Путешественница. Книга 1. Лабиринты судьбы

Диана Гэблдон, 1994

Сага о великой любви Клэр Рэндолл и Джейми Фрэзера – любви, которой не страшны пространство и время, – завоевала сердца миллионов читателей во всем мире. Двадцать лет назад Клэр Рэндолл, используя магию древнего каменного круга, вернулась из прошлого, спасаясь от неминуемой гибели и спасая свое нерожденное дитя. Двадцать лет она прожила в современном мире, продолжая любить того, с кем ее разделили века. Но теперь, когда она узнала, что ее возлюбленный Джейми Фрэзер выжил после ужасной битвы, ничто не может удержать ее здесь. Клэр без колебаний возвращается в Шотландию XVIII века, чтобы разыскать Джейми. Однако за эти годы каждый из них пережил слишком многое. Остался ли Джейми тем достойным восхищения человеком, которого Клэр полюбила когда-то? Смогут ли они возродить то пылкое и глубокое чувство, которое некогда связывало их?

Часть третья

Когда я твой пленник

Глава 7

Вера в документы

Инвернесс, 25 мая 1968 года

Утром по почте пришел конверт от Линклатера.

— Надо же, какой толстый! — вскричала Брианна. — Линклатер прислал какие-то документы!

Все ее лицо, до кончика носа, пылало от возбуждения.

— Судя по всему, так и есть, — ответил Роджер.

Он казался невозмутимым, однако мне было видно, как на его горле пульсирует жилка. Роджер принял пухлый пакет, оценил его вес, грубо вскрыл пальцем и вынул пачку фотокопий.

Следом за документами вылетел бланк университета, на котором было написано письмо. Я быстро его поймала и дрожащим от нетерпения голосом громко прочитала:

— «Уважаемый доктор Уэйкфилд! Нижеследующие материалы направлены во исполнение вашего запроса о казни офицеров-якобитов, произведенной армией герцога Камберлендского после битвы при Каллодене.

Сообщаю вам, что приведенная вами цитата из моей книги в основном базируется на личном дневнике некоего лорда Мелтона, командира пехотного полка герцога Камберлендского в ходе упомянутой битвы. Прилагаю фотокопии соответствующих страниц дневника, где, как вы можете убедиться сами, излагается примечательный и трогательный рассказ о спасении некоего Джеймса Фрэзера. Поскольку этот Фрэзер не представляет собой выдающуюся историческую личность и эта мелкая история не входит в сферу моих научных интересов, я не вдавался в подробности, однако время от времени собирался заняться выяснением его дальнейшей судьбы. Если же вы узнаете, что он спасся и добрался до собственного имения, сообщите, пожалуйста, об этом мне. Честно говоря, я всегда надеялся, что ему повезло, несмотря на то что рассказ Мелтона не дает для этого особых оснований. Искренне ваш, Эрик Линклатер».

Руки задрожали, и я опустила письмо на стол.

— «Не дает особых оснований», ну и ну! — проговорила Брианна, заглядывавшая в письмо из-за плеча Роджера, для чего ей пришлось встать на цыпочки. — Хе! Мы-то знаем, что он вернулся!

— Мы предполагаем, что он вернулся, — осторожно поправил Роджер, однако он улыбался во весь рот, так же как Брианна.

— Чаю или какао? — Дверь кабинета приоткрылась, и в щель просунулась кудрявая голова Фионы. Бурная дискуссия прервалась. — Есть свежайшее имбирное печенье с орехами.

Следом за Фионой проник аппетитный запах теплого имбиря, впитавшийся в одежду.

— Пожалуйста, чаю, — произнес Роджер, а Брианна вместе с ним воскликнула:

— Отлично, какао!

Весьма гордая собой Фиона вкатила в комнату столик с чайником, молочником с какао и подносом с печеньем.

Я налила себе чаю и уселась в кресло, прихватив с собой копии дневника Мелтона. Удивительно, но скоропись восемнадцатого века оказалась довольно разборчивой, устаревшее правописание не мешало, и очень скоро я оказалась не в кабинете, а в хижине неподалеку от поля битвы, и легко представила себе, и как гудят мухи, и как раненые шотландцы лежат на голой земле, и сильный и душный запах крови.

«…поскольку долг чести моего брата требовал исполнения, мне ничего не оставалось, как оставить Фрэзера в живых. Потому его имя не было включено в список мятежников, подвергнутых там казни, и я устроил так, чтобы он смог добраться до родового имения.

Признаться, мне не кажется, что я поступил слишком милосердно или презрел свой офицерский долг, поскольку успешное возвращение чрезвычайно сомнительно из-за крайне тяжелого ранения Фрэзера в ногу, причем рана его загноилась. Тем не менее я никак не мог поступить иначе, как руководствуясь своими честью и долгом; впрочем, должен добавить, что, когда этот человек исчез с глаз моих, мне стало несколько спокойнее, поскольку я в тот момент занимался погребением его казненных товарищей. Не самое приятное дело: число мертвецов, прошедших перед моим взором за последние два дня, меня весьма печалит».

На этом записи обрывались.

Я положила листки себе на колено. «Крайне тяжелое ранение, рана загноилась…» В отличие от Роджера и Брианны, я понимала опасность такой раны, когда рядом нет не только антибиотиков, но и простейших средств, доступных шотландским лекарям того времени, вроде припарок из лекарственных трав. Сколько он трясся в телеге от Каллодена до Брох-Туараха? Два, три дня? Сумел ли он столько продержаться без всякой помощи?

— Однако он добрался.

Брианна прервала мои думы, видимо ответив на тот же вопрос, заданный Роджером. Она говорила так уверенно, словно своими глазами видела события, изложенные в дневнике Мелтона, и ничуть не сомневалась в счастливом исходе.

— Он все-таки вернулся. Он и есть Серая Шляпа, я точно знаю.

— Серая Шляпа? — удивленно уставилась на Брианну Фиона (которая до того укоризненно качала головой, увидев забытый мной остывший чай). — Ты слышала о Серой Шляпе, да?

Роджер с изумлением уставился на девушку.

— Э, а ты-то откуда это знаешь?

Девушка кивнула, вылила холодный чай в стоявший у камина цветочный горшок и снова наполнила чашку свежим напитком.

— Как откуда, от бабушки. Она рассказывала об этом много раз.

— Расскажи!

Брианна напряженно наклонилась, зажав чашку двумя руками.

— Фиона, ну пожалуйста! Расскажи эту история!

Неожиданно оказавшись в центре внимания, Фиона несколько озадачилась, но шутливо повела плечами.

— Да ничего особенного, история об одном из сторонников Молодого Претендента. После ужасного поражения при Каллодене многие погибли, некоторым, однако, удалось спастись. Скажем, один человек сумел убежать и переплыл реку, однако красные мундиры пустились в погоню. По пути беглецу встретилась церковь, он юркнул внутрь и взмолился о милосердии. Сжалившись, священник и прихожане напялили на него пасторское облачение прямо поверх мундира. Когда англичане ворвались в церковь, он стоял на кафедре и говорил, и пришельцы не увидели, что под ним натекла лужа с мокрого платья. Англичане сочли, что ошиблись, и убрались восвояси. Парень спасся, а прихожане потом рассказывали, что это была лучшая служба, которую они в жизни слышали!

Фиона весело расхохоталась, Брианна нахмурилась, а Роджер недоуменно нахмурился.

— Это и был Серая Шляпа? — спросил он. — А мне казалось…

— Да нет! — заверила его девушка. — Это не Серая Шляпа. Серая Шляпа — это еще один хайлендер, уцелевший после Каллодена. Он вернулся в свое поместье, но англичане охотились за якобитами по всей Горной Шотландии, и поэтому он семь лет прятался в пещере.

При этих словах Брианна с облегченным вздохом расслабилась и откинулась на спинку стула:

— И даже между собой арендаторы звали его только Серая Шляпа, чтобы ненароком не выдать.

— Вы это знаете? — удивилась Фиона. — Да, так оно и было.

— А бабушка рассказывала, что с ним произошло потом? — спросил Роджер.

— Конечно! — Фиона широко раскрыла глаза, круглые, как леденцы. — Это же самое интересное! Видите ли, вскоре после битвы наступил ужасный голод, люди, посреди зимы выгнанные из своих жилищ, умирали от голода в ущельях, мужчин расстреливали, дома жгли. Арендаторам Серой Шляпы еще повезло больше других, но тем не менее настало время, когда пища закончилась и есть хотелось с утра до вечера, поскольку в лесу не было дичи, на полях — зерна; младенцы умирали на руках матерей, так как у тех не осталось молока, чтобы кормить их.

От нарисованной картины у меня мороз пробежал по коже. Я представила себе несчастных лаллиброхцев, изможденных голодом и холодом, тех, кого я знала и любила. Одновременно мне стало стыдно, поскольку я не разделила с ними горе и невзгоды, а удрала в будущее, к безопасности, теплу и сытости. Я так поступила, потому что это было желанием Джейми, но может ли желание одного оправдывать поступки другого? Но я перевела взгляд на рыжую макушку дочери, и щемящая боль чуть ослабла. Все эти годы Брианна находилась в безопасности, тепле, сытости и любви — потому что такова была воля Джейми.

— И вот Серая Шляпа измыслил отчаянный план, — рассказывала дальше Фиона, просто-таки сияя от энтузиазма. — Представляете, приказал одному из арендаторов отправиться к англичанам и предложить выдать им лэрда. Ведь среди сторонников принца Серая Шляпа был не последним человеком, и за его голову была назначена большая награда. Он решил сделать так, чтобы арендатор его выдал и получил деньги, которые позволят всем обитателям имения пережить трудные времена.

Я с такой силой схватилась за фарфоровую ручку чашки, что та отлетела.

— Выдал? — прохрипела я. — И его повесили?

Фиона удивленно моргнула.

— Почему повесили? Нет, конечно. Бабушка говорила, ему и вправду угрожала виселица, поскольку судили за измену, но в то время казни уже прекратились, и Серая Шляпа всего лишь был заключен в тюрьму. А благодаря полученной за его голову награде обитатели усадьбы смогли пережить голодное время, — бодро проговорила девушка, видимо считавшая сказанное счастливым концом истории.

— О боже, — выдохнул Роджер. Он медленно опустил чашку на стол и, словно в трансе, уставился в никуда. — В тюрьму!

— Ты так говоришь, как будто это хорошо, — заметила моя дочь.

Она даже скривила рот от расстройства, а на глазах заблестели слезы.

— Так и есть, — заявил Роджер, не обращая внимания на огорчение Брианны. — Дело в том, что тюрем, предназначенных для якобитов-изменников, было довольно мало, и везде вели официальные реестры. Что ж тут неясного?

Не найдя понимания ни у удивленной Фионы, ни у мрачной Брианны, он наконец перевел взгляд на меня.

— Раз он оказался в тюрьме, я сумею его найти.

Роджер повернулся к книжным стеллажам до потолка, занимавшим три стены кабинета из четырех, и окинул их взглядом. Там хранились материалы, связанные с тайнами якобитов, которые собрал еще покойный преподобный Уэйкфилд.

— Он там, — негромко сказал Роджер. — В тюремных реестрах. В подлинных документах. Разве вы до сих пор этого не поняли? — вновь спросил он меня. — До сих пор мы узнавали о нем что-то лишь из мемуаров неизвестной степени достоверности. Однако в момент, когда он попал под суд и в тюрьму, его биография стала включена в историю. Его имя оказалось в исторических документах, и мы непременно его там найдем!

— И узнаем, что произошло потом, — выдохнула Брианна. — Когда его отпустили.

Роджер крепко сжал губы, отгоняя продолжение, пришедшее ему, как и мне, в голову: «Или когда он умер».

— Да, именно так, — произнес он, взяв Брианну за руку и в то же время поймав мой взгляд. — Когда его отпустили.

Вера Роджера в документы оставалась крепкой и через неделю. Этого, однако, нельзя было сказать об антикварном столе восемнадцатого века в кабинете преподобного Уэйкфилда: под необычной тяжестью его тонкие ножки дрожали и опасно поскрипывали.

Как правило, на этот инкрустированный столик не ставили ничего тяжелее небольшой настольной лампы и коллекции древностей, принадлежавшей преподобному; теперь стол изнемогал под тяжестью груза, так как прочие горизонтальные поверхности кабинета сплошь были покрыты бумажками, журналами, книгами и толстыми пакетами, присланными из исторических обществ, университетов и всех научных библиотек Англии, Шотландии и Ирландии.

— Если ты положишь сюда хоть одну страницу, он развалится, — заметила Клэр, когда Роджер задумчиво попытался положить на столик еще одну папку.

— А? Да, точно.

Папка повисла в воздухе; Роджер тщетно огляделся в поисках свободного места и в конце концов положил папку себе под ноги.

— Я только что закончила с Уэнтуортом, — сообщила Клэр, показав вытянутой ногой на накренившуюся стопку на полу. — Записи Бервика пришли?

— Да, сегодня утром. Куда это я их сунул?

Роджер растерянно огляделся и потер лоб, надеясь сосредоточиться. Кабинет напоминал Александрийскую библиотеку времен разграбления, непосредственно перед моментом, как к книгам был поднесен первый факел. В поисках любого упоминания Фрэзера Роджер всю неделю по десять часов в день изучал рукописные реестры, письма, записные книжки и дневники англичан, и теперь он чувствовал, что в глаза словно насыпали песку.

— Голубой конверт, — произнес он. — Я точно помню, что документы пришли, и отлично запомнил голубой конверт. Он пришел от Макаллистера, профессора истории из Тринити-колледжа в Кембридже, это у них приняты такие большие голубые конверты с гербом колледжа. Может быть, Фиона видела? — Он высунулся в коридор и громко воззвал: — Фиона!

Несмотря на вечер, в кухне все еще горел свет, а дом наполняли упоительные запахи: какао и свежеиспеченного миндального кекса. Если существовала малейшая вероятность того, что кто-то проголодается, Фиона никогда не покидала пост.

— Ой, что стряслось?

В дверях кухни появилась темная кудрявая головка.

— Сейчас будет какао, — заверила девушка. — Я жду, когда пропечется кекс, и быстро достану его из печки.

Роджер тепло улыбнулся. Он был очень привязан к Фионе, хотя трудно было найти человека, более далекого от истории, чем она. Фиона не читала вообще ничего, кроме еженедельника для домохозяек. Она даже не пыталась понять, что делает Роджер, а просто ежедневно стирала пыль с книг и бумаг. Их содержание оставалось ей недоступно, но Фиону это совершенно не волновало.

— Спасибо, — ответил Роджер. — Я тут подумал: может, ты видела большой голубой конверт — толстый, примерно такой? — И он показал руками размер. — Его принесли утром, а я умудрился его куда-то сунуть.

— Вы оставили его наверху в ванной, — тут же подсказала Фиона. — Там лежит толстая книжка с золотыми буквами на обложке и портретом принца Чарли и три свежевскрытых письма, а еще счет за газ — вы сказали, что нужно не забыть оплатить его до четырнадцатого. Я все сложила на газовую колонку, чтобы не путалось под ногами.

Раздался щелчок таймера, девушка ойкнула и скрылась.

Роджер, улыбаясь, обернулся и понесся по лестнице, прыгая через две ступеньки. С такой выдающейся памятью Фиона, имей она к этому склонность, сама вполне могла стать ученым; но ее помощь в любом случае была бесценна. Если документ или книгу можно было описать не по заголовку, автору или содержанию, а по внешнему виду, Фиона всегда могла точно сказать, где они находятся.

— Да ерунда, — бодро уверила она Роджера, пытавшегося принести извинения за устроенный разгром. — Когда по всему дому валяются бумажки, кажется, что преподобный еще жив. Ни дать ни взять старые времена, правда же?

Роджер уже не так быстро спустился по лестнице с голубым конвертом в руке; он задумался над тем, что бы сказал его покойный приемный отец о проводившихся розысках.

— Небось сам бы зарылся в бумагах выше головы, — пробормотал он себе под нос.

Он живо представил себе, как лысина преподобного блестит под светом старинных светильников, повешенных в коридоре, пока ее обладатель неторопливо двигается из кабинета в кухню. А там возится у плиты старая миссис Грэм, бабушка Фионы, которая кормила старика, когда его бдения затягивались до ночи, так же, как это делает теперь ее внучка.

«Все-таки странно, — размышлял он по дороге к кабинету, — что раньше влияло на то, что сын шел по стопам отца: простота решения, стремление сохранить семейное дело или у членов одной семьи отмечалась предрасположенность к определенным работам? Правда ли, что кто-то появляется на свет, чтобы стать кузнецом, купцом или поваром, рождается уже со способностями и склонностью к тому занятию, которое встречается им в жизни в первую очередь?»

Понятно, что так бывает не всегда и не со всеми, и постоянно встречались те, кто оставлял родной дом и отправлялся в путешествия, либо занимались чем-то, незнакомым их родным и близким. Иначе на свете не встречались бы ни изобретатели, ни странники.

Но в наши дни, когда легко получить любое образование или отправиться в путешествие по миру, в некоторых семьях продолжают хранить верность тем или иным родам занятий.

Конечно, он ужасно хотел узнать, какие склонности получила в наследство Брианна. Роджер задумчиво смотрел на Клэр, устроившуюся за столом, и размышлял, что Брианне досталось от матери, а что — от древнего горца. Солдата, землевладельца, придворного, лэрда — ее отца.

Через пятнадцать минут Клэр закрыла последнюю папку и облегченно откинулась на спинку стула, а Роджер все думал о Брианне.

— Интересно, о чем это вы задумались? — спросила женщина, налив себе какао.

— Ни о чем специальном, — улыбнувшись, сказал очнувшийся от дум Роджер. — О том, как люди становятся теми, кем становятся. Вот, например, вы, как вы стали врачом?

— Как я стала врачом?

Клэр вдохнула поднимавшийся над чашкой пар, сочла, что какао слишком горячее, и поставила чашку обратно на стол среди книг, журналов и бумажек, покрытых карандашными заметками. Потом чуть улыбнулась и потерла руки, обожженные о горячую чашку.

— А как вы стали историком?

— Довольно просто, — ответил молодой человек, откинувшись в кресле.

Он взмахнул рукой на комнату: книги, бумаги, старинные безделушки, погладил стоявший на столе шедевр восемнадцатого века — маленькие позолоченные каретные часы с крошечными колокольчиками, отбивавшие каждые четверть часа.

— Я вырос среди всего этого и, как только выучил грамоту, стал странствовать с отцом по Хайленду в поисках древностей. Кажется, не было ничего естественнее, чем продолжить начатое. А вы?

Клэр кивнула и расправила затекшие плечи. Брианна давно устала и час назад легла, но Клэр и Роджер продолжили многочасовую работу по изучению реестров заключенных английских тюрем.

— В общем, у меня было нечто похожее, — ответила она. — Не то чтобы я решила стать врачом неожиданно, но как-то раз мне показалось, что я всегда была доктором и мне очень этого не хватает.

Клэр положила руки на стол и зашевелила тонкими изящными пальцами с аккуратными овальными ногтями.

— Есть такая песенка времен Первой мировой, — медленно сказала она. — Иногда к нам приходили старые армейские друзья дядюшки Лэма, выпивали и пели, тогда-то я ее и узнала. Там есть такие строчки:

К родному очагу парней вернешь едва ли,

Когда они в Париже с войною побывали.

Она спела и усмехнулась.

— Я побывала в Париже, — тихо сказала она. — И много еще где побывала и что повидала: Амьен, Престон, Фолкирк, больницу «Обитель ангелов» и так называемую операционную в Леохе. Я была врачом как он есть, узнала все грани профессии: помогала при родах, вправляла вывихи, зашивала раны, купировала лихорадку… — Клэр не договорила и пожала плечами. — Разумеется, мне очень не хватало знаний, и я понимала, что следует многому научиться, потому я и отправилась учиться медицине. Впрочем, на самом деле это ничего особенно не меняет.

Она подцепила пальцем пенку с какао и слизнула.

— Да, у меня есть диплом, но врачом я стала задолго до того, как его получила, даже раньше, чем пошла учиться.

— Думаю, это было не так-то просто, — заметил Роджер. Он подул на какао и явно заинтересованно взглянул на собеседницу. — И тогда в медицину попадало очень мало женщин, да и теперь, по правде говоря, женщин-врачей не очень много, а у вас еще и была семья.

— Да, конечно, нельзя сказать, что все было легко и просто, — странно посмотрела на него она. — Разумеется, пришлось ждать момента, когда Брианна пойдет в школу и у нас появятся деньги на домработницу, но… — Клэр пожала плечами и улыбнулась. — На несколько лет я забыла о том, что такое высыпаться. Это слегка помогло. Как ни странно, и Фрэнк помогал.

Молодой человек счел, что какао остыло и его можно спокойно пить. Он сжал чашку ладонями и радовался тому, как фарфор передает тепло в его руки. Стояло начало июня, однако ночи оставались холодными, и приходилось пользоваться электрообогревателями.

— Что вы говорите? — с интересом заметил Роджер. — После ваших предыдущих рассказов мне показалось, что Фрэнк не особенно одобрял ваши образовательные порывы.

— Он и не одобрял.

Она чуть поджала губы, что сказало молодому историку куда больше, чем любые речи: незабытые ссоры, неоконченные выяснения отношений, молчаливое противоборство вместо явной неприязни.

«Какая у нее выразительная мимика», — подумал он о Клэр и сразу же задумался, не выдает ли его собственное лицо все тайные мысли. Взволновавшись, Роджер склонился над чашкой какао и отпил.

Потом поднял голову и обнаружил, что Клэр смотрит на него с весельем.

— А почему он передумал? — попытался он ее отвлечь.

— Из-за Бри, — ответила Клэр, и на ее лице, как всегда, когда она заговаривала о дочери, появилась мягкость. — Для Фрэнка значение в жизни имела, пожалуй, одна Бри.

Как я уже сказала, я ждала, когда дочь пойдет в школу. Однако порой все равно бывало, что она приходила домой, а я не могла уделить ей внимание, поэтому мы были вынуждены нанимать домоправительниц и бэбиситтеров из агентств. Случалось, попадались толковые и внимательные, но наоборот оказывалось гораздо чаще.

Вспоминаю, как однажды в больницу позвонили и сообщили мне, что с Брианной произошел несчастный случай. Прямо в зеленом хирургическом костюме я выбежала на улицу и понеслась домой, наплевав на правила движения. Возле дома стояла полицейская машина и карета «Скорой помощи». В сумерках сверкали красные огни мигалок, а вокруг толпились любопытные соседи, выбравшиеся на улицу.

Потом, когда мы сложили из фрагментов всю картину, оказалось, что приходящая нянька, разозлившаяся на то, что я в который раз задержалась на работе, после оговоренного часа просто надела пальто и ушла, оставив семилетнюю Брианну одну. При этом она велела ждать маму, что девочка послушно и делала приблизительно в течение часа. Потом зашло солнце, Бри стало страшно в одиночестве, и она решила пойти поискать меня. Она переходила улицу, и ее сбил заворачивавший из-за угла автомобиль.

К счастью, Брианна почти не пострадала: машина ехала на небольшой скорости, и девочка отделалась ушибами, ссадинами и испугом. Надо сказать, она испугалась гораздо меньше меня. Да и боль от ушибов, думаю, нельзя было сравнить с тем, что я пережила, ворвавшись в гостиную и обнаружив, что дочь лежит на диване и, размазывая по грязным щекам слезы, спрашивает меня:

— Мама! Где ты была? Я тебя не нашла!

Мне понадобилось почти все профессиональное спокойствие, но ее утешила, осмотрела, еще раз тщательно обработала ссадины и царапины и уложила спать вместе с ее любимым мишкой. Спасибо полицейским и врачам «Скорой», которые, как мне почему-то казалось, смотрели на меня с немым укором.

Когда все кончилось, я почти свалилась на кухне на стул и расплакалась.

Фрэнк, как мог, пытался меня утешить, гладил по спине, однако потом оставил это безнадежное дело и стал заваривать чай. И когда он поставил передо мной чашку с горячим чаем, я заявила:

— Все, решено. — Я словно находилась в тумане и ничего не соображала. — Бросаю все к черту! Завтра же!

— Бросаешь? — резко спросил Фрэнк. — Бросаешь учебу? Почему?

— Больше не могу.

Обычно я не пила чай ни с молоком, ни с сахаром, но в тот раз почему-то положила и то, и другое и лишь тупо наблюдала за белыми разводами в чашке.

— Я больше не могу оставлять Бри, когда не знаю, как за ней присматривают, но при этом точно понимаю, что ей плохо. Ты ведь знаешь, что ни одна из нянек ей не понравилась?

— Да. — Фрэнк сел напротив, помешал ложкой в чашке и потом, после долгого молчания, произнес: — Но мне не кажется, что тебе нужно бросать учебу.

Сказанное было для меня совершенным сюрпризом: ведь я была уверена, что он воспримет мое решение с радостью. Удивленно уставившись на Фрэнка, я высморкалась в бумажный платочек и спросила:

— Ты точно так считаешь?

— Ах, Клэр. — Даже когда он был раздражен, в голосе слышалась любовь. — Ты же всегда знала, каково твое предназначение, кто ты такая. Разве не ясно, как это необычно?

— Нет.

Я утерла нос мокрым платком, который грозил разлезться в клочья.

Фрэнк откинулся на стуле и посмотрел на меня, покачав головой.

— В том-то и дело.

Затем он молча уставился на свои сцепленные узкие кисти с длинными безволосыми, словно у девушки, пальцами. Изящные кисти, отлично подходящие для изящных взмахов, подчеркивающих впечатление от лекций. А потом муж уставился на меня так, словно увидел впервые.

— У меня не так, — тихо произнес Фрэнк. — Ну, вообще говоря, у меня все хорошо. Я рад, что занимаюсь преподаванием и наукой. Честное слово, иногда это просто замечательно. Работа мне и вправду нравится и меня увлекает, но… — Он задумался, потом поднял на меня свои светло-карие глаз и серьезно продолжил: — Но честно признаюсь: с тем же успехом я вполне мог делать что-то еще. Я не испытываю ощущения, что мне это предначертано, что у меня есть собственная миссия, что-то, что я обязан совершить. А ты — совсем другое дело.

— А что, это хорошо?

От рыданий глаза у меня покраснели, нос распух.

Фрэнк хмыкнул.

— Это ужасно неудобно, Клэр. И для тебя, и меня, и Бри, для всех нас. Но как же я тебе порой завидую, ей-богу!

Он тронул меня за ладонь, и я, помедлив, не отвела руку.

— Испытывать к чему-то, — он подернул углом рта, — или к кому-то такую страсть — думаю, большая удача, Клэр. Исключительно редкая.

Он нежно пожал мою руку, отпустил и, повернувшись, вытащил с книжной полки том. Это был справочник Вудхилла из серии «Патриоты», посвященный биографиям американских отцов-основателей. Рука его легла на обложку книги так, будто он опасался потревожить сон описанных в ней героев.

— Вот они были такими людьми, как ты. Они знали свое предназначение и готовы были пойти на все, чтобы исполнить его. Но большинство людей иные, и ты отлично это знаешь. Разумеется, неверно говорить, что у них нет чувства долга или осознания своего предназначения, — оно у них всего лишь не так выражено.

Он вновь взял мою кисть, повернул ладонью вверх и щекотно провел пальцами по переплетениям линий.

— Неужели все это тут записано? — улыбаясь, промолвил он. — Правда ли то, что замечательные судьбы и великие дела предопределены? Или все дело в том, что люди, наделенные от рождения великой страстью, должны попасть в правильные обстоятельства в правильное время? Мы, историки, часто против воли спрашиваем себя об этом, хотя так и не можем найти на них ответы. Мы знаем об этих людях только то, что они совершили. Но, Клэр… — Фрэнк постучал по обложке и предостерегающе произнес: — Всем им пришлось чем-то за это заплатить.

— Я знаю.

Мне казалось, что я вижу нас со стороны: привлекательного, подтянутого, немного усталого Фрэнка с легкой проседью на висках и себя, растрепанную, неопрятную, в мятом хирургическом костюме, смоченном на груди слезами Брианны.

Мы немного посидели и помолчали, при этом я так и держала руку в руке Фрэнка. Я видела загадочные линии и борозды, четкие, как дороги на карте. Но как выяснить, куда ведут эти дороги?

Пару лет назад одна шотландская старуха миссис Грэм, кстати, бабушка Фионы, гадала мне по руке.

— Линии на твоей руке меняются по мере того, как меняешься ты сама, — сказала она тогда. — Неважно, с чем ты родилась, важно, какой ты себя сделаешь.

Ну и какой я стала, какой себя сделала? Неизвестно что вышло! Не смогла стать ни хорошей матерью, ни хорошей женой, ни хорошим доктором — одно недоразумение.

Некогда я считала себя цельной натурой, способной любить мужчину, вынашивать ребенка, лечить больных. Все это было взаимосвязано, а не распадалось на странные кусочки, на которые сейчас похожа моя жизнь. Однако все это было там, в минувшем, рядом с Джейми, когда я любила его и какое-то время чувствовала себя — и была! — частью чего-то большего.

— Я стану забирать Бри.

Я так крепко задумалась о своем печальном, что не сразу осознала смысл его слов. Я удивленно посмотрела на Фрэнка.

— Что ты говоришь?

— Я говорю, — терпеливо повторил он, — что стану брать Бри с собой на работу. Она может приходить из школы в университет и до конца рабочего дня играть в моем кабинете.

Я потерла нос.

— Мне казалось, что ты не одобряешь тех, кто приводит детей к себе на работу.

Помнится, он критиковал секретаршу, миссис Клэнси, месяц приводившую на службу внука, когда его мать заболела.

Фрэнк смущенно пожал плечами.

— Правда твоя, но всегда нужно подходить к делу индивидуально. К тому же не думаю, что Брианна так же, как Барт Клэнси, будет с криками бегать по коридору и брызгаться чернилами.

— Не берусь обещать, — засмеялась я. — Ты не шутишь?

Впрочем, было совершенно понятно, что предложение серьезно; внутри меня появилось, вначале совсем робкое и осторожное, облегчение. Я знала, что мне трудно ожидать от Фрэнка физической верности, и мне было прекрасно известно, что он ее не блюдет, но вот то, что он любит Бри, я знала наверняка, и сомневаться в этом не приходилось.

Таким неожиданным образом была решена, пожалуй, самая трудная житейская сложность. Теперь мне не требовалось торопиться домой из госпиталя в страхе, что уже поздно и Брианна снова плачет в своей комнате, потому что ей не нравится нянька. Но девочка любит Фрэнка и, конечно, обрадуется, узнав, что сможет каждый день оказываться у него на работе.

— Почему? — прямо спросила я. — Я отлично понимаю, что ты совершенно не в восторге от моей медицины.

— Не в восторге, — с готовностью согласился он. — Но дело не в этом. Я прекрасно понимаю, что тебя все равно не остановить, и, видимо, единственная существенная помощь, которую я могу тебе оказать, — это помочь тебе добиться цели, причем с наименьшим ущербом для Брианны.

Он слегка помрачнел и отвернулся.

— Если он когда-либо чувствовал, что в его жизни есть что-то главное, то, ради чего стоит жить, то это была Брианна, — завершила Клэр.

Несколько мгновений она молча мешала ложкой какао, а потом задала неожиданный вопрос:

— А почему вы об этом спрашиваете, Роджер? Почему вас это беспокоит?

Он ответил не сразу, медленными глотками попивая какао, крепкое, темное, со свежими сливками и крупинками коричневого сахара. Реалистке Фионе было достаточно одного взгляда на Брианну, чтобы отказаться от попыток покорить Роджера через желудок, но как Клэр была врачом божьей милостью, так и Фиона — поваром от бога и просто не умела готовить плохо.

— Наверное, потому, что я историк, — после паузы сказал Роджер и глянул на Клэр поверх чашки. — Мне следует знать. Моя задача заключается именно в том, чтобы узнавать, как жили люди, что делали и почему делали так, а не иначе.

— Неужели вы считаете, что я могу об этом рассказать? — Она кинула на него короткий взгляд. — Или что я сама это знаю?

Он кивнул и опять отхлебнул глоток какао.

— Знаете, и получше многих. Доступные для изучения источники не обладают вашей… — Он помолчал, осмысливая подходящее слово, и затем расцвел в улыбке. — Я бы сказал, вашей уникальной точкой зрения.

Возникшее между ними напряжение неожиданно спало.

— Ну ладно! — рассмеялась Клэр и вернулась к чашке.

— Еще один существенный аспект, — произнес молодой человек, не сводя с Клэр глаз, — это ваша честность. Я думаю, вы не будете врать, даже если захотите.

Она коротко и сухо рассмеялась.

— А в этом, юноша, вы не правы: лгать может любой, если есть важная причина. И я тоже. Просто тем, у кого все видно по лицу, нужно заранее придумывать ложь и свыкаться с ней.

Она нагнулась к документам, лежавшим перед ней, и принялась медленно переворачивать страницу за страницей реестры прибытия и выбытия заключенных. Задача усложнялась тем, что не все тюрьмы королевства удовлетворительно управлялись и должным образом вели документацию.

Некоторые начальники не вели списки арестантов, а лишь делали записи о прибытии, отбытии или смерти наряду с прочими ежедневными записями; похоже, они не делали особого различия между смертью заключенного и забоем волов для прокорма остальных узников.

Роджер уже решил было, что Клэр прекратила разговор, но вскоре она вновь оторвалась от бумаг.

— Но вообще-то, вы абсолютно правы, — сказала она. — Я честна скорее из-за недостатка гибкости, чем от чего-то еще. Мне трудно скрыть свои мысли. И, по-моему, вы это понимаете, так как мы с вами в этом смысле родственные души.

— Правда?

Роджер почему-то обрадовался так, будто кто-то сделал ему нежданный подарок.

Клэр чуть заметно улыбнулась ему и кивнула.

— Конечно. Трудно сделать ошибку. Такие люди очень редки — те, кто немедленно говорит всю правду и о себе, и о тебе, и обо всем на свете. Я в жизни знала, пожалуй, лишь троих… а теперь уже четверых.

Она улыбнулась шире.

— Первый, конечно, Джейми. — Длинными пальцам она осторожно дотронулась до бумаг, казалось, она их ласкает. — Второй — фармацевт мэтр Раймон, я была знакома с ним в Париже. И мой друг по медицинскому факультету Джо Эбернети. Ну а теперь, к ним добавились вы.

Она допила какао, поставила чашку и открыто посмотрела на Роджера.

— Хотя и Фрэнк был прав по-своему. Если знаешь собственное предназначение, от этого не всегда легче, но ты хотя бы не тратишь время на вопросы и сомнения. Честность тоже не всегда облегчает тебе жизнь. Впрочем, думаю, если ты честен перед собой и знаешь, на что способен, несколько меньше вероятность, что ты будешь поступать не так, как следует, а затем сожалеть о жизни, потраченной зря.

Клэр отодвинула от себя стопку бумаг и придвинула следующую — подборку папок с логотипом Британского музея.

— Как это похоже на Джейми, — тихо проговорила она себе под нос. — Он не мог отказаться от дела, которое считал своим, какая бы опасность ему ни грозила. И думаю, он не считал, что прожил жизнь зря, — и все равно, какие невзгоды были ему уготованы.

После этого она надолго замолчала и погрузилась в разбор каракулей давно покойного клерка. Клэр продолжала поиски записи, которая могла рассказать, как жил и как умер Джейми Фрэзер, сколько он томился в узилище и узрел ли он свободу.

Настольные часы глубоким и мелодичным звоном, удивительным для их размера, пробили полночь. Вскоре они отбили четверть первого, потом половину… Шорох листаемых страниц не прервался. Наконец Роджер отложил очередную стопку и широко зевнул, не прикрывая рта.

— У меня уже в глазах рябит, не знаю, как у вас. Может, продолжим утром?

Клэр не ответила: она о чем-то думала, уткнувшись взглядом в решетку электрокамина. Роджер повторил вопрос, и она медленно вернулась из своих грез в реальность.

— Нет, — рассеянно проговорила она и потянулась за новыми бумагами. — Ложитесь, конечно. А я еще посижу, раз уж мне не спится.

Я чуть было его не пропустила. Я, как автомат, не вчитываясь, листала списки и проглядывала страницы только на букву «J»: Джон, Джозеф, Джек, Джеймс. Джеймс Эдвард, Джеймс Алан, Джеймс Уолтер и так бесконечно. Усталым взглядом я почти случайно остановилась на записи, сделанной разборчивым мелким почерком: «Джеймс Маккензи Фрэзер из Брох-Туараха».

Словно драгоценность я опустила страницу на стол, на мгновение прикрыла глаза и опять посмотрела за листок. Запись никуда не пропала.

— Джейми, — сказала я вслух.

В груди сильно билось сердце.

— Джейми, — прошептала я.

Было почти три часа ночи. Все спали, но старый дом, как часто бывает, жил своей жизнью и бодрствовал вместе со мной: скрипел, стонал и вздыхал. Удивительно, но мне почему-то совершенно не хотелось будить Брианну или Роджера, чтобы немедленно рассказать им новость. Напротив, я испытывала желание ненадолго приберечь ее для себя, как бы побыть с Джейми наедине.

Я провела пальцем по строчке. Написавший ее писарь видел Джейми — может быть, тот стоял перед ним, пока перо скребло бумагу. Наверху страницы стояла дата: «16 мая 1750 года». Весна, почти такая же, как сейчас. И я представила себе то время, свежий холодный ветер и блестящие в волосах бледные лучи весеннего солнца.

Джейми носил длинные волосы, заплетенные в косу или собранные на затылке. Мне вспомнилось, как он, разгоряченный, небрежно откидывал волосы с шеи, чтобы остыть.

Он не мог тогда носить килт — после Каллодена это было нарушением вне закона. Скорее всего, на нем были штаны и рубашка из полотна, вроде тех, что я, бывало, для него шила. Казалось, я почувствовала под рукой мягкую ткань — на одну длинную рубаху с широкими рукавами, сарк, шло не меньше трех ярдов. Это была единственная одежда, в которой, оставшись без тартана, шотландец мог спать, и есть, и сражаться. Перед мои мысленным взором предстали широкие плечи под грубой тканью, тепло, исходящее от его кожи, чуть озябшие от весеннего холода руки.

Ему и прежде приходилось попадать в темницу. Каким он предстал перед клерком английской тюрьмы, прекрасно осознавая, что его ждет? Уж точно был адски мрачен, решила я, воображая длинный прямой нос и холодные темно-синие глаза — непроницаемые, словно озеро Лох-Несс.

Неожиданно я осознала, что так и сижу на стуле, крепко прижав к груди фотокопии, и так углубилась в свои мысли, что даже не посмотрела, к какой тюрьме относятся эти реестры.

В восемнадцатом веке в Англии было не очень много крупных тюрем, но имелись и мелкие.

Медленно я перевернула папку наклейкой к себе. Может, это приграничный Бервик? Эдинбургская крепость Толбот, получившая недобрую славу? Или какая-то тюрьма на юге, Лидский замок, а может, даже Тауэр?

На наклейке, аккуратно прикрепленной к обложке, было написано «Ардсмьюир».

— Ардсмьюир? — Я по-дурацки зачем-то прочитала надпись вслух. — Где он вообще, этот чертов Ардсмьюир?

Глава 8

Пленник чести

Ардсмьюир, Шотландия, 15 февраля 1755 года

— Ардсмьюир — это какой-то чирей у Господа на заду. — Полковник Гарри Кварри кивнул стоявшему у окна молодому офицеру и воздел стакан. — Я провел тут целый год, а если быть точным, одиннадцать месяцев и двадцать один день; теперь, милорд, с радостью передаю вам бразды правления.

Майор Джон Уильям Грей оторвался от изучения своих новых владений, в основном внутреннего двора, и, чопорно кивнув в ответ, поднял свой стакан:

— Да уж, не особенно воодушевляет. Тут что, всегда дождь?

— Конечно. Шотландия, черт возьми, и самая ужасная дыра во всей этой дьявольской Шотландии.

Кварри хлебнул виски, поперхнулся, громко выдохнул и поставил опустевший стакан на стол.

— Если что и может примирить с этим захолустьем, так разве что спиртное почти даром, — довольно хрипло заявил он. — В местных пабах и лавках к людям в мундирах, особенно офицерских, относятся со всем уважением и предлагают неплохую скидку. Я потом напишу вам перечень мест, которые стоит посетить.

Кварри кивнул на огромный письменный стол из дуба, который уперся всеми четырьмя ножками в центр ковра, будто крепость. Островок из ковра и стола резко отличался от оставшегося кабинета, где практически не было обстановки. О крепости напоминали и флаги, висевшие на каминной полке; за столом — флаг полка и государственный.

— Да, и кстати. — Полковник встал, пошарил в верхнем ящике и кинул на стол потрепанную кожаную папку, а потом присовокупил к ней еще такую же. — Передаю список личного состава и реестр заключенных. Обычно в крепости находится двести узников, однако сейчас их сто девяносто шесть. Иногда, случается, парочка помрет от болезни, а бывает, поймают браконьера с поличным, вот вам и новый арестант.

— Значит, примерно двести, — заметил Грей. — А сколько охраны в казармах?

— По штату положено восемьдесят два. Но обычно в строю примерно половина.

Полковник опять полез в ящик, достал заткнутую пробкой бутылку темного стекла, встряхнул ее, прислушался к бульканью и улыбнулся.

— Не один командир здесь утешается виски. Не меньше половины личного состава постоянно находится подшофе, случается, и поверку нельзя провести. Оставляю эту бутыль вам. Уверен, пригодится обязательно.

Кварри спрятал виски и открыл нижний ящик стола.

— Вот тут — всякие инструкции, отношения, прошения, формуляры, образцы отчетов и прочее. Хуже бумажной волокиты не найти, однако если найдется хороший писарь, волноваться не о чем. И делать самому ничего не надо. К несчастью, не могу предложить ничего подобного. Был тут грамотный капрал, аккуратный, с хорошим почерком, да полмесяца назад помер. Найдите другого такого же — и вам не придется ни о чем беспокоиться, кроме охоты на куропаток и поисков «французского золота».

И полковник расхохотался над собственной остротой. В этой части Шотландии широко ходили слухи о золоте, которое Людовик Французский якобы послал Карлу Стюарту, своему кузену.

— А есть ли хлопоты с заключенными? — спросил майор. — Если я верно понял, они же в основном хайлендеры, якобиты.

— Да, именно так. Однако они ведут себя вполне смирно.

Кварри глянул в окно и замолчал, увидев, как из маленькой двери в крепостной стене во двор выходила цепочка узников, похожих на оборванцев.

— Похоже, у них пороху не осталось после Каллодена. Мясник Билли напрочь отбил охоту к бунту. Ну, и мы держим в узде и следим, чтобы не появилось ни намека на смуту. Занимаем их работой, пусть себе тюрьму строят.

Грей с пониманием закивал. Забавно: шотландские узники сами перестраивали и ремонтировали крепость Ардсмьюир.

— Вот артель пошла торф резать.

Кварри показал за окно. Во дворе перед солдатом в красном мундире выстроился десяток бородачей в обносках. Солдат ходил туда-сюда, отдавая приказания, потом что-то скомандовал и махнул рукой на главные ворота.

Артель двигалась под надзором шести солдат с мушкетами наперевес, шедшими в хвосте и голове колонны. Новенькие мундиры на фоне горцев-оборванцев особенно бросались в глаза. Заключенные уныло тащились под мелким дождем, за ними скрипела пустая телега, запряженная мулом, где блестели ножи для резки торфа. Полковник посчитал ряды и посуровел.

— Видимо, вновь заболел кто-то. Положено, чтобы в артель входило восемнадцать человек: оттого, что заключенные работают с ножами, полагается один страж на каждых трех арестантов. Впрочем, — добавил он и повернулся к окну спиной, — очень мало кто пытается бежать. Потому что бежать некуда.

Он отошел от стола и на ходу пнул большую корзину, поставленную перед камином. В ней лежал тот самый торф, который добывали заключенные.

— Никогда не закрывайте окна, даже в дождь, — дал совет полковник, — а то можете задохнуться в дыму от торфа. — Он нарочито глубоко вдохнул и громко выдохнул. — Боже мой, как хорошо, что я возвращаюсь в Лондон!

— Подобающего общества тут тоже нет, насколько я разумею? — сухо спросил майор.

Полковник Кварри расхохотался так, что его полное лицо сморщилось, как губка.

— Подобающее общество? Эк вы сказали, друг мой! Здешнее «общество», если не брать в расчет парочку неплохих шлюх, образуют лишь гарнизонные офицеры. Один из четверых даже способен составить пару фраз, не вставляя брань через слово. Еще ваш ординарец и заключенный.

— Заключенный? — удивленный Грей оторвался от документов и поднял брови.

— Ну да!

Вообще-то, Кварри считал мгновения перед отъездом, у ворот его уже ждала карета, и он остался на несколько минут, только чтобы дать преемнику наставления, но, увидев изумление майора, он встал как вкопанный и приподнял губу в предвкушении.

— Думаю, вы не могли не слышать о Рыжем Джейми Фрэзере?

Майор изо всех сил попытался удержать на лице невозмутимую мину.

— Полагаю, как и все, — сухо подтвердил он. — В ходе мятежа он снискал себе большую славу.

В это время Грей мучительно раздумывал, что именно известно полковнику из истории, связанной со знаменитым мятежником. Черт возьми, надо же было так влипнуть!

Кварри хотел что-то сказать, однако ограничился кивком.

— Так и есть. В общем, он сидит в нашей крепости. Он — старший по званию среди офицеров-якобитов, горцы воспринимают его как своего вождя, потому, если нужно решать споры, связанные с заключенными — а такие споры, уверяю, обязательно будут, — с ним, как с их представителем, следует иметь дело.

По кабинету Кварри ходил в одних чулках, а готовясь к выходу, принялся натягивать кавалерийские сапоги, подходящие для того, чтобы месить шотландскую грязь.

— Они зовут его Seumas, mac an fhear dhuibh, или Макдью. Вы говорите по-гэльски? Я тоже ничего в этой белиберде не разумею, вот Гриссом, похоже, немного понимает. Он говорит, что это значит «Джеймс, сын Черного». Половина стражей его боится — те, что бились при Престонпансе с Коупом. Говорят, он был сущей бедой, впрочем, в конце концов сам оказался в беде.

Кварри натянул сапог, усмехнувшись, топнул ногой и поднялся.

— Заключенные ему беспрекословно подчиняются, но приказывать им, минуя его, — значит то же, что приказывать камням. Приходилось ли вам раньше иметь дело с шотландцами? Ну разумеется, вы же участвовали в битве при Каллодене в полку вашего брата, верно?

Полковник, якобы коря себя за забывчивость, хлопнул рукой по лбу.

Черт бы его побрал! Он все-таки знает!

— Тогда вы имеете представление о наших подопечных. Упертые ослы — это очень мягко сказано. — Кварри развел руками, изображая таким образом всех смутьянов-шотландцев. — Следовательно, — полковник с удовольствием протянул паузу, — чтобы с ними договориться, вам требуется милость Фрэзера или, по крайней мере, его согласие к переговорам. Скажем, я, бывало, звал его к ужину и вел с ним обсуждения за столом. Такая тактика чрезвычайно способствует благополучному разрешению большинства дел, и вам стоит ее опробовать.

— Да, пожалуй.

Грей выглядел бесстрастным, хоть и сжал изо всех сил кулаки. Вот еще, будет он обедать за одним столом с Джеймсом Фрэзером!

— Он человек образованный, — ехидно поглядывая на майора, добавил Кварри. — С ним куда интереснее разговаривать, чем с гарнизонными офицерами, к тому же Фрэзер знает толк в шахматах. Вы ведь иногда балуетесь игрой?

— Иногда.

У Грея даже горло перехватило от злости. Когда этот болван, наконец, договорит и уберется?

— Ну что же, прощайте, оставляю вам все хозяйство.

Словно прочитавший мысли майора, Кварри решительно напялил парик, сдернул плащ с крючка, по-актерски набросил его на себя и взял в руки шляпу. У двери полковник внезапно обернулся и сказал:

— Да, вот еще что. Окажетесь с Фрэзером с глазу на глаз, не поворачивайтесь к нему спиной.

Он произнес это без прежней усмешки, и Грей понял, что полковник отнюдь не шутит.

— Серьезно, — продолжил Кварри. — Конечно, он закован в цепи, но ему ничего не стоит задушить ими человека. Фрэзер — парень сильный.

— Я знаю.

Грей ощутил, как покраснел от злости, и в попытке это скрыть повернулся к открытому окну, подставив лицо холодному ветру.

— Думаю, впрочем, — сказал он, не глядя на полковника и обращаясь к мокрым камням во дворе, — раз этот смутьян настолько умен и образован, как вы утверждаете, он едва ли набросится на меня в моих покоях. Зачем ему это делать?

Кварри промолчал, и обернувшийся Грей обнаружил, что он уставился на него совершенно серьезно, без всякой издевки.

— Ум и образованность, разумеется, важны, но они не все, — медленно сказал полковник. — Есть и многое другое, что не менее существенно. Вы человек молодой и, видимо, не встречали рядом с собой ненависти и отчаяния. А ведь за последнее десятилетие в Шотландии набралось немало и первого, и второго.

Кварри скосил глаза и посмотрел на новоназначенного коменданта Ардсмьюира с высоты своего возраста — он был на пятнадцать лет старше.

Майору Грею было никак не больше двадцати шести, а нежный румянец и длинные, как у девушки, ресницы делали его на вид еще моложе. Кроме того, он был невысок ростом и хрупок. Сейчас же он принял гвардейскую осанку.

— Мне это известно, полковник, — отрывисто заметил офицер, стараясь оставаться бесстрастным.

Конечно, Кварри, как и сам Грей, тоже был всего лишь младшим отпрыском хорошей семьи, однако преимущество в звании и годах не позволяло майору выказывать чувства.

— Надеюсь, — отозвался Кварри, уставившийся на собеседника светло-карими глазами.

Затем он с размаху напялил на голову шляпу, тронул пальцем темный шрам на щеке, деливший кирпичную кожу почти поперек, — память о громкой дуэли, ставшей причиной ссылки в Шотландию, — и добавил:

— Один бог знает, Грей, что вы такое отмочили, что вас засунули в эту дыру. Ну, вы, конечно, и сами знаете, чему этим обязаны. Удачи!

И, взмахнув на прощанье синим плащом, Кварри отбыл.

— Старый черт всегда лучше нового, — мрачно заметил Мардо Линдси и покачал головой. — Красавчик Гарри был не самым худшим.

— Это верно, — подтвердил Кенни Лесли. — Да ведь ты уже тут сидел, когда он появился, правда? Гарри оказался гораздо лучше того мерзавца Богла.

— И-и-и… — удивленно протянул Мардо. — Не темни, парень, к чему ты клонишь?

— Да к тому, что если Красавчик и вправду был лучше Богла, — терпеливо пояснил Лесли, — тогда он был чертом новым, а Богл — старым. Но Красавчик точно оказался лучше, вот и выходит, что ты не прав.

— Я? — Окончательно запутавшийся в рассуждениях Мардо исподлобья зыркнул на Лесли. — Нет, я прав!

— А вот и не прав! — горячо произнес Лесли. — Да и с чего ты вообще вечно споришь, когда все равно всегда проигрываешь?

— Я?! Я не спорю! — возмутился Мардо. — Это ты нарочно ко мне лезешь и все переворачиваешь вверх ногами.

— Да потому, что ты ошибаешься, малый, — твердо сказал Лесли. — Был бы ты прав, я бы слова не сказал.

— Не был я не прав! В общем, я так не думаю, — пробормотал Мардо, который уже не мог припомнить, что говорил вначале. Линдси повернулся к высокому человеку, примостившемуся в углу. — Макдью, я не прав?

Сидевший в углу человек потянулся, негромко зазвенев цепями, и засмеялся.

— Да нет, Мардо, сказать, что ты так уж не прав, нельзя. Но и что ты прав, сказать тоже невозможно — пока мы доподлинно не узнаем, что это за новый черт.

Увидев, что Лесли хмурится в предвкушении продолжения спора, человек этот сказал громче, обратившись ко всем окружающим:

— Кто из вас уже видел нового коменданта? Джонсон? Мактавиш?

— Я видел! — крикнул Хейс, с готовностью пробираясь к очагу, чтобы погреться.

На сорок человек, сидевших в большой камере, приходился лишь один маленький очаг, усесться у которого могли лишь шестеро. Остальные были вынуждены прижиматься друг к другу, дрожа от холода.

У узников имелось установленное совместно правило: тот, кто рассказывает интересную историю, либо певец занимает у огня место на время выступления. Макдью объяснил им, что таково исконное право барда; когда в старые времена в замки забредали барды, рассказал он, лэрды оказывали им особые почести: усаживали в тепло и от души угощали.

Мечтать о сытной еде или добром питье узникам было нечего, но теплый угол был. Хейс облегченно протянул руки к огню и блаженно осклабился, однако, побуждаемый пинками и тычками в оба бока, собрался и принялся рассказывать.

— Первый раз я видел, как он вылезал из экипажа, а второй — принес им с Красавчиком Гарри с кухни тарелку сластей. Они как раз молотили языками. — Хейс задумчиво наморщил лоб. — Он блондин, с длинными русыми кудрями, которые он подвязывает голубой лентой. Еще у него большие глаза и длинные, как у барышни, ресницы.

Хейс кокетливо похлопал своими, совершенно не женскими ресницами, состроил товарищам глазки и, получив порцию всеобщего хохота, продолжил рассказ. Он поведал о платье нового начальника («расфуфырен, будто лорд!»), его ординарце («этакий дубина-англичанин, что говорит так, словно у него языка нету») и о том, что успел подслушать.

— Он самоуверен, говорит четко и скоро, так, словно доподлинно знает всему цену, — сообщил рассказчик и недоверчиво покачал головой. — Думаю, это по малолетству. Он довольно юн, а на вид — и вовсе мальчишка, хотя наверняка старше, чем выглядит.

— Ага, мелкий парнишка, меньше крошки Энгюса, — перебил его Бэйрд, кивнувший на Энгюса Маккензи.

Тот удивленно осмотрел свои руки: после того как Энгюс двенадцати лет бился при Каллодене плечом к плечу с отцом, он провел в крепости почти полжизни, где из-за того, что перебивался с хлеба на воду, почти что не вырос.

— Ну да, — подтвердил рассказчик, — зато ведет себя важно, прямо как лорд какой: и ходит, словно палка к спине привязана.

Поймав положенную порцию смеха и скользких шуточек, Хейс уступил место Огилви, приступившего к невероятно долгому неприличному рассказу о лэрде Донибристле и дочери свинопаса. Хейс, погревшись, покинул тепло очага и уселся в углу возле Макдью.

Сам же Макдью никогда не садился у огня, даже когда пересказывал узникам большие фрагменты из читанных им книжек: «Приключений Родерика Рэндома», «Истории Тома Джонса, найденыша» или «Робинзона Крузо». Макдью сообщил, что его длинным ногам требуется место, куда их можно вытянуть, и облюбовал тот угол, откуда его было всегда слышно.

Погревшиеся у очага заключенные один за другим усаживались возле него на скамью, делясь таким образом остатками тепла, принесенными на одежде.

— Как думаешь, Макдью, сумеешь ли ты завтра поговорить с новым начальником? — поинтересовался Хейс. — Я встретил Билли Малькольма, возвращавшегося с рубки торфа, и тот крикнул мне, что крысы в их камере окончательно обнаглели: покусали во сне шесть человек, теперь у двоих воспалились укусы.

— Трудно сказать, Гэвин, — ответил он. — Кварри пообещал передать новичку наш уговор, но ведь новая метла по-новому метет. Вот если меня к нему вызовут, тогда другое дело, тогда я точно расскажу о крысах. А просил ли Малькольм Моррисона прийти и посмотреть раны?

Штатным расписанием крепости не был предусмотрен лекарь, поэтому стража, после просьбы Макдью, позволяла Моррисону, знавшему кое-какие знахарские приемы, ходить по камерам и лечить болезни и раны.

Хейс покачал головой.

— Да когда ему? Они же всего лишь мимо шли.

— Тогда самое правильное мне послать за Моррисоном, — решил Макдью, — чтобы он сам узнал у Билли, что там стряслось.

Заключенные содержались в четырех обширных многонаселенных камерах и узнавали новости в основном во время визитов Моррисона. Вдобавок узникам удавалось увидеться во время работ, на которые их выводили таскать камни или резать торф на ближайшем болоте.

Моррисон явился по первому зову и принес в кармане четыре черепа крыс, изукрашенные резьбой, которыми шотландцы играли в своего рода шашки. Макдью пошарил под скамьей и достал матерчатый мешочек, с которым ходил на торфяник.

— Ой, довольно этих проклятых колючек, — недовольно забормотал Моррисон при виде мины Макдью, копошившегося в мешочке. — Как мне заставить их это есть? Все повторяют, что ты вздумал кормить их сеном, как коров или свиней.

Макдью выудил пригоршню увядших стеблей и пососал уколотый палец.

— Упрямством они и вправду хуже и коров, и свиней, — пробурчал он. — Это всего-навсего расторопша. Сколько тебе еще повторять, Моррисон? Отрежь головки, разомни листья и стебли и, если окажется, что они слишком колючие для еды, разложи на пресной лепешке, высуши в печи, разотри, сделай настой и дай им выпить как чай. И передай от меня, что интересно бы посмотреть на свиней, которые пьют чай.

Моррисон улыбнулся всеми своими морщинами. Он был уже немолод и прекрасно понимал, как обходиться с больными, но для поддержания разговора любил пожаловаться.

— Хорошо же. И узнаю, кто из них видел беззубую корову, — заметил он, аккуратно укладывая подвявшие стебли к себе в мешок. — Однако когда тебе доведется встретить Джо Маккаллока, непременно на него цыкни. Самый упрямый осел во всей ослиной компании: никак не желает принять на веру, что зелень помогает при цинге.

— Скажи ему, что если я узнаю, что он отказался от расторопши, то собственными зубами укушу его за зад, — пообещал Макдью и обнажил прекрасные белые резцы.

В горле Моррисона что-то забулькало, видимо, так он смеялся, после чего знахарь отправился за мазями и немногими лекарственными травами, что ему перепадали.

На всякий случай Макдью обвел камеру взглядом и, удостоверившись, что никаких споров, кажется, не будет, разрешил себе ненадолго расслабиться. Заключенные, случалось, устраивали ссоры: всего неделю назад Макдью разрешил распрю между Бобби Синклером и Эдвином Мюрреем. Друзьями они после этого не стали, но больше не задирались и не осложняли другим жизнь.

Он закрыл глаза. Несмотря на могучую силу, и ему было нелегко целый день таскать камни. Ужин — котел каши и хлеб, которые нужно разделить на всех, — будет готов через несколько минут, а затем большинство его сокамерников уснет, и Макдью получит в свое распоряжение несколько драгоценных минут покоя и кажущегося уединения, в которые от него никто не будет требовать выслушать других и принять за других решение.

До этого времени он не сумел даже подумать о новом начальнике тюрьмы, а ведь этот человек должен был сыграть важную роль в жизни всех заключенных крепости Ардсмьюир. Хейс говорил, что он молод. Возможно, это хорошо, а может быть, и не очень.

Те из боровшихся с мятежниками, что был уже немолод, случалось, оказывались настроенными очень против хайлендеров: скажем, предыдущий начальник тюрьмы Богл, тот, что заковал его в цепи, бился с Коупом. Но неоперившийся новичок, стремящийся показать себя на новом поприще с лучшей стороны, мог стать куда большим самодуром и деспотом, чем старый солдат. Ну, тут можно только ждать и надеяться, иначе не выйдет.

Макдью сделал глубокий вдох и в очередной, неизвестно какой раз попытался устроиться поудобнее и как-нибудь облегчить страдания, причиненные кандалами. Сами цепи даже не казались ему, могучему великану, особенно тяжелыми, однако при движении кандалы сильно натирали, и, больше того, он никак не мог развести руки перед собой шире чем на восемнадцать дюймов и хорошенько размять мышцы груди и спины. Тело немело, болело, и ему становилось чуть легче лишь во сне.

— Макдью, — тихо сказал кто-то почти ему на ухо. — Можно перемолвиться с тобой словом?

Открыв глаза, он обнаружил рядом с собой Ронни Сазерленда. В тусклом свете очага серьезное тонкое лицо товарища, казалось, напоминало лисью морду.

— Ронни, разумеется.

Он сел прямо, подтянул к себе цепи и полностью выкинул из головы раздумья о новом начальнике крепости.

В тот же вечер Джон Грей сел за письмо.

«Дорогая матушка!

Я благополучно прибыл к новому месту службы, по мне, оно достаточно удовлетворительно. Мой предшественник полковник Кварри (помните его, племянник герцога Кларенса) встретил меня весьма любезно и поведал о моих обязанностях. Мне выделили прекрасного слугу. Разумеется, многое тут, в Шотландии, мне внове, но полагаю этот опыт чрезвычайно полезным. На ужин мне подали местное блюдо, как объяснил мне слуга, под названием «хаггис». Я навел справки, и оказалось, что это бараний желудок, набитый смесью овсяной муки и мяса, приготовленного совершенно невыразимым образом. Меня попытались уверить, что это любимое здешнее лакомство, однако я отослал его обратно и попросил принести мне взамен обычное вареное седло ягненка. Сейчас, после своего первого — такого скромного — ужина на новом месте, я собираюсь отдохнуть от тягот долгого путешествия, которое я надеюсь описать вам в следующем письме; окружение же я опишу позднее, когда ознакомлюсь со всем подробнее и составлю собственное мнение».

Некоторое время майор молча тыкал пером в промокательную бумагу. На промокашке появилась россыпь точек, которые он в задумчивости соединил черточками, образовав непонятную многоугольную фигуру.

Попробовать узнать о Джордже? Конечно, не прямо, так нельзя, а обиняками, дескать, не виделась ли мать в последнее время с леди Эверет и может ли он передать приветы ее сыну?

Грей вздохнул и изобразил на промокашке очередную точку. Не стоит. Мать-вдова, разумеется, ни о чем не подозревает, но муж леди Эверет вхож в армейские круги. Конечно, брат сделает все возможное, чтобы не дать распространиться слухам, однако лорд Эверет легко может прознать, откуда ветер дует, и сообразить, в чем дело. Обмолвится о Джордже в разговоре с женой, та обязательно расскажет все матери, но вдовствующая графиня Мелтон отнюдь не глупа.

Она прекрасно понимает, что ее сын попал в опалу: молодых офицеров, находящихся у командования на хорошем счету, никогда не ссылают на край света, в шотландское захолустье, чтобы они руководили там перестройкой мелкого форпоста, не обладающего каким-то значением при военных действиях и используемого в основном как темница. Но его брат Хэролд сообщил матери, что все дело в любовном приключении, и намекнул, что расспрашивать об этом неделикатно. Видимо, она решила, что он был застигнут с женой какого-нибудь полковника или что поселил у себя дома шлюху.

Чертово любовное приключение! Он опять макнул перо в чернильницу и мрачно ухмыльнулся. Возможно, брат изложил его сказку более деликатно. Да и правду сказать, после гибели Гектора при Каллодене все его приключения оказывались неудачными.

Вспомнив о Каллодене, Грей предсказуемо вспомнил и о Фрэзере, мысли о котором отгонял от себя целый день. Он перевел взгляд с промокашки на папку с реестром заключенных и прикусил губу. Ему страшно захотелось открыть ее и посмотреть на написанное там имя. Только для чего? В Хайленде живут десятки Джеймсов Фрэзеров, но лишь один из них известен как Рыжий Джейми.

К щекам прилила кровь. Это произошло не оттого, что он сидел рядом с камином, однако майор встал, подошел к окну и сделал глубокий вдох, стремясь не только наполнить грудь прохладным воздухом, но и очистить голову от мыслей.

— Прошу прощения, сэр, не прикажете ли подогреть вам постель?

Услышав шотландскую речь, Грей вздрогнул, быстро повернулся лицом к двери и обнаружил просунувшуюся в щель голову заключенного, приставленного к его комнатам.

— О! Да-да, конечно. Спасибо… — замялся он. — Макдоннел?

— Маккей, милорд, — поправил, казалось, ничуть не обидевшийся узник и убрал голову за дверь.

Грей тяжело вздохнул (сегодня сделать что-то полезное уже не судьба), вновь подошел к столу и принялся в задумчивости собирать папки. Взгляд упал на чернильный рисунок на промокашке: больше всего он напоминал булаву с шипами, такую, как у средневековых рыцарей, предназначенную для того, чтобы обрушивать ее на голову врага.

Почему-то ему казалось, что в его желудке торчит такой же шипастый шар; но, впрочем, это, конечно, было несварение, вызванное плохо приготовленной бараниной.

Майор помотал головой, придвинул письмо и торопливо его подписал: «Со всей любовью, ваш примерный сын, Джон У. Грей». Затем присыпал письмо песком, запечатал перстнем и отложил для утренней почты.

После этого Грей поднялся, постоял, обозревая мрачный интерьер кабинета — большого, холодного, пустого, меблированного лишь обширным письменным столом да двумя стульями. Его передернуло от холода, поскольку от окна несло сыростью, а торфяных брикетов, тлевших в камине, было очевидно мало для протопки такой большой комнаты.

Грей в очередной раз скосился на реестр, затем склонился, открыл нижний ящик стола, достал темную бутылку, погасил свечу и отправился в постель в тусклом свете, исходившем от камина.

Утомление и виски вроде бы должны были совместными усилиями мгновенно погрузить его в сон, но Морфей витал над постелью, как нетопырь, и никак не хотел принимать Грея в свои объятия. Как только он погружался в дрему, ему представлялся Кэрриарикский лес — сердце начинало громко биться, и сна вновь как не бывало.

Его первая военная кампания случилась, когда ему исполнилось лишь шестнадцать лет. Конечно, он был восторженным юнцом, еще не имевшим офицерского чина, но старший брат взял его с собой, чтобы он на своей шкуре узнал, что такое солдатское житье-бытье.

Полк, направленный в Престонпанс для соединения с войсками генерала Коупа, тогда встал лагерем близ мрачного шотландского леса, и молодому Джону тоже не спалось — мешали раздумья о будущей битве. Что будет и чем закончится? Друзья Хэла в один голос превозносили воинские таланты Коупа, но солдаты у костров в основном рассказывали о храбрости и жестокости шотландских горцев и об их ужасных палашах, несущих смерть. Хватит ли ему смелости встретиться лицом к лицу с безудержной атакой диких хайлендеров?

Конечно, ему следовало скрывать страх, и нельзя было и мечтать о том, чтобы поделиться ими с Гектором, так он мог лишь пасть в его глазах. Естественно, Гектор его любил, но ведь ему было уже двадцать лет, он был высок, мужествен, и у него были патент лейтенанта и, главное, боевой опыт, полученный во Франции.

И сейчас Грей не мог бы определить, что им руководило: стремление быть похожим на Гектора, превзойти его или попытаться произвести на него хорошее впечатление. Так или иначе, в один прекрасный день он заметил в лесу хайлендера, понял, что это известный ему по листкам о розыске знаменитый смутьян Рыжий Джейми, и твердо решил убить его или взять в плен.

Безусловно, он подумывал вернуться в лагерь за подкреплением, однако решил от этого отказаться, поскольку шотландец был один (во всяком случае, Джону так показалось) и совершенно ни о чем не беспокоился — сидел на пеньке и ел хлеб.

Юноша выхватил нож из-за пояса и принялся красться к ярко-рыжей голове. Нож в его потной руке скользил от пота, но это не мешало Джону Грею представлять себе, как он прославится, а Гектор его похвалит.

Он даже подобрался к горцу, занес над ним нож и почти ударил…

Лорд Джон Грей даже подскочил под периной, так его взволновали стоявшие перед глазами картины.

Руку перехватили, нож выбили — и они, сцепившись, стали кататься по земле, сначала борясь за нож, а потом (опять же, так думал Грей) и за жизнь. Вначале шотландец оказался снизу, но вскоре непостижимым образом изловчился и переместился наверх.

Однажды Джон Грей дотронулся до огромного питона, которого привез из Индии друг его дядюшки. Фрэзер оказался почти таким же: мощным, гибким и быстрым.

В общем, Джона Грея попросту ткнули мордой в палые листья и связали ему руки за спиной. Уверенный в неизбежности скорой смерти, он с такой силой крутанул связанную руку, пытаясь вырваться, что раздался хруст ломаемой кости, глаза заволокло черно-красной пеленой, и Джон потерял сознание.

Обретя чувства, юноша Джон обнаружил, что стоит, прислоненный к дереву, прямо перед толпой шотландцев в клетчатых пледах самого разбойничьего обличья. Посреди них стоял Рыжий Джейми Фрэзер. И женщина.

Он скрипнул зубами. Будь проклята та женщина! Если бы не она, бог знает, как бы все обернулось. Но все обернулось так, что она заговорила. Это была англичанка, судя по речи, леди, и он — ах, что за болван! — немедленно понял, что она взята коварными шотландцами в заложницы и ее, конечно, похитили, чтобы надругаться над ней. А что он еще мог понять? Все вокруг только и делали, что твердили о нечестивых шотландцах, только и ждущих, чтобы поймать английскую леди и лишить чести.

И тогда он, лорд Джон Уильям Грей, шестнадцати лет, с головой, набитой дурацкими юношескими идеалами долга, чести, отваги и благородства, покрытый ссадинами, шишками и синяками, превозмогавший боль в сломанной руке, вздумал начать торговаться с горцами в попытке избавить пленницу от уготованной ей горькой участи. Их предводитель Фрэзер насмешливо играл с ним, как кошка с мышью: поставил перед ним полураздетую женщину и выпытывал сведения о полке, о позициях и численности. А когда Джон рассказал все, что знал, Фрэзер весело сообщил, что эта женщина — его жена. Ну и ржали же тогда чертовы хайлендеры! До сих пор в ушах слышен их грубый хохот.

Грей повернулся на другой бок и попытался устроиться на незнакомой перине поудобнее.

Больше того, Фрэзер даже не подумал проявить хоть какое-нибудь благородство и вместо того, чтобы подарить пленному геройскую смерть, просто привязал мальчишку к дереву, чтобы утром его нашли товарищи. К тому времени шайка Рыжего Джейми уже посетила стоянку и — благодаря сведениям, сообщенным Греем! — обезвредила пушку, которую они везли Коупу.

После того как все это получило огласку, ему не назначили никакого наказания, приняв во внимание юный возраст и то, что формально он еще не поступил на службу, однако юный Джон стал изгоем и объектом презрения. Никто из товарищей не желал говорить с ним, кроме брата и Гектора. Верного Гектора…

Вздохнув, он поерзал по подушке щекой и вновь представил себе Гектора — темноволосого, голубоглазого, с вечной улыбкой на пухлых губах. Он погиб при Каллодене, изрубленный широкими палашами противника, десять лет назад, а Джон, бывало, по-прежнему просыпался раним утром с воспоминаниями о его руках.

И вот пожалуйста: новая докука на его голову! Он питал отвращение даже от одной мысли, что вынужден нести службу среди шотландцев, тех, кто погубил его милого друга, но даже и вообразить был не в силах, даже тогда, когда думал о будущем в самом черном цвете, что ему придется вновь встретиться с Джеймсом Фрэзером.

Торф в камине потихоньку прогорел до пепла, затем пепел остыл, непроглядная тьма за окном сменилась серым сумрачным рассветом, пробивавшимся сквозь дождь, а майор Грей все лежал без сна, вперив воспаленный взор в деревянный потолок, покрытый копотью.

Конечно, Грей так и не смог отдохнуть за ночь, но сумел принять решение. Он тут, Фрэзер тоже тут. В ближайшем будущем им с этим ничего не поделать. Они неизбежно будут то и дело сталкиваться против собственной воли. Всего через час ему следует устроить общий сбор заключенных и представиться им в качестве начальника тюрьмы, ну и потом он будет делать различные обходы и осуществлять инспектирование. Да, деваться некуда, но встреч с глазу на глаз он постарается избегать. Возможно, ему удастся справиться с печальными воспоминаниями и чувствами, сохранять должную дистанцию между ними.

К тому же он заключил, что в сложившемся положении было и нечто иное, то, до чего он додумался лишь к рассвету, после того как печальные мысли о пережитых в прошлом унижениях и боли не дали ему уснуть. Роли сменились, и Фрэзер теперь узник, а не его мучитель, такой же заключенный, как все прочие, и целиком зависит от расположения Грея.

Майор позвонил слуге в колокольчик и на цыпочках подошел к окну, скривившись от холода, исходившего от плит пола. Добравшись до окна, он выглянул наружу, чтобы узнать погоду.

За окном предсказуемо лил дождь. Мокрые насквозь узники строились во дворе в колонны. Поежившись от ветра, продувавшего рубашку, Грей втянул голову в комнату и прикрыл окно до половины — неплохой выбор между смертью от духоты и смертью от лихорадки.

Вообще говоря, прямо перед рассветом он не спал, поскольку воображал себе месть Фрэзеру: мысленно кидал его, голого, в холодный подвал, заставлял есть отбросы, жестоко сек кнутом… Что останется от заносчивости и спеси шотландца, от его нахального высокомерия, в условиях, когда само его жалкое существование окажется в полной зависимости от намерений его бывшего пленника?

Но Грей вполне насладился подобными мечтами и теперь, когда он несколько успокоился и смог взглянуть на обстоятельства дела беспристрастно, испытал к самому себе неприкрытую неприязнь.

Неважно, кто был Фрэзер когда-то, ныне он поверженный противник, военнопленный и находится на попечении короны и его, Грея. Корона, определившая меру наказания, вверила его начальнику тюрьмы, который не только не имеет права утяжелять наказание, но и отвечает за то, что заключенному должны быть обеспечены должные условия.

Появился слуга, принесший кипяток для бритья. Майор смочил щеки; теплая вода успокаивала, прогоняла ночные кошмары. Да, это лишь иллюзии, игры воображения, с облегчением понял он и успокоился.

Разумеется, повстречай он Фрэзера в бою, с огромной радостью, не раздумывая, убил бы его. Но сейчас Фрэзер — его пленник, и ничего с этим не поделать: его честь не даст причинить этому человеку никакого вреда.

К моменту, когда Грей был выбрит и, с помощью слуги, одет, он вполне вернул себе присутствие духа и даже смог оценить сложившееся положение юмористически, правда, с довольно мрачным весельем.

Его идиотизм при Кэрриарике спас Фрэзеру жизнь при Каллодене. Теперь долг уплачен, и Фрэзер — в его власти, и статус заключенного вполне давал ему безопасность, поскольку все Греи, умные или дураки, опытные и наивные, всегда были людьми чести.

Он уже куда веселее посмотрел на себя в зеркало, напялил парик и отправился позавтракать перед тем, как появиться на сборе заключенных.

— Подать еду сюда или в гостиную, сэр?

Из-за двери заглянул, как обычно, лохматый Маккей.

Углубившийся в документы Грей не сразу понял, чего от него хотят, что-то промычал, потом сообразил, о чем спрашивает Маккей, и пробурчал: «Сюда, пожалуйста». После чего непонятно чему кивнул, опять погрузился в чтение и даже не оторвался от бумаг, когда на столе появился поднос с ужином.

Кварри не шутил насчет бумаг и необходимости в писаре: только для снабжения заключенных едой было необходимо написать множество приказов, отношений, обязательств, предписаний, счетов, накладных и других документов, которые требовалось обязательно исполнять в двух экземплярах (второй отправлялся в Лондон).

При этом продовольствием дело не заканчивалось. Оказалось, вся жизнь обитателей крепости: и заключенных, и охраны, и наемных работников — не текла сама собой, а регулировалась великим множеством распоряжений, которые требовали внимания начальника. В результате первые дни Джон Грей только читал, писал и подписывал разнообразные хозяйственные документы. Довольно скоро он дозрел до мысли, что умрет от тоски, если немедленно не найдет подходящего писаря.

«Двести фунтов пшеничной муки для заключенных, — написал он. — Шесть больших бочек эля для нужд охраны».

Когда-то изысканный почерк вскоре свелся к незамысловатой скорописи, вместо сложной подписи с завитушками он стал коротко писать «Дж. Грей». Начальник тюрьмы вздохнул, отложил перо, закрыл глаза и потер лоб, чтобы унять головную боль. С момента его прибытия солнце так ни разу и не являло себя; он день-деньской торчал в задымленной комнате и работал при свечах, отчего глаза горели, как набитые углями. Предыдущим вечером прибыли ящики с книгами, но он не успел их распаковать, так как очень устал. Грея достало лишь умыть воспаленные глаза холодной водой и свалиться в постель.

Внезапно он услышал странный шорох и, встревожившись, открыл глаза. На столе сидела огромная коричневая крыса и держала передними лапами кусок сливового пирога. Не шевельнувшись, она внимательно уставилась на человека и лишь шевелила усами.

— Это что такое?! — изумленно вскричал Грей. — Ну ты, воровка! Это мой ужин, черт побери!

Крыса задумчиво жевала пирог и время от времени вскидывала на майора яркие бусины глаз.

— А ну пошла вон!

Грей, разозлившись, схватил первый попавшийся под руку предмет и запустил в крысу. Чернильница упала на пол, разбилась о камни, в результате все вокруг забрызгало чернилами. Крыса, испугавшись, спрыгнула на пол, побежала к двери и молниеносно проскользнула между ног изумленного Маккея, примчавшегося узнать, что за шум.

— В тюрьме есть кошка? — спросил Грей, вываливая поднос с ужином в помойное ведро.

— Ну, сэр, в кладовых коты есть, — ответил Маккей. Он елозил по полу на четвереньках, пытаясь вытереть все чернильные лужи и следы, оставленные наступившей в одну из них крысой.

— Тогда принеси сюда кота, Маккей, — скомандовал Грей. — Немедленно!

От воспоминания о непристойно-голом крысином хвосте, который спокойно лежал в его блюде; майора передернуло. Спору нет, он встречал крыс, и многократно — но в поле; а вот так, в собственном кабинете, да еще чтобы она похитила его ужин — это слишком.

Широким шагом он подошел к окну и долго стоял возле него в надежде, что прохладный воздух приведет его в себя. Тем временем Маккей драил пол. Темнело, во дворе замелькали багровые тени, тюремная стена казалась еще угрюмее, чем всегда.

Под струями дождя от кухни в тюрьму протащилась вереница маленьких тележек, наполненных едой для узников: огромными кастрюлями с дымящейся овсянкой и корзинами с хлебом, накрытыми дерюгой. Ну что ж, у несчастных, после целого дня тяжкого труда под дождем в каменоломне будет горячая пища.

Майор отвернулся от окна и неожиданно для себя поинтересовался:

— А что, Маккей, много ли в камерах крыс?

— Не так чтобы мало, сэр, по правде говоря, великое множество, — ответил тот, в качестве финала протерев начисто порог. — Сэр, мне сказать повару, чтобы тот приготовил вам новый ужин?

— Пожалуй, — согласился начальник. — А потом, мистер Маккей, будьте любезны, устройте так, чтобы коты были во всех камерах.

Маккей в нерешительности застыл. Грей заметил его замешательство и прервал складывание разворошенных бумаг.

— В чем дело, Маккей?

— Сэр, — медленно проговорил Маккей. — Оно конечно, как вам угодно, только боюсь, парни не обрадуются, если коты выведут всех их крыс.

Грея чуть затошнило, но он поднял на Маккея глаза и спросил:

— Неужели заключенные едят крыс?

Перед его мысленным взором явственно возникли мелкие крысиные зубы, держащие сливовый пирог.

— Ну, это кому как повезет, сэр: крысу ловить нелегкое дело, — ответил Маккей. — На худой конец, может, и коты смогут помочь. Еще будут приказания, сэр, или больше нет?

Глава 9

Скиталец

Грей сумел хранить выдержку и избегать Джеймса Фрэзера всего две недели. По их истечении в крепость прибыл житель близлежащей Ардсмьюир, который принес новости, коренным образом изменившие положение.

— Он все еще жив? — резко спросил майор этого вольнонаемного деревенского жителя.

— Да, сэр, я был там, когда его принесли в «Липу». Нынче он там лежит, и за ним смотрят; правда, по его виду похоже, что одного ухода мало, если вы, сэр, разумеете, что я говорю.

Гонец скорчил важную мину.

— Да, понял, — ответил майор. — Спасибо, мистер…

— Эллисон, сэр. Руфус Эллисон. К вашим услугам, сэр.

Затем взял предложенный шиллинг, зажав под мышкой шляпу, поклонился и отбыл.

Сидевший за столом начальник тюрьмы тоскливо посмотрел через окно на набрякшее тучами небо (со дня его приезда он так и не видел ни единого солнечного луча) и в раздражении постучал очиненным пером по столешнице, запамятовав, что от этого кончик тупится и перо придется чинить снова.

Но по правде сказать, Грею не было дела до пера: принесенные новости заставили бы насторожиться кого угодно. Этим утром обитатели деревни обнаружили в окрестных торфяниках человека, который бродил там в тумане, в промокшем платье; неизвестный горел в лихорадке и бредил.

Больной что-то говорил, не закрывая рта, но никто не мог понять его бессвязного бормотания, в котором перемежал французские и гэльские слова, иногда добавляя к ним английские (вероятно, несчастный был шотландцем). И среди этих слов спасители смогли разобрать слово «золото».

Любой, кто имел хоть малейшее отношение к мятежу якобитов, мог подумать лишь об одном: о французском золоте. О несметных сокровищах, которые, по слухам, втайне послал своему кузену Карлу Стюарту Людовик Французский. Однако сделал это слишком поздно.

Одни утверждали, что в ходе отступления, предшествовавшего разгрому при Каллодене, хайлендеры припрятали французское золото. Другие уверяли, что Карл так и не получил сокровища и золото было спрятано на всякий случай в какой-то пещере на северо-западном побережье, неподалеку от места, где его сгрузили с французских судов.

По мнению одних, тайна золота канула в Лету, так как владевшие ею погибли в битве при Каллодене, а некоторые заявляли, что некое семейство горцев прекрасно знает, где спрятан клад, но никогда не откроет этого из верности данному слову. Так или иначе, никто золото не нашел. Пока.

Французский Грея не слишком беспокоил, он, успевший побывать на континенте с походом, говорил на этом языке довольно прилично, но вот варварское наречие хайлендеров было недоступно ни ему, ни его офицерам. Пожалуй, лишь сержант Гриссом понимал несколько слов, наученный шотландской нянькой.

Деревенским майор не доверял: а что, если и вправду пришелец говорит о сокровище? Французское золото! Нет, разумеется, золото должно перейти короне, но находка могла стать для самого Грея чрезвычайно полезной. Без сомнения, подобная удача — обнаружение почти легендарного клада — откроет ему путь из ссылки в Ардсмьюире в столицу, к цивилизации: ни опала, ни немилость не смогут противостоять волшебному сиянию французского золота.

Грей сжал зубами кончик пера и нечаянно его откусил. Вот дьявол! Разумеется, нельзя обращаться за помощью ни к деревенским, ни к офицерам. Значит, придется идти на поклон к заключенным. Пожалуй, только их можно привлечь без риска, поскольку узники не смогут воспользоваться узнанным в личных целях.

Хм, загвоздка! По-гэльски говорят все из них, английский известен многим, но по-французски говорит лишь один заключенный.

«Он образованный человек», — всплыл в памяти голос полковника Кварри.

— Проклятье! — пробормотал Грей.

Однако делать было нечего: Эллисон сообщил, что больной при смерти, и времени на раздумья не оставалось. Майор выплюнул перо и крикнул:

— Бран!

В дверь сунулся встревоженный капрал.

— Да, сэр?

— Приведи заключенного по имени Джеймс Фрэзер. Живо.

Начальник тюрьмы возвышался над тяжелым дубовым столом, как над крепостью, которой тот в каком-то смысле был. Потными руками Грей оперся на гладкую столешницу, а в его шею врезался белый краешек тугого воротничка мундира.

Горели все имевшиеся свечи, и в кабинете было светло, словно днем. Дверь отворилась, и в комнату, звеня цепями, вошел узник. Сердце майора застучало еще сильнее. Пару раз ему уже приходилось видеть Фрэзера во время поверок во дворе (рыжая шевелюра и могучий рост не позволяли ошибиться), Джону Грею не выпадала возможность увидеть его лицо вблизи.

Фрэзер выглядел по-другому, не так, как тогда. Это стало для майора и облегчением, и в то же время потрясением: он помнил гладко выбритое лицо и взгляд, то угрожающий, то насмешливый. Однако теперь перед ним предстал человек с короткой бородой, державшийся хоть и с опаской, но спокойно. В знакомых Грею темно-голубых глазах не промелькнуло никакого узнавания. Арестант молча стоял посреди кабинета и ждал.

Грей откашлялся. Сердце не стало стучать медленнее, но хотя бы не мешало говорить.

— Мистер Фрэзер, — начал он, — благодарю вас за приход.

Шотландец учтиво кивнул в ответ. Он не стал упоминать, что у него не имелось особенного выбора, но выразительный взгляд дал это понять без слов.

— Конечно, вы желаете узнать, для чего я послал за вами, — сказал Грей. Выбранный тон казался ему ужасно вычурным, но поделать с этим он ничего не мог. — Появилось дело, требующее вашего содействия.

— И что это за дело, майор?

Голос остался прежним — низким, громким, гортанным, как обычно у шотландцев.

Собираясь с духом, майор сделал глубокий вдох. Он отдал бы что угодно за то, чтобы не просить помощи у этого заключенного, но вариантов не оставалось. Единственным человеком, который мог ему помочь на расстоянии многих миль вокруг, был Фрэзер.

— На болоте близ побережья нашли неизвестного странника, — с опаской сказал Грей. — Похоже, он тяжело болен, речь его непонятна и странна. Но… кое-что из сказанного явно относится к весьма важному… существенно важному для короны делу. Мне следует побеседовать с этим бродягой, узнать, кто он таков, и разобрать, насколько возможно, о чем он говорит.

Он сделал многозначительную паузу, однако Фрэзер не стал заполнять ее, а лишь молча ждал.

— К несчастью, — испустив очередной вдох, промолвил Грей, — этот бродяга изъясняется на смеси гэльского и французского, а английские слова вставляет лишь иногда.

Одна из кустистых бровей шотландца шевельнулась. Выражение его лица ничуть не изменилось, но было очевидно, что теперь он улавливает смысл происходящего.

— Я понял, майор, — негромко и насмешливо произнес заключенный. — Вы желаете, чтобы я перевел вам слова этого человека.

Опасаясь, что голос его выдаст, Грей лишь утвердительно кивнул.

— Полагаю, майор, мне придется отказаться, — сказал Фрэзер необычайно учтиво, однако блеск в его глазах говорил, что его чувства близки к чему угодно, но не к учтивости.

Начальник тюрьмы непроизвольно схватил бронзовый нож для разрезания бумаг из его письменных принадлежностей, стоявших на столе.

— Вы отказываетесь? — уточнил он, стиснув нож в кулаке и стараясь, чтобы голос не дрожал. — Я могу поинтересоваться причиной вашего отказа, мистер Фрэзер?

— Господин майор, я заключенный, а не переводчик, — вежливо ответил шотландец.

— Ваше содействие мы благодарно приняли бы, — произнес Грей по возможности солидным тоном, который не намекал бы на попытку подкупа. — При этом отказ подчиниться законным требованиям представителя власти…

— Господин майор, — перебил его гораздо более уверенным голосом Фрэзер, — и ваши требования, и тем более ваши угрозы совершенно незаконны.

— Но я не угрожал!

Бронзовый нож впился Грею в ладонь; пришлось ослабить хватку.

— Неужели? Ну, нет так нет, приятно слышать. — Шотландец обернулся к выходу. — Раз так, майор, то желаю вам доброй ночи.

Грей отдал бы все на свете, чтобы позволить Фрэзеру уйти. Увы, долг предписывал другое.

— Мистер Фрэзер!

Уже почти в дверях шотландец замер на месте, но не обернулся.

Грей глубоко вздохнул, собираясь с духом.

— Если вы согласитесь помочь, я отдам приказ вас расковать, — пообещал он.

Казалось, на лице узника не шевельнулся ни единый мускул. Однако, несмотря на молодость и отсутствие опыта, Грей был наблюдателен и неплохо разбирался в людях. Он заметил, как у Фрэзера дернулся подбородок и напряглись плечи, и осознал, что его самого немного отпустило беспокойство.

— Итак, мистер Фрэзер?

Заключенный медленно-медленно обернулся. На его лице, как и раньше, не отражалось никаких чувств, но это было совершенно не важно.

— Договорились, майор, — тихо сказал он.

Когда они добрались до деревни, было уже далеко за полночь. В окрестных домах не светились окна, и Грей мог только воображать мысли жителей Ардсмьюира, когда те в столь неурочный час слышали за ставнями топот копыт и звон оружия: они напоминали им о том, как десять лет назад по Горной Шотландии прошли английские войска, усмирявшие смуту огнем и мечом.

Бродяга находился в «Липе». Постоялый двор получил свое название потому, что возле него и в самом деле некогда росла липа, единственная на много миль в округе. Теперь от нее остался только большой пень, само же дерево, как и многие другие, извели на дрова солдаты Камберленда после Каллодена. Впрочем, название сохранилось.

У входа майор остановился и спросил Фрэзера:

— Помните наш уговор?

— Помню, — коротко ответил тот и прошел мимо.

В обмен на избавление от цепей Грей потребовал от узника, прежде всего, чтобы тот не пытался устроить побег по дороге в деревню и обратно; кроме того, исчерпывающего правдивого отчета обо всех словах больного; и вдобавок хранить тайну и не передавать узнанное никому, кроме Грея.

В помещении звучала гэльская речь. Хозяин постоялого двора встретил Фрэзера удивленным восклицанием, а обнаружив за его спиной красный мундир английского офицера, принял почтительный вид. У лестницы стояла хозяйка «Липы»; вокруг мелькали тени, отбрасываемые масляным светильником, который она держала в руке.

— Кто это? — удивился Грей, когда заметил еще какой-то черный силуэт, похожий на привидение.

Вместо хозяина на вопрос ответил сам Фрэзер:

— Это священник. Коли он тут, значит, этот человек при смерти.

Грей набрал в грудь воздуха; он стремился сохранить присутствие духа при встрече с чем угодно.

— Значит, мы не можем терять времени, — уверенно заявил он и сделал первый шаг по лестнице, скрипнувшей под его сапогом. — Вперед!

Загадочный бродяга скончался на заре. За одну руку его держал Фрэзер, за другую — священник. В момент же, когда священник склонился над умирающим и принялся бормотать что-то по-гэльски и по-латински, а затем проводить какие-то папистские обряды, Фрэзер откинулся на табурете с закрытыми глазами, но не отпустил небольшую костлявую кисть.

Могучий горец провел всю ночь возле умирающего странника, шепча ему слова утешения. Вставший в углу, чтобы не пугать никого своим мундиром, Грей был растроган подобной деликатностью и заботой.

Наконец шотландец осторожно опустил усохшую руку покойного на грудь и сделал те же движения, что и священник: провел рукой надо лбом, сердцем и обоими плечами, изобразив таким образом в воздухе крест. После чего открыл глаза и встал, чуть не задев потолочные балки головой, затем кивнул майору и стал спускаться по лестнице.

— Сюда.

Грей указал на дверь трактира, ночью пустого. Сонная служанка развела для них огонь в камине, подала хлеба и эля и вновь оставила их вдвоем.

Майор дал Фрэзеру время поесть и, лишь выждав, спросил:

— Так что же, мистер Фрэзер?

Шотландец опустил на стол оловянную кружку и утер рот ладонью. Несмотря на бессонную ночь, он выглядел собранным и аккуратным; его усталость выдавали лишь темные круги под глазами.

— Что сказать, господин майор, в его речах, по-моему, было немного смысла, — начал узник, перешедший сразу к делу. — Слово в слово же несчастный сказал вот что.

И Фрэзер заговорил. Он произносил слова медленно и тщательно, останавливаясь, чтобы поточнее вспомнить произнесенное или объяснить тот или иной гэльский оборот. Разочарование Грея нарастало. Шотландец был совершенно прав: ничего существенного в сказанном не было.

— Белая колдунья? — неожиданно прервал он Фрэзера. — Он сказал «белая колдунья»? И «тюлени»?

Похоже, эти слова тоже оказались частью бреда, но они привлекли его внимание, он сам не понимал чем.

— Ну да, сказал.

— Повторите эти места, — приказал Грей. — Так точно, как только можете. Пожалуйста, — добавил он.

Майор внезапно понял, что в обществе Фрэзера ему хорошо, и сам этому удивился. Не исключено, впрочем, что причиной такого состояния стало обычное утомление, поскольку после ночного бодрствования у смертного одра обычные реакции и чувства не могли не притупиться.

И вообще-то ночь казалась Грею чем-то нереальным, а уж ее финал — и подавно. До этого момента ему и во сне не могло привидеться такое: он под утро сидит в деревенском трактире за одним столом с Рыжим Джейми Фрэзером и пьет с ним эль из одного кувшина.

Шотландец выполнил его просьбу и стал говорить очень медленно, постоянно делая паузы, чтобы припомнить сказанное точнее. Иногда он менял слово на более подходящее, иногда употреблял другой оборот, но повторный рассказ почти ничем не отличался от первого, и то, что Грей понял и сам, было переведено точно, без малейших искажений.

В расстройстве майор помотал головой. Вот же ерунда! Один лишь бред, именно что бред. Если покойнику когда-нибудь и приходилось видеть золото (похоже было, впрочем, что приходилось), то по его путаному рассказу было решительно невозможно понять, какое, где и когда.

— Вы вполне уверены, что пересказали все слова в точности? — спросил Грей, отчаянно надеявшийся на чудо: а что, если заключенный пропустил короткую фразу, какие-то два слова, которые приведут в итоге к потерянным сокровищам?

Шотландец поднес ко рту кружку, отчего его рукав задрался, и в свете зарождавшегося утра Грей увидел на запястье багровый след от кандалов. Фрэзер перехватил взгляд майора и опустил кружку. Возникшее было чувство товарищества исчезло без следа.

— Я всегда держу слово, майор, — чопорно заявил он и встал из-за стола. — Думаю, нам пора в обратный путь.

Часть пути они провели в молчании. Фрэзер ушел в собственные мысли, а уставший Грей предался разочарованию. Над низкими холмами, расположенными на севере, взошло солнце, и они остановились отдохнуть и освежиться у бившего из земли ключа.

Грей напился холодной воды и побрызгал ею в лицо, чтобы таким образом вернуть себе притупившиеся чувства. Он не спал уже больше суток, отчего был заторможенным и ничего не соображал.

Фрэзер бодрствовал столько же, но по нему этого совершенно нельзя было сказать. Казалось, отсутствие сна его совершенно не заботит. Он встал на четвереньки возле ручья и принялся с озабоченным видом ползать по поляне, выдергивая из земли какую-то траву.

— Что вы делаете, Фрэзер? — недоуменно поинтересовался Грей.

— Собираю кресс-салат, господин майор.

— Это я вижу, — раздраженно сказал Грей. — А для чего?

— Для еды, господин майор, — спокойно ответил шотландец.

Фрэзер снял с пояса застиранный полотняный мешочек и засунул туда мокрую зелень.

— Неужели? Вы что, не наелись? — тупо спросил Грей. — Никогда не слышал, чтобы люди ели кресс.

— Он зеленый, майор.

Уставший и расстроенный, майор решил, что над ним издеваются.

— А какого еще цвета должно быть растение, черт побери? — проворчал он.

Фрэзер скривил рот, будто он спорил о чем-то сам с собой, но лишь еле заметно пожал плечами, вытер мокрые руки о штаны и объяснил:

— Я всего лишь хотел сказать, майор, что всякая зелень, употребленная в пищу, хранит от цинги и бережет зубы. Мои товарищи по несчастью питаются той зеленью, что получают от меня, а кресс приятнее на вкус, чем большая часть трав, которые я могу набрать на болоте.

Удивленный майор воскликнул:

— Зелень спасает от цинги? Откуда такие сведения?

— От моей жены, — буркнул Фрэзер.

Он быстро отвернулся от Грея и, поднявшись на ноги, принялся уверенными быстрыми движениями завязывать мешок.

Джон Грей не удержался и спросил:

— А где ваша жена, сэр?

Синие глаза шотландца так загорелись, что чуть не проделали в майоре дыру.

«Возможно, вы слишком молоды, чтобы знать силу ненависти и отчаяния», — вспомнил он слова полковника Кварри. Так или иначе, но во взгляде Фрэзера он сумел разглядеть невыразимую ненависть и отчаяние.

— Ее больше нет, — отрезал Фрэзер и резко, почти грубо, отвернулся.

Грей промолчал на это. Ему оказалось трудно понять, какие чувства посетили его в связи с этим нежданным известием. Среди них, безусловно, было и облегчение (участница его унижения мертва), и сожаление.

По пути в крепость Ардсмьюир оба не сказали ни слова.

Через три дня Джейми Фрэзер сбежал. Собственно, бежать из Ардсмьюира было не особенно сложно, но ни один из заключенных даже не пробовал это сделать, поскольку это не имело никакого смысла: бежать было некуда. С одной стороны на расстоянии трех миль от крепости о гранитные скалы бились морские волны, а во все остальные стороны раскинулись бесконечные унылые торфяные болота.

Это имело бы смысл, если бы беглецу могли предоставить кров и защиту члены его клана, однако кланы оказались разбиты, родные заключенных убиты, к тому же смутьянов намеренно заключали в тюрьмы подальше от родных мест. Гибель от голода на болоте казалась не самым лучшим избавлением от тюремной камеры, и, как считало большинство узников, оно того не стоило. Однако Джейми Фрэзером, очевидно, руководили иные, его собственные соображения.

Лошади драгун шли по проторенной дороге. Расстилавшееся вокруг болото напоминало бархатную скатерть с ворсом из плотного вереска, под которым таился коварный слой мягкого влажного мха глубиной больше фута. В такой топи не рисковали ходить даже благородные олени. С дороги Грею удалось увидеть четырех, до каждого было не меньше мили, и за каждым тянулась проложенная через вереск тропка, которая издалека казалась тоненькой, словно нитка.

Само собой, Фрэзер бежал не верхом, что значило, что беглец, следуя оленьими тропами, проложенными по болоту, мог оказаться где угодно.

Грею требовалось снарядить погоню и попытаться вернуть Фрэзера в тюрьму по долгу службы, но по правде говоря, он поднял на ноги почти весь личный состав и мотался по окрестностям почти без сна и отдыха не только из служебного рвения. Обязанности сами собой, но гораздо сильнее на него действовало французское золото, дававшее надежду покончить с опалой и проклятой ссылкой. Кроме того, его подстегивала злость и обида на предательство.

Грею трудно было сказать, что злит его сильнее — побег Фрэзера и то, что тот не сдержал слово, или то, что сам он оказался так глуп, что поверил, будто хайлендер — пусть джентльмен — может быть человеком чести, таким же, как он сам.

Но он был ужасно разгневан и твердо решил обыскать каждую оленью тропу этого чертова болота, чтобы загнать Джеймса Фрэзера, как оленя.

На следующую ночь, после утомительного перехода, они вышли с болота к скалистому побережью моря, продуваемому всеми ветрами и обрамленному цепью пустынных островков.

Спешившийся Джон Грей стоял на скале, держа коня за повод, и смотрел на бушевавшее внизу темное море. Ночь, к счастью, была лунная, и в холодном свете месяца мокрые камни казались на фоне бархатисто-темных теней серебряными слитками.

Конечно, более заброшенного и безлюдного места ему в жизни не приходилось видеть, однако он не мог не оценить его дикую красоту особого рода, от которой замирало сердце. Ну, и никакого Джеймса Фрэзера, да и вообще ни следа людей.

— Опусти ружье, болван, — заявил один солдат другому, схватил за руку и с презрением усмехнулся. — Ничего себе каторжник! Что, никогда тюленей не видел?

— А-а-а… нет.

Несколько смущенный солдат отвел оружие и уставился на темные тени на камнях у воды.

Грей тоже никогда не видел тюленей. Теперь он восхищенно за ними следил. С высоты утеса звери напоминали черных слизней. Мокрые шкуры блестели в свете луны; тюлени обеспокоенно задирали головы и, переваливаясь, неуклюже ковыляли по берегу.

Когда он был мал, мать иногда позволяла ему погладить ее плащ из шкуры морского котика, родича тюленей. Он с детства помнил, какой этот мех был мягкий, гладкий и на ощупь теплый. Удивительно, что он достается от таких мокрых и склизких на вид зверей!

— Шотландцы зовут их «силки», — произнес солдат, который не позволил застрелить тюленя, и мотнул головой на лежбище с видом гордого собственника.

— Неужели? — заинтересовался майор. — Знаешь ли ты о них еще что-нибудь, Сайкс?

Обрадованный тем, что оказался в центре внимания, солдат развел руками.

— Не так чтобы много, сэр. Местные рассказывают, что случается, самки силки сбрасывают шкуры и превращаются в писаных красавиц. Если какому мужчине посчастливится и он увидит такую сброшенную шкуру и спрячет, то красавице уж не вернуться в море — и приходится выходить за него замуж. Говорят, из тюлених получаются прекрасные жены.

— По крайней мере, они всегда мокрые, — заметил первый солдат.

Драгуны расхохотались. Их смех отразился эхом от скал, вспугнув птиц.

— Довольно! — громко, чтобы его было слышно за смехом и солеными шутками, скомандовал Грей. — Рассредоточиться! Нужно осмотреть скалы по всему берегу, а главное, выяснить, нет ли внизу какой-нибудь лодки. Видит бог, тут хватит места, чтобы спрятать судно.

Устыдившиеся подчиненные без лишних слов разбрелись по берегу, прочесывали отмели и утесы не меньше часа, устали и намокли, но не нашли ни следов Джейми Фрэзера, ни злосчастного золота.

На рассвете, когда лучи солнца окрасили скользкие камни золотом и багрянцем, драгуны, разделенные на маленькие группы, отправились к дальним скалам. Они залезали на вершины, оскальзывались на каменистых склонах, спускались в ущелья, и все безрезультатно.

На вершине утеса возле костра стоял майор Грей и следил за поисками. От резкого холодного ветра его спасали теплая шинель и горячий кофе, который время от времени подавал ему слуга.

Покойный неизвестный вышел к деревне со стороны моря, и его одежда была мокра от соленой воды. Невозможно понять, скрыл ли Фрэзер от Грея часть признаний бродяги или всего лишь вздумал воспользоваться шансом для собственных изысканий, однако получалось, что он должен был бежать в сторону побережья. Теперь они рыщут по берегу, а ни Фрэзера, ни золота нет и в помине.

— Коли его унесло в ту сторону, думаю я, вы, господин майор, больше его не увидите.

Возле Грея появился сержант Гриссом. Он встал рядом и тоже стал смотреть на то, как волны бьются о камни, шумя и пенясь. Затем сержант кивнул вниз и сказал:

— Это место называют тут «Чертов котел», вода тут и вправду всегда бурлит, как в котелке. Рыбачьи суда часто терпят тут крушение, а погибших почти никогда не находят. Происходит такое, ясное дело, из-за подводных течений и воронок, но местные считают, что несчастных уносит на дно дьявол.

— Надо же, — в задумчивости произнес Грей, разглядывая волны, с шумом пытавшиеся вметнуть к их ногам пену и сразу же отступавшие. — Должен заметить, сержант, мне нетрудно в это поверить.

И майор повернулся к костру.

— Итак, последний приказ: вести поиски до темноты. В случае, если они окажутся безуспешными, с утра двинемся обратно.

Грей пытался, прищурившись, разглядеть что-то в слабом предутреннем свете; его глаза щипал торфяной дым, а суставы ныли от влажности после нескольких ночей, проведенных на болоте.

Обратный путь в Ардсмьюир займет не более дня. С одной стороны, было приятно думать о теплой постели и горячем ужине, а с другой — придется писать докладную записку в Лондон, в которой придется указать причину побега Фрэзера и признавать собственную вину в его успешном побеге.

К подобным размышлениям, и самим по себе неприятным, присовокупилось такое же неприятное бурчание в кишках. Грей жестом остановил солдат, приказал им устроить привал и подождать его и еле вылез из седла.

В стороне от тропы высился небольшой холм, подходивший для того, чтобы за ним спрятаться. Майору требовалось немедленно облегчиться; его желудок так и не смог привыкнуть к шотландской кухне, тем более походной.

Джон Грей отошел к месту, куда не доносились голоса солдат и ржание коней, а среди вересковых зарослей слышались лишь птичьи трели и еле заметные звуки, издаваемые утренним болотом. Под утро сменилось направление ветра, и теперь даже тут, в траве, далеко от берега, чувствовалось дыхание моря. За кустом копошились какие-то грызуны. Было спокойно и тихо.

Сделав свое дело, Грей приподнялся, поднял голову — и встретился взглядом с Джеймсом Фрэзером, который стоял приблизительно в шести футах от него.

Шотландец замер, словно благородный олень, его овевал прилетевший на болото ветер, а в рыжих волосах сверкали лучи утреннего солнца.

Оба они остолбенело вытаращились друг на друга. На какое-то время воцарилось полное молчание, нарушавшееся лишь шумом соленого ветра и трелями жаворонков. Наконец майор поднялся.

— Боюсь, мистер Фрэзер, вы застали меня врасплох, — сухо заметил Грей и, сохраняя всю имевшуюся у него выдержку, принялся застегивать штаны.

Фрэзер, сохраняя полную неподвижность, неторопливо оглядел соперника с головы до ног и обратно. Майор бросил взгляд себе за спину (за ним стояли с мушкетами на изготовку шестеро солдат) и прямо посмотрел в синие глаза шотландца.

Какое-то время они мерились взглядами, а потом Фрэзер чуть усмехнулся.

— Полагаю, это взаимно, майор, — сказал он. — И вы застали меня врасплох.

Глава 10

Проклятие Белой колдуньи

Обхватив руками колени, Джейми Фрэзер сидел на каменном полу пустой кладовки и дрожал. Он тщетно пытался согреться. Джейми насквозь пробрало морским холодом, ему продолжало казаться, что в животе словно вздымаются бурные клочья морской пены.

Конечно, рядом с остальными заключенными — Моррисоном, Хейсом, Синклером, Сазерлендом — ему было бы легче. Не только веселее, но и теплее тоже. Обычно по ночам узники прижимались друг к другу, чтобы по возможности сохранить драгоценное тепло и согреть своим дыханием товарищей по несчастью.

Но Джейми находился в одиночестве. Похоже, пока он не понесет кару за совершенный побег, вернуться в общую камеру, к другим шотландцам, ему не доведется.

Тяжко вздохнув, пойманный беглец прислонился к стене и скривился от того, что его позвоночник будто бы скребет грубый камень: от былой мощи не осталось ни следа, лишь кожа да кости.

Конечно, порка его пугала, но в то же время он предпочел бы ее возвращению цепей и кандалов: телесное наказание унизительно, но быстро преходяще, а оковы — постоянное мучение. Ему становилось не по себе лишь от воспоминания, как звенит молот кузнеца, скрепляющий кандалы на его руках.

Фрэзер нащупал висевшие на шее четки, подаренные сестрой в день, когда он покидал Лаллиброх: англичанам показалось, что бусы из бука не имеют ценности, и оттого не отобрали их.

— Радуйся, Мария, благодати полная! — пробормотал он. — Благословенна Ты между женами.

Разумеется, надежды никакой не оставалось. Белокурый подлец-майор — черт бы забрал его душу! — отлично понимал, как ужасны оковы.

— Благословен плод чрева Твоего Иисус. Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных…

Мальчишка-англичанин заключил с ним договор, и он сдержал слово. Только вот майор так не думал.

Однако он сделал все, как они договаривались, и обещаний не нарушил. Сказанное несчастным странником он пересказал в точности. Кое о чем он, разумеется, смолчал, например, что знал этого человека, или о том, какие сделал умозаключения на основании услышанного, ну так ведь об этом они не договаривались.

Он сразу признал Дункана Керра, несмотря на то что годы и смертельный недуг весьма на нем сказались. Прежде, до Каллодена, Дункан служил Колуму Маккензи, дяде Джейми, а после добрался до Франции, где кое-как выживал.

— Спокойно лежи, родич, — тихо сказал по-гэльски Джейми умирающему, встав на колени у его постели.

На измученном и утомленном недугом лице немолодого Дункана выделялись лишь лихорадочно горевшие глаза.

Сперва Фрэзеру показалось, что больной бредит и его не узнает, однако Керр вдруг схватил его пальцы с силой, неожиданной для такого изможденного человека, и хрипло пробормотал по-гэльски:

— Родич!

За их беседой следил и хозяин постоялого двора, но из-за плеча майора, от дверей. Джейми склонился к уху больного и прошептал:

— Все твои слова перескажут англичанину. Осторожнее.

Хозяин прищурился, но, впрочем, Джейми не сомневался, что тот ничего не мог расслышать. Вскоре майор Грей приказал трактирщику выйти из комнаты и таким образом убрал лишние уши.

Неизвестно, что стало причиной, слова Джейми или болезнь, только Дункан постоянно бормотал что-то сбивчивое и бессвязное. Воспоминания сменяли описания нынешних событий. Больной то и дело называл Фрэзера «Дугал» (так звали другого его дядю, брата Колума). Иногда начинал декламировать стихи, иногда разражался непонятной речью, сущим бредом. Однако в этих странных и, казалось бы, неосознанных словах имелась толика смысла. И, похоже, куда больше, чем толика.

— Проклято. Золото проклято. Я предостерегу тебя, парень. Белая колдунья дала его, дала для сына короля. Но все было кончено, сын короля бежал, она не даст сделать так, чтобы золото получил трус.

— Кто такая «она»? — неожиданно чрезвычайно взволновавшись, спросил Джейми. — Эта белая колдунья?

— Она ищет храбреца, смельчака. Одного из Маккензи — оно для него, для Маккензи. «Оно достанется им, — говорит она, — ради того, кто мертв».

— Кто эта колдунья? — снова задал вопрос Джейми.

Дункан говорил «бандруид», что означало и «колдунья», и «ведьма», и «знахарка», и «белая дама». Когда-то очень давно так называли жену Джейми Клэр — его белую даму.

Фрэзер стиснул руку Дункана. Он во что бы то ни стало стремился узнать все точно.

— Кто? — настойчиво твердил Джейми. — Кто эта колдунья?

— Колдунья, — прошептал Дункан, закрыв глаза. — Колдунья. Пожирательница душ. Смерть. Он мертв. Маккензи, он мертв.

— Кто мертв? Колум Маккензи?

— Все они. Все мертвы. Все мертвы! — вскричал умирающий и с силой сжал руку Джейми Фрэзера. — Колум, и Дугал, и Элен.

Внезапно он поднял веки и посмотрел прямо на Джейми. Из-за расширенных из-за лихорадки зрачков казалось, что глаза затягивают в себя, словно черный водоворот.

— Говорят, — неожиданно внятно сказал он, — что Элен Маккензи оставила братьев и дом и отправилась к морю, чтобы обвенчаться с силки. Она их слышала, понял?

Дункан сонно улыбнулся, и в темном омуте глаз мелькнуло неясное воспоминание.

— Она услышала, как оттуда со скал ее зовут тюлени, один, два, три, и отправилась к морю, подошла к воде и спустилась на дно, чтобы жить с тюленями. А? Правда же?

— Говорят такое, — сказал Джейми.

Во рту неожиданно пересохло. Элен звали его мать, и именно так о ней рассказывали, когда она сбежала из дома с Брайаном Дью Фрэзером, у которого были черные и блестящие, как шкура тюленя, волосы. Тем человеком, в честь которого его назвали Макдью, сыном Черного Брайана.

Рядом с ним, по другую сторону кровати, стоял, нахмурившись, майор Грей и следил за лицом Дункана. Конечно, англичанин не понимал по-гэльски, но Джейми не сомневался, что слово «золото» Грей опознает на любом языке. Он перехватил взгляд майора и, кивнув, вновь склонился над умирающим.

— Золото, братец, — произнес он по-французски, таким громким голосом, чтобы Грею было хорошо слышно. — Где золото?

При этом Джейми стиснул руку больного изо всех сил, искренне надеясь, что тот понял выраженное таким образом предостережение.

Дункан с закрытыми глазами стал встревоженно мотать головой на подушке. Потом что-то пробормотал, но так тихо, что невозможно было ничего разобрать.

— Что он сказал? — отрывисто поинтересовался майор.

— Не знаю. — Джейми погладил руку Дункана, попытавшись вывести его из забытья. — Поговори со мной, братец, расскажи еще разок.

В ответ раздалось лишь бессвязное бормотание. Дункан завел глаза, и теперь из-под набрякших век блестели лишь белки. Майор в нетерпении наклонился, схватил умирающего за плечо и тряхнул.

— Очнись! — крикнул Грей. — Поговори с нами!

И тут же Дункан Керр широко раскрыл глаза и, не обращая внимания на собравшихся рядом с ним людей, уставился в потолок, словно прозревая за ним нечто, недоступное никому другому.

— Она тебе скажет, — сказал он по-гэльски. — Она за тобой придет.

На мгновение он вернулся разумом на постоялый двор, в комнату, где он лежал, и уставился на склонившихся над ним людей.

— За вами обоими, — внятно сказал Дункан.

После чего он закрыл глаза и так и не сказал ни единого слова, так и не выпустив, впрочем, руку Джейми. Через несколько минут рука Дункана Керра обмякла и соскользнула на простыню. Все было кончено: тот, кто владел тайной «французского золота», скончался.

Итак, Джейми Фрэзер не нарушил клятвы — ни слова, что дал английскому майору, ни долга перед соотечественниками. Он поведал майору Грею слова Дункана, от которых англичанину, конечно же, не было никакой пользы. И как только выдалась возможность бежать, он не преминул ею воспользоваться — ринулся на вересковую пустошь, затем к морю, где, как мог, употребил в дело полученное от Дункана Керра знание. Нынче ему предстояло заплатить по счетам — чем бы это ни грозило.

За дверью раздался топот шагов, кто-то шел по коридору. Джейми еще сильнее обхватил руками колени, стараясь унять дрожь. Так или иначе, скоро это кончится.

–…Молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей. Аминь.

Открылась дверь; он зажмурился от луча света, ворвавшегося в кладовую. В коридоре царила тьма, однако прибывший охранник держал над головой фонарь.

— Вставай.

Нагнувшись над Джейми, страж рывком его поднял, вызвав резкую боль в затекших руках и ногах. Затем толкнул запнувшегося узника к двери.

— Тебя требуют наверх.

— Наверх? Куда?

Он и вправду растерялся: какая кузница может быть наверху? И кто будет устраивать показательную порку среди ночи?

На багровом в свете фонаря лице охранника появилась злорадная усмешка.

— В покои майора, куда же еще, да помилует тебя Господь, Макдью.

— Нет, сэр, я не скажу вам, где был.

Он старался говорить твердо и не слишком стучать зубами. Тем более что оказался не в кабинете Грея, а в его приватной гостиной.

Камин был разожжен, но майор почему-то встал так, что загораживал собой исходившее от огня тепло.

— И не скажете, почему бежали?

Грей говорил сухо и формально.

Джейми сосредоточился. Трехсвечный канделябр, стоявший на каминной полке, направлял свет прямо на него, отчего он видел вместо майора лишь темный силуэт.

— Это мое личное дело, — сообщил Фрэзер.

— Личное дело? — словно не веря своим ушам, переспросил Грей. — Вы сказали, что это ваше личное дело?

— Именно так.

Начальник тюрьмы шумно втянул носом воздух.

— Это, пожалуй, самое возмутительное из всего, что я в жизни слышал!

— Простите великодушно, господин майор, но коли так, вы еще мало что видели и слышали, — отозвался Джейми.

Ему не хотелось выгадывать время и тратить его на попытки умилостивить майора. Лучше вызвать у него быстрый ответ и побыстрее покончить с тем, чего и так не миновать.

Определенно попытка удалась: сжав кулаки от гнева, Грей шагнул к нему.

— Вы осознаете последствия, которые могут вам грозить? — очень тихим голосом спросил он, всеми силами сдерживая себя.

— Да, конечно, майор.

Джейми отлично отдавал себе отчет в возможных последствиях, и несмотря на то что не особенно их торопил, мало на что мог повлиять.

Грей сделал несколько глубоких вдохов, помотал головой, словно конь, и неожиданно скомандовал:

— Подойдите, мистер Фрэзер!

Удивленный Джейми посмотрел на него, но не двинулся с места.

— Сюда! — повторил майор приказным тоном и ткнул на коврик перед камином рядом с собой. — Станьте здесь, сэр!

— Я вам не собака, майор! — отрубил Фрэзер. — Делайте со мной что хотите, но не смейте подзывать меня «к ноге».

Обескураженный майор Грей против воли хихикнул, а затем чопорно произнес:

— Простите меня, мистер Фрэзер. Я не желал вас обидеть. Я лишь хочу, чтобы вы соблаговолили подойти поближе.

Он отошел в сторону на шаг и изысканно поклонился, жестом указав на камин.

Джейми помедлил, но все же осторожно встал на небольшой многоцветный ковер. К нему подошел Грей и встал, раздувая ноздри. Вблизи он еще больше напоминал девушку — и изяществом сложения, и светлой кожей. Затем майор положил руку на рукав заключенного и потрясенно распахнул глаза с длинными ресницами.

— Да вы же промокли до нитки!

— Конечно, — насмешливо согласился Джейми.

Он продрог как собака, и его бил озноб, невзирая на то, что он стоял возле камина.

— Почему?

— Почему? — удивился Джейми. — Ну, вероятно, потому, что прежде, чем бросить в ледяной карцер, вы приказали охране облить меня водой.

— Я? Я не отдавал никакого подобного приказа! — Майор побледнел от гнева и сердито поджал губы; похоже, он не лгал. — Это самоуправство, и я приношу свои извинения, мистер Фрэзер.

— Извинения приняты, майор.

От платья Джейми стали подниматься тонкие струйки пара, сквозь мокрую ткань к телу пробиралось тепло. У него болели все мускулы. Его стало одолевать желание улечься на ковер возле камина — и неважно, что как собака.

— Связан ли ваш побег с тем, что вы узнали в «Липе»?

Фрэзер молчал. Волосы, спадавшие на его лицо, почти высохли.

— Можете ли вы поклясться, что ваш побег не имел никакого отношения к тому делу?

Джейми молчал. Отвечать не имело никакого смысла. Сложив руки за спину, Грей мотался туда-сюда между ним и камином. Останавливался перед ним, грозно смотрел и опять начинал ходить вперед-назад. Наконец майор замер и официальным тоном спросил Джейми:

— Мистер Фрэзер, еще раз спрашиваю вас: почему вы сбежали из тюрьмы?

Джейми вздохнул. Хорошо было бы погреться еще, да, похоже, не получится.

— Не могу вам сказать, майор.

— Так не можете или не хотите? — холодно поинтересовался собеседник.

— Какое вам до этого дело, майор, если ответа вы все равно не дождетесь?

Он прикрыл глаза и стал стараться согреться как можно лучше, прежде чем придет страж и уведет его назад.

Грей растерялся: он не понимал, что говорить и что делать. «Упрямый — это еще очень слабое выражение», — сказал когда-то полковник Кварри. И не соврал.

Майор тяжко вздохнул и задумался. Ко всему прочему, ему стало стыдно: неуместные зверства солдат вызвали в его памяти и собственные мстительные фантазии, которые возникли, когда он узнал, что Джеймс Фрэзер находится в его власти. Сейчас он мог назначить беглецу любое наказание, предусмотренное уставом тюрьмы: заковать в цепи, выпороть, посадить в карцер, уменьшить паек… Однако добраться к французскому золоту ни одно из них ему не поможет.

Похоже, золото и вправду есть, во всяком случае, на это все указывает. Что, кроме веры в существование клада, могло подвигнуть Фрэзера на попытку побега?

Грей окинул узника взглядом. Фрэзер закрыл глаза и сурово сжал губы. Твердые линии его большого, хорошо очерченного рта несколько смягчали чувственные губы в обрамлении рыжей бороды.

Майор изо всех сил пытался изобрести какой-нибудь новый путь преодоления упрямства шотландца. Было совершенно очевидно, что применение силы не приведет ни к чему, кроме вреда, к тому же Грей не желал поддерживать постыдный произвол своих подчиненных и идти на жестокость.

Стоявшие на каминной полке часы пробили десять. Уже поздно. Стоявшая в тюрьме тишина нарушалась лишь шагами караульных, время от времени обходивших внутренний двор.

Сила и угрозы не позволят ему выяснить правду. Увы, но к французскому золоту он, майор Джон Грей, может попасть лишь одним путем. Ему придется презреть личные обстоятельства и применить совет Кварри: сблизиться с Фрэзером, завоевать его доверие — и тогда, подобраться к разгадке тайны золота.

«Если оно вообще существует», — напомнил он себе, обернулся к арестанту и, глубоко вздохнув, официально заявил:

— Мистер Фрэзер, соблаговолите оказать мне честь и пожаловать завтра ко мне в покои на ужин?

От того, что невозмутимость шотландского мерзавца удалось поколебать, Грей почувствовал мимолетную сильную радость: темно-голубые глаза Джейми Фрэзера широко раскрылись, однако в следующее же мгновение его лицо обрело то же непроницаемое выражение. Уже через мгновение он собрался и, чопорно поклонившись, так, словно был одет в килт и плед, а не во влажные тряпки, произнес в ответ:

— Господин майор, я благодарен вам за любезное приглашение, которое принимаю с большим удовольствием.

7 марта 1755 года охранник привел Фрэзера в гостиную с накрытым столом и оставил там одного. Несколькими минутами позже в гостиную из спальни вышел майор Грей: его гость обосновался возле книжного шкафа, с интересом изучая томик «Новой Элоизы».

Конец ознакомительного фрагмента.