Демонология Сангомара. Яд и Меч

Д.Дж. Штольц, 2021

3-я книга цикла. Прошло тридцать лет после суда в Йефасе. Отец, сын и дочь, наделенные даром или проклятием бессмертия, следуют разными жизненными путями. Тем временем мир ждут перемены. Из глубин морских вод является всепожирающий Спящий, над севером полыхает зарево войны, в кулуарах юга плетутся интриги, а по еловым лесам Офурта бродит дикая и голодная Бестия. Сангомар – это мир, в котором воцарились демоны, мир без добрых богов и справедливости, поэтому даже в руке помощи, поданной преданным другом, может затаиться клинок или яд.

Оглавление

Из серии: Демонология Сангомара

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Демонология Сангомара. Яд и Меч предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

И вздыбятся воды под мощью Осте,

И поднимется из глубин Спящий.

Бездонно чрево его, как и велика злость.

Восстрашись, Ноэль!

Глава I. Спящий

Спустя 30 лет после событий в Йефасе.

Ноэльское графство, 2150 год по общему летоисчислению, весна.

Весеннее солнце склонилось к горизонту, и с моря в сторону особняка Лилле Адан подул сильный ветер. Ветви сосен и кустарники голубого олеандра заколыхались на ветру. Где-то вдалеке протяжно закричала пустельга. Крик стал ближе, затих, и через мгновение на выглянувшую из-под сосновых корней мышь спикировала охристая птица с черными полосками.

В синих глаза мужчины скользнуло любопытство, и он ненадолго отвлекся от разговора со своим собеседником, прищурился, любуясь застывшей в трепетном и зрелищном полете хищницей. Пустельга Ноэля затормозила лишь у самой земли, выставила вперед когти и уже с грызуном устремилась вверх и к далеким ветвям, чтобы поужинать.

— Господин ло Ксоуль, ваше предложение весьма интересно, но я вынужден в очередной раз отказать, — наконец, произнес Юлиан.

После этих слов последовал шумный выдох, а лицо седого гостя подернулось от негодования, которое тот попытался тщательно скрыть.

— Я вас понимаю, господин Лилле Адан, ведь ваш Цветочный дом уже более двух веков занимается банковской деятельностью. Однако…

— Однако что, господин ло Ксоуль?

— Хм. В последние годы на юге, в Айрекке и Дюльмелии, пошли по очень рациональному пути и позволили заниматься частной банковской деятельностью. Знаете об этом?

— Да, я слышал.

— Собственно, хочу заметить, что поток монет в казну благодаря полученным от этого дела налогам заметно увеличился.

— Господин ло Ксоуль, — улыбнулся Юлиан. — Мы обязательно подумаем о вашем предложении по поводу снятия ограничений на прием сбережений и выдачу займов населению…

Мохнатые брови Авгусса ло Ксоуля в очередной раз сошлись на переносице, а руки скрылись под накидкой серого цвета, расшитой олеандрами, теребя пальцами друг друга от нервов.

— Но у нас свой собственный опыт, который весьма успешен, — продолжил граф. — Цветочный дом известен на всем Севере и во многих землях Юга.

— Да, спору нет…

— И он — символ и олицетворение безопасности и надежности, так что система останется пока неизменной.

— Но мир меняется и нужно уметь подстраиваться под него, господин Лилле Адан. Ваша матушка — приверженица старых порядков, однако в вас я вижу того, кто готов не стоять на месте, держась за постылые образы, а идти в ногу со временем. Снятие ограничений лишь увеличит приток золота в ваши карманы.

— Увы, господин ло Ксоуль. Прошу передать другим членам купеческой гильдии, что мы отказываем в вашей просьбе.

Снова тяжкий вздох. Купец Авгусс ло Ксоуль, который уже не первый год вместе с представителями гильдии желал вложиться в собственный частный банк, развел руками и, сжав тонкие старые губы, тоскливо посмотрел через заросли олеандров на тучи.

— Ну что же, я пытался. Быть может, вы передумаете, когда это веяние коснется и Детхая, — по губам мужчины скользнула печальная улыбка из-за упущенной прибыли. — Я премного благодарен, что уделили мне время, Ваше сиятельство.

— Всегда пожалуйста. Чувствуете, бриз сменился на фелсский ветер?

— Да-да. Погода у нас — дитя капризное. Вы правы, нужно поспешить в Луциос, пока Фелл не обрушился проливнем. Да и я отвлек вас от дел своим неожиданным визитом.

— Ничего страшного. Хорошей и светлой вам дороги, — Юлиан кивнул головой, отчего прядь с серебристой трубочкой упала на глаза. Мужчина элегантно поправил ее привычным жестом и громко позвал. — Кьенс!

От небольшой постройки отделился очень худой слуга в шароварах и рубахе. Вежливо поклонившись, Кьенс поприветствовал гостя и отведенной в сторону рукой намекнул ему, что готов сопроводить до выхода. Глаза господина ло Ксоуля со скрытым недовольством взглянули на графа.

— Да осветит солнце ваш путь, — произнес Авгусс и, отвесив небольшой поклон, прошел мимо Кьенса, не замечая слуги.

Юлиан проводил взглядом купца. Когда тот исчез за особняком, то граф направился по выложенной камнем тропинке к морю. Предупреждающий раскат грома, справа. Юлиан заторопился и спешно спустился с холма, поросшего соснами, можжевельником и россыпью голубых олеандров.

Безобразно черная туча сползала с гор по правую руку от особняка, обещая вот-вот разразиться ливнем — а ведь с час назад на небе не было ни облака. Впрочем, столь быстрая переменчивость погоды была обычным делом для Ноэльского графства, поэтому ноэльцы дождя не боялись — привыкли.

У металлической калитки с узором из цветов стоял стражник с алебардой. Его спина согнулась в поклоне, и он отворил дверь перед Юлианом, а тот поблагодарил безмолвного воина и направился по ковру из хвои к каменистому бережку. Берег притаился за рощицей лорнейских сосен и громоздкими валунами. Прохладный ветер играл со смоляными волосами, украшенными трубочками, а половинчатые рукава рубахи графа трепались из стороны в сторону.

Меж тем, Юлиан вгляделся в посеревшие воды бухты Нериум. Он уже хотел было позвать кельпи: свою любимую Вериатель, по которой жутко соскучился, и безобразницу-дочь Мафейю, — но тут в небе громыхнуло. Туча извергла из себя ливень. Вздохнув от того, что не успел встретиться с Вериателью до дождя, Юлиан вдруг заметил движение. Из-за дальнего высокого камня, притопленного в воде, показалась рука: с острыми когтями, бледными пальцами, между которыми просвечивали тоненькие перепонки — но, в общем-то, похожая на человеческую, разве что укрытая чешуей. Настороженные желтые глаза поглядывали на стоящего на берегу графа.

Юлиан махнул рукой, и что-то заскользило в бурной воде к берегу. Вместе с набежавшей высокой волной на каменистый пляж выползло создание, похожее на змею, однако с торсом человека.

Нижняя часть его была полностью змеиной, покрытой черной блестящей чешуей с белесыми полосами, а вот верх был чешуйчатым лишь отчасти — под обхватившими плечи и спину темными пластинами просвечивала белая кожа. Лицо, живот и шея были свободны от чешуи и казались совсем человеческими. Даже оттопыренные уши с жабрами после того, как существо выползло на берег, прижались к голове и стали походить на людские. Чуть пригнувшись и касаясь длинными пальцами камней, наг грациозно полз по берегу, пока, наконец, не распрямился.

— Здраш-штвуй, благословленный водой, — сказал чуть шипяще наг, и на миг показался его раздвоенный язык.

— Здравствуй, Нюй Кха, — произнес Юлиан.

— Я ждал тебя…

Ливень стих также резко, как и начался, и выглянувшее солнце заиграло на сверкающей от капель воды чешуе. Юлиан перевел взгляд снова на море, которое, как по волшебству, успокоилось и стало менять цвет от серого к ярко-голубому. Там, за далекими камнями, прятались и другие наги, их было много — порядка двадцати-тридцати особей. Некоторые были очень юны.

— Вас очень много. Что случилось, Нюй Кха?

— Спящий на дне… Я хочу предупредить тебя, благословленный водой.

— Он проснулся?

— Прош-шипается… После зимы он перевернулся несколько раз во сне. А пару дней назад из его глотки донесся рык. Он очень голоден и пришла пора кормиться…

— Но ведь прошло лишь четырнадцать лет, а не пятнадцать, Нюй Кха.

Нюй Кха не подсчитывал проведенные в море годы, поэтому то, что Спящий проснулся на год раньше положенного, его совсем не смутило. Даже наоборот, он посмотрел на Юлиана с легким осуждением.

— Но он прош-шипается… Мы не ошибаемся… Может быть он мало поел в прошлое пробуждение…

— Вы покидаете море?

— Да… — снова прошипел Нюй Кха. — Мы поднимемся по реке к темным горам. Там переползем в Большое озеро и будем жить до зимы. Пока Спящий не вернется в Мертвый Желоб…

— Когда и где вы достигнете перехода по земле?

Наг задумался. Кончик его черного чешуйчатого хвоста задрожал, а уши вновь оттопырились, обнажая жабры. Убрав мокрую прядь черных волос с лица, Нюй Кха посмотрел на Юлиана.

— Три… или четыре ночи, — змей еще раз вскинул к небу глаза, чтобы не ошибиться. Он плохо умел считать. — Мы покинем реку там, где выш-шокие и стройные деревья сменяются темными и низкими, а острая гора прячет за собой круглые горы поменьше.

— Хорошо, Нюй Кха, я тебя понял. Я буду там и помогу сопроводить вас от реки Луцци до озера Иво, чтобы переход произошел без неприятностей. Я благодарен тебе за то, что ты предупредил меня о Спящем.

— Ты благословлен духами воды, которых мы чтим также, как и Спящего. Поэтому мы уважаем и тебя, — приложил руку к животу в почтительном жесте наг и обполз Юлиана по кругу. — Ш-шпящий проснется со дня на день…

— Вы не пытались с ним договориться?

Наг, как показалось Юлиану, смутился, едва побледнел и медленно качнул головой. Это демоническое дитя Двух Миров, потомок змей и людей, потер подбородок чешуйчатыми пальцами и грустно сказал.

— Если духи воды могут пощадить при вш-штрече, то Спящий не щадит никого. Его желудок подобен бездне, и он безжалостно сжирает все, что попадается на пути.

Граф Лилле Адан протянул руку Нюй Кха и тот, подумав, неуверенно подал в ответ свою, с тонкими и длинными когтистыми пальцами. Желтые глаза подернулись на мгновение мигательной перепонкой и затем снова приняли обычный вид.

— До встречи, благословленный водой, — прошипел Нюй Кха и, поглядывая с интересом на свою руку, стал возвращаться в море, покачиваясь при ползках.

У самой кромки берега, когда его хвост уже погрузился в воду, наг оглянулся, и по бескровному лицу скользнула слабая улыбка, обнажившая острые передние зубы и раздвоенный тонкий язык.

В конечном итоге, Нюй Кха скрылся в уже спокойных водах бухты Нериум вместе со всей своей многочисленной родней. Юлиан еще долго смотрел на блеск голубой глади, на ясное небо, уже без единого намека на тучу, на горы по правую руку, и на далекую верфь, которая примостилась у входа в бухту, около маяка, слева от особняка Лилле Адан.

Вздохнув и повертев руками туда-сюда, чтобы освободить тело от липкой промокшей одежды, обеспокоенный Юлиан повернулся и пошел к темно-серой каменной стене, а там через кованую калитку к особняку, по аллее.

Тропинка виляла среди высоких кустов голубого Олеандра, вдоль темных скамеек, устроившихся под сенью сосен, между одноэтажными пристройками, вверх по холму к дому. В три этажа, из такого же темно-серого, почти черного, камня, как и стена вокруг владений семьи Лилле Адан, особняк благодаря высоким прямоугольным окнам казался очень уютным и светлым. Дикий плющ оплел решетки и касался крыши, из которой торчали каминные дымоходы.

Из-за угла дома показался Кьенс и покорно глянул на графа, не надобно ли тому чего-нибудь.

— Кьенс, попроси конюхов подготовить лошадь.

— Сколько сопровождающих, тео Юлиан?

— Нисколько.

— Как скажете…

Построенный в изогнутой форме дом окружали лорнейские сосны с пышной кроной. Насквозь промокший Юлиан подошел к двери, и ее распахнул безликий страж в серых шароварах, белой рубахе, подпоясанный голубым кушаком. Привычно поблагодарив, граф по половику с бежево-бирюзовым орнаментом побрел по узкому коридору к лестнице, ведущей наверх, чтобы переодеться.

— Юлиан…

До ушей вампира донесся тихий голос и, улыбнувшись, Юлиан убрал уже занесенную над ступенькой ногу и прошел через зал, попав в другой, поменьше.

Там, в креслах перед камином, сидели Мариэльд де Лилле Адан и невысокий мужчина с проседью на висках. Оба они откинулись на спинки кресел и с некоторой леностью неторопливо общались. На плечах мужчины возлежала красная бархатная пелерина, соединенная на груди тремя золотистыми цепочками, а под накидкой было простое мышиное платье с кожаным ремнем.

И стоячий воротник, и манжеты украшали одинаковые золотые пуговицы, чуть потертые и тусклые. Не смотря на всю простоту одеяния, было что-то в мужчине настолько величавое, что рядом с Мариэльд де Лилле Адан он казался пусть и не равным, но близким. И даже болезненность бледного лица, не тронутого Ноэльским загаром, и темные круги под впалыми глазами не преуменьшали представительности, а, наоборот, добавляли.

— Да, матушка… — произнес Юлиан.

— Чем вызвана торопливость твоей походки, сын мой? Неужели Авгусс ло Ксоуль убедил тебя помочь ему преувеличить свое состояние? — по губам женщины скользнула саркастическая улыбка.

— Нет. Конечно же я отказал, матушка. Изменение действующей системы никак не отразится на обычных жителях. Лишь перераспределит золото между нашими карманами и карманами купцов.

— Так в чем же дело?

— Наги сообщили, что Спящий вот-вот проснется.

Темно-серые, но удивительно живые глаза мужчины загорелись любопытством, и он захлопнул книгу по алхимии, которую держал очень тонкими и узловатыми пальцами, украшенными лишь одним золотым кольцом.

— Ты отправишься в порт, Юлиан?

— Да, в Луциос. Как только подготовлю необходимые бумаги, — граф нетерпеливо покрутил кольцо-печатку на пальце.

— Понятно. Значит снова ждать толпу негодующих глупцов у ворот особняка, — Мариэльд склонила седую голову набок и обратилась уже к сидящему рядом собеседнику. — Вицеллий, ты хотел прогуляться вдоль моря.

— Да, моя госпожа. Я буду рад, если вы составите мне компанию. Раз уж Юлиан сегодня занят… — на секунду Вицеллий с укором взглянул на графа.

— Я в вашем распоряжении завтра, учитель.

По лестнице, украшенной ковровой дорожкой, вверх, на второй этаж, и там граф Лилле Адан распахнул светлую створку двери из лорнейской сосны и вошел внутрь кабинета.

Юлиан жил в Ноэле уже три десятилетия, но каждый раз, когда он открывал дверь кабинета, ему казалось, что за столом из орехового дерева он увидит графа Тастемара. В своем любимом котарди, который всегда был одного кроя и отличался лишь цветом. И каждый раз Юлин вздрагивал от одной этой мысли, хотя откуда эта мысль появилась — не мог взять в толк, потому что кабинет в доме Старейшин в Ноэле был полной противоположностью Бордового Кабинета в Брасо-Дэнто. Огромные прямоугольные окна, завешанные мягкими шторами василькового цвета; покрытые светлыми коврами полы; обилие цветов в горшках и картины с морскими пейзажами.

И вот, привычно вспомнив события тридцатилетней давности, Юлиан нахмурил брови, энергичным шагом подошел к столу и, не садясь в кресло, стал оформлять документы. Длинными пальцами с большим сапфировым перстнем он достал другое кольцо из глубины нижнего ящика, из бархатного мешочка, и поставил гербовую печать на бумагу.

Затем вспомнил об одежде, что уже успела подсохнуть, навел порядок на столе, за которым привык работать по утрам, и снова вернулся в коридор. Оттуда по лестнице еще выше, на третий этаж. На самом верхнем ярусе располагались спальни личной прислуги, гостевые комнаты для особых гостей и покои Лилле Адан. Пройдя длинный светлый коридор, в котором по правую руку были высокие окна, а по левую — двери, Юлиан зашел в самую дальнюю спальню.

В мягком кресле цвета бурного моря сидела, подтянув колени к подбородку, сероглазая женщина с темными волосами, собранными из маленьких косичек в одну большую. Прищурив один глаз и высунув язык, она пыталась попасть ниткой в иглу, а меж колен зажимала мужскую рубаху. При виде Юлиана служанка подскочила, рассеянно улыбнулась и убрала так и не вдетую иглу с ниткой на низкий столик.

— Тео Юлиан, что с вами случилось? — удивленно спросила айорка, видя обеспокоенный вид графа.

— Ох, ночью расскажу, Фийя. Сейчас нет времени. Будь добра, дай костюм для города.

— Конечно, конечно…

Айорка, на вид лет двадцати пяти, еще стройненькая и худенькая, подбежала к огромному шкафу и стала доставать оттуда подготовленные вещи.

Юлиан стащил с себя мокрую одежду и под пристальным взглядом чуть раскрасневшейся Фийи быстро переоделся. Надел чулки, скрепив их на ноге ремешками крест-накрест, затем — серые шаровары по икры длиной, в штаны заправил васильковую рубаху. Поверх накинул жилет, украшенный голубыми олеандрами. После повязал кушак и обулся, бросил беглый взгляд в зеркало и подбежал к столу у окна.

Он достал поясную суму, уложил туда бумаги и после того, как Фийя поправила ему серебристые украшения в волосах, поцеловал женщину и буквально вылетел из комнаты. Там, на улице, его уже ждал оседланный конь, нетерпеливо бьющий копытом о землю. Ловко вскочив на жеребца, Юлиан послал его рысью к распахнутым кованым воротам и помчался по ровной дороге к Луциосу. В воздух взметнулась прибитая феллским ливнем пыль.

Юлиан растворился в роще ягодного тиса, которая прятала особняк Лилле Адан от любопытного взора путников с тракта Аше’Алъе. Тис облюбовал ноэльские склоны, и именно с этого негниющего хвойного дерева, причем, весьма ядовитого, строились торговые корабли в верфи около мыса Голубого Когтя.

— Тарантоша, скоро закат. Нам нужно быстрее попасть в порт.

Жилистый и тонкий гнедой конь, отдаленно напоминавший Юлиану своим норовом и вредностью того дикого мясистого жеребца сэра Рэя, фыркнул и ускорился. Вынырнув из объятий тисовой рощи, граф оказался на очень широком тракте — тот вел к спрятанному в бухте Луциосу, главной морской артерии Ноэльского графства.

Живописная бухта была изогнута и незаметна со стороны моря, лишь высокий маяк на мысе Голубого Когтя указывал на вход. Однако, портовый Луциос был настолько известен и на Юге, и на Севере, что многие капитаны находили фарватер Нериумовской бухты практическую вслепую, благодаря соседству с Лилейским островом, который служил своего рода ориентиром.

На большаке же, пока Юлиан направлялся в порт, царило привычное оживление. Груженные товарами и бочками повозки волочились по направлению к Луциосу и от него. Дорога лежала меж виноградных плантаций и, если бы Юлиан развернулся и поехал не на юго-запад, а на северо-восток, то прибыл бы в винную столицу всего Севера, в город Аше’Элъя. Там делали самое дорогое и изысканное на севере вино, Королевское Розовое — украшение воистину королевского стола.

А если же и от этого винодельческого города свернуть на юг, то там через два дня пути впереди вырастут высокие стены из темного камня — Лорнейские врата. Из Лорнейских врат выходило шесть дорог, ведущих в любое место Ноэля, будь то Гаиврарский перевал либо тропа в Альбаос. Именно поэтому Лорнея приблизительно шесть веков назад получила добавочное имя — Врата, Лорнейские врата. Некоторые же называли этот город более простым именем, популярным среди населения — городом Шести дорог.

Юлиан, поглаживая холку Тарантона, смотрел то влево — на раскинувшиеся и оцелованные солнцем виноградные плантации, то вправо — на светлые воды бухты Нериум. Вдоль тракта россыпью вырастали деревушки, жители которых с утра до ночи были заняты на полях. Морской бриз играл с короткими волосами Юлиана и светло-васильковым плащом, украшенным вышивкой и скрепленным на плече серебряной фибулой в виде олеандра. Конь шел легкой рысью, стуча копытами по тропе.

Где-то впереди, между тянущейся встречной вереницей подвод, граф Лилле Адан разглядел знакомое лицо: с крючковатым носом и мохнатыми бровями, которые заканчивались уже у волос. Кажется, что ленно развалившийся на облучке возничий тоже был обласкан бризом и даже прикрыл глаза, смакуя состояние от этого прекрасного вечера. Наконец, он открыл их, и мужчина, по-ноэльски сухой, худой и гладко выбритый, увидел Юлиана. Когда конь поравнялся с повозкой, то пожилой возничий даже привстал с сиденья.

— Тео Юлиан! Да осветит солнце ваш путь! Вы в Луциос?

— Да, Мильер. В городе никаких страшных новостей не слышал?

— Нет, все спокойно вроде, тео… — озадаченно ответил слуга и почесал свою плешивую макушку. — Да, тихо и мирно…

— Хорошо, Мильер. Поторопись, скоро стемнеет.

— Конечно, тео Юлиан. Спасибо за заботу.

С этими словами слуга кинул взгляд назад, на скрученные и бережно сложенные в повозке дорогие ткани, прибывшие этим же днем из Виарке, южного города, а затем снова посмотрел вперед. И чуть подстегнул мулов.

***

Стены Луциоса вырастали и, в конце концов, Юлиан въехал в стрельчатую арку ворот. Здесь гравийная дорога расширялась, обрастала брусчаткой и разветвлялась на множество улочек. Те растекались по городу, подобно реке. А главным рукавом дорога шла к порту и проходила мимо рынка, между расположившихся по бокам лавок, кузниц, таверн и доходных домов. Именно от порта и к порту тянулись бесконечные вереницы повозок, всадников и деловитых людей с договорами в сумах, перекинутых через плечо.

В выставленных на подоконники домов горшках красовались миниатюрные голубые олеандры вперемешку с нежными орхидеями и зимнестойкими кактусами — опунцией, что радовала глаз своим пестрым розовым или желтым цветом.

Стройные каменные дома облицовывали со второго этажа светлым деревом, а входы украшали ленточками, от белого до голубых цветов. Если же в арке двери висела красная лента, то это означало, что в доме царил траур — красный, по мнению Ноэльцев, был цветом скорби и печали. Он сопутствовал самой смерти, и жители южных земель Альбаоса связывали все его оттенки всегда с кровью и страданием.

Люди, чистые и ухоженные, шумно общались меж собой. У лотков очень живо обсуждали цены товара в сеттах, даренах, треволах и иадах. Звенели серебряники и бронзовички из всех уголков Сангомара. По улочкам гулял морской ветер, залетающий под светлые одежды жителей и играющий в каштановых и серых шевелюрах. Посреди этого потока жизни почти на голову над всеми высился Юлиан.

Многие жители Луциоса, завидев высокого мужчину, сразу же узнавали в его лице и костюме графа Лилле Адана. Тогда они почтительно расступались, пропуская того, чья семья обладает всем Ноэлем. Как шутили в народе — “Проще сказать, что не принадлежит в Ноэле семье Лилле Адан”.

В отличие от северян, народа темного и необразованного, ноэльцы знали про существование вампиров. Поэтому все прекрасно понимали, кто такие Лилле Аданы, хотя и не осознавали, отчего Мариэльд живет так непозволительно долго. Уже обычным делом было отправление в графский особняк из тюрем приговоренных к смерти людей, где те бесследно пропадали. Привыкли ноэльцы и к странным городским соседям, которые не имели в доме ни крошки хлеба, зато время от времени посещали тюрьмы. Воспринимали это горожане сдержанно, чуть стиснув зубы, но терпели. Терпели не так спокойно, как южане, которые и бровью не вели при виде клыков, но и не так бурно, как северяне — никто не хватался за вилы и ножи.

И хотя ноэльские вампиры спокойно приобретали смертников из тюрем, они все-таки не выпячивали свое происхождение и предпочитали с улыбкой отмалчиваться при общении с каким-нибудь матросом с северного корабля. “Да байки это все. Ну какие вампиры, о чем Вы…” — шептали они и качали головой, усмехаясь при виде подуспокоившегося человека с севера. Впрочем, моряки редко покидали Портовый город и бродили, в основном, между складами, борделями да харчевнями, так что искренне верили, что байки про кровососов — это всего лишь байки. Иной матрос и мог увидеть во рту случайного собеседника клыки, побелеть и потом рассказывать на своем Дальнем Севере, что видел вампира, живого, демоническую тварь! Да вот только родня и друзья обменивались друг с другом понимающими улыбками, переглядывались меж собой, как бы говоря “Эка морячок шутки шутит… Посреди города, да вампир… Видано ли дело”.

Вампиров в Ноэле было немного, так что случаев с убийствами людей возникало и того меньше. В общем-то, вампиры пока не доставляли особых хлопот, а Мариэльд де Лилле Адан так и вовсе все очень уважали. Она являлась для ноэльцев покровительницей и небожителем одновременно и постоянно жертвовала приличные суммы на развитие науки, целительства и торговли. Сухопарая женщина с белыми волосами правила южными землями Альбаоса более тысячи лет, а ее имя стало нарицательным, и среди ноэльцев символизировало порядок и надежность.

А когда же тридцать лет назад Мариэльд вернулась с молодым мужчиной, скверно говорящим по-ноэльски, очень бледным и с лицом северянина, то об этом весь Луциос судачил несколько лет. Личность Юлиана обросла самыми невероятными слухами и сплетнями, и всякое появление этого весьма эффектного мужчины в городе приводило к всеобщему переполоху. И только спустя поколение, примерно через два десятилетия, интерес к особе новоявленного графа поутих, и Юлиан вздохнул спокойно. Но не до конца…

— Господин, господин, — закричал кто-то сбоку писклявым голосом.

Стайка беспризорных детей, в коротких шароварах и рубахах, обступила Юлиана и заверещала. На высокого графа уставились серые, темно-серые и карие глаза ребятни.

— Господин, подайте монетку! Всего лишь одну!

–… мне подайте!

— Нет, мне, уйди Тойюр!

— Да сам отвали!

— Подайте, господин…

–… ну пожалуйста!

Юлиан зыркнул на наглых детей и те, вздрогнув от показавшихся из-за хитрой улыбки зубов, разлетелись с гамом во все стороны, как воробьи. В это время тонкие, но ловкие пальчики потянулись к поясной суме графа, пока он стоял спиной к одному ребенку.

— Ага! — Юлиан поймал дерзкого воришку за руку.

Мальчишка сделался смертельно бледным.

— Кто это тут у нас а? — произнес задумчиво граф, легко удерживая перепуганного ребенка. — Что ты у меня в сумке забыл?

— Я… ничего. Вам показалось, господин! Не ешьте меня, пожалуйста!

— Да что ты, — граф усмехнулся и шутливо клацнул зубами. — Ты с приюта? — на ребенке были еще незаштопанные штаны и рубаха.

— Да… — сглотнул слюну мальчонка.

— Еще раз увижу твою руку у чьей-нибудь сумы, сдам охране. А я все вижу, мальчик, и я тебя запомнил! — пригрозил нарочито серьезно Юлиан.

Оставив трясущегося ребенка, Юлиан взял под узду Тарантона и поспешил по широкой брусчатой улице к порту.

После таверны “Серебристый Нериум” улица уходила резко вниз, и перед Юлианом развернулась панорама порта с покачивающимися на водах кораблями.

День близился к закату. Из рыболовных суденышек, примостившихся справа, спешно выгружали пойманную рыбу. С укрытых досками пирсов доносился шумный гам хозяев лодок, капитанов команды или одиночных рыбаков — обсуждали все как обычно: богатые места, жалобы на плохой улов или, наоборот, гордо демонстрировали полные груженные рыбой бочки. Соломенные жесткие шляпы поголовно украшались обвитыми вокруг тульи темно-синими лентами — символ Осте, дюжа моря. С солеными и обветренными лицами рыбаки, которые казались рожденными в море, а не на кровати, также солено шутили и громко хохотали.

Одно — и двухмачтовые торговые нефы лениво и сонно подремывали на волнах, а вокруг них кипела жизнь. Потные грузчики в коротких шароварах и с подвернутыми рукавами рубах торопливо грузили или разгружали трюмы кораблей под тщательным контролем деловитых ревизоров с перьями за ухом.

Из всех кораблей ближе ко входу в порт стоял двухмачтовый неф. Юлиан сразу обратил внимание на гальюнную фигуру обнаженной наги с раскрытым в крике ртом и неестественно большой грудью. За все три десятилетия жизни в Ноэле Юлиан ни разу не видел наги с подобным силуэтом, как у носовой фигуры этого корабля с Лоракко. Да и вообще, пышной грудью женщины этого вида никогда не отличались, так что оставалось лишь позавидовать пылкой фантазии резчика по дереву.

Около этого нефа, “Морского черта”, ходил взад-вперед с криками густо поросший бородой купец, в длинном кафтане с позолоченной тесьмой, подпоясанном черным кушаком. Около него и за ним бегал пучеглазый мальчонка лет восьми, и с самым унылым видом слушал отцовские наставления. Грузчики под вечно недовольным взглядом из-под кустистых бровей купца заносили в трюмы ящики с Королевским Розовым вином, закупленным на Ноэльских винодельнях семьи Лилле Адан.

— Халлик, дурень, хватит крутить по сторонам башкой! — проревел смурно кряжистый мужчина.

— Пап, да я слушаю тебя, слушаю, — с совсем хмурым видом ответил сероглазый мальчонка, но тут же отвернулся в сторону и стал смотреть на багровый закат.

— Я вижу, как слушаешь. Учись, пока я жив, отцовскому ремеслу.

Звонкая оплеуха прозвучала неестественно громко даже среди этого бурного оживления и суматохи. Затем раздалось фырканье, и насупившийся ребенок недовольно перекрестил руки на груди. Его бордовое платье до колен развевалось на легком ветру, как и длинные до плеч волосы цвета камня, а красный отпечаток от удара отцовской ладонью стал медленно остывать.

— Когда ж ты ума наберешься, а, Халлик?!

— Да я слушаю тебя, пап. Ну я же сказал! — с обидой произнес мальчонка.

— Вполуха слушаешь! А должен двумя ушами вращать, как гарпия крыльями, чтоб все запомнить!

Курносый нос сердито сморщился, а чуть выпуклые глаза такого же коренастого, как и отец, сына купца потускнели. В них разлилась настолько великая скука, что, казалось, мальчик прилагает все усилия, чтобы смотреть на бесконечную вереницу ящиков с вином. Но, в конце концов, любопытство вновь возобладало над нетерпеливой натурой ребенка, и он отвлекся на скрипящие доски пирса. Склонился, встал на четвереньки и теперь заглядывал меж щелей туда, под доски, в покачивающиеся воды.

— Пап, папа. Смотри! Там что-то есть!

— Что? — буркнул недовольно Намор Белозуб. — Куда ты опять пялишься, Халлик? О Ямес, за что мне это… Пять дочек и вот уродилось же такое чудо шестым…

— Папа, да там кто-то есть, под досками прячется!

И действительно, Юлиан услышал тихие всплески и писклявое стрекотание, напоминающее птичьи трели в сосновом лесу. И если мальчик в изумлении только склонился к доскам и прильнул темно-серым глазом к щели размером с большой палец, то граф Лилле Адан уже знал, кого там увидит ребенок.

Морские чертята часто селились в южных теплых водах, в портах и в верфях под пирсовыми досками. Промышляли воровством еды, товаров, а порой и того ценного и блестящего, до чего дотягивалась их перепончатая тонкая лапка. С этими демоническими безобразниками, весьма безобидными, если бы не их проделки, отчаянно воевало портовое управление, однако шустрых негодников словить было очень тяжело.

Отличались эти создания от своих лесных собратьев, киабу, не таким пушистым хвостом да наличием перепонок между пальцами когтистых лапок. А за долгие годы соседства с людьми морские чертята, которые вели околоводный образ жизни, еще и обрели такую черту, как нахальство. Не раз и не два любая мало-мальски пригодная щель в стене или полу становилась причиной разорения амбаров. Порой отопрет хозяин склада дверь поутру, и тут же увидит в полутьме, как к щели наружу устремляются отливом стрекочущие и довольные черти, деловито поворачиваясь к разорившемуся человеку тощим задом. Почему разорившемуся? А потому что шелка, парусина, красители-то может быть и не съедобные, но пока каждый демонический негодник не попробует их на свой зуб, не пожует, не выпотрошит и не выплюнет, он с этим будет до последнего не согласен. Впрочем, с медком да под пиво вяленые чертята шли очень даже неплохо, так что тут, как говорится, было око за око, зуб за зуб.

А Юлиан, привязав поводья Тарантона к железному крюку у торца Портового Дома, уже поднимался по каменным узким ступеням вверх, на второй этаж. Там, пройдя через длинный и тесный коридор и разминувшись со снующими туда-сюда работниками, он постучал в крепкую дверь, а затем вошел.

В кресле, склонившись над кипой бумаг, сидел громоздкий мужчина с массивным лицом и относительно умными глазами того человека, что может считать, писать, вести учет и выполнять некоторые важные приказы, не вникая в их цель.

Зачесанные назад темные волосы с серебром седины и проплешиной на макушке украшали оловянные трубочки, которые постоянно спадали. Уже бы стоило и отказаться от них, но мужчина в возрасте так отчаянно цеплялся за воспоминания молодости о некогда пышной шевелюре, что и не подумывал об изменении облика. Даже одежда поросшего знатным пузом Портового Управителя была неподобающе молодой — шаровары с рубахой.

Вместо них бы тоже надлежало надеть длинное платье, да поверх набросить какой-нибудь табард — именно так и выглядели пожилые люди Ноэля — но нет, живот размером с рост мужчины забавно колыхнулся под шароварами, когда Кавиан увидел вошедшего графа Лилле Адана и приподнялся.

— Ваше сиятельство! Да осветит солнце ваш путь! — проревел смиренно Управитель.

— Здравствуй, Кавиан.

— Уж близится закат и, если я вижу вас здесь, то дело важное? Да вы присаживайтесь, Ваше сиятельство!

— Спасибо, Кавиан.

Убрав с кресла стопку журналов с отчетами по швартовкам, Юлиан осторожно присел в крепкое кресло и достал из сумы несколько скрученных бумаг.

— Происходило что-нибудь интересное со дня моего последнего посещения?

— Все как обычно, господин. Полный порт кораблей, а грузчики работают не покладая рук. Разве что…

— Что?

— Да морские чертята плешь проели уже… — Кавиан неосознанно почесал почти лысую макушку. — За последнюю неделю, кажется, собрались со всего Альбо к нам в бухту… Черти бы их побрали! А, тьфу! Они ж и есть черти… Не знаю, что на них нашло, облепили наш порт, никак не выгнать.

— Совсем не уходят?

— Нет! И даже больше! За час до вашего прибытия напали толпой на рыболовное суденышко Лаврейя, стали потрошить рыбу, вытаскивали ее из бочек и шипели на рыбака. Представляете? Еле отогнали наглецов палками.

Значит, наги не ошиблись. Юлиан испустил усталый вздох и подпер лоб пальцами, один из которых был украшен родовым перстнем с сапфиром.

— Неужели тебе такое поведение чертят ничего не напоминает, Кавиан? Ты же на посту Управителя уже более двадцати лет.

— Напоминает, — вздрогнул крупной дрожью Кавиан и сжал испуганно губы. — Но ведь он просыпается раз в пятнадцать лет, а прошло лишь четырнадцать, господин! Ни разу еще его пробуждение не сбивалось с графика!

— Наги сказали сегодня, Кавиан, что Ноэльский Левиафан проснется со дня на день.

Лицо Портового Управителя сделалось смертельно бледным, а на лбу капельками пота выступила испарина, что прорезала словно ножом морщины широкого лица и сделала их куда глубже и отчетливее. Из груди вырвался стон отчаяния от убытков и смертей, что последуют в ближайшие полгода, а пальцы нервно затеребили любимые бумаги. От них Управитель почувствовал легкое успокоение.

— Свяжись с Плениумом, Кавиан. Пусть срочно вышлют гонцов в земли Альбаоса: Линдул, Белый Афолеон, Бесовской приют и Лоракко. А на юге в Анеф-Арай, Золотой Ноам, Дасиандру и в Лоо.

— А в Сентопию?

— И туда тоже, — задумавшись, Юлиан передал бумаги в руки портового Управителя.

— Ох, Осте Осте… В прошлый раз он до месяца Холонна поглотил больше двадцати кораблей, которые не знали или знали, но рискнули выйти в море. Что же будет в этом году…

— Да… Будет что-то страшное.

— Мы же не успеем уведомить всех, господин. А наги не могли ошибиться, ваше сиятельство?

— Нет. Четырнадцать лет назад они меня предупредили ровно за два дня до пробуждения. Да и ты должен видеть все своими глазами, Кавиан. Чертята тоже все чувствуют.

— Да-да… Ох, как жаль.

Повторив позу своего господина, Кавиан тоже подставил ручищу под гладко выбритый подбородок и горестно посмотрел в окно. Там солнце закатывалось за горы на мысе Голубого когтя. Стремительно темнело.

С закатом порт вмиг опустел, и лишь караул теперь поскрипывал досками, а оживленная толпа переместилась на улицы города. Там свои двери открыли бордели, которые давали морякам тепло и любовь за пару десятков бронзовичков. Если же получившему хорошую маржу и оголодавшему по особой ласке мужчине хотелось чего-то посвежее, то и для таких находились барышни. Барышни не громко зазывающие с окон борделей, а тихо ждущие своих клиентов в покоях, куда их приведут Сводницы.

Все та часть Луциоса, что находилась ближе к порту, отчего и называлась Портовым районом, ночью оживала и вела распутный образ жизни, в отличие от более спокойного и размеренного Верхнего района.

— Я вас понял, мой господин. Я немедленно отправлюсь по домам Плениума, разбужу всех нужных людей. И также отошлю гонцов со срочными письмами куда надобно.

— Да, Кавиан. Нам предстоят тяжелые полгода.

— Господин Лилле Адан. У нас же полный порт кораблей. Да вы же сами знаете, что в месяце Осте всегда оживление.

— Я не уверен, что они смогут добраться до своих городов целыми и невредимыми, Кавиан. Но и не буду утверждать, что Левиафан уже проснулся.

— Вот и я о том же, Ваше сиятельство… Что делать?

— Переговори со всеми. Объясни ситуацию и посоветуй остаться в Луциосе до зимы… Но не все согласятся. Увы, мы не имеем власти их задерживать силой. Если они захотят покинуть порт, пусть делают это как можно быстрее, в течение одного-двух дней.

— Осте, за что? Дюжи, пощадите, — уныло уронил голову на тяжело вздымающуюся грудь Портовый Управитель.

— Перестань молиться Кавиан, — поморщился Юлиан. — Тот, кого не существует, не сможет помочь — это мир демонов без богов.

С этими словами Юлиан поднялся с кресла, глядя в разбавленную огнями Луциоса ночь за окном. Торопливым шагом он покинул кабинет портового Управителя и оставил того в смятенном состоянии. Наконец, через пару минут толстое тело поднялось. Кавиан поправил широченные в талии шаровары и посмотрел вниз, на ящики стола. Он в полуоткрытом ящике некоторое время наблюдал лежащую поверх бумаг монетку из бронзы, без каких-либо обозначений или гравировок — это был символ Элеаноры, дюжа плодовитости. Вспомнив слова графа про то, что в этом мире нет богов, а молиться им — бессмысленно, Кавиан вздохнул и закрыл ящик, а затем тяжелой походкой пошел искать помощников.

Масштаб надвигающейся трагедии был невероятен. Все знали про Ноэльского Левиафана, но до этого года чудовище, живущее в Лилейском проливе более одиннадцати веков, всегда следовало особому расписанию. И под него подстроились все портовые города. Раз в пятнадцать лет все порты закрывались, и с весеннего месяца Осте до зимнего месяца Холонна торговля морем полностью прекращалась, а грузы доставляли земными маршрутами.

И, увы, других путей с Севера на Юг, кроме как через пролив между Лилейским островом и Ноэлем, не существовало. Лилейский остров был огромен, а течения севернее него столь яростны и опасны, что лишь у неопытного штурмана либо полного дурака могла зародиться мысль избрать этот путь.

Вместе с тем, по словам Нюй Кха, на западе и севере от Лилейского острова жило еще одно племя нагов, более дикое и свирепое, не желающее общаться с людьми. Они не владели человеческой речью. Эти наги из рода Ойх, по словам все того же Нюй Кха, безжалостно топили корабли, и Юлиан подозревал, что именно их заслуги приписывали коварному Ойхскому течению. Граф Лилле Адан ни разу не видел никого из представителей этого племени, но сказанному Нюй Кха верил, потому что наг, в отличие от людей, врать не любил и не умел.

***

Покинув опустевший порт, Юлиан верхом на Тарантоне направился обратно в особняк. Путь занял пару часов, и ближе к полуночи Старейшина ловко выскользнул из седла и передал лошадь в руки заботливому конюху. Сам же он погрузился в мрачные думы и, не видя ничего вокруг, поднялся по темной лестнице во мраке к спальне. Ступая по пышному ворсу ковра, он со сложенными за спиной руками медленно вошел в комнату.

Там при бледном свете полной луны сидела в кресле в белом платье Фийя и мечтательно смотрела на усыпанное звездами небо. Все свое свободное время молодая женщина проводила либо в грезах, чуть прикрыв веки, либо с вышивкой в руках.

Так и сейчас, несмотря на острый слух, служанка из-за мечтательного полузабытья не услышала мягких шагов графа и вздрогнула от отворившейся двери. Когда же темно-серые глаза увидели во мраке дверного проема знакомый силуэт, блуждающее на лице состояние отрешенности и мечтательности, что, возможно, было и состоянием самой души служанки, сменилось на радость.

— Вы вернулись?

— Конечно, Фийя. Как я могу не вернуться — этой же мой дом, — улыбнулся столь простодушному вопросу Юлиан.

— Что же случилось, тео Юлиан?

В нахмуренных бровях и гробовом молчании служанка различила тщательно скрываемое сильное переживание и, понимая, что случилось нечто плохое, подскочила с кресла. Она стала снимать с графа вещи, а тот, пребывая мыслями где-то у Лилейских островов, не мешал ей и лишь растерянно поднимал и опускал конечности по просьбе Фийи.

— Вы даже не запрещаете мне помогать раздевать вас. Значит что-то страшное… — испуганно прошептала девушка и ее круглое личико застыло в маске ужаса.

— Да. Спящий проснулся…

— И что? Он же всегда просыпается, тео Юлиан, — Фийя непонимающе похлопала большими глазами. С возрастом она не стала сильно умнее.

— Фийя, Фийя… Он проснулся на год раньше. И мы не успеем предупредить всех. Пока гонцы на лошадях достигнут самых отдаленных земель, например, северного Лоракко или южного Анеф-Арайя, то пройдет почти два месяца.

— Вы хотите сказать, что эти два месяца корабли будут плавать туда-сюда и не знать, что Спящий не спит?

— Да. Часть кораблей также покинет Нериумовскую бухту, потому что, во-первых, не каждому по карману обеспечить проживание в Луциосе экипажа до зимы, а, во-вторых, у всех горят сроки, Фийя. И многие будут, молясь всем богам, северным и южным, рисковать своей жизнью с надеждой, что пронесет, и они не столкнутся со Спящим.

— Так очень много людей погибнет, тео Юлиан?

— Да, Фийя, — с тяжелым вздохом ответил граф Лилле Адан, который за тридцать лет уже привык к столь наивным вопросам.

Пока служанка, чуть прикусив губу, наблюдала за господином, тревожно меряющим спальню широкими шагами из угла в угол, находясь лишь в исподнем, Юлиан не знал, что делать. Он чувствовал полную беспомощность перед сложившейся ситуацией и даже не смотрел в сторону раскрасневшейся и горящей Фийи.

— Фийя, подай мне домашний костюм, пожалуйста.

— Вы не будете дремать со мной?

— Нет, я же сказал домашний костюм, Фийя. Я поработаю в кабинете, сейчас не до сна, — терпеливо повторил свою просьбу граф.

— Как скажете, тео Юлиан.

По простодушной мордашке женщины скользнуло легкое негодование, которое, впрочем, тут же стерлось из-за промелькнувшей какой-то совсем не относящейся к делу мысли. И служанка, пожав плечами, вприпрыжку поскакала к шкафу и достала оттуда расписной серебряными нитями халат с темными штанами.

После слов благодарности Юлиан с самым смурным видом покинул спальню и спустился на второй этаж, а там заперся в кабинете, где просидел над отчетами до самого утра. Впрочем, за всю ночь ни один так и не был обработан. Встревоженным взглядом граф смотрел сквозь бумагу куда-то вдаль, стараясь сознанием проникнуть в будущее, раздвинуть его туманные материи и найти решение, которого, вполне возможно, и не существовало в данной ситуации.

А Фийя, чуть печально вздохнув, распустила свои многочисленные косички, сменила платье на ночную сорочку и заползла под легкое хлопковое одеяло. Лишь курносый нос и непрестанно хлопающие глаза выглядывали из-за него, рассматривая висевшую на стене напротив кровати картину с морскими пейзажами.

Когда обращенное к бухте окно посветлело и наступило утро, в кабинет вошел болезненно худой мужчина. Тихой и осторожной походкой он приблизился к дивану у окна и грациозно сел на него, закинул нога на ногу. Казалось, он о чем-то напряженно думает, но на самом деле вечная задумчивость и колкий взгляд из-под бровей были присущи этому бледному лицу всегда. Несменяемая красная пелерина сегодня была надета поверх светло-серого, почти белоснежного платья с золотыми пуговицами.

— Доброго утра, учитель, — вежливо поздоровался Юлиан и пропал глазами дальше в отчете, в который смотрел всю ночь.

— Чтобы утро было добрым, нужно начинать его не с бумаг, Юлиан, а с бодрящего напитка.

По губам пожилого мужчины скользнула лукавая улыбка, а граф Лилле Адан поднялся из-за стола и присел на диван рядом с Вицеллием. Тот достал из поясной жесткой сумы склянку крови, клацнул по ней деловито ногтем, затем передал в руки Юлиана.

— Борькор, Белая Роза или Ксимен? — спросил молодой граф, принимая маленькую, размером с палец, склянку.

— Слепая доверчивость хуже вечной подозрительности, Юлиан, — настороженный взгляд Вицеллия стал более острым. — Если бы вместо меня был мимик, либо в мое тело подсадили сотрапезника, ты бы уже умер от своей тряпочной доверчивости. Сколько лет я уже пытаюсь тебе внушить, что осторожный всегда умирает последним, Юлиан.

Граф Лилле Адан виновато улыбнулся, достал пробку и, двумя пальцами удерживая стеклянный сосуд, принюхался, прикрыл глаза и посмаковал запах. Маслянистый оттенок, сладковатые еле уловимые нотки. Тончайше настроенное обоняние различило совсем легкую примесь какого-то парфюма и еще что-то…

— Вы добавили выжимку из олеандра, чтобы сбить меня со следа, учитель.

С этими словами, продолжая принюхиваться и не сводя глаз с Вицеллия, который вздернул ехидно брови, Юлиан капнул из сосуда на палец и облизнул жидкость. Затем, с широкой улыбкой от уха до уха, запрокинул голову и залил кровь из склянки в рот.

— Белая Роза, которую вы попытались выдать за Голубой Олеандр.

— Да, верно. Хотя редкий дурак будет маскировать один яд другим. Как ощущения?

— Никак. Доза была небольшой.

— Для тебя да, — Вицеллий Гор’Ахаг подпер указательным пальцем с массивным золотым кольцом висок, впалые глаза хитро улыбались, а веномансер вкрадчиво спросил. — Но даже для меня эта доза смертельна. Как быстро бы я умер, Юлиан?

— Хм… Семь, может десять минут.

— Нет. Раньше, из-за больного сердца. А симптомы?

— Паралич и отказ сердца.

— Да, хоть что-то да запомнил. Хороший из меня учитель.

— Хороший… — эхом вторил граф и интеллигентно улыбнулся.

Вдруг старый веномансер что-то вспомнил и обвиняюще покосился на ученика, к которому его пригласил друг почти тридцать лет назад, когда Гор’Ахаг после жуткого скандала решил покинуть службу у Его Величества.

— Ты забыл принять вчера смесь.

— Не до того было, учитель, — Юлиан прикрыл глаза и откинулся назад. — Со дня на день все побережье будет усыпано обломками кораблей, словно костьми. А сами человеческие кости будут перевариваться в желудке у Спящего.

Очень худыми пальцами Вицеллий Гор’Ахаг погладил свое золотое выпуклое кольцо в виде паука, лапки которого служили ободком. Из-под темных бровей молодого графа ощупывал вечно настороженный и чуткий взор старого веномансера, но процесс изучения прервала дрожь. Она пробежала по лицу и телу вампира, и он болезненно сморщился, а круги под глазами стали темнее и отчетливее.

— Вы, похоже, тоже не приняли лекарства, учитель.

— Не ерничай, — Вицеллий скользнул в жесткую сумму и достал оттуда другую склянку, с ободком красного цвета, и выпил кровь. — Увы, за свое искусство приходится очень дорого платить.

— Но вам, в отличие от меня, нельзя пропускать время принятия лекарства! Мне не нравится ритм Вашего сердца.

— Хо-хо, какой ты заботливый. Я еще всех вас переживу, Юлиан, не волнуйся, — Вицеллий ядовито ухмыльнулся, но новый приступ боли исказил лицо в гримасе, и веномансер сложил на платье дергающиеся скрюченные пальцы. — В Ноэле голубой олеандр растет, как сорняк, так что недостатка лекарства у меня нет.

— А как жаль, что Левиафан невосприимчив к яду Олеандра.

После череды тяжких вздохов молодой граф снова вернулся мыслями к бессмертному существу, что наводило ужас на все море Альбо уже очень долго.

— Яд есть против всего и для каждого случая. Но даже если ты найдешь уязвимость Спящего, то невозможно будет достать летальную дозу.

— Да, он слишком велик… Я не придумал пока ничего лучше, кроме как снарядить пару кораблей и вооружить людей арбалетами и гарпунами.

— Ты же делал это в прошлый раз.

— Но другого выхода нет… В 2091 году, 59 лет назад, рыцарь Ной из Белого Афолеона во имя северного бога Ямеса вышел на нефе “Божья Кара” в море и смог ослепить чудовище.

— Но погиб сам! Да и глаз-то у Левиафана осталось еще пять.

— Если, в конце концов, Спящий ослепнет, пусть и по одному глазу каждые пятнадцать лет, то это решит нашу проблему. А один из ударов может стать для реликта последним, учитель.

— На смену одной проблемы всегда приходит другая, Юлиан. Ты рассказывал о северных нагах племени Ойх. А ты не думал, что их благоговейный страх перед этим реликтом защищает Ноэль от того, чтобы они поселились в Лилейском проливе? А?

— Скорее они не лезут в Лилейский пролив из-за племени Нюй, — Юлиан покачал головой, затем вспомнил. — Я их, кстати, пообещал сопроводить к озеру через несколько дней.

— Зачем?

— Они же боятся Спящего и каждое его пробуждение пережидают в водах озера Иво.

— Спящий в дом, наги — вон! — расхохотался ядовито Вицеллий Гор’Ахаг и затрясся от смеха.

Юлиан с осуждением посмотрел на старого учителя, но тот лишь усмехнулся.

— Им бы поселиться здесь, в Ноэле.

— Они и так в Ноэле, — старик блаженно раскинулся на диване и чуть сполз вниз.

— На суше, а не в море. На Юге наги спокойно живут среди людей уже тысячи лет.

— И что?

— Племя Нюй могло бы сделать также.

— И получить вилами в глаз, да, — Вицеллий ухмыльнулся.

— Но в Элегиаре…

–… в Элегиаре наги живут среди людей уже тысячи лет, — веномансер перекривлял графа его же голосом, — да только за долгую историю все расы успели порезать друг другу глотки. Пусть сидят в своем море и не вылезают.

— Когда-то же нужно начать.

— Ты точно друг племени Нюй? — веномансер колко взглянул на Юлиана. — Или, может быть, даже грезишь о добре для всех?

— Нет, я в такое уже не верю, учитель. Не мне, лишившему жизни больше трехста человек, говорить о всеобщем добре.

— Триста, триста? — Вицеллий Гор’Ахаг хохотнул. — Ты ведешь счет, скольких ты отправил к Прафиалу, Юлиан?

— Учитель, прекращайте. Лучше помогите советом.

— Вот тебе мой совет. Пусть Ноэль остается таким, какой есть. Без вонючих оборотней, вечно линяющих нагов и мозгоклюев каладриев, — на лице Вицеллия застыла гримаса отвращения. — Я уже полюбил чистый мир без всех этих.

Вицеллий был невыносим, однако за долгие три десятилетия Юлиан привык к заносчивому снобизму старика-аристократа.

— Неужели вы совсем не скучаете по Элегиару?

— Только по суккубам.

— И всё?

— Всё, — ухмылка вновь расползлась по лицу веномансера. — Север мне импонирует больше.

— Вы бы хоть что-то рассказали про Золотой город, — вздохнул граф. — А то как воды в рот набрали.

— На длинном языке хорошо вешаться, знаешь такую поговорку?

— Вицеллий, Вицеллий… — покачал головой Юлиан де Лилле Адан.

На несколько минут в кабинете повисла тишина, а граф затем поднялся с дивана и с усталым видом заходил туда-сюда, заложив руки за спину халата. Время от времени он касался серебристых трубочек в волосах, приглаживая шевелюру, но потом вспоминал, что это был отцовский жест, присущий и Малику, и убирал руки от головы.

За прямоугольным окном уже живо работали слуги. Кто-то поливал цветы водой из колодца, другие выводили коней на прогулку из денников, чтобы те размяли ноги, а третьи остервенело мели дорожки. Безмолвная стража зорко следила за деятельностью слуг, как и бдительный Кьенс. Иногда этот очень худой вампир подходил к какому-нибудь нерадивому слуге и молча тыкал пальцем в то, что его не устраивало.

Лапистая ветвь душистой сосны покачивалась напротив окна, касаясь его. В ветвях метался нахохлистый черный воробей и бегал взад-вперед по дереву.

— И все-таки северные наги выглядят куда меньшей угрозой, чем Левиафан, — наконец, произнес Юлиан, рассматривая воробья, который, в свою очередь, отчего-то не улетел, а наклонил голову и тоже глядел на Юлиана.

— Потому что ты с ними еще не столкнулся. Будь дальновиднее. Если не будешь смотреть вдаль, то захлебнешься от проблем вблизи.

— Учитель, а может попробовать пригласить с Южных земель какого-нибудь могущественного мага, чтобы тот избавил нас от проблемы с Левиафаном?

Юлиан снова начал измерять кабинет шагами в мягких туфлях, ходя из угла в угол. А веномансер сидел на диване и поглаживал узловатыми пальцами, изъеденными кислотами, жесткую сумку. Там хранились самые сильные яды, те, что и граф, и веномансер опасались оставлять в лаборатории, даже запирая ее на ключ. Те яды, что доставляли под заказ с той самой Элейгии — сердца веномансии и магии Южного континента.

— Чем сможет помочь даже сильнейший маг?

— Разорвет сердце Левиафана, ослепит, задушит, да даже достанет из воды заклинаниями, и на берегу мы убьем его.

— Охо-хо-хо… — бледные губы веномансера растянулись в коварной улыбке, а его лицо вытянулось. — Поднимет из воды, задушит… Хо-хо.

— Да можно же бурю наслать, в конце концов, чтобы та выбросила Спящего на скалы! — продолжал сотрясать воздух, увлекшись, Юлиан.

— Юлиан, мой ретивый, но не очень сообразительный ученик. У Левиафана вероятнее всего несколько сердец, это раз, его размеры более пятидесяти васо, это два, поэтому весит он… Ох, я даже не знаю, сколько он весит, Юлиан. Но это ужасные цифры — это три! А что касается бури…

— Да, вариант с бурей хорош.

–… у Спящего очень мощные искривленные конечности, мы видели это с тобой четырнадцать лет назад. Он сможет вернуться в море самостоятельно. И нет таких магов, которые бы смогли поднять из воды такую махину, разорвать ее сердце и прочее.

— Я же видел, мастер… — тихо сказал Юлиан и покачал головой, не соглашаясь.

Юлиан прекрасно помнил Пацеля из Детхая, могущественного мага, пожалуй, самого сильного из всех тех, что он узнал на своем веку. Тогда, тридцать лет назад, Пацель силой мысли поставил весь город Большие Варды на колени. Что стоит с такой силой убить всего-навсего одного реликта?

Здесь же, в Ноэле, маги тоже водились, но они были столь слабы, что им поручали либо разогнать тучи над головой, либо затянуть небольшие раны, либо отпугнуть вредителей с полей. На этом все. Наука магии требовала долгих лет кропотливой учебы, так что самые могучие чародеи жили исключительно на Юге, при дворах королей, и Ноэль им был крайне неинтересен.

— Если ты насчет Пацеля, то я сомневаюсь в том размере его силы, что ты себе придумал, — развел руками старый веномансер.

— Моя память меня не подводит, учитель…

— Я еще раз говорю, он не мог проникнуть в голову человеку силой мысли, не произнеся ни одного заклинания на языке Хор’Аф. Это невозможно!

— Но Пацель это сделал, учитель. И даже более того…

–… да я знаю про вторую часть истории с упавшими на колени людьми. Ты мне это уже сто раз говорил.

Теперь уже Вицеллий Гор’Ахаг нахмурился, поднялся с дивана и подошел осторожным тихим шагом к окну, у которого стоял Юлиан, и тоже посмотрел на ладно работающих слуг и качающееся за усыпанным олеандрами холмом море. Оба, и ученик, и учитель, касались друг друга плечами, сложив руки за спиной. И на лицах обоих царило выражение смятения и непонимания.

Старый веномансер не любил непонятные вещи и подозрительно относился ко всему, что выбивалось из его картины мира. Все, что туманно, попадало в категорию опасностей.

— Тогда Пацель нашел какой-нибудь древний артефакт. Я знал Пацеля более пятидесяти лет назад, уже тогда он обращался к другим магам для омоложения, потому что ему не хватало собственной силы и знаний. А тут власть над толпой? Невозможно!

— Артефакты, источники… Вполне может быть, хотя Пацель так мало говорил о своей жизни. Так, ладно, давайте прекратим разводить антимонию, вернемся к теме разговора, учитель. А что насчет того, чтобы заплатить нескольким сильным магам?

— Похоже, что я дал тебе излишне большую дозу Белой Розы, — веномансер поправил одну из трех золотых цепочек на пелерине. — Я же сказал, что маг любой силы бесполезен против Спящего. К тому же, он, как и ты, и прочие реликты, скорее всего вообще невосприимчив к магии.

— Но что-то нужно сделать!

— Юлиан. Я, как тот, кто был правой рукой Короля Горацио Пятого, прозванного Золотым, тот, кто был вхож в опочивальню самой королевы в любое время суток, тот, кто присутствовал на секретных советах Консулов, являясь одним из них, заявляю, что магия тебе не поможет со Спящим. Не будь глупцом и прислушайся к тому, кто знал Великих Магов не понаслышке.

— Но я не могу бездействовать, учитель…

Вицеллий Гор”Ахаг иронично поднял бровь и развел широко руками.

— Невежественный поступок порой приносит больше бед, чем бездействие.

Улыбнувшись одной стороной лица, так как вторая после перенесенной болезни имела меньшую подвижность, Вицеллий Гор’Ахаг покинул кабинет. Юлиан остался в одиночестве в размышлениях. Тем временем Мариэльд вышла из особняка и, шелестя серым подолом, расслабленно присела на скамейку в окружении лорнейских сосен. Ее белоснежные косы лежали на худых плечах, а ясные голубые глаза из-под прикрытых век наблюдали за возней прислуги. Прислуга же очень быстро потерялась, не желая мозолить глаза хозяйке.

Очень скоро к Мариэльд присоединился и Вицеллий. Он поправил свое длинное белое платье, пелерину красного цвета, что считался в Ноэле траурным, и сел рядом с графиней. Впрочем, нравы и порядки Ноэльских земель не очень интересовали старого веномансера — он не стал заказывать перешив любимых алых одежд, символизирующих в Элегиаре аристократию, из-за каких-то, по его мнению, глупых суеверий.

Юлиану порой казалось, что своей красной пелериной, соединенной тремя золотыми цепочками, Вицеллий мысленно переносит себя обратно в Элегиар, где прошли почти все годы его жизни, трудной, но яркой. Старый веномансер, сейчас больной и немощный, некогда был очень живым мужчиной, экспериментатором в области веномансии, Алым Змеем, как его называли при дворе. Однако, о своей службе вампир говорил мало и редко — и на то были причины.

И дело было даже не в клятве неразглашения, на которую, как понимал Юлиан, Вицеллию было плевать, а в событии 2119 года. Тогда, по истории, которую граф узнал от приезжих купцов и из книг, погибли тысячи нищих в Гнилом районе Элегиара. И виновным называли, без преуменьшения, Вицеллия Гор’Ахага и его яды. Якобы он отравил колодцы, чем вызвал жуткие болезни и последовавшие за ними смерти. А самого Вицеллия, по тем же рассказам, казнила толпа.

Сам же старик прибыл в Цветочный особняк посреди дождливой ночи три десятилетия назад. И имел он из пожитков одну лишь пелерину, которую прятал за жутким балахоном. На все вопросы, что произошло на самом деле и как он избежал народного гнева, Вицеллий отнекивался и молчал. Да вот только, когда в имение Лилле Адан прибывал кто-то из Срединного Юга, Вицеллий неожиданно терялся и запрещал вообще упоминать, что он здесь живет. Юлиан был уверен, что бывший Королевский веномансер от чего-то или кого-то прячется, но таланта уметь держать язык за зубами у старика было не отнять.

Юлиан из окна наблюдал, как Вицеллий и Мариэльд неспешно общаются, а сам пребывал в думах. Может быть, действительно, не стоит вмешиваться в дело со Спящим больше, чем положено? Свою миссию граф Лилле Адан выполнил, отправив гонцов во все порты. Да, будет потеряно два-три месяца. Да, за это время Левиафан пожрет множество кораблей. Но бороться с этим огромным реликтом было бесполезно.

Оглавление

Из серии: Демонология Сангомара

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Демонология Сангомара. Яд и Меч предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я