Alatis. Судьба

Грейс Амбер Ланкастер

В центре событий – молодой человек по имени Аллан, добившийся, несмотря на ранние годы, всего, о чем можно мечтать: пентхаус в центре города, спортивная машина, веселая и беззаботная жизнь. В один из обычных вечеров герой узнает, что он не человек… Идеальная жизнь рушится, как карточный домик. Он пытается разобраться в том, что произошло, кто он такой, существуют ли подобные ему. В поисках ответов герой оказывается втянутым в борьбу двух древнейших сил.

Часть I

1

Я родился в почти что аристократической семье. Мой отец был генетиком, доктором наук, всю жизнь занимался изучением человеческих генов и, помимо того, был образованным и всесторонне развитым человеком. Мать умерла, когда мне было три года. Моя семья была очень обеспеченной благодаря высокому спросу на изучение возможностей генов человека, и отец мог позволить себе нанять няню, которая и вырастила меня вместо матери. Помню, на мой вопрос: «Где моя мама?» — няня мне ответила, что Бог захотел, чтобы она была на небесах, потому что таким людям не место на Земле. Она не знала мою мать, но изо всех сил пыталась меня утешить. Так, в моей памяти остался лишь ее лучистый обожествленный образ с фотографий и ее нежный голос, который напевал мне колыбельную. По сей день он ясно звучит в моей голове. Время стерло почти все следы о ней, и какие бы огромные усилия я ни прилагал, чтобы восстановить хотя бы долю воспоминаний о ней, все было тщетно. Ее сумрачный образ, будто сквозь слезы и пелену, прорисовывался в моей памяти, но так и не выплывал из тумана, скрывая ее лицо, глаза и очертания фигуры. Он продолжал скрываться в глубинах моего подсознания.

Отец рассказывал мне о ней мало. Он очень любил ее и сильно скорбел о ее смерти. Часто приходил в свой кабинет, садился за рабочий стол и, достав золотой ключ из потайного кармана в пиджаке, открывал верхний ящик. Оттуда он доставал посеребренную рамочку с ее фотографией. Он ставил ее на стол, а затем подходил к бару с напитками у окна и наливал себе стакан коньяка. Отец мог часами смотреть на фото, сидя за столом, вонзая в него свой взгляд. Наблюдая за ним в тонкую дверную щель в полумраке его кабинета, я видел, что по его щекам текут слезы. Он украдкой вытирал их с лица. Потом выпивал весь коньяка и, убрав фоторамку, принимался за роботу. Отец полностью окунался в исследования, стараясь убежать от своего горя. До последнего дня жизни он тосковал по ней, так и не сумев справиться со своей печалью.

Помню, однажды, будучи девятилетним ребенком, я пробрался в его кабинет, удрав от своей няни. Тогда он казался мне волшебным миром: комната была просторной, тусклой и мрачной. Там вечно было прохладно и стоял полумрак, что помогало отцу сосредоточиться. Высокие старинные стены были полностью скрыты за шкафами, забитыми толстенными книгами, рукописями, энциклопедиями, дипломами и пробирками. Свет из окон не пропускали плотные зеленые гардины. С потолка свисала тяжелая люстра с оленьими рогами, впрочем, она служила лишь украшением и никогда, сколько я себя помню, не включалась. Вся мебель была громоздкой, из красного дерева с позолотой, со множеством витражей и резьбой в стиле барокко. Тяжелые деревянные двери тумбы с золотыми защелками прятали от постороннего взора оборудование и пробирки для исследований, проводимых отцом дома. Мне казалось, что она будто нависала надо мною, упрекая в том, что я без позволения отца копаюсь в его вещах.

Несмотря на бурное развитие науки, дизайна и архитектуры, многие образованные люди, как и мой отец, для подчеркивания своего статуса предпочитали старинные вещи новомодным изобретениям современного дизайна и искусства. Он выбирал предметы, так сказать, проверенные временем, а не те, что оказались на гребне волны сегодня, а завтра могут быть погребенными под нею.

Прикрыв двери, чтобы няня меня не заметила, я быстро пробрался к столу отца, который стоял у окна. Папин любимый персидский ковер заглушал скрип половиц, жалобно взвывавших под тяжестью моих детских шагов. Я ловко взобрался на его стул и умостился в нем поудобнее. Попытался открыть ящики, украшенные золотыми узорами, но они оказались запертыми на ключ, и я принялся шарить по его столу. На столе отца всегда лежала уйма документов, бумаг, ручек и карандашей, документов, моделей и рисунков ДНК человека. Но не было ни одной фотографии со мной или матерью, ни единого напоминания о семье. Облокотившись на высокую спинку стула, обтянутую коричневой кожей, я взял бумаги, лежавшие на самом краю стола, и стал пересматривать их, представляя себя таким же важным, как отец. Они были беспорядочно сложены, подтрёпаны, полностью исписаны и перечеркнуты. Я не мог разобраться, что на них написано: неразборчивый почерк отца сочетался с обилием формул, значков и аббревиатур. Будучи маленьким ребенком, я не имел ни малейшего представления, о чем идет речь в этих документах, что значат эти аббревиатуры, сокращения и прочее. А даже если бы я и смог прочитать все написанное, то все равно не понял бы их смысла. Но мое внимание привлекли рисунки на этих бумагах. Отец рисовал какие-то символы, знаки, крылья и острые когти. Он прорисовывал их, жирно наводя карандашом изгибы крыльев, прожилки и малейшие детали. Я внимательно изучал их, вертя листы в своих руках, пытаясь полностью все рассмотреть.

Но вдруг двери кабинета открылись — и вошел мой отец. Он грозно посмотрел на меня, и я сразу же спрыгнул с его стула, бросив бумаги. Они рассыпались по столу, и несколько упало на пол. Отец молча подошел ко мне. Я пристыженно опустил глаза в пол. Он продолжал молчать, а мне не хватало смелости посмотреть ему в глаза. Его молчание было хуже тысячи гневных тирад, криков и поучений няни, оно давило на меня, стыдило и упрекало. Наконец, он опустил руку мне на плечо. Она, как бремя, легла на мои плечи, и отец нарушил невыносимое молчание.

— Аллан, — спокойно сказал отец, — ты знаешь, что сюда входить нельзя.

— Да, папа, — ответил я тонким детским голосом.

— Зачем же ты сюда вошел без моего разрешения? — ровно продолжил он, глубоко вдыхая.

— Мне было интересно… — испуганно ответил я.

Он замолчал, размышляя над моим ответом, потирая свою седеющую бороду. Отец еще не был стар, ему было всего сорок, но изнурительная работа и невыносимое бремя потери заставляли его взгляд потускнеть, а волосы — преждевременно поседеть. Он внимательно смотрел на меня, и я чувствовал на себе его взгляд, но, будто тело не было мне подконтрольно, не мог поднять на него свой взор.

— Меня радует, что ты проявляешь интерес к окружающему тебя миру. Но, Аллан, ты должен понимать, что следует контролировать свое любопытство, ибо не все, что может тебя заинтересовать, может быть доступно, — сказал отец. — Ты должен знать, что вообще не все позволено в этом мире.

— Да, отец… — ответил я.

— И запомни, сын, знания — самая великая ценность человечества. Она дороже золота, и лишь владеющий знаниями может владеть миром. Истина непостижима, но ты волен стремиться к ней, впитывая знания. И всегда помни им цену! Сейчас, возможно, мои слова мало что значат для тебя. Но со временем ты постигнешь их смысл.

Он погладил меня по голове и велел посмотреть на него. Его голос был добрым, будто он вовсе не гневался на меня. Я робко поднял глаза и увидел, что мой отец улыбается. Я не мог понять причины этой улыбки, но у меня не хватало смелости спросить. Вообще отец всегда был для меня авторитетом и образцом, но, несмотря на его лояльность, я всегда чувствовал себя неуверенно в его присутствии. Его улыбка оставалась для меня загадкой на долгие годы.

Отец позвал няню и велел ей проводить меня в мою комнату. Он не сказал ни слова про ее недосмотр или проступок, однако она сразу же вспыхнула ярким румянцем и принялась многословно извиняться и клясться, что это не повторится.

Лишь только мы покинули кабинет отца, тихонько захлопнув за собою двери, она начала бранить меня за мой поступок. Няня стала отчитывать меня, рисуя передо мною различные картины последствий и наказаний, придумывая сюрреалистические сюжеты моего будущего, если я не научусь себя вести как полагается. Няня любила меня, насколько может женщина любить чужого ребенка при том, что за эту любовь ей платят. Но она была крайне педантичной, строгой и скрупулезной во всем и пыталась править мне эти качества. Меня удивляло, что она всегда ходила в черном длинном платье до пят, черных туфлях без каблука. На шее у нее сверкал белизной воротник блузы, каждый день разный. Ее волосы всегда были плотно заплетены в косу или собраны в пучок. Она была немного полной, но старалась быть изящной. На ее лицо всегда был нанесен легкий слой косметики — светлые тени, розовая помада, немного не соответствующая ее возрасту, бордовый румянец. Ей было немного больше тридцати, но, сколько я ее помню, она всегда выглядела одинаково, будто не старела.

Благодаря ей я много читал и мало времени проводил в дурной компании сверстников, но получал свою порцию свежего воздуха и уроков естествознания во время прогулок в парке. Мой день был жестко нормирован, и за каждое невыполнение задание я получал заслуженное наказание. Таким образом, уже в раннем детстве я научился понимать, что такое смерть, ответственность, наказание и одиночество…

Несмотря на свою занятость и деловитость, отец каждый вечер уделял мне час времени перед снов. Он приходил в мою комнату, отпускал няню, садился на краю кровати и выполнял один и тот же ритуал: снимал свои очки, потирал седеющую колючую бороду, вставал с кровати, брал с полки книгу и садился обратно ко мне. Он спрашивал, как прошел мой день, что нового я узнал, внимательно слушал все мои рассказы и рассуждения о познании этого мира. Затем читал мне сказку на ночь. Позже, когда я стал немного старше, он рассказывал различные истории из жизни. Мы обсуждали с ним исторические факты или события, беседовали на философские темы. Он изо всех сил старался давать мне ту любовь и заботу, которой мне не хватало. Отец видел во мне мою мать, и это придавало ему сил двигаться дальше, заботиться обо мне.

Я никогда не слышал от отца слов любви и нежности, но он любил меня глубоко в душе, скрывая это под маской сухости. Также он не выражал ожиданий или надежд по поводу моего блестящего будущего. И за это я ему безгранично благодарен. Он готовил меня к жизни, вкладывая в меня знания, взращивая во мне полноценного человека, а не прививал комплексы и не навязывал свои нереализованные желания. Возможно, он знал, что это мне очень пригодится.

— Главное, — говорил он, — всегда оставаться человеком в глазах окружающих, не стесняясь казаться нелепым. А вот каким человеком они будут тебя видеть — это зависит от них.

Лишь столкнувшись со всеми проблемами подросткового возраста, я понял, насколько мне не хватает материнского тепла и поддержки отца. Я не нуждался более в присмотре няни, а отец перестал уделять мне внимание, пропадая днями и ночами в лаборатории. Его тоска съела его окончательно, и он потерял интерес к окружающему его реальному миру.

У меня было много друзей, и я мог видеть, как их матери и отцы заботятся о них. Мне безумно хотелось хоть на день поменяться с ними местами, очутиться в этой приятной атмосфере, испытать их проблемы и даже ссоры с родителями. Они же хотели быть, как я: давно усвоив уроки ответственности и самостоятельности, я был предоставлен самому себе. Отец считал, что я достаточно зрел и он вложил в меня достаточно знаний для жизни «по собственному усмотрению». Учителя ставили меня в пример как отличника и дисциплинированного ученика. Мои друзья с радостью проводили со мною время, нередко мы встревали с ними в драки, разбивая противникам носы и свои кулаки. Я принимал активное участие в школьных соревнованиях и вечеринках с друзьями, в социальной жизни школы и общества. Родители и учителя всегда любили меня и поощряли общение со мною остальных детей.

Но суть была вовсе не в отсутствии родительского контроля или похвалы — мне не у кого было спросить совета. Первые физические изменения, первые чувства и влюбленность, свидания и первые поцелуи, ухаживания за девушками и собственные переживания снежным комом свались мне на голову. Я не знал, как мне поступать и что следует делать. До чего же все это было нелепо! Пытаясь познакомиться с девушкой, безумно понравившейся мне в школе, я трясся и волновался, как трусливый пес. Слова путались, и я не мог толком сказать, что я от нее хочу. Неудивительно, что она мне отказала.

К счастью, годы бежали быстро, и со временем мне стало нравиться то, что я видел в отражении в зеркале. Я вырос и вытянулся, возмужал, рельефы мышц моего тела проступили четче, одежда теперь красиво сидела на мне. Волосы стали светло-русыми, почти золотистыми, а глаза — цвета ирландского виски десятилетней выдержки. Я слышал комплименты по поводу моего «проникновенного» и «завораживающего» взгляда. Все это сочеталось с густыми чуть изогнутыми бровями и выразительными губами, которые, похоже, очень волновали девушек.

Девушки начали обращать на меня внимание, и теперь уже не я пытался с ними познакомиться, а они. Без капли смущения готов сказать, что за годы юности в моей кровати побывало столько девушек, что не хватит и блокнота, чтобы всех их пересчитать. Они не отличались душевностью или добродетелями, поэтому я выбирал их лишь по красоте.

В один прекрасный момент моей жизни я осознал, что хотя и не избавился от всех своих минусов, не исправил свои недостатки, но я принял их, научился жить с ними, менять себя и адаптироваться к переменчивым условиям. Я не стал лучше потому, что изменил себя. Я стал лучше, потому что принял свои недостатки. Ведь этим я был уникален и ценен!

Сразу же всплывает в памяти уйма воспоминаний о том времени. Мне казалось, что я взбираюсь на вершину мира и мне остается всего пара шагов до ее пика, через мгновения я достигну ее и буду самым счастливым и успешным. Окончив с отличием Гарвардскую школу бизнеса, я переехал в штат Иллинойс, где меня взяли в крупную компанию, занимающуюся инвестициями в бизнес по всему миру. Уже за год я стал надежным работников, подающим большие надежды. Я поднялся до начальника отдела и продолжал усердно трудиться над своим последующим карьерным ростом. Руководство обещало мне великолепные перспективы в обмен на мою собачью преданность и трудолюбие, при условии добросовестного выполнения всего порученного. Безусловно, поощрения были сладки и в ярких упаковках.

Я обзавелся жильем в старом районе города. Провел много часов, выбирая и осматривая квартиры в этом бескрайнем городе, встречался с их владельцами. И все как один радостно и приветливо улыбались, рассказывали о счастливых часах, проведенных в этих стенах, и о том, как им жаль расставаться с ними, но обстоятельства их вынуждают. Но лишь я один видел то, что скрывалось в их глазах: эти стены не принесли им те радость и счастье, которых они ожидали от них. Они просто бежали от проблем, покидая те места, где когда-то жила любовь, звучал смех, росли их дети, где они лелеяли свои мечты о счастье, а потом просто выбросили их, как некую нелепость. Эти люди хотели поскорее покинуть эти квартиры в надежде, что другие стены принесут им счастье и развеют их проблемы.

Лишь одна квартира пришлась мне по душе. Она находилась на верхнем этаже старинного небоскреба, примерно сороковых годов постройки прошлого столетия.

В здании было 78 этажей и два лифта. Как только я увидел его, мое сердце дрогнуло: оно дышало историей и странностью, оно было печальным и величественным одновременно. Ему было более ста лет. Сверху донизу фасад здания украшали скульптуры и лепнина, оконные проемы верхних этажей были выполнены в форме арок с колоннами и узорами. Грозные титаны, закутанные в клочки материй, поддерживали небольшие открытые балконы. Верхушку здания венчали скульптурные композиции мифических чудищ — горгулий, мантикоров, грифонов и гарпий, сфинксов и мифологических героев, борющихся с ними, восседая на крылатых пегасах. Чудища будто карабкались на острую верхушку крыши здания, пытаясь его захватить, а греческие герои удерживали и сбрасывали их вниз, наблюдали за прохожими с крыши здания и заглядывали в окна, свисая на краю. Не каждый рискнул бы жить в таком здании. Выполненные в стиле неоготики серые стены с белоснежными фасадами внушали чувство ничтожности и угрюмости всего сущего.

На верхнем этаже было всего две квартиры. Та, которую мне показывали, была просторной и светлой. Большая квадратная кухня перетекала в гостиную с огромным балконом, который выходил на главную улицу. Далее располагались уютная спальня, широкая ванная и гардероб. Из окон открывался великолепный вид на город и соседние дома. К тому же здание находилось недалеко от места моей работы, и я мог бы добираться туда за короткое время. Меган — моя риелтор — сообщила мне, что бывший хозяин квартиры пожертвовал ее благотворительному фонду, который и выставил ее на продажу. Меган уже устала от меня и была бы рада более никогда мне не звонить и не видеть меня. Однако ее удерживала мысль об огромной комиссии за продажу квартиры. Пожалуй, с одной такой сделки она могла бы обеспечить себя всем необходимым на полгода, но, очевидно, жадность не знает границ. Несомненно, такая девушка, как она, не смогла бы довольствоваться малым. Ей были необходимы самая дорогая одежда, элегантные деловые костюмы, подчеркивающие ее шикарную фигуру, вытесанную самыми лучшими врачами-хирургами и тренерами, классические сумочки из крокодильей кожи или замши. Меган нуждалась в дорогой косметике, которая бы сохраняла ее красоту, в драгоценностях для подчеркивания статуса и самых модных мелочах, ужинах в фешенебельных ресторанах, отдыхе на самых модных курортах. Ради этого она каждый день моталась по городу на бездну встреч с дотошными покупателями, любезно улыбалась им и мечтала поскорее попасть домой и отдохнуть в одиночестве. Любезность и широкая улыбка стали неотъемлемой частью ее жизни и поведения. Она старалась быть любезной даже в постели…

Решение о покупке не заставило себя долго ждать, и сделка состоялась на следующий же день. Для обустройства квартиры я не стал приглашать дизайнеров, как этого требовал престиж. Я следовал своим желаниям. Так, в моей спальне появилась широкая удобная кровать с высоким изголовьем. Лежа на ней, я чувствовал себя на небесах. Еще в спальне поставил шкаф для белья, невысокий комод из черного дерева и напольный светильник. На пол бросил светлый мохнатый ковер. Над кроватью повесил панораму Бостона, которую подарили друзья в память о годах, проведенных в альма-матер. На комоде рядом с кроватью я поставил светильник и одну-единственную фотографию матери, найденную в детских книгах, когда собирал вещи и переезжал в колледж. Не знаю, кто ее туда положил, но я был безгранично рад этой находке. Широкое окно в моей спальне закрывалось тяжелыми льняными шторами. Сюда я никогда не приводил ни женщин, ни друзей. Это была моя тихая гавань цвета меда и топленого молока, где я хранил лишь необходимые и драгоценные воспоминания, хотя изредка здесь и бывали настоящие бури.

Гостиная отличалась от спальни изобилием удобств, техники, мелочей и предметов искусства, заполнявших пустое пространство. Это было место для веселья. Первое впечатление — самое главное, и она не оставляла шансов для разочарования.

Практически повсюду стены заменяли панорамные окна. Огромные стекла по моему желанию могли менять оттенок, затемняться или же обретать рисунок, превращаясь в любой витраж, какой только моя фантазия пожелает. Но я предпочитал великолепный вид на улицы города. Напротив стены поставил кожаный диван. По бокам от него стояли две белые тахты. В центре — маленький кофейный столик. На полу лежал персидский ковер тигровой раскраски. С потолка свисали две огромные люстры, похожие на голову горгоны Медузы со множеством лампочек и кристаллов. Позади дивана стоял винтажный бар, наполненный дорогими стаканами и бокалами, звонкими бутылками с цветными и прозрачными алкогольными жидкостями. На стене висела огромная сенсорная мультимедийная панель, служившая телевизором, игровой приставкой, радио, компьютером, прочими техническими необходимостями и даже будильником. Она управлялась как жестами, так и голосом. По центру стоял обеденный стол из красного дерева с десятью стульями с позолотой, обтянутыми темно-коричневой парчой. На столе размещалась старинная хрустальная ваза с пионами — любимыми цветами матери, как мне однажды сказал отец. На стене в зале висела картина современного художника. По правде сказать, она была совершенно бессмысленной и абсолютно не соответствовала своему названию, но мне очень нравились краски этого полотна.

Также в квартире было две ванных: гостевая у входа и хозяйская возле спальни. Кроме этого, у меня был огромный гардероб рядом с хозяйской ванной. Пожалуй, туда вместилась бы еще одна моя кровать. Кухня была совмещенной с гостиной, и ее окна выходили сразу в две стороны. Можно было готовить кофе или мыть посуду и наслаждаться видом на соседние здания, на пробки в центре города, рассматривать солнечные блики на крышах дорогих машин, старых домов и огромных стекленных небоскребов.

Возле входной двери по обеим сторонам стояли открытые этажерки, заставленные рамочками, статуэтками, наградами, альбомами, сувенирами из поездок и командировок, цветами и прочими модными вещами. Рядом возвышался шкаф для верхней одежды. Прихожая красиво соединялась с гостиной и кухней. Пол здесь был выложен древесиной черного палисандра. Все освещение, терморегуляция и техника в доме, включая кухню, и даже вся жизнь в моей квартире могла управляться с одного пульта, висевшего возле входа в спальню. Маленький прозрачный сенсорный дисплей выглядел, как милое украшение на стене, и в то же время служил мозгом всего жилища. Рассматривая свою квартиру, я чувствовал себя господином не только ее стен, но и всего мира. Я видел зависть в глазах гостей, посещавших ее, восторг, удивление. И эти немые эмоции давали мне некую окрыляющую силу и в то же время приземляли меня, побуждали задуматься о смысле всего этого.

Я упорно карабкался вверх по социальной лестнице, выслуживаясь перед высшим руководством и работая над собой. В мое время было важно озвучивать новые мысли, проявлять индивидуальность, но не выбиваться из толпы. Я органично вписывался в высшее общество, создавал свой имидж и принимал все неписаные правила, законы и нормы социума, отбрасывая все старое, словно порванные перчатки. Сначала я был очень удовлетворен своими успехами, новыми знакомствами, друзьями, женщинами. Но со временем это перестало приносить мне радость, и я стал чувствовать пустоту внутри.

Я практически перестал общаться с отцом. Он все так же был поглощен работой и его мало интересовало происходящее в реальном мире. Я изредка звонил ему, но мы даже не знали, о чем говорить. Иногда просто молчали в трубку. Также я часто вспоминал свою мать. Я смутно помнил ее тонкий силуэт, склонившийся над моей кроватью. Вспоминая, как она гладила меня по руке, я будто вновь чувствовал нежность тепла ее материнских рук. Но как бы я ни силился, моя память не могла воспроизвести ничего, кроме ее голоса, все так же продолжавшего напевать колыбельную. Она ускользала от моей памяти, скрываясь от меня в сером размытом тумане сознания. Мне казалось, что она разочаровалась бы во мне.

Но жизнь текла быстрой рекой, и в ней не было времени для мыслей и сомнений. Я спешил уловить каждый момент и прожить каждую секунду, пытаясь заполнить ее смыслом и делом, выжать из ее все краски и соки, но безуспешно копошась и путаясь в собственной жизни. Пытаясь понять, что же действительно важно, что принесет счастье, я бесцельно терял драгоценные мгновения жизни и шансы совершить поступок. Разменивал ее на существование и следование. От меня требовали действий, и я выполнял все требования, становясь полноценным полезным членом общества, живо вливающимся в общий поток существования. Со временем я смог купить себе новую быструю машину, блестящую и привлекающую внимание ревом двигателя и современными формами. Она была вызывающего ярко-красного цвета, демонстрирующего агрессию, силу и авторитет. Ее знаком был трезубец. Не секрет, что машину мне оплатила компания за мою собачью преданность и покорность. А когда мне начинало оказаться, что вот я уже на самой вершине успеха, мне представляли что-то новое, показывали новую вершину, цель всей моей жизни. И я вновь стремился к ней и вновь достигал ее, но не ощущал удовлетворения и бежал дальше, за новыми целями, которые передо мной ставили компания и общество. Парадокс в том, что в глубине души я понимал, что счастье не в этом, но безоговорочно следовал всем указаниям по достижению этих крайне необходимых благ.

2

Шел второй месяц весны. Однажды утром, проспав, так как не услышал сигнал будильника, я в спешке собрался на роботу, набросив первое, что попалось под руку. На удивление это был мой любимый «счастливый» серый костюм с белой рубашкой. На дороге была огромная пробка, все сигналили, кричали, некоторые ели в салонах дорогих машин, злились, что опаздывают на роботы, иные пытались с помощью планшетов выполнять свои трудовые обязанности, сидя в автобусах. Мне пришлось идти пешком, оставив машину на паркинге. Не успевая позавтракать, я заглянул в кофейню взять с собою какой-нибудь горячий напиток. Кофейня была практически пуста — лишь один человек стоял у прилавка и ждал своего кофе. Я стал в очередь за ним. Но, как назло, будто увидев, что я спешу, два продавца, готовившие кофе, крайне медленно шевелились. Их вид был крайне раздражающим: оба высокие и худощавые, в очках, непричесанные, оба одеты в одинаковую униформу — зеленые фартуки, красные тенниски и козырьки на головах, придерживающие волосы, чтобы они не сыпались с их неухоженных голов в напитки. Парень, что стоял передо мною, и я вяло рассматривали внутреннюю обстановку, дожидаясь, когда же, наконец, настанет тот час, когда кофе будет готов. Время будто бы кто-то растягивал, нажав на паузу. Я читал имена на табличках у продавцов. Берри и Льюис… Не мог бы подобрать для них иных имен… Я гневно рисовал в сознании карикатуры с них и издевался над ними, представляя, как на них выливается горячий кофе или падают все чашки. Я сверлил их взглядом.

«И как только таких принимают на роботу!» — пронеслось у меня в голове.

Кофе был готов, но, очевидно, молодой человек в дешевом деловом костюме не особо спешил на свое место работы и решил заказать себе еще и чего-нибудь перекусить. Моему гневу не было предела. Я готов был убить их на месте. Наконец, дождавшись, когда молодой человек заберет свой заказ и уйдет, я подошел поближе к продавцу. Он внимательно уставился на меня. Едва я собрался произнести одно-единственное слово, как возле меня всунулась девушка. Она мило улыбнулась мне и продавцу, поздоровалась с ним, назвав его по имени. Он сразу же расцвел от радости. Очевидно, она была не в первый раз здесь. Затем она обернулась ко мне. Я хотел выругать ее за беспардонное поведение, но она опередила меня и заговорили первая. Услышав ее голос, я не мог более злиться на нее.

— Прошу прощения, — сказала она, — я понимаю, что вы спешите на работу. Но прошу вас, попустите меня вперед. Мне необходимо успеть в поликлинику к пациенту! Пожалуйста!

Она смотрела на меня ярко-синими глазами. Я будто окаменел от ее взгляда. А ее голос звучал точь-в-точь, как голос моей матери. Я не смог ей ничего ответить, лишь глупо смотрел на нее. Кивнув, я попытался привести себя в чувства. По коже пробегал холодок и внутри возникали жуткие ощущения, что будто роились внутри моего тела. Я чувствовал себя полным идиотом, глупо таращившимся на эту девушку.

Она быстро забрала кофе и скрылась в потоке вялых и озабоченных людей на улице, спешивших на работу. Я не успел даже запомнить, как она выглядела, во что была одета. Лишь ее звонкий ласковый голосок и яркий небесный взгляд.

Дождавшись свой кофе, я погреб на работу. Все мои мысли вновь заполонила тревога, но лишь я переступил порог здания, как она пропала. К счастью, я опоздал лишь на двадцать минут. Поздоровавшись с охранниками, отсканировал свой пропуск. Компьютер тихо пиликнул — и сообщение о моем опоздании сразу же оказалось у менеджера на компьютере. Я представлял, как он, этот тощий и высушенный годами роботы червь в очках и с лысиной, придя через полчаса на роботу, будет мямлить что-то о недисциплинированности и безответственности «таких работников», как я. Затем последуют выговор и предупреждение. Я ни разу не опаздывал доныне, но правила были едины для всех, и стоило ждать наказания. Но для «подающего надежды сотрудника» и любимца начальства наказание не должно было стать ужасным.

— Как ваши дела, господин Селиван? — спросил один из охранников, обратив внимание на мое опоздание.

— Хорошо, спасибо, Рон! — ответил я, как ни в чем не бывало.

— Хорошего вам дня, господин Селиван! — пожелал охранник. В его голосе были нотки интереса, сопереживания и учтивости.

— Спасибо.

Терять было нечего, и я, уже никуда не спеша, направился к лифтам, прошел по отшлифованному мраморному полу, начищенному до зеркального блеска, мимо роскошной винтажной мебели, пестрых картин и вычурных ваз с букетами цветов, что стояли в центре зала и у каждой из колонн, державших своды здания. Столько столетий прошло, а человечество так и не смогло придумать ничего иного, что так откровенно подчеркивало бы презрительное величие и богатство хозяев этого здания, как эти предметы интерьера, откровенные подделки под эпоху Возрождения. У лифта в волнении ждали люди, нарекая на механизмы лифтов, которые так медленно двигаются и виновны в их опозданиях. Двери открылись, и люди, одетые в деловые костюмы от Кельвина Кляйна, Ральфа Лорена и прочих модельеров, отарой втиснулись в кабину лифта. Они поспешно нажали кнопки, возмущенно вздыхая при этом, будто машине не все равно. Двери закрылись, и лифт быстро двинулся наверх. Забавно было видеть, как они глядят на циферблат, ожидая звоночка, который ознаменует их прибытие на необходимый этаж, и они уже вскоре смогут занять свое рабочее место. Лифт дважды останавливался, и наконец я остался один в кабинке. Впервые за долгое время работы я обратил внимание на оформление лифта. Извечная спешка, толпа, шум никогда не пробуждали во мне интереса к окружающему. Занятый своими раздумьями, я поднимался на предпоследний этаж огромного небоскреба. Но в этот раз все было иначе, и я пришел в изумление. Стены кабины лифта были полностью покрыты панелями из карельской березы — редкой и дорогой в наше время древесины. Двери были позолоченными, а пол выложен кубиками мрамора. Не хватало лишь карлика-швейцара во фраке, который бы учтиво здоровался со всеми входящими и нажимал за них кнопки.

Лифт остановился, и двери открылись. Я вынырнул из своих раздумий и вышел из лифта. Еще двадцать минут назад коридоры кишели сотрудниками, но теперь все словно вымерли. Секретарша, сидевшая за столом напротив входа, удивленно посмотрела на меня.

— Доброе утро, Сьюзен, — поздоровался я.

— Доброе, — буркнула она. — Не поздно ли вы пришли?

— Не спорю, я опоздал, но что тут поделать уже! — ответил я, стараясь ее разозлить.

Сьюзен была крайне неприятной, грубой блондинкой, ярко и пошло накрашенной. На ней были строгий деловой костюм и прозрачная блузка, расстегнутая до груди. Она хотела выйти замуж за богатого взрослого мужчину. Ей было около тридцати пяти лет, но она выглядела намного старше. Подобные девушки по вечерам околачиваются в дешевых барах, разукрашенные яркой и дешевой косметикой, одетые в короткие платья, в обуви на высоких каблуках. Работники офиса шутили, что ее посадили здесь, чтобы она отпугивала непрошеных посетителей. Она была приветливой лишь с руководством компании.

— Вы продолжаете тратить свое рабочее время попусту, господин Селиван, — заметила она язвительным скрипучим голосом. — От этого ваш штраф увеличивается. А работа сама не выполнится!

— Благодарю за беспокойство! Но мне кажется, это уже не входит в ваши обязанности. Так что лично вы можете не беспокоиться о моем опоздании, — ответил я, криво улыбнувшись, и отправился дальше по коридору в офис.

Я был уверен, что как только скроюсь за углом, она побежит к начальнику на этаж ниже в отдел кадров и оповестит о моем опоздании. Но мне было совершенно все равно. Я не спеша зашагал по длинному пластиковому коридору, освещенному дорогими люстрами и выложенному дешевым ламинатом. Вот еще одна стекленная дверь со сканером. На стекле высечены название нашей компании и ее логотип. Я поднес пластиковый пропуск к красному огоньку, он мигнул, затем недовольно пиликнул и открыл двери. Даже техника здесь не в настроении — начался рабочий день. Когда я вошел, все с удивлением и ужасом смотрели на меня, пытаясь не выдавать своего интереса и не отвлекаться от работы. Все, как крысы, вытаращили глаза из-за своих прозрачных пластиковых перегородок, из-за прозрачных мониторов и бумаг, отслеживая каждый мой шаг. Я чувствовал себя идущим на казнь. Если бы не гул из окон, жужжание принтеров и трезвон телефонов, я слышал бы свое дыхание. Внутри начало просыпаться волнение. Я не мог понять, почему испытываю страх и в то же время безразличие ко всему. С одной стороны, эта работа имеет важнейшее значение для меня, я обожаю ее и ценю, я доволен всем. А с другой — я плевал на нее и всех своих коллег, мне нет до нее дела, меня не волновали возможное наказание и занудные менеджеры!

«Неужели наказание столь страшное? — подумал я. — Впрочем, я уже его заслужил и могу позволить себе пройти по этому пути в мой кабинет не как побежденный, а как победитель».

Все молча наблюдали, но потом их интерес спал, и они вновь окунулись в свои дела, заняли рабочие позы. Они хотели увидеть трагедию или мучения, узреть чужой страх, а вместо этого увидели пример для подражания. Я был сейчас не таким, как все. Их интерес сменился самобичеванием. Перед моим кабинетом сидел мой помощник Джон. Он, не отвлекаясь от монитора, вручил мне все письма, поручения и документы и продолжил работу. На дверях висела золотая табличка начальника отдела. Я вставил пропуск в тонкую щель. Лампочка на замке загорелась зеленым светом. Я вошел в кабинет. Сел на свой мягкий стул и глубоко вздохнул.

Все было как всегда: кленовый стол, мое кожаное кресло, пальма у двери, пара шкафов по бокам от входа, два кресла возле моего стола, бумаги и папки, канцелярия, диплом и грамоты на стене в золотых рамочках, бежевые жалюзи, зеленые обои, коричневый производственной ковролин, звуки делового города за приоткрытым окном.

Оставалось лишь ожидать своего палача. Потекли звонки, дела, переговоры, документы, любезности и хорошие манеры, бумаги и отчеты, подчиненные. Но никто и не подумывал приходить или вспоминать об этом опоздании, а тем более о наказании. Все шло привычным чередом: всякие заботы и дела, обед и вновь обязанности и распоряжения. Никаких разговоров, сплетен, чаепития, перерывов. Лишь работа. В заботах забываешь посмотреть на часы, и вот долгожданные минуты окончания работы давно пробежали, а я все сижу и работаю. И уже за окном темнеет, прощается и уходит домой Джон, напоминая о предстоящей деловой встрече, совещании и конференции на следующей неделе, наплывают серые тучи, темень закрадывается через окно, загораются люминесцентные вывески на зданиях, закрываю жалюзи. Заходит охранник и просит покинуть помещение.

Лишенный сил, я поднялся со стула и, не спеша перебирая ногами, отправился к выходу. Просканировал пропуск, огонек недовольно пиликнул, и двери тихо задвинулись за мной. Сьюзен уже давно удрала домой, все везде закрыто и пусто. Нажал на круглую кнопку лифта, она звякнула и засветилась зеленым огоньком. Через пару минут двери лифта открылись, я вошел в пустую кабинку. Облокотившись плечом о стенку лифта, нажал кнопочку «0», и лифт быстро поехал вниз без остановок. Направляясь к выходу, я не замечал ничего вокруг. Все было серым, размытым, будто я на бешеной скорости несся вперед и все вокруг сливалось в единый тоннель с перемешанными красками, формами и звуками. Передо мною горела одна-единственная цель — мой дом. И я спешил туда, чтобы прилечь на свою мягкую кровать и провалиться в безумный мир Морфея.

Меня разбудил звонок телефона. Я оторвал лицо от мягкой подушки и посмотрел по сторонам: где я нахожусь? Я пытался понять, это сон, в котором отчаянно звонит мой мобильный, или же это звук веселой песни ворвался ко мне в сон, или, может, мне все это кажется. Протерев глаза, я понял, что нахожусь в своей уютной спальне, в своей кровати. Нащупав рукой на тумбочке телефон, даже не глядя на экран, я провел пальцем по нему и приложил к уху. Поддерживая телефон плечом, я перевернулся на бок и ответил звонящему.

— Ну что, ты готов? Как договаривались? — затараторил бодрый голос в телефоне. Голос был мне знаком, но я никак не мог понять, кто это звонит.

— Кто это? — прохрипел я в ответ.

— Аллан, ты смеешься, что ли? Сегодня же пятница! Мы же договаривались с тобой пойти с мужиками в клуб, как всегда! Ты сегодня за рулем! Ты забыл?

— Нет. Я заснул… — ответил я.

Я немного напряг свой мозг и вспомнил, что договорился с друзьями — сегодня мы едем в клуб на моей машине. Они планируют сегодня ночью пойти на важную вечеринку для сливок общества и уйти оттуда пьяными и с какими-нибудь красотками.

— Ну ты даешь! И что теперь делать всем? — возмущался Ник, самый большой выдумщик в нашей компании.

Не один раз он придумывал какое-нибудь отчаянное приключение, и мы ввязывались в него с невероятным азартом. То мы спорили, кто выпьет больше абсента, стоя на руках вверх тормашками или просто пока кого-нибудь не стошнит, то играли в боулинг на барной стойке с пустыми бутылками вместо кеглей, то мчались по автостраде на крыше автомобиля и так далее. А на следующее утро все держались за головы и вспоминали, что было прошлой ночью и от чего у кого-то разбит нос или подбит глаз. После чего клялись более никогда не слушать Ника и вновь наступали на те же грабли. Оказывалось, что голосом здравого разума каждый раз выступал я, напоминая всем, что нужно скорее смываться с места разгула, чтобы нас не поймала полиция и не выгнали с работы.

— Так что делать? — вскипал Ник.

— Дайте мне час, чтобы привести себя в порядок, — ответил я.

— Сорок минут! — рявкнул Ник и положил трубку.

Я перевернулся на спину и уставился в потолок. На телефоне ярко горела подсветка. Белые квадратные циферки на экране показывали двенадцать ночи. Тонкий, почти невесомый небольшой, но крепкий корпус телефона, сделанный из титана или чего-то подобного. В этой небольшой вещице столько функций, без которых невозможно представить свою жизнь. Ладонь ощущала прохладу его корпуса. В комнате было темно, а за открытым окном гудел город. Одни засыпали, а им на смену выходили ночные хищники, ищущие добычи, развлечений и славы. Штора красиво порхала от ветра вокруг окна. Из окон напротив в комнату лился свет. С яркого экрана телефона на меня пялилась девушка с красивыми глазами. Ее грудь занимала почти весь объем блестящего экрана, а глаза, равно как и чудесный пестрый закат над океаном позади нее, были без малейшего выражения. Это была моя бывшая… Очередная бывшая. Уже и не помню, как ее звали, да и неважно это. Я был с ней лишь из-за ее внешности, в ней не было ни ума, ни обаяния, ни доброты. Даже в чудесных глазах была лишь пустота. Очередная красотка, которая стала фарфоровой куклой, предлагавшей себя в обмен на дорогие гостинцы, рестораны и мероприятия. С той поездки на Мальдивы у меня не было ни одной фотографии, где можно увидеть всю красоту природы. Лишь она. Лишь ее тело. Ее тело стояло на заставке для того, чтобы поддерживать статус — «Я платил за нее и спал с ней!»

В голову стали лезть различные мысли о смысле всего совершенного в моей жизни, о правдивости наших отношений, о моей усталости. Но быстро мои мысли переключились на все блага цивилизации, которые я могу позволить себе обрести и которые уже стоят у меня дома, социальная лестница, по которой я стремительно бегу вперед. Зазвенел телефон. С экрана на меня смотрела веселая морда Фрэнка. Я принял звонок.

— Алло! Ты проспал? — прозвучало из динамики.

— Да, вроде того.

— Когда будешь?

— Через полчаса, — ответил я.

— Угу, — прозвучало в ответ, — давай, жду!

«Ни единого лишнего слова. Больше бы мне таких сотрудников!» — подумал я.

Похлопав себя по щекам, я отправился в ванную. Теплый душ привел меня в чувство. Вода теплыми струйками стекала по телу, будто тоненькие приятные змейки ползли вниз по телу. Лицо щекотала вода, бьющая из дырочек в душе. Я наблюдал за мерцаниями воды на мраморных стенах, холодных, как лед.

Надев красную рубашку с воротником-стойкой, черные джинсы и лаковые ботинки, я уложил волосы и залил себя парфумом. Все как положено. Поправив широкий воротник черного кашемирового пальто, я взял ключи от машины и направился собирать друзей по их домам: сперва — Ник, иначе весь вечер буду слушать его возмущения, далее Фрэнк и последний — Ричард, самый большой метросексуал, который часами рассматривает себя в зеркале.

Я стоял у небоскреба, сплошь покрытого стеклом. И казалось, что все огоньки в окнах огромных дорого обставленных квартир зависли в воздухе. Вся улица была залита светом фонарей и вывесок, наполнена людьми и машинами. К моей машине подошел Ник. Он открыл дверцу, опустил на нос свои черные солнцезащитные очки и залез в машину на заднее сиденье.

— Ну привет, — недовольно сказал он.

Ник был прекрасным финансовым консультантом с многообещающими задатками, авторитетом в компании, завидной должностью и собственной машиной марки «феррари», но без тактичности и хорошего вкуса. Он вечно надевал нелепые жилетки или шляпы, жакеты или очки. Да, впрочем, он любую вещь мог сделать нелепой, надев на себя все сразу, разных цветов и стилей. Его главной чертой характера была наглость. Неудивительно, что у него не было нормальной девушки. Вот и в тот вечер он надел яркие синие джинсы и розовую рубашку, руководствуясь, очевидно, модным лозунгом типа «не скрывай женщину внутри себя». На голову он напялил синюю борсалино и черные солнцезащитные очки.

— Привет, — ответил я и надавил на педаль газа, ни мгновения не желая проводить наедине с ним.

Ник, перевалившись через спинку переднего сиденья, включил магнитолу на высокую громкость, и мы стали молча слушать нечто, называемое музыкой. Вскоре я остановился у входа в небоскреб, где жил Фрэнк. Один из самых дорогих апартаментов в нашем городе. Красную дорожку к входу озаряли золотистые фонарики из хрусталя, а у входа стояли вазоны с цветами. Фрэнк занимал должность вице-президента крупной авиакомпании. Он был самым старшим из нас. В тридцать четыре года он проводил время, как молодой парень, развлекаясь на вечеринках с девушками, алкоголем, балуя себя машинами, поездками и даже наркотиками.

Двери машины открылись, и Фрэнк залез к Нику на заднее сиденье. Он был одет в черный узкий костюм и голубую рубашку. На манжетах сверкали дорогие запонки. Его волосы были тщательно причесаны и уложены скользким гелем.

На это девушки лучше всего клюют.

— Здорово! — воскликнул он. — Как поживаешь?

— Привет, — ответил Ник.

— Здорово! — ответил я, глядя на них в зеркало заднего вида.

— Поехали, — поторопил меня Ник.

— Куда ты так спешишь? — поинтересовался Фрэнк.

— Он боится, что всех страшных девок разберут в клубе! — ответил я, громко хихикая.

— Ничего подобного, Аллан! — смеясь, сказал Фрэнк. — Он боится, что детское время закончилось и его не пустят в клуб!

— Да замолчите вы уже! — буркнул Ник. В машине сразу же стало весело. Мое настроение поднялось, и все стало казаться ярким и радостным. Я повернул ключ и нажал на газ. Машина грозно заревела. Мы отправились за последним недостающим звеном нашей компании. Рич жил в самом дорогом районе города, но в самом дешевом жилье. Он покупал самые модные вещи в фешенебельных магазинах, посещал самые популярные салоны красоты, читал самые модные журналы. Ради этого он ишачил днем и ночью на работе дизайнера-архитектора, ел, только если его кто-то угостит, и ездил на работу на общественном транспорте, несмотря на то, что до нее добрый час езды. Это касалось всего, что происходило в его жизни. В свои двадцать шесть он даже был помолвлен с красоткой Анной, которая бросила его, как только узнала, что все деньги он потратил на бриллиантовое кольцо в три карата для нее. Кольцо, разумеется, она ему не вернула. После этого он окончательно увлекся своею внешностью и стал посвящать все время лишь себе.

У его дома стоял консьерж, который все время косился на мою машину. Через черную тонировку он не мог увидеть, кто сидит в машине. У входа не было ни дорожек, ни цветов, ни фонариков. Но, глядя на фасады и балконы зданий этого района, сразу же становилось понятно, какая ценовая политика квартир в этом районе. Казалось, что ты попал в Рим или Флоренцию.

Наконец, ниша Золушка вышел. Сегодня Ричард был в черной футболке с белыми рисунками пистолетов, крыс и еще чего-то, облегающих джинсах и с горой гелия на волосах. Казалось даже, что он нанес макияж на свое лицо. Но зато он был веселым, всегда помогал знакомиться с девушками и знал море веселых историй.

— Хе-хе, Рич, ты сегодня будешь соревноваться с местными дамами за первое место в конкурсе красоты? — пошутил Ник, как только Ричард открыл двери.

— Эти швабры, без сомнений, проиграют! — засмеялся тот.

— Заскакивай давай быстрее, — сказал я, заставляя машину реветь так, будто она сейчас превратится в свирепого быка и унесется в считаные секунды за горизонт.

— Пока вы тут шутите, действительно одни швабры останутся! — заметил Фрэнк.

Рич мгновенно уселся на сиденье и закрыл двери. Все стали громко обсуждать дела на работе и все происшедшее за эту неделю. Музыку заглушали смех и веселые голоса. «Мазерати» быстро долетела по горящим дорогам на вечеринку в самый пафосный клуб города. Огромное трехэтажное здание оттенков ультрамарина и аквамарина, усыпанное огоньками, как бриллиантами, с посеребренными карнизами. У огромных железных дверей в виде космических врат толпилось море народа, разодетого и разукрашенного, желавшего попасть вовнутрь, очутиться хоть на мгновение на небесах среди элиты ночной жизни. Они были жалкими и смешными. Как только моя машина остановилась у самого входа в клуб, на нас сразу уставилась пара сотен глаз, стоявших в очереди на вход. Для них это было так: красная блестящая спортивная машина, в которой сидят ублюдки, выхватившие путевки в Рай. Их глаза мигом загорелись ненавистью и завистью, ведь они знали, что мы одни из тех, кому везде открыты двери. Винить их было не за что. Все хотели быть такими счастливчиками. Парни хотели такую же машину, девушек, на чьей талии лежит наша рука, одежду и все прочее. Они хотели нашу жизнь. Девушки желали быть с такими, как мы, хотя бы на одну ночь. Все излишки и нюансы моды…

К машине подошел охранник. Тучный шкаф, набитый мясом, одетый в дорогой черный костюм, в белоснежную рубашку, с блестящими запонками. Все, что надето на нем, — собственность клуба. Его жизнь — собственность клуба. Я опустил стекло, и он вежливо попросил меня проехать на парковку позади здания. Такие, как мы, для него — это persona grata. Его голос должен быть как можно слаще для нас и как можно ласковее. Если потребуется постелить свой пиджак перед нами в луже, поклониться или лечь в грязь, он сделает это. Он должен сделать все, чтобы мы оставили как можно больше денег в этом заведении и вернулись сюда еще не раз, чтобы ему заплатили его мизерную зарплату и он мог накормить своих детей.

Охранник, довольно приятный на вид, с неприятно-вежливым голосом показал нам дорогу, и мы проехали на парковку. Мы вышли из машины. В лицо ударил холодный воздух, который сразу же пробрался сквозь одежду и расползся по телу. Я чувствовал, как волоски на моем теле встают дыбом. На стоянке ярко горели лампочки. Черный, как смола, асфальт был равномерно разделен белоснежными яркими полосками, которые четко отделяли одно место от другого. Вокруг стояла тишина, будто это не ночной клуб, а обычный жилой дом в спальном районе. Не было слышно ни музыки, ни гула людей, толпящихся у входа, ни машин на дорогах, ни хохота и шума в помещении. Лишь по земле периодично пробегала волна басов от музыки, игравшей внутри. Эта волна проносилась по телу и разбегалась по всей площади стоянки, отражаясь перезвоном глухих ударов в бетонной ограде, отделявшей стоянку от остальных дворов. Над крышей квадратного здания клуба горело желто-красное зарево огней ночного города. Охранник подозвал нас и показал нам второй вход в клуб (для тех, кто не привык стоять в очереди).

Как только мы вошли в клуб, на нас обрушилась стена сигаретного дыма, шума, запаха алкоголя и холода от кондиционеров.

«Вот оно, начинается! — пронеслось у меня в голове. — Громкая ритмичная музыка, оголенные тела, страстно касающиеся друг друга в танце, капли пота, прохладные коктейли».

Всюду сновали полуголые или уже раздетые девицы, угрюмые официантки с натянутыми улыбками и модные мачо. На первом этаже играла громкая музыка, хаотично танцевали молодые люди, некоторые сидели на мягких диванах за столиками по периметру зала, переполненными бутылками и бокалами, другие выпивали за барной стойкой. В потолке отражался весь танцпол, блестели хромированные перила, диско-шары, подсветка, крошечные лампы над столиками и баром. На стенах горели изображения арктических ледников, нарисованные ультрафиолетовой краской. Диджей в центре зала энергично имитировал нажатие кнопок. Девушки внимательно высматривали в зале парней, с которыми можно завязать отношения, а парни тем временем выставляли себя в достойном свете. Этот этаж принадлежал девушкам из глубинки и парням без особых притязаний.

Мимо нас проплыло две девушки в крошечных блестящих платьях, немного вульгарных, и бросили неоднозначные взгляды в нашу сторону.

— Нет уж! — воскликнул Ричард, глядя на все происходящее вокруг. — Это болото не для нас!

Мы переглянулись и молча отправились на верхний этаж, пропустив все остальные. Обычно наше времяпрепровождение происходило по стандартному графику: пришли, напились, повеселились, познакомились с «сексуальной крошкой», поехали с ней домой, утром выпроводили ее и поехали снова веселиться с друзьями. Но каждый раз Ричарду, Нику, мне или Фрэнку нужно было крутить носом и капризничать, выбирая место получше и поприятней.

На втором этаже находились девицы, ищущие меценатов, которые обновят диски для их «феррари», или подарят новое колье, так как прежнее устарело. Здесь каждая девушка — сюрприз. Она может оказаться львицей в постели, либо воровкой, либо просто бревном.

Мы прошли на самый верх, так называемое «Небо» этого клуба. Сюда входили лишь избранные, и входным билетом был не их внешний вид, а цена их вида. Этот зал никогда не забивали до отказа, а посетителям никогда не делали замечаний.

Перед большим двустворчатым входом возле стойки с небольшим компьютером стоял охранник. Он выглядел идентично охранникам внизу. Даже казалось, что лицо было таким же. Он любезно потребовал у нас удостоверения личности. Просканировав их, он сверил по базе наши личности и социальный статус, затем проверил отсутствие штрафов или административных нарушений у каждого из нас. После чего вернул нам наши удостоверения, и мы все четверо заплатили ему по кругленькой сумме за вход. Он приторно улыбнулся и открыл перед нами двери.

Здесь был другой мир. Официантки разносили шампанское в хрустальных бокалах, закуски на серебряных тарелках и сигары. Через одностороннюю стеклянную стену были видны горящие ночные улицы города. Посетители сидели на дорогих белоснежных креслах и диванах, за стеклянными столиками, в комнатках, отделенных шелковыми шторами. Мебель была идеально чистой, как новая, шторы приятно пахли цветами, столы были чистыми, серебристый пол — гладким и блестящим. На диванах было море мягких подушек, на столиках стояли напитки и кальян. В кабинках из воздушной ткани горели тусклые арабские светильники из множества кусочков цветного стекла. В центре зала танцевали люди, еще не совсем энергично, но инистый допинг уже начинал помогать им расслабляться и вкушать жизнь. Пары красиво имитировали увлеченность друг другом. Официантки ходили практически оголенные. В воздухе стояла стена сигаретного дыма и сладких ароматов кальяна. В центре зала на пьедестале размещался круглый бар с белоснежными высокими стульями, горела розовая подсветка. Три бармена в одних лишь жилетках разливали напитки. Громко играла резвая музыка. Мелькали прожекторы. В каждой отдельной комнатке находились люди.

В зале сидели несколько ведущих светских популярных передач и известных клаберов, бизнесмены, фотографы, начинающие политики и прочие «дорогие» гости. Тут не могло быть лишних людей. Одни бодро танцевали, другие пили и весело общались, третьи курили и заигрывали с девушками. Можно было не опасаться того, что одна из них окажется неместной или воровкой. Большинство были без образования, но при этом достаточно богаты, чтобы выбрасывать деньги на ветер.

К нам подошла хостес и провела за столик. Девушка была на огромных каблуках и в крошечном розовом костюмчике. Когда она наклонилась, протягивая нам меню, казалось, что ее грудь сейчас вывалится. Она вышла, закрыв за собою шторки.

— Вот это я понимаю! — сказал Ник. — Какая фигурка!

— Ты погоди! Еще немного — и тут будет целая толпа таких фигур! Зачем тебе второй сорт! — ответил Фрэнк.

Все развалились на мягких диванах, рассматривая картинки в меню напитков и выбирая себе выпивку на вечер. Рич приоткрыл шторы, и я стал рассматривать весь зал. Пока что там никого не было. Все продолжали сидеть в своих кабинках. Но еще немного, и хмельные и одурманенные посетители начнут выходить в зал и танцевать. Пространство наполнится людьми, и они отбросят большинство норм приличия, которые еще соблюдают сейчас. К нам подошла официантка, и все сделали заказ. Рич взял мохито, Фрэнк — самбуку, Ник — лонг-айленд, а я взял себе кофе, так как сегодня был за рулем. Парни сразу начали протестовать против моей трезвости. Их безопасность в машине обеспечивалась самыми лучшими технологиями: системами торможения, датчиками движения и дороги, бортовым компьютером, автопилотом, подушками безопасности и прочей дорогой техникой, которой напичкана моя машина. Короче говоря, их безопасность оплачивалась покупкой этой машины.

— Да брось ты! Первый раз нас везешь, что ли? — возмущался Фрэнк. — Ранее это тебе не мешало напивается в стельку! Хи-хи!

— Нет, ребята. Я сегодня вообще не хочу пить, — ответил я, — лучше выпью кофе, чтобы не заснуть здесь!

— Вот еще! Ты сюда спать пришел? — ответил Ник — Ща будем зажигать! Раскачаем это унылое место!

— Так, девушка, — скомандовал Фрэнк официантке в крошечной юбке и жилетке на голое тело, хлипко стоящей на высоких золотистых каблуках, — несите бутылку текилы и лайм! Чашку кофе и четыре рюмки. Это плюс к тому, что мы уже заказали! — сказал он, пялясь на ее нескромную грудь, торчащую из золотистой жилетки.

Девушка потыкала в планшет длинными ногтями, оформив заказ. Она широко улыбнулась, кокетливо поморгав глазками, поправила прическу и повторила весь список заказанного алкоголя. Собрав меню, она вильнула задницей перед Фрэнком. На миг я представил себе, как она хватает его за галстук и тянет к себе. Фрэнк продолжает тупо пялиться в ее сиськи. Она расстегивает жилетку и заскакивает ему на колени.

«Какая мерзость!» — пронеслось у меня в голове. Фрэнк никогда не спал с официантками, какими бы сексуальными они ни были. А вот Ник, похоже, был не против заняться ею. Он наблюдал за девушкой все время, пока она обслуживала нас или проходила мимо. Нам принесли стаканы и бутылку с напитками, и все стали оживленно шевелиться. Друзья быстро осушили свои стаканы и распили целую бутылку текилы, после чего потребовали продолжения банкета, и мы распили еще одну. Все напились текилы, опустошив две бутылки на четверых. Мои отговорки быстро закончились, и я через некоторое время был таким же пьяним, как остальные. Перемыв косточки всем сотрудникам и шефам, обсудив новости в мире бизнеса, в общественной жизни и спорте, мы, веселые и хмельные, отправились к барной стойке выискивать «план на ночь». Так называл Ник девушек, с которыми можно неплохо и интересно провести остаток ночи. Речь шла не только о сексе, но и о чем-то более интересном. Вроде совместного завтрака.

Тем временем в зале тоже стало прибавляться людей. Официантки уже не проплывали по залу, разнося шампанское и закуски, а спешили выполнять заказы. Те, кому не хватало места, стояли у бара или танцевали в зале. Стало жарко и душно от уймы полуголых красивых тел, зажатых в тесных одеждах, сексуально извивающихся и выгибающихся на танцполе. Это начинало напоминать прелюдию к оргии, когда зал постепенно наполнялся людьми и из-за тесноты все буквально касались тел друг друга. Становилось очень жарко, и девушки сексуально вытирали грудь и шею, мужчины расстегивали рубашки, покуда это было позволено. Все это действие напоминало бушующее море в час ночной бури, когда все двигались, подчиняясь одному ритму. Чьи-то руки вздымались вверх, толпа вспыхивала и утихала в такт звукам музыки. Это море человеческих тел, двигавшихся одновременно и вразнобой, внушало страх, наполняло энергией и совершенно меня не влекло. Это была как пантомима под звуки ужасно громкой музыки.

Я стоял у барной стойки, стараясь не терять равновесие, облокотившись локтями о гранитную столешницу, и пил холодный безалкогольный напиток, чтобы поскорее прийти в себя. Бармены метались от одного края барной стойки к другому. Мои друзья затерялись где-то среди раскаленных тел, а я наблюдал за нашими вещами, валявшимися в кабинке из ткани: шляпа, пиджак, жилетка и мое пальто. В зале громко играла музыка, своими ритмами стимулируя к веселью. Я пытался вспомнить, куда всунул деньги — в карман джинсов, в пальто или оставил в машине. Ко мне подошел Ник, сообщив, что его не нужно ждать, а затем исчез из поля моего зрения с симпатичной худенькой девушкой. Я стоял и пытался вникнуть в сказанную им фразу.

Вокруг все гремело, шевелилось, бурлило и шумело. Бриллиантовая молодежь развлекалась! Мой опьяневший разум захватили мысли, философские в своем большинстве. Я смотрел на людей, проплывавших мимо меня, наслаждающихся жизнью и трущихся друг о друга. Некоторые лица казались мне знакомыми, но я не мог вспомнить, где их видел — на работе, в очереди в магазине, в ночном клубе. Я видел нескольких девушек, с которыми проводил ночи. Они не узнавали меня или делали вид, что не знают, а я не помнил их имен. Мимо меня прошел старый знакомый, с которым мы давно не общались. Он кивнул мне, я кивнул в ответ, улыбнувшись ему, сделав вид, что безумно рад его видеть. Он скрылся в толпе, и мы вновь забыли о существовании друг друга. Несколько высоких девушек с точеными фигурками стояли у бара и высматривали подходящих мужчин. Они шептались, советовались и указывали пальцами на мужчин в зале, будто выбирая свежий кусок мяса или новые туфельки.

К бару подошла девушка в черном платьице на тонких бретельках, с красным цветком на груди и разрезом на узкой юбке почти от самых ягодиц до колен. Ее волосы были плотно сжаты в венок на голове. Девушка была в ярких красных туфлях на невысоких каблуках. Когда она подошла, от нее приятно повеяло ванилью. Девушка присела на стул рядом со мной и попросила у бармена холодной воды. В ожидании заказа взяла салфетку и стала обмахивать себя ею, как веером. Она села ко мне спиной, и я смотрел, как по ее идеально ровной спине бегают блики от цветных прожекторов.

Она не спеша пила воду из стакана, наблюдая за девушками, танцевавшими в зале, одетыми в крошечные платьица разных цветов, ярко накрашенными и на огромных каблуках. Очевидно, это были ее подруги. Они махали ей рукой, фотографировались на свои телефоны, хохотали. Девушки были очень пьяны. Идеальная вакансия на вечер! В какой-то момент времени возле одной из них, самой привлекательной, появился Фрэнк. Он весело хохотал с ними, заигрывал ко всем девушкам, шепча одной что-то на ухо, нежно касаясь второй, угощая их коктейлями. Вскоре он удалился с самой красивой из девушек в неизвестном направлении. Я повернулся к бару лицом.

Достав телефон посмотреть, который час, я увидел на мониторе свою бывшую и печально вздохнул. Меня одолела грусть. Внезапно мне захотелось позвонить ей и попросить вернуться ко мне. Да, она не любила меня, но и мне от нее нужны были не теплые чувства. Алкоголь постепенно отпускал мой мозг, и я отогнал от себя эти бредовые мысли. Я подумал, что нельзя останавливаться или оглядываться назад. Нужно идти только вперед! Вокруг было столько красивых и пьяных девушек, а я сидел кислый, как лимон, и непонятно почему грустил. Я вновь ощутил себя на вершине всего мира — уверенный в себе, успешный, богатый и привлекательный.

Бросив телефон на барную стойку, я похлопал себя по щекам. Голова просветлела и настроение улучшилось. Девушка, сидевшая рядом, повернулась и спросила, который час. По моему телу вновь пробежали молнии. Это была та самая девушка, которая утром в кафе просила пропустить ее без очереди. Вновь прозвучал до боли родной голос. Я нажал на кнопку телефона, и он ярко засветился красивыми цветами.

— Половина четвертого, — ответил я.

— Спасибо, — поблагодарила девушка.

Я начал быстро ее рассматривать, пытаясь запомнить, как она выглядит. Девушка была прелестной. Ее пышные губки изогнулись в легкой улыбке, яркие сапфировые глаза живо сверкали даже в полутьме помещения. У девушки был красивый маленький носик, черные длинные ресницы и тонкие темные брови. Она была почти без косметики. В ушах сверкали две небольшие капли рубинов. На шее у нее блестело ювелирное украшение из белого золота в виде феи, выныривающей из моря цветов, сладко потягивавшейся руками в стороны. Сбоку на ее лицо спадала тонкая прядь светло-русых волос, завитая в локон. Девушка положила ногу на ногу и пританцовывала ими в такт музыке.

— Мы с вами знакомы? — спросила девушка.

— Пока что нет, — ответил я, включая свой шарм. — А что?

— Вы так внимательно на меня смотрите. Я подумала, может, не узнала старого знакомого.

— Нет, к сожалению, я не ваш знакомый, — шутливо ответил я.

— Я вас видела утром в кафе! — обрадовалась девушка. Ее улыбка ярко засияла. Она действительно обрадовалась чему-то. А мой шарм, похоже, поломался.

— Вы правы, — удивленно ответил я. — Как вы запомнили меня?

Конец ознакомительного фрагмента.