Птичий фургон. Часть первая. Птицы

Григорий Рейхтман

История путешествия по снам, жизням, землям на воздушных шарах, в хрустальных сферах, чужих жизнях и на прочих не-электронных носителях.

Глава третья. Развилка

Витька махал мне рукой с платформы. То есть, это я только через пару секунд понял, что Витька. А сначала я увидел незнакомого человека, одетого элегантно — и — мне показалось — дорого.

Ну, действительно — как мне ещё могло показаться? Светлые кремовые брюки без «стрелок» — потому что им не нужны были «стрелки», настолько они были «в обтяг», слишком светлый и какой-то подчёркнуто иностранный пиджак и слишком тёмная рубашка под пиджаком — и воротничок у рубашки СЛИШКОМ короткий, я и не знал, что такие бывают на свете, а ботинки — на толстенной подошве — эти точно были с другого материка, с того самого, где раньше бизонов было видимо-невидимо, а теперь вот таких ботинок — хоть завались, и может быть одно связано с другим?

В довершение всего на нём были фирменные очки-«капли», которые в нашем родном городе ещё только входили в моду.

— Привет, — сказал он, когда я оказался на платформе рядом с ним, — чего ты так странно смотришь?

— Привет, — сказал я, — так ведь предупреждать же надо…

— Ты насчёт прикида? — он небрежно махнул рукой: — не обращай внимания. Это спецодежда.

— В каком смысле?

— В обыкновенном. Посмотри вокруг.

Я посмотрел. И мне стало понятно о чём он. Я в своих брюках со стрелочками и в уралобувских ботинках с каблуком выделялся из толпы. А Витька не выделялся. Только зачем это ему — не выделяться?

— А без спецодежды никак нельзя? — полюбопытствовал я.

— Можно, — он поморщился, — если любишь общаться с кем попало, а я что-то не люблю. Цыганки, менты… Все тебя, как приезжего, норовят сделать клиентами.

— А мне что, тоже придётся всё это носить? — продолжал я удивляться.

— Глупости-то не болтай, — буркнул он, подхватывая один из моих чемоданов, — кто тебя может что заставить… Здесь только мои вещи?

Он имел в виду чемодан в своей руке. Все вещи у меня в мой не влезли, в Витькином была пара моих рубашек и ещё какие-то мелочи.

— Нет, — ответил я, — мои тоже…

Я на минуту остановился.

— Забыл что-то? — сказал Витька.

А я не забыл. Скорее, вспомнил: на секунду показалось, что всё это мне знакомо: вокзал, чемоданы, Витька, мелкий, моросящий дождь и фирменная одежда вокруг. «Здесь только мои вещи?» Пауза. «Нет, мои тоже».

— Дежа вю… — сказал я.

— Чего? — переспросил он.

— False memory, — пояснил я, — ложная память.

— А попроще? — потребовал он. На мой взгляд, проще-то было уже некуда. Вот так с Витькой всегда. Антошка бы не стал требовать, чтоб попроще. Просто, спросил бы — что значит, и я бы рассказал.

Но Витьке я не стал бы рассказывать. Он только разозлится. Мол, выдумываешь невесть что. Поэтому я сказал только:

— Да так, фигня. Не бери в голову.

Но он почувствовал фальшь и фыркнул.

— Не злись, — попросил я.

— А кто злится-то… — сказал он, хотя и ежу было понятно кто. Я же говорю — так всегда. Я даже сразу стал жалеть, что приехал. Только раздражать его буду. Но бывает же он и другим, не может быть, чтобы всегда вот так — наперекосяк!

— Слушай, Витька, — сказал я, снова останавливаясь, — ты не рад, что я приехал, да? Я тебя раздражаю?

— Пошли, — сказал он, — чего ты всё время останавливаешься? Вон зелёный загорелся, пошли скорей.

Тут я заметил, что мы уже давно вышли из вокзала и стоим на обочине какой-то улицы, образующей острый угол с Невским, а в иссиня-сером небе, в конце Невского, тускло блестит шпиль Адмиралтейства. Я автоматически двинулся за Витькой туда, куда он вёл, хотя не очень-то понимал — куда, собственно. Оказалось, в булочную. Точнее, не в саму булочную даже, а в конце булочной был кафетерий — так вот туда.

— Слушай, — сказал я, — чего мы тут забыли?

— Я есть хочу, — сказал он, — ты, по-моему, тоже не завтракал. Так куда нам идти в таком случае? В обувной?

— Откуда ты знаешь, что я не завтракал? — удивился я.

— Чушь всякую несёшь всё утро, вот откуда. Тебе три беляша? Или четыре?

— Два, — сказал я.

— Вон туда, к окну садись.

Я послушно сел к окну. Сидел и думал, что, наверное, я просто отвык за лето от Витьки, вот и всё. От его манеры говорить. Привыкну снова — и всё будет хорошо, нечего паниковать раньше времени.

…Теперь, когда я вспоминаю что было, то вижу череду странных дней, себя, погружённого в эти дни — в дождь и солнце, в ночь и утро, в запахи и состояния, в смех и боль, в рассеянность и страдания, и я вижу Витьку — всегда очень разного, часто непонятного и почти чужого, но — человека, ближе которого у меня никогда не было. И не будет.

Остальное — обрывки — словно декорации, наложенные на действия. Может, я специально забыл Ленинград? Чтобы и всё остальное забылось… Только Университет на Васильевском не забылся, потому что никогда я раньше наяву не видел таких длинных коридоров. И такого бесконечного количества книг на полках стеллажей.

И Невский, потому что таких улиц не бывает.

И Исакий.

И атланты.

И корабли Финского залива.

И дождь.

И как Дима заправляет плёнку и нажимает «воспр.» и тогда остаётся только ветер и грохот волн, и крики чаек.

И как дочка штурмана смеялась, что я не умею есть сосиски без ножа.

И дядьку в метро, принявшего мой «дипломат» за этюдник.

И Гостиный Двор, и финский шампунь «Ponds’ Ballanced Protein».

И эту странную свалку — ржавые остовы автобусов и катеров вперемешку, обломки ржавых труб, какие-то клочья пыльной, чёрной резины, полуистлевшей, врастающей в землю.

И как я внезапно решаюсь сказать, что всё это — не по мне.

И какой слышу ответ.

И как я понимаю, что тем более не могу остаться, и как результат этого, в моём кармане оказывается авиабилет.

…Но был один момент — словно прорыв в ДРУГОЕ.

Впрочем, начиналось всё обыкновенно. Мы были в гостях.

Сидели за маленьким столиком в старой коммуналке и пили кофе с ликёром. Дима — хозяин — красиво курил дорогие сигареты, а Наташа — его жена — готовила мясо по-Бургундски.

Потом Дима заправил плёнку и нажал «пуск» — и комната исчезла. И Дима исчез, и Наташа, и сигареты, и кофе с ликёром. Только Витька почему-то не исчез.

Наверное, Дима и понятия не имел — что он делает, нажимая «воспр.»

А он просто убрал всё.

До сих пор я думаю, что в этот момент реально существовали чайки, прибой, ветер, Витька и я.

Так может, тогда-то всё и началось? Ничего не подозревающий Дима — это ты подорвал на корню реальность? Ты завёл будильник, который меня разбудил?

Да нет, конечно. Всё началось раньше. Года на два, или на полтора, точнее теперь не сказать.

Всё началось с рассказа об одном ночном странном визите. Это нас с Витькой разделило? Раньше я думал, что чудеса бывают только в книжках. То есть, что чудес не бывает. Иногда мне хочется, чтобы всё стало как раньше. Но это несерьёзно, потому, во-первых, что это невозможно — ну и достаточно этого «во-первых».

Дима нажал «воспр.», будильник прозвенел, всё стало другим. Да?

Я и теперь не уверен, что всё было именно так.

В начале были одни разговоры. Чудеса начались потом.

Витька не верил в разговоры. А не в чудеса. Вплоть до РАЗВИЛКИ. Я не мог простить ему, что он не верит в болтовню, а ведь это было совсем не важно. Какая разница — кто и во что не верит? Просто, ещё не прозвенело. Прозвенит — тогда и посмотрим.

О развилках.

Если существуют развилки времени, то мы оказались на одной из них. Направо пошли и налево пошли. Одновременно. Но оказались-то здесь. А там, где всё случилось по-другому, что там с нами произошло?

Мимо чего мы проскочили здесь, думая, что надо спешить дальше?

Здесь исчез Витька. Потерялся на развилке. Расплылся у меня на глазах и стал воздушной рябью (растаял — год за годом, как осколок льда… Красиво, блин, да?)

Совершенно недостаточно просто сесть на поезд и отправиться на его поиски. Даже если бы я знал адрес.

А я не знаю адреса.

Когда-нибудь, наверное, и на той части развилки в его стёкла ударит ветер. Но — там и тогда — ничего я не мог поделать. Только сесть в самолёт.

Зато сейчас — могу. Могу увидеть — как всё могло быть. Коснуться ОТСЮДА. Есть странная надежда: это может всё изменить.