Серебряная лилия

Григорий Максимов

Франция, середина XIV столетия. Время Столетней войны, «авиньонского пленения» Римских Пап, кровавой Жакерии и «Чёрной смерти». Время насилия и беззакония, голода и разорения, безверия и уныния. На страницах романа «Серебряная лилия» для читателя оживёт мир Средневековья – жестокий и романтичный, далёкий и в чём-то очень близкий…

Глава 7

Лето 1356 года выдалось жарким. Как и бывает в природе, на смену чересчур холодной зиме пришло настолько же жаркое лето. Душный летний воздух был просто напоён запахом сухой травы и диких полевых цветов. От камней башен и стен, от стальных цепей и всего, что было каменным либо железным, исходило дымящееся знойное марево. Куда только хватало глаз, виднелись колосящиеся нивы и наливающиеся соком виноградники. С деловым видом деревенские вилланы обходили свои владения и опытным глазом истинных знатоков осматривали результаты своих трудов. Некоторые с недовольным видом уже начинали говорить о новом дожде, другие же находили, что дождя прошедшего в прошлую пятницу вполне достаточно. Казалось, ничто в мире, никакие пожары и наводнения, не смогут нарушить этой идиллической и поистине райской картины.

По истоптанной лошадиными копытами и исписанной тележными колёсами дороге неспешно катилась простенькая деревенская упряжка. Дорога эта шла с юга, ещё от берегов южных притоков Сены, и доходя до переправы через Марну, уходила на север в Пикардию. Упряжка же вместе с самим извозчиком была нанята в одной из множества раскинувшихся вдоль неё деревень.

Погоняя вожжами бегущую рысью кобылу, извозчик то и дело гыкал и насвистывал сквозь щербатый, наполовину беззубый рот. Его пассажир сидел на краю телеги и весело болтал ногами, чуть слышно напевая нехитрую деревенскую песенку.

Любой мало-мальски знающий человек в этом крепком мужчине лет тридцати пяти мог без ошибки распознать его светлость барона де Жаврона, который в эту пору возвращался домой из своего почти годового паломничества.

За время сего праведного путешествия с бароном приключилось всё, что только могло приключиться в бурном и необузданном приключении, достойном самого Одиссея. Были там и лихие разгулы в придорожных постоялых дворах и исполненные романтики лунные ночи в компании дам с сомнительной репутацией, и смертельные драки со случайными собутыльниками, и сидение в тюремном каземате в компании убийц и бандитов, откуда если и выходили, то чаще всего лишь за тем, чтобы пройти к виселице. Но были и покаянные исповеди в церквях и участие в шествии бичующихся, и даже рождественское причастие из рук самого Иннокентия Шестого*.

Началось сие хождение ещё осенью из родной Шампани, когда барон, прибившись к группе паломников, представлявшей из себя довольно пёстрое сборище из людей самых разных сословий и родов деятельности, отправился на юг Франции в Авиньон, где в ту пору располагался папский престол. Собравшись под стенами небольшого францисканского монастыря недалеко от Шалона, они побрели на юг, переправляясь через южные притоки Сены, мимо Труа и Тонэра и далее через Бургундию, попутно влипая во всё, во что только можно было влипнуть. К началу зимы они добрались до Лиона и погостив в этом знатном городе пару дней, спустились по ещё не взявшейся льдом Роне к Пон-Сен-Эспри, а оттуда уже до самого Авиньона было рукой подать.

Зиму барон провёл при монастыре близ Авиньона, в одном из множества странноприимных домов, словно простой бедный страждущий, коих и без него там было целое сонмище. Он подолгу молился, испрашивая прощения и за те грехи, что совершил уже во время самого паломничества, участвовал в массовом самобичевании вместе с целой процессией кающихся, присутствовал почти на всех торжественных мессах, отправляемых как в самом Авиньоне, так и в его окрестностях. И даже несколько раз бывал на мессах, отправляемых самим Папой Иннокентием, в том числе и на самой главной — рождественской мессе.

А в конце февраля, когда на благодатном юге уже вовсю сходили вешние воды, компания, или вернее то, что от неё осталось, отправилась в обратный путь. Дорога эта осложнилась тем, что никто так и не согласился везти их вверх по Роне против течения, да к тому же ещё во время ледохода. Вдобавок ко всему, почти месяц им довелось просидеть в лионской тюрьме, так как тамошняя стража вдруг приняла их за бандитов. В остальном же на прочие забавы и приключения у них уже не было ни денег, ни сил.

Завидев на горизонте родные хоромы, барон от радости не мог найти себе места и ёрзал по днищу телеги, словно юный послушник на школьной скамье. Стянув с головы хвостатый капюшон и открыв этим голову и лицо, он от души махал руками всем, кто попадался им на пути.

Когда телега с бароном подъехала к переправе, он отдал извозчику последний серебряный и отпустил его восвояси, а за свой собственный паром он мог уже не платить. Ворота замка были открыты настежь, свободно пропуская через себя всех желающих. Сперва никто и внимания не обратил на только что прибывшего господина. Даже дежурящие на башнях стражи не проявили к вновь прибывшему гостю какого бы то ни было интереса. Лишь когда он вошёл во двор и узнавший его привратник начал кричать остальным, барон понял, что его наконец-то узнали. Побросав все дела, и стар и млад бросились к воротам, чтобы воочию увидеть своего вернувшегося повелителя.

Мало кто из сеньоров пользовался столь пламенной любовью своих подданных, как этот барон.

Мужчины подхватили своего патрона на руки и с неизменным криком «Vivat» стали подбрасывать вверх, женщины, голося на радостях что есть сил, то вторили им, то бросались в разные стороны оповещать тех, кто ещё оставался в неведении. Кроме того, весь этот гомон дополнился целой какофонией из десятков детских криков. Не прошло и минуты, как сей радостный переполох, перекинувшись через стену, от нижнего двора добрался до верхнего, а оттуда и до самого замка.

Мадам Анна к этому времени уже с месяц почти безвыходно пребывала в своих покоях. Для выездов на охоту или для дальних конных прогулок время было слишком жаркое, в гости пока никто не звал, да и сам не приезжал, и кроме праздника Посещения Девы Марии, проведённого крайне скромно в тесном кругу свиты и слуг, никаких событий за последнее время не произошло.

Вместе с Альбером баронесса перечитывала некоторые особо полюбившиеся песни «Комедии», рукодельничала вместе с фрейлинами, расшивая очередной настенный гобелен, вместе с челядницами перебирала свежую козью и овечью шерсть, чтобы по осени сделать из неё пряжу, отдавала, как и положено, всякие мелкие распоряжения, исправно ходила в церковь, да и просто подолгу скучала в саду под сенью раскидистых яблонь и вишен.

Новость о возвращении супруга застала её за простой житейской беседой с одной из челядниц, для которой беседа с госпожой была таким же обыденным занятием, как и чистка кастрюль. Домина справлялась о здоровье двухнедельного малыша, сына одного из стражей, которого крестили в минувшее воскресенье.

Заслышав эхо ликования, баронесса вместе со своей собеседницей подались на ближайший балкон, откуда открывался вид на дворы. Следом за ними потянулись и все, кто хоть краем уха слышал доносящиеся оттуда звуки.

Едва только крики «Vivat» коснулись ушей обитателей цитадели, как по фруктовому саду, прошмыгнув через маленькую калитку, уже вовсю нёсся юноша-подмастерье, своим голосом оповещая всех и каждого о долгожданном прибытии.

Таки поняв в чём дело, баронесса чуть чувств не лишилась. Прикрыв лицо руками и боясь вот-вот разрыдаться, она метнулась вначале к фрейлинам, чтобы те «хоть что-то начали делать», и, тут же, едва помня себя, понеслась вниз по лестнице.

Долгожданная встреча двух супругов состоялась в их прекрасном саду под блаженной сенью зреющих вишен. Барон подхватил любимую жену на руки и словно игривого пятилетнего ребёнка, стал подбрасывать вверх.

Так и не давая её туфлям коснуться земли, радостный супруг усадил жену на правое плечо, на левое поднял того самого подмастерье, продолжавшего орать во всё горло, и в таком виде, забыв о всякой усталости, буквально взлетел по лестницам. Уже наверху, в небольшой гостевой зале, он ещё долго обнимал всех, кого только можно было обнять и целовал всех, кого только можно было поцеловать.

Когда появился Альбер, барон обрадовался ему как никому иному. Пожалуй, лишь появление двухгодовалой Жаклин вызвало у него ещё большие чувства, заставив любящего отца даже немного расплакаться. Подхватив любимого оруженосца под мышки, он от души поцеловал его в лоб, потом, подняв высоко над головой, долго крутил так, что Альбер не на шутку боялся упасть. Сбежавшиеся музыканты тут же организовались в ансамбль и, усевшись на лавки, принялись играть торжественную мелодию.

Когда, наконец, столь бурная радость стала — таки проходить, барон вспомнил, что со вчерашнего дня ничегошеньки не ел. И, хотя до ужина было ещё с полдня, первым приказом прибывшего господина было немедленно накрыть стол — ему и всем желающим.

Конец ознакомительного фрагмента.