко бросился за графином, рюмками и стаканами, а секретные бумаги положил на окно. Все перешли на черную половину, и началась попойка.

Глава II. В парадную тихо вошел сын Кривоносова — Николай. Он только что приехал из Владикавказа и торопился к своей невесте-большевичке — учительнице станичной школы, Mapyce Изюмовой. Николай поставил свой чемодан на пол, увидел какие-то бумаги на окне и стал их читать. «Ба! Вот так штука! — подумал он. — Ведь это белогвардейское воззвание».

Закрыв дверь на крючок, Николай списал полностью приказ и положил бумаги на прежнее место.

«Ну, теперь, немедля ни минуты, к своим. Надо их предупредить».

Он тихонько вышел из хаты.

Кривоносиха услышала, как скрипнула дверь, и бросилась поспешно на двор: «Не воры ли?».

Она догнала сына за воротами: «Колюшка, родной, это ты! Побудь дома! Мы, почитай, цельный месяц тебя не видели. Брось эту голоштанницу Маруську. Смущает она тебя только. Я ей все косы выдеру», — обливаясь слезами, твердила мать.

«Нет, матушка, я должен идти», — был-ответ сына, и он твердой походкой зашагал по улице, оставив мать в недоумении. Он свернул с главной улицы на боковую и дошел до окраины станицы, где квартировала у бедной казачки-вдовы Моисеенко его Маруся. Он постучал в дверь. «Кто там?» — раздался звонкий голос. — «Свой. Это я». Она открыла дверь и ввела его в комнату.

«Ты вовремя Прикатил. У нас все в сборе», — сказала Маруся.

Оба вошли в накуренную хатку, в которой собрались молодые казаки. Тут же сидела и подруга Маруси — Галина, сообщавшая обо всем слышанном на тайных собраниях своему жениху Петрусю Петрусенко. Он, в свою очередь, осведомлял Черноусенко.

«Вовремя ты явился, Николай», — сказал черный парень — Пограничный.

Не отвечая ему, Николай вынул записную книжку и прочел громко секретный приказ.

«Надо сейчас же дать знать в город и известить в станицах о контрреволюционных замыслах».

«Я коня в ночное не погнал», — отозвался молодой казаченок Остап Неупокоенков.

«Ты и езжай в станицы. В город же мы, я думаю, пошлем Пограничного».

Уже вторые петухи пропели, когда все разошлись по своим хатам. Николай и Маруся долго говорили, сидя на завалинке. Они думали о том времени, когда смогут устроить трудовую ученическую коммуну для детей казачьей, горской и крестьянской бедноты. Они сидели всю ночь и утром увидели Галину, которая вышла на двор умываться.

Вытирая бледное лицо расшитым полотенцем, Галина сказала:

«А вы все милуетесь и не намилуетесь никак! А я к тетке Федорке белье мыть пойду. Надо же на приданое деньги собрать. Почитай, уже сотню отложила».

Но вместо того, чтобы идти к тетке Федорке, Галина пошла к Петрусевой хате. Петрусь в это время чинил плетень. Он сказал Галине: «Пойдем в хату». Но она, запыхавшись, стала нескладно рассказывать ему о приезде Николки, о приготовлениях красных казаков.

«Сведения важные, — покрутив усы, сказал Петрусь, — я думаю, как передам в «ревком Черноусенко, благодарность нам будет хорошая. А энтого Кольку-сицилиста я очень недолюбливаю. Родился казаком, казаком должен остаться, а он подался в большевики. Будет висеть на телеграфном столбе! Своими руками петлю на шею зачеплю и вздерну, вот так».

Петрусь надел праздничную черкеску, стянул себя крепко поясом и пошел к Черноусенко. Ему отворила сноха. «Дядько дома?» — спросил Петрусь.

«Знамо, дома! Как вчера пришли, так и завалились спать в кладовке. Пьяны дюже были. Все большевиков ругали».

Петрусь вошел в кладовку. Черноусенко валялся на тулупах. В кладовке до удушья несло аракой и вонью. Долго Петрусь не мог его разбудить. Наконец! Черноусенко хриплым голосом спросил: «Есть чего нового?».

«Есть, и первейшего интереса! — ответил Петрусь. — Эти изменщики — голытьба станичная, вооружается и, забыв хрест господень и веру дедовскую православную, в поход против нас собираются, с большевиками рука в руку идут. Колька непутевый из области возвратился. Приказ, чтоб обезоружить красных чертей читал…»

«Приказ, какой приказ?» — с тревогой спросил Черноусенко и вспомнил, что оставил в парадной хате у Кривоносова секретные бумаги.

«О, матушки! — завопил он. — Пропала моя бедная головушка! Колька-шалава беспременно слямзил приказ и передал его большевикам».

Черноусенко поспешно пошел в хату, вынул из сундука новенькую терскую бону в 25 р. и передал ее Петрусю.

«Золотой в другой раз получишь, — сердито буркнул Черноусенко, — отваливай-ка!».

Оба разошлись.

Глава III. В это время Пограничный уже был в городе. Он нашел штаб и, зайдя в одну из комнат, нашел там Гикало и передал ему копию белогвардейского приказа.

«Николай Кривоносов тайно описал приказ у отца, а наша ячейка решила немедленно передать копию вам», — доложил Пограничный.

Командующий позвонил. Вошел дежурный.

«Немедленно пригласите начальника штаба и политкомов, — обратился он к вошедшему дежурному, а Пограничному сказал: — Мы ждали изо дня в день, что такого рода ультиматум нам будет предъявлен. А теперь идите к своим».

Они простились. Через несколько минут в комнате командующего собрались политкомы, и Гикало сообщил им о положении дел:

«Товарищи! Я только что получил копию секретного приказа белых. Нам бросают вызов. Я оглашу текст приказа».

«Этого следовало ожидать», — сказал политком штаба Сандро Квинитадзе.

Г икало развернул на письменном столе план Грозного и его окрестностей и дислокацию гарнизона и подробно объяснил, какие подступы в город надо забаррикадировать, где нарыть дополнительные окопы, где протянуть второй ряд колючей проволоки, куда направить части, где старить резервы, где батареи и пулеметы. Когда боевой план и диспозиция были подробно разработаны, совещание решило пригласить к 6 часам утра в штаб представителей парткома и вместе выработать редакцию ответа белым. Политкомы отправились я свои части. Квинитадзе и Гикало остались в кабинете и работали до утра, когда дежурный доложил о приходе парткомовцев. В кабинет вошли 3 товарища: ответственный секретарь, заведующий агитпропом и заведующий учраспредом. Гикало прочитал приказ. Пришли и остальные политкомы. Завагитпропом сказал: «Ответ может быть один», — и предложил текст ответа: «Убрать броневики и выдать оружие, ответственных работников и большевиков мы отказываемся». Все согласились с предложением завагитпропа.

Гикало вместе с начальником и политкомом штаба поехали осматривать позиции. Еще до рассвета в городе все оживилось.

Был девятый час утра, когда с пограничного поста по телефону сообщили в штаб о том, что показались всадники с белым флагом. Команда разведчиков была уже наготове. Они сели на коней и выехали навстречу врагам. Они увидели казачьего командующего Матушкина на белом коне, в погонах и «Георгиями» на белой черкеске. За ним, на сером коне, следовал трубач, державший белый флаг, и сзади десятка два вооруженных казаков. Матушкин вручил требование о разоружении в 24 часа командиру разведки. Тот ответил: «Срок 24 часа — дело хорошее! Но мы уже знали о ваших замыслах и приготовили вам ответ». И он вручил Матушкину полученную им из парткома бумагу.

«Что и требовалось доказать!» — с наглой улыбкой сказал Матушкин.

Война началась. Работа кипела на городской границе, Входы в город были забаррикадированы бревнами, досками, мешками с песком, сломанными повозками. На городской бане поставили пулеметы. Из первого участка станицы выселились жившие там иногородние ремесленники и со своим скарбом, женами и детьми перебрались в город. Не прошло и получаса после разъезда делегаций, как в станице раздался тревожный набат. По городу открыта была из винтовок редкая одиночная стрельба. Им отвечали наши пулеметы. Красные части двинулись на 1-й станичный участок и, почти не встречая сопротивления белых, заняли его…

Глава IV. Истекая кровью, доблестные гикаловцы защищали с удивительной храбростью свое красное гнездо. Продовольствия и боевых припасов было мало. В первый же день обороны Гикало вызвал к себе старого рабочего и партийца Осипова по прозванию «Гудок», который долгое время скрывался от жандармов в нагорной Чечне и поэтому умел говорить по-чеченски. Решили, что Осипов с десятком молодых рабочих отправится в Чечню и закупит там снаряды, патроны, муку.

В первый день было выпущено свыше 1.800 снарядов по станице. Такой ураганный огонь продолжался в течение трех суток. Потом наши стали беречь снаряды, выпуская не больше 100 штук в сутки. Казаки отвечали тем же. Помимо того, с обеих сторон шла пулеметная и ружейная стрельба. Железнодорожники не давали ни днем, ни ночью покоя белым. Они соорудили бронепоезд, который обстреливал левый фланг и тыл противника. Но вскоре в городе не хватило снарядов. К этому времени прибыл Осипов со своей командой из Чечни. Они привезли на арбах продовольствие, ящики с патронами и снаряды. Это ободрило осажденных. Бомбардировка продолжалась. Пули так и свистели по всем кварталам города. По улицам небезопасно было ходить. В заборах между домами были сделаны пробоины, по дворам вырыты ходы. Через эти лазейки пробирались люда. Днем и ночью командующий Гикало появлялся в самых опасных местах. Рабочий батальон ворвался в станицу Грозненскую, отбил у казаков большие запасы хлеба.

Как львы, отбивали железнодорожники бешеные атаки белых. Командир железнодорожной дружины Кананов, как только началась бомбардировка Грозного, занял все подступы к станции, отлично учитывая значение этого стратегического пункта. Казаки, получив подкрепление и бронеавтомобиль, возобновили яростную атаку на станцию. Броневику удалось ворваться на станцию. Красный бронепоезд, сооруженный рабочими, достойно встретил его. Из орудий был открыт огонь. Недолет, затем — перелет. Цель взята, снаряд угодил прямо в броневик, который перевернулся на бок. К казакам подходили свежие силы. Они открыли ураганный огонь из орудий по станции, и железнодорожники, в виду превосходства сил противника, принуждены были покинуть станцию и отойти через железнодорожный мост, за реку Сунжу. Здесь они немного отдохнули. Вечером из Города разведчик привез приказ командующего Гикало — «Во что бы то ни стало вернуть станцию и выбить оттуда белых». Так как мост казачьей артиллерией был подбит, то железнодорожники стали сооружать для переправы через Сунжу плоты. Тогда белые спустили нефть в реку и подожгли. Железнодорожники, их жены и дети стали кольями мешать горевшую нефть и потушили ее. Сгорел один только плот. Железнодорожники переправились через Сунжу и выбили белых. Станция после этого несколько раз переходила из рук в руки. Казаки, понеся огромные потери и израсходовав свои снаряды и патроны, перестали нападать на станцию. Железнодорожники стали наступать. Ночью они сделали вылазку и взяли в плен до 300 белых офицеров в Голубинском саду. Эта потеря сильно подорвала силы белоказачества.

В городе тоже не дремали. 25 сентября грозненские красноармейцы, при поддержке самообороны, по всему фронту пошли в атаку на казаков. Бросая пулеметы и винтовки, казаки поспешно отступили. Наши заняли «Беликовский» мост. На правом фланге были заняты казачьи позиции у «сенников».

Наступил октябрь. Из Чечни прибывало мало продовольствия. Красноармейский паек был доведен до ¾ фунта в сутки. Но наши не роптали. В Чечню, в аулы и, кружным путем в станицы были командированы коммунисты. Они проникали в самые глухие, затерянные в горах, чеченские аулы. Посланный вторично в Чечню, Осипов привез вести о том, что в Чечне горская беднота организуется, что она ведет борьбу с кулаками-спекулянтами. Рассказал Осипов также о том, что чеченцы аула Ачхой-Мартен почти поголовно записались в Красную армию и идут на поддержку красных защитников Грозного. Чеченцы аула Атагинского, сформировав после приезда агитаторов красноармейский отряд, решили направить его на усиление армии во Владикавказе.

В городе усилились болезни, было много раненых, и поэтому был организован госпиталь. Туда на должность сестры милосердия была направлена Маруся Изюмова. Когда началась осада, она пошла в партком получать директивы для ячейки и не успела вернуться в станицу. На третий день в город из станицы прибежали двое станичников-коммунистов. Они разыскали Марусю и сообщили, что ее жених Николай Кривоносов схвачен и жестоко избит белыми палачами. Его спасла мать, и он скрылся неизвестно куда. А через месяц перебежчик, казак Ермоловской станицы, принес письмо от Николая. Он писал, что при помощи товарищей ему удалось бежать из-под ареста. Он находится у красных казаков. Он надеется вместе с казаками скоро освободить Грозный.

Глава V. Андрей Меркулов, успевший за полчаса до обстрела переселить свою жену и ребенка к теще в город, работал в разведывательном отделении штаба. Он вступил в партию большевиков и был направлен парткомом в казачьи станицы для партийной работы и для организации красных казаков. В половине октября Андрей приезжал с докладом в Грозный. На «общем партийном собрании он сообщил о результатах своей работы в станицах — Карабулакской, Нестеровской, Ассиновской, Михайловской и Троицкой.

«Вся молодежь этих станиц, — доложил он, — пошла сразу в ряды красной конницы и даже некоторых стариков за собой потянула. Намедни в Троицкой было устроено нами «Общее собрание, круг по-казацки, пяти красных станиц. Вынесли резолюцию — стоять на защите советской власти, прокладывать путь на соединение с красными силами Грозного. Приняли воззвание для посылки по враждебным станицам: Самашкинскую, Слепцовскую, Ермоловскую».

Андрей после собрания пошел к себе на квартиру. Теща его служила кухаркой у богатого нефтепромышленника, удравшего в марте 1918 г., когда на Тереке установилась советская власть, в Тифлисе, к «меньшевикам. Варвара Золотухина, так звали тещу Андрея, осталась одна в богатой барской квартире. Здесь и была организована Андреем коммуна. Тетка Варвара, общая любимица, стряпала для коммуны обеды. Все обитатели ее жили по-братски и делились между собой последним куском хлеба. Жила в этой коммуне и сестра милосердия Маруся Изюмова.

В тот день, когда вернулся Андрей из поездки, она дежурила в госпитале. Вечером пришли с собрания партийцы и рассказали ей, что Меркулов возвратился и делал доклад о своей поездке. У Маруси забилось сердце. Она через Андрея посылала к Коле письмо. Жив ли он, или пал славной смертью за советскую власть? Вот вопрос, который гвоздем засел в ее мозгу. Дежурить надо было до утра. Маруся не утерпела и попросила санитара сбегать в коммуну. Через полчаса Варвара зашла в приемный покой, в руках у нее было письмо. «Письмо, письмо… от моего…», — радостно закричала Маруся и бросилась навстречу вошедшей. Николай писал, что он работает политкомом при штабе красных казаков, что они идут на выручку, что недалек день, когда они встретятся. Маруся торжествовала.

«А что, Варварушка, не знаете, будет ли ваш зять на линию возвращаться? Я бы тогда письмецо моему Колюшке послала».

«Не знаю сама, голубушка! Он, почесть, с нами и не говорил. Пришел с собрания, чуток перехватил борщеца, да и бегом опять в партию: даже чайку не захотел напиться. Я в коммунию побегу, а то ребята придут с позиции — надо вечерить им собирать. Таперича не убивайся, а жди своего нареченного».

Старуха ушла. Изюмова начала выписывать требования на порции для больных и раненых.

«Тифозные с каждым днем все больше и больше поступают», — сказала она подошедшему к столу фельдшеру.

«Да, сестрица, сыпняк свирепствует, а у нас даже дезинфекционных средств нет, недостает мыла»…

В приемный покой два санитара внесли носилки с раненым. Сзади шел красноармеец с винтовкой. Раненый стонал.

«Так что, сестрица, мы раненого принесли вам, арестантским порядком препровожден», — сказал конвоир.

Маруся подошла к носилкам и узнала Петруся, жениха ее подруги Галины.

«Петрусь, это ты? Как это тебя угораздило?».

Раненый слабым голосом отвечал: «Я… хотел перебежать… в красные хотел записаться… Меня, прямо в упор… в живот ранили»… и закрыл глаза.

«Иванов, пригласите дежурного врача. Ранение полостное и, видимо, в тяжелой форме. Сами же приготовьте все в перевязочной».

Изюмова сняла полотнище палатки, которыми был прикрыт раненый. Она увидела, что повязка, сделанная из разорванной сорочки, вся промокла от крови. Петрусь открыл глаза: «Водицы, водицы… все жжет внутри». Она налила воды в стакан и дала раненому воды.

«Что невеста твоя?» — спросила Маруся.

«С Галиной повенчался я… второй месяц вот идет…» — отвечал раненый.

В перевязочной Петрусенко раздели, а его окровавленную одежду принял цейхаузный, который переписал все это. Из черкески он вынул какую-то записку.

«Надо сестре показать писульку», — подумал он и понес в приемный покой. Изюмова поднесла записку к лампе и прочитала:

«Настроение в городе подавленное. На почве недоедания красноармейцы болеют сыпным тифом. Были случаи неповиновения начальству, аресты и предание полевому суду. Буржуазная рота целиком против советской власти, также много противников в рядах самообороны. В случае вашего дружного натиска буржуазники и большая часть самооборонщиков. Воткнут штыки в спину красных. Самые слабые места позиции отмечены на прилагаемом ниже плане красным карандашом. Действуйте решительней, и как можно скорей, так как в городе ходят слухи о том, что красные казаки, изменившие нашему общему делу, идут на выручку осажденных. Следующую сводку передам в воскресенье, на условленном месте. Ваш Архангел».

Ниже на бумажке был чертеж с цифрами: «До 400 штыков», «2 орудия», «2 пулемета».

Изюмова выронила бумажку на стол.

«Значит, Петрусь шпион. Следовательно, та, которую я и наши считали за свою… Галина тоже шпионка… Вот откуда у нее деньги были на наряды. Сейчас же надо сообщить в штаб». Она подошла к телефону и вызвала штаб.

«Немедленно прошу прислать в госпиталь кого-либо из товарищей — партийцев».

Минут через десять у госпиталя раздался шум автомобиля. Вошел политком штаба и принял от Изюмовой документ.

Петрусенко был приговорен военно-полевым судом к высшей мере социальной защиты.

Глава VI. В городе стало известно от присланного Меркуловым нарочного, что красные казаки взяли станицу Самашкинскую и продвигаются к станице Закан-Юртовской, при чем на их сторону перешли две конных и одна пешая казачьи сотни с артиллерией. В тот же день на рассвете казаки снова пошли в атаку, но были отбиты нашими, перешедшими в контратаку. Затем началась сильная артиллерийская перестрелка с обеих сторон.

«Ишь, как жарят, проклятые! — сказал молодой красноармеец. — Это они, как мухи в конце лета, больно так кусаются, но скоро перестанут кусаться. Снарядам их приходит конец. Последние выпущают. Зато нам из Чечни подвезено бомбошек столько, что еще на месяц хватит».

Действительно, скоро станичная артиллерия замолкла. Продолжали трещать пулеметы, но в нашу сторону пуль летело мало.

«Это военная хитрость, казацкая! — поучал командир Тронов. — Шалишь! Нашего брата не обманешь! Вон видите, товарищи, на колокольне у них пулеметы работают. Слухайте звук. А вон направо и налево трещотки такие приспособлены, чтобы пужать нас, а звук совсем другой. Прислухайтесь».

Наши батареи и пулеметы все усиливали огонь. Ровно в 10 утра наши цепи пошли вперед. Из станицы слабо отстреливались. Все же, нет, нет да и ранит нашего бойца. Гулко разрывается снаряд… Тронов не ложится. Он перебегает с первым звеном и сам командует прицел.

«Ты бы, товарищ командир, лег бы», — крикнул Андреев, подбежав со вторым звеном. Только проговорил эти слова Андреев и успел скомандовать: «Прямо по опушке станицы, прямой прицел! Пли!», как увидел, что Тронов упал, сраженный двумя пулями. Андреев принял командование.

«Семенов, принимай команду над вторым звеном!» — крикнул он и пошел впереди первого звена.

Наши приблизились к станице. Горнисты заиграли «атаку».

С криком «ура», с винтовками наперевес бойцы ворвались в станицу. Все смешалось. Казаки действовали кинжалами и шашками. Кинжал вверх, кинжал вниз, и — голова бойца покатилась по мерзлой земле. Шашка вверх, шашка вниз, и. боец перерублен на две части. Наши работали штыками и прикладами до остервенения. Казачки, казачата-подростки бегали с железными вилами, ломами, лопатами и ухватами и добивали наших раненых. Из хаты выскочила старая станичница: на ухвате у нее висел громадный чугун с горячим борщом. Она кинула чугун на раненых. Отец бросался на родного сына, брат — на брата, — не щадили друг друга. Казаки дрогнули. Наши погнали казаков. Через сделанные прорывы в проволочных заграждениях к нам прибывали все новые и новые силы из резервов. Особенно трудно было выбивать казаков из бетонных укреплений. Наши смельчаки под сильным ружейным и пулеметным огнем нанесли к бетонным сооружениям соломы и карбида и зажгли их. Ветер дул в сторону казаков, и удушливые газы горевшего карбида выкурили белых: они в одиночку выбегали из своего убежища.

Когда наши цепи стали наступать на станицу, красные чеченцы, спешившись, седели в окопах. Они рвались в бой, но им приказано било не выступать.

И вот, когда наши пошли в атаку, выскочили с шашками наголо конные казаки.

«Хинца ваина тэа кочушылят рат» (по-чеченски: «Теперь и до нас доходит очередь!»), — закричали чеченцы и вскочили нa коней.

С криком «Алла!» понеслись чеченцы на конных казаков. Еще момент, и всадники бросились друг на друга. Пошла рубка.

«Алла! Алла!».

Сверкали клинки шашек и кинжалов. Ржали и бегали по полю лошади без всадников. В одно мгновение чеченцы смяли казаков. Белые стали удирать. В станицу ворвались чеченцы, продолжая рубить налево и направо. Когда они подскочили к главной улице станицы, раздался страшный гул. В воздухе полетели камни, ранив двух всадников. Это взорван был казаками фугас. Но белые не рассчитали и, к нашему счастью, произвели взрыв преждевременно. Белые ушли в горы.

Нам достались орудия, более 1.000 снарядов, пулеметы, бомбометы, бронированные поезда, автомобили, винтовки, патроны и много военной добычи.

Был захвачен штаб командующего Матушкина.

Эпилог. Выполнив задание парткома, возвратился из Чечни старый Осипов со своей командой. Им пришлось вместе с 1-й ротой красноармейцев прогнать белых бандитов со Старых промыслов, которые влечение трех месяцев были отрезаны от города. Ликованию и благодарности освобожденных рабочих и их семейств, которые работали под постоянной угрозой расстрела, не было конца. Целый день, не умолкая, раздавались приветственные гудки. Освобожденные и освободители справляли свой пролетарский праздник. Трогательна была встреча команды Осипова — «гудчат» со своими родителями. Жена Осипова рассказывала мужу:

«Три раза меня трусили эти разбойники, пусто им быть. Все тебя искали. Все перевернули. Всех курочек куроцапы поворовали. Третий раз как пришли, все больше ахфицеры, сгребли меня, грешную, да и потащили. На телеграфном столбе хотели повесить. Тут, на счастье, знакомый сотник казацкий Бороденко проходил. Я к ему, взмолилась — защитить и помиловать, значит, прошу. А тот к палачам моим обратился. Говорит: „Бросьте, господа ахвицерья. Я эту старуху знаю. Она казачка, а что муж и сын ее в большевиках, она в энтом неповинна“. И сам вытащил голову mojo из петли. Виновата я перед тобой, старая дура. Патрет-то я Ленина зничтожила. Так другой патрет купите вы. Я сама в красный угол к иконам повешу!».

В это время на улице загудел автомобиль.

«Задержи, коммунар, машину; кажется, в город направляется? Поедем в партком. Я с докладом. В это время нельзя дома на печи лежать», — кинул Осипов сыну. Тот выбежал.

«Хозяин! Ты бы хочь сынка оставил. Почитай сто дней и сто ночей не видала. Все оченьки выплакала», — взмолилась старая.

«Сама знаешь, хозяйка, что служба, долг…» — был ответ.

«Машина дожидается», — закричал сын.

Жена уже не протестовала, «вернуться поскорей» просила уезжавших.

Оба сели на грузовик и покатили. Подъезжая к городу, увидели огненное пламя над вокзалом и спросили шофера: «Что это, товарищ?».

«Золотопогонники, как ударили, зажгли бензин на станции в баках», — пояснил шофер.

В парткоме Осиповым, отцу и сыну, дали задание: ехать на станцию и потушить пожар. Весь вечер и ночь работали Осиповы на пожаре, чуть сами не сгорели. К утру усилиями железнодорожников, подвозивших балласт, горевший бензин был потушен. Пожар, к счастью, не распространился на другие баки с нефтью, керосином и бензином.

В это время красный бронепоезд обстреливал станицу Ермоловскую, которая не хотела сдаваться. Красные казаки, взяв станицу Закан-Юртовскую, подходили к Ермоловской с другой стороны. К этой же станице подвигалась Владикавказская Красная армия. Здесь, под Ермоловской, 13 ноября, они все соединились. Ермоловская пала. Оставив в станице караулы, объединённый отряд направился в Грозный. Был устроен грандиозный парад в честь освобожденных. Безмолвно лежали груды развалин в городе — мертвые свидетели ужасов осады. Окна в домах были забиты досками. Телеграфные провода порваны снарядами. Пострадала и станция. Вокзал — исковеркан снарядами, стены его — изрешечены шрапнельными и ружейными пулями. В станице сгорело много хат. Белые разрушили городскую электрическую станцию, и потому по ночам город погружался во тьму. Из Грозного Серго Орджоникидзе — чрезвычайный комиссар ЦИК на юге России — послал следующее радио:

«Москва, Ленину, Владикавказ — Совнарком. Всем, всем, всем. После трехмесячной упорной борьбы Грозненская Красная армия, под руководством товарищей Гикало и Левандовского, сегодня нанесла контр-революционным офицерским бандам смертельный удар, изгнав их из Грозненской станицы. Разбитые на голову офицерские банды, удирая, подожгли несколько резервуаров с керосином и бензином; приняты меры к предотвращению пожара. Миллионы пудов бензина и керосина спасены от расхищения бандами. Размеры захваченных трофеев выясняются».

С красными казаками пришел в Грозный и их политком Николай Кривоносов. В станице он узнал, что отец его повесился, а мать убита снарядом. Двор Кривоносовых и их лавка разграблены самими же станичниками. Стариков, конечно, ему было жаль, но делать было нечего. Николай побежал в госпиталь, где встретился со своей невестой Марусей Изюмовой.

Краевой партком перебросил его и Марусю перед самым вторжением на Терек банд Деникина на Кавказские Минеральные воды, в распоряжение Пятигорского парткома. Последний оставил обоих для подпольной работы.

Там пробыли Кривоносовы до начала 1920 года, когда восстановилась на Тереке советская власть. И тогда только они провели в жизнь свою мечту — устроили близ Михайловской станицы коммуну для детей чеченской бедноты. Эта коммуна и доныне слывет, как образцовая, не только на Северном Кавказе, но — и во всем нашем Союзе. Осипов со своей командой ушел перед приходом деникинцев в горы Чечни с отрядом Гикало. Для красных партизан Осипов и товарищи его были незаменимыми проводниками — они знали Чечню вдоль и поперек. Меркулов Андрей от Кизляра прошел с XI Красной армией Астраханские степи. В Астрахани Меркулов свалился, заболев сыпным тифом. После он работал среди астраханских казаков, а в феврале 1920 г., пробравшись через Астраханскую степь, связался с красными партизанами и попал в Чечню к восставшим чеченцам, которыми командовал Гикало. С известным партизаном-подпольщиком Лукьяновым-Никитиным, снабжавшим, гикаловцев продовольствием, Меркулов отважился пробраться к жене, которая с матерью и сыном скрывалась в Щебелиновке — в слободе Грозного, занятого деникинцами. Он отвез свою семью в более безопасное место, в Чечню. С пикал овцами по восстановлении советской власти на Тереке Меркуловы вернулись в Грозный. Меркулов организовал сельскохозяйственную коммуну «имени Ленина, и под умелым руководством Меркулова коммуна процветает и доныне.