Детектив из Мойдодыра. Том 3

Григорий Лерин, 2005

В третьем томе еще две повести, рассказанные Виктором Стрельцовым, в которых даже искушенный частный детектив найдет немало полезной информации. «ДЖИПЫ, БАКСЫ И НЕМНОГО ШЕКСПИРА» – как узнать у собаки, упавшей прямо на голову откуда-то с верхнего этажа, как ее зовут, кто застрелил офицера из убойного отдела, и где спрятан миллион долларов. «КТО-ТО ТОРОПИТСЯ УМЕРЕТЬ» – на какого безотказного живца нужно ловить маньяка, за которым безрезультатно охотятся лучшие кадры МВД, и каким образом затесался в эту историю бельгийский барон, на закате жизни страстно влюбившийся в русскую девушку.

Оглавление

  • Джипы, баксы и немного Шекспира

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Детектив из Мойдодыра. Том 3 предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Джипы, баксы и немного Шекспира

Что вижу я! В руке Ромео склянка!

Так яд принес безвременную смерть.

О, жадный! Выпил все и не оставил

Ни капли милосердной мне на помощь!

(Вильям Шекспир, «Ромео и Джульетта»)

Часть первая. Джульетта

1

Я стою в уголке и смотрю, как Ромка работает. И те, что курят в коридоре, выпуская дым в открытую дверь ванной комнаты, тоже стоят и смотрят, хотя у самих работы невпроворот. Не смотрит только тот, которого тошнит в туалете. Потом, когда Ромка закончит, они начнут сверкать вспышками фотоаппарата, собирать разбросанные бумаги и копаться в поисках следов и отпечатков, на что уйдет еще час-полтора. А может, и все два, потому что в этот раз вместо обычной слаженной команды ему подсунули практикантов.

Это, конечно, здорово, что Ромку ценят и уважают. Он кого хочешь, научит, как и меня в свое время, но… Лишних час-полтора, а то и два, а меня уже мутит от духоты, насыщенной отвратительным сизым дымом, от острых запахов крови и пота. Так бы и гаркнула на них во всю глотку, чтобы занялись делом. Но они будут стоять, дымить и смотреть — приходить в себя от увиденного и перенимать опыт. Нет, ну наберут же сосунков! Чтоб им всю жизнь низкокалорийной пищей питаться!

Я огляделась по сторонам и села. А чего это я, собственно, разворчалась, как старая карга? Ну, конечно же, немножко ревную, как обычно. Так происходит всегда. Ромка крутится вокруг оставшегося без жизни человеческого тела и не обращает на меня ни малейшего внимания. Можно подумать, ему абсолютно наплевать, что я сижу тут в углу и гляжу на него влюбленными глазами. И эти извергающие дым олухи тоже млеют от восхищения, не млеет только тот, которого тошнит в туалете. Они, конечно, по другим причинам восхищаются, из-за узко профессиональных рефлексов, но все равно как-то неприятно. Вот ведь компания — ни сидеть, ни лежать, а туда же!

Духота… На кухне открыта форточка, через которую доносятся отчетливо различимые звуки улицы. А вот свежий воздух совсем не доносится, ни дуновения — ему просто не просочиться сквозь плотную дымовую завесу. Непонятно, почему это время года называют бабьим летом? И лето уже закончилось, и душно не только бабам. Эх, рвануть бы сейчас на природу, в лес, поближе к воде! Как в прошлом году, в воскресенье. Ой-ой-ой, даже голова закружилась, и слюнки потекли от воспоминаний…

Тогда нам удалось почти на целых двое суток остаться вдвоем. Ромкина Супруга уехала на выходные к Маме. В субботу вечером мы немного погуляли, и на обратном пути Ромка купил мои любимые пирожные. Он съел только одно, и то за компанию. Он не очень любит сладкое, а я просто обожаю, особенно, пирожные с кремом. И никогда от них не полнею, потому что веду здоровый, а главное, активный образ жизни. Ну, и не очень-то часто они мне достаются.

В воскресенье мы отсыпались часов до одиннадцати, а после завтрака сели в машину и поехали, куда глаза глядят. Сначала по улицам, потом по шоссе, по грунтовке и наконец, забрались вглубь леса. Пока Ромка разминался и потягивался, я успела обследовать окрестности и нашла озеро. Я даже завизжала от удовольствия, подзывая Ромку, а когда он прибежал, я уже вовсю плюхалась в прохладной воде. Он стянул джинсы и майку, с разбега шарахнулся в воду и заорал: «Ура-а-а!», и мы долго плавали рядом и, дурачась, били ногами по воде, поднимая небольшие волны. А потом он развалился на траве, пересыпанной мелкими белыми, пахнущими медом цветами, я улеглась ему на грудь, обхватила за шею и закрыла глаза.

Он положил руку мне на голову и поглаживал волосы на затылке. Мне было так хорошо, но я чувствовала, по его дыханию чувствовала, что сейчас он думает не обо мне, а о своей Супруге.

«Это же здорово, что сегодня с нами нет Супруги, Ромка!», — думала я и хотела, чтобы он тоже так думал. Но Ромка, кажется, думал иначе. Я не удержалась и стала целовать его в губы, в щеки, в нос. Он смеялся и отмахивался, потом вскочил, подхватил меня на руки и потащил в воду. Остынь, мол, красавица. Как будто не знает, что я никогда не остыну…

Ну, вот, наконец-то он отошел от скомканного на диване безжизненного тела и обратился к практикантам. Те сразу подтянулись, излучая неслыханную преданность, невиданное внимание и готовность ловить каждое слово. Как и я, только меня он даже взглядом не удостоил. Теперь ко мне он повернется не скоро — будет объяснять и показывать, как снять отпечатки пальцев с бокалов и с бутылки, оставшихся на столе, как посыпать порошком, как подсвечивать и как сличать, и вообще, что и как искать.

Мне все это объяснять не надо. Отпечатки пальцев — не мой профиль, для этого существуют специально вскормленные и обученные люди, а как искать — я сама им продемонстрирую. Для того Ромка и взял меня с собой. Но все равно, мог хотя бы просто взглянуть, подмигнуть, сказать что-нибудь. А то эти сосунки примут меня за очередной труп и тоже попытаются снять отпечатки.

По глазам ударила вспышка. Вот как не терпится! Ромка еще не закончил говорить, а самый шустрый уже фотографирует.

Я неодобрительно покачала головой и прикрыла глаза…

Нашу первую встречу я помню смутно — все в густой пелене страха, неизвестности и одиночества. Даже не знаю, как и почему я осталась без матери и как оказалась в отделении милиции. Кто-то усадил меня на жесткую деревянную полку, подал воды и тоже ушел.

Ромка появился поздно вечером. Он просто сказал:

— Привет, Джульетта. Я — Ромка. Почти Ромео. Будем знакомы, — и забрал меня к себе.

Поначалу он показался мне таким большим, громким и страшным, что я не знала, куда спрятаться. Я сидела в углу, как сейчас, и жалобно поскуливала от тоски. Он сгреб меня подмышки, уложил в постель и прижал к груди. Я согрелась теплом его тела и уснула. Так нас утром и застукала преждевременно вернувшаяся от Мамы Ромкина Супруга. Ой, крику было…

Вообще-то, странные в природе порядки. Если все идет просто очень замечательно, то обязательно случится какая-нибудь гадость. Вот и в то незабываемое прошлогоднее воскресенье на обратном пути у Ромки сломалась машина. Такая дурацкая машина! Что-то в ней загудело, тихо-тихо, как комар в метре от уха — это я еще раньше его услышала, а когда застучало и заскрежетало, Ромка тоже услышал и остановился. Он забрался под капот, потом под днище и долго там копался, вылез весь перемазанный и расстроенный и огорченно развел руками.

Конечно, мы разомлели от воды, от солнца, и топать пешком три километра до электрички совсем не было сил, но мы же вместе, Ромка — значит, нет повода для огорчений. Это я так думала, а он все расстраивался, потому что денег у него хватило только на то, чтобы договориться в поселке присмотреть за машиной до завтра. И всю дорогу до станции ругался на свою проклятую работу, на начальство и на безденежье, из-за которого нас никто не взял на буксир, и даже на Супругу. На машину он, конечно, не ругался — пять лет на нее копил, на «бывшую в употреблении», во всем себе и Супруге отказывал. И Супруга, что удивительно, терпела — так хотелось на машине ездить. На меня он тоже не ругался, но я вся подобралась, преданно заглядывала ему в глаза и только кивала.

В битком набитом тамбуре электрички Ромка задвинул меня в угол и загородил собой. Я с благодарностью прижалась к прохладной стенке, закрыла глаза и, кажется, задремала. Ромку толкали, но он уперся в стенку руками и держался. Потом его толкнули особенно сильно, и я встрепенулась.

Какой-то мужик, от которого неприятно пахло, дышал Ромке в лицо и с угрозой допытывался:

— Ты чего людям пройти не даешь? Самый умный, что ли?

А Ромка все отворачивался в сторону, потом вздохнул:

— Слушай, отвали, а?

Он и мне так говорит, когда сильно устанет, а я лезу со своими ласками да поцелуями. Я сразу понимаю и отваливаю. А мужик не понял. Есть такие подозрительные мужики, которые по-человечески — ну, никак не понимают.

— Это ты кому: отвали? Да я тебе сейчас так отвалю!

Тут я из-за Ромки высунулась и сказала. Тихо сказала, без истерики, но очень внятно и убедительно. Низким грудным голосом, и глядя прямо в глаза. В смысле, разорву конкретно.

В общем, показала зубки. Мужик сразу проявил запоздалое понимание, шарахнулся в сторону и стал активно пробиваться из тамбура в вагон. Все-таки отвалил. И остальные толкаться как-то перестали, угрюмо переместились в другой угол. Тут и у нас с Ромкой настроение улучшилось, несмотря на всеобщее молчаливое неодобрение. Ну и что, что устали? Главное, что мы вместе…

***

Один из практикантов что-то нашел за шторой. Разогнулся, повернулся к остальным и торжествующе поднял вверх руку с зажатой в кулаке узкой полоской полупрозрачной материи. Стоит — не дышит. Гордый — спасу нет.

Подумаешь — откопал лифчик! Я бы даже уточнила: женский лифчик. Им-то все равно, а я чувствую разницу. Я бы тоже нашла. Я, как только вошла, сразу ощутила еле уловимый посторонний запах духов и ухоженного тела, явно не принадлежащий этой берлоге, тонкий аромат, который не успел впитаться в мебель и стены.

— Ну, вот, кое-что существенное все-таки наша незнакомка оставила, — кивнул Ромка практикантам. — Не только помаду на стекле. Молодец, Марченко!

Щенячьей радости было, конечно, избыточно. Впрочем, и так понятно, почему хозяин квартиры на диване лежит, голый и отвратительный. Не один же он этим занимался, с бутылкой вина и двумя бокалами. Значит, и гостья его хотя бы одну пуговицу, но расстегнула. Лучше бы отпечатки пальцев нашли — тогда бы и повизгивали от восторга. А найти лифчик на полу за шторой — не велика заслуга. А если бы мужскую майку нашли, они бы так же обрадовались? И вообще, в том углу, за шторой есть кое-что поинтереснее. Я не вижу — просто чувствую. Надо только хорошенечко присмотреться.

Ромка иногда называет меня экстрасенсом. Я не совсем понимаю, какой смысл он вкладывает в это слово (хотя точно знаю, что не ругательный), но по части выявления скрытых улик я даже Ромке сто очков вперед дам. И по силовому задержанию — если не сто, то пятьдесят. И бегаю побыстрее — Ромка-то бегать тяжеловат, да и бежит неправильно. Нет, я не хвастаюсь, он сам меня всему этому учил. Развивал, так сказать, природный дар. А я оказалась способной.

— Джульетта, ты что там, уснула? Иди сюда!

Ну вот, «иди сюда». Как какую-то болонку! Еще бы «ко мне» сказал. Не мог, что ли, просто позвать? Я и сама вижу, что, даже несмотря на выдающуюся находку в виде женского лифчика, никаких светлых идей Ромкину голову пока не посетило, и догадываюсь, что отпечатки пальцев с бокала и бутылки принадлежат хозяину квартиры, а на втором бокале никаких отпечатков и следов кроме ярко-красных следов помады по ободку (ненавижу косметику!) обнаружить не удалось.

То есть, случай повышенной степени сложности. Значит, настал мой черед. А эти бездельники снова развеселились, заржали: «Ого, Джульетта! Ого, Ромео и Джульетта!»

Да, Джульетта! И не девочка из провинции, накрасившая губы от кончика носа до кончика подбородка и сменившая имя, чтобы покорять столичные вокзалы, а настоящая, прирожденная Джульетта. С двумя «т» на итальянский манер. Потому что мой пра-пра-пра-пра… — сколько-то там раз пра-дедушка служил при дворе Неаполитанского короля еще во времена Наполеона. Это мне Ромка объяснил и документы показал, чтобы я своим происхождением гордилась. Я и горжусь. Вот так-то, плебеи! Сами только и способны, что ржать и воздух никотином отравлять. Чтоб у вас в подъезде завелись кошки!

Я подошла. Ромка легонько хлопнул меня по спине. Ну, не совсем по спине, а несколько дальше.

— Ну, девушка, посмотри внимательно, что здесь не так.

Вообще-то, «не так» — это лишенное жизни тело и вырвавшаяся наружу кровь. Но для Ромки — это «так», иначе нас бы сюда не вызвали. Потому что мы — убойный отдел. Вернее, отдел — это Ромка, а я при нем, как всегда.

Я обогнула стол, посмотрела на окно, подумала и подошла к серванту. Одна дверца была распахнута, из ячейки выпал ящик, из которого на ковер выплеснулся поток бумажек и всякой железно-пластмассовой мелочи. Весь этот хлам практиканты уже добросовестно и безрезультатно процедили сквозь пальцы.

Вторая дверца оставалась закрытой. Ключ торчал из скважины, но я знала, что его трогать нельзя, да и рыться в ящиках — не мое дело.

Я направилась к окну, туда, где нашли лифчик, подошла и наклонила голову. Почти уткнулась носом в штору, но так и не смогла ничего разглядеть. От моего прикосновения штора колыхнулась, и тогда я снова услышала слабый металлический звук. Я нащупала источник этого звука, осторожно захватила и потянула к себе, выпутывая из переплетения нитей.

Бездельники наперегонки бросились к окну, но Ромка гаркнул:

— Стойте! Я же вам только что объяснял. Сначала все зафиксировать. Для потомков и для протокола.

Они замерли, застыли на ходу, как каменные изваяния, украшающие стадионы.

Ромка продолжал командовать:

— Цветков, а ты чего вытянулся по стойке «смирно!»? Что у тебя в руках? Фотоаппарат? Так фотографируй! Прямо отсюда… И вот еще, два шага вправо. Да, отсюда… Джульетта, отодвинь задницу — не тебя снимаем!

Очень остроумно! Я в ваши кадры и не лезу. Я, между прочим, работаю, не то, что некоторые. Подумаешь, лифчик нашли! Подумаешь: «молодец Марченко»! А я разве не молодец?

Маленький крестик с цепочкой, спрятавшийся в бахроме золотисто-коричневой шторы, в свете лампы вспыхнул фейерверком искрящихся брызг.

Я еще покрутилась по комнате, потом вернулась к столу, вопросительно взглянула на Ромку.

— Что, больше ничего? И тайников нет? Ну, ладно, и так вполне достаточно, — довольно сказал он. — Ты у меня умница!

Вот это — другое дело. Для тебя стараюсь. Я же тебя люблю.

— И умница, и красавица. Редкое сочетание, Роман Владимирович, — глубокомысленно заметил один из практикантов и ревниво добавил: — Может быть, этот крестик мы бы и сами нашли, если бы еще раз внимательно все просмотрели.

Комплимент предназначался для Ромки, а не для меня. Но он подхватил пинцетом цепочку, задумчиво разглядывал золотой крестик и пропустил похвалу мимо ушей.

Конечно, нашли бы и без меня. Года так через два. Я презрительно фыркнула и, почти вызывающе покачивая бедрами, направилась на кухню, поближе к открытой форточке.

***

— Что? Что ты сказал?

Роман неохотно отвел глаза от переливающейся ажурной вязи и повернулся к парню, который сидел на корточках у окна и ощупывал пальцами нижний край шторы.

— Умная у вас собака, говорю, товарищ майор. Надо же, сразу к окну подошла и нашла. Как будто сама спрятала.

Роман довольно улыбнулся и коротко кивнул.

— Умная. Даже слишком. Иногда самому неловко становится.

— Крестик этот в желтой бахроме — попробуй, разгляди. А еще говорят, что собаки — дальтоники.

— Да, крестик интересный, — ответил майор скорее своим мыслям, чем собеседнику. — Явно не топором рубили. Красивая вещица.

— И собака у вас красивая, — не унимался курсант. — Сразу видно — порода. Где же это вы ее купили? В клубе, наверное?

— Да нет, не в клубе. В клубе такую собаку не найдешь — в лучшем случае, только родословную. А чтобы купить, надо всем отделением скидываться. — Роман Владимирович опустил руку с крестиком и снова усмехнулся. — Бесплатно досталась. Премьер-министр подарил.

— Вот это да! Сам Путин, что ли? Или Примаков?

Трое курсантов с удовольствием оторвались от поисков и подтянулись к столу. Четвертый виновато выглянул из туалета, но, бросив испуганный взгляд в сторону залитого кровью дивана, содрогнулся и снова скрылся за дверью.

— Ну, ты сказанул: «Примаков»! — не согласился с товарищем длинный нескладный парень, с мокрыми пятнами на коленях, прибежавший из ванной. — Примаков бы верблюжонка подарил. Или ишачка. Степашин, конечно, да, Роман Владимирович? Еще когда министром внутренних дел был? За какую-то выдающуюся операцию?

После короткой дискуссии двумя голосами против одного кандидатура Степашина победила.

Роман Владимирович укоризненно покачал головой.

— Эх, вы, сыщики! Сразу клюнули на очевидный факт: Степашин — министр внутренних дел, Степашин — Премьер. А другой очевидный факт пропустили. Джульетте-то, посмотрите, уж никак меньше четырех лет не дашь. — Курсанты усиленно закивали. — Так что, подарил мне ее Кириенко в сентябре девяносто восьмого. Не сам подарил, конечно, и вовсе не за операцию. Я в том году старшим патрульной группы работал, а с лета временно в собачьем питомнике отсиживался — сослали на понижение за превышение. Успокаивали как-то одного народного избранника. Можно даже сказать, избранника-рецидивиста: второй срок в Законодательном Собрании тянул. Напился придурок до чертиков, и захотелось ему из окна поверх голов пострелять. Благодарность таким образом избирателям выразить. Уж мы его через дверь уговаривали-уговаривали — ни в какую. Ну, ворота вынесли и успокоили. Только через месяц из гипса выбрался, а дробовик из задницы еще дольше доставали. А всей группе — дисциплинарные взыскания… Так вот, когда рубль рухнул, питомник остался без содержания. А собаки — сплошь элита. Джульеткину мамку, например, нам итальянские карабинеры с дружественным визитом привезли. Почти трехвековая родословная. Да и другие были: из Германии, из Венгрии, из Чехии, наши, естественно — овчарки, немецкие и восточно-европейские. Медалей больше, чем у всего бывшего Политбюро, вместе взятого. Носили им, конечно, из дома, кто что мог. Денег-то не получали, самим не особо хватало. Хотели часть пограничникам отдать, а у них со своими собаками — та же история. Запросили у начальства разрешение молодняк и щенков продавать, чтобы хоть какие-то деньги на кормежку получить. Нет, пусть подохнут, но продавать нельзя, потому что возможны «неконтролируемые злоупотребления». Вот и стали собак списывать…

— Это как: списывать? — напряженно спросил длинный. — Убивать, что ли?

— Не убивать, а наоборот, сохранять. Составляешь акт, что от недостатка питания и возникающих всвязи с ослаблением организма болезней умерло столько-то щенков. Проходило без проблем. А щенков продавали или просто так отдавали в хорошие руки. Тогда же почти вся страна без денег сидела. Джульетту с тремя братьями ребята в соседнее отделение милиции отнесли. Кобельков-то взяли, а ее — нет. Худая она была — заморыш заморышем, и нарыв на лапке. Мне дежурный позвонил, говорит: «Не знаю, что делать. Никто щенка не берет — боятся, что помрет». Я приехал после работы и забрал домой.

— Я бы тоже забрал, — сказал длинный.

— И я!

— И я!

Нет, вы только их послушайте! Они бы все меня забрали! Не забрал бы лишь тот, которого до сих пор тошнит в туалете. Да я бы сама к нему не пошла, к такому обжоре. Гуманисты! А вот воды налить никто не догадался, даже Ромка, хотя я уже полчаса сижу на кухне у раковины, как последняя дура!

— Ну, ладно, друзья животных, за работу. А то мы так до утра не закончим. А ты, Кашин, сходи на кухню, найди какую-нибудь миску, только чистую, и налей Джульетте воды. Бедная собака, наверное, уже полчаса у раковины сидит.

— Зачем миску? Я вот эту тарелку с позолотой из серванта возьму. Будет еще наша маркиза из кухонных мисок пить!

— Ну, с позолотой — так с позолотой, — усмехнулся Роман. — Только протри потом, не забудь. И запомни, студент: маркиза — не наша, а моя.

До чего же я люблю тебя, Ромка!

2

Больше никаких существенных улик и следов обнаружить не удалось, хотя пацаны лезли из кожи вон и рыли на совесть. Правда, в серванте, в небольшом выдвижном ящике, в котором перемешались деньги, документы и отдельные блокнотные листы с телефонными номерами, именами и записями расчетов, нашли маленький вскрытый пакетик с белым порошком. Отпечатки пальцев на целлофане очень нечеткие и, скорее всего, тоже принадлежат хозяину квартиры. Но не зря же Джульетта подходила к серванту и крутила носом у ящика. Возможно, посетительница к пакетику прикасалась или принесла с собой, а потом сумела незаметно протереть салфеткой. В лаборатории проверят.

Опрашивать соседей по лестничной площадке Роман Владимирович специально послал маленького и худенького Марченко — наиболее безобидного на вид, но все равно разговаривать ему пришлось через двери, недолго и недоверительно. Если среди собеседников Марченко и был человек, позвонивший по «02» и сообщивший о выстреле в соседней квартире, то он не сознался, что вполне естественно. Общий вывод из скудных и неохотных показаний: квартира шумная, то музыка гремит, то девки визжат, то что-то грохочет, бьется и падает. А если и стреляли, то стреляют сейчас круглые сутки, и никому дела нет. Пойди тут разбери: петарды взрывают, или Басаев в городе. Конечно, не может быть, чтобы услышав, пусть даже не выстрел, а звук, похожий на выстрел, никто не припал к дверному глазку и не проследил спускающегося по лестнице незнакомого человека. Может быть, еще позвонят, или участковый что-нибудь выяснит. Добровольно стать свидетелями люди нынче не торопятся. Да что там свидетели — понятых днем с огнем не найти! Гражданский долг — это где-то там, у граждан, а у нас народ государству ничего не должен. Хотя счетчик народу все равно включен — такой счетчик, что через семь колен не расплатиться.

В общем-то, для Романа и его группы — не этого школьного класса, а настоящих оперативников для начала хватило бы и крестика. Но сегодня в его команде — всего лишь практиканты, курсанты из Новгорода, а Роман ко всякому порученному делу относился ответственно.

Он оглядел приунывших помощников.

— Ну, господа Шерлоки Холмсы, Мегрэ, Пинкертоны и Насти Каменские. Чего приутихли? Устали? Спины болят? А головы как? Давайте, выкладывайте свои соображения. Кашин, ты в ванной комнате, наверное, ни одного миллиметра не пропустил? Вот с тебя и начнем.

Длинный Кашин поднялся со стула, пригладил волосы и нерешительно оглянулся на товарищей.

— Ну, чего… Пришел мужик с подружкой… — Роман недовольно скривился, и Кашин поспешно поправился: — То есть, привел этот самый Сорокин Геннадий Анатольевич, тысяча девятьсот семьдесят четвертого года рождения, домой неизвестную пока гражданку. Выпили вина под музыку, а потом и это… Ну, а как закончили, она его и пристрелила. Потом все протерла — народ нынче грамотный, собралась и ушла. Основной инстинкт, девяносто девятая серия…

Роман неопределенно кивнул, и Кашин радостно продолжил:

— Тетка ушлая! Пулю Геннадию Анатольевичу прямо в сердце вогнала, а потом пошла себе преспокойненько в ванную, помылась. Зубы почистила, а щетку бросила — не сполоснула. Причесалась — волосы на расческе оставила. Знала, что из-за этого Сорокина никто радиоизотопный анализ и исследование на ДНК делать не станет. А вот отпечаточки протерла. Похоже, с нервами у нее все в порядке, да, товарищ майор?

— Да, в порядке, даже слишком.

— Ну да, даже слишком! Она — его знакомая, Роман Владимирович! То есть, не один раз здесь бывала. Поэтому знала, что никто из соседей на выстрел не прибежит. И мотив: какие-то старые обиды, приготовилась заранее. И еще… — Кашин сделал небольшую паузу и с гордостью объявил: — Убийца — крашенная блондинка, товарищ майор!

— И как же ты определил, что волосы на расческе крашенные? По корням?

— Не только на расческе. Я еще в стоке ванны волосы нашел. Разного цвета, разной длины и, как бы это… — Кашин замялся, подыскивая нужное определение. — … и разной структуры, вот! То есть…

— Да ты, Кашин, там поманьячил, в ванной, — коротко хохотнул один из стажеров.

Товарищи тему не поддержали, и Роман Владимирович тоже.

— Отставить, Цветков! Всему свое время. Потом, за кружкой пива вспомните и посмеетесь, — и уже более мягко добавил: — А сейчас у нас — труп, который уже ни постоять за себя, ни оправдаться не может… Молодец, Кашин, неплохо. Насчет цвета волос я с тобой полностью согласен. И насчет нервов. У тебя все?

— Вроде бы, все.

— Кто добавит или предложит свою версию? Давай, Марченко.

Марченко встал.

— В основном, я тоже с Кашиным согласен. Вот только, чтобы в сердце с двух шагов попасть, не надо и ушлой быть. И то, что приготовилась заранее — тоже спорный вопрос. Возможно, спонтанно получилось. Я расскажу, как я это все представляю, да, товарищ майор?

— Расскажи, конечно. Для того и спрашиваю… Погоди минутку!

Зазвонил телефон. Роман Владимирович снял трубку. Дежурный из отделения передал ему короткую информацию об убитом. Майор покивал, поблагодарил и снова обратился к курсанту:

— Слушай, Марченко, это правда, что ты в прошлом году чемпионом Новгородского Управления по кик-боксингу был? Мне тут твои дружки выложили.

— Правда. В легком весе.

— То-то тебе двери никто не открыл. Надо было Кашина посылать… Ладно, давай, рассказывай.

— Женщина раздевалась у окна, или сам Сорокин ее раздевал — в принципе, нет никакой разницы. И одежду тут же бросили. Она была в майке или бадлоне, снимала через голову и зацепила крестик. Цепочка расстегнулась, крестик упал и запутался в бахроме. Сначала женщина не заметила его исчезновения. А потом, после завершения полового акта… — Марченко бросил короткий взгляд на весельчака Цветкова, но тот сидел в углу рядом с собакой, обиженно опустив голову, и комментировать не стал. — В общем, она решила, что Сорокин крестик стащил. Он не сознавался, она его и хлопнула. Крестик-то дорогой, не одну тысячу рублей стоит.

— А пистолет она всегда носит, вместо помады, да? — ревниво спросил Кашин.

— А почему бы нет? Я многих девчонок знаю, которые с газовыми ходят. А могли бы боевой достать, так и боевой бы носили. И насчет нервов — тоже вопрос. Наверное, на нее кровь попала, поэтому в душ пошла. Ну, еще отпечатки пальцев с бутылки и со стакана стерла — догадалась. Но все равно, очень нервничала и торопилась, когда крестик искала, даже лифчик забыла за шторой. А если бы была, как ты говоришь, ушлая, то и глушитель бы прихватила, и дверь входную бы заперла, а не оставляла открытой. Ломать дверь из-за анонимного звонка никто бы не стал.

— Понятно… Ну, а ты, Цветков?

Поднялся Цветков, сохраняя обиженное выражение лица.

— Во-первых, неизвестно, мужчина здесь был или женщина, — пробубнил он, глядя в сторону. — А во-вторых, Кашин правильно сказал, что убийца — человек без нервов. У нее… или у него, наверное, не меньше получаса ушло, чтобы в душ сходить, в шкафу пошарить и отпечатки стереть. А ведь выстрел, наверняка, половина подъезда слышала, только не признаются. И участковый мог не через сорок минут после звонка прийти, а через десять. — Он повернулся к товарищу. — А ты говоришь: нервничала.

— А может, она в соседней квартире живет, — уперся Марченко. — Прикинула, что успеет выскочить. Так ведь, Роман Владимирович?

Роман покачал головой.

— Возможно, возможно… Хладнокровие преступника очевидно — тут я с Цветковым и Кашиным полностью согласен, еще раз повторяю. Потрясающее хладнокровие, я бы сказал. А насчет соседней квартиры — идея неплохая. Вот и займешься выяснением, тем более, что опыт общения через закрытые двери у тебя уже есть. Пол убийцы окончательно определит экспертиза, но, по-моему, очевидно, что здесь была женщина… Что еще? Паспортные данные убитого вы уже видели, вот что сообщили дополнительно. В Питере живет пять с лишним лет, работает в довольно сомнительной фирме. Все это в прошедшем времени, естественно… Зарабатывал хорошо — в прошлом году купил однокомнатную квартиру, вот эту самую. Не судим, не привлекался, связи с криминальным миром соответственно рода деятельности, то есть, на низшем уровне. Но все равно, мог узнать что-то лишнее или что-то не так сделать, или что-то утаить. Фирма поставляет комплектующие к кварцевым часам в Европу. Официально: то ли брокерская, то ли дилерская, дистрибьютерская — черт их разберет! Попутно занимается контрабандой драгоценных камней и металлов. Надежная «крыша». Кроме того, убийство могло быть совершено на почве личной неприязни, ссоры, например, из-за пропажи того же крестика. Ограбление отпадает — это тоже очевидно. Ни деньги, ни ценности преступника не интересовали. Возможно, экспертиза выявит какие-то дополнительные детали. Вот, пока и все. Считаю, что мы сегодня поработали неплохо.

— А крестик-то! — воскликнул Кашин. — Что же вы про крестик ничего не сказали?

— Да, крестик… Спасибо, что напомнил. — Роман Владимирович снова подошел к телефону, снял трубку и стал набирать номер. — Здравствуйте… Марина? Это я — Роман. Борисыча позови, пожалуйста… Боря? Ты что, жуешь? Нет? Ну, брат, повезло тебе сегодня — вовремя сбежал. Мы только заканчиваем… А ты с пельменями заканчиваешь? Здорово! Значит, жуешь все-таки? А у меня тут, похоже, умышленное со странностями… Да, странных моментов очень много. Вот еще крестик золотой нашли… Что? — Роман покосился на стажеров и хмыкнул: — Да, Джульетта нашла. Я-то в этих ювелирных делах не очень, сам знаешь, но сразу видно: не такой крестик, как сейчас делают, чтобы можно было на авианосце вместо якоря использовать. Тонкая работа — чувствуется рука мастера. Ты завтра никуда из города не убежишь?… Ну, так я подъеду с утра — покажу, ладно? Полюбуешься, поразмышляешь, к кому обратиться, да?… Ну, отлично, давай, до завтра.

— Ну, вот, — обиженно протянул Кашин. — У нас под носом целая куча странных моментов, а вы ничего не говорите.

— Так вы их сами заметили и даже обрисовали, — усмехнулся Роман. — Если дама так разъярилась из-за пропажи крестика, то зачем стрелять, будоражить соседей, а потом долго искать, уничтожать следы своего пребывания и, в результате, все равно не найти? Раз уж она такая боевая, то могла бы припугнуть с помощью того же пистолета, оглушить, связать, а потом уже спокойно, не торопясь, искать, если не сознается. А коли уж выстрелила, надо бежать, уносить ноги, а не в душе отмываться. Или совсем уже перестали бояться милицию, а?

— Может, она под наркотой была, потому и храбрая, и пострелять захотелось, — предположил Цветков.

— Может быть, может быть…

Роман направился к окну, наклонился и провел рукой по переплетению бахромы, в которой Джульетта нашла запутавшийся крестик, заглянул за штору, выпрямился и посмотрел в окно.

— Ага, вот и транспорт за Геннадием Анатольевичем прибыл. Так что, завершаем дискуссию, и — по домам! Хватит на сегодня — завтра снова солнце взойдет.

Ну, наконец-то! Я радостно вскочила на ноги, но, взглянув на повеселевших курсантов, снова села и замерла, ничем не выдавая своих эмоций. Воспитанная служебная собака должна быть терпеливой и выдержанной. Особенно, в присутствии молодняка.

— Джульетта, а что это у тебя хвост ходуном ходит? — ехидно поинтересовался Ромка. — Решила всю пыль из ковра выбить? Смотри, пол проломишь от счастья.

Очень смешно… Проклятый хвост!

***

Ромка довез практикантов до метро, а один из них, по кличке Кашин, ехал с нами почти до дома. Он приставал ко мне всю дорогу с дурацкими вопросами, вроде: «Нет, Джульетта, скажи, ну как ты нашла?», или «Нет, Джульетта, почему ты сразу к окну подошла?», и сам себе отвечал: «Молчишь? Умная у вас собака, Роман Владимирович!».

Я-то молчу. А вот встречаются же такие люди, которые молчать совершенно не могут! Как, впрочем, и многие собаки. Поэтому я хотела, чтобы он поскорее вышел. Я бы даже сама ему дверь открыла — я умею! Не потому, что мне жалко, что он в нашей машине едет (хотя немножко жалко, конечно), а потому, что мы с Ромкой любим помолчать. Ромка молчит и думает о работе, о Супруге, а я молчу и думаю о нем. Иногда он тоже думает обо мне, и я вся таю от счастья, а предатель-хвост начинает хлестать по сиденью. Ромка знает, что я всегда думаю о нем, а я знаю, о чем он думает, поэтому связывающий нас невидимый поводок никогда не разрывается.

— Нет, Джульетта, скажи, ты этот крестик сначала унюхала или увидела?

Надо же, какой глупый — даже гавкнуть на него стыдно! Я его почувствовала! Сначала почувствовала, потом, когда тронула штору, услышала, потом нащупала. Разве тебе объяснишь, сосунок, как звучит дрожащий кусочек металла, запутавшийся в колыхании ниток?

— Молчит… Умная у вас собака, товарищ майор. Умная и красивая.

Ромке тоже хочется на него гавкнуть, и он тоже думает о крестике. Он сомневается, и сомневается совершенно правильно. Я-то сразу все поняла и очень хотела бы ему помочь, подсказать, но не смогу. За редким исключением мои мысли Ромка не понимает — их надо объяснять человеческими словами, а тут я бессильна. Этот барьер мне никогда не преодолеть. Может быть, поэтому Ромка любит Супругу больше, чем меня…

*** *** ***

— Роман, возьми трубку! И закрой дверь в комнату — у меня фильм!

Роман торопливо поставил чашку на стол, поднялся, переступил через лежавшую у ног Джульетту и направился в прихожую. Остановившись у двери в комнату, он взглянул на прямую спину и приподнятые плечи жены, выражавшие крайнее раздражение, взялся за ручку и потянул дверь на себя.

— Долго он будет трезвонить?!

— Сейчас, Людаша, уже беру.

Люда ждала их с ужином к шести, но они приехали в девятом часу, за что и получили остывшие макароны по-флотски одному и остывшую пшенную кашу с овощами — другой. Холодный ужин без свечей, щедро приправленный струящимся из комнаты ледяным презрением хозяйки. Роман не очень любил макароны по-флотски, а Джульетта пшенную кашу просто терпеть не могла, но они, виновато поглядывая друг на друга, съели все до последней крупинки. Конечно, надо было позвонить и предупредить о задержке, но Роман знал, что Люда начнет кричать и ругаться, как обычно, а у этих новых телефонов такие сильные мембраны, что ее крики разносились бы по всей квартире. А практиканты бы прятали глаза и делали вид, что ничего не слышат… Да если бы и позвонил, результат, скорее всего, был бы тот же: холодные макароны и ледяное презрение. Эх, Люда, Люда-Людочка…

Роман снял трубку и, ободряюще подмигнув все понимающим глазам Джульетты, уселся на тумбочку.

— Алло?

— Это Роман Владимирович? — донесся приглушенный женский голос.

— Да.

— Здравствуйте, Роман Владимирович. Не пытайтесь узнать во мне одну из ваших подружек — мы с вами незнакомы. Но могли бы познакомиться.

Роман нерешительно покосился на закрытую дверь в комнату. Только знакомств ему сейчас и не хватало. И еще он сразу подумал о крестике.

— Я уже представился — теперь ваша очередь, — сухо произнес он.

— Не все сразу, Роман Владимирович. Для начала позвольте поздравить вас с находкой, гражданин начальник.

Женщина пыталась говорить лениво и снисходительно, растягивая слова, но опытным ухом опера Роман уловил скрытое волнение в ее голосе.

— У меня каждый день много находок. Если вы хотите продолжать разговор, пожалуйста, выражайтесь определеннее.

— Не все сразу и не так неприязненно, — усмехнулась женщина. — Я могу вам помочь. Раскроете «глухарь» — так ведь это у вас называется? «Глухарь» недели! Представляете такой заголовок в газете?

— Глухари — на токовище. А у нас дела. Я уже попросил вас говорить определеннее. Вы ведь звоните мне не только для того, чтобы поздравить?

— Не только. Квартира, в которой вы побывали вечером, кое-кого интересует и находится на прослушке. Например, я знаю, что вы нашли сегодня золотой крестик очень изящной работы. Не интересно? А еще я знаю… — Незнакомка выдержала паузу и закончила: — … кому принадлежит эта вещичка. Ну, как? Я выразилась достаточно определенно?

Роман снова взглянул на Джульетту. Она подняла голову и настороженно навострила уши, отражая его собственное состояние.

— Достаточно… А как вы нашли меня?

И снова короткий смешок.

— А сколько времени бы вам понадобилось, чтобы найти старшего опергруппы, вызванной по определенному адресу? Пятнадцать минут? Полчаса? Вот и мне — не больше.

— Понятно. Так, я вас слушаю.

— Эх, мужчины! Все бы вам поскорее закончить и отвязаться. Я-то надеялась — вы назначите мне свидание. Я не буду никого называть по телефону. Кроме того, я должна увидеть этот крестик. Ну, скажем, я уверена только на девяносто процентов. После того, как увижу крестик, буду уверена на все сто.

— Откуда вы знаете, что он у меня?

— Я много про вас знаю. Например, что с места происшествия вы поехали не в отделение, а прямо домой. Вряд ли вы доверили улику тем юнцам, которые поочередно выходили из вашей машины. А что, двадцать лет назад «Жигули» делали повышенной вместимости?

Роман пропустил укол насчет «Жигулей» мимо ушей. Гораздо больше ему не понравилось, что его «проводили» прямо до дома.

— Хорошо. — Он тяжело вздохнул. — Время и выбор места, насколько я понимаю, за вами?

— Не вздыхайте так жалобно! Я не заставлю вас тащиться в другой конец города. Мы встретимся совсем рядом с вами, в сквере за универсамом. Там еще рядом спортивный магазин, кажется. В двух остановках от вашего дома, правильно?

— Да, правильно.

— Выходите прямо сейчас, а в сквере сядьте на скамейку, поближе к тротуару. Я сама к вам подойду. Ну, и вряд ли нужно вам напоминать, Роман Владимирович, что на свидании третий — лишний. Не стоит вызывать подкрепление и ловить доверившуюся вам слабую женщину. Иначе, у нас с вами ничего не получится. Вы согласны?

— Да, я приду. Скажите, а на какое вознаграждение вы рассчитываете?

— А вы до сих пор не поняли? На вас, разумеется. Не на моральный облик, а на профессиональные качества. Все еще непонятно? Тогда просто одевайтесь и выходите.

На этом разговор завершился. Женщина повесила трубку.

Роман взглянул на часы. Без десяти минут девять. Коли уж подвернулся такой шанс, надо идти. Выяснять про крестик и поставить большой крест на возможности сегодняшнего примирения с женой.

Немного поразмыслив, он стал набирать номер.

— Алло? Боря? Да, это я… Я завтра не приеду… Да нет, все нормально. Наверное, сегодня все выяснится. Похоже, одна дама горит желанием подругу продать. Ну, мне так показалось. Через пятнадцать минут встречаемся. Так что, отдыхай, набирайся сил перед новой трудовой неделей… Завидую, конечно. А мне еще отчет писать. Ладно… Давай…

Роман положил трубку на аппарат и решительно соскочил с тумбочки.

— Джульетта, пойдем, прогуляемся.

Джульетта бросила вопросительный взгляд на дверь в комнату, но обрадовалась, завиляла хвостом, полезла в ящик доставать поводок и ошейник.

— Подожди, — сказал Роман, шаря рукой по верхней полке, — мы другой наденем.

Этот ошейник подарил ему Слава — то ли шурин, то ли племянник, в общем, муж одной из многочисленных родственниц жены. Вернее, подарил Джульетте, но день рождения был у Романа. Красивый самодельный ошейник из толстой кожи с мягкой подкладкой. А так как Слава любил мастерить всякие хитроумные вещи, Роман принял подарок и внимательно осмотрел его со всех сторон. И нашел с внутренней стороны маленький клапан на липучке, за которым скрывался потайной кармашек. В кармашке лежал металлический браслет для часов.

Слава слегка огорчился, так как хотел немножко именинника помурыжить, поострить насчет ошейника, как символа семейных уз, и только потом показать настоящий подарок. Но виду не подал и сказал то, что обычно говорят в таких случаях:

— Вот, будет куда заначку от жены прятать.

Не бог весть какая шутка, так ведь и Славка — не Жванецкий. А заначек у Романа не только от жены, но и для жены никогда не было по причине мизерной зарплаты. Но, тем не менее, Люда сорвалась из-за стола и бросилась в коридор одеваться.

Пока она надевала сапоги, свитер и теплый плащ, Роман стоял рядом и сдавленно уговаривал ее остаться. Потом подошла Зина — Славина жена, а потерянный именинник вернулся в комнату к такому же растерянному гостю.

Зине повлиять на родственницу тоже не удалось и, предчувствуя неизбежное поражение, она крикнула в сердцах:

— Ох, и стерва же ты, Людка! — и следом захлопнулась входная дверь…

Роман тряхнул головой, отгоняя невеселые воспоминания, достал из внутреннего кармана пиджака упакованный в целлофан крестик и засунул его в потайной кармашек ошейника. Надев ошейник на Джульетту, он заглянул в комнату.

— Людаша, мы с Джульеттой сходим, прогуляемся? Мне по делу нужно, — сказал он каким-то ломким, не своим голосом.

— Идите, куда хотите! — напряженно-звеняще ответила жена. — Я завтра утром поеду к маме.

Роман почувствовал тяжесть в правой руке и обернулся. Джульетта держала в зубах поводок и тянула его к выходу.

Он отпустил поводок, вошел в комнату и плотно затворил за собой дверь.

3

Надо было просто уйти. Я тянула, просила, умоляла, но он не понял.

Я его тоже не всегда понимаю. Вот, например, когда Ромка поджимает свой воображаемый хвост и идет к Супруге, он всегда затворяет за собой дверь. Конечно, он не хочет, чтобы я слышала, как Супруга на него кричит, но как я могу не слышать, если ее слышно даже на улице. И Ромка знает, что я все слышу, потому что потом смотрит на меня виноватыми глазами побитой собаки. Но дверь все-таки закрывает.

Наверное, это у него какой-то условный рефлекс. А может быть, он боится, что я ее укушу? Но я никогда этого не сделаю, потому что Супруга — Ромкина, а значит — наша общая, и она три раза в день кормит меня невкусной полезной пищей. Только однажды, когда Супруга до того разошлась, что ударила Ромку… Ни за что ударила — у нее, видите ли, нервы! В общем, я ей сказала. Негромко сказала, что у меня тоже нервы, и Супруга поняла даже через дверь. Она сразу перестала ругаться и долго не выходила из комнаты, но потом все равно уехала к Маме. Ромка со мной весь вечер не разговаривал и ночью долго не спал — я слышала, как он ворочался в постели. А я лежала в коридоре в обнимку с его ботинком и тихонечко плакала от обиды, от несправедливости и оттого, что нам досталась такая неудачная Супруга.

С другой стороны, бывают Супруги гораздо хуже. Некоторые из них даже заводят в доме кошек. А Ромкина — нет. То, что она не любит кошек — это понятно. Как можно любить эти презренные и развратные существа, появившиеся в Природе по чьей-то преступной халатности? Но Супруга и Ромку не любит, хотя иногда думает, что любит. И не любит делать вкусную еду. Она любит делать Ромке больно и уезжать к Маме на несколько дней. А пару раз, когда она возвращалась от Мамы, от нее почему-то пахло не Мамой, а алкоголем и незнакомым мужчиной.

А еще Ромкина Супруга любит мыть посуду. Особенно, когда Ромки нет дома. Она моет посуду очень долго, как будто еда от этого станет вкуснее. И при этом много думает. О себе, о Ромке, о Смысле Жизни. Я не понимаю, что это за Смысл, потому что Ромка о нем никогда не думает, а мысли Супруги порхают, как бабочки, и за ними очень трудно уследить.

Иногда она думает о детеныше. Она думает, что в нашем доме стало бы теплее, и, может быть, наладилось бы с Ромкой. У меня тоже становится тепло в груди от ее мыслей, но потом она начинает думать о том, что детеныша им не вырастить, потому что Ромка ни на что не годен, и мне это не нравится. Что он не сможет обеспечить им будущее, что в однокомнатной квартире нет места для детской кроватки, и вообще, все ужасно дорого, а потом еще и школа, так что, ничего уже не склеишь, и надо разводиться и уходить к Маме, потому что в такой жизни нет никакого Смысла, зачем же тянуть эту лямку, ведь можно еще встретить нормального и обеспеченного мужчину, с хорошей машиной, а не развалюхой, который по вечерам и по выходным сидел бы дома…

Я лежу и смотрю на ее поникшую спину, на двигающиеся над раковиной плечи и руки, и уже ничего не понимаю, и мне очень хочется сказать ей: «Перестань, Супруга! Перестань гоняться за всеми мыслями сразу! Постарайся поймать одну — например, вон ту, теплую мысль про детеныша и додумай ее до конца! И пойми, наконец, что мысли, как и запахи, не исчезают бесследно — они впитываются в пол и потолок, в стены и мебель и остаются в нашем доме. А плохие мысли, словно вредные маленькие насекомые, забиваются под шерсть и пьют твою кровь, и заставляют тебя все время чесаться».

А Супруга стоит, склонившись над раковиной, трет все ту же тарелку и роняет в нее слезы. Ее мысли все быстрее и быстрее разбегаются в разные стороны, и она никак не может их собрать. И оттого, что она такая глупая и несуразная, и от несуразности своей несчастная, я тоже начинаю тихонько поскуливать. Тогда Супруга бросает тарелку в раковину, подходит к холодильнику, достает из него неполезную, но очень вкусную сосиску, садится на корточки, крошит сосиску на пол мокрыми пальцами и громко плачет, приговаривая:

— А ты-то чего разнылась? Дура ты, дура…

Вот, и пойми ее после этого! У меня-то, как раз, все мысли на своих местах. И если мне очень хочется вкусную сосиску или кусок холодной котлеты, я прихожу на кухню и смотрю, как Супруга моет посуду, и негромко ее жалею. Не только из-за котлеты — когда она плачет, мне ее, действительно, жалко…

***

Ромка быстро идет по улице нервными широкими шагами. Я, как обычно, семеню на полкорпуса впереди слева. Не потому, что нас так выдрессировали, а потому, что так удобно. Я прикрываю его слева, вижу, что впереди, и слышу, что сзади, и если понадобится развернуться и отразить нападение врага, у меня на это уйдет не больше, чем полсекунды. Справа — свободная Ромкина рука, готовая выхватить пистолет, да и сама по себе человеческая рука, если правильно ее использовать — мощное оружие, ничуть не хуже клыков.

Я — сильная и умная. Даже люди это замечают. И еще мне очень стыдно. Хотя никто, кроме Ромки, не видел, как каких-то пять минут назад, поджав хвост и согнув передние ноги так, что брюхо касалось пола, я проползла мимо открытого окна в подъезде.

Я прислушиваюсь к Ромкиному дыханию, поворачиваю голову и виновато заглядываю ему в глаза. Я — не трусиха, Ромка, ты же знаешь. Может быть, когда мы будем возвращаться, я соберусь с духом и пройду мимо этого проклятого окна… Нет, лучше не сегодня… В следующий раз…

Я тогда была еще совсем маленькой. Месяца четыре, не больше. Тихим летним вечером мы с Ромкой водили гулять Супругу. Ромка с Супругой неспешно прогуливались по асфальтовым дорожкам, я лохматым клубком путалась у них под ногами, усиленно изображая взрослую служебную собаку. Все шло хорошо, и даже у Супруги было хорошее настроение. Ее веселило, когда я тявкала на больших собак, и я тявкала, потому что Супругу это веселило.

У подъезда мы встретили Соседа. От Соседа плохо пахло алкоголем, и ему очень хотелось поговорить. Он ухватил Ромку за рукав и, не помня себя от уважения, принялся ему что-то рассказывать.

Я почувствовала, как у Супруги стало стремительно портиться настроение. Ромка тоже почувствовал, но вырываться и обижать Соседа ему не хотелось. Тогда я сама сказала Соседу, чтоб отстал. Тонко и визгливо пригрозила, что разорву на мелкие соседские кусочки, и даже тяпнула за ботинок, но Сосед не поверил. Он только весело засмеялся и продолжал говорить.

Супруга отпустила Ромкину руку и быстро пошла в подъезд. Ромка растерянно посмотрел на меня, и я кинулась следом за Супругой. Видишь, Супруга, если я здесь, то и Ромка скоро подойдет. Мы не оставляем тебя одну — тебе вовсе незачем нервничать и портить нам с Ромкой такой хороший вечер.

Низкое, на уровне пола окно на лестничной площадке между третьим и четвертым этажом было открыто. На подоконнике сидели голуби. Я знала, что Супруга не любит, когда птицы садятся на подоконник, и мне так хотелось ей услужить.

Я залаяла и бросилась вперед. Шумно захлопали крылья, испуганно вскрикнула Супруга. Там еще что-то было разлито, у окна. Я не смогла остановиться. Когти прочертили полосы по ржавому железу, и я полетела вниз.

Я упала прямо Ромке в руки. Он услышал крик, оттолкнул Соседа и успел меня поймать. Но то мгновение, тот ужас пустоты и высоты я не могу забыть до сих пор, как ни стараюсь.

Сосед все-таки обиделся. Зато Супруга — нет. Она, конечно, немного нас поругала — так, для порядка, а потом дала мне кусок сосиски. Вроде бы, все обошлось. Но с тех пор, когда я вижу это открытое окно в подъезде, у меня сами собой подгибаются колени и хвост заворачивается под брюхо.

Обычно Ромка идет вперед и закрывает створку. Но сегодня он об этом не подумал. И сейчас он не думает ни обо мне, ни даже о той непонятной женщине, с которой мы собираемся встретиться.

Я не понимаю, как можно разговаривать с телефоном. У телефона нет запаха, нет голоса, нет мыслей. Ромка как-то давал мне послушать трубку, но я ничего так и не услышала, кроме неприятных щелчков и бульканья. Я, конечно, догадываюсь, что где-то в другом месте сидит человек и тоже разговаривает с телефоном, и иногда знаю — кто он, потому что Ромка все время повторяет знакомое имя. Но что кроется у этого человека в голове, говорит он правду или лжет — не разобрать. Приходится лишь строить смутные догадки по Ромкиным интонациям.

Вот и в этот раз я почему-то подумала, что в другом месте с Ромкиным телефоном разговаривала женщина. От нее не исходило угрозы, и Ромка даже немного обрадовался. Но все-таки разговор получился неприятным, потому что она звала Ромку куда-то идти, а Ромка и хотел идти, и боялся гнева Супруги.

Потом он решился и спрятал в мой ошейник маленький крестик. Значит, какие-то опасения у него есть. Небольшие, но требующие дополнительных мер предосторожности.

Я надеялась, что Ромка мне все объяснит по дороге, как обычно. На что обратить внимание и чего опасаться. Но он совсем забыл обо мне и о предстоящей встрече. Его мысли скрежещут, они угрюмы и тяжелы, как поросшие мхом камни. Ничего, я иду на полкорпуса впереди и, в случае чего, прикрою его и справа.

***

Ромка наклонился и отстегнул поводок.

— Иди, разомнись. Вон, как раз твой приятель стоит, дожидается. — Он огорченно похлопал себя по карманам. — А мы ему сегодня даже сухаря не принесли.

Не принесли. Это плохо. А приятель и без сухаря рад-радешенек. Стоит себе, хвостом по воздуху молотит, даже приседает от нетерпения, но сам не подходит — проявляет собачью деликатность.

Я пошла к нему навстречу.

«Привет, Джульетта. Прекрасно выглядишь. Наверное, поела недавно?»

«Привет, Вермут. И ты выглядишь… как бы это… неплохо. Только опять похудел… ну… совсем немножко. Ты один или с Пётрыванычем?»

«С Пётрыванычем. Вон, на скамейке сидит». — Вермут оглянулся на небольшую компанию людей, расположившихся неподалеку, втянул ноздрями воздух и закрутил в калач хвост. — «Плавленым сыром закусывают».

«Да, плавленый сыр — это вкусно. И пахнет просто здорово!».

«Ужасно вкусно, Джульетта! Я пробовал! Как-то еще в прошлом году Пётрываныч у подъезда с мужиками выпивал, так я не утерпел и стянул у них с газеты кусочек. Неделю домой не возвращался — боялся, что Пётрываныч дубасить будет. Потом не выдержал — соскучился и прибежал. А Пётрываныч, знаешь, как обрадовался, что я вернулся, даже искренне-мутную слезу пустил! И я обрадовался, что он тоже соскучился, да так обрадовался, что описался». — Вермут пару раз стыдливо вильнул хвостом, опустил голову и виновато пояснил: — «Обрадовался очень».

Я снисходительно кивнула.

«Со всяким может случиться. Особенно, по молодости».

«Вот тут-то Пётрываныч меня и отдубасил! Слушай, Джульетта, а у твоего Ромки лишнего сухарика-то нет, что ли?»

«Нет». — Я отвела взгляд в сторону. — «Тебя что-то долго не было видно, Вермут. Мы и не думали, что сегодня встретим. А то бы обязательно принесли».

«Да ладно, я так. Если мужики еще на бутылку наскребут, я успею на помойку сбегать. Мы с Пётрыванычем сегодня мимо шли — там очень интересно пахло».

«А где ты два дня пропадал, Вермут?»

«Это не я пропадал, а Пётрываныч. Загулял где-то. Я-то в коридоре у двери сидел, прислушивался. А соседский мальчишка опять стоял под дверью и кричал: «гав-гав», и еще: «хрю-хрю». Ты не знаешь, зачем люди кричат под дверью: «гав-гав» и «хрю-хрю», Джульетта?»

«Не знаю. Может, он из Прибалтики? Есть тут недалеко такая местность. Мы с Ромкой как-то по делу ездили, так нас через границу не пустили. Думают они так же, как и наши, а звуки издают совсем другие. А о чем тот мальчишка думал?»

«Да, в общем-то, ни о чем. Хотел, чтобы я залаял. Но я не стал, потому что соседи жалуются, а Пётрываныч меня потом дополнительно дубасит. Ну вот, Пётрываныч вчера вечером вернулся, только пожрать ничего не принес. Зато мне в консервную банку вина налил. Я не стал. Не люблю я это дело — ты же знаешь, тем более, на пустой желудок. Но все равно приятно, что поделился. А потом беседовал со мной весь вечер. Рассказывал, как много лет назад летал бомбить берлин, пекин и вашингтон и за каждый полет получал по дважды герою. И еще, как спасал брежнева из горящего танка, горбачева из горящего комбайна и ельцина из горящего вытрезвителя. А потом в него влюбилась известная певица, хотя Пётрываныч был тогда уже совсем не мальчик, но партия им пожениться не разрешила. Поэтому и стал пить Пётрываныч горькую…»

Я энергично потрясла головой.

«Подожди, подожди… Ничего не понимаю! Бред какой-то!»

«Это я тебе его слова передаю так неразборчиво, Джульетта. Я и сам ничего не понял, потому что за словами не чувствовал ни мыслей, ни воспоминаний. Мне только показалось, что Пётрываныч хочет присвоить себе чей-то чужой Смысл Жизни. Ну, вроде, как я тогда чужой кусочек сыра присвоил… Потом у Пётрываныча в бутылке закончилось, и я на всякий случай под кровать спрятался. А он не растерялся — из моей банки допил. То ли запомнил, то ли по запаху нашел. А перед тем, как спать завалиться, все-таки меня тоже нашел, из-под кровати вытащил и крепко отдубасил».

Я вздохнула и оглянулась на Ромку. Он ходил взад-вперед у скамейки, погруженный в свои невеселые мысли.

«Странный он какой-то — твой Пётрываныч».

«Нет, Джульетта, ты так не думай, а то мы поссоримся. Мой Пётрываныч — замечательный человек. Наверное, даже лучший человек на свете. Слышишь, как его вон те мужики уважают? И он их уважает. Только никто его, кроме меня, не понимает».

Ну, и пожалуйста, лучший — так лучший. Не стоит обижать хорошего парня Вермута из-за такой непонятной и никчемной ерунды, как Пётрываныч.

Но не удержалась и спросила:

«Как ты думаешь, Вермут, зачем он тебя дубасит? В этом тоже есть Смысл?»

«А как же! Ты знаешь, у него иногда бывает очень тяжело на душе, Джульетта. Особенно, когда вино заканчивается. Вот он меня отдубасит — ему вроде как и легче, как будто опять выпил. А Смысл в том, что больше ему дубасить некого. Один он на всем белом свете, и кроме меня никому мой Пётрываныч не нужен, даже кошкам. Ведь до меня у него кошка жила. Так ушла! Сама ушла, представляешь?»

Я брезгливо поморщилась.

«Ну, вот, еще и про кошек! Давай, поговорим о чем-нибудь приятном».

«О приятном? С удовольствием! Давай, поговорим о тебе, Джульетта».

«Обо мне? Давай».

«Ты такая красивая сегодня, Джульетта».

«Я всегда красивая. Даже люди замечают… Эй-эй, Вермут, только не надо делать эту задумчиво-тупую морду и забираться на меня, как на табуретку! Прекрати сейчас же, кому сказала! Убери свои грязные лапы, придурок!»

Вдруг я почувствовала, как волосы на шее и на лопатках встали дыбом. Сначала почувствовала, а потом услышала пронзительный, режущий уши визг тормозов, несущийся со стороны дороги. Я вывернулась из-под Вермута, отшвырнула его в сторону и в следующую секунду уже стрелой летела к скамейке, изо всех сил отталкиваясь от земли. Все вокруг замедлилось, почти что остановилось, и только я неслась со всех ног к Ромке, но расстояние между ним и мной стало упругим, резиновым и почти не сокращалось.

К тротуару медленно-медленно-медленно приближалась машина…

***

Уловив боковым зрением свернувший из второго ряда к обочине автомобиль, Роман встрепенулся, освобождаясь от тяжелых мыслей, и оглянулся через плечо на дорогу.

Резко затормозив, кирпично-красные «Жигули» приткнулись к тротуару как раз напротив одинокой скамейки, у которой звонившая женщина назначила встречу. Боковое стекло, в котором отразилась вечерняя заря, выплеснувшаяся из-за изломанного высотками горизонта, поползло вниз, показались лицо и рука, сжимающая пистолет. Роман отшатнулся назад, разворачиваясь, бросил руку под полу пиджака и понял, что не успевает.

Загрохотали выстрелы. Пули ударили в бок и в спину. Так и не закончив разворот, Роман царапнул ногтями по рукоятке «Макарова» и осел на колени. Потом черная заря взметнулась в зенит, он прижался щекой к теплому пыльному асфальту и увидел Джульетту. Она бежала прямо на него, чуть приоткрыв пасть, из которой вместе с воздухом вырывались еле слышные тонкие всхлипы.

«Джульетта, назад! Назад! Нельзя!» — прошептал он. Или не прошептал, только подумал.

И она, как всегда, поняла его без слов, подошла и послушно легла рядом. Он обнял ее одной рукой и прижал к груди. Но ей почему-то было неудобно, она пыталась вырваться, а он не хотел ее отпускать…

***

Я мчалась, неслась, летела и судорожно всхлипывала на бегу от ужаса, понимая, что не успеваю. А Ромка медленно, очень медленно разворачивался, тянулся рукой к пистолету под пиджаком и медленно падал на пыльный асфальт, и пули продолжали терзать его тело.

Словно огромная гибкая палка хлестнула меня по ногам. Я споткнулась, кубарем покатилась по траве, по асфальту и уткнулась носом Ромке в бок. Я попыталась вскочить и перепрыгнуть через него, но он обхватил меня за шею и крепко прижал к себе. Я хрипела и извивалась, стараясь вырваться. Я чувствовала знакомый запах крови — на этот раз Ромкиной крови, я чувствовала, как слабеет его рука. Я знала, что причиняю ему боль, но мне нужно было перебраться через Ромку, чтобы оказаться между ним и стреляющей машиной.

От машины дохнуло противным запахом разогретого масла и человеческого пота. Что-то больно ударило в голову, в глазах вспыхнули и погасли яркие круги, сразу ослабли ноги и мысли. Я перестала сопротивляться. Да и зачем сопротивляться, если мы снова, как и три с половиной года назад, вместе лежим в постели, и Ромка прижимает меня к себе, согревая теплом своего тела. Большой, сильный мужчина и маленький, глупый, перепуганный щенок…

Я благодарно лизнула его в губы и закрыла глаза.

«Мы крепко обнимемся и будем спать, Ромка. Целую ночь, пока не вернется Супруга и не закатит нам очередной скандал…»

Уже проваливаясь в вязкую черную пустоту, я вдруг почувствовала, что Ромка уходит. Совсем непонятно: я лежу на его руке, я знаю, что он рядом, и в то же время он встает и уходит куда-то, молча, не говоря ни слова. А мой поводок так и валяется на земле…

«Разве ты не берешь меня с собой, Ромка? Тогда возвращайся скорее…»

4

Смутно, издалека я услышала знакомый голос и вынырнула из тяжелой дремоты. Открыла глаза. Открывать глаза было почему-то больно, но необходимо. Меня окружали другие запахи и другие звуки, совсем не такие, среди которых я привыкла просыпаться.

Я осторожно повела головой по сторонам. Я лежала на деревянном полу в пустой комнатке, рядом миска с водой, но не моя миска. Дверь закрыта, из-за нее раздаются голоса. Очень хочется пить, а о еде даже вспоминать противно. И еще очень хочется спать и ни о чем не думать. Но думать надо. Где Ромка? И где я? Я, у которой даже во сне все под контролем! Почему я не знаю, как здесь оказалась?

Заскрипела, открываясь, деревянная дверь. Невыносимый, протяжный скрип, от которого голова втягивается в плечи, и хвост подгибается под брюхо. Визгливый, как будто большим резиновым колесом быстро проводят по асфальту.

Шерсть встала дыбом на спине, и ледяные челюсти ужаса вонзились в сердце.

ГДЕ РОМКА?!

Я вскочила на ноги. Комната поехала ходуном. Острая боль пронзила переднюю ногу, ударила под лопатку и в голову. Я качнулась и медленно завалилась набок.

По вибрирующему деревянному полу затопали шаги.

— Джульетка! Джульетка! Лежи, не вставай, милая.

Это — Боря. Ромкин друг и наш сослуживец. Боря, который после каждого выезда повторял, что меня нужно сделать начальником над всеми экспертами-криминалистами. Ему почему-то казалось, что это очень смешно.

Рядом с ним человек, который пахнет, как Доктор. Он наклоняется, заглядывает мне в глаза, осторожно прикасается к голове и щупает лапу. Он думает, что у меня все будет хорошо.

— Надо же, какая вымахала! Вы бы видели ее одномесячную. Маленькая, худая, к мамке пробиться не может, ползает по полу и пищит. Как мышка-норушка.

Доктор подмигнул мне и снова повернулся к Боре.

— Все будет хорошо. Восстановится собачка. Ранения касательные, кости целы. Много крови потеряла, много снотворного пришлось ей влить, но это — вопрос нескольких дней. А потом…

Он осекся и замолчал. Он не знал, что — потом.

И Боря не знал, поэтому виновато отвел глаза, опустился на корточки, погладил меня по плечу, и пододвинул миску.

— Попей, Джульетка.

Я ткнулась носом в воду. Вода была теплая и невкусная, но я пила долго и медленно, чувствуя, как постепенно светлеет в глазах, и проясняются мысли. Потом, осторожно опираясь на здоровую лапу, села. Потом встала и, ковыляя, направилась к двери.

— Наверное, она гулять хочет? — Боря вопросительно посмотрел на Доктора.

— Вот и замечательно! Пройдитесь по территории, погуляйте. Свежий воздух еще никому не повредил. И разомнется немного, а то два дня уже лежит без движения.

От дома в обе стороны тянулись обнесенные проволочной сеткой загоны. Справа, метрах в тридцати они упирались в деревянные ворота. Боря, придерживая меня за ошейник, помог спуститься с крыльца.

— Мы не долго, — пообещал он Доктору.

Я наступала на раненую ногу все сильнее и сильнее, чтобы свыкнуться с болью. Возможно, мне придется бежать, а бегать на трех лапах я еще не научилась.

Мы дошли до ворот, и Боря повернул обратно.

— Ну, что же ты? Так ничего и не сделала?

Сейчас сделаю. Только с духом соберусь.

Я не повернула и продолжала двигаться вперед, направляясь к открытым створкам.

— Джульетта, ты куда? Стой! Ко мне, Джульетта!

Я побежала. Боря кинулся следом. Он на удивление быстро меня догнал, и я, громко и визгливо охая, припустила, что было сил, не обращая внимания на резкую боль в ноге и выскакивающее наружу сердце.

— Джульетта! Джульетта!

Я свернула с дороги в переплетение высокой травы и ржавых труб, и вскоре вросшие в землю полуразрушенные бетонные глыбы с торчащими в разные стороны железными прутами укрыли меня от погони. Я села на землю и тяжело дышала, свесив язык. Голова кружилась, лапы разъезжались в разные стороны. Выпитая вода хлынула наружу. Хотелось лечь, но ложиться нельзя. Так можно лечь и не встать.

Я, пошатываясь, пошла дальше.

Не может быть, чтобы Ромку убили! Мне только показалось, что из него уходит жизнь. А даже если и не показалось, то это еще ничего не значит. Люди придумают, как ее вернуть. Они иногда бывают очень умные, эти люди. Пусть они не умеют слушать мысли, но придумали же они пирожные с кремом и машины, на которых можно долго ехать и совсем не уставать.

Я не помнила это место — место, где я родилась, и не знала, как отсюда добраться до дома. Я просто шла к Ромке и не сомневалась, что дойду. Когда наступать на больную ногу стало совсем невмоготу, я поджала ее к груди и неуклюже запрыгала на трех. Не самый удобный, а главное, очень унизительный способ передвижения. Как не старайся, но ты не можешь скрыть свою слабость — ее видно за версту. А на слабого всегда найдется, кому напасть.

На безлюдной автобусной остановке меня окружила небольшая стая бомжей. Я прижалась спиной к бетонной стенке, а они, угрожающе рыча, сжимали кольцо. Им очень хотелось подраться — доказать самим себе, что они не зря существуют на свете.

Я вытянула вперед шею и захрипела, приподняв верхнюю губу и обнажив зубы.

«Я вас не боюсь. У меня еще хватит сил и реакции, чтобы рвануть одну глотку и вцепиться в другую. Хотите попробовать?»

Они остановились и нерешительно заворчали:

«Сейчас получишь! Нечего по нашей улице шастать!»

«Смотри, какая гладенькая! Наверное, осталась без хозяина, но мечтает к нему вернуться. Вот дура!»

«А, холопская душа! Служить-сидеть-лежать. Только зубы, как у настоящей собаки. Пошли, братва!»

«А я бы ее покусала! А я бы ее покусала!»

Маленькая кудлатая собачка пробилась вперед, но, оказавшись прямо передо мной, отскочила в сторону.

«Да ладно, оставь. Ей и так уже где-то досталось».

«Вон, смотри, по дороге какой-то приличный чувак бежит!».

Стая залилась истерическим лаем и бросилась прочь.

К утру я вышла к знакомому мосту над небольшим ручьем с заросшими травой берегами. Мы пару раз гуляли здесь с Ромкой. Я хотела спуститься вниз, но не смогла. На переднюю лапу не наступить, да и остальные одеревенели — я их почти не чувствовала. Можно, конечно, лечь на живот и сползти по мокрой траве к ручью, но как потом выбираться обратно? Ладно, попью из лужи. В ручье вода хоть и прохладная, но, наверное, такая же невкусная.

Я облизнулась шершавым языком и запрыгала дальше.

Я добралась до скверика, в котором мы были с Ромкой в последний раз, понюхала еле заметные бурые пятна у скамейки. В теплом воздухе, струящемся от нагревающегося асфальта перемешались сотни обычных городских запахов — людей, собак и впитавшегося дыма, вырвавшегося из проходящих машин. Ромкой не пахло. Если бы он лежал здесь долгое время, как те неживые люди, к которым мы с ним приезжали много-много раз, он бы оставил свой запах. Значит, его сразу же увезли, чтобы сохранить жизнь. А может быть, он уже вернулся домой?

И я побежала. На всех четырех ногах, поскуливая от боли и нетерпения. Конечно же, Ромка дома! И, наверное, волнуется, что меня до сих пор нет. Или ищет меня по всему кварталу вместо того, чтобы отдыхать. А я, нехорошая собака, где-то шляюсь в это время. За такие штучки можно и крепко отдубасить. И пусть дубасит, пусть, хоть каждый день, как Пётрываныч Вермута, только бы был дома…

Мне показалось, что я взлетела на четвертый этаж, и заскребла лапой дверь, и громко, не стесняясь, заскулила. Из-за двери доносился запах алкоголя и Супруги. Потом я услышала ее шаги.

Она распахнула дверь, заспанная, опухшая и всклокоченная и посмотрела на меня без всяких мыслей. Я проскочила между ней и косяком и кинулась в комнату. Заглянула под кровать, за занавески, побежала на кухню, вернулась в коридор и поскреблась в ванную.

— Нет его, — каким-то незнакомым, охрипшим и слабым голосом сказала Супруга. — Видишь: нет.

И при этом она подумала, что Ромки никогда уже не будет. Глупая Супруга, Ромка будет! Просто его, так же как и меня, увезли лечить к Доктору, и он скоро приедет домой. Я буду ждать его, сколько нужно.

Я легла в коридоре у двери, вытянула лапы и положила голову на пол. Супруга долго смотрела на меня сверху вниз, потом повернулась и пошла в комнату. У нее болела голова, и ей очень хотелось лечь.

Я посмотрела ей вслед и закрыла глаза… и побежала, изо всех сил побежала к скамейке, у которой неторопливо прохаживался погруженный в свои невеселые мысли Ромка…

***

— Я не могу приехать, мама! Я себя плохо чувствую! И вечером — не знаю. Надо на кладбище собираться, и собака вернулась. Куда я ее дену? Она никуда не пойдет — она его ждет. Нет, и ты не приезжай!

Супруга положила трубку, и я почувствовала, как запрыгали, заметались ее мысли. Теперь она злилась на Маму. Теперь она думала, что, если бы не Мама, у них с Ромкой все бы было хорошо. И еще она подумала…

Я рывком села, опершись на здоровую лапу и застучала хвостом по полу. Она хочет взять меня с собой к Ромке! Только не знает, дойду ли я с такой больной лапой. Собирайся скорее, Супруга! Я дойду! Я еще тебя дотащу!

Я закружилась, припадая на ногу, заюлила по коридору вокруг Супруги, всячески высказывая ей свое расположение. Я — хорошая и послушная собака, Супруга, и ничего страшного, что у меня нет поводка. Ты можешь надеть на меня намордник, не нагибайся, Супруга, сейчас я его сама достану. Только не передумай…

Мы долго ехали в одном автобусе, потом в другом, в который меня не хотели пускать, но пожалели Супругу и все-таки пустили. Она села и уставилась в окно, я забилась под ее ноги. Какая-то женщина встала рядом, спросила: «Не укусит?» Она смотрела на черный, пахнущий нафталином и немножко Мамой платок на голове Супруги и тоже очень ее жалела. Может быть, чувствовала ее тяжелые разбегающиеся мысли, хотя обычно люди чужие мысли не чувствуют и друг друга не жалеют. Гораздо чаще они жалеют собак. Но меня в этом автобусе никто не жалел, хотя и я надела намордник, который мне совсем не идет.

Я лежала на полу, придавленная сонливой усталостью, сомнениями и тяжелыми мыслями Ромкиной Супруги, разбираться в которых было трудно и страшно. Нетерпеливое возбуждение, охватившее меня дома, прошло без следа. Я уже не была так уверена, что Супруга везет меня к Ромке.

Наконец, мы приехали, и порыв ветра, прошуршавший по траве и листве деревьев, окружавших автобусную остановку, взъерошил волосы у меня на спине. Ветер принес с собой обрывки мыслей, звуков и запахов, наполненных горем, слезами и прощанием.

Я поняла, что мы приехали в Город Мертвых Людей. Я уже слышала о нем от Вермута. Он не раз бывал здесь с Пётрыванычем. Вермут сообщил мне, что в Городе Мертвых Людей есть и живые люди, которые всегда щедро делятся остатками вкусной еды с Вермутом и вином с Пётрыванычем.

Я настороженно шла за Супругой по затененной аллее, еще не веря, что она привезла меня сюда, чтобы показать мертвого Ромку. И когда она остановилась у груды недавно вскопанной земли, обложенной бумажными и пластмассовыми цветами, я удивленно склонила голову набок.

А Супруга села в стороне на каменный выступ и заплакала. И оттого, что она крепко обхватила голову руками, ее мысли не порхали, как бабочки, и не разбегались в разные стороны. Она плакала и просила прощения у Ромки, у мертвого Ромки, который находился под этой грудой земли.

Я подошла, понюхала землю, прислушалась. Зашла с другой стороны. Села. Нет, здесь не было Ромки. Его не было больше нигде.

Что-то ворочалось и распухало у меня внутри, раздувалось, распирая ребра и грудную клетку, и не в силах сдерживаться, я запрокинула голову и направила свой протяжный и безысходный крик вверх, туда, где сквозь листву деревьев синело небо…

***

Я сопровождала Супругу почти до самого дома. Я уже поняла, что она все-таки решила переночевать у Мамы, а меня оставит в квартире одну до завтра. Как только мы покинули Город Мертвых Людей, мысли Супруги снова разбежались, и что со мной делать завтра и послезавтра, она так и не придумала. Бедная Супруга…

Я перевела Супругу через дорогу, остановилась и посмотрела ей в спину. Она почувствовала мой взгляд и обернулась.

— Пойдем. Ну, что встала? Джульетта, домой! Джульетта, ко мне!

Супруга, к Маме! А я домой не пойду. Там нет Ромки. Прощай, Супруга.

— Джульетта, а ну ко мне! Джульетта, а ну-ка рядом!

Я села на асфальт и продолжала смотреть на нее. Люди, собравшиеся на остановке, тоже смотрели на Супругу и на меня и улыбались. Они считали нас обеих смешными и глупыми.

— Ну, и черт с тобой!

По лицу Супруги опять побежали слезы. Она зло махнула рукой и торопливо пошла к остановке.

Я глубоко вздохнула. Негромко, коротко и визгливо гавкнула ей вслед сквозь намордник. Мне не нужно твоей сосиски, Супруга. Просто мне тебя очень жалко.

Я осталась одна.

В те редкие дни, когда обостряются запахи и звуки, и непонятное томление охватывает тело, и тягучая боль поселяется в низу живота, мне иногда очень хотелось остаться одной. Без поводка и хозяина. Ненадолго. Чтобы никто не указывал, что делать и куда идти. Чтобы можно было одной прогуливаться по двору ленивой неспешной походкой и свысока позволять соседским псам себя обнюхивать и восхищаться: «Ах, какая ты красивая, Джульетта!» И, может быть, даже сбегать вместе с ними на помойку, от которой, действительно, иногда очень интересно пахнет, и еще куда-нибудь. И обязательно погонять кошек! А потом прибежать домой, виноватой и взволнованной от предстоящей встречи с Ромкой, расцеловать его в губы, в нос и в щеки и усесться у его ног, и ощутить его руку у себя на плечах…

Но Ромка поднялся и ушел, куда-то ушел насовсем, позабыв на асфальте у скамейки меня, поводок и свое лишенное жизни тело, и я осталась совсем одна. Без Ромки и без Смысла. И без всякого смысла я все равно вернулась сюда, к нашему дому, к нашему подъезду, к нашей квартире…

За дверью было тихо, лишь еле слышно шуршал ветер в раскрытой форточке на кухне. Легкий воздушный поток проносился из кухни по коридору и вырывался на лестничную площадку сквозь щель под дверью. Воздух слабо пах Ромкой…

Я оторвала нос от двери, повела головой по сторонам и с удивлением увидела распахнутое окно на нижней площадке. Надо же, сегодня я трижды прошла мимо него и даже не обратила внимания. И сейчас мне совсем не страшно. Глупо бояться раскрытого окна. Страшно остаться совсем одной, без Ромки. Остальное — не страшно.

Я спустилась по лестнице и встала у окна. Ни капельки не страшно… И даже если подойти к самому краю и выглянуть наружу — тоже не страшно… А теперь собраться в упругий комок и сильно оттолкнуться от пола тремя здоровыми лапами, и, не закрывая глаза, вперед и вниз. И земля прыгнула навстречу — твердая, залитая асфальтом… и все равно не страшно.

Лови меня, Ромка…

Часть вторая. Веселый Йорик

1

Скажите, вам никогда на голову не падали собаки? Не стеклянные или фарфоровые собачки, которые горделиво украшают серванты и камины и иногда порхают по двору, словно ласточки, оповещая соседей о надвигающихся бурных семейных грозах. Нет, я спрашиваю о живых собаках, без крыльев и пропеллера, сантиметров восемьдесят в холке и килограммов двадцать пять — тридцать веса.

Неужели не падали? В самом деле, ни разу? Странно…

А вот на меня, Виктора Стрельцова, отличного семьянина, примерного гражданина и удовлетворительного налогоплательщика, почему-то упала. Самая настоящая немецкая овчарка свалилась мне на шею откуда-то с третьего или четвертого этажа совершенно незнакомого мне дома. Совсем, как в «Хамелеоне»: «Иду я, ваше благородие, никого не трогаю…»

Не пугайтесь, если неожиданно получив собакой по голове, вы заработаете амнезию. Могу вас утешить: это — временно. Где-то с минуту я таращился на вставшую на ребро серую пятиэтажку, не понимая, как, вообще, здесь оказался. В понедельник, за три версты от своего рабочего места: детективного агентства с добродушно-зловещим названием «Мойдодыр». Потом вспомнил.

Я возвращался домой с очередного дела. Впрочем, и делом эту поездку назвать нельзя. Так, баловство: мне дали деньги — я положил их в карман. Правда, еще дали в глаз — так получилось. Глаз, к счастью, я в карман не положил — остался на положенном месте.

Первая попавшаяся маршрутка, в которую я запрыгнул почти на ходу, минут двадцать следовала в нужном направлении, но на очередном перекрестке не удержалась, свернула и поехала в ненужном. До моего дома оставалось всего-то три квартала, а дворами и того меньше. Я перешел через дорогу и направился во дворы.

На полпути я вынул из кармана сигареты. Еще через пару шагов достал зажигалку. Еще на протяжении десяти шагов с упорством неандертальца пытался добыть из нее огонь. Безрезультатно. Вдоль домов проносились порывы ветра, а в купленной вчера зажигалке при внимательном рассмотрении газа оказалось совсем на донышке. То ли на Нью-Йоркской бирже опять накрутили цены на отечественное топливо, то ли внутренние потребители накрутили новых дырок в газопроводе.

Увидев открытую дверь подъезда, я свернул к ней, чтобы спрятаться от ветра и еще раз попробовать прикурить. Я, конечно, слышал и читал в газетах о том, что во всем мире разворачивается широкомасштабная компания против курильщиков, которые не дают остальным людям мирно дышать выхлопными газами. Но, что меня достанут не в туалете самолета, а здесь, в обычном, ничем не примечательном пыльном дворе, никак не предполагал.

Я не дошел до двери каких-нибудь пару метров. Шуршание листьев у меня над головой заглушил громкий треск. Я вскинул голову. Сверху, обгоняя сломанные тополиные ветки, на меня молча падала собака.

Я успел отвернуться и шагнуть в сторону. Мощный удар пришелся на плечо и лопатку и сшиб меня с асфальтовой дорожки на газон.

В первые секунды показалось, что у меня оторвалась голова, и дальнейшее существование (если не сказать: прозябание) без головы представилось мне довольно мрачным. В виду моей экзотической и, не побоюсь этого слова, интеллектуальной профессии мне частенько приходится работать головой, а иногда даже очень интенсивно: когда держат за руки, например.

Я мыслю — значит, я существую! Кажется, оставшись без тела, моя голова ударилась в философию. Я похлопал глазами и внимательно осмотрелся, но нигде поблизости знакомого человеческого тела без головы не обнаружил. Потом сообразил, что если Господь решил бы вдруг от меня избавиться по каким-то непонятным причинам, Он не рискнул бы швыряться собаками, опасаясь праведного гнева и санкций от представителей «Общества защиты животных», а использовал бы более гуманный способ. При современных технологиях и повальной компьютеризации можно просто подвести указатель «мышки», выделить черным цветом и нажать на «Delete». Или еще проще и дешевле — шарахнуть ломом.

Мы лежали рядом на траве. Овчарка глубоко дышала, делая большие паузы между вздохами. Из царапин на спине и боку и из разбитого носа сквозь намордник сочилась кровь.

Убедившись, что моя собственная голова осталась на месте, я подумал, что, возможно, сам оказался посланником Судьбы, собачей судьбы, естественно, чтобы бедному животному, опрометчиво прыгнувшему за кошкой или птицей, было не так жестко приземляться.

— Собака, ты давай, не умирай, — попросил я. — Иначе, какого черта я под тебя подставился?

Незнакомый двор продолжал жить своей жизнью, как будто ничего не произошло. Можно подумать, что падающие с неба собаки здесь такое же обыденное явление, как и падающие самолеты. Вокруг меня не толпились зеваки, надо мной не хлопотали мужественные представители министерства по чрезвычайным ситуациям, не голосили сердобольные бабушки, не радовались дети.

Я медленно повел подбородком в сторону, расширяя сектор обзора, и все-таки обнаружил присутствие человеческого разума. Двое «разумов» с интервалом в три-четыре метра продвигались в мою сторону от соседнего подъезда. Один шагал довольно резво и заинтересованно, другой отставал, запинаясь о собственные ноги, к тому же неэкономно расходовал силы на шевеление губами и выговаривание какого-то ему одному понятного заклинания. Третий «разум» дважды пытался подняться со скамейки, но невидимые иррациональные силы толкали его обратно. После третьей неудачной попытки он с удивлением и неприязнью оглядел скамейку и сгорбился, обхватив всклокоченную голову руками. Кажется, сдался.

— Подожди, мужик… Не двигайся…

Первый решительно шагнул на газон и, придерживая одной рукой полы пиджака, запахнутого на голой груди, опустился на колени и наклонился надо мной.

— Эй, не надо! Не надо ничего со мной делать! — решительно запротестовал я. — И вообще, ты бы, друг, зашел с подветренной стороны, а?

Он пошарил рукой у меня за спиной и продемонстрировал сломанную сигарету.

— Половинку — Толяну! — радостно объявил он. — Тебе-то уже не понадобится.

Его неслыханное великодушие оживило безжизненный двор.

— А что случилось? — раздался женский голос откуда-то сверху. — Мне из-за дерева не видно.

— Да вот, собака мужика загрызла, — ответил «разум» в пиджаке, задрав голову.

— Поразводили собак, житья никакого нет! На людей бросаются! Я сейчас в милицию позвоню!

Почему-то у меня и в мыслях не промелькнуло, что собака на меня бросилась. Я считаю, что не принадлежу к тому типу людей, на которых беспричинно бросаются собаки. Даже собаки в намордниках, то есть, заведомо невоспитанные и злые.

Я зашевелился и сел. Ароматный дядька стоял рядом со мной и отходить в сторону не собирался. Его присутствие действовало на меня, подобно нашатырному спирту.

— Собака тут ни при чем, — сухо пояснил я дереву, из-за которого доносился женский голос. — Я сам, кого хочешь, загрызу.

— Вот это мужик! — подбодрил меня «разум». — Сам, кого хочешь, загрызет! Слушай, а может, тебе сто грамм плеснуть?

— Может, и плеснуть… — Я осторожно ощупал плечо и саднящую шею. — Только пока не знаю — куда.

— Так в стакан — куда же еще! Ты давай полтинник — я сбегаю!

Подтянувшийся Толян остановился у поребрика и принялся меня разглядывать безразличными мутными глазами. Услышав про сто грамм, он заметно оживился. Третий компаньон тоже возобновил бесплодные попытки подняться со скамейки.

— Кллннч, что?… — выдавил из себя Толян вместе с пузырящейся слюной.

— Да вот, мужик собаку загрыз. Вот это мужик, да, Толян?

— Плтннк дает?

Весть о новом Мессии, раздающем полтинники, вероятно облетела округу со скоростью мысли, потому что через пару секунд, раскачиваясь на ухабах, между домами протиснулся микроавтобус «Скорой помощи» и остановился у подъезда. За «Скорой» довольно бойко семенила бабуля с хозяйственной сумкой в руке.

Из кабины выскочил веселый дядька с блестящим, глянцевым лицом, украшенным очками. Он брезгливо покосился на «Кллннча» с Толяном, по-честному деливших мою так и не прикуренную сигарету, утратил хорошее настроение и совсем уж неприветливо взглянул на меня.

— Ну, что, болезный, живой еще? Чего глазами хлопаешь? Раньше надо было хлопать. С какого этажа выпал? Ноги поломал?

— Нет, — ответил я.

— А встать сможешь?

Я неуверенно пошевелился и поджал под себя ноги.

— Смогу.

Он опять развеселился.

— Так беги в машину, чего ждешь-то?

Бабуля с сумкой вывернулась из-за микроавтобуса, подошла ко мне и потянула за руку, ворча:

— И шагу не сделают, чтобы ботиночки не испачкать! Хватай меня за шею, сынок, не стесняйся. Так, потихонечку и подымешься. А то ведь уедут, паразиты!

— Спасибо, бабушка, я сам.

Я поднялся на ноги. Сильно болело плечо, и каждое движение отдавалось под лопаткой, но кажется, этим и обошлось.

Я оглянулся. Собака так же безмолвно лежала в траве, вытянув морду. Она тоже смотрела на меня безучастными глазами.

— Ну, идешь?

— Иду, — отозвался я нерешительно. — Послушайте, доктор, взгляните, что с собакой. Может, ей можно помочь?

— Тебе что, совсем мозги отшибло? Давай, садись, или я уезжаю! — Он раздраженно рванул на себя дверцу микроавтобуса и пожаловался кому-то внутри. — Надо же до таких чертиков налопаться, чтобы вместе с собакой из окна вывалиться! А нам возись тут с ними!

— Ты смотри, Толян, что делают! Оставляют мужика! — ахнул «Кллннч».

И тогда Толян возмутился. Утратив напускную флегматичность, он не вполне членораздельно, но предельно искренне заявил, что наша голубая планета, к сожалению, далека от совершенства, и в мире полно грязных и отвратительных мерзавцев и извращенцев. Но оставлять мужика, который, вроде бы, пообещал полтинник, без оказания помощи могут только самые распоследние мерзавцы и извращенцы, у которых нет ни чести, ни совести, ни полтинника. На этот вопиющий факт Толян закрывать глаза не может, потому что с подобными негодяями он всегда вступал и вступать будет в суровые и бескомпромиссные половые отношения, используя при этом как традиционные методы и средства, так и нетрадиционные.

Яркая речь Толяна, искусно сплетенная из каких-то пяти-шести слов, одно из которых: «мужик», а второе: «полтинник», прозвучала внушительно и вдохновенно. Пока двигающийся у него на шее кадык, словно поршень, проталкивал наружу обличительные тезисы, вокруг «Скорой помощи» собралась небольшая толпа. Толяну удалось донести свою мысль до аудитории вполне однозначно и даже сорвать жиденькие аплодисменты со стороны скамейки.

Врач не решился вступать в полемику и произносить в ответ клятву Гиппократа, перестал блестеть и виновато заморгал, признавая поражение. «Кллннч» растроганно прослезился, и только лишь стоявшая рядом со мной бабуля неодобрительно покачала головой.

Сверху опять раздался женский голос:

— А какой номер машины? Давайте, я номер запишу. Только мне из-за дерева не видно.

Разошедшийся не на шутку Толян незамедлительно пригрозил вступить в суровую связь и с номером, и с машиной, и с деревом.

Бабуля с отвращением сплюнула на землю.

— Да как язык-то не отсохнет, поганец!

Я выудил из кармана две десятки и поспешно протянул «Кллннчу», отвлекая внимание Толяна, медленно сосредотачивающееся на бабуле.

— Держи, друг. Спасибо за поддержку. Теперь они меня ни за что не оставят. И других больных лечить станут. А спирт и таблетки больше воровать не будут.

«Кллннч» степенно передал деньги оратору.

— Толян, пересчитай.

Врач проводил взглядом деньги, снял очки, и в его добрых близоруких глазах я увидел признаки понимания и гуманизма. Водрузив очки на место, он решительно подошел, наклонился, потыкал в овчарку пальцем.

— Дышит… — Он понизил голос до шепота: — Можем до ветеринарки добросить. Полтинник даешь?

Я нисколько не удивился.

— Даю. Поехали. Там, кроме как усыплять, что-нибудь умеют? Или такие же, как у вас?

— Там все умеют. Они же платные. Ну, садись.

Я опустился на колени, просунул руки собаке под живот и под голову. Она коротко взвизгнула, но вырываться не стала. Мне тоже было больно разгибаться, но я сдержался и не взвизгнул. Прижав собаку к груди, я бережно понес ее к машине.

— Давай, мужик, поправляйся, — благодарно пожелал мне вслед «Кллннч».

Толян мне вслед ничего не пожелал.

***

В приемной на втором этаже висел угрожающего вида плакат с огромным, жутким шприцем и лицемерно-садистской надписью: «А ты не забыл сделать своему любимцу прививку от бешенства?» Под плакатом вдоль стены сидело не менее десяти посетителей с собаками и кошками всех мастей. Возможно, несчастные животные предпочли бы бешенство, но их никто не спрашивал.

Я вздохнул, перехватил собаку поудобнее, еще раз взглянул на шприц и повернулся к выходу. Но меня остановили.

— Мужчина! Мужчина с овчаркой на руках. Проходите. Проходите к доктору.

Я не поверил своим ушам! Меня пропускали без очереди! Причем, пропускали все хором, без обычных в таких случаях реплик, вроде: «Я тоже инвалид перестройки и беременный от неразборчивых рыночных отношений, а вот жду». Наверное, общение с животными помогает их хозяевам вырабатывать человеческие качества.

В отличие от людей в грязно-белых халатах из машины «Скорой помощи» совсем молоденький на вид собачий доктор излучал любовь и сострадание.

— А что с нами случилось? Подрались? Кладите сюда на стол. И намордничек снимите — ни к чему он сейчас. Вон, какая симпатяга! А как нас зовут?

— Вообще-то, мы не дрались. Мы не на прививку от бешенства. Она на меня упала. Нечаянно. — Я осторожно уложил собаку на покрытый простыней стол и принялся расстегивать намордник. — А зовут нас Виктор Эдуардович.

Молодой человек рассмеялся.

— Да я про вашу собачку спрашиваю. Но все равно — очень приятно.

Да я, в общем-то, понял. Вот только не знаю я, как нас всех зовут. А если признаюсь, что собака не моя, а неизвестно чья, не пошлет ли он нас подальше? Опять же, на прививки от бешенства, например.

— Собачка хорошая, — неопределенно ответил я и по-хозяйски положил руку ей на голову. — Не кусается, и слюни не текут. И вас не укусит — не бойтесь, доктор.

— Я не боюсь. Правда, иногда бывает — кусают. Не от злости, а от боли. Предупреждают об осторожности. Так как зовут собачку-то?

Он бестактно настаивал, хотя я уже дал понять, что вопрос мне неприятен. Тем более, что кроме Тузика и Мойдодыра, как назло, ничего в голову не приходило. Кличка «Мойдодыр» слишком уж ассоциировалась с прививками от бешенства. Я решил не оригинальничать и выбрал Тузика.

— Тузик? — крайне удивился доктор и посмотрел на меня с ярко выраженным недоверием. — Странно…

Ч-ч-черт, надо было все-таки сказать: «Мойдодыр»!

— А ничего странного. Такое старинное русско-собачье имя, — пояснил я. — Сейчас в моде все традиционное, полузабытое, так сказать…

— Странно… — Посомневавшись пару секунд, он положил ножницы на стол и приподнял собаке заднюю лапу. — Ну, конечно, я и так вижу. Морда такая аккуратная и осанка, и структура… Хм… Первый раз слышу, чтобы Тузиком назвали овчарку, да еще и девочку.

— Девочку?… Ну и что? Девочка Тузик. Звучит неплохо, да? Даже кокетливо. Как в фильме: «Ее звали Никита». Вообще-то, я перед тем, как кличку придумать, под брюхо ей не заглядывал, — пробормотал я в свое оправдание.

— И до сих пор не заглядывали? — с иронией поинтересовался доктор и принялся разрезать грязный бинт на лапе. — Вы ее еще не вязали?

Тут уж настал мой черед удивляться.

— Что не делал?

— Я спрашиваю, вы вашу собаку еще не вязали?

Я длинно-длинно, с досадой выдохнул.

— Еще раз объясняю вам, доктор: мы не дрались. Она упала, я ведь, кажется, так сказал? И до этого она не нарушала законов Российской Федерации. За что же ее вязать?

Но доктор мои объяснения не слушал. Размотав бинт, он наклонился и внимательно изучал рану. Что-то ему не понравилось, и он снова засомневался.

— А ранение-то у вашей собачки огнестрельное. И вот здесь, на голове кожа разорвана — тоже, похоже, след от пули.

— Так что, теперь ее за это вязать? — не унимался я.

Он почувствовал мое раздражение и, пожав плечами, пошел на попятную.

— Да нет, можете не вязать — это ваше право. Просто вы говорите, что собака на вас упала… или прыгнула? Вы не знаете, откуда у нее пулевые ранения?

— Не знаю! Возможно, я бы и успел всадить в нее две пули налету, но я забыл свой «Смит и Вессон» под подушкой у Толстозадой Молли. Вы задаете так много вопросов, доктор, как будто видели портрет этой собаки на стенде «Их разыскивает милиция». А несчастная Тузик, тем временем, уже почти целый час умирает, и никто не собирается оказывать ей помощь.

Парень взглянул на меня, и в его глазах промелькнула обида.

— Но я как раз этим и занимаюсь. Вы пока присядьте, Виктор Эдуардович. Я ведь просто так спрашиваю, чтобы вам не скучно было. И собаке спокойнее, когда ваш голос слышит.

Мне стало стыдно.

— Извините, доктор, — проворчал я, затихая. — Извините, я разволновался. Какая-то сволочь стреляла в мою собаку, а я об этом даже не знаю. Она выздоровеет? Вы представить себе не можете, как ее любят все петербургские детишки.

Он неопределенно хмыкнул и потянулся за ватой.

Собака была, конечно же, девочкой, потому что доктор не только обработал и смазал раны, но и общупал ее всю, от шеи до живота, посветил в глаза и залез в пасть. Она не протестовала. Только когда он попытался снять с нее ошейник и просунул пальцы под толстую кожу, она забеспокоилась, приподняла голову и прижала его руку нижней челюстью к плечу. Доктор передумал и оставил ошейник на месте.

Закончив, он стянул с рук тонкие резиновые перчатки и снова улыбнулся.

— Вы не смотрите, что я такой молодой. Я ветеринарный институт закончил и с собаками вот с таких вот лет. — Он указал куда-то под стол. — Хотите полный диагноз? Ну, почти полный.

— Хочу.

— Значит, так… Это — не ваша собака. И вообще, вы еще с собаками тесно не общались. Я имею в виду, они у вас не жили.

— Тесно не общался, — подтвердил я. — Но всевозможные собаки постоянно жили где-то за стенкой. И еще, когда я был маленьким, мне очень не нравилась идея происхождения человека от обезьяны, и я хотел произойти от собаки.

— Ну, и замечательно! У вас должно получиться. Это — немецкая овчарка, чистокровная, с отличным экстерьером, возраст от трех до четырех с половиной лет, девочка, не вязанная. Хорошо воспитана. Два пулевых ранения и множество мелких царапин. Кость на ноге цела, но мышца сильно задета. Через неделю-другую заживет, может быть, останется легкая хромота на какое-то время. Похоже, сильный ушиб или даже трещина нижнего правого ребра — без рентгена точно сказать не могу. Поэтому вы ее на руках больше не носите — ей больно. Умирать она не собирается, но сильно истощена и находится в шоковом состоянии. Предполагаю, что потерялась несколько дней назад.

— Вы — прямо собачий Шерлок Холмс, доктор! — воскликнул я с восхищением. — А как ее зовут, вы не сказали, коллега?

Он довольно улыбнулся.

— Вот этого не знаю. Но сто процентов, что не Тузик. На ошейнике нет бирки, к сожалению — я проверил. Что вы собираетесь делать дальше, Виктор Эдуардович?

Я пожал плечами.

— Я об этом еще не думал. Я только хотел, чтобы она не умирала. Надо, наверное, вернуться к тому дому и попытаться найти хозяина.

Доктор с сомнением покачал головой.

— Если бы это было так просто, она сама бы его нашла. А сейчас ей нужно отдохнуть, оправиться. Хотя бы сутки. Вы можете взять ее домой? Или оставьте у меня — я попытаюсь ее пристроить.

Неожиданно я осознал, что не только могу, но и хочу взять собаку домой.

— С чего это вы будете пристраивать мою собаку? Нет, мы поедем домой.

Парень обрадовался и протянул мне тюбик с мазью.

— Я так и подумал. Тогда я не буду перевязывать ей лапу. Вы дома собачку помоете, потом рану смажете и сами сделаете перевязку. Я вам свой телефон дам, если что — звоните. А теперь, давайте, я немного вами займусь.

Меня он не собирался пристраивать. Он всего лишь имел в виду глубокие саднящие царапины у меня на шее и плече. Обрабатывая ссадины, доктор мимоходом расширил мой кругозор, поведав, что в собачьих кругах означает слово: «вязать».

— Крайне поэтично! — только и смог вымолвить я, надевая рубашку.

Он проводил нас до выхода.

— Все будет хорошо, Виктор Эдуардович. Постарайтесь подружиться. Для собаки потеря хозяина — тяжелейшая психическая травма. Хозяин для собаки — не просто родное существо, а… как бы это сказать… смысл существования — именно так, наверное. Вам понадобится деликатность и терпение. И звоните — не стесняйтесь, с любыми вопросами… Какая симпатяга!

— Спасибо, доктор. Терпения и деликатности мне не занимать — вы, должно быть, сами уже это заметили. — Я с чувством потряс его руку. — Оказывается, в нашей стране можно болеть, только надо быть собакой.

— Лучше не болейте.

***

Собака, тяжело припадая на правую лапу, шла рядом, но, в то же время, шла сама по себе. Она ни разу не взглянула на меня, не оглядывалась по сторонам и, вообще, не поднимала головы. И все же, когда я свернул к остановке маршрутки, она свернула за мной.

Я помог ей взобраться по ступенькам автобуса.

— Эй, ты куда с собакой-то? — заохал кто-то сзади.

Водитель оглянулся. Присутствие собаки в автобусе, кажется, его не возмутило.

— На собаку оплата отдельная. Не нагадит?

— Не больше, чем остальные, — с уверенностью опытного собачника заявил я.

Овчарка уже ездила в автобусах. Она прошла в конец салона и забилась в угол между сиденьями. Я сел рядом и положил руку ей на холку.

— Ну и дела-а-а… Как же тебя все-таки зовут, собака?

Она подняла голову и посмотрела мне в лицо тоскливыми, смертельно уставшими глазами.

«Как зовут, как зовут… Чего прицепился — все равно не поймешь… Джульеттой зовут… Отстань, Виктор Эдуардович…»

2

Как правило, люди довольно долго выбирают себе четвероногого друга. Мне такой возможности никто не предоставил — эта собака сама решила, на кого упасть. Хотя вообще-то, упасть она должна была бы прямо на асфальт, потому что я в это время сидел бы, зевая, в «Мойдодыре» и даже не подозревал, что на другом конце города находится на волоске от смерти такая симпатичная девочка. Если бы не Андрюха Зотов — собачий ангел-хранитель, которому позавчера тоже неожиданно позарез понадобился четвероногий друг — черный джип…

— К вам клиент, шеф, — объявила Ленка, закатила глаза к потолку и недоуменно пожала плечами.

Я успел понять, что клиент какой-то необычный. Ленка посторонилась, и в кабинет вошел низкорослый, чуть повыше Ленки, но ужасно довольный собой и жизнью парень. Устойчивый оптимизм явно являлся его отличительной чертой, судя по сияющей искренней улыбке. Остальные особенности характера скрывали длинный, от улыбки до пят, черный плащ и низко надвинутая на улыбку черная шляпа.

— А вот и я — давно не виделись! — радостно представился он, снял шляпу, открыв круглое, покрытое красно-медным загаром лицо, и небрежно, от плеча швырнул в меня шляпой.

Ленка тихо охнула. Шляпа мягко приземлилась, скользнула по столу и остановилась у моего локтя. Посетитель весело смотрел на меня, ожидая не просто похвалы, а бурного восторга.

— Здесь не покупают поношенные шляпы, — холодно заметил я.

Он от души засмеялся, подмигивая и указывая на меня пальцем: вот, мол, дурачок, и хлопнул Ленку по плечу, предлагая посмеяться вместе с ним.

Ленка пискнула и шмыгнула в приемную, оставив нас наедине.

— Дружище, да какая же она поношенная? Я ее сам только сегодня купил! — объяснил он, наконец, причину своего безудержного веселья. — А вот на джип немножко не хватило. Ну, ничего! У тебя же джип есть?

Я бы принял его вопрос за неудачный намек заблудившегося рэкетира-любителя, если бы не это необычное обращение: «дружище».

— У меня нет.

Он расстраивался так же внезапно и безудержно, как и радовался. Мне показалось, что непонятный посетитель сейчас заплачет.

— Как — нет? — спросил он упавшим голосом. — Ты же этот… частное совместное охранное…

— Детективное агентство.

— Ну, да… А джипа нет?

— Нет.

Сгорбившись от непоправимого горя, он подошел к столу, взял шляпу и, шаркая подошвами по полу, направился к двери. Но перед тем, как покинуть кабинет, обернулся и с трепещущей в голосе надеждой спросил:

— А достать нигде не можешь? На время. На пару дней всего. Я деньги заплачу. Выручай, дружище!

Мое совсем не каменное сердце дрогнуло в предчувствии гонорара.

— Достать можно все. Особенно, на время. Ты чего так торопишься-то? Присядь.

Его лицо вмиг расцвело счастливой улыбкой, и я торопливо добавил:

— Только шляпу в руках держи.

***

Андрюха Зотов заработал кучу денег. Именно заработал, а не украл, именно кучу, а не миллионы, и именно денег, а не рублей. Год назад покинул он родной городок поселкового типа, где бесплатно трудился на речной верфи, и, поддавшись на уговоры дружбана-товарища, направился в далекую страну Грецию собирать клубнику.

Почти два месяца честно отгорбатился Андрюха на иноземных полях, но когда пришла пора расплаты, удержали с Андрюхи за визу, дорогу и скудный пансион две трети от обещанных шестисот долларов, и рухнули его мечты о большой золотой печатке до локтя и о шикарной, чтоб вся улица содрогнулась и натужно охнула, свадьбе с Надюхой.

Так что, сидели они с дружбаном-товарищем в греческом баре, распивали на двоих большую светлую бутылку местного анисового самогона и закусывали мятой клубникой из полиэтиленового пакета. А поставленные барменом на стол две глиняные тарелки, расписанные нимфами и кентаврами, игнорировали настолько презрительно, что больше бармен к их столу не подходил, лишь через плечо с опаской оглядывался. И не зря оглядывался, потому что грустно и погано было им на душе, и выплеснулась эта грусть наружу битьем красивых исторических тарелок и неприятно ухмыляющихся, некрасивых греческих лиц.

А у них в Греции так глубоко и искренне грустить, оказывается, не принято. Но удалось Андрюхе оторваться от погони, бросив на произвол судьбы не столь резвого дружбана-товарища, извивавшегося в руках полицейских с неуместно-торжествующим криком: «Ага-а-а-а, гады-ы-ы-ы! Все равно не возьмете!» И брел он на следующее утро по пересеченной гористой местности, и так бы и брел, сам не зная куда, если бы не встретил на пустынной дороге соотечественника Серегу в черном, похожем на маленький танк джипе.

И Сереге Андрюха по самый последний гроб благодарен, потому что отвез его Серега в небольшой приморский городок с бессмысленным названием Александропулос и помог устроиться сварщиком на судоремонтной рыбацкой верфи за целых пятьсот долларов в месяц. И сам обо всем договорился с начальником всех сварщиков — потомственным древним греком Мыколой Ковальчукакисом из Мариуполя, и обещал проследить, чтобы Андрюху не обижали. А потом уехал, не назвав фамилии и адреса, чтоб знать, куда варенье и грибы посылать, и даже на пол-литра за помощь с Андрюхи не вытряс.

Там и проработал Андрюха почти год, общаясь, в основном, с ржавым металлом пламенным языком резака и электрода, и чтобы не забыть родную речь, писал он Надюхе ежемесячно письма и по три раза вслух перечитывал. А потому как благородная и загадочная, и даже чем-то грозная Серегина личность, напоминающая любимого в детстве героя из фильма «Зорро», произвела на Андрюху неизгладимое впечатление, то писал он Надюхе, фигурально говоря, сильно приукрашенную недействительность. Что наладил в Греции большой бизнес, о котором даже и на бумаге обмолвиться нельзя, что разъезжает по стране в черном, похожем на маленький танк джипе с личным шофером и вооруженной до зубов охраной и частенько помогает обманутым соотечественникам, вроде незадачливого дружбана-товарища, вернуться домой или устроиться на работу.

А Надюха, стерва, не отвечала, оставляя Андрюху в полном недоумении и неизвестности относительно ее дальнейших жизненных планов и текущего морального облика. И только перед самым отъездом на родину получил он письмо от Ксюхи — Надюхиной сеструхи. И призналась Ксюха, что вышла Надюха замуж за того самого дружбана-товарища, увлекшего Андрюху в погоню за длинной греческой драхмой. Потому что дружбан этот и, с позволения сказать, товарищ, тоже в детстве смотрел фильм «Зорро» и, вернувшись, наплел, подлец, что целый месяц сидел в тюрьме за свободу и независимость простого греческого народа, гордо ожидая лютой смертной казни, а потом исключительно красиво сбежал, ловко перебив с помощью местного пролетариата охрану и прочих попавшихся под руку буржуев и кооператоров, вроде Андрюхи.

И еще очень просила в своем письмеце Ксюха, чтобы не забывал окунувшийся в чужую богатую жизнь Андрюха родные места и хотя бы иногда наведывался.

И потянуло Андрюху снова в греческий бар, но, вытащив из тайника связанный матушкой в дальнюю дорогу толстый шерстяной носок, набитый нетронутыми ежемесячными получками, он вдруг подумал, что замечательный человек Серега так бы никогда не поступил. И, удержавшись от малодушного соблазна, твердо решил Андрюха вернуться в маленький приволжский городок в загадочном черном плаще и в грозной черной шляпе, в большом джипе с личным шофером, и вот там уже так истошно гульнуть, чтобы с душераздирающим воплем содрогнулось коварное Надюхино сердце, и укусила бы себя Надюха за острый локоток, который всегда то нагло, то ехидно упирался в Андрюхины ребра в самых интересных эпизодах на дальней лавочке за клубом, и облилась бы Надюха покаянными горючими слезами, осознав, какую непростительно-подлую жизненную ошибку она совершила.

Из Греции направился Андрюха в Санкт-Петербург. И к дому ближе, и давно хотел побывать, потому что наслышан был, что называют этот город культурной столицей, а люди там добрые и отзывчивые, и всегда покажут самую короткую дорогу до Крестов или до других достопримечательностей, или до нужной автобусной остановки. И в чудесном городе Санкт-Петербурге, прямо в аэропорту, на прилавке обнаружил он вожделенную черную шляпу, а выйдя из здания, сразу уткнулся в черный джип.

Целых пять минут, не веря своей удаче, махал Андрюха перед лобовым стеклом стодолларовой бумажкой, подпрыгивая и выкрикивая название конечного пункта, пока не догадался, что для столичных джипов сто долларов — не очень большие деньги. Скупо вздохнув, добавил он еще полтинник и требовательно постучал по капоту. И тогда, наконец, выбрался из кабины гражданин ужасающе толстомордой наружности, и ухватил он огромными волосатыми ручищами Андрюху за новую шляпу, и надвинул ее зачем-то Андрюхе по самые плечи, превратив в воротник, сквозь который голова с треском вылезла наружу и растерянно захлопала глазами. А потом, видно, все же вспомнив об исторически присущем гостеприимстве, развернул Андрюху культурный петербургский человек в противоположном от джипа направлении, ткнул коротким пальцем в сторону автобусной остановки и напоследок дал такого страшного пинка, что не устоял Андрюха на ногах и еще метра два тормозил животом по асфальту.

И поехал Андрюха из аэропорта в простом автобусе, и в этом автобусе нашлись все-таки по-настоящему культурные люди, которые подробно и бескорыстно объяснили, где можно найти другую шляпу и недорогую гостиницу. А уже в гостинице ему подсказали, что аренда джипа стоит не меньше пятисот долларов в сутки, и шофер потянет, минимум, на стольник. Но можно попробовать поискать не в прокате, а в частных охранных агентствах — все равно им больше делать нечего. Кстати, вот у Клаши с третьего этажа один такой в соседнем подъезде обосновался — чуть ли не каждый день то джип под окнами стоит, то «Мерседес». И живет Клаша совсем недалеко, почти что рядом, от гостиницы в трех остановках…

***

— Всего три дня, дружище! И еще ночь — туда, ночь — обратно. У меня деньги с собой — ты не бойся. Пятьсот в сутки плачу, как положено. Если мало — давай торговаться.

Во второй половине лета у меня постоянно возникает острый дефицит с клиентами. Субъекты права, обычно находящиеся по разные стороны баррикад, летом объединяются в единый поток, мчащийся за город по шоссе или рельсам. Злобные и безжалостные преступники, уронив скупую мужскую слезу на грядку с засохшей от заморозков рассадой, вдруг начинают думать, что все садоводы, и даже те, которые менты — тоже люди (во всяком случае, никому из братвы пока еще не удалось научно доказать обратное). И в таком сентиментальном анабиозе грабители и душегубы находятся до самого конца сентября, пока не выкопают картошку, свою и соседскую. С понижением температуры и затянувшимися дождями это лирическое настроение, к счастью, проходит, иначе частные детективы сидели бы без заработка круглый год.

Ну, а с такими клиентами, которые предлагают просто прокатиться за пятьсот долларов в сутки, дефицит всегда. Тем более, что до конца сентября оставалось целых три недели. Я посмотрел на его теребившие поля шляпы руки — красно-коричневые, покрытые еще незажившими ссадинами и ожогами, и покачал головой.

— Не жалко тебе полторы тысячи просто так выбросить?

— Жалко. А что поделаешь — мечта у меня такая, — обреченно признался он. — Э-э-х, нашел бы я Серегу, он бы меня бесплатно отвез.

— На это даже не рассчитывай! Бесплатно возят только клубнику собирать. Джип я тебе найду. — Я подумал, что Чарик не откажет мне в этой маленькой просьбе, а если и засомневается, я скажу ему забытое волшебное слово: «дружище». — Но сначала кое-что уточним. Я тебя везу. Туда и, если захочешь, обратно. И мечту твою исполню. Но имей в виду: охранять я тебя не буду. Если затеешь драку у себя на истерической родине, я и пальцем не шевельну. Зато без охраны тебе это удовольствие будет стоить не пятьсот, а шестьсот. Деньги вперед… — Не более пары секунд я наблюдал за его обиженно вытягивающимся лицом, после чего заключил: — За все три дня и две ночи. Вместе с джипом. Надевай шляпу, снимай плащ и поехали.

***

К утру мы были в Приволжске. Сначала заехали в кафе с интерьером общепитовской столовки и с предсказуемым названием «Приволжское», где Андрюха снял целый зал, потом короткими бросками продвигались по городку, от дружбана к дружбану, от товарища к товарищу. Потом поехали к Андрюхиным «старикам». Несмотря на мои опасения, Андрюха вполне еще держался на ногах, оставив силы для основного мероприятия.

Наконец, наступил долгожданный час «Икс». Долгожданный для Андрюхи и для меня, и, как только окруженный восторженной свитой клиент исчез за стеклянной дверью, я откинул назад спинку кресла и уснул.

Через пару часов я проснулся, достал из бардачка бутылку с водой и вылез из кабины, чтобы хоть немного размяться. Из кафе доносилась музыка и приглушенный смех. Похоже, все шло хорошо, и благодарные гости Андрюху еще не били.

Веселая компания вывалилась из дверей. Андрюха шествовал во главе, пьяненький, уважаемый и счастливый. Его мечта сбывалась. Он щедро делился своей радостью с друзьями, и даже шляпа сидела на чьей-то чужой голове.

— Иди к нам, Виктор! Я тебя с нашими девчатами познакомлю!

— Иду, босс. Спасибо за доверие, босс.

В течение часа Андрюха еще трижды выходил курить. Его окружение менялось, но всякий раз следом за ним выходила миловидная русоволосая девушка с большими тревожными глазами и молча стояла у него за спиной, прижавшись к стене. Я наблюдал за ними из кабины. Потом снова задремал.

Разбудил меня звон разлетающегося стекла. Звук был резкий и громкий, спросонья мне даже показалось, что стекло взорвалось в джипе. Я вскинулся и затряс головой, стряхивая оцепенение.

Хрипящий ком тел выкатился из кафе на улицу вместе с неуспевшей открыться стеклянной дверью и распался на несколько пульсирующих клубков. Судя по всему, банкет приближался к логическому завершению.

Я поискал глазами Андрюху, но не нашел. Да и трудно было разобрать в скупых отблесках фонарей, кто есть кто. Ну, что ж, я его предупреждал.

И все же одного участника битвы мне удалось узнать. Худенькая девчушка коршуном бросалась на спины дерущихся, пытаясь пробиться внутрь, в самую гущу событий. Ее стряхивали, отталкивали, но она вновь и вновь повторяла свои бесплодные попытки. Потом ее толкнули особенно сильно, она не удержалась на ногах, упала, схватилась за коленку и заплакала.

Я распахнул дверь, выскочил из машины и ринулся в бой.

Врезавшись в ту самую кучу тел, которую так самоотверженно штурмовала русоволосая девушка, я наконец-то увидел Андрюху. Он сидел на асфальте, согнувшись и закрыв голову руками. Об него спотыкались и падали, пинали по бокам, промахивались, не причиняя ни особого вреда, ни особой пользы. Мой прорыв оказался успешным, но, когда я подхватил Андрюху под руку и потянул вверх, приуставшие ратники разглядели чужака, и драка вспыхнула с новой силой.

На моей стороне была кое-какая подготовка, а также отсутствие высокой концентрации алкогольных паров в мозгу, поэтому образовавшийся вокруг Андрюхи локальный конфликт мне удалось погасить довольно быстро и безболезненно.

Самоотверженная девчонка вцепилась в Андрюху и тащила его в сторону джипа. Со стороны кафе раздался истошный крик: «Мочи урода!» Облегченно вздохнув, я решил, что приспешники Андрюхиной мечты нашли себе другой объект для выражения признательности, и двинулся девчонке на помощь. Участники сражения прекратили лупить друг друга и кинулись на меня.

Две машины с включенными синими мигалками подоспели, как и водится, в самый последний момент. Приволжские менты не разбирали, кто — урод, а кто — красавец, и мочили всех подряд. Мне удалось, воспользовавшись всеобщей сумятицей, добежать до машины. Андрюха со своей заступницей уже сидели внутри. Я запрыгнул в кабину, поднял стекла и запер двери. Кажется, спектакль окончен, и скоро на сцену упадет занавес. Только бы никто не вышел на «бис».

Я оглянулся на притихших пассажиров, потом повернул к себе зеркало и оценил урон. Припухший глаз, ссадина на щеке. Еще, наверное, несколько синяков на ногах и плечах. У Андрюхи — губа, как слива, и множество отпечатков пыльных подошв на плаще. Подружка, кажется, цела.

Тем временем, милиционеры запихали драчунов в «газоны» и отбыли с богатой добычей. Их мечта тоже исполнилась. Визжащих вокруг машин девчонок, даже очень пьяных, не тронули — мне это понравилось.

— Ну, что, экстремальный турист? Куда едем? — спросил я, не оборачиваясь.

Андрюха молчал. Пришлось дальнейшую участь клиентов решать самому.

— Тогда по домам! Ты где живешь, красавица?

— На Советской улице, — ответила девушка, робко улыбнувшись. — Вы прямо поезжайте, я покажу. Только у меня денег совсем нет.

— Гусары денег не берут. Правда, Андрюха?

Я довез ее до дома. Она нерешительно взглянула на молчаливого Андрюху, как будто ожидая чего-то, потом вышла и исчезла в темноте пустого двора.

Я неодобрительно покачал головой.

— Мог бы и проводить девушку. Она это заслужила.

— Отдохнуть хочу, — еле слышно пробурчал он. — Устал чего-то.

Он сгорбился и низко опустил голову. Глубокие, насыщенные водочными парами вздохи выдавали его совсем не праздничные мысли.

— Поехали, — выдохнул он наконец.

— Куда? — Я не понял его решительной интонации, поэтому уточнил: — Допивать водку? Мочить дружбана-товарища? Или спать к родителям? Советую выбрать третий вариант, босс.

— Совсем поехали. В Питер.

— Как — в Питер? — удивился я. — А шляпа?

— Кончилась шляпа! — с надрывом выкрикнул он. — Подарил! Поехали!

— Ты чего, Андрюха? — удивленно спросил я. — Подожди, утро вечера мудренее. И попало тебе, вроде бы, не очень. Отоспишься и забудешь.

— Не получилось… — В его голосе забурлили слезы. — Я совсем не так мечтал. Я мечтал, чтобы все по-другому… Не получилось… Не так все…

Я включил стартер и потянул ручку передач. Машина тронулась. Он плакал, что-то укоризненно бормотал, постепенно затихая, и вскоре уснул.

Проснулся Андрюха уже под утро, заворочался и сел. Я взглянул сквозь зеркало на его опухшее лицо, взял с переднего сиденья бутылку пива и протянул ему.

— Вот это да! — Он обрадовался и засиял. — Откуда?

— Ночью на трассе купил. Не экономь — вон, еще две лежат. Отпивайся, Рокфеллер.

— Спасибо, дружище! Ты не обижайся, что тебе вчера из-за меня… ну, это…

— Ничего, Андрюха, не переживай. Уродов везде не любят, не только у вас. Зато я сегодня высплюсь от души. А ты что делать собираешься?

— Не знаю… — Он с удовольствием забулькал пивом. — О-о-о-х, хорошо! Достопримечательности посмотрю. А потом, наверное, опять в Грецию поеду. Меня древний грек Мыкола Ковальчукакис приглашал. Говорил, нэмае проблем. Такие, как я, везде нужны.

— Это точно. Особенно, на клубнике, — согласился я. — А отдохнуть как же?

Андрюха не утратил жизнерадостности и беззаботно махнул рукой.

— А-а… Ты понимаешь, дружище, я вот, когда там работал, я же как мечтал? Как с Надюхой встречусь, как смех ее услышу… Понимаешь, раньше она только засмеется, а у меня уже в груди ёкает. А вчера подошла, за руку меня взяла, говорит так ласково, а у меня не ёкает. Ну, вообще, понимаешь? А она еще и ржет, как лошадь. Я-то мечтал, что все по-другому будет. О празднике мечтал, понимаешь?

— Понимаю, понимаю… Еще как понимаю! Я ведь тоже мечтал, что срублю с тебя денег по-легкому. За это и в глаз получил. Закон бумеранга, Андрюха — закон суровый, но справедливый. Все, что ни прилетает — тобой и запущено, поэтому прилетает причинно, правильно и к лучшему…

Я потерся о кресло занемевшей спиной. Дурацкое это дело — давать советы, особенно, когда твоего совета никто не просит.

— Ты вот что, Андрюха. Поболтайся по Питеру, поглазей — все верно, не пожалеешь. Только не очень поздно болтайся, чтобы тебя культурные люди мечтой о достопримечательности не настучали. А потом езжай-ка ты домой. Как нормальный человек — на поезде, без шляпы и телохранителей. А то к тебе вчера даже отец на «вы» обращался и руки по швам тянул. Со стариками посидишь, Ксюху увидишь. Ты же ее не видал еще.

— Да как не видал, когда сам тебе ее показывал? Когда курили у кафе, помнишь? Светленькая такая. Да ты чего, забыл: мы же ее потом прямо до дома довезли!

— Я-то все помню. А вот ты, Андрюха, ее никому больше не показывай. Лучше сам рассмотри, как следует.

— А чего на нее смотреть? Ксюха, как Ксюха.

Я хмыкнул и недовольно закрутил головой.

— Тебя, Андрюха, в этой клубнично-античной Греции ослепили, как циклопа, что ли? Или сваркой все глаза повыело? И мозги впридачу! Чего смотреть?! Говорю тебе: посмотри! На лицо посмотри. На грудь, на ноги. Просто посмотри, ни за что не трогая. Сзади зайди, если недостаточно. В глаза загляни. Какого цвета у нее глаза, знаешь?

— Ну, серые… — Андрюха призадумался. — Вообще-то, Ксюха — девка хорошая. Только тихая больно.

— Больно — это когда громко по башке бьют. А тихая — значит, не ржет, как лошадь.

— Не ржет, — согласился Андрюха. — А что же я ей теперь скажу? Я же… это… приукрашивал.

— Ну и что? Подумаешь — приукрашивал! Ты же не врал, как дружбан! Вот возьми и честно расскажи, как пахал, не разгибаясь, как руки себе жег и думал о Надюхе, а встретились — ничего у тебя по Надюхе и не ёкнуло. А дальше Ксюха тебе сама подскажет, что говорить и что делать. И будет тебе, Андрюха, праздник. Тихий и красивый, как Ксюха — не на весь город, а на двоих… — Я сделал небольшую паузу и уверенно добавил: — Во всяком случае, выдающийся человек Серега именно так бы и поступил. Это я тебе на все сто процентов гарантирую.

— Она хорошая — Ксюха-то, — задумчиво повторил Андрюха. — Сереге бы она, точно, понравилась…

Он надолго замолчал — до меня доносились лишь тяжелые вздохи и бульканье пива. Добулькав третью бутылку, Андрюха, наконец, решился.

— Ты прав, дружище. Вернусь домой. В Грецию я всегда успею — чего я там не видел? Только давай, сначала в Эрмитаж заедем. В Эрмитаже хочу побывать. И еще где-нибудь.

У меня на сегодняшний день были совсем другие планы.

— Нет, Андрюха, в Эрмитаже ты еще на год осядешь. Я, например, еду отсыпаться. Да и плащ твой с отпечатками подошв дружбанов-товарищей в гардероб не примут. Нет, наш контракт закончен. Давай, лучше заедем ко мне в агентство — я тебе деньги за два дня верну. Там заодно и почистишься.

Перспективе возврата денег Андрюха обрадовался, но виду не подал.

— А, не пропадут! — Он решительно махнул рукой. — Нет, Виктор, ты меня прямо в Эрмитаж вези. Плащ я у тебя в машине оставлю, потом заберу. И с деньгами завтра разберемся. Будет повод еще раз встретиться.

На том и порешили. Я высадил Андрюху на пересечении Невского и Мойки, похлопал его по плечу и пожелал удачи. Андрюха все понял, даже без пинков и подзатыльников, и направился к Дворцовой площади.

Я вернулся в машину. Андрюха уже растворился в плотном потоке прохожих. Я покачал головой и усмехнулся. Надо же, если бы он не обратился ко мне: «дружище», я бы ни за что не согласился его везти.

Я заехал к Чарику, сдал джип без претензий и отправился домой.

Тогда я и не подозревал, что повез Андрюху вовсе не потому, что он сказал: «дружище». И не потому, что взглянув на его натруженные руки, я подумал, что в следующем «охранном предприятии» такого классного клиента просто разденут. Вся эта операция тоже подчинялась закону бумеранга и была отточена, спланирована и рассчитана до секунды с одной единственной целью: через двадцать минут я сверну во дворы, а еще через пятнадцать пойду мимо незнакомого дома, из окна которого выпрыгнет собака.

3

— Ой, кто это? — изумленно охнула Наташка, открыв дверь.

— Знакомьтесь, это — Тузик! А это — Наташка! — преувеличенно бодро ответил я. — Кажется, вы друг другу уже понравились.

— Заходите… — Наташка неуверенно отошла в сторону. — Витя, какой же это Тузик? Это же немецкая овчарка!

Вот тебе раз! Моя жена, оказывается, разбирается в собаках не хуже меня и даже не хуже выпускника ветеринарного института.

— Да, овчарка. К тому же, девочка и хорошо воспитана… Наташка, она потерялась. Я был у ветеринара. Он сказал, что собака здоровая, только худая и израненная. Ей нужен отдых. Пусть у нас поживет пока, а?

— Пусть поживет, конечно. — Наташка присела и погладила собаку по голове. — Ой, какие у нее глаза! Надо ее накормить! Нет, сначала помыть! Нет, сначала накормить! Ой, а что у нее с лапой? Ой, а что у тебя с глазом?

— Да, у меня тоже грустные глаза, — обиженно заметил я. — Я тоже худой и израненный. И меня тоже надо помыть и накормить.

— Сначала — помыть. Веди ее в ванную. Нет, подождите, я там все приготовлю.

Наташка выпрямилась и пошла в ванную. Собака проводила ее взглядом, подняла морду, зашевелила ноздрями и слабо стукнула хвостом по полу.

Поспать днем мне так и не удалось. Мы мыли собаку, потом вытирали, сушили феном, мазали мазью и перевязывали. Она разрешила мне снять с нее ошейник, но проследила настороженным взглядом, что я с ним собираюсь делать. Я оставил ошейник на виду в прихожей, и она успокоилась.

Есть собака отказалась, только попила воды, чем несказанно огорчила Наташку. Зато согласилась с постеленным в коридоре прикроватным ковриком, улеглась на него и закрыла глаза. Я бы с удовольствием улегся рядом с ней, но все еще надеялся на нормальную человеческую постель. Оставалась сущая мелочь — в четвертый раз подробно рассказать Наташке о нашей с собакой довольно романтичной встрече на пыльном газоне.

Мы настолько увлеклись необычной гостьей, что совершенно забыли про собственного ребенка.

— Что-то Иришка долго спит. Схожу, посмотрю, — сказала Наташка. — Как ты думаешь, она обрадуется? Не испугается?

— Конечно, обрадуется. Визгу будет на весь дом… — Я подумал и уже не так уверенно добавил: — Или испугается. Тоже будет визгу.

Наташка дошла только до порога кухни. Она замерла, обернулась и, приложив палец к губам, качнула головой, подзывая меня к себе.

Малышка стояла на коленках рядом с собакой и, посапывая от усердия, пыталась заплести ей в холку алую ленту. Собака, положив морду на пол, глядела на нее снизу вверх сонными глазами.

Я подошел, присел рядом и чмокнул дочку в лоб.

— Привет, зайка. Не получается?

— Не получается! — обиженно ответила она. — Надо пличесать.

— Давай потом, а? Пусть собачка пока отдохнет. Она очень устала и ничего ела.

Иришка поднялась с пола и погрозила маленьким пальчиком.

— Собака, надо кушать! — строго сказала она. — А то не будешь смотъеть мультики! Быстло за стол!

Собака тяжело вздохнула, встала и направилась на кухню. Мы все втроем замерли у двери и вытянули шеи. Пару раз лакнув бульон, она вернулась в коридор.

— Все, отстаньте от животного! — распорядилась Наташка. — Пусть, наконец, поспит!

Я сделал вид, что принял ее слова на свой счет, юркнул в ванную и, приняв душ, потихоньку пробрался в спальню.

Наташка вошла следом и села на кровать рядом со мной.

— Она плачет во сне. Ты слышишь?

Я кивнул. Через приоткрытую дверь доносилось тихое, прерывистое повизгивание.

— Слышу. Ей, наверное, больно. У нее сильно поранена лапа и ушиблены ребра.

— Нет, Витя, ты не понимаешь! Она плачет из-за того, что потеряла хозяина. Она прыгнула из окна, потому что не хотела больше жить.

Я приподнялся на локте и обхватил жену за талию.

— Да ты что, Наташка! Это же собака! Собаки не кончают жизнь самоубийством. Нет у них такого инстинкта.

Наташка вырвалась и встала.

— Это у тебя одни инстинкты! Только попробуй еще раз назвать ее Тузиком!

— Хорошо, не буду. И вообще, я инстинктивно хочу спать. А твоя дочка, между прочим, с кем-то по телефону треплется.

Наташка распахнула дверь. В соседней комнате ворковала Иришка.

–… Да, деда, больша-а-а-я… Не-е — е-т, не стлашная… Папа на улице нашел…

Наташка вздохнула и беспомощно развела руками.

— Сейчас примчится… Вставай…

***

Как ни странно, но Клин орать не стал — наоборот, сразу проникся к собаке уважением. Оказывается, в начале своей антигосударственной кооперативной деятельности он даже пытался заняться разведением собак и всерьез изучал кинологию. Правда, потом собакам крупно повезло — Клин перекинулся на компьютерные программы. В подтверждение своей компетентности он очень осторожно погладил безучастную овчарку, отдернул руку и, ужасно гордясь тем, что его в ответ не укусили, обрушил на меня неподъемную глыбу знаний.

Он рассказал мне о собаках все. Что собаки — млекопитающие. Что собаки — хищники. Что они состоят из четырех ног, хвоста и головы. Что в Китае собак едят, а в Африке, наоборот, дикие собаки едят заблудившихся китайцев. Что собаки служат человеку с незапямятных доисторических времен. И так далее, и так далее.

— Ничего удивительно, что животное выпрыгнуло из окна, — подытожил он. — Оставшись без хозяина, многие животные отказываются от воды и пищи и иногда даже умирают. Вот, например, есть такая голая китайская собачка. Это преданнейшее существо…

— Умирает от тоски при температуре минус тридцать градусов? — предположил я.

Клин оставил мою реплику без внимания, но и рассказывать про голую собачку передумал.

— В общем, ничего удивительного, — повторил он. — И то, что ты назвал ее Тузиком — тоже не удивительно. Наверное, всю обратную дорогу подпрыгивал от радости, какое замечательное имя придумал? — Он задумчиво закряхтел и потер затылок. — Удивительно другое… Вот чего я не могу понять: как такое умное животное пошло за тобой?

— А за вами животное пошло бы, не раздумывая? — вкрадчиво спросил я.

— Да, за мной оно пошло бы! — запальчиво ответил Клин, еще не подозревая, что попался.

— Так я о чем и говорю. Если бы животное хотело умереть от тоски, оно пошло бы за вами.

Мы еще долго могли говорить о собаках, но Наташка пригрозила развести нас по разным комнатам. Мы пообещали сменить тему. Клин взял пульт и нажал на волшебную кнопку. Наливное яблочко покатилось по золотой тарелочке.

По телевизору опять кого-то убили. В стране, находящейся за рамками экрана, убивали ежедневно и сотнями, но телевизор возмущался как-то уж очень избирательно. Вот и сейчас по гневным интонациям репортера можно было без труда догадаться, что убили не рядового гражданина, а гораздо более ценного обитателя одной шестой части суши. Мы с Клином скептически переглянулись, и он переключил на другой канал.

— Вы что, их специально ищете? — спросил я.

Клин опять угодил на криминальную хронику. Он защелкал кнопками, на экране один за другим промелькнули фрагмент базарного шоу, рекламный ролик, юмористы и певцы, ничем не отличающиеся от клоунов. Несмотря на бурное разнообразие жанров, почти на всех каналах кривлялись одинаково.

— Олигофрены захватили телевидение! — с отвращением произнес Клин.

Я несколько раз хлопнул в ладоши. При желании это можно было квалифицировать, как бурные продолжительные аплодисменты.

— Здорово! Сами придумали?

— В КВНе услышал, — признался он и вернулся к криминалу. — Ну, что, посмотрим про преступность?

— Посмотрим. Не рыдать же над юмористами, — обреченно согласился я.

На канале бурно обсуждалась какая-то разборка в Свердловской области. Вчера, в девять-тридцать утра по местному времени в одном из офисов города Серова громыхнул небольшой взрыв. Рабочий день в офисе еще не начался, поэтому никто не пострадал. Но, судя по всему, одним взрывом дело не окончится. Встретимся после рекламы…

После веселенького мелькания всевозможной супер-продукции корреспондент не стал неприлично тянуть паузу и вскоре пояснил. Неделю назад на трассе взорвался бронированный «Мерседес» вице-президента одной известной в области фирмы. Погибли три человека, в том числе и женщина. По непроверенным слухам в автомобиле перевозили крупную сумму денег. И вчера, и неделю назад представители обеих пострадавших фирм недвусмысленно намекали, что инциденты имеют политическую окраску. Тележурналист не опровергал, но тоже очень недвусмысленно дал понять, что оба происшествия — банальные бандитские разборки, и сегодняшний взрыв в Серове — это отголосок другого взрыва, прогремевшего неделю назад. Тем более, что обе фирмы находятся в состоянии жесткой конкурентной борьбы за территории.

— Изумрудная война, — с видом знатока прокомментировал Клин.

А ведь мог бы и промолчать — его никто не спрашивал. Я, конечно же, не согласился.

— Такая же изумрудная, как и стальная, медная, ракетно-танковая. Война тяжелой и легкой воды опять же. Всероссийская кузница.

— Да что бы ты понимал! — пренебрежительно махнул рукой Клин. — Кузницу давно уже Москва под контроль взяла. И изумруды — тоже, только не все. Вот и наверстывают. Я лет пять назад хотел туда влезть — насилу ноги унес.

Мы вяло заспорили, но так и не пришли к единому решению, потому что в комнате появилась разозленная Наташка и выключила телевизор.

И все же долгожданный вечер наступил. Телевизор снова засиял. Перед ним уселась Ирочка, мы разместились вокруг нее. Я уже не мог сдерживаться и зевал, как бегемот из мультика, и меня прогнали зевать на кухню.

После мультиков мы уложили дочку спать. Клин сразу заскучал и стал прощаться. Закрыв за ним дверь, я потянул Наташку в спальню.

— Подожди, я еще раз попробую ее покормить, — сказала Наташка.

— Я тоже хочу быть собакой! — провозгласил я.

Наташка фыркнула.

— Если хочешь есть — возьми в холодильнике.

— Я не хочу есть! Я хочу, чтобы меня усыпили!

— Папа прав, — вздохнула Наташка. — Ты ужасно глупое животное.

***

Утром позвонил Клин и поинтересовался, как там собака. Я ответил, что собака все там же, только не ест и не пьет. Клин буркнул что-то невразумительное и попросил к телефону Наташку. Видимо, он все-таки рассказал ей душераздирающую историю про голую китайскую собачку, потому что, закончив разговор и положив трубку, Наташка решила, что быть эгоистами нехорошо.

— Надо найти ее хозяина. Я не могу смотреть ей в глаза — мне сразу хочется плакать. Ты детектив или кто?

— Ну, детектив. Можно съездить, конечно, к тому дому, поспрашивать. А где еще искать — я даже не знаю.

— А больше нигде и не надо! — бурно согласилась Наташка.

В общем, задача, поставленная собственной женой, как и следовало ожидать, оказалась самой сложной в моей практике. Хозяина необходимо найти, но лучше бы он не нашелся.

Когда мы с собакой садились в машину, Наташка смотрела на нас из окна. Черт бы меня побрал, но в ее глазах стояли слезы!

Дорога заняла около десяти минут. Я остановился напротив вчерашней пятиэтажки, вышел и выпустил собаку. Она села на землю, посмотрела на дом, потом перевела взгляд на меня.

— Ну что, пойдем производить дознание?

Я шагнул с тротуара на дорогу, но собака не двинулась с места.

— В чем дело? — спросил я удивленно.

Собака не ответила. Припадая на переднюю лапу, она медленно направилась в противоположную от дома сторону, но через пару метров остановилась и снова посмотрела на меня.

— Ты не хочешь туда идти? — догадался я.

Ей пришлось повторить свой маневр еще раз, прежде чем я понял, что она приглашает меня куда-то прогуляться. Я пошел вслед за ней.

Она привела меня к троллейбусной остановке.

— Ты уверена, что нам не следует поехать туда на машине? Тогда подожди, я куплю сигареты.

Ближайший ларек оказался кондитерским. Я огляделся по сторонам и вдруг услышал:

— Ой, здравствуйте! Что-то давно вас не видно!

Я наклонился к окошку. В ларьке улыбалась полная женщина в белом чепце, подчеркивающем ярко-красную помаду на губах. Женщина, совершенно мне незнакомая.

— Здравствуйте. И вас давно.

Она заулыбалась еще шире.

— Ой, извините! Я вас перепутала. Мне же отсюда одни ноги и животы видать, пока не наклонитесь. Собачка ваша показалась знакомой. Тут один мужчина часто у меня покупал. Собачка у него — почти как ваша, только ухоженная. Извините. Ничего не желаете?

— Спасибо, сейчас подумаю… А как ту собачку звали, не припомните?

Женщина наморщилась, поджала губы.

— Нет, не помню. Смешно как-то звали. У меня много покупателей, и с собаками много. Всех не запомнишь.

— А что он покупал?

— Эклеры покупал. Всегда по четыре штуки. Я ему еще говорю: «Избалуете свою жену — будет такая же толстушка, как и я». А он, оказывается, для собаки. А вы вашей собачке не хотите взять?

— Хочу. Я как раз за эклерами и подошел. Моя тоже любит. И тоже четыре.

Взяв бумажный пакет, я поблагодарил продавщицу, отодвинулся от окошка и присел на корточки. Собака отвела морду в сторону и смотрела на дорогу, но ее тяжелый хвост совсем не безразлично постукивал по асфальту.

— А чего это мы так засмущались — даже слюни потекли? Ты любишь эклеры? — Я протянул ей пирожное. — Так ешь — в этом нет ничего постыдного. Китайцы, вон, собак едят и не стесняются.

Она неуверенно лизнула пирожное языком, потом прихватила зубами, но перед тем, как откусить, еще раз посмотрела мне в глаза.

Я ободряюще кивнул.

— Ешь на здоровье.

Она съела только три. От четвертого эклера отказалась наотрез, и я сообразил, что собака оставила его для меня. Я доедал его уже в троллейбусе.

Мы ехали очень долго, и хотя собака не толкалась, не ругалась матом и не дышала перегаром, почти на каждой остановке меня возмущенно спрашивали, почему она без поводка и без намордника. Я терпеливо объяснял, что без намордника собака, потому что у нее сильно поранена морда, а без поводка — потому что сегодня вторник.

Подошедшая кондукторша про вторник что-то недопоняла, сказала, что у нее нет такого распоряжения. Пришлось показывать ей удостоверение и доверительно шептать на ухо, что мы преследуем опасного преступника, который сидит вон там, впереди, и собака должна быть в любой момент готова к задержанию. Женщина прониклась и осталась с нами на задней площадке, и уже сама объясняла пассажирам, почему собака одета не по уставу, а кому не нравится — может идти пешком.

Собака позвала меня на выход у метро «Московская» и направилась к другой остановке, и только тогда я догадался, куда мы едем.

Она привезла меня на Южное кладбище и привела к могиле, легла рядом на траву и уронила морду на лапы.

Могила была совсем свежая. Коричневые комья земли покрывали недорогие бумажные и пластиковые венки с черными лентами. «Дорогому товарищу и другу от сослуживцев». Один венок стоял вертикально, из-за него выглядывала временная деревянная табличка с надписью.

Я подошел, приподнял венок и аккуратно положил на землю.

«Нестеров Роман Владимирович. Майор милиции. Погиб при исполнении служебного долга».

Погиб Роман Владимирович всего четыре дня назад в возрасте тридцати четырех лет.

Я присел, погладил черную с рыжеватыми разводами морду, осторожно коснулся повязки на лапе и провел рукой по вздрогнувшей спине овчарки.

— Да-а-а, надо же… Ты смогла мне это рассказать

4

Раньше было возможно всего за один рубль сорок копеек по имени и фамилии выяснить адрес простого советского человека и адрес с номером телефона счастливого советского человека. Позднее, когда по проваленным адресам пошли угрюмые визитеры с утюгами, счастливых советских людей стало гораздо меньше, и такой вид услуг, как справка из адресного бюро, прекратил свое существование. Но спрос на адреса и номера телефонов остался, а так как природа не терпит пустоты, за дело взялись люди, гораздо более компетентные, чем сонные дилетанты из адресного бюро. Компьютеризация страны указала нужное направление, и на свет появились компакт-диски с информацией о гражданах настолько подробной, что о некоторых деталях сами граждане не всегда догадывались.

Такой же компакт-диск имелся и в «Мойдодыре». На обратном пути мы оказались совсем недалеко, и я решил, что тоже должен собаке кое-что о себе рассказать.

— Ой, а я не знала, что у вас есть собака, шеф! — Ленка подпрыгнула на стуле и подтянула под себя ноги. — А почему без намордника?

Неужели еще и Ленке надо объяснять про вторник?

Я ответил вопросом на вопрос:

— Ты сегодня в зеркало смотрелась?

Я всего лишь имел в виду, что она тоже явилась в «Мойдодыр» без намордника. Но Ленка вдруг очень загадочно улыбнулась и, как будто непроизвольно, провела кончиками пальцев по воротнику блузки. Из-за воротника выглянуло лиловое пятно величиной с двухрублевую монету.

— А что, шеф? — промурлыкала она.

— Ничего! Найди-ка мне в своем архиве Нестерова Романа Владимировича, шестьдесят девятого года рождения. Майор милиции.

Я повернулся и пошел на кухню. Собака пошла за мной. Ленка ее не заинтересовала.

Я налил ей воды в чашку и попил сам.

— Нашла, шеф! Вам телефон домашний или рабочий? А адрес нужен?

— Сделай мне полную распечатку.

Я вернулся в приемную. Пока мы отсутствовали, Ленка расстегнула две пуговицы и раздвинула воротник.

— Сейчас сделаю, шеф. — Она бросила на меня из-под ресниц нетерпеливый взгляд.

— Да вижу, вижу! Ну, и что? Засос как засос. Могла бы и спрятать, а не выставлять на обозрение. У нас же солидное учреждение, Ленка! Что вот собака, например, о нас подумает?

Юная леди надулась, опустила голову и начала стремительно краснеть. Еще не хватало, чтобы она сейчас разревелась.

— А что я должен сказать? Что это самый выдающийся и самый прекрасный засос на свете? Шедевр изобразительного искусства? Обычный дурацкий засос.

— Это — синяк, шеф, — глухо произнесла Ленка прыгающими губами.

— Синяк? — Я с удивлением почувствовал, как внутри вскипает волна негодования из-за какого-то синяка. — Та-а-к… Собирайся, пойдем! Покажешь, кто дал тебе по шее.

Ленка ожила и снова заулыбалась.

— Не надо никуда идти, шеф. Все нормально. Только с вас четыреста сорок рублей.

Волна негодования спала. Подумаешь, дали по шее. Может быть, и за дело.

— За что это? За то, что не угадал?

— Нет, шеф. Хотя могли бы и сами догадаться. А то сразу: «засос, засос»… Четыреста сорок рублей за членство.

Я посмотрел на собаку. Собака посмотрела на меня и переступила с ноги на ногу. Могу поклясться, что она тоже недоуменно пожала плечами.

— За членство в обществе, — уточнила Ленка.

— Ах вот оно что! Ну и жаргончик! — Я неодобрительно покачал головой. — Ты ругалась матом в общественном месте? Тебя оштрафовали и надавали по шее?

— Нет, с чего вы взяли, шеф? Я в карате записалась. В спортивное общество имени Фундатоши. Четыреста сорок рублей в месяц. Уже два раза ходила. А вчера мне одна девочка ногой по шее и заехала. Маваши-гэри называется. Не сильно, но все равно — такая дура! А квитанцию нам в конце недели выдадут. Но вы мне деньги сегодня верните. Это же повышение квалификации, правильно, шеф? Мало ли, вам от меня какие-то особые услуги понадобятся… — Она подозрительно взглянула на меня, потерла лоб и как-то неуверенно добавила: — В смысле, силовые, конечно.

— Да-да, я так и понял, — подтвердил я. — Разве какие-то другие бывают? За четыреста сорок рублей.

Кажется, не далее, как в прошлом году, Питер захлестнуло новое электронное увлечение — японская игрушка Томагочи. Вы выбираете себе какого-нибудь виртуального звереныша: тигренка, слоненка или динозаврика, кормите его и развлекаете, и убираете за ним дерьмо, иначе ваш питомец будет плакать и чахнуть, пока не умрет, оставив вас по другую сторону дисплея терзаться угрызениями совести до конца дней. Так вот, я в эту игру начал играть еще четыре года назад, когда принял на работу Ленку. Только моя Томагочи — живая и кроме уже названных хлопот требует постоянной подпитки деньгами. Иначе она будет чахнуть, а я — терзаться.

— Засос — тоже повышение квалификации. Но, наверное, стоил бы дешевле, — проворчал я, вынимая бумажник. — Ладно, фирма оплатит. Держи: вот твои проценты за Андрюху Зотова, а вот четыреста сорок за общество имени Томагочи и особые услуги в будущем. И предупреди там, чтобы сильно не били, а то приеду.

— Да вы что, Виктор Эдуардович! Там же «черные пояса» есть. Знаете, как прыгают?

— Я с пулеметом приеду. Тогда и «белые» запрыгают… Ну, как, распечатала? Давай!

Ленка протянула мне лист бумаги. Я бегло просмотрел данные и убрал распечатку в карман.

— Спасибо. Я сегодня выходной… Кстати, об Андрюхе. Он должен подойти сегодня…

— А он уже приходил, шеф. Только без шляпы. Примерно час назад. Я вам сразу хотела рассказать, а вы: «засос, засос»!

Интригующие интонации в ее голосе меня насторожили.

— Ну, и…?

— Такой простой! Заходит и опять: «Здрасьте, давно не виделись!» А я как раз на компьютере работаю. А он по плечу меня как хлопнет! А я как вздрогну! А он такой довольный — рот прямо до ушей, как у дурака какого-то, и спрашивает: «Виктора-то нет еще?» Я говорю: «Нет». А он: «Ну, ладно, я подожду. Вдвоем ждать веселее. Не прогонишь, губастенькая?» Вы понимаете, на что он намекал, шеф?

— Пока нет, — честно признался я. — На то, что подождать хотел?

— Ну что здесь непонятного? На это самое! Только не просто, а еще и с этим самым! — пояснила Ленка. — А я, такая, говорю: «Может, кому и веселее, только я, между прочим, карате занимаюсь. Если будете меня еще хлопать или на что-то грязно намекать, то я вам так намекну — прямо вместе с дверью в соседний подъезд и улетите. Сразу грустно станет». А он говорит: «Нет, мне ждать некогда — потом зайду». И ушел. И, правда, грустный такой ушел. Не знаю, зачем приходил.

— За деньгами приходил. Мы ему четыреста долларов должны. На это и намекал, наверное. Так что, когда снова зайдет, ты ему сначала деньги отдай, а потом запугивай. Его уже пинали, и он знает, что это неприятно.

— А чего по мне хлопать-то? — не унималась Ленка. — Мне, может, тоже неприятно!

— Обрадовался. Увидел тебя и обрадовался — и такое бывает.

— Так я и говорю — как дурачок какой-то!

Я прошел в кабинет, достал из сейфа деньги и передал их Ленке. Еще раз прочитал короткий инструктаж по обращению с Андрюхой Зотовым и попрощался до завтра.

— Это Ленка, — сообщил я собаке, когда мы вышли на улицу. — Второе лицо детективного агентства «Мойдодыр». Можно даже сказать, Генеральный Секретарь.

Всю недолгую дорогу от «Мойдодыра» до остановки собака задумчиво пожимала плечами. И только когда мы встали у перехода, я догадался, что она просто хромала.

***

— И какого черта ты поперся на кладбище? — грустно спросила Наташка.

Я промолчал. Вопрос не подразумевал ответа — я уже подробно рассказал жене о нашем с собакой путешествии в поисках хозяина. Мы его нашли, но он не потребует вернуть собаку домой. Нашлась и хозяйка — Нестерова Людмила Николаевна с адресом и номером телефона. Женщина, четыре дня назад потерявшая мужа. Если верить информации с компакт-диска, детей у нее нет, осталась только собака. И у собаки осталась только хозяйка.

Отдавать собаку не хотелось. Вероятно, из-за того, что не только самоуверенный Клин, но и мы с Наташкой втайне считали себя знатоками и инженерами собачьих душ, способными вернуть осиротевшее животное к полноценной жизни под нашим мудрым руководством. Но Наташка уже решила, что мы не будем эгоистами, и я с ней согласился.

После шестого гудка трубку все-таки сняли, и я услышал тихий, не очень отчетливый женский голос:

— Да… Кто это?

— Здравствуйте. Будьте добры, позовите Людмилу Николаевну.

— Да… Кто это? — снова повторила женщина.

— Простите, я разговариваю с Людмилой Николаевной?

— Да…

— Меня зовут Виктор Стрельцов. Мы с вами незнакомы, Людмила Николаевна. Я только хотел сообщить вам, что нашел вашу собаку. Она сейчас у меня.

— Вы нашли Джульетту? — В безразличном голосе собеседницы не прозвучало никаких эмоций.

— Джульетту? — переспросил я. — Ее зовут Джульетта?

Я привстал со стула и выглянул в коридор. Ирочка раскладывала на полу перед ковриком кубики и что-то старательно объясняла, тыча в кубики крохотным пальчиком. Собака подняла голову и, навострив уши, смотрела на меня.

Прикрыв трубку ладонью, я прошептал:

— Наташка, ты представляешь, ее зовут Джульетта!

— Конечно, Джульетта — я так и знала! — шумно вздохнула Наташка. — Ну, что там?

Я скорчил недоуменную гримасу и вернул трубку на место, между ухом и плечом.

— Алло… Алло…

— Да, я поняла — Джульетта у вас. Она убежала от меня вчера… — Женщина говорила с трудом, наверное под воздействием успокоительных препаратов. — Я не могу заплатить вам. И не могу за ней приехать.… Не знаю…

Она замолчала.

Я воодушевился. Наблюдающая за мной Наташка выпрямилась, придвинулась поближе и с надеждой прошептала одними губами:

— Что?

— Людмила Николаевна, я звоню не ради вознаграждения. Я знаю, что у вас произошло большое несчастье, — заторопился я. — Может быть, лучше, если какое-то время собака поживет у меня? Она, кажется, согласна. А вы?

— Не знаю… Пусть поживет… Извините, я не могу долго разговаривать. Оставьте свой номер телефона — я перезвоню.

— Это вы меня извините, что побеспокоил вас, Людмила Николаевна. И примите мои соболезнования. Искренне… Спасибо… Записывайте.

Я продиктовал номер, попрощался и аккуратно положил трубку.

— Наташка, мы ее пока не отдаем! — бодро доложил я. — Во-первых, Людмила Николаевна как-то совсем не обрадовалась. Даже учитывая ее состояние — ни капельки. Во-вторых, она, кажется, ничего не записывала. Во всяком случае, не сказала, как обычно говорят в таких случаях: «Подождите, я поищу ручку». В-третьих, когда мы ездили сегодня утром на разведку, собака не захотела идти домой. Видишь адрес? Она упала на меня как раз на этой улице. Ну, и в-четвертых, ее зовут Джульетта.

Мою жену такой неопределенный расклад не очень устраивал.

— Это во-первых: ее зовут Джульетта! — возразила она. — Я же тебе говорила, а ты: инстинкты, инстинкты. А во-вторых, что же мне, теперь сидеть и ждать: заберут ее у меня или не заберут? Надо было сразу сказать…

Она замолчала. Я — тем более. Но оказалось, что неопределенность в судьбе собаки по имени Джульетта беспокоит не только нас. В течение каких-то двадцати минут нашлись люди, которые знали, что делать, и кто виноват.

Первой позвонила незнакомая женщина, голос которой вибрировал от раздражения и неприязни, и безапелляционно заявила:

— Мне нужен Стрельцов!

— Я вас слушаю.

— Вы что это себе позволяете?! Какое вы имеете право забирать чужую собаку?

Я недоуменно пожал плечами.

— Не знаю. Собака не объяснила мне мои права. А с кем я разговариваю?

— С ее матерью!

Я удивился еще больше и успокаивающе подмигнул Наташке.

— По-моему, ваша Джульетта уже совершеннолетняя и может сама решать, с кем жить.

— Я — мать…

— Да-да, я все понял. Мать хозяйки, а не собаки. Так вот, уважаемая мать, мы уже обо всем договорились с вашей дочерью.

Мать прямо-таки захлебнулась негодованием:

— Что значит: договорились?! Вы подло воспользовались состоянием убитой горем вдовы! Вы хоть представляете, сколько эта собака стоит? Я буду на вас жаловаться!

Наконец-то я, действительно, все понял.

— Жаловаться не надо. Я как-то об этом не подумал. А сколько эта собака стоит?

— Что значит: не подумал! А о чем вы думали? Триста долларов! Очень редкая порода! Дрессированная!… — Женщина перевела дух и наконец-то понизила голос. — А сколько вы можете заплатить?

То есть, торг уместен. Но я не стал торговаться и спросил, когда привезти деньги. Положив трубку, я радостно заорал:

— Наташка, мы ее никому не отдаем!

Нам показалось, что дальнейшая судьба Джульетты решена. Но посягательства не закончились. И пятнадцати минут не прошло, как на собаку снова предъявили права. На этот раз позвонил какой-то Борис Борисович из районного отделения милиции и вежливо, но настойчиво предложил немедленно прибыть в райотдел вместе с найденной собакой. Его совсем не тронул тот факт, что я лежу в полукоме с двусторонне-крупозным воспалением легких и температурой, скачущей от Кельвина до Фаренгейта. Но все же, когда я сообщил, что у собаки разболелась лапа, и она передвигается с большим трудом, Борис Борисович неуверенно покашлял, покряхтел и согласился отложить явку до завтрашнего утра.

5

Утром вдова майора Нестерова передала мне прозрачную пластиковую папку с документами Джульетты и коробочку с шестью медалями.

— Я не имела в виду деньги. Это все мама, — виновато оправдывалась Людмила Николаевна, отводя в сторону запавшие от слез глаза. — У нас сейчас очень тяжелое материальное положение, и она сказала…

Я так же виновато кивнул.

— Понимаю. Вам незачем извиняться. Вы и не должны дарить мне свою собаку.

Она вздохнула, покачала головой.

— Брать за нее деньги… Она для него была больше, чем собака… Она сама ушла от меня. Не захотела… Вы понимаете? Положение тяжелое…

— Понимаю, — повторил я. — Спасибо. Ей у нас будет хорошо.

Я подождал, пока вдова пересчитает внушительную пачку сторублевых купюр, и, получив вердикт:

— Все правильно, — попрощался и направился к машине, в которой меня ждала Джульетта.

Она повидаться с бывшей хозяйкой тоже не пожелала.

На втором этаже отделения милиции Джульетту встречали всем личным составом. Люди в форме и в штатском заполнили коридор и оттеснили меня в сторону. Я прислонился к стене и с ревностью наблюдал, как они похлопывали ее по холке и гладили по спине. Когда волна эмоций спала, собака завертела головой, нашла меня, подошла и села рядом.

Невысокий полный мужчина с редкими, падающими на лоб волосами после недолгих раздумий протянул руку:

— Ну, наконец-то! Еще раз здравствуйте. Это я вам звонил — Борис Борисович. Вон туда, к тому кабинету… — Он несколько снисходительно улыбнулся: — Видите, какая умница. Сидит, охраняет. Знает, что, если вас сюда привела, то должна сдать с рук на руки… Товарищи, ну, дайте же пройти!

Товарищи расступились и дали. Мы двинулись по коридору сквозь строй оперативников.

В кабинете он махнул мне рукой, предлагая выбрать любой из стульев, и изобразил на лице нетерпеливое внимание.

— И как же она к вам попала? Мне тут, понимаете, позвонили и пожаловались, что вы держите у себя чужую собаку. Чуть ли не силой… — Он опять усмехнулся. — Преувеличение, конечно. Разве ее силой удержишь? Эта собака сама, кого хочешь, удержит. Специалист. Еще какой специалист! Да, Джульетка? Да, девочка моя?

Джульетта не ответила, и он повернулся ко мне.

Я в двух словах поведал ему совсем не шекспировскую историю. Просто шел по двору, увидел больную собаку, пожалел, подозвал. Она и пошла. Сначала я свозил ее к ветеринару, потом она свозила меня на кладбище. Рассказывать посторонним о том, что собака выпрыгнула из окна, мне почему-то не хотелось.

Бориса Борисовича обстоятельства нашей с Джульеттой встречи не совсем удовлетворили, в чем-то он засомневался, но выбивать из меня правдивые показания не стал. Он, вообще, заметно подобрел.

— Очень хорошо, что нашлась! Надо же, догадалась, на могилу отвела! Какая умница! Ах, Джульетка, девочка моя! Отличный представитель породы с замечательной генеалогией. Шесть задержаний вооруженных преступников… Вот, осталась без хозяина. У нас уже четверо человек согласились ее забрать. Я бы, конечно, никому ее не отдал, но у меня, знаете, очень стесненные жилищные условия, и старшая дочь на восьмом месяце. Никак…

Я внимательно слушал и кивал, впитывая необходимую информацию.

— Да, понятно… Борис Борисович, а разве вдова Романа Владимировича — не хозяйка собаки?

Он вздохнул.

— Да хозяйка-то — хозяйка. Это ее мамаша вчера мне звонила, наговорила про вас всяких ужасов. А сама Люда не потребует, чтобы Джульетту вернули домой. Она, конечно, обрадуется, что собака жива и устроена, но не более того. Они не очень любили друг друга, — и уточнил: — Люда с Джульеттой, я имею в виду.

— И все-таки мне кажется, что собаку нужно было бы вернуть ей. Или хотя бы спросить, — вкрадчиво заметил я.

— Но я это знаю наверняка! — воскликнул Борис Борисович. — Могу, конечно, позвонить, если вы сомневаетесь, — добавил он почти обиженно.

— Позвоните, пожалуйста.

Он негодующе закряхтел, потом иронически блеснул глазами и потянулся к телефону.

— Не волнуйтесь, сейчас все устроим. Как положено… Максимов! А Кашин далеко? Дай-ка ему трубочку… Слушай, Кашин, приготовь мне расписку. Что я, такой-то — такой-то, принял у гражданина Стрельцова… Как ваше имя-отчество?

— Виктор Эдуардович.

–… Стрельцова В. Э. немецкую овчарку по кличке Джульетта, число, месяц, год. Выражаем благодарность и так далее… Ну, что здесь непонятного: гражданин хочет, чтобы все было по правилам. — Он повернулся ко мне. — В произвольной форме вас устроит, Виктор Эдуардович? Или на бланке с атрибутами?

Я многозначительно поджал губы и задумчиво произнес:

— Лучше на бланке. И круглую печать, пожалуйста. Я же не знал, что у нее замечательная генеалогия. Думал: собака и собака. Млекопитающее, состоит из четырех ног, хвоста и головы. А она, оказывается, за похищение ее собственной собачьей персоны меня прямо в отделение доставила. Так и до «Крестов» недалеко. Нет уж, пусть будет на бланке. И хозяйке позвоните, пожалуйста. Вы ведь уже поняли, что я законченный бюрократ?

— Кашин, на бланке с печатью!… Ну, попроси у кого-нибудь. Скажи, что с меня причитается… Все, иди, исполняй!

Он в сердцах нажал на кнопку и принялся набирать следующий номер.

Людмила Николаевна ответила, и Борис Борисович приглушенным голосом расспросил ее о самочувствии и о ближайших планах, пригласил в гости. Потом сообщил, что нашлась Джульетта. Потом надолго замолчал, но рот оставил открытым.

Я сидел, крутил головой по сторонам и негромко постукивал пальцами по столу, вежливо изображая полную непричастность к разговору. Когда раздался сухой щелчок вернувшейся на аппарат телефонной трубки, я повернулся к хозяину кабинета и вопросительно поднял брови.

Борис Борисович откинулся на стуле и ошеломленно смотрел на меня.

— Что значит: пусть останется у вас?! — возмущенно рявкнул он. — Какого лешего вы морочили мне голову с распиской?!

Я примиряюще улыбнулся во все тридцать два зуба.

— Это вы мне морочили голову, Борис Борисович. Расписка — ваша идея. И вы первый сказали про бланк. Я же только посоветовал вам не торопиться, а проконсультироваться с бывшей хозяйкой.

Он яростно закачал головой и даже не попытался улыбнуться в ответ.

— Думаете, все можно купить и продать? Да я плевать хотел… — Он замолчал, изумленно наблюдая, как Джульетта поднялась с пола, подошла и села рядом со мной.

Я воспользовался возникшей паузой.

— Нет, я так не думаю. Я купил лишь документы, а не собаку. И дороговато содрали, знаете ли. А с собакой мы подружились. То есть, сошлись характерами. Вот так.

— Вы, случайно, не адвокат?

— Почти что…

Я не успел объясниться. Дверь распахнулась, и в кабинет, потрясая бланком, ворвался длинный парень.

— Борис Борисович, я первый! — умоляюще закричал он. — Я уже родителям в Новгород позвонил — они согласны!

Он рухнул на колени перед Джульеттой, достал из кармана шоколадную конфету, торопливо развернул и, согнувшись нескладным вопросительным знаком, попытался засунуть конфету собаке в пасть.

Джульетта отвернулась и посмотрела на меня.

Я торжествующе кивнул:

— Можно.

Конфета моментально исчезла, как будто ее никогда не было.

Ошарашенный Кашин тоже повернулся ко мне и в моих глазах прочел приговор.

— Все, парни, аукцион отменяется. Экспонат не продается. Спасибо за внимание, но пора, как говорится, и честь знать. Надеюсь, мы все и в достаточной степени прояснили. Всего хорошего.

Я поднялся со стула и направился к двери. Собака двинулась за мной.

— Эх, Джульетка, Джульетка… — осуждающе простонал вслед Борис Борисович.

Он упрекал мою собаку в измене, и я посчитал своим долгом внести ясность.

Я обернулся.

— Нет, вы ошибаетесь. Она его не забыла. Но собаке, как и человеку в такой ситуации, невыносимо одиночество. Она выбрала первого встречного. Только и всего.

— Да… Только и всего… — проскрипел Борис Борисович. — Подождите, куда же вы? Давайте, чайку попьем, что ли?

***

Борис Борисович презирал меня недолго. То ли его убедило представление с конфетой, то ли мое смелое заявление, что я почти адвокат, и он не решился начать тяжбу о лишении родительских прав: «Убойный отдел против бюрократа Стрельцова».

Выставив из кабинета обиженного Кашина, он вскипятил воду, используя обычный стеклянный графин и какое-то жуткое, стреляющее искрами устройство, состоящее из проводов и двух лезвий от безопасной бритвы, и предложил мне чаю.

— Фирменный напиток. Чай с электрическим дымком, — с гордостью заявил он, посмотрел на Джульетту и вздохнул: — У нас чайник вчера перегорел. Вот, вышли из положения. Народ у нас изобретательный.

В знак примирения мы выпили по чашке чая, потом по второй, а на третьей графин взорвался. Радиус поражения ограничился одним метром, и мы все трое остались целы и невредимы, но короткое замыкание надолго вывело из строя компьютер, на котором хозяину кабинета предстояло делать какой-то срочный отчет. На дисплее матово отсвечивала репродукция шедевра Казимира Малевича «Черный квадрат» и никак не хотела меняться на обычную обывательскую заставку, а потеплевший от чая и от взрыва Борис Борисович, периодически чертыхаясь, щелкал пальцами по клавиатуре и рассказывал мне о Джульетте и последнем деле Романа Владимировича Нестерова.

— У нас мужики места себе не находят. Винят себя, что с пацанами его оставили. И расстались в тот день очень натянуто. Мне-то, вроде как, легче должно быть — Роман меня сам после обеда отпустил. Дочь беременна, знаете, первый раз, и что-то тяжело так ходит — надо было ее в поликлинику проводить. А у них — шесть выездов за день. Это, конечно, не десять, но все равно утомительно. А тут еще курсанты из Новгорода путаются под ногами, не дают посидеть спокойно, расслабиться — все расспрашивают: а как там, а что там, а когда нас посмотреть возьмут? Приказ начальства: по возможности всех свозить на место преступления, познакомить с методикой и основными мероприятиями, а нам и без детского сада забот хватает. Мужики с последнего выезда вернулись в начале шестого, уже и начальник уехал, и курсанты почти все разбежались, осталось только четверо — самых занудных. Ну, кажется, все, достаточно — чайку попить, дежурство сдать и по домам. Только сели — и снова вызов. Кто-то позвонил по «02», сообщил о выстреле в соседней квартире. Участковый ходил — дверь открыта, в комнате труп. Все — убойный отдел, будьте любезны! И главное, дом этот — вечная заноза! Пограничный — на стыке двух участков стоит. Естественно, что мы его пытаемся соседям спихнуть, а соседи — нам. Договорились с ними: кому диспетчер с центральной позвонит, тому и ехать на вызов. А в тот день футбол в восемь часов показывали — отборочный матч. Ну, соседушки и сделали ход конем. Перезвонили диспетчеру: извините, не наш участок. Звоните туда-то и туда-то.

— Соседи везде одинаковые, — согласился я.

— Так ведь нечестно же! Ведь договорились! В общем, мужики зароптали, завозмущались, а Роман говорит: надо ехать. Тут Ленька Семенов — он у нас самый ярый болельщик, сгоряча выступил. Роману, мол, и вдвоем с Джульеттой хорошо, а Леньку дома молодая жена ждет. Дурак, мальчишка, сейчас локти себе грызет. Роман конфликтовать не стал, тем более, разговоры про этот футбол с самого утра: успеем — не успеем. Предложил всем отправляться по домам, а он сам с Джульеткой и с курсантами — на выезд. Парни, конечно, обрадовались, немного поломались для виду, да и вообще, неудобно как-то, хотя все знали, что Роман, действительно, домой обычно не торопится… Хм… Ну, это к делу не относится… Вот ведь зараза — западает клавиша, хоть ты тресни! Что же мне теперь, всю доску раскручивать?

Борис Борисович нагнулся и выдвинул нижний ящик. Покопавшись, достал две тонкие отвертки и вздохнул.

— «Завтра снова солнце взойдет». Это у него выражение такое было. Он и в тот вечер так же сказал: «Ладно, чего там? Завтра снова солнце взойдет». Взял четверых пацанов и поехал. Ну, а что? В общем-то, намечалась обычная работа, рутина, так сказать. Да так оно и было. Мужчина и женщина расслаблялись, как сейчас говорят, занимались сексом, а потом она его взяла и застрелила. И ушла. Таких убийств — десятки по городу, без всяких мотивов, только чаще кухонным ножом бьют или той же бутылкой по голове, чем стреляют. Ничего особенного. Ну, почти ничего. Крестик золотой нашли, не совсем обычный. Роман там сделал все, что нужно, лекцию курсантам прочитал. Обсуждали, различные версии выдвигали. И все. А вечером, где-то в девятом часу позвонила ему незнакомая женщина, сказала, что знает, чей это крестик и предложила встретиться. Роман взял Джульетту и пошел. Там его и… Подъехали на угнанных «Жигулях» и расстреляли почти в упор.

— А Джульетта? — спросил я.

— И ей досталось. Мы с ребятами уже через полчаса на месте были — из отделения позвонили, сообщили. Они так и лежали в обнимку на асфальте — Ромео и Джульетта. Собака живая, но много крови потеряла — только-только довезти успел к знакомому ветеринару, в питомник. Два дня отлеживалась, а потом сбежала. Романа пошла искать. Такие дела…

— Да… Понятно…

Я взглянул на Джульетту. Она лежала на полу и слушала. Во всяком случае, она не отрывала от Бориса Борисовича внимательных глаз, и ее уши стояли торчком.

Я тоже слушал внимательно, поэтому поправился:

— Понятно, но не совсем. То есть, убили его из-за крестика — необычного, как вы сказали. А откуда же та женщина, которая звонила, могла узнать, что Роман Владимирович нашел крестик?

— Смогла. Это — тоже интересно. Квартира, где произошло убийство, прослушивалась. Мы туда ночью приехали, еще раз все просмотрели и «жучок» обнаружили. Такая булавочка в спинке дивана с обратной стороны. Роман с практикантами его не заметили. В общем-то, не наша это спецификация — «жучки» искать. А что там могли прослушивать — одному Богу известно. Убитого проверяли по разным каналам — мелкая сошка.

— Понятно… И что же теперь? Крестик достаточно необычный, чтобы найти его владельца?

Борис Борисович развернулся на стуле и уставился на меня с плохо скрываемым подозрением. Его голос зазвенел металлом.

— Хороший вопрос… А почему это вас, собственно, так интересует, Виктор Эдуардович?

Я не успел и рта раскрыть. За меня ответила собака. Она вскочила с пола и громко и негодующе гавкнула. Я даже вздрогнул от неожиданности.

Борис Борисович тоже вздрогнул.

— Что, Джульетка? Что, милая?

Она не стала повторять, и он удивленно посмотрел на меня и покачал головой.

— Ну, надо же! Она так же возмущалась, когда я спорил с Романом. И потом оказывался неправ.

Я кивнул.

— Вы и на этот раз неправы, Борис Борисович. Я — не вражеский лазутчик. Вопросы задаю чисто из любопытства. А хорошие вопросы — из профессионального любопытства. Я ведь частный детектив. Ваш младший брат, если позволите так выразиться. Джульетта, подтверди!

И она гавкнула еще раз.

— Вот видите… Кстати, кто-нибудь мне объяснит, наконец, как собака может понимать русский язык? Она что, на курсы ходила?

Старший Брат все еще качал головой.

— Нет, ну надо же… Не удивляйтесь — она все понимает! Чем вы ее так привлекли, Виктор Эдуардович?

— Не знаю. Законом всемирного тяготения, вероятно… Так вы нам расскажете, Борис Борисович? И собаке интересно будет ваш голос слышать, как говорил один мой знакомый ветеринарный врач. Тоже, между прочим, специалист по задержанию: его хлебом не корми — дай кого-нибудь повязать, а потом пристроить. Или одновременно… Так что вы такое интересное говорили про крестик?

Возобновление доверительной беседы далось Борису Борисовичу не сразу. И разговорился он не из уважения ко мне и уж вовсе не из любви к младшим братьям — частным детективам. Он, вообще, отверг какое бы то ни было родство, заявив, что по его разумению понятие «частным детектив» находится где-то между желтой прессой и Законодательным Собранием. Я спросил, где на этой шкале ценностей обосновалось понятие «милиция»: выше или ниже? Он скривился и отвечать не стал, но все же под воздействием гипнотизирующего взгляда Джульетты постепенно начал колоться.

***

Крестик был настолько необычный, что из-за него, особенно не раздумывая, застрелили в течение одного вечера, как минимум, двух человек.

Первой жертвой ювелирного искусства пал некто Сорокин Геннадий Анатольевич — ничем не примечательный молодой человек, работавший брокером в фирме с не совсем чистой репутацией и довольно мутными связями, но других фирм, если поразмыслить, у нас, вроде бы, и нет. Ну, может быть, за исключением Аэрофлота и Центробанка, репутация которых размышлениям не подлежит.

Оказывается, вечерняя гостья всадила в Геннадия Анатольевича порцию свинца вовсе не в благодарность за испытанный оргазм. Нетерпеливая леди раздевалась настолько поспешно, что вместе с одеждой сорвала с шеи крестик с цепочкой. Получив с молодого человека то, за чем пришла, мадам обнаружила пропажу, открыла сумочку и вынула пистолет. Все произошло так быстро, что, похоже, она даже не успела отдышаться и нежно прошептать ему на ушко: «Тебе конец, милый». Тем более, не дала ему времени для оправданий.

Потом мадам сполоснулась под душем, протерла бутылку и бокал, наспех осмотрела комнату, порылась в ящиках и ушла. Вероятно, все эти процедуры заняли не более десяти минут, но все же, на не вполне адекватное поведение преступницы обратили внимание даже курсанты. Скорее всего, она находилась под воздействием легкого наркотика, как и хозяин квартиры, у которого в крови и в серванте обнаружили кокаин.

А крестик, тем временем, висел, запутавшись цепочкой в бахроме шторы, рядом с заброшенным за штору лифчиком. Оставленные дамой реквизиты нашлись. Сначала полупрозрачное кружевное бра, а потом и крестик. Крестик нашла Джульетта. Она всегда находит на месте происшествия что-нибудь необычное. Курсанты уверяли, что разглядеть крестик в желтой, пронизанной золотистыми нитями бахроме было невозможно — настолько он сливался с цветом шторы. И все же крестик нашли бы и без Джульетты, правда, только на следующий день.

Борис Борисович показал мне сделанные в квартире фотографии. Голый и мертвый Геннадий Анатольевич для журнала «Play Girl» явно не годился, несмотря на разнообразие ракурсов, и я отложил его в сторону. Скомканный на полу лифчик выглядел более привлекательно, но моим вниманием завладела другая деталь снимка. От края попавшей в кадр шторы к центру фотографии тянулась ярко-белая нить.

— Видите, Виктор Эдуардович? Это пробившийся сквозь материю луч. Крестик находится за складкой, но он отразил вспышку фотоаппарата. Конечно, я бы заинтересовался этим снимком.

— Я бы тоже заинтересовался, — скромно признался я и взял следующую фотографию. — А вот это и есть тот самый крестик? Красиво… И что, Борис Борисович? Что по этому поводу думают и говорят специалисты?

— Что говорят… — Хозяин кабинета зажмурился, устало потер глаза и переносицу. — Говорят то же самое. Красиво, необычно. Рисунок похож на восточную школу. Нашу — северо-восточную. Урал, Алтай, Лена. Имеются в виду частные мастерские, конечно. А вот техника изготовления ни на что не похожа. В любом случае, чтобы высказаться определеннее, нужно иметь оригинал, а не снимки.

— То есть, как — оригинал? Разве…

— В том-то и дело, Виктор Эдуардович! Оригинал пропал. Курсанты говорят, что крестик был у Романа. Мы поискали у него в квартире, тщательно осмотрели машину, но ничего не нашли. Люда вспомнила, что он не заходил в комнату — поговорил по телефону в коридоре и ушел. Те люди, которые его убили, забрали и крестик. Вероятнее всего, что так. Там были кое-какие свидетели — выпивали на лавочке, так от них ничего путного не добиться. На любой вопрос отвечают: «Так точно, ваше высокоблагородие!» А больше у нас, к сожалению, ничего нет. Даже того, кто в тот вечер сообщил о выстреле, не нашли. Соседи напуганы, и все, как один, утверждают, что не слышали никакого выстрела. Сейчас, как вы сами понимаете, милиции боятся не меньше, чем… — Он обиженно запыхтел и сгреб фотографии со стола. — В общем, поиски убийц продолжаются, но на скорый результат рассчитывать не приходится. А если результат будет, вас пригласят, Виктор Эдуардович, не сомневайтесь.

Я не почувствовал иронии и удивленно взглянул на собеседника.

— Вас с Джульеттой, на опознание, — пояснил Борис Борисович. — Может быть, она кого-то запомнила. У собак очень хорошо развита зрительная память. И память на запахи. Есть вероятность, что узнает.

— Ладно, придем. Чем скорее, тем лучше. Только вы к тому времени чайник почините.

— Скорее-медленнее… Романа-то уже все равно не вернешь. Не взошло для него солнце. — Он еще раз длинно вздохнул, уселся к компьютеру, отвернулся и как бы нехотя пробормотал: — Не найдут, скорее всего.

Он надолго замолчал и даже не чертыхался, хотя компьютер по-прежнему никак не хотел восстанавливаться. В кабинете воцарилась тяжелая тишина.

— Как это: не найдут? — спросил я, наконец. — А вы…?

— А вот так! Да что вы, газет не читаете, что ли? А мы люди подчиненные! У нас дело забрали — сиди и радуйся!

— Ну, говорите, раз уж начали. Не побегу я вас закладывать. Ни преступному миру, ни милицейскому.

— Что, собственное расследование проведете? А заплатит кто? — Он махнул рукой. — Да не обижайтесь! Я не на вас — на себя злюсь. На свое бессилие. Друга убили, а мне как? Хватать автомат и — в Смольный? Так только в кино бывает. А в жизни я — сыщик, тоже кое-что могу, да не дают. Вдребезги бы разбился, а нашел. А у нас дело забрали…

— Почему?

— Почему? Потому! Потому что страна у нас такая! Умом не понять, а догадаться все равно можно! Мы эти фотографии с крестиком по всей стране разослали — вещица-то заметная и дорогая, мало ли, кто опознает. Вот после этого дело и забрали. Так и понимай — следствие на правильном пути. Значит, нашелся у крестика хозяин, только его не то, что допросить, а даже знать нам по статусу не положено. Отдали в соседний район — оказывается, первое убийство на их территории произошло. А соседи носом землю рыть незаинтересованы — не их же товарища убили! А нам еще разгон устроили — как это: была улика и пропала? Разбиться вдребезги, но пропавшую улику найти! Тоже загадка: если дело хотят на тормозах спустить, зачем им улика? Наш шеф по своим каналам прощупал, кто же это так крестиком интересуется. И кто бы вы думали? Криминал. Некий Мозель — криминальный авторитет. Теперь понимаете, для кого наше высокое начальство усердствует?

— Да где уж мне? — невесело усмехнулся я. — Легче понять последнюю вокзальную проститутку. Не обижайтесь — к вам это не относится. Вы ведь не начальство.

Он длинно выдохнул, насупился и отвернулся к окну. Кажется, уже жалел о том, что разговорился на больную тему с незнакомым человеком.

Я встал.

— Ну, мы пойдем, Борис Борисович? Спасибо. За чай, за беседу, за Джульетту. За информацию.

— Не за что. Вряд ли она вам пригодится. Заходите… — Он поднялся со стула, шагнул к собаке, наклонился. — Джульетка, милая. Ты уж нас не забывай. Давай лапу!

Она дала.

— Да, Виктор Эдуардович, сразили вы Кашина, прямо наповал. Это я про того паренька с конфетой. Расстроился. Очень уж ему Джульетка нравилась… — Борис Борисович коротко усмехнулся. — Хороший хлопчик. Сообразительный. Они с товарищем позавчера по собственной инициативе еще раз всех соседей обошли — сказали, что им Роман поручил. Так вот, этот Кашин свою версию выдвинул. Что, мол, никто выстрела не слышал, потому что пистолет был с глушителем, а в милицию позвонила тетка из соседнего подъезда, потому что пуля диван пробила и в стену ударила. Я не стал ему говорить, что пуля стену лишь царапнула на излете. Спросил только: «А что же тогда эта тетка не призналась?» Он и отвечает: «А сволочная тетка-то! Знаете, как она нас с Марченко на весь подъезд обзывала?» Мальчишка…

Мы с Джульеттой уже стояли у двери. Борис Борисович подошел и протянул руку.

— Еще раз до свидания, Виктор Эдуардович. Вы уж нашу Джульетку не обижайте. А то смотрите — здесь за нее есть кому заступиться. У нас ребята серьезные.

Напутствие прозвучало совсем не шуточным предупреждением.

— Не обижу, Борис Борисович. Заступаться не придется. Только небольшая поправка. Джульетка — не наша, а моя.

Мы спустились вниз. Я впустил собаку в машину, похлопал рукой по обивке кресла, приглашая ее сесть. Она запрыгнула на переднее сиденье и улеглась рядом со мной. Мне показалось, что Джульетта хотела положить голову мне на колени. Возможно, ей тоже так показалось, но она передумала и уронила морду на лапы, уткнувшись холодным носом мне в бедро.

Она лежала и смотрела на меня грустными влажными глазами. Я вырулил на дорогу, отпустил рукоятку переключения скоростей и легонько потрепал собаку по холке.

— Ничего, собака… Ничего…

По-моему, она поняла, что я хотел сказать.

Дома Джульетта немного оживилась. Она дважды вильнула хвостом открывшей дверь Наташе и раз семь-восемь — стоявшей за Наташкиной спиной Ирочке.

Мои девчонки тоже обрадовались. После объятий, поцелуев и прочих сюсюканий мне позволили снять с собаки ошейник и раздеться самому. Я положил ошейник на тумбочку и прошел в ванную.

Сквозь плеск воды и собственное фырканье я слышал, как Наташка позвала собаку кормиться на кухню. Одновременно раздался призыв из детской комнаты — Ирочка ждала Джульетту причесываться и наряжаться. Собаке предстоял нелегкий выбор, но она выбрала третий вариант. Выходя из ванной, я чуть не наступил ей на лапу. Она сидела под дверью с ошейником в зубах.

Я удивился.

— Ты хочешь гулять? Но мне показалось, что ты уже довольно тактично погуляла за кустом у дома.

Она подняла морду и подала мне ошейник.

— Ну, хорошо, пойдем.

Я присел и хотел надеть ошейник, но Джульетта отвела голову в сторону.

— Не понял. Ты хочешь гулять без ошейника? Тогда зачем ты мне его даешь?

Она тяжело и укоризненно вздохнула. Осторожно захватила зубами ошейник и потянула к себе. Я выпустил ошейник, но она снова ткнула его мне в руки и нетерпеливо гавкнула. Ошейник упал на пол.

Я почувствовал себя полным идиотом.

— Вот только не надо на меня орать! — возмутился я. — У меня обычная гине… то есть, генеалогия — исторически рабоче-крестьянская. И языками не владею, не то, что некоторые. Чего тебе, аморе миа?

Она снова гавкнула, тонко и просительно.

— Витя, не дразни собаку! — крикнула из кухни Наташка.

— Это еще неизвестно, кто кого дразнит! То мы хотим гулять, то мы не хотим гулять. Они сами не знают, чего они желают. Еще и гавкают.

— Папа, не длазни мою подлужку! — крикнула из комнаты Ирочка.

— Ты хочешь, чтобы меня выгнали из дома? — зашептал я, обращаясь к Джульетте. — Нет? Тогда давай попробуем еще раз, только тихо… — Я присел на корточки и поднял ошейник с пола. — Я надеваю на тебя ошейник… Нет? Хорошо, я кладу его на тумбочку… Нет? Ну, хорошо, хорошо, я надеваю ошейник на себя… Опять нет? Ну… давай его просто внимательно осмотрим… Ах, вот оно что!

Узкая кожаная полоска поддалась под моими пальцами, открывая небольшой кармашек. Я захватил выглянувший наружу кусочек полиэтилена и вытянул из тайника маленький пластиковый пакет. Вытряхнув его содержимое на ладонь, я включил в коридоре свет. Ладонь вспыхнула алмазными искрами.

Сплетенный из золотых нитей крестик казался настолько невесомым, воздушным, что поначалу было даже странно ощущать в руке тяжесть металла. Разглядывая это сияющее ажурное чудо, я обратил внимание, что составляющая основу рисунка нить не круглая, а пятигранная. Электрический свет рассыпался на гранях бликами и переливался всеми цветами радуги. На оборотной стороне я нашел пробу и рядом с ней еще какой-то микроскопический знак.

Я сполз по стене и уселся на корточки рядом с Джульеттой.

— Так, дальше размышлять будет гораздо проще. На подарок это не похоже. Такие крестики не дарят мужчинам, даже собаки. Значит, вы меня нанимаете, мадам? Ах, простите, не мадам, а невязанная сеньорита! А чем будете расплачиваться? Хорошим аппетитом и хорошим настроением? Договорились! По рукам?

Она подала мне лапу, и мы скрепили договор крепким лапо-рукопожатием.

6

Жил да был на свете лысый человек. И пообещал он как-то на весь мир, письменно и устно, построить коммунизм в отдельно взятой стране. Другой лысый человек тоже пообещал и, отбивая ритм ботинком по трибуне, уточнил: коммунизм построят в восьмидесятых годах. И, наконец, третий лысый человек в обещанных восьмидесятых стал строить и перестраивать стремительными темпами. И хотя подавляющее волосатое большинство населения планеты мягко уговаривало лысых коммунизм не строить, они не послушались. Если обещали — коммунизм придет! И он, действительно, пришел. К концу века отдельно взятой стране пришел не просто коммунизм, а полный коммунизм. Лысые слов на ветер не бросают.

Вот такая мудрая евроазиатская притча. Мудрая — потому что я сам ее сегодня утром придумал. Мораль сей басни такова: не всегда нужно выполнять данные обещания. Тем более, обещания, данные в шутку. И уж тем более, обещания, данные собаке. Собаке по имени Джульетта, которая все утро лежит у ног и смотрит укоризненными человеческими глазами.

Правда, есть и другая современная притча, придуманная не мной. Пообещал один бизнесмен, а потом сказал, что нету. Так его через неделю в шести разных местах нашли. Мораль, как вы понимаете, прямо противоположная.

Я выбрал довольно простое решение, удовлетворяющее не только обе морали, но и некоторые статьи Уголовного Кодекса. Я отдам крестик Борису Борисовичу, а уж он пускай придумывает, на кого его надеть. Меня немного смущал тот факт, что отдать крестик бывшему напарнику могла сама Джульетта, так же, как вручила мне, но она этого не сделала. И вполне понятно — почему. Она не доверяет своей бывшей конторе.

Мои девчонки спали, звонить Борису Борисовичу было еще рано, и я сидел на кухне между телефонной трубкой и Джульеттой, стараясь не смотреть ей в глаза.

Весомый вклад в мои размышления внес ворвавшийся в квартиру Клин. Он проезжал мимо и надумал нас навестить.

Пока заспанная, завернувшаяся в халат Наташка подогревала ему кофе и готовила огромный бутерброд, Клин напористо разъяснял мне ситуацию с крестиком.

— Животное хотело показать, что оно доверилось тебе, а не какому-то там Борис Борисычу. Может быть, теперь оно, наконец, поймет, что ошиблось. Тебе же сказали, что крестик эксклюзивный. Сходи к хорошему ювелиру и узнай, чья работа. Так и выйдешь на владельца. Это же элементарно! Эх, ты, дефективный детектив!

— Папа, ну что ты говоришь! — возмутилась Наташка. — Из-за этого крестика уже двух человек убили! А он пойдет по ювелирам расспрашивать, да?

— Да я так, чисто теоретически, — стал оправдываться Клин. — А о чем с твоим мужем еще говорить? И потом, я имел в виду хорошего ювелира, а не какого попало.

— Папа!

Клин замолчал.

— Давайте поговорим о животных, — предложил я. — Вы, Василий Анатольевич, своего Абрека вязали?

К моему разочарованию Клин подтвердил репутацию собачьего знатока и не попался на удочку. Он сразу понял, о чем речь.

— Со всей округой, — недовольно пробурчал он. — У меня на даче скоро забор рухнет, столько он подкопов наделал. Азиат — что ты хочешь?

— Ну вот, наконец-то. Настоящий мужской разговор, — фыркнула Наташка и ушла умываться.

— Кстати, о животных. А у вас на примете нет хорошего ювелира, Василий Анатольевич? — шепотом спросил я.

— Так в том-то и дело! — зашептал в ответ Клин. — Конечно есть! И ювелир хороший, и мужик отличный, и трепаться не будет. — Он достал толстый бумажник, порылся в нем, протянул мне визитку и подмигнул. — Скажешь, что от меня.

Кажется, он всерьез решил от меня избавиться.

— Спасибо… папа. — Я оглянулся на Джульетту и помахал визиткой. — Собака, ты довольна?

Она кивнула.

С полминуты я усиленно размышлял над тем, что, вообще, происходит у меня в доме, потом обратился за помощью к Клину:

— Вы видели, Василий Анатольевич? Она согласна. Она кивнула.

— Конечно, согласна! — самодовольно заявил Клин. — Я же говорю, что животное гораздо умнее тебя.

— Да вы что, не понимаете? — воскликнул я. — СОБАКА КИВНУЛА!

Он фыркнул.

— Безделье еще и не до такого доведет. Тебе скоро деревья языки показывать станут. Собаки не умеют кивать.

— Даже голая китайская собачка?

Клин тоже задумался, но секунд через десять решительно подтвердил:

— Даже голая китайская собачка.

— А моя умеет! — с вызовом бросил я.

Клин как-то странно посмотрел на меня, допил кофе, дожевал бутерброд и, в основном довольный нанесенным визитом, уехал. Я закрыл за ним входную дверь, открыл дверь в ванную и занялся обычным утренним делом: стал приставать к Наташке.

У нее, похоже, на это утро намечались другие мероприятия. Халат никак не хотел соскальзывать с плеч на пол, и Наташка очень тактично спросила:

— Ты когда на работу поедешь?

Но я все еще надеялся на совместное мероприятие, поэтому беззаботно заявил, что работа подождет часа два, а то и три.

— Вот и хорошо! — обрадовалась она. — Через полчаса «Сбербанк» откроется. Нам давно уже пора за квартиру платить.

Когда она упомянула про коммунальные платежи, я окончательно понял, что она вовсе не кокетничает, наоборот, напрочь отказывается выполнять супружеские обязанности. Ну, в смысле, не хочет сама идти в «Сбербанк».

— Да, действительно, — уныло согласился я, — такое замечательное событие, как открытие «Сбербанка» просто никак нельзя пропустить. Уже иду.

— Прямо сейчас?

— Конечно. Прямо сейчас.

Наташка удивленно посмотрела на меня через зеркало, и ее халат соскользнул с плеч на пол.

Я заслужил прощение, и наказание «Сбербанком» было отложено на послеобеденное время, а посещение «Мойдодыра» — еще дальше. Но «Сбербанк» после обеда так и не открылся. В пятнадцать минут третьего последние надежды нестройной очереди, распухающей у входной двери подобно капюшону рассерженной, но беззубой кобры, развеял солидный мужик в стандартной униформе и с таким же стандартным каменным лицом. Он повесил на дверь с внутренней стороны табличку «Технологический перерыв» и удалился, не объяснившись. Возможно, банк брали налетчики или налоговая инспекция, но умудренные пенсионеры, прижавшиеся к двери еще в самом начале обеденного перерыва, больше склонялись к банальным версиям путча или дефолта.

Какая-то женщина, живущая в соседнем доме, отлучилась на пять минут и, вернувшись, сообщила, что звонила в соседнее отделение, и у них деньги пока дают. Еще она позвонила прямо в Центробанк, и вот там ей сказали очень подозрительную фразу: «Для волнений нет никаких оснований».

В очереди запахло валидолом. Два подвыпивших старичка и три бодрые старушки, которых обычный валидол уже не брал, самоизбрались в комитет и огласили решение стоять до конца.

Я понял, что коммунальные платежи откладываются, как минимум, до завтра и решил воспользоваться неожиданно возникшей у банка революционной ситуацией, чтобы навестить некоего Лаврушина Петра Вениаминовича, на визитке которого строгими прямыми буквами было написано: «Золотых дел мастер».

***

Петр Вениаминович — крупный и представительный мужчина с пышной гривой седых волос и породистым лицом отгородился от вестибюля тусклым оргстеклом и, оправдывая надпись на визитке, действительно, мастерил что-то золотое. Он разогнулся, взглянул на меня огромным глазом сквозь окуляр и выключил газовую горелку.

— Вы ко мне?

— Если вы — Петр Вениаминович, то к вам. Я от Клинского.

— От Василия? Он звонил мне сегодня утром. Виктор, если не ошибаюсь?

— Да. Здравствуйте. Но вы сейчас заняты?

— А-а… Ремеслуха! — Золотых дел мастер небрежно махнул рукой и сдвинул окуляр на лоб. — Работы на полчаса. А больше нет никого. Видите — в мастерской пусто.

Кажется, в начале осени у него такие же проблемы с клиентами, как и у меня. Надо бы прислать к нему Андрюху Зотова.

— Проходите. Сюда, за стойку и вон в ту дверь. Василий сказал, что у вас есть что-то интересное.

— Кое-что есть.

Мы прошли коротким и узким коридорчиком, и хозяин распахнул еще одну дверь.

— Располагайтесь. Пивка холодного не желаете?

— Спасибо, я за рулем, — ответил я, устраиваясь на диване. — Вот, полюбуйтесь.

Я достал из внутреннего кармана пластиковый конвертик и протянул ювелиру.

Крестик его поразил. Даже, можно сказать, сразил наповал. Он, действительно, любовался. Он перебирал цепочку в руках, наклонял голову то в одну, то в другую сторону, передвигал окуляр со лба на глаз и обратно и восхищенно шептал какие-то заклинания:

— Невероятно… Ай да Платоша!… Невероятно… Ай, молчун! Ай, хитрец!…

Минут через пять я деликатно кашлянул. Петр Вениаминович взглянул в мою сторону отсутствующими глазами и уверенно покачал головой:

— Нет, это не он! Только клеймо — его.

— Может быть, и не он, — согласился я. — А чье клеймо, вы говорите?

— Да вы сами взгляните! — В полной прострации Петр Вениаминович сорвал окуляр со лба и протянул мне.

Дома я уже пытался рассмотреть сквозь лупу выдавленный в золоте микроскопический овал, но так ничего в нем не увидел. Но, чтобы не отказывать мастеру, сделал вид, что ужасно польщен, и, не надевая ремешок на лоб, поднес окуляр к глазу и наклонился над крестиком. Овал увеличился почти до размеров спичечного коробка. Внутри него четко просматривались две буквы «П», развернутые на сто восемьдесят градусов и вставленные ножками одна в другую.

Я тоже не смог сдержать восхищения.

— Ну, ничего себе! С таким телескопом можно не только блоху — инфузорию «туфельку» подковать!

— Теперь видите?

— Теперь вижу, — подтвердил я. — «Пэ» — это, я так понимаю, Платоша? И фамилия на «Пэ»?

Но золотых дел мастер, оставшись без окуляра, успел вернуться в серую действительность. Его глаза приобрели осмысленное выражение, и он пропустил мой наводящий вопрос мимо не менее осмысленных ушей.

— Изумительная работа! Конечно, я возьму! Только сначала расскажите, как он к вам попал?

Я усмехнулся и покачал головой.

— Представляю, что вам про меня наговорил этот Василий… Крестик не мой, Петр Вениаминович, поэтому не продается. А попал он ко мне совершенно случайно. Вот я и пытаюсь выяснить его происхождение.

— «Этот Василий» сказал, что вы — его зять, и с вами можно обсуждать любые темы, — с сомнением проговорил ювелир. — Вообще-то, я думал, что речь пойдет о купле-продаже или заказе, который не облагается налоговым бременем. У меня, видите ли, основная работа — надомная. Здесь — так, ремесло. Тренировка для пальцев.

— Он имел в виду, что со мной можно говорить доверительно. Это, действительно, так. И я не буду скрытничать. На этой изящной цепочке с крестиком висит, как минимум, два убийства — вот почему я им заинтересовался. Мне показалось, что вы догадываетесь, кто сделал этот крестик… Нет, вы знаете наверняка. И, судя по вашему восхищению, это — единичный экземпляр. По меньшей мере, он не сошел с конвейера.

— Ну, допустим… допустим… — неуверенно пробормотал Петр Вениаминович, перебирая в пальцах цепочку, и вскинул глаза: — Вы не из милиции?

Я сказал, что нет, и он продолжил:

— Видите ли, Виктор… Я не знаю, кто изготовил этот крестик. Я знаю только мастерскую — я определил по клейму. Еще по рисунку — школа узнаваема. Но техника… Раньше там ничего подобного не делали. Вы когда-нибудь видели граненую золотую нить?

— Нет… Что-то не припомню. А вот граненый стакан точно где-то видел.

— Ха-ха… Забавно… Так вот, я видел граненую нить. В музее. Но это был всего лишь фрагмент, маленькая деталь… Мы здесь ближе к западноевропейскому стилю, мы, вообще, делаем иначе. Прямые линии, четкие углы, резкие грани. Ажурное плетение из золотой нити — это Сибирь, Азия. А этот крестик — вы видите? — ажур и граненая нить — это же попытка совместить несовместимое! И на редкость удачная попытка! Очень тонкая техника, но главное — идея! Нет, это не Платон. Это молодая голова додумалась… — Ювелир снова с трудом оторвал взгляд от крестика. — Вы поставили меня в крайне затруднительное положение, Виктор. Боюсь, что больше ничего не смогу вам сказать. Я не хочу потерять уважение уважаемого мной человека. То есть…

— Я все понял. Надеюсь, этот Платон достаточно уважаемый человек, чтобы не иметь отношение к двум убийствам?

— Нет, конечно нет! Он же художник, мастер с большой буквы! Но его клиенты…

— Да, понимаю. Еще более уважаемые люди.

Он кисло усмехнулся:

— Что-то вроде этого, — и твердо, без сомнений и терзаний проговорил: — Извините, Виктор. Ничем не могу вам помочь.

Классная сцена из классического фильма: «Вот что, ребята: пулемета я вам не дам!» Что там ответил товарищ Сухов?

— И на том спасибо. Граненая нить — это, конечно, здорово! А вы когда-нибудь слышали, чтобы овчарку звали Джульеттой?

— Не-е-т… — неуверенно протянул Петр Вениаминович.

— А я слышал. Тоже, кстати, попытка совместить несовместимое. Но больше я вам ничего не скажу. Не имею права, знаете ли.

— Ну вот, вы обиделись, — расстроился ювелир. — А знаете что? Оставьте мне свои координаты. Давайте, я прямо сейчас запишу. Может быть, я смогу что-нибудь выяснить. Не обещаю, конечно…

Я сказал. Он записал. На том и распрощались.

***

Я вернулся домой. Раздеваясь и разуваясь, я вполголоса доложил Джульетте о результатах визита.

Я посетовал на граничащую с порядочностью скрытность золотых дел мастера Лаврушина, которого мы когда-нибудь обязательно укусим, но не до крови, так как кое-что он мне все-таки рассказал. Крестик изготовили в мастерской некоего Платоши, молчуна и хитреца, а также человека пожилого, несомненно талантливого и известного в ювелирных кругах. Местонахождение мастерской тоже примерно известно: Сибирь. Огромная, таинственная и малонаселенная территория, на которой бесследно и загадочно исчезает все: груженые золотом поезда и вертолеты, экспедиции и инвестиции, медные провода с высоковольтных линий и просто любопытные люди.

Выводы из полученной информации напрашиваются сами собой. Крестик надо отдать Борису Борисовичу, но про Платошу ничего не говорить, чтобы не подставлять Петра Вениаминовича, иначе Клин меня потом живьем сожрет. Борис Борисович передаст крестик, куда следует, и… И получит благодарность от своего и криминального начальства.

В общем, я очень старался втолковать собаке, что славно поработал сегодня над ее заданием. И даже если на этом пришлось остановиться, виноват не я, а необъятные просторы и Клин.

Джульетта смотрела на меня внимательными глазами, ее уши стояли торчком, изредка разворачиваясь в сторону входной двери на звуки в подъезде. Когда я замолчал, она повернулась ко мне спиной, улеглась на пол и длинно вздохнула. Обиделась. Наверное, я все-таки что-то сделал не так.

— Витя, ты с кем разговариваешь? Ты не один? — спросила из комнаты Наташка.

— Папа длазнит собаку, — ответила из другой комнаты Иришка.

«Устами младенца глаголет истина», — виновато подумал я.

7

Ничего не могу сказать насчет деревьев, показывающих языки. О таком природном недоразумении мне не рассказывал даже самый непьющий (по его собственному утверждению) из моих несостоявшихся клиентов, которому периодически являлись маленькие и кругленькие, похожие на теннисные мячики черти с ярко-зелеными хвостами. Но безделье, в коем упрекнул меня Клин, действительно, расслабляет. Три дня прошло после того, как я привез Андрюху Зотова обратно в Петербург, а вставать и ехать на работу что-то до сих пор совсем не хотелось. Тем более, что у меня имелась серьезная и уважительная причина для очередного прогула — поход в Сбербанк. После обеда, конечно. А до обеда можно заняться обычным утренним делом. И завтра…

Телефонный звонок разметал мои долгосрочные планы. Я спрыгнул с кровати, чуть не наступив на лежавшую рядом собаку. Она увернулась, вскочила на ноги, и мы вместе побежали в прихожую. Можно подумать, что она ждала этого звонка.

— Виктор Эдуардович, — проскрипела в трубку Ленка. — Когда же вы приедете? Вас тут ждут.

— Ну вот, кажется, у нас появились клиенты, — сказал я Джульетте. — Это тоже бывает интересно.

— Виктор Эдуардович, приезжайте скорее. — Ленка глубоко и судорожно вздохнула. — Пожалуйста!

В трубке раздались частые гудки.

«Приезжайте скорее» — вполне достаточно, чтобы высказать уважение и заинтересованность сидящему напротив клиенту. А вот «приезжайте скорее» и «пожалуйста» — что-то новенькое. Можно подумать, «Мойдодыр» навестил сам Президент, чтобы пожать мне руку или бросить через бедро, что не менее почетно. И еще можно подумать: Ленка очень напугана, что с ней случается довольно редко. Судя по ее дрожащему голосу, Президент к нам пока не собирается, а в «Мойдодыре» сидит крайне неприятный Ленке посетитель. И, судя по ее вздохам, это — не Андрюха Зотов.

Собака кинулась в коридор собираться, и тут мне в голову пришла очередная мысль. А что, если убийцы майора Нестерова, которым позарез нужно найти золотой крестик, вычислили нас с Джульеттой через ту же милицию, например, и теперь пытаются отловить. Карабас-Барабас против Буратино с Мальвиной. В роли вечно хнычущего Пьеро — Ленка. Еще одна популярная итальянская история на русский манер. У нас тоже ужасно любят отнимать червонцы, но для этого далеко не всегда уводят куда-то на поле чудес. Гораздо чаще стреляют прямо на улице.

— Собака, ты остаешься, — принял я мгновенное решение. — Порознь враги нас не узнают.

Она с негодованием гавкнула.

— Витя, вы гулять? — спросила из детской комнаты Наташка.

— Нет, я на работу, — отозвался я, надевая на плечи лямки от кобуры.

— Так зачем тебе Джульетта? Оставь ее дома — мы потом с Иришей выгуляем.

Я посмотрел на Джульетту, развел руками и кивнул на приоткрытую в комнату дверь.

— Ми скузи, рагацца1. Видишь — я здесь ни при чем. Вот туда иди и гавкай — на обед останешься без пирожка. — Я напряг извилины, вспоминая знакомые итальянские слова, вспомнил и веско заключил: — Сальто мортале!

Собака тяжело вздохнула, но снова гавкнуть не решилась.

— Да что ты там все бормочешь? — снова раздался Наташкин голос.

— Пытаюсь дразнить собаку на ее родном языке.

Когда я вышел из подъезда и обернулся, Джульетта стояла передними лапами на кухонном подоконнике и укоризненно смотрела мне вслед.

***

Кажется, впервые за все время нашего весьма и весьма плодотворного для Ленки сотрудничества, она искренне обрадовалась моему появлению в «Мойдодыре». Она даже хотела вскочить из-за стола и броситься мне навстречу, но взглянула исподлобья на посетителя и передумала.

А посетитель сидел на стуле, закинув ноги в пыльных кроссовках прямо на Ленкин стол, и чувствовал себя прекрасно. Во всяком случае, гораздо лучше, чем выглядел. Бритый череп, туго обтянутый бледной, напрочь лишенной летнего загара кожей, выдающиеся острые скулы, глубоко запавшие глаза и жирно наколотые синие перстни на фалангах пальцев. Хотя сам он, наверное, полагал, что выглядит на все сто.

Справедливости ради надо заметить: кое-что мне в нем все же понравилось. Во-первых, он был без оружия, а во-вторых, находился в состоянии очень неустойчивого равновесия, удерживаемого лишь ножками стула.

— Ну, что, Стрелец, явился? — Он откинул голову и криво усмехнулся уголком рта. — Да не стой — упади куда-нибудь.

Я подошел к столу и повернулся к Ленке. Она вопросительно смотрела на меня снизу вверх испуганными глазенками.

— Это еще что за чучело? — спросил я.

Кроссовки на столе возмущенно задвигались, из Черепа наружу пополз грязный мат, но я не дал ему закончить замысловатую, но хорошо отрепетированную тираду. Развернулся на носке туфли и заехал ребром стопы под подбородок. Он почти вывалился из стула, но в последний момент зацепился ногами за сиденье и ударился об стену вместе со стулом. Стул развалился первым. Череп коротко всхрапнул и тоже развалился.

— Ленка, считай!

— До десяти? — ошарашено выдавила юная леди.

— Да хоть до ста. Считай, пока не придешь в себя и не перестанешь бояться этой унылой кучи дерьма.

— Раз… два… три… — послушно сосчитала Ленка и радостно завопила: — Ну, вы даете, шеф! Прямо, как Чак Норрис! Вы его случайно не убили, шеф?

— Нет, только ранил и в плен взял. — Я нагнулся и пошарил у Черепа за поясом. — Надо же наверняка узнать, зачем человек приходил. Может, беда какая случилась, и ему от нас помощь нужна? Не говорил?

— Не-е-ет, — протянула Ленка, — не говорил. Только сказал, что ему вы нужны и поскорее. Я спросила: «Зачем?», как положено, а он через стол наклонился, близко-близко, и противный такой, и что-то сказал, но я не поняла. Что-то мерзкое такое… Ох… Я вам позвонила, а он вон туда сел, ноги на стол, и все про нас с вами расспрашивал. Да так отвратительно! Я вся тряслась, шеф! И сейчас трясусь. Другая бы давно прибавки к зарплате попросила. Или единовременное пособие.

— Это — всего лишь предположение, — отрезал я. — Ты мне факты давай. О чем расспрашивал? Собаку или золотой крестик упоминал?

— Да нет, шеф! Расспрашивал, как мы с вами… это… На столе или на диване? Ну, в общем, всякие гадости. И про это… про грудь мою говорил… И не только про грудь… Что-то отвратительное… Вроде бы и по-русски, но я почти ничего не понимала. Только очень боялась, что он ко мне полезет… Ой, шевелится! Я пока в кабинете посижу, ладно, шеф?

Я кивнул, и она выпорхнула из-за стола, брезгливо поморщившись, перешагнула через вытянутые на полу ноги и скрылась за дверью. Я с сочувствием посмотрел ей вслед. Ситуация у девчонки была, действительно, настолько отвратительная, что даже мимолетно намекнуть на общество имени Фундатоши показалось мне непростительным свинством. Тем более, что, если бы я исправно и вовремя ходил на работу, ей бы не пришлось полчаса трястись и выслушивать мерзости.

Никем не понятый клиент тем временем пришел в себя и пытался проглотить собственный кадык. Он судорожно напрягал лицо и морщился от усилий, но пока, вроде бы, не получалось. Кадык елозил вверх-вниз от подбородка к ключицам и обратно, а вот проваливаться в желудок никак не желал.

Я терпеливо ждал. Наконец, он смог шептать, хотя кадык ему по-прежнему очень мешал. Шептал он довольно громко и долго, со свистом и ненавистью, тускло и однообразно обрисовывал, что он сделает со мной и, особенно, с Ленкой. Я тоже не совсем понимал его тяжелый лагерный язык, но про Ленку суть уловил и очень расстроился. Когда Череп поджал под себя ноги и пополз вверх по стене, я шагнул вперед и нанес ему еще один, хорошо рассчитанный удар в челюсть. Он снова улегся на пол, а я сходил в кабинет, достал наручники из сейфа, сковал ему руки за спиной и на этот раз основательно проверил карманы. Справка об освобождении меня совсем не удивила, а вот отсутствие ключей от машины и мобильника прямо-таки разочаровало. Похоже, гражданин Солодков — не такая уж представительная персона, какой пытался казаться. Я потряс над столом дешевый черный бумажник, и из него вместе с небольшой кучкой сотенных купюр вывалился сложенный вдвое листок бумаги. Хорошей бумаги, с типографскими черными завитушками по нижнему срезу, на которой быстрым решительным почерком было написано: «Екатеринбург. Стойка 8. Алла Ивановна», и далее, через большой пробел: «Стрельцов Виктор Эдуардович» и мои домашний и «мойдодырский» адреса. Про Ленку не было сказано ни слова — непонятно, почему недавно освободившийся гражданин Солодков уделял ей такое повышенное внимание.

Я толкнул незваного гостя ногой в бок.

— Эй, вставай!

Он опять разразился теми же самыми угрозами, с той лишь разницей, что пять минут назад мне был просто конец, а теперь — конец неоспоримый и неотвратимый. Правда, хрипел он уже не так уверенно и про Ленку как будто забыл.

Я ухватил его за оттопыренное ухо и потянул вверх.

— Вставай, говорю! Хватит валяться — поехали!

Для пущей убедительности я показал ему ствол, и Череп окончательно понял, что его собственный сценарий провалился. Он сник и замолчал, и послушно дотопал до машины, и без возражений уселся на пол между сиденьями. Я устроился за рулем, включил стартер и выехал на Московский проспект.

Минут через пятнадцать, когда за стеклами замелькали высокие деревья, пассажир зашевелился и спросил неожиданно нормальным человеческим языком:

— А куда едем-то?

— Убивать тебя едем, — охотно пояснил я. — Ты же мне такого наговорил, что тебя не только живым отпускать нельзя — тебе, вообще, рождаться не стоило.

Он, кажется, не очень огорчился, только замолчал и задумался, но не надолго.

— Эй, Стрелец, я здесь как бы ни при чем.

— Да знаю, знаю, — согласился я. — Это твой папаша виноват. Надо было ему в свое время презервативом воспользоваться.

— Эй, ты чего, правда, убивать, что ли?

— Да тебе какая разница? Заткнись!

— Слушай, меня Мозель послал. Он в авторитете. Меня искать будут.

— Не найдут. Ты хорошо спрячешься.

Диалог возобновился на заросшей перелеском безлюдной обочине. В просветах между деревьями поблескивала вода. Череп выбрался из салона, сделал два шага, прихрамывая на обе ноги, и остановился. Я подтолкнул его в спину, он обернулся и, дергая щекой, быстро и визгливо заговорил:

— Ты чего, ты завязывай! Я не сам — меня Мозель послал! Ты чего — убивать-то? Я же только три дня, как откинулся. Только волей вздохнул. За базар прости — думал на понт взять, чтобы ты не упирался. А чего сразу убивать-то? Ты завязывай! Я здесь ни при чем — с Мозелем разбирайся!

Я вынул ствол.

— Иди туда, к воде!

В общем-то, я совсем не хотел, чтобы он ползал передо мной на коленях. Просто мне казалось, что на глинистом берегу затопленного карьера наша беседа будет более доверительной.

Так и получилось. Запах затхлой, тинистой воды подействовал на Черепа гораздо прагматичнее, чем пьянящий воздух воли, и он рассказал мне о своей миссии все. Правда, я так ничего и не понял, но поверил.

У них это что-то вроде испытательного теста при устройстве на работу. То есть, приходит человек в отдел кадров после перерыва в несколько лет, а ему инспектор и говорит: «Производство у нас, товарищ, серьезное, повышенной опасности, так что надо подтвердить квалификацию. Запугать кого-нибудь, поджечь машину или квартиру, или, наконец, прямолинейно и бесхитростно замочить — в зависимости от начальной ставки, на которую вы, товарищ, претендуете». Вот так, просто, без анкет и прочей бюрократии.

По-видимому, на большую ставку товарищ не претендовал и задание получил простое. Навестить фрайера по фамилии Стрельцов и попросить его сегодня же покинуть город Санкт-Петербург в восточном направлении рейсом на Екатеринбург, билет на который уже заказан. Попросить убедительно, чтобы у этого Стрельцова не возникло пошлых намерений придумать какие-то отговорки, а если понадобится, то и проводить до трапа самолета. И самое главное, чтобы захватил он с собой в Екатеринбург золотую побрякушку, которая к нему от убитого мента попала.

Я снял с Черепа наручники и оставил его обдумывать свое поведение на берегу карьера. У меня тоже было, что обдумать по дороге.

Меня поразила трогательная деликатность задания. В конце концов, почему бы этому самому Мозелю не прислать пару-тройку Черепов посерьезнее? Они бы вытряхнули из меня золотой крестик гораздо быстрее, и сами отвезли по назначению. И еще я сильно засомневался, что утечка информации произошла в ведомстве Бориса Борисыча. То, что пропавший крестик оказался у меня, из посторонних знал лишь один человек — Лаврушин Петр Вениаминович.

Вернувшись, я сразу позвонил Чарику, рассказал ему о наезде и попросил присмотреть за квартирой. Хоть Чарик и не являлся моей собственной «крышей», охранять Наташку и Иришку входило в его непосредственные обязанности, чем я частенько пользовался. Чарик выслушал молча, лишь пару раз неопределенно хмыкнул и пообещал прояснить ситуацию.

Вся эта заваруха действовала на нервы и нравилась мне все меньше и меньше. Я прогнал Ленку домой и, покрутившись у телефона в ожидании звонка от Чарика, решился и набрал номер золотых дел мастера.

Стоило мне представиться, как виноватый голос Петра Вениаминовича выдал его с головой.

— Здравствуйте, Виктор! А я вам домой все утро звоню, весь изнервничался, понимаете ли. Сначала не подходил никто, а потом девочка ответила: «Мама в ванной, папа на работе. До свидания». И положила трубку. Это ваша дочь? Очаровательная малышка.

— Малышка очаровательная, чего не скажешь о вас, — хмуро ответил я. — Оставьте ваши комплименты для уважаемых людей, уважение которых вы не хотите потерять. Лучше расскажите-ка, в какое дерьмо вы меня вляпали.

Лаврушин совсем расстроился и минут пять беспрерывно извинялся, уверял, что он никоим образом не хотел, и даже не представлял, а потом понуро заметил, что у него для меня есть и хорошие новости.

Не могу сказать, что хорошие новости мне очень понравились.

Конечно, заинтригованный ювелир не удержался и позвонил Платоше — Платону Ивановичу Анисину, мастеру художественной обработки металла, известному не только в сибирской Азии и отечественной Европе, на стыке которых как раз и проживал, но и далеко за пределами. Маэстро дурака валять и скрытничать не стал и с гордостью сознался, что два таких крестика изготовило юное дарование под его, Платона Иваныча, наблюдением, а третий изготовил сам Платон Иванович под наблюдением юного дарования. Собирался он отвезти изделия на выставки, в Питер и в Англию, но не успел. Прознали про чудо-крестики ценители, которым очень даже неудобно отказывать, и раскупили все три в течение одной недели.

Лаврушин разохался и рассыпался в восторженных оценках, не забыл упомянуть и о том, что из-за одного крестика кого-то уже убили, и происхождением изделия интересуются. Мол, смотри, Платоша, затаскают — будешь знать, как втихаря шедевры лепить. А Платон Иванович оказался в курсе — был у них уже небольшой переполох по этому поводу. Шедевр-то во всероссийский розыск попал, а супруга вице-губернатора на всех приемах таким же точно крестиком солнечных зайчиков пускает на зависть остальным супругам. Столько Платоше крови попортили с расспросами и угрожающими намеками о неразглашении тайны клиента, пока не выяснили, что крестик высокопоставленную грудь не покидал и в Питере не мог оказаться ни при каких обстоятельствах. Только тогда отстали.

Лаврушин посочувствовал, потом коллеги поболтали о преимуществах и недостатках витиеватого ажура, четких линий и резких граней и распрощались.

Видимо, Платон Иванович все же догадывался, чей именно крестик вляпался в нехорошую историю, или поделился сомнениями с кем-то, кто догадался. Вечером он перезвонил Лаврушину и сообщил, что крестиком снова сильно интересуются, правда, интерес уже исходит от другой ветви власти. Платон Иванович попросил сообщить ему имя и местонахождение человека, который показал Лаврушину крестик.

Любезного Петра Вениаминовича нисколько не смутило, что я запросто могу стать третьей жертвой высокохудожественного изделия, даже не покидая Питера. Он сдал меня с удовольствием, радуясь, что оказывает услугу такому замечательному мастеру, как Платоша. Тем более, что Платон Иванович гарантировал мне полную безопасность и щедрое возмещение всех возможных расходов, но не от себя лично, а от того, кто в Екатеринбурге такими вопросами занимается.

Это и была самая хорошая новость от Лаврушина.

Я от души поблагодарил и в свою очередь пообещал ювелиру, что тоже сдам его не менее замечательному заплечных дел мастеру Василию Анатольевичу Клинскому без всяких гарантий безопасности.

***

Вернувшись домой, я сказал Наташке, что у меня намечается кратковременная командировка. Только намечается — может быть, еще и никуда не поеду. Весь вечер я сомневался. Джульетта ходила за мной, словно тень, из комнаты в комнату и на кухню, а когда я садился, ложилась у ног и вопросительно заглядывала в глаза. Я на нее немного злился, хотя и понимал, что собака тут ни при чем.

Часов в десять позвонил Чарик и озабоченно сообщил, что Мозель — фигура в Питере известная, но Московский район не является зоной его влияния. На всякий случай Чарик послал своих ребят на дежурство к нашему дому, а назавтра договорился о контакте с Мозелем, чтобы прояснить претензии.

Следом раздался телефонный звонок, который поставил точку в моих сомнениях.

— Здорово, Стрелец! Это Мозель с тобой говорит. Витя Мозель — тезка твой. Слыхал?

— Сегодня слыхал, — ответил я. — Здорово.

— А-а-а, про сегодня ты забудь. Моя ошибка. Не проследил — не того послали. А кадры решают все — это еще Картавый начертал. Или Гуталин? Не помнишь?

Он говорил лениво, добродушно, но я уловил скрытую угрозу.

— Не помню. А что, ты еще кого-то пришлешь?

— Ни к чему это, Стрелец. Люди у меня занятые — чего их туда-сюда гонять. Сам звоню — видишь? Тут меня один человек попросил, чтобы ты к нему в гости заглянул. А с человеком этим я долгие годы в одной хате проживал, глаза в глаза. Отказать не могу. Нельзя такому человеку отказывать, понимаешь?

Вот ведь попал в компанию! И этому отказывать нельзя!

— Понимаю. Из Екатеринбурга человек?

— Ух ты, смотри, какой понятливый! — обрадовался Мозель. — Верно, из Екатеринбурга. Сегодня ты на самолет уже опоздал, зато завтра утром туда чартерный рейс вылетает. Проездом, из Европы. Билет на регистрации возьмешь, по паспорту. Слетай, Стрелец, не сочти за труд. И, главное, рыжую цацку не забудь. Тебя сам Мозель просит — оцени. Окажи уважение. — Он помолчал, раскатисто кашлянул в сторону и довольно жестко проговорил: — А-то ведь, те люди, которые за тебя хлопочут, не помогут, если я обижусь. Договорились, тезка?

— Договорились, — сказал я.

Можно подумать, у меня оставался какой-то выбор.

Часть третья. Король лир, марок и гульденов

1

После двух с половиной часов полета самолет стал падать. На световых табло вспыхнули предупреждения: «Пристегнуть ремни», что-то зловеще защелкало в динамиках громкоговорящей связи. Из-за зеленой занавески показалась стюардесса. Она проникла в салон не вся и не сразу: сначала лицо, потом плечи и грудь, потом руки, сжимавшие края занавески. Остальное осталось на рассмотрение в другом салоне. Девушка сурово оглядела притихших пассажиров и так же, по частям удалилась.

Самолет врезался в вязкую серо-лиловую массу, затрясся, закачал крыльями, но минут через десять успешно вынырнул из тучи, пронесся над намокшим лесом и грохнулся на посадочную полосу. Истошно засвистели турбины, выдувая воздух, снова защелкало, заклекотало в динамиках.

Появилась стюардесса — на этот раз вся целиком. Она откинула штору в сторону и бодро объявила, что самолет произвел успешную посадку в аэропорту «Кольцово» города Екатеринбурга, хотя к этому моменту насчет успешной посадки догадался даже самый тупой и нервный пассажир. Еще стюардесса извинилась за неполадки со связью и прочие неудобства и пригласила всех воспользоваться этими неудобствами в следующий раз. Другого выбора у пассажиров не было, и они обещали воспользоваться.

На выходе из аэропорта стояла шеренга встречающих молодых людей с табличками. Такое впечатление, что мы сразу угодили с корабля на бал камней. «ООО Изумруд», «ТОО Малахит», «Агат», «Рубин», «Лазурит». Только один чудак, у которого из-за воротника белой рубашки выпирала задушенная и натертая галстуком багровая борцовская шея, решил соригинальничать и написал на своей табличке: «Стрельцов».

Встав в стороне от потока прибывших пассажиров, я наблюдал за ним минут пять. Он вытягивал шею и внимательно вглядывался в проходивших мимо людей. Какому-то хмурому, похожему на гробовщика мужику в строгом черном костюме он сунул табличку прямо под нос, а когда мужчина покачал головой и двинулся дальше, неодобрительно процедил ему вслед:

— Баран!

Я подошел.

— Здорово. Стрельцов — это я.

— Стрельцов? — Он недоверчиво оглядел меня с ног до головы, задержал взгляд на куртке и уточнил, кивнув на табличку: — Тот самый?

Надо было выбирать между «тем самым» и бараном, и я подтвердил:

— Тот самый.

— Из Питера?

— Из Питера.

Встречающий обрадовался и расплылся в довольной улыбке.

— Тогда пошли!

Покинув душное, клокочущее тысячью голосами здание аэропорта, мы пересекли заполненную машинами небольшую площадь и свернули налево, к чистенькой, засаженной елями аллее, отгороженной от встречающих и провожающих указателями: «Проход запрещен» и «Только для служебных автомашин».

У длинной, обрубленной прямыми углами красной «Вольво» порывисто курил длинноволосый парнишка, одетый в яркую прорезиненную курточку с капюшоном, потертые джинсы и растоптанные кроссовки. Увидев нас, он поплевал на сигарету, торопливо огляделся и, не обнаружив поблизости урны, замешкался на пару секунд, но потом бросил окурок под машину и отряхнул руки.

— Здравствуйте! — закричал он.

Мы подошли. Мой провожатый уважительно представил длинноволосого:

— Александр Данилович.

Пацан кивнул, накрутил на палец три длинных волосины, подразумевающих пышную бороду на его гладком подбородке, хотел протянуть руку, но засомневался и первым это сделать не решился. На местного авторитета Александр Данилович явно не тянул.

Я протянул свою.

— Здравствуйте, Александр Данилович.

Мы обменялись рукопожатием. Парень, встретивший меня в аэропорту, тем временем открыл дверь, забросил табличку на заднее сиденье. Обернувшись, вспомнил, подошел и тоже протянул руку:

— Голованов.

— Стрельцов, — ответил я, кивая в сторону таблички, и, чтобы они знали, что я прекрасно ориентируюсь на местности, спросил: — А где Платон Иванович?

— Платон Иванович — человек занятой. Ты… Вы вот ему покажите.

Голованов неосторожно крутанул подбородком, указывая на товарища. Из-под галстука выстрелила и покатилась по асфальту пуговица. Он со злостью пнул по ней, но промахнулся.

Я догадался, кто такой Александр Данилович, но на всякий случай решил уточнить:

— Что показать?

— Произведение искусства, — не глядя на меня, ответил Голованов. Он уставился на асфальт и медленно отводил ногу назад для повторного удара.

— Крестик золотой. Вы не сомневайтесь — я узнаю, — проговорил Александр Данилович и застенчиво добавил: — Я же его сам делал.

Действительно, он только притронулся кончиком пальца к нижнему краю крестика и уверенно заявил:

— Да, это он. Самый первый.

Во второй раз Голованову удалось отправить пуговицу куда-то в переплетение мокрых еловых лап. Он мельком взглянул на крестик, переспрашивать не стал и полез в салон. Усевшись в кресло, взял трубку и набрал номер.

— Да, встретил… Да, видел… Ее крестик. Тот самый — Данилыч сразу узнал… А как же — доставлю в лучшем виде. Только Данилыча отвезу и — к вам…

Я вторично догадался, что доставлять в лучшем виде собираются меня. Это несколько утешало. Было бы гораздо неприятнее, если бы меня доставили в худшем виде.

Голованов задним ходом вырулил со спецстоянки, лихо развернулся.

— А куда едем? — спросил я.

— К Маркелычу в гости, — ответил он, высунул голову в боковое окно и заорал подъезжающему мотоциклисту:

— Ты куда, баран, прешься?! Не видишь — «только для машин»! — и вполголоса, через плечо пояснил: — На двух колесах — это не люди! Не уважаю!

Потом он молчал, только крутил шеей и виновато кряхтел. Я тоже молчал, исподлобья оглядывал салон, прикидывая, чем можно будет огреть его по широкому затылку в случае непредвиденных обстоятельств.

Юное дарование Александр Данилович вылез где-то на тихой окраинной улочке, застроенной древними избушками, вросшими в землю почти по окна, степенно попрощался за руку и скрылся за пышными кустами. Голованов проводил его взглядом и нерешительно повернулся ко мне.

Посомневавшись с полминуты, он созрел.

— Слушай, давай на «ты», а? А чего: «вы» да «вы»? Как псевдофобы, в натуре!

— Давай, нет проблем. А кто такие псевдофобы?

— А-а-а… Тюменские! Они же отмороженные! — Он отмахнулся, довольно ухмыльнулся и внес очередное предложение: — Тогда давай по именам, а? Дорога-то длинная. А так и не поговорить. Что за базар: «Стрельцов», «Голованов»? Давай попроще.

Поговорить нам было просто необходимо. Я с радостью согласился.

— Виктор.

— Профессор, — скромно представился Голованов. — Слушай, ничего, если я галстук сниму? Ты-то тоже без галстука. Достал он меня, выше экзосферы! Висит, как перпендикуляр, и башку не повернуть! Потом надену. Только ты Маркелычу не говори.

— Снимай. А кто такой Маркелыч?

Профессор Голованов рванул с шеи галстук, с ненавистью швырнул его на заднее сиденье и удивленно повернулся ко мне:

— Как — кто? Мы же к нему как раз и едем.

Не могу сказать, что это была именно та информация о Маркелыче, которую мне хотелось получить. Даже о загадочных тюменских псевдофобах Профессор высказался более определенно.

Конец ознакомительного фрагмента.

Оглавление

  • Джипы, баксы и немного Шекспира

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Детектив из Мойдодыра. Том 3 предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Примечания

1

Mi scusi, ragazza — извини, девчонка (итал.)

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я