28 минут

Григ де Франц, 2021

Ровно двадцать восемь минут, чтобы описать круг по кольцевой ветке любимого полузабытого города. Через много лет он вернулся на родину и не узнал её. Виток за витком он всё оттягивал пересадку на родную красную ветку, желая насладиться дорогой домой. Он родился в лучшем государстве на земле, таким оно запомнилось ему в детстве, а это важнее политики и экономики. Она устала жить чужими историями. Один серый день сменялся другим в давно опостылевшем шумном городе. Двадцать восемь минут, чтобы влюбиться с первого взгляда. Двадцать восемь минут, чтобы сделать первый шаг. Двадцать восемь минут, чтобы выйти вместе.

Парк Культуры

— Станция «Парк Культуры».

— Извините, вы выходите? — спросила я у стройного мужчины в сером плаще. Он особо и не мешал мне выйти, просто захотелось хоть с кем-то перемолвиться словечком, пусть даже дежурной фразой вежливости.

— Нет, пожалуй, прокачусь ещё кружок, ведь ночь так молода, — он сверкнул широкой доверительной улыбкой и повернулся боком, позволяя мне пройти. Поезд уже начал замедляться.

— А может, вы составите мне компанию? Зачем выходить, здесь так уютно… так много изменилось, а запах всё тот же, как в детстве. Вроде вагоны новые, а пахнет всё так же. Ни одно метро мира не пахнет так как Московское, поверьте мне. Тридцать лет назад я стоял, вот прям как мы сейчас. Мы ехали в Парк Горького. Моя бабушка вышла, а я не успел, нас разъединила толпа. И поехал дальше по кругу. Я надеялся, что она поймёт, и меня дождётся. В те времена всё было такое серое, люди, лица, губы, глаза, пальто — всё серое. А воздух живой, тёплый такой.

— И что, она вас дождалась?

— Да, конечно. У нас в семье было правило: если теряемся возвращаемся туда, где в последний раз виделись и ждём сколько потребуется.

Двери распахнулись и мне, наверное, нужно было выйти, но его странный акцент и приятная внешность сыграли со мной злую шутку. Да и что меня ждало после метро в пятницу вечером? Пересадка — и до конечной, которая уже давно не конечная, но ближе к центру от этого не стала. А там, как всегда — на тебе, наслаждайся полной грудью унылой серостью, как в его воспоминаниях о Москве своего детства.

— А вы знаете, что полный прогон по кольцевой занимает двадцать восемь минут? — Он, казалось, ничуть не удивился что я осталась. — То есть два витка в час, с хвостиком, — говорит, как будто вспоминает русские слова, а потом с удовольствием их массирует в гортани, и, наконец, с гордостью выдаёт как откровение.

— Как вы любите точность в деталях!

— Это просто галантный намёк на то, что, если я вам посмею наскучить за следующие двадцать семь минут, всё вернётся на круги своя.

«Какой, однако. Ну что ж, и мы не пальцем деланы».

— Полноте, сударь, как можно так поступить с гостем столицы? Вы так интересно говорите по-русски, что даже не могу определить ваш акцент, скажите, вы иммигрант?

— Скажем, я долговременно проживал за рубежом нашей славной родины, простите великодушно за канцеляризм. Но я по-прежнему гражданин, у меня даже есть московская прописка. Я к вам голосовать приехал, — и смеётся, будто выдал что-то, очень остроумное.

— Так у вас же и там, наверное, можно в посольстве голосовать?

— Нет больше посольства, молоткасто-серпастого, — хоть и иммигрант, а цитирует Маяковского. «Всё страньше и страньше. Так, спокойно, дивчина, слушаем и улыбаемся…»

— Из-за шампанского закрыли, — и опять смеётся. — Если шампанское из провинции Шампань нельзя называть шампанским это может довести только до одного… До полного разрыва отношений! Вы же так со мной никогда не поступите?

— Я вообще не пью, — почему-то соврала я, чтоб, не дай бог, разговор не скатился до обсуждения вин, тогда уж точно на следующей выйду. — А за кого голосовать будете?

— Не за кого, а против кого. Против всех.

— Так убрали же графу…

— Ну и бог с ними, и с графой, и с голосованием. Я лучше с вами в кафе схожу. У вас ещё существует «Шоколадница»?

— Ого, какие у вас наполеоновские планы, а может сначала познакомимся?

— Гирш Генсбур, к вашим услугам, сударыня.

— А я — Мари, просто Мари́, — почему-то, импонируя ему, произнесла своё имя на французский манер, а фамилию решила не называть. Вдруг маньяк, а фамилия у меня редкая.

— Enchanté! Очень приятно, — он не смог сразу выбрать как именно мне засвидетельствовать своё почтение, в итоге практически выхватил мою руку и церемонно потряс её, как на деловом приёме, хотя я почувствовала, что он хотел припасть к ней губами, как старомодный кавалер. Из какого он вообще века, этот чудак?

— А у вас, месьё, такая звучная фамилия, вы случайно не родственник Сержу Генсбуру…?

— Нет, просто однофамилец, но его творчество мне очень нравится, ну не то чтоб на каждый день, конечно. А вы, значит, просто Мария… — да, культурные отсылки у него точно из девяностых, но под затянувшейся паузой подразумевалось, что я назову свою фамилию.

— А фамилия моя слишком известна, чтобы…

— Вы её называли? Ах и не надо, берите мою, не пожалеете, — этот чудак, похоже, обожал театр абсурда. Или он действительно вернулся на родину женихаться?

Смеюсь.

— Черт с вами, месьё, давайте ваши кофея, но будьте покойны, Бастилия не сдастся без боя!