Интеллект: структурно-динамическая теория

Д. В. Ушаков, 2003

Споры о природе интеллекта не утихают среди психологов уже столетие. Проблемы оценки и развития этой важнейшей способности представляют живой интерес для практики. Теория интеллекта полна противоречий, загадок и парадоксов. В книге предлагается новая структурно-динамическая концепция, которая объясняет не только традиционные феномены психологии интеллекта, такие, как общий и специальные факторы интеллекта, но и вновь открытые явления, связанные с наследуемостью интеллектуальных функций, их развитием в онтогенезе и т. д. Автор – известный специалист в области интеллекта и одаренности, вице-президент международной организации Евроталант. Книга предназначена для психологов – исследователей, практиков и студентов, а также представителей смежных профессий.

Глава 1

Структурно-динамический подход в решении проблемы индивидуальных различий интеллекта

Излагаемая в этой книге структурно-динамическая теория описывает процессы, в которых индивидуальные различия интеллекта возникают в ходе онтогенетического развития. Идея структурно-динамической теории заключается в том, что индивидуальные особенности интеллекта в том виде, в котором они фиксируются при исследовании взрослого или ребенка, не представляют собой раз и навсегда данного инварианта, а вырабатываются на протяжении всего жизненного пути по определенным законам. Именно эти законы формирования индивидуальных особенностей, специфицируемые структурно-динамической теорией, и должны составить основной предмет изучения психологии индивидуальных различий интеллекта. Подход к индивидуальным различиям с точки зрения их формирования, динамики позволяет снять многие противоречия, в которые впадают современные исследователи.

Задачи, стоящие сегодня перед исследованиями в области интеллекта, можно разделить на две группы — теоретические и практические. Теоретические задачи связаны с движением от эмпирии к ее концептуализации. Традиционный факторноаналитический подход основывался на простой и, казалось бы, естественной предпосылке. Предполагалось, что за каждый элемент решения задачи отвечает свой элемент когнитивной системы, и функционированием этого элемента определяется успешность человека в данной задаче, то есть его интеллект. Если у всех возможных задач существует общий компонент, то отдел когнитивной системы, его реализующий, приобретает особое значение. Он принимает участие в решении всех задач, следовательно, определяет общий интеллект.

Исследования в этом направлении проводились долгие годы, в них было вложено огромное количество усилий. Кульминацией стали труды Д. Гилфорда, сосредоточившего большие ресурсы для подтверждения своей кубической модели и разработки тестов для всех постулировавшихся ею 120 или 150 способностей. Развал системы Гилфорда, связанный, в частности, с критикой Дж. Кэрролла, оказался последней каплей, переполнившей чашу доверия психологов к моделям интеллекта, провозглашающих соответствие способностей и частей когнитивной системы.

Последующие работы шли по пути стыковки индивидуальных различий с описанием процессов решения задач. В этом направлении двинулись сразу с нескольких сторон. Компонентный подход поставил целью изучение информационных процессов, лежащих в основе способностей. Некоторые исследователи попытались найти основу общего интеллекта в функционировании кратковременной памяти (Киллонен), скорости нервного проведения (Айзенк) или даже осцилляции нейронов (Дженсен). В отечественной психологии В. Н. Дружинин в своей модели диапазона связал индивидуальные особенности с ментальными кодами, а М. А. Холодная говорит о необходимости онтологического подхода к индивидуальным особенностям интеллекта.

Среди психологов популярно хлесткое и неопределенное выражение «кризис науки». Можно ли сказать, что психология интеллекта переживает кризис? Современные историки науки утверждают, что причиной высказываний о кризисе науки могут быть отнюдь не проблемы в получении научных знаний, а ситуация, в которой оказалось научное сообщество. Классическая ситуация кризиса в психологии в 10 — 20-х годов прошлого века обычно соотносится с переходом от одного видения предмета психологии к другому. Современные исследования, однако, дают основания считать, что за бурным обсуждением предмета психологии, его специфичности по сравнению с занятиями философов стояли вполне реальные социальные причины. Профессора психологии в европейских, прежде всего немецких, университетах стремились к обособлению от кафедр философии и образованию собственно психологических кафедр. Этот кризис закончился естественным путем, без научных прорывов, однако университетская психология институционально обособилась от философии.

Что касается современной психологии интеллекта, то в ней есть причины для кризисных социальных отношений с внешним миром, о чем речь пойдет ниже. Однако о классическом варианте научного кризиса в Куновском смысле — накоплении фактов, несовместимых с господствующей научной парадигмой — речь вряд ли может идти хотя бы потому, что в психологии интеллекта имеется не одна парадигма, а несколько. Так, Р. Стернберг перечисляет 7 основных подходов в исследовании интеллекта, а М. А. Холодная — даже 9.

Представляется, что в науке, как и в жизни, набор ситуаций значительно богаче одного типа, описываемого Куновской сменой парадигм. Для современной психологии интеллекта характерно состояние, которое может быть названо многомерным синтезом. На первом, классическом, этапе шло освоение психологами новых для того времени, обширных сфер психологии интеллекта. В результате сложились три ортогональные описания интеллекта, в каждом из которых заложена абстракция по отношению к двум другим. Эти ортогональные описания отличаются как теми феноменами, которые они описывают (развитие, функционирование и индивидуальные различия), так и системами понятий, используемыми методами эмпирических исследований, типами моделирования и т. д. На втором этапе в рамках каждого из трех ортогональных описаний появляются факты, которые не согласуются с теоретическими моделями и показывают ограниченность принятых абстракций. В дальнейшей части этой главы такого рода факты будут разобраны более подробно. Накопление достаточно большого числа фактов, противоречащих моделям, ведет к третьему этапу развития ситуации — попыткам ассимиляции феноменологии, относящейся к одному срезу, понятиями, возникшими в рамках другого. Иначе говоря, на третьем этапе делаются попытки применить подходы, развившиеся в одном срезе исследования, для объяснения фактов, обнаруженных в других. Собственно, на этом этапе и находится сегодня психология интеллекта.

Ситуация многомерного синтеза характерна не только для психологии интеллекта. По-видимому, аналогичная ситуация в физике начала ХХ века привела к созданию специальной теории относительности. Там также существовало два среза описания (ньютоновская механика и электродинамика Максвелла), затем накопились факты, противоречащие моделям (скорость света в опыте Майкельсона-Морли), появились попытки ассимиляции фактологии одного подхода понятиями другого (теория эфира). Однако физика прошла еще два этапа (обнаружение ядерного математического соотношения А. Пуанкаре и разработка новой системы понятий А. Эйнштейном), которые до сих пор не пройдены психологией. Психология интеллекта еще не выработала теории, которая была бы адекватной накопленной фактологии.

Описываемая в книге структурно-динамическая теория представляет собой попытку синтеза различных срезов в описании интеллекта. Она предполагает, что рассмотрение индивидуальных различий может быть продуктивным в соотнесении с динамикой онтогенетического развития, а также с процессами функционирования мышления. В круг рассмотрения теории индивидуальных различий при этом вводятся факты, которые ранее не были с ней связаны: скорость развития различных интеллектуальных функций в онтогенезе, наследуемость, форма распределения показателей интеллекта в популяции. Для учета всех этих характеристик, как будет показано в дальнейшем, необходимо применение специальных методов математического или информационного моделирования.

Не менее существенные задачи ставит перед психологией интеллекта и практика. Ум является фактором первостепенной важности для успеха человека в современной сложной деятельности. Следовательно, владение методами его объективной оценки представляет собой мощное и опасное оружие. Если общество признает за психологическими тестами объективность и начнет их широко применять, то оно допустит элементы экспертократии, власти специалистов-профессионалов, в данном случае — психологов. Вокруг этой темы в психологии интеллекта развиваются многие социальные коллизии. Вопрос взаимоотношений исследователей интеллекта с внешним миром, по-видимому, составляет стержень той ситуации, которая иногда становится причиной появления ощущения кризиса.

Внешний мир оказывает на психолога, занимающегося интеллектом, сильное давление. Это не просто сопротивление элементам экспертократии. В некоторых случаях, напротив, общество активно требует от психологов «объективной оценки». Чаще всего это происходит в отношении детей. Оценка эта допускается до тех пределов, пока выводы, которые из нее следуют, по тем или иным основаниям устраивают круг лиц, принимающих решения.

Сильное давление, которое пока не проявляется в нашей стране, но особенно ощутимо в США, связано с расовыми и классовыми различиями интеллекта. Результаты эмпирических исследований, к сожалению или к счастью, не зависят от действующих норм политкорректности. Оказывается, что в странах Запада интеллект систематически возрастает с повышением социального класса. Причем, и это не вполне соответствует демократической картине общества и мира, классовые различия интеллекта заданы в значительной мере генетически. Существенные расовые различия интеллекта не удается свести к социально-экономическим факторам, культуре, размеру семьи и т. д. Следует подчеркнуть, что эти результаты относятся к США и Западной Европе. Отечественные исследования по этой теме отрывочны и не позволяют сделать вывод о систематических классовых различиях интеллекта.

Напоминание о социальной опасности, заложенной в исследованиях интеллекта, мы находим в истории отечественной педологии. Печальный конец этой науки и судьбы ее лидеров не в последнюю очередь связаны с тем, что педологи обнаружили весьма неприятные для господствующей идеологии того времени факты: дети рабоче-крестьянского происхождения показывают менее высокий интеллект, чем выходцы из буржуазной интеллигенции; средний интеллект детей в СССР ниже, чем в США (Курек, 1997). Сегодня в цивилизованных странах разогнать «педологические извращения» одним декретом Наркомпроса вряд ли получится, однако общественный скандал, разразившийся в США в связи с выходом книги Мюррея и Хернстайна на эту тему, представляет собой событие того же плана, но только в современной аранжировке. Современная Россия с ее неустоявшейся классовой структурой и отсутствием закоренелых расовых проблем оказывается более свободной страной для обсуждения вопросов интеллекта, чем, например, США.

Острые дебаты в научной среде по проблемам интеллекта, по-видимому, в значительной степени оказываются преломлением социальной ситуации. Реакция на давление поляризует позиции. Формируются станы жестких сторонников тестов и «тестоненавистников», степень эмоциональной конфронтации между которыми трудно объяснить просто расхождениями в интерпретации получаемых данных.

Эмоциональные потребности в любом случае находят брешь в здании теории — хорошо известна фраза Лейбница о том, что если бы математические теоремы так же противоречили интересам людей, как социальные теории, они бы так же оспаривались. Однако нет худа без добра. Таким образом выясняются бреши, которые необходимо латать. В области психологии интеллекта такой брешью оказывается противоречие между высокой прогностической валидностью тестов интеллекта и отсутствием у них структурного соответствия реальной интеллектуальной деятельности. Другими словами, нарушается редко вербализуемая, но действенная предпосылка создания психологических тестов: тест должен быть подобен той деятельности, способность к которой он оценивает.

Тесты интеллекта в большинстве своем являются скоростными и включают весьма простые задачи, а направлены на то, чтобы предсказывать успех в предельно сложной и длительной деятельности. Противникам тестов интеллекта трудно отрицать данные об их прогностической силе, однако они могут справедливо обрушиться на их структуру, доказывая ее недостаточное подобие реальной интеллектуальной деятельности. В то же время парадоксальным образом более «реалистические» тесты типа компьютеризированных систем в духе Д. Дернера показывают существенно меньшую валидность.

Перед теорией интеллекта встает, таким образом, важная практическая задача: выяснить, что все-таки измеряют тесты интеллекта, и каким образом то, что они измеряют, соотносится с реальными жизненными достижениями. Традиционные теории интеллекта, к сожалению, не смогли решить эту задачу. В них тесты интеллекта понимаются как индикаторы функционирования тех или иных когнитивных процессов. Однако остается непонятным, как искусственные задачи могут оказаться лучшими предикторами достижений, чем решение сложных реалистичных проблем. Кроме того, тесты интеллекта, согласно этим теориям, должны выступать предикторами достижений всегда и в любых условиях, а это, как будет видно в дальнейшем, отнюдь не соответствует действительности.

Структурно-динамический подход предполагает принципиально другое видение природы тестов интеллекта. Предсказательная сила теста — не в подобии реальной деятельности. Показатели по тесту определяются не некоей раз и навсегда данной способностью индивида к осуществлению тех или иных ментальных операций. Они представляют собой проявление прижизненно сформированных структур. Однако в том случае, когда условия интеллектуального развития тестируемых были достаточно схожими, тестовые баллы свидетельствовали о потенциале к формированию интеллектуальных структур, характеризующем того или иного индивида. Поскольку для реальных жизненных достижений человеку также необходимо сформировать интеллектуальные структуры, которые обеспечат его профессиональное мышление, то показатели потенциала к формированию, не имея никакого структурного подобия деятельности, могут оказаться весьма прогностичными.

Предсказания структурно-динамического подхода оказываются, таким образом, значительно более дифференцированными, чем оценки традиционных подходов. Тесты интеллекта могут быть предикторами реальных достижений, но это происходит только в определенных условиях. Прогностичность оценки по тестам интеллекта, проводимой в Европе или Северной Америке, оказывается весьма высокой. Однако и здесь тесты валидны для большинства, но могут существовать отдельные люди, для которых тесты интеллекта дают как очень заниженные, так и очень завышенные оценки потенциала. Это может происходить просто потому, что эти люди прошли своеобразный путь интеллектуального развития. В социокультурной же ситуации, сильно отличающейся от западного типа (например, в традиционных азиатских обществах) тестовые баллы могут не иметь реального отношения к интеллектуальному потенциалу человека.

Структурно-динамический подход, таким образом, признает факт большой предсказательной силы тестов интеллекта в отношении среднестатистического европейца или североамериканца. Однако он указывает на возможность ошибок в сторону как завышения, так и занижения интеллектуального потенциала человека и предлагает направление дальнейшей работы по улучшению прогностической возможности тестирования — разработку инструментария для оценки пути интеллектуального развития индивида для корректировки показателей тестов интеллекта.

Проблема практических следствий предлагаемой теории в плане оценки интеллектуальных способностей рассматривается в заключительной части книги. Вначале же вводятся основные понятия и эмпирические данные, обосновывающие предлагаемый подход.

Основные понятия психологии интеллекта

При определении интеллекта его необходимо соотнести с близким понятием — мышление. Родство этих терминов становится еще заметнее, если определить их значение. Интеллекту будет соответствовать слово ум. Мы говорим «умный человек», обозначая индивидуальные различия интеллекта. Мы можем также сказать, что ум ребенка с возрастом развивается, выражая проблему развития интеллекта.

Термину «мышление» мы можем поставить в соответствие слово «обдумывание» или (менее нормативно, но, возможно, более точно) «думание». Слово ум выражает свойство, способность; обдумывание — процесс. Решая задачу, мы думаем, а не «умничаем» — здесь сфера психологии мышления, а не интеллекта.

Таким образом, оба термина выражают различные стороны одного и того же явления. Интеллектуальный человек — это тот, кто способен к осуществлению процессов мышления. Интеллект — это способность к мышлению. Мышление — процесс, в котором реализуется интеллект.

В паре терминов, где один выражает процесс, а другой — способность к нему, возникает необходимость определить один термин через другой. Базовым должен быть термин, относящийся к процессу. Поэтому оптимальным является определение интеллекта через мышление.

Основные определения мышления сводятся к двум типам. В первом случае мышление определяется как решение задач. При этом, однако, решение задач (понимаемых как цель, данная в условиях) шире, чем мышление. Например, занести шкаф на пятый этаж означает решить задачу, которая далеко не полностью относится к мышлению. Возникает, следовательно, достаточно сложная проблема сужения и уточнения этого определения.

В связи со сказанным более оптимальным представляется определение мышления как определенного вида познания. Например: «Мышление — это опосредованное… и обобщенное познание объективной реальности» (Рубинштейн, 1989, с. 361).

Фиксация проблемы

Дальнейшая часть работы построена следующим образом. Вначале дается общее описание состояния дел в психологии интеллекта и фиксируются трудности, встающие перед современным исследованием. Затем проводится рефлексия предпосылок и идеализаций, лежащих в основании применяемых подходов и могущих привести к трудностям. На основе этой рефлексии предлагается собственный вариант подхода.

Интеллект и мышление в современной психологии рассматриваются в трех основных планах: развитие интеллекта, функционирование процессов мышления и индивидуальные особенности интеллекта. Эти три плана до сих пор существуют относительно независимо друг от друга; «концептуальные мосты» (выражение П. К. Анохина) между ними находятся в зачаточном состоянии. Ниже будут схематично обозначены положение и проблемы исследования в первых двух областях. Более подробно будет проанализировано положение в третьей области, имеющей непосредственное отношение к теме настоящей работы.

Поворотным моментом в исследовании развития интеллекта^[1]стало возникновение теории Ж. Пиаже, которая, зародившись в 20-е годы прошлого века и пройдя три (Ушаков, 1996) или четыре (Pascual-Leone, 1989) этапа развития, в 1960-х годах стала доминирующей в своей области. Пиаже сумел разработать особый тип эксперимента, собрать огромный эмпирический материал и обобщить его в виде масштабной теории стадий. Ввиду широкой известности теории Пиаже, не имеет смысла здесь делать ее обзор. Стоит отметить лишь несколько пунктов.

1. Теория Пиаже, описывая интеллектуальное развитие, полностью абстрагируется от индивидуальных различий. Примечательно, что сам Пиаже был ярко выраженным одаренным ребенком, почти вундеркиндом, написавшим свою первую научную статью в одиннадцать лет, то есть в тот момент, когда по его же собственной теории у детей не должны быть еще сформированы формальные операции. Однако в своей теории Пиаже ничего не говорит об одаренности, а также о возможности таких случаев, каким является он сам: его теория просто не включает понятийного аппарата, необходимого для анализа индивидуальных различий.

2. Теория Пиаже также абстрагируется и от процессов, приводящих к решению задачи. Критерием отнесения к стадии для него всегда являлся результативный аспект — ответ ребенка. На одной и той же стадии возможны разные стратегии решения задачи ребенком.

3. «Два кита», на которых базируется теория Пиаже зрелого периода (теория стадий и теория групп), тесно связаны с отмеченными выше свойствами пиажеанства. Теория стадий не предполагает индивидуальных особенностей: все дети с неизбежностью проходят одни и те же периоды развития, возможна лишь небольшая разница в скорости. Она также не предполагает анализа процессов решения задач.

Проведенная в 1970 — 80-х годах экспериментальная критика ударила по самому чувствительному пункту теории Пиаже. Наиболее существенной проблемой для теории Пиаже явился «декаляж», то есть неодновременность появления в онтогенезе функций, которые оцениваются теорией как структурно одинаковые. Если учесть, что одновременность онтогенетического развития различных функций является одним из основных положений теории стадий, то легко понять, насколько сильным разрушительным действием обладает декаляж.

Некоторые ученые сумели видоизменить пиажеанские задачи таким образом, что дети решали их в пять лет вместо семи-восьми. Так, П. Муну и Т. Бауер сделали это на материале сохранения, А. Старки — в области понятия числа, Е. Маркман — на включении множеств, М. Дональдсон — в сфере пространственных представлений (Политцер, Жорж, 1996; Сергиенко, 2002; Markman, 1978). В некоторых случаях Пиаже удавалось успешно держать оборону. Так, на раннюю критику Дж. Брунера (Bruner, 1966), показавшего сохранение количества у пятилетних детей, Пиаже немедленно откликнулся, экспериментально доказав, что речь у Брунера идет о «псевдосохранении» (Piaget, 1967, 1968). Поле боя на время осталось за Пиаже, хотя позднее было показано, что его объяснение подходит не для всех случаев (Acredolo & Acredolo, 1979, 1980).

В 70-е годы держать оборону стало труднее. Пожалуй, наиболее острая полемика развернулась по поводу декаляжей в области сериации. Все началось с того, что американец Т. Трабассо с сотрудниками (Bryant, Trabasso, 1971) показали возникновение сериации в видоизмененной задаче у детей в пять лет вместо семи. Ответ пиажеанцев по уже известному сценарию состоял в попытке доказать, что в задаче Трабассо речь идет о «псевдосериации» (de Boysson-Bardies, O’Regan, 1973). Однако Трабассо нанес ответный удар: используя технику хронометрирования, он продемонстрировал, что решение задачи на сериацию вообще не базируется на последовательном анализе транзитивных асимметричных отношений (Riley, Trabasso, 1974; Trabasso, Riley, 1975; Trabasso, Riley, Wilson 1975; Trabasso, 1977). Полемика продолжалась еще некоторое время (Adams, 1978; Botson, Deliege, 1979; Kallio, 1982; Mimo, Cantor, Riley, 1983; Perner, Steiner, Staehelin, 1981), показав, что не все так просто и с позицией Трабассо. Несомненным ее итогом стало, однако, осознание того, что теория Пиаже не способна дать убедительного объяснения феномену декаляжа.

Хотя декаляж стал самой существенной проблемой пиажеанства, ему предъявлялись и другие претензии. Среди наиболее серьезных — неспособность учесть индивидуальные различия (Reuchlin, 1978).

Если углубить анализ проблемы и обратиться к предпосылкам и идеализациям, приводящим к возникновению проблемы декаляжа, то вновь возникает тема индивидуальных различий и процессов функционирования, выводимых за рамки пиажеанства. В самом деле, декаляжи делятся на коллективные (то есть свойственные всем детям на определенном отрезке когнитивного развития) и индивидуальные (то есть разным детям свойственен разный порядок прохождения этапов в разных областях когнитивного развития). Коллективный декаляж означает, что задачи, имеющие одну и ту же логическую структуру, но разное содержательное оформление, оказываются разными по трудности для детей. Приведем несколько упрощенный пример. Задачи «2 + 2=?» и «На ветке сидели 2 птички, прилетели еще 2, сколько стало?» могут иметь различную сложность. В то же время теория Пиаже связывает последовательность онтогенетического развития исключительно со структурой задачи, то есть отношениями между ее элементами. Феномен декаляжа означает, что такое ограничение не работает. Дети, не справляющиеся с пиажеанской задачей выстроить серию из 10 палочек по возрастанию длины, могут решить задачу в варианте Трабассо: выучив отношения между соседними палочками, определить отношения между более удаленными. Характер отношений между элементами один и тот же — асимметричные транзитивные отношения А>B>C, а трудность задач оказывается весьма разной. Клод Бастьен, подробно исследовавший разные варианты феномена декаляжа, в своей книге описывает условия их появления, такие, как разные варианты подачи информации, различные действия при решении или разные формы ответа (Bastien, 1984). Бастьен предлагает ввести понятия различных схем (схем пробегания, схем-отношений и схем-ответов), неодинаковая сложность которых определяет момент, в который ребенок сможет справиться с задачей. Таким образом, время появления способности к решению той или иной задачи в онтогенезе не определяется самой по себе структурой задачи, а связано со сформированностью процессов по ее решению. Тем самым не удается отделить онтогенез интеллекта от процессов мышления.

Понятие индивидуального декаляжа (Longeot, 1978) показывает, что исследование онтогенеза не удается отделить и от проблемы индивидуальных различий. Траектории когнитивного развития детей совпадают лишь в общих чертах. Полного единообразия закономерностей выявить в принципе нельзя.

Итак, анализ приводит к заключению, что причиной затруднений пиажеанства (по крайней мере, одной из причин) стали идеализации и абстракции, отрезавшие от описания онтогенеза интеллекта аспекты, связанные с его функционированием и индивидуальными различиями.

Дальнейшие исследования в этой области показывают различные попытки интеграции понятий, связанных с переработкой информации и индивидуальными различиями, в контекст проблемы развития. Одно из направлений основано на внесении понятий, заимствованных из информационного подхода. Р. Сиглер (Siegler, 1984, 1986) использовал представление о механизмах мышления как применении правил, К. Нельсон обратилась к понятиям фреймов и скриптов в том смысле, какой им придал Роджер Шенк (Schank, 1986) в контексте моделирования механизмов понимания. По мнению Нельсон, образование концептов у ребенка происходит путем их выделения из фреймов и скриптов, как, например, концепт «фрукты» образуется, выделяясь из слота «десерт» в скрипте «обед». Однако для объяснения когнитивного развития наибольшую популярность приобрели понятия, близкие к рабочей памяти или объему сознания. Исходно идея была высказана еще одним из учителей Пиаже Дж. Болдуином, американцем, проработавшим большую часть жизни во Франции. Торжество пиажеанства отодвинуло идею на второй план до тех пор, пока не понадобились новые объяснительные подходы. В 1960-е годы Хуан Паскуаль-Леоне заложил неоструктуралистскую традицию, возродив старую идею Болдуина. Его понятие М-опера-тора, несколько модернизирующее понятие рабочей памяти, выступает объяснительным принципом когнитивного роста. Введение дополнительных операторов (I, L, F и др.) позволяет объяснить индивидуальные различия, в том числе такие когнитивные стили, как полезависимость-поленезависимость (Pascual-Leone, 1987).

Другой канадский неоструктуралист, Робби Кейс, также принимает идею детерминации когнитивного развития ростом рабочей памяти, связывая, однако, этот рост с ходом когнитивной автоматизации (Case, 1987). Идея принимается также такими видными специалистами, как американец К. Фишер, грек А. Деметриу, австралийцы Г. Халфорд и Дж. Коллинз (Халфорд, 1997; Demetriou, Efklides, 1987; Fisher, 1987; Halford, 1996).

Привлекательность идеи связать интеллектуальное развитие с ростом рабочей памяти состоит в том, что достигается одновременно описание онтогенеза интеллекта в терминах функционирования когнитивной системы и понимание глобальности стадий. Рабочая память представляет собой механизм, задействованный во всех процессах, связанных с мышлением, в то время как другие когнитивные механизмы более локальны.

Впрочем, существуют и другие подходы. Морис Реклен (Reuchlin, 1978) развил идею «викарных», то есть взаимозаменяемых, процессов, лежащих в основе решения задач. Когнитивное развитие, таким образом, идет параллельно несколькими путями. Столкнувшись с задачей, ребенок использует тот способ, который ему свойственен. Тем самым в контекст развития вводятся индивидуальные различия. Ученики Реклена Жак Лотрэ, Франсуа Лонжо и Мишель Юто (Huteau, Loarer, 1992; Lautrey, 1990; Longeot, 1978) провели целую серию исследований в развитие этой идеи. В частности, Лотрэ дал изящное объяснение феноменам сохранения количества, ставшим предметом упомянутой выше дискуссии Пиаже с Брунером. Направление, заложенное Рекленом, в своем последующем развитии продемонстрировало тенденцию к сближению с работами, выполненными в рамках теории Паскуаль-Леоне, что проявилось, в частности, в исследовании когнитивных стилей (Brenet, Ohlmann, Marendaz, 1988; Marendaz, 1989; Ohlmann, 1995).

Еще одно направление, возникшее после кризиса пиажеанства, заключается в построении локальных моделей отдельных функций, трактуемых как «инфантильные теории» различных явлений и объектов мира (Carrey, 1985; Keil, 1988). Ребенок понимается при этом как маленький теоретик, который строит теории по поводу явлений, с которыми сталкивается. Особую популярность приобрело изучение «детских теорий психики» (child’s theory of mind — Сергиенко, 2002; Perner, 1991; Wellman, 1992; Wimmer, Perner, 1983). При этом в большинстве случаев закономерности этого развития понимаются как локальные (ср. Hirsch-feld, Gelman, 1994), хотя есть и отдельные попытки поставить их в общий контекст когнитивного развития (Halford, 1996).

Итак, можно подвести первые итоги. В «классический» период, представленный работами зрелого Пиаже, психология развития интеллекта строилась на идеализированном отделении проблематики развития от функционирования и индивидуальных различий. Экспериментальная критика, сосредоточившаяся на феномене декаляжа, показала, что в рамках этой идеализации не удается непротиворечиво объяснить богатую феноменологию развития интеллекта. Работы, последовавшие за кризисом пиажеанства и составляющие период, который может быть назван «постклассическим», в большинстве случаев направлены на объяснение феноменов развития с привлечением понятий, описывающих интеллектуальное функционирование и индивидуальные различия. Правда, при этом часто создается впечатление попытки простой ассимиляции фактов из новой области при помощи понятий, которые для этого не приспособлены.

Теперь следует обратиться к психологии мышления и посмотреть, будут ли там проявляться подобные тенденции или, напротив, в этой сфере не обнаруживается недостатка в учете проблематики развития и индивидуальных различий.

На базе мощной теоретической подготовки в рамках умозрительной философии, обсуждавшей, в частности, проблемы счетных механизмов (Т. Гоббс, Б. Паскаль, Г. Лейбниц) и роль ассоциаций (Дж. С. Милль, И. Гербарт, В. Джемс), мышление впервые выделяется в самостоятельный предмет экспериментального изучения в работах представителей Вюрцбургской школы (О. Кюльпе, К. Марбе, О. Зельц). Классический период завершается работами гештальтистской школы (В. Келлер, М. Вертгаймер, особенно К. Дункер).

Прежде всего, обращает на себя внимание параллель с психологией развития интеллекта в том плане, что классические исследования в области психологии мышления осуществлялись абстрагированно от других сфер изучения интеллекта — в данном случае развития и индивидуальных различий. Работы, выполненные, например, О. Зельцем, Н. Мейером или К. Дункером, рассматривают мышление как независимое от того, кто думает — ребенок или взрослый. Закономерности типа дункеровской смены гештальтов общи для профессора математики, трехлетнего ребенка или келлеровского шимпанзе. Не меняет дела и более поздняя информационная парадигма поиска в проблемном пространстве, который оказывается общим механизмом мышления на всех этапах когнитивного развития.

Впрочем, в отличие от психологии развития интеллекта, в психологии мышления не возникло необъяснимого явления, подобного декаляжу. Однако проблема пришла с другой стороны. Параллельно с разработкой теоретических подходов началось естественное движение в сторону увеличения охвата материала, то есть включение в рассмотрение все более широкого круга задач. Проблема, однако, заключается в том, что каждая из этих областей обнаруживает тенденцию к инкапсулированию: находятся объяснительные принципы и точные модели решения отдельных классов задач в то время как общие теории мышления оказываются мало применимыми.

Современная психология мышления имеет дело с задачами, связанными с умозаключениями, дедукцией и «малыми творческими задачами», задачами на индуктивное мышление и формирование понятий (Брунер, 1977; Ушаков, 2002; Holyoak, Nisbett, 1991), исследовательское поведение (Поддьяков, 2000) и причинные умозаключения (Schustack, 1991). Выделяются такие области, как понимание (Знаков, 1999; Gerrig, 1991; van Dijk, Kintch, 1983), суждение и принятие решений (Субботин, 2002; Fischhoff, 1991; Kahneman, Tversky, 1979). Последняя область, как известно, принесла психологам Нобелевскую премию. Исследования выходят за границы лаборатории и включают решение сложных жизненных задач, где в свою очередь происходит распадение на ряд линий. Так, можно отметить оригинальную отечественную линию, где за классическими теоретическими работами (Рубинштейн, 1989; Теплов, 1961) последовала интенсивная разработка различных аспектов практического и оперативного мышления (Завалишина, 1985; Корнилов, 1982; Пушкин, 1965). Кроме того, существует североамериканская линия, делающая акцент на анализе профессиональной компетентности в сфере мышления (Bhaskar, Simon, 1977), и две западноевропейских, основанных на компьютерном моделировании сложных ситуаций. Одна из них использует более простые модели в целях выявления взаимосвязей между логикой и интуицией, эксплицитным и имплицитным знанием (Ушаков, 1997; Berry, Broadbent, 1995), другая на основе моделей с сотнями связей между переменными стремится установить детерминацию мышления в сложных ситуациях (Дернер, 1997; Funke, 1998).

Более того, внутри областей обнаруживается тенденция к дальнейшему дроблению. Возьмем такую традиционную область, как психология дедуктивного мышления, или, что то же самое, логического умозаключения. Область исследования силлогистических умозаключений сегодня оказалась ареной борьбы между теорией умственных моделей (Johnson-Laird, 1983) и теорией умственной логики (Rips, 1992). Однако исследование дедуктивного мышления не ограничивается силлогистикой. Так, по-прежнему острые дебаты вызывает проблема влияния тематического содержания на умозаключение, где материалом служат главным образом изобретенные Питером Вейзоном задача выбора (Wason selection task) и THOG-задача (Ушаков, 1988б; Wason, 1968). Для объяснения феноменов, наблюдаемых в одной только задаче выбора, выдвинута целая серия объяснительных моделей. Так, Ги Политцер и Ан Нгуен-Ксуан (Politzer, Nguyen-Xuan, 1992) используют результаты своего эксперимента для сравнения четырех теорий. Только одна из них может быть применена для описания силлогистических умозаключений — это упомянутая выше теория умственных моделей Филиппа Джонсон-Лэрда. Три других — теория прагматических схем (Cheng, Holyoak, 1985), теория естественного отбора (Cosmides, 1989) и теория двойственности эвристических аналитических процессов (Evans, 1989) — либо вообще не применялись к другим задачам, либо могут быть применены лишь в очень ограниченных рамках.

Таким образом, теории в области психологии мышления все более становятся теориями решения одной задачи или определенного класса задач. Именно эта тенденция, по-видимому, является одной из причин относительного успеха подходов, которые отстаивают принципиальную локальность закономерностей, обнаруживаемых в сфере анализа мышления, таких, как теория модулярности (Fodor, 1983) или теория, постулирующая образование в процессе эволюции специфических модулей, ответственных за отдельные моменты когнитивного функционирования (Tooby, Cosmides, 1989). Глобальные теории мышления и когнитивной архитектуры, такие, как GPS Г. Саймона или ACT* Дж. Андерсона, продолжают при этом вести свое отдельное существование, не претендуя на объяснение феноменов, наблюдаемых при решении, например, силлогизмов или Вейзоновской задачи выбора.

Представляется, однако, что переход к локальным моделям, в пределе — моделям решения одной задачи, является логическим следствием исключения проблематики развития из области мышления. В самом деле, вряд ли этот и подобные ему споры можно разрешить, если не посмотреть на проблему в более широком контексте. Способность к решению задач определенного рода не является инвариантом когнитивной организации человека, она формируется в общем контексте развития субъекта. Вряд ли можно считать, например, стратегии сканирования или фокусировки, наблюдаемые при решении индуктивных задач (Брунер, 1977), некими инвариантами когнитивной системы. Скорее, можно предположить другое: эти и подобные им стратегии есть результат того опыта, который субъект получил взаимодействуя с индуктивными и близкими им задачами. Эти стратегии могут изменяться при приобретении дополнительного опыта, что достаточно редко становится объектом специального исследования при решении лабораторных задач.

Более того, споры между сторонниками разных способов описания решения задач могут оказаться бесконечными. Так происходит, например, в области решения силлогизмов, если люди в одних случаях используют пропозициональные репрезентации, как это предполагает теория умственной логики, а в других случаях — умственные модели. Как будет видно дальше, именно такого рода результаты — индивидуальные различия в способах решения задач на умозаключения — были получены в исследованиях Р. Стернберга.

Таким образом, логичным представляется вывод, что универсализация получаемых закономерностей в психологии мышления может происходить через анализ связи и преемственности способов мышления, формируемых в процессе взаимодействия человека с окружающим миром, а также через учет индивидуальных особенностей выработанных способов.

Итак, рассмотрение двух областей — психологии развития интеллекта и психологии мышления — приводит к сходным выводам. Базовые работы в обеих областях были выполнены на основе последовательного отделения друг от друга интеллектуального развития и функционирования процессов мышления и их обоих — от проблематики индивидуальных различий. Вначале такое отделение было весьма продуктивным и позволило накопить богатый эмпирический материал и объяснительные схемы. Однако в определенный момент абстракция исчерпала себя. В области психологии развития это проявилось в проблеме декаляжа, которая подчеркнула, что для понимания последовательности онтогенетического становления различных интеллектуальных функций нужно описать не только их структуру, но и процессы, механизмы, стоящие за их реализацией. В психологии мышления те же ограничения привели к другим проблемам — дроблению некогда единой теории на мини-модели решения отдельных задач или их классов.

Складывается впечатление (подкрепляемое тенденциями эволюции современных направлений исследования), что синтез исследований различных сторон интеллекта составляет один из наиболее существенных пунктов повестки дня.

Период в изучении как развития интеллекта, так и функционирования мышления, который может быть назван постклассическим, в значительной степени основан на осознанной, а значительно чаще — неосознанной тенденции к осуществлению синтеза из перечисленных выше исследовательских областей. Это хорошо видно на примере постпиажеанства, о чем речь шла выше. Другой яркий пример — концепция Я. А. Пономарева (1976), который предложил принцип «этапы — уровни — ступени» (ЭУС). Согласно этому принципу, этапы онтогенетического развития психологического механизма мышления (шире — деятельности) запечатлеваются в этом механизме в качестве его структурных уровней и проявляются в виде ступеней решения задач. Таким образом, с помощью принципа ЭУС устанавливается связь между онтогенезом интеллекта и процессами решения мыслительных задач.

Объединение, синтез различных плоскостей анализа составляет один из аспектов системного подхода. При этом речь идет не просто о соположении, а изменении всей системы понятий. Б. Ф. Ломов пишет: «Было бы… ошибкой полагать, что простое рядоположение данных, накапливаемых в разных областях психологической науки, и есть реализация системного подхода (а такое понимание системного подхода иногда встречается). Действительная задача заключается в том, чтобы понять закономерные связи между этими данными» (Ломов, 1984, с. 88).

Проблема индивидуальных различий

Наиболее проблематичным оказывается, однако, движение в сторону синтеза со стороны индивидуальных особенностей интеллекта. Центральным в сфере индивидуальных особенностей является понятие структуры интеллекта. Именно оно принимает на себя функцию объяснения в отношении индивидуальных паттернов интеллектуального поведения, демонстрируемых испытуемыми.

Терминологическая сложность, которую следует предварительно рассмотреть, заключается в необходимости развести два термина, звучащих похоже, но обозначающих совершенно разные вещи. Речь идет о терминах «структура интеллекта» (structure of intelligence — англ.) и «интеллектуальные структуры» (structures intellectuelles — фр.). Первый происходит из сферы психологии индивидуальных различий интеллекта и особенно интенсивно использовался в теории Д. Гилфорда, которой даже дал ему свое название. Второй принадлежит области онтогенеза интеллекта и особенно часто применялся Ж. Пиаже.

Разница заключается не только в англоязычном происхождении первого термина и франкоязычном — второго. Собственно, перевод обоих терминов с одного языка на второй не представляет труда, так же, как и перевод на третий, например, русский. Во всех этих языках термины различаются, хотя и основаны на сочетании двух одинаковых корней. Прежде всего, первый термин не может быть употреблен во множественном числе — у интеллекта только одна структура. Второй термин, напротив, исходно предназначен для множественного числа, интеллектуальная структура в единственном числе — только часть репертуара интеллектуальных структур субъекта.

Согласно Пиаже, интеллект «строго говоря, не является одной из структур, стоящей наряду с другими структурами. Интеллект — это особая форма равновесия, к которой тяготеют все структуры, образующиеся на базе восприятия, навыка и элементарных сенсо-моторных механизмов» (Пиаже, 1969, с. 64–65). Обсуждая определение интеллекта, Пиаже всегда имеет в виду не только его высшие, «репрезентативные» (в его терминологии) формы, но и интеллект, связанный с действием. Поэтому структуры, о которых он пишет, это не только структуры, характеризующие репрезентации объектов, но и структуры действия, например, сочленения цели и средства. Интеллект выступает высшей формой равновесия этих структур, заключающейся в координации между собой отдельных составляющих их действий, что математически описывается с помощью теории групп. Развитие интеллекта выступает в теории Пиаже как филиация^[2] структур, постепенное их усложнение, при котором новые, более продвинутые структуры включают и координируют между собой предшествующие. Все это послужило закреплению за подходом Пиаже названия структуралистского.

Неоструктурализмом при этом именуется направление, развивающее на базе современных данных представление о развитии интеллекта как филиации глобальных когнитивных структур.

Понятие структуры интеллекта исходит из совершенно другого круга проблем — описания индивидуальных различий интеллектуального поведения. Решить математическую задачу, построить дом, подготовить доклад, установить причину неисправности мотора, объясниться с другим человеком, сыграть партию в шахматы — во всем этом проявляются интеллектуальные возможности человека. Означают ли хорошие способности в одной из этих сфер, что человек будет успешным и в другой? Понятие структуры интеллекта предназначено для того, чтобы с его помощью можно было сформулировать ответ на этот вопрос. Например, утверждение, что структура интеллекта включает некоторые первичные способности (например, вербальные, пространственные и числовые), означает, что успешность испытуемых в задачах на вербальном материале будет тесно связана между собой, но не связана с успешностью решения пространственных задач.

Теперь следует проанализировать понятие структуры интеллекта, как оно сложилось в рамках исследований индивидуальных различий от Спирмена и Терстона через Гилфорда до Сноу и Жюэля. Понятие структуры интеллекта предполагает два плана анализа: феноменальный и онтологический. Структура в математическом смысле слова означает совокупность отношений, заданных на множестве элементов. В феноменальном плане структура интеллекта определена на множестве всех задач в широком смысле этого слова. Задача в данном случае — это не только специально сформулированная исследователем для проверки умственных способностей головоломка, а любая ситуация, требующая интеллектуального поведения (написать текст, убедить слушателя или разобраться в техническом устройстве).

Отношения, задающие структуру интеллекта на множестве ситуаций интеллектуального поведения, — это корреляционные отношения сходства-различия. Две ситуации А и В сходны в той степени, в какой на выборке людей успешность действий в ситуации А связана с успешностью действий в ситуации В.

Таким образом, в феноменальном плане структура интеллекта может быть формально определена как отношения сходства и различия, заданные на множестве всех возможных ситуаций интеллектуального поведения. Описать структуру интеллекта в этом случае означает задать поле всех возможных вариаций в индивидуальных различиях интеллекта. В самом деле, если представить, что удалось получить описание структуры интеллекта, как она была определена выше, то, зная некоторые интеллектуальные показатели субъекта, можно с большей или меньшей точностью предсказать его результаты в других ситуациях, требующих интеллектуального поведения. Структура интеллекта означает признание высокой вероятности одних паттернов интеллектуального поведения и невозможности других.

Проект исследования структуры интеллекта выглядит весьма заманчиво: если его осуществить, можно будет точно предсказывать успешность того или иного индивида в той или иной деятельности.

Кроме феноменального, у структуры интеллекта есть еще и онтологический план: за сходством поведения индивидов в различных ситуациях должны скрываться какие-то общие механизмы. Следовательно, в онтологическом плане структура интеллекта понимается как структура механизмов, осуществляющих различные формы интеллектуального поведения. Тем самым проект исследования структуры интеллекта оказывается еще и проектом выявления взаимосвязи механизмов интеллектуального поведения.

Этот проект при его очевидной заманчивости оказался одним из самых длительных и дорогостоящих в психологии, приведя даже к достижениям в сфере математической статистики (создание факторного анализа). Однако к ожидавшимся результатам он не привел, натолкнувшись на трудности. Подробный анализ этих трудностей будет представлен ниже. Здесь необходимо указать, что их причина лежит в той же плоскости, что и причины рассмотренных ранее трудностей в сфере развития интеллекта и функционирования мышления. Анализ индивидуальных различий, базирующийся на понятии структуры интеллекта, абстрагируется от двух других описанных планов анализа, особенно от проблемы развития. В самом деле, онтологическим планом, в котором логично, казалось бы, ищут объяснения для эмпирически фиксируемых паттернов интеллектуального поведения, оказывается когнитивный инвариант, который, согласно традиционным представлениям, отражает существующие сами по себе и вне развития отношения интеллектуальных механизмов.

Предположение, которое обосновывается в данной работе, заключается в том, что естественной с виду предпосылкой, тормозящей дальнейшее продвижение исследования, является агенетический подход, состоящий в признании структуры интеллекта конечным пунктом в объяснении индивидуальных различий интеллекта.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Для упрощения изложения речь в дальнейшем не пойдет о «дорепрезентативных» (по характеристике Ж. Пиаже) формах интеллекта, которые исследуются как в сфере раннего онтогенеза детского мышления (Байаржон, 2000; Пиаже, 1969; Сергиенко, 2000; Смит, 2000; Spelke, 1994), так и в связи с интеллектом животных (Р. Гарднер, Б. Гарднер, 2000; Рамбо, Биран, 2000; Паттерсон, Матевиа, Хайликс, 2000; Хайликс, 2000).

2

Слово filiation во французском языке, однокоренное со словами сын (fils), дочь (fille), нить (fil), ряд, вереница (file), означает наследование, передачу традиции, преемственность.