Повесть о похищении невесты

Григорий Дроздов

1917 год. Питерский студент, призванный на военную службу, получает отпуск. Он решает устроить сюрприз товарищу, нагрянув к нему в город на Волге. Увы, сюрприз не удался, товарищ в отъезде. Убивая время, солдат-студент гуляет по городку. Случайно знакомится с молодым человеком, задумавшим то, что вынесено в название повести. А дальше происходит самое интересное. Романтическое приключение, авантюра, неожиданно нагрянувшая любовь и…Почитайте, повесть читается легко.

I

Я был студентом-второкурсником, когда меня призвали в армию и направили в школу прапорщиков. Летом 1917 года я был произведен в чин, надел бриджи и френч, нацепил на себя фуражку, ремни, шашку и револьвер.

Мне было двадцать лет, я был здоров и силен, много читал, любил людей и природу, часто и беспечно смеялся. Но нередко меня охватывали грусть и какая-то душевная пустота. Тогда на западе еще гремели раскаты орудий и лилась кровь. В городах доламывались остатки царской власти и размеренного чиновничьего уклада, трещали бытовые традиции, шла борьба старого с новым. Мужички набивали сундуки керенками, меняли на барахло муку и картошку, жадно вздыхали о черной земле, с которой спешно сбегали растерявшиеся, насмерть перепуганные, но еще не потерявшие надежды помещики. Генералы произносили речи «о долге перед союзниками и родиной», присяжные поверенные собирали митинги и вели дискуссии о «войне до победного конца», «мире с аннексиями и без аннексий и контрибуций». Купцы и заводчики прибирали к рукам концы власти, а Керенский во френче и без френча рыдал на всех площадях о «единой и неделимой России». Попы раскопали апокалипсис, пугая народ звериным числом и властью «аще не от бога». Большевики призывали свергнуть Временное правительство. Мещане болтали о твердой руке, плотнее закрывали ставни, возмущались ценами и грабежами, запрятывали кубышки с золотом и царскими кредитками. Никто не хотел больше воевать, и никто не знал, что принесет завтрашний день.

Но в каждом доме была печаль. Мужья, отцы, братья, женихи или просто близкие умирали и калечились на фронте. Женщины ломали руки, получая письма и извещения, читая в газетах списки павших в боях. Смех часто замирал, прерываясь стоном, проклятиями судьбе и скорбью…

Мятежная юность! «Покой нам только снится…» Она часто омрачалась тогда, и непокой никак не соответствовал поэтическим образам — кругом властвовала жестокая проза. Молодежь же хотела бороться и бунтовать, не соглашаться ни с кем, искать своей правды и счастья. Как и большинство моих сверстников, я не понимал всего, что происходит, но ощущал неудовлетворенность. Мне не хотелось воевать, а меня спешно готовили к продолжению ненавистной большинству, но нужной кому-то бойни. Я хотел учиться, а меня муштровали шагистикой, ненужной даже и для войны. Я мечтал о свободе, а меня предназначали в окопы, где силой и обманом удерживались солдаты, жаждавшие земли и мира.

Близкий товарищ, однокашник по институту, писал мне из маленького приволжского города N, куда он, сбежав из Питера, устроился работать фельдшером. Он и его сестра наслаждаются там покоем и чудесной природой. Жизнь проста, продуктов предостаточно, никаких очередей, ягоды и фрукты, купанье на Волге…

Я позавидовал другу, вспомнил милую кудрявую головку его сестры. С ними всего несколько месяцев назад я проводил почти каждый вечер, то в ожесточенных спорах о «проклятых вопросах» жизни, то в веселых шутках, то в театре или синематографе, на лекциях или диспутах. Брат был ближайшим товарищем, с которым я делился всем. Сестра… она относилась ко мне просто, дружески и нравилась мне. Я не был влюблен, но она волновала меня, когда я слушал исполнявшиеся ее чистым свежим голоском нежные песенки и легкие романсы, когда невзначай в трамвае или в тесной давке кино она доверчиво прижималась ко мне плечом, в то время как ее волосы щекотали мне щеку.

Черт возьми! Я устрою им сюрприз. Я приеду в этот их городишко неожиданно и проведу там с ними несколько дней. Как приятно побродить по лесу, поплавать в родной Волге, поделиться тысячами мыслей, послушать опять эти песенки. Вспомнил, как однажды… Впрочем, ничего не было… Во всяком случае, она славная девчонка и я хотел ее видеть. Главное же — на короткое время забыть эту глупейшую муштру, унылые сводки с фронтов и беспрерывные «единые и неделимые» речи.

Я получил назначение в Рыбинск и три недели отпуска перед явкой в запасной полк. Сначала я поеду к друзьям, где поживу несколько дней, затем поднимусь на пароходе вверх до Рыбинска, устроюсь там с комнатой, потом поеду по Волге в свой родной город Саратов и снова пароходом вернусь в Рыбинск.

Что-нибудь надо отвезти друзьям — не являться же с пустыми руками. Я подумал, что в провинции, наверное, затруднения с табачными изделиями, и купил тысячу папирос «Осман» в великолепных темно-синих коробках с золотой турецкой литерой. Другу отдам половину — пять коробок. А ей? Ей я купил несколько новых нот — гуляшные интимные песенки и грустные романсы. И, наконец, — через несложные знакомства — пару бутылок отличного вина. Где-нибудь на берегу Волги, «под развесистой клюквой», мы устроим втроем маленький пикник, выпьем за нашу встречу, за надежды, за будущее.