Победителей не судят

Григорий Зарубин

Повесть (в записях из дневника очного адъюнкта).Говорят, что невозможно укусить свой локоть и нельзя себя заставить любить… но если судьба загоняет в угол…История о том, как главный герой повести Алексей Зарубин писал и защищал диссертацию. Книга содержит нецензурную брань.

Одиночество

Как говорится, только начал жить, и тут новая беда…

Я моментально смекнул, сдавая финансовые документы в бухгалтерию института, что денег у меня все три года обучения будет крайне мало. Или, если уж быть совсем честным, их вообще не будет. Так что на те самые пресловутые московские носки придется копить минимум полгода.

Но нежданно-негаданно мне сразу же предложили на первое время, то ли из чувства гостеприимства, в том смысле, что я обязательно откажусь, то ли уж заведено было так, занять одну из комнат в общежитии, а по сути, в казарме. Чего выпендриваться-то?! Я согласился.

А что?! Вполне сносное жилье. Окна, стены, даже дверь c замком. Солдатская казенная кровать. Тумбочка. Шкаф. Но главное, — все это бесплатно, и можно подольше поспать, в особенности промозглым осенним понедельничным утром перед построением на плацу.

И когда преподаватели, другие адъюнкты, курсанты старших курсов в личном авто или автобусе стояли в пробках или уныло брели обходя глубокие лужи спрятавшиеся под ворохами опавших листьев, я еще сладко дрыхнул под двумя теплыми одеялами.

Мне от двери моей комнаты до места в строю, было, максимум метров шесть — семь…

А ничто так не радует, как неприятности у других!

Обзавелся маленькой плиткой, сковородкой, чайником. Холодильник заменил ледяной подоконник, стиральная машинка наличествовала в виде красного тазика c двумя ручками. Туалет и душ — по коридору и направо…

Телевизора, правда, не было. Это обстоятельство заставило читать книги.

Только теперь я понимаю, что это были не самые плохие месяцы моей жизни…

В будние дни добросовестно ходил на занятия.

Натаскивали к сдаче кандидатского минимума и начитывали еще какую-то хрень. Потому что помимо кандидата наук, я должен был стать и преподавателем высшей школы.

Так и жил из недели в неделю: до обеда слушал лекции, потом готовил себе кушать, после обеда — дремал часок, другой. Вечером ходил в магазин за продуктами. По службе особо не дергали. То ли забыли обо мне, то ли в глазах руководства я и так выглядел научным «фанатиком», обреченным на аскетический образ жизни. Действительно, кто же согласится добровольно в тридцать c лишним лет жить в казарме?!

А в выходные я выбирался в город поглазеть на нормальных людей в гражданской одежде, так сказать — «пошопинговать».

Гулял. Иногда от нахлынувшей тоски забредал в кафе или ресторанчик, заказывал малюсенькую чашечку крепкого кофе. Сидел за пластмассовым столиком, разглядывая прохожих, спешащих куда-то по своим воскресным делам по ту сторону запотевших окон…

В эти минуты было особенно грустно. Я же догадывался, что люди спешат домой или в гости. Где-то их c нетерпением ждут. Может быть, и не всегда от любви и нежности в сердце. Может быть, там присутствовали и меркантильные нотки. Но все же их кто-то ждал. Кто-то думал o них:

— Ленка! Когда мать вернется?!

— Откуда я знаю?

— Свари-ка чего-нибудь, я жрать хочу!

— Некогда! Сам вари!

— Вот вырастил на свою голову! И теща, зараза, тоже где-то шляется! А где макароны лежат…?!

На мой взгляд, есть три вида одиночества: в первом случае человек оказывается где-нибудь в лесу, пустыне или на необитаемом острове. Тут все просто и ясно. Во втором — человек живет, например, в городе, работает, ходит в кино, на хоккейные матчи, разговаривает c другими знакомыми людьми. Но такое общение — поверхностное, мимолетное:

— Привет! Как дела?

— Нормально.

— Как у тебя? Тоже ничего.

— Ну, если что, звони.

— Лады.

А потом расходятся, и не видятся еще лет так этак…цать…

И, третий вариант. Человек одинок среди близких ему людей. Этот случай самый печальный, самый убийственный…

Думаю, что я принадлежал ко второму, c оттенком первого.

Впрочем, каждый из нас в этом мире по-своему одинок…

Ввиду острого дефицита финансовых средств и мало-мальски независимой жилплощади в первые месяцы учебы моя личная жизнь отсутствовала. Оставалось только облизываться да глубоко вздыхать, до боли и хруста в скулах, поглядывая на красивые попки женского пола.

Порой и слюней не хватало проходить мимо красочных витрин c рекламой нижнего женского белья. Казалось, что даже манекены в затейливых кружевных нарядах кокетливо подмигивают. Какая уж там философия науки c криминологией и уголовным правом…

Только и приходил на выручку избавиться от навязчивых мыслей резкий контрастный душ. И то минут на десять. Мылся я тогда часто…

Избавила от комплекса неполноценности и тоски по женской любви и ласки парикмахерша Люба. Симпатичная, пышная, с длинными черными волосами. Потом была Даша, c красивой изящной фигуркой. Ее плавно сменила эстетка Виктория.

Дарил всем им цветы, что воровал в клумбах под окнами госучреждений или в частном секторе. И, само собой разумеется, писал стихи. Далеко, конечно, не совершенные, и не такие изумительно красивые, утонченные как у Пушкина, Есенина, Ахматовой. Зато от чистого сердца…

Конец ознакомительного фрагмента.