Меня зовут Дикси

Григорий Лолиш

Растянувшись в цепь, мы двигались вдоль реки. Устье было каменистым, из воды торчали гладко окатанные валуны. Течение разбивалось о них, плясало, пенилось, образовывало водовороты.Буйная растительность доходила до самой реки, но у берега вилась тропа, проложенная теми, кто подобно нам, предпочитал пересекать границу без отметки в паспорте.Мокрый от пота и водной пыли, я шагал по тропе контрабандистов на затерянной в горной сельве мексикано-гватемальской границе…

© Григорий Лолиш, 2018

ISBN 978-5-4493-5229-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ПРОЛОГ

Меня зовут Дикси. На самом деле моё имя звучит не так, но вот уже много лет все называют меня Дикси. Я к этому привык. Cтранно подумать, что меня могли бы звать не Дикси, а как-нибудь по-другому, пусть даже моим настоящим именем.

Я родился и вырос в южном городе, столице одной маленькой виноградной республики, как раз там, где заканчивается Европа и начинается Азия.

Как все южные города, мой город был пёстрым, многоликим и шумным. Он живописно раскинулся меж отрогами горного хребта, и, завернув за угол оживлённой улицы, нередко можно было обнаружить нависшую над тобой скалу или небольшой овраг, заросший дерезой.

Город теснили горы, но он не сдавался. Оседлав предгорья и уцепившись за каменистые кручи своими кварталами и микрорайонами, он тянулся всё выше и выше.

Улицы разбегались по холмам, пересекались ручьями, упирались в фруктовые сады. Школьниками мы совершали набеги на эти сады и возвращались домой перемазанные черешневым соком. Дикие абрикосы и тутовые деревья росли на каждой улице, и когда они плодоносили, мы вволю лакомились их сладкими плодами, расположившись на развилках ветвей в трёх, четырёх, а то и пяти метрах над землёй…

Сейчас, когда спустя много лет я сижу перед компьютером в ожидании начала торговой сессии на фондовой бирже, жизнь представляется мне открытой на сегодняшнем дне книгой. Это и есть сегодня. Текст здесь проступает на глазах. Предложение, ещё одно, абзац, второй, третий… Забежать вперёд нельзя, там чистые, ещё не разбитые на главы и абзацы страницы.

Зато назад можно листать сколько угодно. Там моё прошлое ─ детство, юность, зрелые годы. Там первая любовь и первый седой волосок, там ссоры, драки, синяки, слёзы, ошибки, поражения и победы…

Я зарабатываю на жизнь игрой на фондовых биржах. Кто-то называет это биржевыми спекуляциями. Мне не нравится слово спекуляции. Я предпочитаю называть это ёмким словом игра.

Сидя перед монитором, ощущаешь время и пространство полнее, чем когда находишься за рулём автомобиля, в супермаркете или за стойкой бара. Вот хотя бы сейчас: через несколько минут откроются биржи США и Канады. А в Европе торговая сессия в самом разгаре. В Азии ─ в Токио и Пекине ─ биржи закрылись несколько часов назад.

Торговая сессия началась. Таблицы котировок заполнились зелёным и красным цветами. Зелёный цвет означает подъём, а красный ─ падение.

СМИ то и дело обновляют ленты новостей. События, факты, комментарии мгновенно впитываются алчущими денег финансистами и трейдерами, которые не отрывают глаз от мониторов с котировками. Под влиянием новостей они скоропалительно открывают и закрывают позиции, то есть покупают или продают. Миллионы фьючерсных контрактов, опционов и акций переходят из рук в руки, и эти сделки ежесекундно изменяют цены в таблицах котировок.

Я смотрю на монитор и впитываю информацию, как губка.

Цены на нефть идут вниз. Натуральный газ дорожает второй день подряд.

Доллар США растёт. Вернее, падает курс других валют по отношению к курсу доллара. На фоне усиления доллара золото несколько подешевело. Механизм воздействия новостей на рынок прост. Кто-то что-то сказал. «Что-то» моментально стало информацией. Её подхватили и разнесли ленты новостей. Теракт в Ираке. Катастрофа истребителя НАТО над Западной Европой. Недружественное поглощение крупного автоконцерна. Как это отразится на рынке?

Странно, что я стал биржевым трейдером. Делячество всегда было мне чуждо. Я никогда не умел «доставать», «пробивать», «толкать» и «выгадывать». Я любил рассвет у лесного озёра с вьющейся над поверхностью воды утренней дымкой. Любил наблюдать за, проносящимися на бреющем полёте над поплавком стрекозами, слушать стрекотанье кузнечиков на густом июльском лугу. Мне нравилось следить за перемазанными пыльцой полосатыми шмелями, копошащимися в цветах. И если хорошенько подумать, то я стал зарабатывать на жизнь игрой именно потому, что работать на себя означает быть свободным.

Но в этом нет никакой моей заслуги. Если бы в далёкой Мексике я не встретился с достойным сеньором Рикардо Мартинесом, всё могло сложиться по-другому.

Нашему с ним знакомству предшествовала цепь удивительных событий, подробный рассказ о которых последует сразу за прологом. А пока я немного расскажу о себе. С чего бы мне начать? Событий было так много…

Я сосредоточенно смотрю на монитор, на таблицы, графики, новости, но где-то в глубине сознания, словно орава мальчишек на заднем дворе, мелькают воспоминания. Я автоматически ворошу их, как страницы книги, и прошлое вспоминается целыми фрагментами, события включаются в памяти одно за другим, словно поочерёдно вспыхивают фонарики на новогодней электрогирлянде.

Детский сад, школа, служба в армии… Картины прошлого ─ это волны, которые равномерно, одна за другой, набегают на литораль памяти и откатываются назад, разгладив блестящий песок, на котором иногда остаётся какое-нибудь яркое воспоминание в виде раковины или куска коралла.

***

Летние каникулы мы с родителями проводили в местечке Манглиси, расположенном в горах, в шестидесяти километрах к югу от города. Это царство хвойных рощ, которые чередуются со смешанными лесами. Рощи и перелески здесь наполнены солнечными лучами. Воздух в них сух и упоителен. Он насыщен ароматами хвои и еловой смолы.

Сдача комнат городским курортникам, которые вывозили сюда на лето своих отпрысков, была одной из статей дохода местных жителей.

В этом крохотном городке, окружённом со всех сторон вековечным лесом, со мной произошла одна из тех историй, которые запоминаются на всю жизнь и оказывают сильное влияние на детское восприятие мира.

Тем летом мы, как обычно, снимали комнату в одном из крестьянских домов. По утрам меня будили крики петухов, я вскакивал и, наскоро сполоснувшись из висевшего на веранде рукомойника с подвижным носиком, ещё до завтрака мчался наружу, торопясь с головой окунуться в прекрасный мир дачной жизни. Всё здесь разительно отличалось от размеренного городского существования.

Новый мир обрушивался и подавлял своим размахом, едва только я переступал порог. В воздухе веяло хвоей, к этому примешивались запахи навоза и сырого сена. По двору бродили куры и утки, в загоне похрюкивало семейство свиней, мычали коровы, лаяли собаки.

Селяне просыпаются с первыми лучами солнца, и кто-то уже стучал молотком, кто-то переговаривался с соседом через забор. Над всем этим великолепием деревенского утра простиралась бескрайняя лазурь, о которую ветерок размазывал редкие облака.

Сосновый бор начинался в нескольких десятках метров от ворот. А перед самыми воротами в загончике из металлической сетки лежал Фридон. Это был огромный свирепый пёс, чистокровный кавказец, размером с телёнка ─ из тех самых лохматых пастушьих овчарок, которые в одиночку справляются с парой волков.

Когда кто-то посторонний проходил мимо сетки, Фридон вставал и провожал его долгим сосредоточенным взглядом. Обходилось без истеричного лая и капающей с клыков слюны. Единственное, что выдавало Фридона в такие минуты, ─ это раскрытая пасть и налитые кровью глаза.

Мне было тогда лет девять, и я отчаянно боялся Фридона и его раскрытой пасти. Когда приходилось проходить мимо его загона, я съёживался, чтобы казаться поменьше, и, глядя перед собой, торопился поскорее миновать жуткий участок.

В один прекрасный день я не знал, чем заняться с утра. Все соседские мальчишки, с которыми мы обычно в это время дня гоняли мяч, мастерили луки со стрелами или играли в войнушку, куда-то запропастились. Не находя себе никакого занятия, я с самым унылым видом слонялся по двору подальше от Фридона. В какой-то момент мне подумалось, что неплохо бы прошвырнуться до сосновой рощи. Там я мог встретить кого-нибудь из приятелей и великолепно провести время до обеда, играя в индейцев.

Выскочив на улицу, я вдохнул полной грудью воздух свободы и со всех ног понёсся к центральному входу в сосновую рощу.

Добравшись до двух каменных львов, я помчался по посыпанной розовым гравием тропинке. Подошвы моих сандалий вздымали пыль и взрывали аккуратно уложенные крохотные треугольнички и параллелепипеды гравия. Вскоре я добрался до просторной поляны, где стояли будка с газированной водой и маленький деревянный домик с вывеской «Фотоателье №7».

По поляне слонялись несколько курортников. Но никого из знакомых ребят я там не обнаружил.

Разочарованный, я поплёлся обратно. На углу безлюдной улицы околачивались дворняги. Псы были небольшие и меня не особенно обеспокоили, но на всякий случай я перебрался на противоположную сторону улицы.

Когда я поравнялся с собаками, одна из них, та, что покрупнее, резво потрусила через дорогу прямо на меня, а вторая, помельче и полохматее, принялась истошно гавкать в сторону улочки, на углу которой она торчала.

Я опешил. Завидев, что первая псина бежит прямо на меня с самым недружественным видом, я припустился бегом. Пробежав пару метров, я на бегу оглянулся и струхнул по-настоящему. Из улочки, в которую призывно гавкала лохматая, выдвинулась целая стая из четырёх или пяти собак. Все они немедленно приняли участие в событиях. Действующие лица выстроились в быстро бегущую цепь, головным звеном которой был малолетний автор этих строк.

Во главе остальных псов бежала довольно крупная собака, в которой можно было сразу определить восточно-европейскую овчарку с примесью дворняжичьей крови. Отставая от неё на полкорпуса, мчались остальные. Сердце подпрыгнуло и провалилось куда-то вниз. Я увидел, что дистанция между мной и собаками тает, как мороженое, и изо всех сил заработал ногами в отчаянной надежде дотянуть до двора.

Мне оставалось пробежать каких-нибудь пятнадцать метров. Но собаки были сильнее. Я уже слышал за спиной горячее дыхание овчарки и внутренне сжался, ожидая, что она вот-вот вцепится зубами мне в ногу. Как назло, на улице никто не появлялся. Я задыхался и сбавил скорость. Сзади послышался короткий рык. «Всё!» ─ подумалось мне. Я остановился и, судорожно глотая воздух, медленно повернулся назад.

Овчарка резко остановилась и застыла в метре от меня. С её нижнего клыка капнула слюна. Всё поплыло, словно в замедленной съёмке. Остальные собаки тоже резко остановились, словно налетели на невидимое препятствие. Лохматая собачонка из арьергарда нерешительно тявкнула, развернулась и побежала обратно. Овчарка в упор смотрела на меня… и тут я понял, что она смотрит не на меня, а куда-то дальше, на что-то за моей спиной.

Я повернулся и чуть не потерял сознание от ужаса. В нескольких метрах за моей спиной стоял Фридон. Он был огромен. Шерсть на его загривке поднялась дыбом. Складки кожи на пасти, дрожа, приподнялись, обнажив клыки. Я оказался между двух огней. Фридон пошёл на меня. Я закрыл глаза, повернулся к Фридону спиной и, сев на корточки, закрыл руками голову. Последнее, что я увидел, был удаляюшийся хвост овчарки, которая уступила добычу более сильному.

Что-то влажное ткнулось мне в шею. «Интересно, проглотит всего целиком, как удав, или съест по частям?» ─ подумал я. Что-то влажное ткнулось в шею ещё раз. Я приоткрыл один глаз и повернулся. Фридон сидел, свесив от жары язык, и глядел на меня. Когда я повернулся, он лизнул меня в руку, которой я прикрывал лицо.

Тогда я сделал для себя один очень важный вывод, в истинности которого не раз убеждался впоследствии. Я понял, что мы воспринимаем действительность искажённо. Мы смотрим на обычные вещи, но наше воображение порой делает их более сложными, чем они являются в реальности. На самом деле всё куда как проще.

А с Фридоном мы подружились. Но это была особая дружба. Мы не бегали с ним по лугам и полям, не валялись в высокой траве, не гоняли в роще белок. Фридон был слишком серьёзным псом для таких глупостей.

Я просто подолгу стоял у его клетки и разговаривал с ним. Он внимательно слушал, щурился, высовывал язык и раскрывал свою страшную пасть. В один прекрасный момент до меня дошло, что он так улыбался.

А клетка его, как выяснилось, вообще не запиралась. Она была прикрыта, но не заперта, и он мог выйти, когда того хотел.

«Умнейший пёс, ─ сказал как-то его хозяин моему отцу, ─ доброго человека не обидит, но злому спуску не даст».

***

Первую свою сделку я «провернул» в третьем или четвёртом классе. Нужно сказать, что сначала я учился в школе неподалёку от дома. Родители работали, и меня некому было встречать после уроков, вести домой, кормить, развлекать, следить, чтобы я не болтался по комнатам и не играл в солдатиков, а делал домашнее задание.

Вариант, при котором я возвращался бы домой один, даже не рассматривался. Я тщетно молил и клялся быть прилежным и аккуратным, не терять ключи, переходить улицу подземным переходом, не торчать во дворе, а сразу подниматься домой, делать уроки. Я уговаривал, ныл, дулся, канючил, униженно заглядывал в глаза, всем своим видом выражая покорность. Ничего не сработало, и меня перевели в школу продлённого дня в другом районе города. Туда нужно было довольно долго добираться на автобусе.

Это была усиленная продлёнка. Первую половину дня занимали уроки, как в обычной школе. После уроков нас кормили в столовой (первое, второе, компот). Затем два часа мы проводили во дворе под присмотром дежурного учителя. Осенью и весной мы играли в футбол и другие весёлые игры: «Выбивалки», «Казаки-разбойники», «Птичка на дереве» или просто удирали со школьного двора и шатались по окрестностям. Кроме того, в хорошую погоду нас частенько водили в центральный городской парк ─ Парк Победы, неподалёку от которого находилась школа.

В непогоду мы возвращались после обеда в класс, где дежурный учитель организовывал какое-нибудь развлечение, например читал нам вслух сказки.

В 16:00, опять же под присмотром препода, мы начинали организованно готовить домашнее задание. В 18:00 прибывали мамы, папы или бабушки и разводили нас по домам.

В новой школе у меня сразу появились друзья. Особенно я подружился с двумя мальчиками ─ высоким начитанным Никушей и маленьким смешливым Лёвой.

Никуша хорошо рисовал. Одним из наших любимых развлечений было смотреть, как он рисует великана, на которого взбираются маленькие человечки (мы и другие одноклассники).

Излишне упоминать, что при этом Никуша, Лёва и автор этих строк проявляли чудеса ловкости и мужества. Как правило, мы стояли на полях великанской шляпы и спускали остальным мальчикам и девочкам из нашего класса верёвочные лестницы.

Иногда мы втроём лихо высаживались на шляпу с вертолёта. Но остальные по-прежнему напряжённо сопели где-то внизу, силясь взобраться на сапог, или вопили: «А-а-а!», сваливаясь со шпоры.

Никуша увлечённо рисовал, высунув от напряжения язык, а мы с Лёвой внимательно следили за каждым карандашным штрихом, подсказывая художнику всё новые и новые варианты развития событий так резво, что грифель карандаша перемещался по бумаге со скоростью света.

Ситуации, в которые мы помещали одноклассников, зависели от наших с ними взаимоотношений. Те, с кем мы дружили, демонстрировали относительную ловкость и смекалку, хотя и не могли угнаться за нами. Недруги же копошились внизу, срывались, падали, проваливались, постоянно писались и какались от страха.

«Веник пусть провалится в сапог и орёт оттуда», «Павля за пряжкой ремня застрянет, а Куприк на него с верхней пуговицы писает», «Димдимыч ─ добрый мальчик, будто бы на плече стоит уже», «Асланчик пускай протянет руку Лариске, а с него штаны свалились, и он обкакался…»

Мы давились от смеха, хватались обеими руками за животы, валились на парты, привлекая тем самым внимание остальных. Дело вполне могло кончиться дракой.

В один прекрасный день нам удалось обмануть бдительность дежурного учителя и сразу после обеда удрать через дверь на заднем дворе. Не помню уже, было ли это осенью или весной, но на дворе стоял чудесный солнечный денёк.

Сначала мы просто шатались по улице, наслаждаясь неожиданной свободой. Потом нам захотелось большего. Мы прошли до конца улицы, на которой находилась школа, и вышли на большой проспект.

Жизнь раскинулась перед нами во всём своём великолепии. По тротуарам сновали прохожие. Люди ожидали автобусы, заходили в кафе посидеть за чашечкой кофе «по-турецки» или выпить стакан газированной воды и съесть пончик с заварным кремом.

Кофе «по-турецки» готовили в «турках» ─ медных кофейниках с длинными деревянными ручками. Кофейник помещался на раскалённый песок, которым была заполнена металлическая коробка на ножках. Время от времени кофейники передвигали в песке, так чтобы они зарывались в песок. Как только кофе закипал, кофейник снимали с песка. Затем кофе переливали в чашечку, и официант уносил кофе клиенту. Процедура приготовления занимала не более трёх минут.

С улицы были видны конусообразные стеклянные ёмкости с сиропом. Обычно их было три ─ с зелёным (тархуновым) сиропом, с красным (кахури) и с жёлтым (лимонным). Продавщица в белом фартуке и с кружевным бантом плавно поворачивала рычажок у сужающегося основания колбы, подставляла маленький стаканчик (вроде стопочки для водки), заполняя его густым сиропом. Затем она брала обыкновенный гранёный стакан, переливала в него сироп из стопочки и заполняла стакан газированной водой из краника, расположенного где-то под колбами с сиропом.

Струя газированной воды врезалась в сироп и размешивалась с ним, приобретая нежно розовый, зеленоватый или лимонный оттенок. Справа от продавщицы за стеклом прилавка рядами лежали трубочки с кремом, пирожные с повидлом и горячие пирожки.

Гулять нам немедленно расхотелось. Мы испытали непреодолимое желание принять участие в этом празднике жизни и съесть трубочку с кремом или пирожок. Закрывая глаза, мы представляли, как душистая газировка приятно щиплет язык.

Денег у нас не набиралось на четыре стакана воды с сиропом и столько же пирожных. Стакан газировки с сиропом стоил тогда 5 копеек, а пирожное ─ 22 копейки. Итого выходил рубль с мелочью. Нам такие деньги казались целым состоянием.

То есть родители, конечно, выдавали нам копеек по двадцать на школьный буфет, в котором булочка с сосиской, «треугольник» с повидлом, или сладкий коржик стоили по 10 копеек. Но эти средства, как водится, были до остатка промотаны во время большой перемены, и финансовый кризис, о котором пару минут назад мы и не подозревали, поразил нас со всей своей остротой.

Складывалась классическая макроэкономическая ситуация. Наши потребительские желания не совпадали с возможностями. Мы хотели и были готовы покупать, но не обладали капиталом, то есть не было условий для создания спроса.

Шла игра в одни ворота ─ продавцы предлагали товар. Дальше этого дело не шло. Царило одно предложение. Спрос равнялся нулю. Для возникновения спроса требовался капитал. Рубль с небольшим.

Но тогда никто из нас не имел понятия о макроэкономике. Всё, что нам было нужно, ─ съесть пирожное и запить его стаканом газировки с сиропом. Немедленно. Позарез. Прямо сейчас.

Спасение пришло неожиданно. Судьба подбросила счастливый билетик и не позволила нам помереть от слюнотечения.

Кому из нас пришла в голову криминальная идея ─ не помню, да и суть не в том. Мы завернули в ближайший двор, заставленный дощатыми ящиками с пустыми бутылками из-под лимонада. Народу не было, и мы, прихватив два ящика, сдали стеклотару в первом же гастрономе. Нам выдали два рубля с мелочью.

***

В школе было много дел. Взять хотя бы большую перемену. Первым делом мы неслись в буфет и подкрепляли силы. После этого во дворе мы с Димдимычем мерялись силами. Это происходило изо дня в день. Каждую большую перемену мы с ним выясняли отношения. Нас окружали одноклассники и начиналось:

─ Ты кто такой?

─ Сам кто такой?

─ Ты как разговариваешь?

─ Как хочу, так и разговариваю!

Это было непробиваемым аргументом, на который возразить было нечего, и мы переходили к следующему этапу ─ обхватывали друг друга за шею и пытались повалить на землю. Мы сопели, толкались, ставили друг другу подножки…

При этом со всех сторон неслись советы знающих людей: «Вали его, вали!», «Подсечку ставь!», «Давай, давай!», «Не поддавайся!»

Раздавался звонок, мы немедленно отцеплялись друг от друга и потные, красные бежали в класс, застёгивая на бегу расстегнувшиеся в борьбе рубашки. На следующий день всё повторялось. Очень долгое время никому из нас не удавалось взять верх.

В один прекрасный день я наконец победил. Мне удалось повалить Димдимыча на землю. Он рухнул, как мешок с картошкой, я свалился на него и, вцепившись, как клещ, удерживал несколько секунд «на лопатках», что являлось непременным условием.

Потом мы поднялись и пожали друг другу руки. Одноклассники со всех сторон стучали меня по плечам, я испытывал необычайную гордость. Это было то самое сладкое чувство победы, от которого долго-долго легко и приятно на сердце.

С Димдимычем мы не только не поссорились, а наоборот, после этого подружились на всю жизнь. Из-за чего мы весь тот школьный год выясняли отношения? Как водится ─ из-за дамы. Наша одноклассница Наташа, худенькая девочка с двумя косичками, даже и не подозревала, какие страсти из-за неё разгорались на больших переменах.

Разумеется, это было самой простой школьной влюблённостью. Мы тогда учились в третьем классе и даже не подозревали о «взрослых» взаимоотношениях между мужским и женским полами.

Все узнают об «этом» по-разному и в своё время. Вскоре после триумфа на школьном дворе «моё время» настало. Не знаю, сколько времени ещё я бы оставался в неведении и верил, что главная цель влюблённого мальчика ─ оказываться в одной паре с интересующей его девочкой во время школьного похода в парк, но в дело вмешался случай.

В тот день я дежурил по классу. Вместо того чтобы приготовить к следующему уроку мокрую тряпку и мел, всю перемену я весело носился с одноклассниками по коридору, наскакивая на девчонок и испуская при этом дикие вопли.

Когда начался урок, математичка устроила мне как дежурному выволочку и отправила в учительскую за мелом. Учительская находилась на другом этаже, и переться туда мне было лень. Вместо этого я сходил в умывальник и околачивался там минут десять, чтобы потянуть время и подольше не возвращаться на урок.

Затем я направился в кабинет зоологии. Такого предмета у нас ещё не было, но этот кабинет был самым интересным в школе местом. Обычно он бывал заперт, но в замочную скважину виднелись чучела зверей ─ волка, барсука, каких-то птиц. Всё это отдавало духом приключенческих романов Джека Лондона, Жюля Верна, Майн Рида, Фенимора Купера, которые мы тогда только-только начинали открывать для себя. И частенько на переменах бегали к заветной двери.

Я приник к замочной скважине, но вместо зверей увидел учительницу природоведения. Она положила голову на парту, так что лицо её находилось прямо перед дверью, и, прикрыв глаза, тяжело дышала. Я было решил, что у неё какое-то несчастье, и хотел тихонько ретироваться, но в этот момент она открыла глаза и, отвернувшись от двери, что-то тихонько прошептала, из чего я понял, что в кабинете был кто-то ещё. Я прижался к скважине изо всех сил и разобрал, что Лариса Николаевна не сидела за партой, а стояла над ней, опустив голову и опираясь руками, а сзади стоял школьный физрук и странно двигал всем телом. При этом руками он держал Ларису Николаевну за поясницу и то притягивал к себе, то отталкивал от себя. В общем, происходило что-то непонятное, и я решил, что Ларисе Николаевне стало плохо, а физрук оказывает ей первую помощь. Это предположение окрепло и превратилось в уверенность, когда физрук достаточно сильно шлёпнул Ларису Николаевну ладонью по мягкому месту. «В чувство приводит, ─ с уважением подумал я, ─ наверное, вроде пощёчины, чтобы истерику прекратить».

Я тихонько, чтобы не скрипнула дверь, оторвался от скважины, подался назад и помчался наконец за мелом. На перемене я поделился увиденным с Димдимычем, он с кем-то ещё, тот ещё с кем-то…

Когда новость дошла до старших, послушать меня явилась целая делегация из девятых и десятых классов. Меня поставили на стул и попросили рассказать всё, что я видел, а потом засыпали подробнейшими вопросами, уточняя детали. Сначала я польщённо робел, но потом вполне освоился и даже предположил, что физрук оказывал медицинскую помощь.

«Умеет! В чувство, наверное, приводил», ─ поделился я своим умозаключением.

Это вызвало припадок необузданного веселья. Старшеклассники гоготали, ржали, как кони, давились от смеха, стонали: «Во даёт!», валились в судорогах на парты и долго поощрительно хлопали меня по спине, а потом взяли… и просветили.

Я тогда ничему не поверил. Они рассказывали совершенно невероятные вещи!

***

Воспоминания о детстве затёрты в памяти. Они размыты, словно задний план портретной фотографии. Прошло слишком много времени. Служба в Советской армии и студенческие годы тоже порядком замылены временем. Ну вот что я помню об армии? Помню песню «У солдата выходной», которую мы пели по команде «Запевай!»…

Два года срочной службы были какой-то непрекращающейся суматохой. Нас постоянно куда-то гоняли строем. Всё было очень сложно. Мы не просто ходили на работы или в наряд и возвращались оттуда, а «убывали» и «прибывали». Если мы куда-то шли, то мы «направлялись». И всё время пели про солдата, у которого выходной.

При этом нас самих выходных регулярно лишали. В воскресенье обычно устраивали паркохозяйственный день, и мы, облачившись в танковые комбинезоны, без энтузиазма возили щётками по броне пусковых установок.

Танкачи на нас были такими ветхими, что, в принципе, можно было воевать без ракет. Выстроить нас перед неприятелем в перемазанных солидолом дырявых бушлатах, давно потерявших цвет и форму, заношенных многими поколениями служивших до нас солдат, с обгорелыми в печках обшлагами рукавов, с вылезающим бесформенными клочьями из дыр ватным утеплителем…

Любой неприятель принял бы нас за нечистую силу и с такой первородной силой навалил в штаны, что любо-дорого было бы посмотреть.

Кормили нас три раза в день. Понятное дело, в столовую мы опять же «прибывали» строем и пели про счастливого солдата, у которого имелось всё, что нужно для солдатского счастья: выходной, девушки, эскимо.

Поющие подразделения повзводно выстраивались перед пунктом приёма пищи. При этом мы продолжали маршировать на месте, ожидая команду: «Стой! Раз-два».

Маршируя, принюхивались к запахам из столовой, определяя, что на обед. Если улавливали тяжёлый запах варёного коровьего вымени, настроение портилось. Столовые начальники часто безнадёжно портили вермишель или пшённую кашу этим субпродуктом.

В армии мы постоянно испытывали два сильных чувства: чувство голода и чувство недосыпа. Но каким-бы голодным я ни был, есть варёное вымя я так и не смог себя заставить. Оно отвратительно пахло, и, стараясь не дышать, мы старательно выковыривали его из вермишели. К сожалению, вермишель после этого сильно сокращалась в количестве.

Мясо крали все кому не лень, до нас оно не доходило, а чтобы снабдить организмы солдат положенным по армейским инструкциям количеством белка, в каши обильно добавляли размороженное и сваренное коровье вымя.

Когда наши носы не улавливали запаха вымени, настроение улучшалось и даже маршировать на месте было не так противно, как обычно. После команды: «Стой! Раз-два» мы переставали тупо колотить подошвами по асфальту и замирали, пожирая глазами вход в столовую.

Чтобы войти в это святое место, следовало дождаться команды дежурного по части: «Головные уборы снять! Справа, слева по одному в столовую бегом марш!»

Заслышав это, проголодавшийся личный состав церковно обнажал головы и двумя муравьиными потоками ─ слева и справа ─ забегал в помещение.

Если кто-то слишком возбуждался близостью пищи, забывал обнажить голову и снимался с места в головном уборе, следовали команды: «Отставить! Становись! На месте шагом марш!» ─ и всё начиналось заново.

За серьёзное нарушение дисциплины ─ к примеру, если кто недостаточно энергично маршировал на месте ─ всё подразделение могли отправить нагуливать аппетит вокруг плаца. Разумеется, опять же с песней про того сукина сына, который жрёт эскимо.

Пройдя предварительные мероприятия, мы наконец вбегали в храм Лукулла. Добежав до своего стола, каждый замирал, вытянув руки по швам. Здесь организовывалось новое построение. Все занимали места перед накрытыми столами и, не отрывая глаз от кастрюли с супом, трепетно ожидали команды: «Садись!».

После этого можно было наконец опуститься на стул. Но прикоснуться к сиденьям солдатские задницы обязаны были синхронно, аккуратно и, главное, без грохота стульями о пол. Неумение правильно садиться влекло за собой команду: «Отставить». Тогда всё начиналось заново. Задницы отрывались от стульев и тренировались достигать их единым бесшумным порывом, словно от этого зависела обороноспособность государства.

Но даже тогда, когда слух дежурного улавливал заметный прогресс качества опускания на стулья, всё равно на столе нельзя было ничего трогать руками. Стартовали по команде: «Раздатчикам пищи встать». За каждым столом имелся свой «сухофрукт» ─ раздатчик пищи из новобранцев.

«Сухофрукты» по команде вставали, и если качество вставания было хорошим (в противном случае неутомимый дежурный их опять же тренировал), следовала новая команда: «К раздаче пищи приступить!» ─ и мы перемещались на новый уровень обеденного церемониала.

Раздатчик уныло погружал поварёшку в кастрюлю, наполнял миски и поочерёдно вручал сидящим за столом.

Иногда в горячей воде с разведённой томатной пастой и плохо очищенным картофелем попадался «мосёл» ─ кость с миллиметровым обрезком мяса или сухожилий, которую за ничтожную калорийность побрезговали скоммуниздить повара и хлеборезы.

На этот редкий случай имелось неофициальное правило. Все не выловленные поварами и хлеборезами мослы следовало безусловно отдавать «дедам» (старослужащим, прослужившим больше года). Нужно сказать, что деды за исполнением этого правила придирчиво следили. Получив суп, дед первым делом двумя пальцами вылавливал «мосёл» (ну в том редком случае, когда он там был), оглядывал его со всех сторон, соображая, с какой стороны можно вернее выжать крупицу белка, и вгрызался в кость. При этом он так напрягался, что становилось страшно.

Остальные хватались за ложки и принимались ими торопливо орудовать, так как проглотить обед следовало в мгновение ока. Время, отведённое на питание, было сильно урезано тренировками правильной маршировки и посадки, и уже подходила пора команде «Закончить приём пищи! Выходи на улицу строиться!».

Компот из сухофруктов, который вливали в себя, уже поднимаясь из-за стола после команды, всегда был несладким. Не недослащенным, что ещё было бы объяснимо, а совершенно несладким, пресным. Я никак не мог постигнуть ─ почему? Ведь вещи обязаны отвечать своим характерным признакам. Дождь ─ мокрый, лимон ─ кислый, компот ─ сладкий. Пресный компот не укладывается в природу вещей.

Попав в свой первый наряд по кухне, я раскрыл эту тайну.

Компот варился в огромном котле, на котором внизу имелись краны для слива. Повара исправно засыпали сахар в котёл, а регулярно размешивать его им было лень, и сахар скапливался на дне котла, где медленно таял.

Но растаять он не успевал. Приходили «блатные» ─ хлеборезы, работники продсклада, шофёр командира части ─ словом, те, с кем поварам выгодно было поддерживать хорошие отношения.

Блатные приходили в разное время, но все совершали одну и ту же процедуру. Жарили себе картошку с томатной пастой и мясом, выловленным из общего котла, а затем брали чайник и заполняли его недоваренным компотом. Краник на котле находился внизу, и весь сахар уходил блатным. Они вливали в себя пару стаканов невыносимо приторной, густой от сахара жидкости, и выливали остальное. К обеду сахара в котле не оставалось. Личный состав довольствовался несладкой кипячёной водичкой, в которой плавали пресные разваренные сухофрукты.

***

Сержанты в части были с огоньком. В дело обучения личного состава младшие командиры вкладывали всю душу. Их энтузиазм не имел границ, вдохновение было неисчерпаемым, энергия била ключом.

Процес обучения был построен на интеллектуальных упражнениях, направленных на развитие способностей к познанию и решению трудностей. Очень полезными умственными упражнениями были удержание табурета вытянутыми руками в положении полуприседа с одновременным получением ударов по почкам, превращение новобранца в боксёрскую грушу, на которой сержанты в каптёрке отрабатывали удары ногами, гладиаторские бои молодых солдат, во время которых сержанты устанавливали условия остановки поединка ─ скажем, требовалось непременно разбить сопернику нос, или расплющить спинкой кровати ему пальцы на ноге, или оставить след зубов на мочке уха.

Эти весёлые армейские забавы были известны с незапамятных времён и обкатаны сотнями тысяч деканов, центурионов, унтер-офицеров, капралов и сержантов. Всё было старо как мир, и, казалось бы, изобрести что-нибудь новое невозможно.

Ан нет! В ремроте нашёлся кудесник с двумя лычками, доказавший силу человеческой мысли. Он прославился тем, что придумал новое эффективное упражнение для выработки новобранцами стратегии достижения цели.

Целью было (пардон) подтереться куском газеты (туалетной бумаги советским солдатам не полагалось) после… В армии, где, как известно собираются исключительно культурные люди, это культурно называлось «оправиться».

Оправляться, как и принимать пищу, маршировать и подшивать подворотнички, следовало не абы когда, а в специально отведённые для этого полезного мероприятия часы и коллективно.

Подразделение прибывало в сортир, рассаживалось по кабинкам и дружно делало своё дело. После этого начиналось веселье. Сержант командовал встать и построиться. Подразделение с опущенными штанами выстраивалось в линию. Сержант обходил строй и раздавал каждому по куску газеты.

Финт ушами был в том, что брать эту газету и орудовать ею требовалось не рукой, а ногой.

Новобранцы ракетных войск СССР, с трудом удерживая равновесие, поднимали одну ногу и принимали обрывок газеты, зажав его большим и средним пальцем ноги. После этого они пытались использовать его по прямому назначению.

Рекруты учились военному делу со всем старанием: они подпрыгивали, хватались друг за друга руками, то и дело падали на пол; сержант радостно смеялся, огромная страна спала, чувствуя себя в безопасности под охраной доблестных ракетчиков, ─ в общем, всё шло неплохо. Правда закончилось это плачевно. Когда сержант попытался организовать такой спектакль в третий или четвёртый раз, терпение у строя лопнуло.

Подразделение повалило младшего командира на пол и обрушило свои неподтёртые задницы (вместе с остатками боеприпасов) прямо на него.

Каждому не терпелось оказаться в первых рядах и оставаться там как можно дольше, так, что в порыве коллективного энтузиазма в щепки разнесли несколько фанерных перегородок между кабинками.

На шум прискакал дежурный по части и в воздухе материализовался резонный вопрос: «Отставить! Смирно! Какого буя разгромили сортир, бля?!» Начальство принялось копать, и всё это «подтирательство» выплыло наружу.

Командир части дал ход делу, закрутились колёса военной прокуратуры, и весёлый рацианализатор очень быстро оказался в дисциплинарном батальоне. Нескольких сержантов разжаловали и посадили на губу, а командира ремроты ─ капитана ─ исключили из партии.

К чему я вспомнил о паршивом во всех отношениях случае?

На стволе этого дерева очередная зарубка: «Помнить!»

Сортирный сержант призвался в одно время со мной. Мы с ним вместе проходили курс молодого бойца, дружили, ругали армейскую муштру и мечтали о далёкой от нас тогда мобилизации. Он был совершенно адекватен, вежлив и дружелюбен. После окончания курса молодого бойца и принятия присяги наши пути разошлись. Я попал в огневую часть, а он в ремроту. Иногда мы пересекались, на ходу обменивались рукопожатиями и вели умные разговоры: «Здорово, кирза!» ─ «Привет, шуруп!» ─ «Как служба?» ─ «Я сплю, она идёт!»

Как он дошёл до жизни такой? Какую часть мозга у него замкнуло и отчего? Но вот, оказывается, бывает и так. Живёт нормальный человек. И вдруг как вольтанётся!

***

Той ночью спать я пристроился на транспортно-загрузочной машине ─ тэзээмке. На её кузове между торчащими во все стороны креплениями для «изделия» (кодовое название ракеты) под брезентом есть немного свободного места.

Жестковато, но тогда я не променял бы этой «постели» даже на ложе Гарун аль Рашида. И это сказано не ради красного словца! Вот, посудите сами ─ какой мне был в той ситуации прок от ложа Гарун аль Рашида? Я так устал, что, где бы ни заснул, всё равно ночь будет длиться ровно одну секунду ─ не успею закрыть глаза, как раздастся ненавистный вопль сержанта: «Батарея, подъём!» ─ и будет утро. К тому же перебираясь с тэзээмки на ложе Гарун аль Рашида, я потерял бы с десяток драгоценных секунд, которые можно поспать.

Чувствуя себя баловнем судьбы, я положил «калашников» рядом с собой и с наслаждением расстегнул режущий живот ремень, на котором висели подсумок с двумя рожками к автомату и штык-нож. Сразу стало значительно легче.

Перед тем как я провалился в сон, перед глазами промелькнуло тёмное небо, по которому равномерно ползли тёмно-сизые тучи. В следующую секунду я уже спал ─ в армии бессонницей не страдают.

Накануне нас подняли по учебной тревоге в три часа ночи. Тревоги бывают разные. Каждая тревога ─ это сволочная хлопушка с сюрпризом. Никогда не известно, что внутри, пока не хлопнет по сонной солдатской голове.

Бывает так, что наспех расхватавший автоматы и вещмешки, дрожащий от ночного холода и одуревший от недосыпа личный состав отправляют обратно по тёплым кубрикам сразу после построения у здания казармы. Такая «тревога» не страшна. Она делает сон ещё более приятным, потому что трудно передать то блаженство, которое испытывает организм, удобно устроившийся после такой «тревоги» снова в постели.

Бывает и так, что личному составу приходится бежать до технопарка, заводить бронетехнику и выводить её из хранилищ. И тут же по команде «Отбой» загонять обратно в хранилища. Такая «тревога» похуже, но это «тревога» в полбеды. Она сильно сокращает время сна, но после неё ещё можно немного поспать.

Самая неприятное, когда после вывода техники из хранилищ вместо команды «Отбой» раздаётся команда: «Выезд в запасной район».

Это труба!

Заслышав эту команду, личный состав соображает, что поспать в эту ночь больше не придётся, и начинает тоскливо материться. И его (личный состав) вполне можно понять. Вместо тёплых постелей остаток ночи предстоит провести в самоходных установках, затем высадиться в голой степи и день, два, а то и все три до седьмого пота заниматься в полевых условиях тактической и физической подготовкой.

На этот раз в хлопушке оказался «Выезд в запасной район». Сценарий обычный: около пяти утра прибыли на место, каждая батарея нашего дивизиона заняла свой участок, и мы принялись добросовестно месить слякоть прокисшей от дождя степи.

Весь день под проливным дождём обустраивали огневые позиции, возились с маскировочными сетями, рыли щели для Пункта воздушного наблюдения, углубляли траншеи, которые на глазах заполнялись водой и обваливались.

В восемь вечера комбат выстроил шатающийся от усталости, чихающий и кашляющий личный состав и разрешил спать. Палатки подвезти нам забыли. Каждый устраивался, как только мог, в следующую же секунду забыв слова комбата быть начеку и помнить о том, что «на соседнем участке находится батарея „буева кренделя“ майора Седова, который любит в полевых условиях побаловаться ночными вылазками в расположения соседей…»

Сирена СНР (передвижная Станция наведения ракет) разорвала ночной покой степи. Мне показалось, что это произошло в следующую секунду после того, как я закрыл глаза. Наверное, то же самое испытывал каждый в батарее. На самом деле утренний холод говорил о том, что уже должно быть около четырёх утра.

─ Батар-р-рея! Тр-р-ревога! Стр-р-роиться! ─ трендел в темноте «замок» сержант Буриллов, не досмотревший сон про свою далёкую Калмыкию.

─ Я предупреждал, чтоб часовые не спали! ─ хрипло орал грузный усатый комбат перед строем. ─ Рядовой Шакаев, три шага вперёд!

Володя Шакаев, уныло опустив голову, замер перед комбатом.

─ Где автомат?

─ Забрали товарищ капитан.

─ На массу давил? ─ спросил комбат тоном, не предвещавшим ничего хорошего.

─ Никак нет.

─ Вот не надо этого! Давил! Ну и куда делись эти клоуны? Сколько их было-то, циркачей буевых?

─ Трое или четверо. Туда вон вроде побежали.

─ Вроде, ─ проворчал комбат, успокаиваясь (в общем, он был хороший мужик). ─ Вот вернёмся в часть, ты у меня из караулов до самого дембеля не вылезешь. Причём исключительно с первого поста! Сгною тебя у Красного Знамени. На самом почётном посту! Весь твой призыв дембельнётся, а ты, будешь нести службу у Красного Знамени. Ты к этому готовься. Я тебе, Шакаев этот автомат долго буду помнить. Ты вообще не солдат. Ты задница! А в армии на каждую хитрую задницу всегда найдётся буй с винтом.

В строю раздались жидкие смешки. Каждый слышал всё это много раз в свой адрес, но всё равно было смешно, когда ругали другого.

─ Внимание! ─ продолжал греметь комбат. ─ Автомат должен до утра вернуться в расположение батареи! Пешком бы они не притопали. Подъехали на грузовике с потушенными фарами, оставили его где-нибудь в полукилометре и потопали к нам, чтобы тёпленькими взять, да по пути наткнулись на этот спящий чебурек и прихватили его автомат. А утром комбригу доложат: во второй батарее херовенько организована охрана. Короче, сейчас всем искать противника. Пока автомат не вернётся в батарею, никто спать не будет. Клименков, возьмёшь полстада этих баранов, на которых по ошибке надели военную форму, и прочешешь с той стороны, ─ приказал комбат лейтенанту ─ командиру пусковой установки. ─ Остальные полстада баранов со мной. Буриллов с механиками-водителями останутся охранять позицию. И боже вас упаси ─ слышите? ─ боже вас упаси потерять ещё хотя бы один патрон.

Растянувшись в цепь, с незаряженными автоматами мы брели по слякоти, в которую превратилась землянистая поверхность степи. При каждом шаге ноги увязали по щиколотку. Сапоги уже со вчерашнего дня перестали держать воду, и в них было полно воды. Хотя и любят трепаться замполиты, что «сорок лет назад в таких сапогах деды Берлин брали», а всё равно воду кирза держит плохо. Сорок лет ведь прошло ─ неужели компартия не могла сапоги армии поменять?! Ведь восемьдесят шестой год на дворе ─ в космосе противоракетное вооружение разворачивают, а солдаты всё ещё в кирзовых сапогах! Как и в сорок пятом!

Слева и справа в предрассветном мареве маячили силуэты Цыпляева и Димидова, дальше ещё и ещё кого-то.

В голову лезли ужасные мысли.

«А вдруг никакой гражданской жизни вообще не существует, вдруг всё доармейское существование ─ это мистификация, которую разработали в Особом отделе и гипнотическим способом втиснули в голову каждому солдату? Чтобы перед ними брезжила надежда, что когда-нибудь этот кошмар окончится…

Но откуда тогда берутся письма, которые получает личный состав? Неужели их тоже пишут в Особом отделе?! И куда в таком случае девают дембелей?»

Справа раздался окрик. Кто-то метнулся в сторону, вдоль цепи. Все бросились туда, сбились в кучу. Бикбатыров и Завгородний держали кого-то из чужих. Цветков из первой батареи!

Подбежали комбат с лейтенантом.

─ Смотри-ка, лейтенант, кто к нам пожаловал! Как твоя, боец, фамилия? Погоди-ка, я тебя знаю… Ты этот… то ли Белкин, то ли Зайцев. Что-то такое звериное… Не Коровин? Как-как? Цветков? Ну да, точно, Цветков! Помню же, что звериная фамилия. А где остальные?

Цветков молчал. От усталости и недосыпа у него, очевидно, что-то сместилось в голове, и он решил что всё происходит взаправду.

─ Ну, говори! ─ шутливо, но грозно рявкнул комбат. ─ А то ведь расстреляю нах!

Комбат успокоился. Теперь всё равно, где Седов. Пусть хоть до утра мокнет. Они с ним сквитались за похищенный автомат. Теперь Седов не станет ничего докладывать комбригу. Сам облажался ─ потерял бойца в полной выкладке. Утром они по-тихому обменяются трофеями.

─ Батарея, назад, в расположение позиции. А этого… «военнопленного» стеречь хорошенько. Клименков, головой отвечаешь.

Я подошёл к «военнопленному»:

─ Чего это вам не спится? Или Седова совсем с резьбы сорвало?

─ Закурить есть? ─ не отвечая, мрачно спросил Цветков. Я достал пачку хороших молдавских сигарет «Глория».

─ Богато живёшь ─ «Глорию» куришь, ─ позавидовал Цветков.

─ Да то мне Бикбатыров в карты проиграл на прошлой неделе. А в чайную как раз «Глорию» завезли. Такой фарт! Так что не спите то?

─ Седова не знаешь? Ваш-то мужик! Небось, в десять уже «отбились»?

─ В восемь, ─ не без гордости ответил я.

Цветков завистливо вздохнул.

─ Вот видишь. А мы до одиннадцати лопат из рук не выпускали. Потом он и говорит: «Ну чего, орлы, подремлем до трёх часов, а затем организуем нападение на вторую батарею. Они, ─ говорит, ─ что-то рано огни потушили. Покажем им, как в полевых условиях онанизмом заниматься».

За разговором незаметно притопали обратно. Я посмотрел на часы: без пятнадцати пять. «В полевых условиях нет подъёма в семь часов. Комбат даст поспать часов до восьми, а то и до девяти ─ сам, небось, вымок и устал», ─ подумал я, устраиваясь на давешнем месте под брезентом.

Последнее, что услышал, перед тем как заснуть, был диалог между Клименковым и Цветковым:

─ Точно не сбежишь? А то, честно говоря, очень спать хочется.

─ Смеётесь, товарищ лейтенант? От своего счастья бежать? Тут у вас хоть поспать можно, а у нас какой сон?! Спокойной вам, товарищ лейтенант, ночи.

***

Я собираюсь прикупить акции одной американской фармакологической компании. Это и станет для меня сделкой дня.

Я мелкий инвестор, и мне нужно работать гиперактивно, то есть осуществлять быстрые операции. Купил подешевле, продал подороже в тот же или на следующий день. Это называется «быстро открывать и закрывать позиции». А ещё это можно назвать так: снимать пенки. Но для этого требуется пустяк ─ сделать правильный ход. То есть угадать. На биржах ценных бумаг торгуются тысячи акций, и какие-то из них принесут прибыль, а какие-то ─ убыток.

Фирма, о которой я говорю, работает над созданием противоонкологического препарата. Завтра ожидается публикация её бухгалтерских отчётов за квартал. Я давно держу эту компанию в списке фаворитов, и судя по той информации, которую удалось надыбать в Сети, неприятных сюрпризов не будет.

А если завтра не произойдёт неприятных сюрпризов, стало быть, отчёты будут позитивными и цена на акции сразу подскочит. Нужно продумать ещё раз все риски, взвесить «за» и «против». А начну я, пожалуй, с того, что пересмотрю её отчёты и новости за прошлые периоды. При этом оставлю её в поле зрения на мониторе, чтобы сразу увидеть, если ситуация на торгах станет меняться.

Вот график цен за последний год. Нужно просмотреть график цен за год, за полгода, за месяц, за неделю. Все эти отрезки дадут разную информацию. На большом графике ─ скажем, за год ─ проявляются одни тенденции, на малых ─ за месяц или неделю ─ совершенно другие.

Сейчас графики говорят о том, что цены довольно долго шли вниз, а в апреле резко подскочили. Кривая, коснувшись уровня в 3,52, оттолкнулась и, набрав высоту, за день достигла отметки в 4,12. Ого! Что там произошло? Что обусловило такой резвый рост? Нужно открыть страницу новостей компании за апрель. Так-так. Компания объявила о получении крупного государственного гранта. Это вызвало оптимизм инвесторов, и они набросились на акции, как голодная рыбёшка на брошенную в воду хлебную корку. Под напором покупательной волны цены резко пошли вверх.

Я смотрю на монитор и ищу ответы на многие вопросы. В то же время я живу и другой жизнью: слушаю новости, отхлёбываю чай, думаю, что подарить Джейн на годовщину нашей свадьбы, и ворошу в памяти страницы прошлого. Теперь я листаю их не в хронологическом порядке, а как придётся. Меня охватывает волна возбуждения от предстоящей покупки акций. Вход в игру всегда действует на меня, как энергетический напиток. Я начинаю дрожать, но мысль работает чётко и плавно.

Опять вспомнилась Мексика. Именно там сеньор Рикардо Мартинес обучил меня премудростям биржевой игры. Это было сделано в благодарность о небольшой услуге, оказанной мной его племяннику.

«Я не предлагаю вам денег чтобы не обидеть вас. Поступим по-другому ─ я дам вам знания, которые всегда прокормят», ─ сказал он.

Мексика. Сколько там было событий! Как давно это было, как хорошо сохранилось в памяти…