Скорпика

Григ Макаллистер, 2022

Жестокий рок пал на Пять Королевств, когда девочки необъяснимым образом перестали рождаться. Столетия мира остались в прошлом, договоренности нарушены, старые союзы распадаются, новые вызовы угрожают народам изнутри. Кхара – королева Скорпики, разрывающаяся между семьей и долгом. Тамура – дерзкая воительница, компенсирующая свои слабости физической силой. Мирриам – могущественная королева-чародейка Арки, доверяющая только себе. Джехенит – приветливая целительница, готовая на все, чтобы защитить свою особенную дочь. Сессадон – уязвленная беспощадная колдунья, желающая, чтобы мир преклонился перед ней. Пять могущественных женщин сходятся в борьбе за выживание. Ставки высоки, и никто не намерен отступать… Амбициозное эпическое фэнтези для поклонников Робин Хобб, Мадлен Миллер и Джорджа Мартина. Сложный и увлекательный мир: жестокий и великолепный, сочетающий в себе политические интриги и магию. Красивейшая обложка от популярной художницы Altorina. Разнообразие персонажей и сильные женские характеры, среди которых каждый найдет себе образ по душе. Неожиданные сюжетные повороты в духе «Игры Престолов» – вы никогда не знаете наверняка, что произойдет дальше.

Часть II

Опасность

505 год Всея Матери

Три года Бездевичья

7

Дочь

505 год Всея Матери

В Скорпике

Кхара

Копье Тамуры пронеслось по воздуху, выписывая идеальную дугу. Его острие летело к нарисованной соломенной мишени так уверенно, как будто было нанизано на нитку. Мгновение спустя тяжелая железная насадка приятно, тяжело ударила во внутренний круг. Оружие проникло глубоко и застыло, вибрируя.

Звук, несомненно, доставлял удовольствие, особенно девочке, метнувшей копье. Королева, наблюдавшая за ней, почувствовала нечто менее похожее на удовлетворение. Скорее что-то близкое к тревоге.

Кхара не знала, почему она снова и снова приходит посмотреть, как тренируется Тамура дха Мада. Каждый раз она чувствовала внутри неприятное ощущение. Но, возможно, в этом была причина. Она знала, что однажды копье из рук Тамуры полетит с такой же точностью, с такой же беспощадной меткостью, нацеленное в голову, горло или сердце Кхары. Она не должна забывать об этом.

А может, это будет и не копье. За последние три года она видела, как Тамура демонстрирует замечательное — и все еще растущее — мастерство владения кинжалом, длинным мечом, секирой, посохом. Она даже видела, как девочка потеряла оружие в поединке и повалила вооруженного противника на землю, а затем одолела его. Некоторые из молодых воительниц стали называть ее Тамурой Безоружной. И когда для Кхары настанет день выбора, думала она, то знала только одно: она не выберет секиру. Она редко видела сны, но когда видела, этот топор становился ее кошмаром.

— Меньше года, — тихо сказала она Вишале. — Вот и все, что у меня есть.

Ее старая подруга посмотрела на нее.

— Вы так уверены?

— Да, — сказала Кхара. — Как только она станет достаточно взрослой, чтобы произносить Слова Вызова…

— Ей придется найти секунданта.

— Не думаю, что с поиском возникнут проблемы. Особенно для такой талантливой девочки.

Они смотрели, как Тамура рысью приближается к цели, сверкая босыми пятками, и что-то говорит через плечо другой девочке ее возраста. Одной рукой она выдернула копье и направила его вверх, к небу. Лицо другой девочки недовольно скривилось. Тамура рассмеялась, приоткрыв рот и вытянув шею.

В этом возрасте тренировки все еще казались веселым событием, по крайней мере, для способных девочек. И, возможно, Тамуру радовала только одна мысль — о победе. «Некоторые становились воительницами вопреки необходимости применять насилие, — думала Кхара, — а некоторые — благодаря ей». Ей было интересно, какой была Тамура. Что бы девочка ни чувствовала, ее путь был ясен: Тамура пройдет ритуал этой осенью в пятнадцать лет и займет свое место в рядах сестер-воительниц.

И с такой же уверенностью она могла броситься на женщину, убившую ее мать. Без промедления. Без пощады.

Они наблюдали издалека, как Тамура трусцой вернулась на исходную линию, затем встала рядом с другой девочкой, которая держала копье такого же размера. Тамура что-то сказала, вздернув подбородок. Девочка кивнула. Тамура отошла на пять шагов, и обе снова прицелились в мишень, подняв руки и приготовившись.

— А как ты думаешь, есть ли у меня шансы на победу? — мягко спросила Кхара.

Виш внимательно наблюдала за девушками и их дружеским соревнованием.

— Вы победили Маду прямо после родов, будучи слабее и несмотря на ее силу. Все возможно.

— Но маловероятно.

Обе девушки одновременно выхватили копья, гаркнув при броске. Оба оружия устремились к своим целям. Копье одной девочки вонзилось в соломенную мишень у края за мгновение до копья Тамуры, которое снова попало в центр круга.

Вдалеке снова раздался смех Тамуры — мрачный, резкий звук.

— Да, — произнесла Виш. — Маловероятно.

— А если бы ты была на моем месте, то как бы поступила?

В глазах Виш застыла безмерная печаль, когда она сказала своей подруге:

— Но я не вы, Кхара, — и сжала ее ладонь.

* * *

Годы, прошедшие после рождения дочери, были для Кхары странными, тревожными. Она любила девочку так, что не передать словами. На свете не хватит слов. Сам ребенок не вызывал беспокойства: жизнерадостный, сильный. Но когда проходили недели, потом месяцы, потом годы без рождения еще одной воительницы, Кхара боялась, что племя может ополчиться против юной Аманкхи. Когда придет ее время править, не будут ли они слишком недоверчивы к ней? Неужели ее статус последней девочки, родившейся в Скорпике, оставит на ней метку злосчастья?

После Аманкхи воительницы рожали мальчика за мальчиком. Увеличение доходов от торговли мальчиками было первым сигналом, но последствия распространялись по бесчисленному множеству других направлений. Ропот и шепот беспокойства нарастали по мере того, как в лагерях все реже раздавался веселый лепет малышей. Козье молоко раньше предназначалось только для кормления детей, чьи мамы не могли кормить сами, но теперь козьего молока было достаточно, чтобы делать сыр на зиму. Любой желающий мог отведать его. О правде редко говорили вслух, но все о ней знали. И со временем положение усугублялось — расхождения перерастали в разногласия и, в конце концов, в катастрофу.

Масштабы надвигающейся катастрофы беспокоили Кхару. Она знала, что должна принять меры, внести изменения, подготовить свой народ к тому, что может произойти. Но ей казалось невозможным, что Бездевичье может продолжаться. Каждый раз, когда воительница рожала — хотя теперь это случалось гораздо реже, — в ее груди все еще теплилась искра надежды, что ребенок может оказаться девочкой. Но как только крик новорожденного оглашал мир, а лица повитух выдавали все, что нужно, эта нежная, уязвимая искорка надежды вновь угасала.

Когда она вернулась домой после наблюдения за девочкой, которая, как она предполагала, когда-нибудь убьет ее, ее собственная дочь мирно свернулась калачиком на раскладушке в их шатре. Темные волосы ребенка образовали густое облако вокруг ее светлой головки, скрывая спящее личико. Весна пришла рано, и они переехали из зимнего лагеря в летний за два месяца до того, как в Сестии начались ежегодные обряды — в этом году Обряды Малой Луны. Поэтому у них был свой шатер, и им не нужно было собираться в большом количестве, чтобы согреться ночью. Аманкха могла свободно бродить, пока ее мать занималась другими делами в лагере; другие матери оберегали ее от самых страшных опасностей. Теперь она лежала здесь, погруженная в крепкий сон, и Кхара чуть не упала на колени при виде ее нежной, уязвимой спины, которую королева-мать увидела, как только опустила полог, чтобы загородить солнечный свет.

Больше всего на теле дочери она любила маленькое родимое пятно в форме солнца между лопатками. Ее широкие скулы, веселые глаза, пухлые коленки и запястья — она любила все это, но именно круглая коричневая отметина размером меньше ногтя ребенка всегда вызывала нежность в сердце Кхары, готовом выскочить из груди.

Кхара поцеловала родимое пятно и легла рядом со спящей девочкой, прижавшись к ее маленькой спине своим гораздо более крупным телом. Ее сердце все еще билось, слишком громко и быстро. Она надеялась, что тёплая тяжесть детского тела и ровное дыхание прижавшейся к ней девочки помогут ей успокоиться.

У нее уже сдавали нервы. Она хотела попросить Виш об исключительной услуге — возложить на нее священный долг, но не могла подобрать слов. Она сделает это завтра. Или если не завтра, то в ближайшее время. Ведь если Тамура победит Кхару и завоюет ее королевство, Кхара точно знала, каким будет следующий шаг девушки. Сначала убить мать, а затем убить дочь. Именно на это Кхаре не хватило духу. Теперь она видела, что из этого вышло, когда дочь оказалась столь же амбициозной, как и мать. Если Тамура оставит девочку в живых, она рискует стать жертвой другой своей версии, начать цикл заново: победительница, которая живет, но живет в страхе, страшась того дня, когда дочь ее жертвы станет достаточно взрослой, чтобы превратить победительницу в свою очередь в следующую жертву.

* * *

Следующее утро Кхара провела вне лагеря, позволив дочери отвлечь ее от государственных вопросов. Но эти же вопросы отвлекли и ее. Когда она была королевой, но не матерью, она была всецело королевой. Аманкха изменила ее. Она видела королев, которые, когда правили, могли отбросить мысли о своих дочерях, любовниках, семьях. За последние несколько лет она поняла, что не принадлежит к их числу.

Она собиралась провести утро, обучая Аманкху бесшумно передвигаться по лесу, готовя ее к охоте, но ее рассеянность оказалась заразительной. Трехлетняя девочка никак не могла сосредоточиться. В итоге они продирались сквозь кустарник, затеяв новую игру. «Если я пока не могу научить свою дочь неподвижности, — решила Кхара, — то, по крайней мере, научу ее скорости». — И они играли в догонялки и преследование между деревьями.

Когда они вернулись в лагерь, солнце стояло уже высоко, пришло время заседания совета. Сегодня им предстояло обсудить проблему Бездевичья, не в первый и не в последний раз, и Кхара медленно и неохотно приближалась к месту встречи. Если это Бездевичье затянется, нарушит ли оно мир между королевствами? Самый главный вопрос, с которым каждое из них, вероятно, столкнется в своей жизни. Но ни у кого не было на него ответа.

И когда она вошла в шатер для собраний, женщины уже были здесь. Ей показалось или члены ее совета бросали друг на друга настороженные взгляды? Не просто некоторые, а все: Мирха — на Гретти, Гретти — на Виш, и так далее. Возможно, они были просто разочарованы тем, что она прибыла поздно. Возможно, их недовольство кроется глубже. Ужас закружился внутри нее, разгоняясь в крови, но она не подавала виду.

— Давайте сегодня говорить, — произнесла она традиционные слова, почти как заклинание. — Давайте говорить свободно. Давайте говорить правду. И сегодня давайте говорить о Бездевичье.

Она ждала. Здесь могла высказаться любая из них; любая могла предложить свой вариант действий, без осуждения, без злобы. В ее власти было назначить голосование, но до этого момента все их мысли и впечатления имели одинаковый вес.

— Никто не хочет насилия, но если уж оно придет, мы должны быть готовы, — размеренным и ровным тоном сказала воительница Мирха, служившая еще вместе с матерью Кхары, Эллими. Она всегда была консервативна. Кхара была потрясена тем, что она первой заговорила на столь радикальную тему. — В первую очередь мы должны рассчитывать на собственные силы.

— Что ты предлагаешь? — негромко спросила Кхара.

— Пусть другие внесут свои предложения, — сказала Мирха, отступая назад. — Мне только важно, чтобы мы укрепили Скорпику.

— Скорпика сильна, — усмехнулась Виш.

— Разве? — воскликнула Гретти. — Нас тысячи, но мы рассредоточены. Разве мы не были бы сильнее вместе?

Бывшая хранительница клинка уже выросла и стала женщиной, ее первый и единственный сын был продан вскоре после рождения Аманкхи. В восемнадцать лет она была молода для Совета, самая младшая, но она достойно себя проявила. Они с Кхарой не всегда сходились во мнениях, но никто не выражал своего несогласия так уважительно.

— Тебя услышали, Гретти. Но не могла бы ты пояснить свои мысли? — спросила Кхара, изо всех сил стараясь сохранить спокойное лицо, которое не выдавало бы эмоций.

— Я не совсем понимаю, как именно это сделать, — призналась Гретти. — Но что-то должно измениться. У нас так мало молодых воительниц, и все это знают. Разве мы не можем найти лучшее применение тем, кто у нас есть, вернув их домой?

Некоторые кивали, некоторые сокрушенно качали головами. Кхара, наблюдая, оглядела круг. Должна ли она сосчитать, кто согласен, кто не согласен? Должна ли она высказать свое мнение или подождать, выслушивая остальных?

Виш заговорила в наступившей тишине:

— По крайней мере, этот вариант должен быть рассмотрен.

— И мы рассмотрим его, — сказала Кхара. — Но ты полагаешь, что нам нужны наши сестры, чтобы защищать нас?

Гретти сдержанно кивнула.

Королева покачала головой. Пришло время выступить.

— Я не стану необдуманными действиями провоцировать войну, которую никто не планирует.

— Конечно, мы не станем отзывать королевских гвардейцев, — сказала Гретти, очевидно высказывая все мысли, которые приходили ей в голову. — Не хотелось бы подавать неверный сигнал.

— Любой вывод сил будет означать то же самое — готовьтесь к войне! — сказала Экхрин, еще одна из старших членов совета, более решительно, чем обычно. — Это неправильное намерение. Мы должны оставить наших воительниц на местах.

Послышалось бормотание, но некоторое время никто не выражал ни одобрения, ни неприятия.

Наконец, Мирха произнесла:

— Если все-таки мы будем выводить войска, что, думаю, сможем сделать осторожно и разумно, поскольку Паксим согласовывал первоначальные соглашения, нам нужно будет попросить их провести переговоры о выводе людей.

— Неужели? — спросила Кхара.

Мирха сурово на нее взглянула, пытаясь понять, что послужило причиной возражений Кхары: неуверенность или страх?

— Это самый безопасный вариант.

— Последствия будут не такими безопасными, — сказала Виш немного резко. — Если они откажутся, что тогда с нами будет? Или если они предложат нам невыгодную сделку? Решать нам, а не им.

Старшая воительница добавила:

— Лучше просить прощения, чем разрешения.

— А лучше вообще не спрашивать, — продолжила Виш, — а просто делать.

Другие заговорили, и хотя никто не кричал и не гнул свое, Кхара чувствовала, как в каждом слове нарастает напряжение. Взгляды метались по кругу, руки сжимались в кулаки, а каблуки утопали в грязи. Для женщин, которые всю свою жизнь судили только по поступкам, было трудно рассуждать словами. Совет и в хороший день проходил бурно, а нынче дни выдались не самые лучшие. Жажда заставила их задуматься о возможности важных, необратимых изменений, любое из которых могло стать серьезной ошибкой. К сожалению, они никогда не узнают, в чем заключается истинная ошибка, пока она не произойдет.

Кхара позволила своему совету высказаться, но она не собиралась принимать решение по такому важному вопросу, не получив больше времени на размышления. Она не представляла, какой бы выбор сделала, даже если бы ей дали бесконечное количество времени. Поэтому сегодня, для формальности, она произнесла заключительные слова.

— Сегодня вы рассуждали хорошо и мудро. Благодарю вас за совет. Пусть Скорпион наградит ваши умы мудростью, а ваши руки — силой. До новых встреч.

Женщины разошлись, но напряжение осталось, и Кхара ушла последней, молча идя рядом с Виш. Она подумала, что могла бы обсудить встречу с советницей, как часто делала, чтобы понять, насколько обе распознали настрой.

Когда они пересекали дорогу возле тренировочных полей, королева подняла голову и машинально осмотрела толпу. Она не увидела Тамуру. Рядом Виш долго и медленно вдохнула воздух, а затем так же медленно выдохнула. Этот звук заставил ее насторожиться, но Кхара все еще не была готова к дальнейшему.

— Я знаю, что вы ее ищете, — произнесла Виш. — Но ее тут нет.

Конечно, Виш знала. Но что она имела в виду? Подозрение Кхары начало расти.

— Где же она?

— Я хотела вам рассказать.

Словно по негласному сговору, они прижались поближе к палаткам с припасами, понизив голоса, чтобы никто не слышал, но продолжая медленно идти на виду у всех, как будто они просто болтали ни о чем.

Кхара с ужасом попросила:

— Скажи мне.

— Она получила назначение.

— Назначение? Но она еще недостаточно взрослая!

— Она выдающаяся воительница. Для нее было сделано исключение.

В голове Кхары замелькали мысли.

— Исключение? Кем именно?

— Советом. Они согласились. Мы все согласились, Кхара. — В голосе Виш прозвучала решимость. Но вины не было. Не было ни страха, ни сожаления. Очевидно, что она полностью уверена в том, что поступила правильно.

Кхара мгновенно поняла: Виш все время говорила на заседании совета об отзыве назначенных воительниц, но оказалось, что она имела в виду совсем другое. Она выступала за то, чтобы действовать, не спрашивая разрешения — потому что именно так поступала сама. Виш знала, что если бы спросила Кхару, хочет ли та отослать Тамуру, Кхара бы запретила. Тогда, всего через несколько месяцев, она просто вышла бы из своего шатра в день совершеннолетия Тамуры, готовая сражаться и умереть. Масштабы поступка Виш сильно поразили Кхару. До глубины души. Она не пыталась скрыть свой гнев, разгоревшийся с новой силой.

— Ты поступила так за моей спиной? Собрала совет, как будто у тебя есть на это право?

— Да.

— Я твоя королева. — Она никогда не говорила эти слова Виш, но сейчас просто не знала, что сказать.

Виш согласилась.

— Да.

— Я должна… Я должна… — Кхара должна наказать ее. Так она поступила бы с любой, даже с членом совета, но это была Виш. Ее самый близкий друг в мире. Жгучий гнев перешел в сильное чувство вины. — Виш. Я никогда бы не попросила об этом совет. Тебя. Она всего лишь девочка.

— Необыкновенная девочка. И ненадолго.

— Обычай есть обычай, законы есть законы. Если мы не будем их…

— Знаю.

— Ты не имела права.

— Знаю, — а в голосе все равно не слышалось ни сожаления, ни вины.

Мысли Кхары путались и спотыкались, но когда она все-таки подобрала слова, ее вопрос прозвучал резко:

— Куда ты ее отправила?

Тогда и только тогда решительное спокойствие Виш, казалось, пошатнулось. Она опустила взгляд, рассматривая пыльные сандалии.

— В Фингернейл.

— Мокх! — выдохнула Кхара с резким упреком. Фингернейл — остров-тюрьма у побережья Арки, полная закоренелых преступников. Должность стражницы — самое сложное задание, которое могла получить скорпиканская воительница. Половина женщин, получивших эту должность, стремились к ней отчаянно, но даже они возвращались, ошарашенные трудностями. Другая половина с трепетом проходила через ворота, боясь, что будет плохо, а потом содрогались от того, что все оказалось еще хуже. Фингернейл всегда оправдывал самые мрачные и темные ожидания. Виш стиснула зубы и взяла Кхару за руку.

— Знаю, вы сердитесь на меня. Надеюсь, что время поможет залечить рану. Скоро отправится охотничий отряд, на ночь остановится в нижних горах. Я присоединюсь к ним. — Виш повернулась и ушла прежде, чем Кхара успела ответить.

Опустив голову, Кхара продолжала идти, направляясь в сторону своего шатра, шаги ее был обдуманными и медленными. Она была рада, что Виш дала ей возможность подумать, но все же, сколько времени ей будет нужно, чтобы прийти к правильному выводу? Всего несколько минут.

Виш лишь отсрочила неизбежное. Тамура вернется еще злее, еще более подготовленной к бою, еще более настоящей воительницей.

И все же, подумала Кхара, ее благодарность не передать словами.

Впереди еще два драгоценных года с дочерью. И несмотря ни на что, эти годы были подарком. Она не могла сердиться на то, что будет наблюдать, как Аманкха растет и меняется с течением дней, недель, времен года. Видеть, как восторженно девочка смотрит на блеск зимнего снега и летней травы, обласканной солнцем. Видеть, как девочка добывает дичь и сама подшивает кожи, как в ней зарождается то обещание, о котором только сейчас намекали ее зоркие глаза и сильные ноги. Кхара никогда бы не отослала Тамуру вот так, сама, никогда бы не дала Виш добро.

Спасибо Скорпиону, что Виш не стала спрашивать разрешения.

Тамура придет за ней, о чем она всегда знала, с тех пор как Мада испустила последний вздох у ног Кхары. Следующий вызов произрастет из предыдущего, как ветви дерева из его корня. Прольется кровь — возможно, очень много крови. Выживет только одна из них.

«Но не сейчас, — подумала она. — Не сейчас».

8

Уроки целительства

507 год Всея Матери

В деревне Адаж, Арка

Джехенит

Джехенит жила надеждой до того дня, когда с небес упала девочка с крыльями.

Первые несколько лет жизни Эминель, пока девочка росла, Джехенит делала все возможное, чтобы научить ее целительству. Эминель была непоседливым ребенком, постоянно пробовала что-то новое, собирая по пути синяки, царапины, ссадины. Джехенит легко могла бы оставить их заживать самостоятельно. Вместо этого она, полная решимости, приседала рядом с дочерью, ее руки находились в нескольких дюймах от поцарапанной коленки или обожженных кончиков пальцев.

Завладев вниманием девочки, она терпеливо объяснила, как работает магия исцеления. Напоминала Эминель, что для создания магии необходимы и песок, и жизненная сила, что при отсутствии того и другого даже самые сильные таланты потерпят неудачу. Каждый маг должен понимать как свой потенциал, так и свои пределы. Затем она закрепляла урок на практике, бормоча заклинания и показывая движения руками, которые помогали концентрировать целительскую энергию. Она снова и снова сгибала пальцы девочки в нужные положения, повторяя слова, когда Эминель ошибалась. Она пыталась научить малышку исцелять себя.

Пыталась.

Суть всемогущества заключалась в том, что оно включало в себя все шесть видов чар — воздуха и воды, огня и земли, разума и, конечно, тела. Так что Джехенит знала, что есть все шансы, что ее дочь обладает целительной силой. Но та аккуратная и дышащая паутина, которую они с Джорджей сплели, гася поле всемогущества девочки, удерживала силу внутри. Отсюда и вытекала проблема, с которой столкнулась Джехенит, пытаясь научить девочку тому единственному аспекту магии, которым ей было необходимо владеть.

Джехенит пыталась вспомнить, как она сама научилась целительству; ей казалось, что никто никогда не пытался специально обучить ее. Мать почти все свое внимание уделяла старшей дочери, Риссель, сиявшей подобно солнцу. Потом появилась вторая дочь, Йидини, и любимый сын, Миджар. Сама Джехенит была младшей и осталась где-то на задворках. В каком-то смысле Риссель воспитывала ее в большей степени, чем мать. В основном за Джехенит присматривали мужья ее матери, и, конечно, они не учили ее исцелять, но, по крайней мере, она знала, что они ее любят. Любовь нельзя воспринимать не всерьез.

Единственное, что Джехенит помнила — это как мать прикасалась к ней, когда делала татуировку: закрученный узор из черного песка, вбитый под кожу левого запястья, который указывал на то, что она целительница, чтобы все об этом знали. Даже в процессе работы мать не успокаивала ее и не напоминала, что она может, если захочет, заглушить боль. Мама просто прижала большие пальцы к ладони Джехенит, сгибая ее назад, чтобы натянуть кожу на запястье, и беззвучно водила каждой песчинкой по коже дочери, пока рисунок в форме колеса не был завершен. Джехенит могла бы поклясться, что каждая песчинка ощущалась как тончайшее лезвие. Если бы хоть кто-нибудь спросил ее. Но никто не спрашивал.

Теперь других целительниц не было — ее бабушка и мать умерли, сестры и двоюродные братья ушли, и Джехенит оставалась в деревне одна, чтобы лечить любые раны, большие и маленькие. Если она не сможет подготовить Эминель в качестве своей замены, у Адажа не будет будущего.

Или, возможно, удастся отыскать другую целительницу. Раз в год Джехенит нанимала писца, который помогал ей писать и отправлять послания во все стороны. Ее письма отправлялись в дальневосточную деревушку Брайк, известную своим стеклянным замком — шедевром неимоверной красоты, выращенным исключительно талантливым магом земли в давние времена. Но замок так раскалялся на солнце, что был непригоден для жизни, на него можно было только смотреть, да и то издалека. Ее слова дошли до севера, до Сжинджи, почти до границы Паксима, известного как гостеприимное и прекрасное место, где всегда хватало всего благодаря сделкам, заключенным их дипломатическими соседями: магия в обмен на товары, товары в обмен на магию. Ее слова долетали до деревни на южном побережье, столь древней, что у нее не было названия, — деревни, где в давние времена, еще до Великого Договора, родились предки рода Джехенит. Она посылала свои мольбы в эти дальние уголки, зная, что в ближайших деревнях ничего не осталось, и надеялась, что найдет новую целительницу — как животное, роющееся в сухой грязи в надежде обнаружить скрытый источник.

Она ничего не рассказывала об этом Косло и Даргану, не желая волновать их и зная, что они ничем не могут помочь. Они могли только заниматься своими делами: делить домашние обязанности, присматривать за дочерью, пока она работала, доставлять ей удовольствие и давать передышку в спокойные часы ночи. Она знала, что поглощенность сохранением тайны Эминель тяготит ее, отвлекает, но если они и замечали что-то, то ничего не говорили.

Пока не появилась девочка с крыльями.

Был на редкость тихий день. Дарган отправился в свой ежегодный визит к матери и сестрам, а она вместе с Косло и Эминель устроила пикник в тени высоких пещер, возвышающихся над деревней. Как раз когда они заканчивали трапезу, по земле перед ними пронеслась необычная тень, двигавшаяся очень быстро. Косло заметил, что она слишком велика, чтобы быть ястребом, но когда Джехенит подняла голову, то в отблесках солнца различила очертания. Широкие, покрытые перьями крылья, а потом — ничего. Она бы и забыла об этом, но несколько минут спустя по тропинке промчался длинноногий мальчик. Он едва мог выговаривать слова, задыхался в исступлении.

— Моя сестра. Пять лет. Крылья. Она упала.

Джехенит мгновенно все поняла. Крылатая фигура в небе вовсе не была ястребом. Она сама никогда не видела магов тела, чей дар позволял менять свое тело, но знала, что такие существуют. Пять лет — вполне типичный возраст для девочки, когда она познает свою силу. Поэтому можно понять, как столь юная девочка могла, не задумываясь о последствиях, наделить себя крыльями и взлететь.

— Отведи Эминель домой, пожалуйста? — спросила она Косло. Полагая, что ответ очевиден, женщина поднялась, отряхнула свою тунику и краги и направилась вслед за мальчиком.

Ее удивило, когда она услышала позади себя голос мужа:

— Нет. Возьми ее с собой.

— Что?

— Она должна увидеть, как ты исцеляешь.

— Девочке только…

Косло встал.

— Эминель. Возьми ее с собой.

Мальчик с безумными глазами сказал:

— Быстрее. Пожалуйста.

Нельзя было тратить время на споры. Она схватила пятилетнюю малышку за пухлую ручку. Возможно, Косло был прав. Если Велья пожелает, девочка может когда-нибудь стать целительницей, а если так, то ей доведется увидеть гораздо худшее, чем это. Может быть, тогда она сможет понять, что происходит.

Она посадила Эминель на бедро и пошла по каменистой тропинке, следуя за проворным мальчиком, а страх, звенящий в ее крови, подгонял ее двигаться достаточно быстро, чтобы не отставать.

Когда они прибыли, в деревне уже собралась дюжина жителей, и с каждым мгновением их становилось все больше. По мере того, как годы Бездевичья все тянулись, не предвещая признаков послабления, травмы маленьких девочек приводили деревню в ужас. А у этой девчушки — маленькой для своего возраста, узкобедрой, с коротко остриженными волосами — на спине распускалась потрясающая пара крыльев: коричневатые перья, густые и тусклые, как у воробья зимой. Она лежала на спине с закрытыми глазами. Оба крыла были распростерты на песке: одно лежало широко и ровно, другое согнуто под неприглядным кривым углом.

Джехенит бросилась к ребенку и присела рядом. Девочка дышала, но слабо, и ее не удалось привести в чувство.

Над плечом Джехенит прозвучал отчаянный, безумный голос матери девочки:

— Она падала так долго… мы не знали, она никогда не показывала… мы даже не знали, она… помогите ей, пожалуйста, помогите.

Джехенит обернулась и протянула руки к матери, слегка обхватив ее за плечи, еще до того, как коснулась ребенка. Иногда не только больной нуждался в исцелении.

— Пожалуйста, — сказала она, говоря максимально спокойно. — Постарайтесь быть спокойной ради нее. Она будет искать вас, как только проснется.

Мать смогла успокоиться и опустилась на колени рядом с Джехенит, хотя ее глаза безумно метались по сторонам. По другую сторону от Джехенит присела Эминель, уже подражая своей матери, — рассудительная, маленькая и тихая.

Целительница осмотрела крылатого ребенка. Неглубокое дыхание вызывало беспокойство, но с первого взгляда невозможно было определить степень ее травм. Как долго она падала и как приземлилась? Невозможно сказать. Наверное, через несколько минут она встанет и пойдет. А может быть, она никогда больше не сможет ходить. А то не проживет и часа.

Джехенит огляделась. Конечно, песка было достаточно, как и жителей, у которых можно было позаимствовать жизненную силу, но она всегда сначала узнавала, нет ли других вариантов. В данном случае их не оказалось. Неподалеку стояло невысокое сухое дерево, на одной из его корявых ветвей сидели несколько воронов. Вряд ли их будет достаточно.

К ним подбежал мужчина, скорее всего, муж матери, и попытался поднять ребенка. Джехенит подняла руку, повысив голос.

— Нет! Не тревожьте ее! Она должна лежать.

Он все еще тянулся к распростертому телу ребенка, и Джехенит встала, чтобы загородить его собой, заставить мужчину остановиться. Заставить посмотреть на себя.

Когда она поднялась на ноги, то повернулась спиной к матери и ребенку, а также к девочке, о существовании которой она даже забыла: к своему собственному ребенку. Маленькая Эминель молча наблюдала за происходящим, как маленькая тень. Когда ее мама отвернулась, Эминель протянула руку и положила ее на грудь раненой девочки.

Джехенит не видела, что произошло дальше, но почувствовала это. Она ощутила, как паутина магии, которую она сплела для своей дочери, слегка порвалась, словно плащ, зацепившийся за колючку. Она не издала ни звука, но последовавшее дальше вызвало много шума.

Первый ворон с грохотом упал на песок. Второй и третий упали лишь мгновение спустя — еще два гулких и приглушенных удара. Затем ветка, на которой они сидели, стала такой же черной, как их перья, и с громовым треском отломилась от дерева. Эхо разнесло треск по яркому небу. В воздухе повисло зловоние горелых перьев.

Джехенит отвернулась от мужа матери, повернулась к девочкам и упала на колени. В ужасе и неуверенности она обхватила рукой крошечное запястье своей дочери. Что случится, если она отстранит руку дочери во время такого заклинания? Будет ли магия продолжать изливаться? И какая магия? Она колебалась, страшась того, что произойдет, если решится, и что произойдет, если отступит.

Взгляд Эминель скользнул с дерева на мать. В тот момент, когда их глаза встретились, Джехенит почувствовала холод. Девочка разорвала зрительный контакт, и ее взор устремился куда-то дальше.

Тогда Джехенит услышала, как мужчина вздохнул.

Она почти сразу поняла, что он вздохнул не от шока или удивления, а от бешеной, отчаянной попытки глотнуть воздуха. Долгое мгновение он хватался за горло, широко раскрыв глаза. Целительница почувствовала движение под своей рукой и повернулась, чтобы увидеть, как грудь крылатой дочери поднимается, наполняясь, пока отец боролся с дыханием. Пресвятая Велья. Каждый вздох девочки был украден. Каковы бы ни были последствия, она должна была положить этому конец. Она сильно дернула Эминель за руку, разрывая контакт с телом девочки.

— Ма-ма, — жалобно заскулил ребенок. — Позволь мне. Я хочу помочь.

— Не сейчас. Сядь вон там. Наблюдай. — И целительница сделала все, что в ее силах, хотя отнюдь не была уверена, что этого будет достаточно.

Как всегда перед началом исцеления, Джехенит тихо сказала:

— Велья, будь со мной, — а затем принялась за дело.

Какое бы исцеление ни успела совершить ее дочь за эти короткие мгновения, пока творила хаос, похоже, оно помогло: Джехенит чувствовала, как бьется сердце раненой девочки. Она дышала лучше, и продолжала дышать, даже теперь, когда муж ее матери снова мог вздохнуть самостоятельно. На щеках появился слабый румянец. Целительница черпала свою собственную жизненную силу, немного материнской и даже немного силу Эминель — возможно, она могла бы заставить ее замолчать, успокоить, — чтобы вернуть упавшую девочку с порога смерти на путь жизни.

Джехенит не смотрела на жителей деревни, но она чувствовала их энергию, их напряжение. Они видели, что произошло. Неужели они все поняли? Могли ли они сказать, что Эминель пыталась исцелить крылатую девочку? Что она потянулась к жизненной силе и зашла слишком далеко?

Затем появилось что-то еще. На груди раненой девочки, над сердцем, образовался темно-синий синяк. И Эминель, и Джехенит прикасались к ней в этом месте, но Джехенит знала, что это не ее рук дело. Затем появился еще один синяк, и еще. Синяки продолжали расцветать, синий на синем, синий на синем. Упавший ребенок тихо застонал. То ли от прежних травм, то ли от новых — определить было невозможно.

Джехенит повернулась к дочери. Непоседливый ребенок играл в игру со своими пальцами, щелкая ногтем указательного пальца по подушечке большого, издавая слабый свистящий звук. Казалось, что скучающий ребенок развлекает себя. Но это было не так. К своему ужасу, Джехенит поняла, что с каждым щелчком пальцев на коже другой девочки образуется новый синяк.

Она обхватила Эминель руками и сжала ее, надеясь, что родители раненой девочки воспримут это как всплеск эмоций, благодарность целительницы Велье за то, что ее собственная дочь в безопасности. Больше всего на свете она надеялась, что отвлечет девочку настолько, что та остановится.

— Ма-ма, — снова заговорила дочь, на этот раз тихо, ей на ухо. — Она говорит, в ней есть, что исправить. И я исправляю.

Джехенит сосредоточилась на паутине магии вокруг своей дочери и нашла крошечное отверстие, через которое вытекало всемогущество. Она не могла сама залатать дыру. Нужно срочно отвести дочку Джордже.

Кто-нибудь слышал, что сказала Эминель? Что делать, если да? Ничего.

В этот момент глаза раненой девочки открылись, и она издала крик, которому вторил крик ее родителей, радующихся тому, что ребенок ожил, и ответная волна облегчения прокатилась по толпе. Джехенит отвернулась от дочери, чтобы осмотреть маленькое тело, с особой тщательностью изучая каждый сантиметр.

— Падение было серьезным, — сказала она родителям, изо всех сил пытаясь придать голосу спокойствие. — Не могу сказать, сможет ли ваша дочь снова ходить, но, благослови Велья, я верю, что она будет жить.

Она хотела остаться, успокоить их, еще раз осмотреть малышку на предмет более глубоких повреждений. Но знала, что чем дольше они с Эминель оставались здесь, со щепоткой освободившегося всемогущества, тем больше риск попасть в беду. Слишком уставшая, чтобы нести дочь, она взяла ее за руку и повела по направлению к дому.

Джехенит сразу пошла к Джордже. Сначала она рассказала ей только минимум — нужно было заштопать дыру, попросила о помощи, — а потом, когда девочка погрузилась в послеполуденный сон, а женщины сидели рядом и пили чай, она рассказала ей все.

Джехенит заикалась:

— Она сказала, я думаю, она…

— Что? — сказал Джорджа. — Ты можешь все рассказать мне.

— Я думаю, она проникла в разум девочки, — призналась Джехенит. — Ее всемогущество. Какое же оно сильное!

Джорджа обняла Джехенит, которая положила голову на ее плечо и позволила себе расслабиться. Они просидели так очень долго, пока чай не остыл, а молчание не затянулось.

Чуть позже Джехенит в одиночестве, шаг за шагом, спустилась по лестнице в свой дом. Джорджа настояла, чтобы она оставила Эминель у нее, поскольку девочка уже спала; Джехенит с благодарностью согласилась. Она даже не успела посмотреть на Косло, как услышала его голос.

— Она умерла? — спросил Косло.

— Что? Нет, она с Джорджей.

— Я о девочке, которую ты лечила, — сказал Косло, отрывисто произнося слова, — но полагаю, ты думаешь только о собственном ребенке.

— Что? — повторила Джехенит, обессиленно пытаясь понять смысл слов мужа. Взглянув на него, она увидела, как он одет, и поняла, что происходит. На обоих плечах у него был дорожный мешок, набитый до отказа. Он собирался в путешествие. И не собирался возвращаться.

— После рождения дочери стало все намного хуже, но теперь я понимаю, что никогда не был по-настоящему счастлив, — сказал Косло. — Я любил тебя, но этого было мало.

Он смотрел на жену, ожидая ответа, которого у нее не было.

— Я возвращаюсь в семью матери, — резко сказал он.

У нее было много вопросов, но ни один не сорвался с ее губ. Джехенит ошеломленно смотрела на него сухими глазами.

Он воспринял ее молчание как призыв продолжать.

— Ты говорила, что любишь меня, но правда ли это? Но ты даже почти не замечала меня. Не пыталась, никогда не пыталась.

Наконец он, казалось, устал от пустоты ее взгляда, тяжело вздохнул и обошел ее, чтобы подойти к лестнице. Он прошел так близко, что она могла просто протянуть руку и коснуться его. Но не нашла в себе сил пошевелиться.

Потом она жалела, что не вспылила в ответ, повторяя его обвинения: «Ты должен был делать больше. Тебя всегда было мало». Все эти слова были бы ложью, но, по крайней мере, они произвели бы на него определенное впечатление.

Когда через час Джорджа привела Эминель домой, а девочка пухлыми кулачками смахивала сон с глаз, Джехенит уже перестала плакать. И когда в ту ночь она легла, прижавшись к телу девочки, в ее ушах звучали не слова Косло, а слова Эминель.

«Она говорит, в ней есть, что нужно исправить. И я исправляю».

Будут ходить слухи. Никто, кроме Джорджи, не знал, кем была Эминель, даже она сама, но людям необязательно было знать, чтобы подозревать. До сегодняшнего дня Джехенит исцелила сотни людей на виду у всех, и ни у одного из них не было таких синяков, как у крылатой девочки. Если бы кто-нибудь догадался о том, что это связано с Эминель, поползли бы слухи. Джехенит не могла смириться с тем, что кто-то решит, будто ее дочь может представлять опасность для других девочек. В эти годы лишений не было ничего хуже.

Она видела только два варианта. Они могли уйти, оставив Адаж позади, пока не случилось ничего страшного. Тогда Эминель будет в безопасности. Но долг Джехенит был настолько укоренившимся, настолько глубоко осознанным, что она не могла просто бросить деревню на произвол судьбы. Без целительницы, с небольшой группой девочек, оставшихся беззащитными, Адаж исчезнет через поколение.

Тогда оставался другой, единственно возможный вариант. Она должна работать усерднее, сделать себя незаменимой. Не иметь врагов, чтобы все в деревне были у нее в долгу. Тогда сплетни стихнут, доброжелательность победит молву, потому что жители деревни будут любить Джехенит слишком сильно, чтобы выступить против нее.

Можно спасти и деревню, и свою дочь, в этом она не сомневалась. Нужно просто постараться.

9

Жертва и охотница

Давным-давно и сейчас

На острове у побережья Скорпики

Сессадон

Сначала они пронзили стрелой горло ее подруги Алиш, чья очередь была возглавлять отряд. Искусные охотницы — их враги. Мечи и копья с беспощадной быстротой разили следующие полдюжины ее товарищей. Затем воительницы догнали двух отставших: первая умерла с диким криком, вторая упала в тишине. Казалось, что через пять ударов сердца в живых осталась только Сессадон, боровшаяся за свою жизнь.

Ее судьба висела на волоске. Истекая кровью от полудюжины ран, которые убили бы менее сильного бойца, ран, которые могли бы свалить ее через несколько минут, часов или дней, она бежала по незнакомому лесу. Она знала, что ее кровь оставила четкий след, по которому мог бы пойти любой дурак. И все же, обнаружив, что на нее охотятся, как на обычную обреченную лису, она поступила так, как поступает добыча. Побежала.

Позади они кричали друг другу, их возгласы раздавались слишком близко, всегда слишком близко, следя за ее продвижением сквозь деревья. Они гнали ее вперед, так что ей необходимо было бежать — или умереть. Когда она, спотыкаясь, выбралась из зарослей леса и оказалась высоко над бурлящей, ревущей угрозой Соленой Пасти, их крики повеселели, стали дразнящими. Они были уверены в своей победе.

Поэтому Сессадон сделала выбор, который вовсе не был выбором. И когда, усмехаясь, они прижали ее к самому краю белой скалы, она собралась с силами и прыгнула.

Ее летящее тело оставило берег позади, пролетев по воздуху, затем по воде и вниз, вниз, вниз. Она исчезла, поглощенная покрытым белой пеленой морем. Они не последовали за ней, потому что в водах Соленой Пасти ждала только смерть. Ее грохот разносился вокруг нее, когда она сомкнулась над головой Сессадон, и ее мир стал мутным, пропитанным солью.

Позже поглотившее ее море выплеснуло девушку на еще менее знакомый берег, на одинокий остров. Небо. Песок. Тишина.

Она пробудилась в своем земном облике — неким подобием тела, которое не было телом, хотя когда-то было им. Она почти канула в небытие, но здесь была магия. Что-то могущественное, что-то зачарованное поддерживало ее дух, чтобы он не ускользнул. Стоит ли ей цепляться за этот якорь? Она была так одинока. Ее друзья убиты, далекая родина превратилась в нечто неузнаваемое, все, что ей обещали, пропало, пропало, пропало. Но она слышала силу, поющую на уединенном острове, в выступах сверкающего кварца, в устье пещеры неподалеку. Темная зияющая дыра на фоне синего неба. Вдали от света, вдали от непогоды. Если она смогла забраться так далеко, сказала она себе, то сможет подождать. Либо смерть найдет ее, либо что-то другое. Медленно, очень медленно, она поползла к желанной темноте пещеры. Оказавшись внутри, девушка прижалась щекой к песчаной земле и позволила себе погрузиться в темноту.

Спустя неизвестное время — минуты? дни? годы? — Сессадон проснулась.

Ее телу не была присуща ни одна из функций, которые должны быть у тела: ни дыхания, ни пульса, ни сердцебиения. Ее кровь иссякла в иссохших, истощенных венах. И все же что-то от ее земной формы осталось. Ей нужно было вернуть и свое тело, и свою цель: одно послужит другому. Если бы только она не была одна. Если бы у нее вообще никого не было в этом мире, подумала Сессадон, вспомнив обстоятельства, которые привели ее сюда, то и жить было бы незачем.

Поэтому сначала она сосредоточилась на своей цели. Собрала воедино источник своей силы, оберегая его, как тлеющий уголек. Пробормотала слова заклинания и послала его над раскинувшейся землей, ища и надеясь. Там, далеко-далеко, так далеко, что она едва ее заметила. Капля крови, которая воспевала ее кровь, такую же свежую и новую, как и ее, высохшая и растраченная. Потомок ее рода. Тогда она ощутила его целиком. Цель. Цель. Она изменила форму заклинания, втянула каждую каплю силы, которую могла собрать. В безмолвном исступлении она начертала заклинание дальнего действия на прохладном твердом потолке пещеры, растягивая, уплотняя, прижимая его, как пресное тесто на раскаленном камне. Чтобы достичь своей цели, ей нужно было поощрять одни возможности и отсекать другие, и это заклинание должно было сформировать будущее, которого она желала.

Ее силы иссякли, она легла отдохнуть и больше не просыпалась до прихода охотницы.

* * *

Никто другой не заметил бы охотницу. Она двигалась по лесу, как водяной жук по серебристому пруду, почти незаметно. Путь ее был легок и уверен, как стрела, готовая в любой момент пуститься в полет. У ее добычи не было ни единого шанса. Скорее всего, они даже не узнают о ее присутствии.

Но девушка из пещеры знала.

Когда Сессадон проснулась, то заметила движение времени на острове вокруг себя, хотя она все еще не знала, сколько проспала, и сколько времени прошло с тех пор, как ее впервые выбросило на берег. Листва нависающих деревьев казалась длиннее и тяжелее, сам пляж стал немного шире, где море унесло больше песка. Но две вещи не изменились. Заклинание, которое она начертала на потолке пещеры, висело над ней, успокаивая, а ее ослабленная форма не стала более твердой. Ей понадобится помощь, чтобы вернуть жизнь в тело. Чтобы почувствовать, как иссохшие легкие не просто разбухают и восстанавливаются, а наполняются воздухом. Теперь, когда она вспомнила о своей цели, то жаждала вернуть чувствительность пальцам и улыбку на лицо. А теперь рядом с ней, чтобы составить ей компанию, появился кто-то молодой и сильный, полный жизненных сил. Теперь она больше не была одинока.

Осторожно, чтобы не отнять слишком много энергии у своего основного заклинания, оставаясь скрытой, она слегка потревожила своим голосом слух молодой женщины.

«Удачной охоты», — прошептала она.

Охотница застыла, не оборачиваясь в поисках источника голоса, но оставаясь неподвижной, как деревья, окружавшие ее по бокам. Хорошая охотница знала, что уши могут рассказать больше, чем глаза. Она оставалась неподвижной, и Сессадон воспользовалась моментом.

Прошла целая вечность с тех пор, как она практиковала эту магию, но ей нужно сделать это сейчас, и сделать правильно. Шанс будет только один.

Она погрузилась в разум молодой охотницы, проплывая сквозь его мутные глубины, как сквозь холодные потоки Соленой Пасти. Мысли окружали ее, и она ловила их шальные идеи и воспоминания в виде вспышек, как серебристые рыбки, проплывающие мимо, мелькающие, спешащие. Охотница знала, какой сейчас год, и Сессадон теперь тоже знала; прошло пять столетий, поняла она с потрясением, но у нее не было времени обдумать это откровение. Поэтому она погрузилась глубже, собирая разрозненные мысли женщины в предложения и слушая, как охотница без всякого умысла раскрывает правду о том, кто и что она есть.

«Я — Хана дха Родарья, — начала рассказ охотница. — Сегодня утром я убила трех горных козлов, мать и ее детей, и помню, где находится дерево, на котором я повесила их, чтобы с туш стекла кровь, и по возвращении в лагерь я смогла разделать их и упаковать мясо для путешествия. Больше всего в жизни я люблю цветение аргаута весной, свободу, от которой захватывает дух, когда скачешь на диком пони по равнинной местности, и смущенную улыбку застенчивой Марберы, когда я шепчу в ее розовое ушко милые непристойности».

Из шести талантов, которыми может обладать любой маг Арки — воздух или земля, вода или огонь, разум или тело — маги разума были самыми непостижимыми, им меньше всего доверяли. Не каждый маг разума мог управлять другими сознаниями; среди тех, кто мог, было распространено мнение, что одновременно можно управлять только одним сознанием. Но тогда чьим словам мог верить любой маг? Нельзя было доверять ненадежным людям, если они были честны в отношении своей собственной природы. Только маги разума и королевы, управлявшие ими с помощью всемогущества, наверняка знали правду. Еще в юности, до того, как ее забросили в эту забытую землю, Сессадон обнаружила, что обладает большей силой, чем могла подозревать. В первый раз это произошло случайно. Она хотела лишь исследовать разум девушки-служанки, а не вскрыть его, как зеленый миндаль, и выпить все знания, оставив девушку в беспамятстве. Она быстро научилась вести себя осторожно. Упражняясь, она сумела проникать в чужой разум, как нитка в игольное ушко. Могла даже незаметно проникать в разум своей сестры, когда натренировалась достаточно хорошо. Тогда она поняла, как сильно сестра боялась ее. Сестра никогда не могла ее ненавидеть — эти неявные мысли ясно говорили об этом, — но она также никогда не могла ей доверять.

В конце концов, разногласия развели их в разные стороны. Гордая, свирепая Сессадон была избрана главой их племени, но затем создатели Великого Договора постановили, что королевства придут на смену племенам. И они предложили более очаровательной и осторожной Крувесис стать королевой зарождающегося народа арканцев. Возвышение одной сестры стало падением другой. Трудно сказать, ушла ли Сессадон или была изгнана, но это было одно и то же. Она собрала небольшую группу озлобленных магов и отправилась на север, и всего через несколько месяцев после определения границ Арки они оказались далеко за их пределами.

Страх Крувесис был не единственным, что Сессадон выудила из глубин сознания своей сестры. Женщины, создававшие королевства, поделились с Крувесис секретом: хотя Арка была основана на юго-востоке, чтобы черпать песок, который позволял почитателям Вельи колдовать, те же минералы были сконцентрированы в кварцевых залежах на островах у северо-западного побережья недавно образованного государства Скорпика. Сессадон и ее друзья, как и Алиш, намеревались исследовать эти месторождения и, возможно, даже добыть и вывезти кварц. Если они смогут показать, что эти разделения между нациями были условными и даже малопродуктивными, то смогут ослабить новые государства, прежде чем те успеют окрепнуть. Племена, а не королевства, были естественным порядком вещей. Велья никогда не хотела, чтобы они собирались в общины размером больше нескольких матрикланов или ограничивали пределы их странствий. Кварцевые острова стали тому подтверждением. Но не успели они отплыть от материка, как охотницы-скорпиканки устроили засаду, и только Сессадон выжила и ступила на острова, до которых было так далеко добираться.

Теперь она потянулась к кварцу, задействовала его огромный потенциал и призвала магию разума. Когда она впервые жила все эти годы назад в Арке, она так и не узнала пределов своих способностей; теперь у нее был только один разум, с которым можно было поиграть, но она собиралась использовать его по максимуму.

Она начала с первой мысли: «Женщина в пещере — моя подруга».

С губ Ханы не сходила улыбка. Вот. Уже работает.

Сессадон снова мягко подтолкнула ее.

«Мне не нужно сейчас охотиться. Я проведаю свою подругу».

Хана вошла в пещеру так же бесшумно и легко, как двигалась по лесу, ее тело было напряжено, но разум открыт.

«А, вот она, — пронеслась мысль. — Моя подруга. Я плохо ее вижу, но я ее знаю».

В темноте пещеры, используя только свою магию разума, Сессадон подманила Хану ближе. Очень мягко, всего лишь намеком, шепотом.

Охотница приблизилась, пробираясь к задней части пещеры. Причину приятного чувства нельзя было определить, но она не стала сомневаться. Зачем сомневаться в столь теплом чувстве? Все было хорошо. Все было правильно. Теплая темнота обнимала ее, и новая подруга была здесь. Это было правильно — чувствовать равновесие в мире.

Простой тест, подумала Сессадон. Просто чтобы проверить. Возможно, откроет дверь к множеству интригующих возможностей.

На этот раз, не думая, а только приказывая, колдунья направила свой разум в разум охотницы и перенесла его.

Правая рука Ханы поднялась в воздух, поправила кожаный ремень, удерживающий колчан со стрелами на спине, а затем снова опустилась на бок. Молодую женщину не беспокоил тот факт, что ее тело только что сделало нечто, о чем она и не помышляла. Ее мысли были спокойны, дружелюбны, открыты. Благодаря силе манипулирования разумом охотницы, Сессадон теперь могла двигаться и использовать ее тело.

Губы колдуньи тронула улыбка.

Сама не понимая почему, охотница тоже улыбнулась.

10

Испытания

507 год Всея Матери

Во Дворце Рассвета, Арка

Мирриам

С высоты над лабиринтом слышались одобрительные возгласы Королевы Мирриам из Арки, Кладезя Всемогущества, Повелительницы Песка и Сокрушительницы.

Она не носила корону. Королевы Арки никогда не носили их. Зато на ее шее висела сверкающая змея из голубого стекла, которую носили все королевы со времен Крувесис, ее жемчужные глаза сияли тем, что в некоторые дни и при определенном освещении выглядело как проблеск разума. Ожерелье из змеи не было истинно стеклянным. Настоящее стекло не умеет ползать. Но сегодня змея просто покоилась в удобной позе, согреваемая теплом тела кричавшей королевы. Королева подбадривала пару девочек, мчавшихся по учебной полосе внизу, темные рукава ее мантии ниспадали с поднятых рук, как лепестки экзотического цветка.

Десятки изысканно одетых придворных, ревностных и взволнованных, стояли перед лабиринтом. Как и их королева, они кричали, подбадривая то одну, то другую девушку, выражая одобрение, разочарование, удивление. Их взгляды то и дело пробегали по лицу королевы, оценивая ее и наблюдая за ней, чтобы они смогли изменить свое поведение, подражая ей. Она была их образцом и музой.

И Мирриам ненавидела всех до единого — каждую женщину, каждого мужчину, независимо от их ранга, независимо от их талантов — с особой, жгучей страстью.

Единственные люди на высоких трибунах, которых она не ненавидела — ее мужья, — сидели по левую сторону от нее. Рийс сидел ближе всех как старший муж, затем Эвер как младший. Справа от нее пустовало место для ее дочери, Мирриды, которая не любила присутствовать на испытаниях, но Мирриам не отдала бы ее почетное место никому другому при дворе. Ведь тогда нарушится хрупкое равновесие. Она посадила женщин самого высокого ранга так близко, чтобы они могли слышать ее речь, но не так близко, чтобы они не могли слышать ее шепот; это была важная особенность, которую она соблюдала в течение многих лет.

Держать врагов близко к себе — мудрый план действий, и она никогда не отступала от него. Ее мать дала ей этот совет почти век назад. Но близость была как проклятием, так и добродетелью. Ее придворные соперники каждый день и каждую ночь пользовались магией, граничащей с опасностью. Такое постоянное давление изматывало женщину, особенно после стольких десятилетий. Сами придворные менялись со временем, но опасность — никогда.

Матерью Мирриам была Соладжи, Кладезь Всемогущества, Владычица Песка, Сокрушительница Врагов. Четвертым титулом Соладжи стал Сокрушительница Несправедливости. Когда Мирриам выбирала титулы, она остановилась на самом простом — Сокрушительница. В нем звучала правильная нота страха: безграничность.

Но сегодня утром перед собравшимися придворными она была сама доброта. Королева болела за обеих всемогущих девочек, соревнующихся в лабиринте, не выбирая фаворитку. Обеим было около десяти лет, в каждой заметна детская округлость, темные волосы откинуты назад с маленьких, решительных лиц. Более высокая была одета в белую тунику, доходившую ей до колен, а та, что пониже, носила такую же тунику, выкрашенную в черный цвет.

Они казались равными, обе демонстрировали свою способность видеть сквозь иллюзию, прыгать через огонь, дышать в воде, строить мост из земли. Теперь, потрепанные, уставшие и мокрые, они разошлись в поисках выхода, решения загадки лабиринта. Недостаточно просто пережить опасности лабиринта, хотя некоторые девочки терпели неудачу, если их магия была недостаточно сильна. Девочка должна участвовать в состязании, победить и найти выход. Если она не могла этого сделать, то проваливала испытание, и каждый придворный знал, какое наказание полагается за неудачу.

Высокая девочка в белом, с растрепанными волосами, прилипшими к лицу, задыхаясь, подошла к еще одной глухой стене. Ей придется снова пройти через огонь, чтобы найти дорогу к следующему повороту; Мирриам видела, как иссякает ее энергия, видела сомнения на ее лице. Сможет ли она собрать достаточно жизненной силы, достаточно мощи, чтобы наложить заклинание, которое позволит ей благополучно пройти через огонь? Перепрыгнуть или перелететь через огонь, сделать свою кожу непроницаемой и пройти сквозь него, чтобы найти какой-то другой путь?

Девочка в черном свернула с дороги и наткнулась на неудачу: стену развернуло, изменив направление, и теперь со всех сторон ее окружали глухие стены. Как мышка, она перебегала то в один угол, то в другой, ища выход, но находила только ровное пространство.

Затем шум разбивающейся волны вскружил всем головы: девочка в белом вызвала воду, огромный поток воды, и погасила огонь перед собой. Она помчалась по пеплу, его серая масса прилипала к ее босым ногам, и, повернув еще два раза направо, она вышла из лабиринта и оказалась на свободе.

Придворные во главе со своей королевой взревели.

Мирриам поднялась на ноги, аплодируя, и спустилась к выходу из лабиринта. На ее лице играла широчайшая улыбка. Когда она встретилась взглядом с победившей девочкой, то слегка кивнула головой в знак уважения к ее победе, одержанной с таким трудом. Получить одобрение от королевы — это очень важно.

— Мои поздравления, — сказала она девочке. — Хорошо отдохни. Завтра снова придется побегать.

Мирриам увидела вопрос в ее глазах: «Так скоро?», но та ничего не сказала. Хорошо. Девочка, не умеющая держать язык за зубами, никогда не сможет стать королевой.

Эта девочка все равно никогда не станет править, но ей не нужно было это знать. Испытания не связаны с девочками. Испытания проводились для двора: для управления его энергией, его переменчивыми союзами, его огромной силой.

Придворные не обладали всемогуществом, но те магические способности, которыми они владели, были самыми сильными в своем роде. Лучшая заклинательница воды при дворе могла разрушить просторы Насмешливых Вод; сильнейшая из заклинательниц земли могла вызвать землетрясение, под натиском которого дрогнуло бы и с треском раскололось любое стоящее на поверхности здание. Их мастерство было непревзойденным, их одежда — самой богатой, их украшения — самыми яркими и сверкающими, а их мужья — самыми красивыми.

А некоторые из мужей владели и другой магией, той, которой обладали только самые талантливые мужчины Арки: разновидностью магии иллюзий, которая распространялась не только на их собственную внешность, но и на внешность других. Муж Беники, Дувин, мог заставить мерцать глаза других людей, отвлекая или пугая их. Муж Дольсы, Иджан, мог создавать в любой комнате цветовое пятно, окрашивая все в зеленый, как трава, или красный, как кровь, цвет. Он был очень востребован на банкетах и других общественных мероприятиях, хотя практического применения такому дару никто не нашел. В любом случае мужей обычно выбирают не за их практичность.

Мирриам, Королева Арки, повернула победительницу лицом к ожидающим придворным и сказала:

— Эта всемогущая девочка заслужила вашу похвалу! Пусть она услышит, как угодила вам.

Трибуны разразились аплодисментами. Беника и Дувин, спонсоры девочки, спустились вниз. Они улыбнулись ей, и девочка устало улыбнулась в ответ, когда они провожали ее с арены обратно в покои.

Затем Мирриам повернулась к другой девочке, той, что была в черном.

— Мне очень жаль, — мягко сказала она. — Твое всемогущество недостаточно сильно. Ты не станешь королевой Арки.

По лицу девочки потекли слезы, но к ее чести голос ее был тверд. Она повернулась лицом к своей королеве и заговорила с легким трепетом:

— Кем же я буду?

— Пока что ты будешь работать на кухнях, — сказала Мирриам. — Неплохая жизнь.

— Что, если я захочу вернуться к семье?

— Сначала кухни, — сказала Мирриам. — В благодарность за все, что мы тебе дали, ты же понимаешь. За то, как мы принимали, одевали и кормили тебя все эти месяцы, пока ты тренировалась, давая тебе шанс вырасти. Честный обмен. Если после шести месяцев службы во дворце ты все еще захочешь вернуться в свою деревню, тебе нужно только сказать об этом.

Девочка посмотрела на нее и торжественно кивнула. Мирриам положила руку ей на плечо и жестом указала на мужчину в полуночно-синей мантии, который отведет ее туда, куда нужно.

— Твои усилия были не напрасны, — сказала она девочке, прежде чем убрать руку. — Все здесь сегодня видели, на что ты способна. Велья благословила тебя. Мы об этом не забудем.

Ее слова были добры.

Ее слова были прекрасной ложью.

* * *

Абсурдно, думала Мирриам, что можно вырастить живое существо внутри собственного тела и не иметь никакого контроля над тем, кем оно станет, когда выйдет наружу. Она родила Мирриду почти тридцать лет назад и до сих пор считала свою дочь непостижимо чужой. Миррида оказалась маленьким, тонкокостным ребенком, слишком рано появившимся на свет, словно она была не в силах больше терпеть тело матери. Их неприятие друг друга даже с тех ранних дней было взаимным.

И все же ее дочь была одной из немногих, кому Мирриам доверяла. Их связывала кровь, что много значило в этом мире, и всемогущество, которое передалось от матери к дочери, что значило еще больше. Мирриам с нескрываемым уважением относилась к Мирриде, которая раз за разом доказывала, что она, как бы ни разочаровывала мать, была очень умна. По крайней мере, это их объединяло.

— Королева — произнесла Миррида, ее голос был резким, и Мирриам поняла, что дочь не в первый раз позвала ее.

Внимание королевы рассеялось. Она часто отвлекалась, пытаясь вникнуть в разговор. Как бы ни хотелось Мирриде присутствовать на испытаниях, она часто приглашала мать в свои покои после них, чтобы обсудить их наедине за полуденной трапезой, и Мирриам еще ни разу не отклонила ее приглашение.

— Я хотела сказать, — наклонилась Миррида, — учитывая Затишье, не думаешь ли ты, что нам следует немного упростить испытания?

— Я не заставляю их участвовать, — солгала Мирриам. — Испытания таковы, каковы они есть. Если Велья не дает девочкам достаточно сил, чтобы пройти их, значит, сегодняшние девочки недостаточно хороши, чтобы стать наследницами трона. Но зачем мне еще одна наследница? У меня есть ты.

— Я умру намного раньше тебя.

Мирриам произнесла:

— Такой чудесный день. Не стоит портить его, напоминая мне о своем упрямстве.

— У меня нет никакого желания продлевать себе жизнь, — без эмоций сказала Миррида. — Я говорила тебе тысячу раз. Не заставляй меня повторять снова.

«Ты не захочешь знать, что я могу заставить тебя сделать»», — подумала Мирриам и промолчала.

— Поэтому ты пришла? Сказать, что испытания слишком суровы?

— Я пришла сказать тебе, что люди интересуются, как ты собираешься справляться с Бездевичьем.

Мирриам вскинула руки.

— Справляться? Это моя личная ответственность?

— Ну, — сухим тоном ответила ее дочь, — ты вообще-то королева.

— Я говорю про то, что не я стала причиной Бездевичья. Неужели они думают, что дело во мне?

— Некоторые — да.

— Но почему? Если девочки больше не будут рождаться, в конце концов, в Арке иссякнет магия. Мы превратимся в нацию красивых мужчин и мертвых женщин. И песка.

— В перспективе — да. Но горизонт времени…

— Да, да, я понимаю. — Мирриам пренебрежительно махнула рукой, мысленно уже подхватывая остальные аргументы дочери. — Некоторые наиболее талантливые женщины Арки живут дольше, чем женщины других королевств. Если наши тела остаются достаточно молодыми для рождения детей, то независимо от того, насколько стар наш разум, мы все еще можем рожать. Как только девочки снова начнут появляться на свет, мы восполним недостаток.

— Первым вымрет нация воительниц — сказала Миррида, и в ее голосе больше не было беспечности. — Остальные народы занимают промежуточное положение, но все они неспокойны. Паксим уже оказался в затруднительной ситуации, споря, можно ли разрешать мужчинам голосовать. Не говоря уже о том, чтобы занимать государственные должности, а у их королевы есть только сын. Их мужчины… хотят обладать властью.

— А наши мужчины? Они так же рвутся управлять?

Миррида опустила взгляд.

— До меня доходили некоторые слухи…

Официально дочь королевы занимала должность главной советницы, но любой человек знал, что она также является шпионом, и любые слухи, которые она слышала, были не просто слухами. Она не стала бы упоминать этого, если бы королеве не требовалось знать об этом.

— Буду иметь в виду, — произнесла Мирриам.

Она оставила дочь и быстро пошла по выложенным золотым песчаником залам Дворца Рассвета, направляясь в свои покои. В какой-то момент в будущем мужчины Арки могут объединиться, чтобы выразить свое недовольство. Сегодняшние слухи могут превратиться в завтрашнее восстание. С другой стороны, между бессилием и риском для жизни в борьбе за власть — огромная пропасть. Жизнь этих мужей-арканцев была не так уж плоха, если подумать. Если это станет проблемой, ей придется противостоять угрозе.

Но пока что на уме у нее было иное применение мужчинам, и двое мужей ждали ее.

Как говорится, один для ума, другой для постели, но Мирриам не выбирала себе мужей по традиционным причинам. Она искала спутника, который мог бы удовлетворить ее телом и душой. Когда они были моложе, королева чаще останавливалась на Рийсе, но теперь она предпочитала искать удовольствия с Эвером. У каждого из них была своя комната в ее покоях, так что она могла выбирать по своему усмотрению. Легонько постучав в дверь Эвера, она открыла ее, не дожидаясь ответа.

Муж лежал и ждал ее, растянувшись на мягком диване у окна, длинные голые ноги выделялись на фоне бледных подушек.

— Дремлешь? — спросила она.

— Надеюсь, — сказал он и поднялся ей навстречу.

Мирриам прижалась к его губам, исследуя его теплый знакомый рот, и положила руку ему на грудь. Она легонько толкнула его, и он снова упал на подушки.

— На это я и надеялся, — сказал мужчина с лукавой радушной улыбкой.

Они провели вторую половину дня в утехах, обнажаясь друг перед другом, пока солнце за окном опускалось все ниже за горизонт.

Мирриам с удовольствием растворилась в ощущении прикосновения кожи к коже, отбросив все мысли о Затишье, испытаниях и трудностях. Муж гладил и лизал ее, разжигая удовольствие, как костер: сначала искра, потом пламя, потом долгое, медленное горение углей с долгим, роскошным жаром.

Всякий раз, когда в ее проворном сознании зарождалось беспокойство, Мирриам просто отгоняла его, говоря себе, что впереди другие дни. Недели, месяцы и годы.

Королеве Мирриам из Арки, Кладезе Всемогущества, Владычице Песка и Сокрушительнице, прожившей уже более ста лет, еще предстояла долгая жизнь.

11

Вызов

Скорпика

Кхара, Тамура, Вишала

Два года назад пять воительниц были посланы на далекий остров-тюрьму под названием Фингернейл. Однажды в конце лета четверо вернулись домой.

Летний лагерь был уже наполовину свернут. Наступал сезон охоты на крупную дичь, и десятки свободных воительниц отправлялись в Среднегорье, чтобы принести домой мясо, которого хватит на всю зиму. Мелкую дичь — красных белок, кроликов — было достаточно легко добыть в любое время года. Но сейчас был самый подходящий сезон, чтобы завалить крупных животных. Каждая добыча могла спасти десятки жизней. Часы, посвященные охоте на бурого медведя или горного оленя, были потрачены с пользой.

Так было всегда, и Кхара следовала этому обычаю. Она послала в поход воительниц, ровно столько же, сколько и в прошлом году, хотя мяса требовалось не так много; Бездевичье сократило их численность, и скорпиканкам было нужно немного. Она понимала, что слишком крепко держится за старые порядки. И все же она не сдавалась. Она слышала ропот тех, кто не соглашался с ней, рябь недовольства. Но признание того, как изменился мир, было слишком похоже на капитуляцию. Она позволила себе отложить расплату. «В следующем году», — подумала она. В следующем году она пошлет в горы меньше воительниц. Возможно, тогда станет яснее, что принесет будущее.

Отряд с Фингернейла должен был вернуться почти за месяц до похода, но путешествие через четыре страны сулит опасности, а учитывая неспокойное время, задержки были ожидаемы. Никто пока не выразил серьезного беспокойства. Эти женщины были живучими, иначе их никогда бы не отправили на Фингернейл: все они были сильными, упрямыми, воительницами до мозга костей. После двух лет тяжелых испытаний они наконец-то отправились домой, и даже злоключения вряд ли смогли бы задержать их надолго.

Когда вдалеке показались четыре фигуры, мгновенно поползли слухи. Почему только четыре? Кто именно?

Бохара пришла в лагерь, как и Ларакхи, Никхит и Ибис, но не Тамура дха Мада. Ходили домыслы. По одной версии, она была убита заключенным. По другой версии, сбежала к арканцам. За считаные часы после возвращения четырех стражниц бесчисленные беспочвенные сплетни распространились по всем уголкам лагеря. В слухах называли Тамуру благородной и продажной, преданной и неверной, мертвой и живой.

Когда рассвело, они увидели правду своими глазами.

Тамура дха Мада сидела в двадцати шагах от переднего входа в шатер королевы Кхары, скрестив ноги. Черты ее лица заострились, тело стало стройнее, последние следы детской мягкости исчезли. Она ушла с косой, как у маленьких девочек; сейчас она была подстрижена как воительница, но не так давно, и ее короткие темные локоны рассыпались вокруг головы, как лучи солнца. В двух шагах от нее лежал много раз использованный кинжал с костяной рукояткой — кинжал ее матери, направленный прямо вперед.

Кхара уже тогда знала, что не будет ни секунданта, ни поддержки со стороны других воительниц. Никто из стражи не поднял тревогу, когда Тамура пришла в лагерь ночью; никто не сказал Кхаре, что она здесь. Никто не предупредил. Она должна была выглянуть через полог шатра в розовеющий рассвет и увидеть молодую женщину собственными глазами. Во время Затишья она слышала бесчисленные шепотки недовольства, но не обращала на них внимания, полагая, что узнает, когда кипящий гнев станет по-настоящему серьезным, и что, когда она решит действовать, у нее будет время. Теперь понимала, что время истекло.

Неподалеку притаились две другие бывшие стражницы из Фингернейл. Кхара разглядела крепкую, уверенную фигуру Бохары и более угловатые очертания Никхит. Она знала, что напускная непринужденность их поз вовсе не была простой. Они стояли на страже Тамуры. Они были готовы.

Двух лет оказалось мало, чтобы подготовиться к встрече с Тамурой в бою. Никакого времени не хватило бы.

Опустив полог шатра и вернувшись к своей постели, Кхара погладила волосы дочери и сделала вид, что ничего не случилось. Аманкха повернулась во сне, не просыпаясь, и положила голову на бедро матери. Кхара сдвинулась ниже. Голова девочки на ее коленях оказалась приятной тяжестью, изгиб ее маленькой щеки был невероятно милым. Мать долго разглядывала дочь.

Кхара хотела остаться здесь, в этом сонном мгновении, навсегда. Вокруг них царила утренняя тишина. Мирное утро, как и многие другие, если бы не поджидающий враг.

Когда дочь начала просыпаться, Кхара нежно поцеловала девочку, прижала ее к себе, пощекотала подбородок. Ее крошечная лучезарная улыбка была подобна солнцу и звездам. Тогда Кхара почувствовала боль в сердце. Возможно, ей следовало сбежать. Возможно, было еще не слишком поздно. Возможно, молодую девушку можно было образумить — но нет. Время для вразумления прошло. Претендентка приняла противоборствующую позицию. Наступил момент, которого все ждали.

— Хорошо спалось, милое дитя? — спросила Кхара.

Маленькая Аманкха обдумывала вопрос, моргая и приходя в себя.

— Я все еще хочу спать.

— Тогда закрывай глазки.

— Не могу. Здесь так много интересного, — сказала девочка, удивленно оглядываясь по сторонам.

— Кроме меня, здесь не на что смотреть, — сказала Кхара. — А ты уже видела меня раньше.

— Ты тоже видела меня раньше. Много раз! Но ты все равно постоянно смотришь на меня.

— Это правда. — Она прижалась и поцеловала волосы девочки, вдыхая ее запах.

— И ты тоже уже целовала меня раньше, — заметила Аманкха, ее высокий голосок прозвучал твердо и поучительно, с той неоправданной уверенностью, которая свойственна очень маленьким.

— Тоже правда.

— Иногда мы делаем одно и то же снова и снова.

Кхара подтвердила:

— Иногда да.

— Почему?

— Иногда, потому что можем, — сказала мать и крепко поцеловала девочку в лоб, а затем чмокнула в губы, чтобы Аманкха рассмеялась.

Но даже наслаждаясь своими последними минутами с дочерью, Кхара старалась не обнимать ее слишком крепко. В конце концов, она не прощалась. Даже когда вошла Вишала и обе женщины склонили головы в напряженной беседе, их голоса были негромки.

Они бормотали так тихо, что Аманкха не могла разобрать слов. Она только знала, что ее мать и тетя, пока говорили, обхватили друг друга за предплечья — воинское объятие. С обращенными вниз лицами они выглядели так, будто могли быть сестрами или даже близнецами. На большом расстоянии она могла бы и не определить, кто из них кто. Пока они разговаривали, она снова устроилась в своей постели. Возможно, она еще немного поспит, подумала она. Ее веки были тяжелыми. День мог подождать своего начала.

— Спасибо, — наконец сказала Кхара, ее голос был тихим и низким.

— Да благословит Скорпион ваш путь, — сказала Вишала в ответ, опустив голову. Не глядя в глаза подруге, она ушла.

Выйдя из шатра, Вишала, словно ястреб, поднявшийся в воздух, направилась прямо к Тамуре. Резкими, быстрыми шагами она сократила расстояние между ними, а затем уперлась ногами в острие кинжала девушки. Она ничего не сказала. Девушка тоже не реагировала. Можно было даже подумать, что она вообще не видит женщину. Они просто находились друг против друга, молча желая, чтобы каждая выбрала другой путь.

После долгого, тягостного молчания Вишала наклонилась и приложила кончики двух пальцев к потертой костяной рукоятке кинжала. Не торопясь, Тамура протянула свою руку и положила пальцы на тыльную сторону ладони Вишалы. Однако, тем не менее, Вишала не остановилась. Медленно, почти нежно, Вишала повернула острие кинжала обратно к девушке, которая положила его на землю.

— Ты не обязана это делать, — шепотом сказала Вишала.

Длинные, стройные ноги Тамуры были по-прежнему скрещены, рот застыл в жесткой линии, тело — поднятый флаг боевой готовности. Она не произнесла ни слова.

Конец ознакомительного фрагмента.