Группа поддержки для выживших девушек

Грейди Хендрикс, 2021

В фильмах ужасов последняя девушка – это та, кто остается в живых до самых титров. Та, кто дает отпор, побеждает маньяка-убийцу и мстит за своих друзей. Но что с ней происходит дальше, после того как затихают сирены и уходят зрители? Линнетт Таркингтон – реальная последняя девушка, которая пережила массовую резню двадцать два года назад, и это определило каждый день ее жизни. И она не одинока. Уже более десяти лет она встречается с пятью другими выжившими девушками в группе поддержки для тех, кто пережил немыслимое и восстанавливает свою жизнь по кусочкам. Вдруг одна из женщин исчезает и не приходит на встречу. Оправдываются худшие опасения Линнетт – кто-то знает о группе и полон решимости добить выживших.

Группа поддержки последней девушки II

Овца из ваты говорит: Иисус любит ягненочка.

Тройка очень тощих духов, восстав из могилы, провозглашает: Духи страшат… но не Святой дух.

Он восстал! — кричит многоцветная путаница фломастерных подписей.

Одна из них заставляет меня замереть. У всех нас в группе сложные отношения к идее воскрешения.

Мы должны сидеть кружком, но мы впятером сидим разорванным кругом, буквой С, потому что ни одна из нас больше не сядет спиной к двери. Дани сидит в позе несгибаемого ковбоя, сложив руки на груди, вытянув ноги, перед ней стена, обклеенная строительным картоном с оранжево-черными изображениями хеллоуинских тыкв и злющих котов. Она последний человек в мире, кому требуется напоминание о приближающемся Хеллоуине.

Мэрилин сидит, скрестив ноги, в одной руке у нее стаканчик из «Старбакса», на коленях лежит новая сумочка, потому что она никогда не позволяет сумочке соприкасаться с полом. Она сказала Джулии, что заплатила за сумочку тысячу сто тридцать пять долларов, но я ей не верю. Не может сумочка из искусственной кожи стоить таких денег, и Мэрилин ни за что не допустила бы, чтобы к ее коже прикасалось что-то, бывшее живым прежде.

— Мне трудно сосредоточиться, когда я голодна, — говорит Хизер в своем никогда не прекращающемся монологе под названием «Я не спала с 1988 года». Она подается вперед, руки у нее дрожат. — Потому что у меня низкое содержание сахара в крови.

Сегодня она будет ссылаться на снеки.

Джулия сидит в своем кресле-каталке, она явно скучает, постукивает пальцами по колесам. На ней футболка с иронической надписью «Лучший в мире папочка», она смотрит на большой помятый рисунок, изображающий летящего человека с прижатыми к бокам руками и подписью «Печальный Иисус мертв заживо».

Я прежде считала странным, что мы встречаемся в обстановке произведений искусства воскресной школы, но теперь я каждый месяц первым делом, после того как проверю линии прицела и пути отхода, осматриваю эти рисунки. Но не потому, что меня хоть каплю интересует художественное выражение кучки потенциальных жертв убийства. Я ищу предупреждающие знаки: изображения стреляющих пистолетов и окровавленных ножей, мальчиков, рисующих себя в виде монстров без шеи и с треугольными клыками, разрывающими на две части родителей. Я ищу признаки того, что кто-то из этих ребят, когда вырастет, станет моим врагом, еще одним монстром, который попытается убить всех нас.

— Может быть, — предлагает доктор Кэрол, — вам пойдет на пользу перекусить перед началом.

Доктор Кэрол — единственная в комнате, кто может сесть спиной к двери, — садится в разрыве буквы С, как садилась все шестнадцать прошедших лет, у нее идеальная осанка, в руке авторучка, на коленях блокнот. Доктор Кэрол относится к наваждению Хизер с таким же вниманием и озабоченностью, с каким она относится ко всему, что мы говорим.

— Это было бы отклонением от моего расписания, — говорит Хизер. — Поскольку я выздоравливающий наркоман, для моей воздержанности важно следовать расписанию, а потому мне приходится рано выходить из дома, ведь вы же знаете, что копы отобрали у меня права и пока так их и не вернули. Так что на дорогу у меня уходит больше времени, чем обычно, потому что я считаю важным не опаздывать. Уровень предусмотрительности у Адриенн явно значительно ниже.

— Я не сомневаюсь, что у Адриенн есть все основания для того, чтобы опаздывать, — говорит доктор Кэрол.

— Я сильно удивлюсь, если Адриенн вообще появится, — говорит Джулия. Она явно тоже видела Си-эн-эн. — С ней кто-нибудь говорил? Я пыталась дозвониться, но меня неизменно отправляли в голосовую почту.

— Я думаю, она просто выключила телефон, — говорит Мэрилин, потом на ее лице появляется гримаса, будто она понюхала говно. — Пресса.

Мэрилин после своего кризиса отказывалась участвовать в пресс-конференциях или давать кому-либо эксклюзивные интервью, что вызывало ярость у всех американских репортеров, а потом она вышла замуж за члена супербогатой и политически активной республиканской семьи, так что ей с годами стало доставаться сильнее всех, но это чувство знакомо всем нам. Телефон не перестает звонить, пока ты наконец не сдаешься; репортер, которого ты никогда не видела и который называет тебя по имени, настолько убедительно делает вид, что учился с тобой в школе, что ты сама начинаешь ему верить; дальняя родственница, которая появляется в больнице страшно озабоченная с включенным магнитофоном в сумке после проверочного звонка из «Нэшнл Инквайрер».

— Я не считаю, что мы вправе обсуждать ситуацию Адриенн с кем бы то было, кроме Адриенн, — говорит доктор Кэрол. — Я уверена, мы поговорим об этом, когда она придет сюда. А пока: что вы думаете о тревогах Хизер?

Наступает напряженный момент, мы все ждем — заглотит ли кто-либо эту наживку. Нет, никого не находится. Мы последние девушки. Мы умеем обходить ловушки.

— Я только хочу сказать, — говорит Хизер, прерывая напряженное молчание, — что у меня есть определенные потребности, а поскольку у меня нет преимуществ, которые есть у всех вас, то я бы очень хотела, чтобы мы выпили немного кофе, съели по булочке или что-нибудь другое, потому что эта большая пустая комната действует угнетающе.

Она явно не собирается спустить это на тормозах, что, впрочем, не удивляет меня. Мы из тех женщин, которые отвечали ударом на удар, как бы это ни было больно, которые выпрыгивали из окон здания на третьем этаже, которые тащили себя на эту крышу, когда наши тела криком кричали, требуя, чтобы мы перевернулись и умерли. Если мы что-то предпринимаем, то остановиться нам трудно.

— Меня не волнует, что там приносит Хизер, — говорит Мэрилин. Ее браслеты пританцовывают, когда она делает движение рукой со старбаксовским стаканчиком, на кромке которого осталась полоска ее темно-красной помады. — Принесите пиццу. И, бога ради, можем мы уже сменить тему?

— Это интересно, — говорит доктор Кэрол, хотя, кроме нее, никто так не считает. — Кто-нибудь еще чувствует то же, что Мэрилин?

После того как ты шестнадцать лет провела в одной комнате с шестью другими людьми, ты знаешь, что они сейчас сделают, еще до того, как они начали это делать. Это похоже на химическую реакцию, когда при соблюдении определенных условий получают определенные результаты. И, словно по сигналу, в этот момент начинает говорить Джулия.

— Я считаю, что, когда люди едят и пьют в группе, это называется неким отклонением от нормы, — говорит Джулия, потому что она не может упустить шанса возразить Мэрилин. — И стаканчик из «Старбакса» с надписью «Большой глоток» в руке Мэрилин — это реквизит, с помощью которого она показывает нам, что дистанцируется от группы.

— Я протестую, — говорит на свой техасский тягучий манер с напускным удивлением Мэрилин. — Откуда ты взяла эти глупости?

— Две сессии назад ты сетовала, что мы застряли в прошлом, — говорит Джулия.

Мэрилин оглядывает нас всех по очереди.

— Кто-нибудь еще думает, что все это так же необходимо, как прежде? — спрашивает она. — Глядя, как мы прицеливаемся и клюем, я чувствую, что нам всем не помешали бы каникулы. Не состоит ли смысл терапии в том, что в один прекрасный день она становится тебе ненужной?

Я чувствую, как сжимаются мои легкие, и считаю количество вздохов — семь вдохов, семь выдохов, медленно, ровно. Она не это имеет в виду. Группа — это центр для всех нас, даже для доктора Кэрол. Ее империя самопомощи построена на работе, которую она проделала с нами еще в девяностые, но причина, почему мы сейчас в этом церковном подвале, а не в одной из ее шикарных, готовых для телесъемок клиник, состоит в том, что это наша общая тайна, наше единственное безопасное место, где нет навязчивых поклонников и суперфанов, репортеров и очеркистов. И как только у Мэрилин язык поворачивается так свысока говорить о том, чтобы все бросить?

— Некоторые из нас не могут позволить себе каникулы, — парирует Джулия. — Не все вышли замуж ради денег.

— Дай бог тебе здоровья, — говорит Мэрилин. — Разве твой бывший не тем же самым занимался?

Это подло. Даже со стороны Мэрилин. Джулия все еще училась привыкать к своему новому существованию в кресле-каталке, когда вышла замуж за своего психотерапевта. Я прекрасно понимаю ее поступок. Приходит человек, который говорит, что спасет тебя, и ты бросаешься в его объятия и позволяешь ему принимать за тебя все решения. Тебе остается только надеяться, что к тому времени, когда ты очухаешься, этот человек не нанесет тебе непоправимого ущерба. В случае с Джулией нанесенный ей ущерб не был непоправимым. В случае с Джулией, когда она проснулась, он продал ее права на франшизу, очистил ее банковские счета и оставил ее ни с чем.

— Неужели группа станет теперь такой? — взывает к нам Джулия. — Сыпать оскорбления? Ковырять в старых ранах? У нас нет никаких причин, чтобы вести себя так низко. Мы сильные, мужественные женщины. Дани изобретательная и самодостаточная, у Мэрилин денег больше, чем у всех нас, вместе взятых, Адриенн — практически кандидат на Нобелевскую премию…

— А ты на какую награду претендуешь, Мерил Стрип? — спрашивает Хизер. — Потому что мне грозит серьезное обострение, если ты снова начнешь пересказывать свою биографию.

— Я и не собиралась говорить о себе ничего такого, — обиженно отвечает Джулия.

— Ты к этому вела, — говорит Хизер.

— Подумай, чего ты хочешь, — говорит Джулия, она складывает руки на груди и откидывается на спинку своего кресла-каталки.

Хизер сгибается пополам, ее грудь ложится на колени, одну руку она поднимает, словно клянется на Библии.

— Я дам тебе двадцать долларов, если ты сможешь, глядя мне в глаза, поклясться, что ты не собиралась начать перечисление всех своих ученых степеней.

— Вот это меня и огорчает, — говорит Джулия, обращаясь к доктору Кэрол. — Вместо того чтобы продуктивно использовать нашу энергию, мы стараемся уколоть друг друга. Личные конфликты — вот что уничтожает нашу группу сегодня. Это контрпродуктивно.

— Двадцать долларов, — повторяет Хизер.

— У тебя нет двадцати долларов, — отвечает Джулия.

— Я возьму взаймы у Мэрилин, — говорит Хизер.

— Касательно того, что ты делаешь, я бы не применяла слова «взять взаймы», — говорит Мэрилин.

— Не смей относиться ко мне свысока! — взрывается Хизер. — Я справлялась с такими вещами, какие тебе и не снились! Я имела дело с такой астральной херней высшего уровня, от которой ты бы в свои атласные трусики наложила.

— Остынь, Хизер, — говорит Джулия.

— Такая защитница, как ты, мне и на фиг не нужна, — говорил Мэрилин Джулии.

— Да, Джулия, — говорит Хизер.

— Хизер, ты смотри — осторожнее, — говорит Мэрилин.

— О’кей, давайте уже отойдем в сторону и оценим происходящее, — вмешивается доктор Кэрол. Я спрашиваю себя, не принимает ли она чего-нибудь такого, что помогает ей сглаживать острые углы на этих сессиях. По крайней мере, теперь никто не говорит о снеках. — Обратил ли кто-нибудь внимание на то, как быстро разговор Мэрилин и Хизер о еде перешел на личности? У кого-нибудь есть соображения о том, почему это произошло?

Если бы здесь была Адриенн, то мы бы не ссорились. Когда она присутствует, мы все чувствуем, что должны вести себя в соответствии с нашими репутациями.

— Это была шутка, — бормочет Хизер.

— Прекрати эту театральщину и выпивай кофе в «Старбаксе» перед приходом, — говорит Мэрилин. — Кофеин подавляет чувство голода.

— Некоторым из нас не по карману кофе, который покупают себе богачи, — говорит Хизер. — А в Обществе анонимных алкоголиков всегда бесплатный кофе и выпечка. Почему бы тебе не подарить мне карточку «Старбакса»? Ты ведь так или иначе мне должна.

— Дамы… — начинает доктор Кэрол.

— Что именно я тебе должна? — спрашивает Мэрилин.

— Ты меня облапошила на той сделке «Все звезды ужаса», — говорит Хизер. — Я все подготовила, а ты пришла и все уничтожила. Как я могу отдать тебе долги, если ты постоянно меня облапошиваешь?

— Ты кому голову морочишь? — спрашивает Мэрилин, закатывая глаза. — Мы обе знаем, что ты никогда не возвращаешь долги.

Хизер готова взорваться, но я охолаживаю ее. Мы все ее охолаживаем. Мы слышали все эти ее монологи и раньше. Как Мэрилин смеет оскорблять ее честь? Как она может даже ставить под сомнение, что торжественная клятва наркоманки, которая курила, вдыхала и кололась всей химией, какая имеется на планете, не является юридически обязывающей? Как смеет Мэрилин предполагать, что слово Хизер не является вербальным эквивалентом незыблемого контракта, составленного командой юристов?

Хизер всегда мошенничает. Меня или Джулию она не трогает — знает, что денег у нас нет, но она постоянно донимает Адриенн и Мэрилин всякими проектами, лицензионными сделками, предложениями сотрудничества, заработками на внешности. Всевозможные отбросы этого мира давным-давно поняли, что Хизер — наше самое слабое звено.

— Я знаю, что деньги для некоторых из вас — стрессовый фактор, — говорит доктор Кэрол. — Не могли бы вы, Мэрилин, высказать ваши соображения на этот счет? Или вы, Линнетт?

— М-м-м, — мычу я, застигнутая врасплох. — Адриенн опаздывает уже на двадцать шесть минут.

— И что вы при этом испытываете? — спрашивает доктор Кэрол.

— Тревогу? — предпринимаю попытку я.

— Послушайте, — говорит Джулия. — Почему мы говорим о деньгах? Мэрилин считает, что группа больше не служит поставленной цели, а когда мы половину сессии тратим на то, чтобы порассуждать о снеках, я не могу не согласиться. Что с нами случилось? Когда мы настолько опустились?

— Я всего лишь хочу, — говорит Хизер, глубоко вздохнув, — чтобы кто-нибудь принес кофе с булочками. Точка.

Доктор Кэрол готовится обратиться к Великому Снек-Кризису 2010, но ее опережает Дани. Обычно она молчит, как воды в рот набрала, а потому если она начинает говорить, то все слушают.

— Я хочу сказать кое-что, — говорит Дани. — А потом вы сможете вернуться к снекам.

— Или не сможем, — говорит Джулия.

— Это моя последняя сессия, — говорит Дани. — Я заканчиваю.

Наступает длительное, жуткое молчание.

Дани вместе с Адриенн и Мэрилин — одни из первоначальных последних девушек. Потеря ее означала бы изменение группы, а группа никогда не менялась. Мы вместе встречали импичмент Клинтона и 9/11. Мы были здесь друг для друга после Колумбайна и Виргинского политехнического^[3]. Когда в Массачусетсе легализовали гейские браки, мы все сбросились и купили Дани хорошенький маленький «Беретта Нано». Даже гравировку на нем сделали — ее имя и имя Мишель. Когда заново открыли франшизу Мэрилин и она предпочла прятаться, она по-прежнему раз в месяц прилетала в Лос-Анджелес и встречалась с группой.

Но в последние несколько лет доктор Кэрол заканчивала сессии на несколько минут раньше, Мэрилин стала менее терпеливой с людьми, Джулия стала назойливее в том, что касается политики, и у меня появилось впечатление, что, если бы не Хизер, некоторые из нас давно бы уже ушли. Но между нами всегда существовало безмолвное согласие в том, что мы должны приезжать и дальше, несмотря ни на что, потому что это единственная постоянная, надежная вещь в жизни Хизер.

Как это ни удивительно, сильнее всего сообщение Дани ударяет не по Хизер.

— Я поняла, что это знак, когда Адриенн опоздала, — говорю я, а потом закрываю лицо, чтобы иметь некоторую приватность, потому что я не могу идти в туалет в одиночестве.

— Боже мой, — говорит Хизер. — Она же плачет.

— Просто я удивлена, — говорю я, проводя рукавом футболки по глазам. — Это слезы удивления.

— Извини, — тихо говорит мне Дани.

Я пожимаю плечами, но мне хочется кричать. «Вы всё уничтожили! Вы уничтожили всех и вся!»

Телефон Мэрилин начинает жужжать в глубинах ее сумки. Прежде у нас было строгое правило «телефон отключать», но и этому правилу мы позволили стереться за последние несколько лет.

— Все в порядке, — говорю я. — Все в порядке. Давайте сменим тему.

Телефон Мэрилин продолжает жужжать, и мне хочется заорать: «Да ответь ты уже! Возьми и ответь, потому что, если не ответишь, будешь до конца сессии задаваться вопросом, кто тебе звонил! А если собираешься не отвечать, то ведь с таким же успехом можешь и ответить!»

— У вас такой вид, будто вы собираетесь поделиться чем-то? — говорит мне доктор Кэрол.

— Нет, — отвечаю я, — мне нечем делиться. Просто я… просто я думаю, что Дани не понимает последствий своего решения.

— Езды в одну сторону два часа, — говорит Дани.

Играет цифровой ксилофон, и я перевожу взгляд на Джулию и смотрю на нее, пока она не выключает свой телефон. Неужели я одна соблюдаю запрет на использование телефонов во время сессий?

— И какие, по вашему мнению, будут последствия? — спрашивает доктор Кэрол.

Как же они не понимают? Джулия сидит в кресле-каталке со своими представлениями о жизни, свойственными студенту магистратуры, со своей хипстерской челкой, в иронической футболке, сидит рядом с Мэрилин, которая похожа на крупную черноволосую, всегда готовую к съемкам техасскую домохозяйку в каком-нибудь реалити-шоу. Хизер — сплошь вся длинные конечности, узловатые локти, чесоточные колени, ее едва удерживает от распада одежда, которую он взяла из контейнера с пожертвованиями, а Дани напоминает Брюса Спрингстина^[4], если бы тот был женщиной. Никто из нас здесь больше не на своем месте.

— Это совершенно очевидно, — говорю я. — Не думаю, что в этом кого-то из нас нужно убеждать. То есть мне это абсолютно ясно. Дани уходит, а после перестанет здесь появляться и Адриенн. Мэрилин и Джулия ненавидят друг друга, одна из них перестанет приходить после Адриенн, а Хизер использует это как предлог для того, чтобы снова вернуться к наркотикам. И кто тогда останется? Я? Если кто-то один из нас уйдет, все развалится. Может быть, не к следующей сессии, может быть, через одну-две. А то и три. И в конечном счете останется большая пустая комната со складными стульями и настенными фотографиями. Я хочу сказать, это совершенно ясно. Это никакая не катастрофа, никакая не проблема, ведь все когда-нибудь кончается и нам всем нужно двигаться дальше, а шестнадцать лет — долгий срок, я просто хочу сказать об этом, чтобы всем было понятно. Кто-то должен объяснить Дани, что именно она делает.

Телефон Мэрилин снова жужжит, ставя раздражающую точку в конце моей долгой речи.

— Мне сейчас нужно быть рядом с Мишель, — говорит Дани. — Я пришла из уважения, чтобы сказать вам об этом глаза в глаза.

Я думаю остаться дома в первый четверг следующего месяца. Я думаю, что моя жизнь сжимается до размеров моего квартала, до размеров моей квартиры, до размеров моих четырех комнат. Я думаю о том, что больше никогда не увижу другого человеческого существа, которое по-настоящему знает меня.

— Но после смерти Мишель ты останешься одна, — говорю я, зная, что говорить такие вещи не следует. — Тогда тебе понадобимся мы. Ты приползешь назад.

— О’кей, — говорит Дани и встает. — У меня все. Адрес моей электронной почты вы все знаете.

— Останьтесь, пожалуйста, — говорит доктор Кэрол. — Еще полчаса. Можете вы хотя бы сказать нам, что вас привело к такому решению?

Дани вздыхает и проводит рукой по своим коротко подстриженным волосам.

— Когда мне стукнуло пятьдесят, я поняла, что к концу я уже ближе, чем к началу. Я больше не хочу оставаться в прошлом. Я хочу жить дальше.

— И вы не считаете, что группа помогает вам жить дальше? — спрашивает доктор Кэрол.

— Это ничуть не о прошлом, — взрываюсь я.

— Не дерзите, — остерегает меня доктор Кэрол.

Я игнорирую ее.

— И как насчет нас? — спрашиваю я. — Мы тоже о настоящем. Мы ведь друзья, верно? Мы части жизней друг друга. Это обо всех нас. Это о… о нашей дружбе.

Дани оглядывает круг, ее взгляд задерживается на каждой из нас, а телефон Мэрилин продолжает жужжать, жужжать, жужжать, словно смеется надо мной, и я вижу, что Мэрилин ничуть не волнует то, что происходит вокруг нее, она думает только о своем чертовом телефоне. А потом непроизвольно дергается рука Джулии — ее телефон тоже начинает вибрировать.

— Все, что я вижу, — говорит Дани, — это нескольких женщин, которых я едва знаю и которые одержимы тем, что случилось с ними в школе.

— Которых ты едва знаешь? — переспрашиваю я. Я даже не могу поверить тому, что она сказала это. — Да мы же знаем друг друга тысячу лет.

— А что мы знаем? — спрашивает Дани. — Ты даже не дала нам своего домашнего адреса. Когда кто-нибудь из вас последний раз спрашивал меня про Мишель? Я устала делать вид, будто это является чем-то таким, чем на самом деле не является.

— А как насчет Хизер? — кричу я, и мой голос эхом отдается от стен. Дани вглядывается в меня, потом поворачивается к Хизер.

— Хизер? — говорит она. — Что насчет тебя?

— Я не понимаю, что за чушь несет эта сумасшедшая, — говорит Хизер.

— Она собирается вернуться в прошлое, — говорю я. — Ты же знаешь, именно поэтому мы все и приходим сюда. Ты ведь знаешь, как необходимо ей это для жизни. Неужели ты не понимаешь, что это единственное, на что она может опереться? Если ты не хочешь оставаться ради себя, то останься ради Хизер.

У Дани смущенный вид. Мэрилин теребит свою сумочку. Хизер пощипывает кожу на запястье изнутри, сидя в своей классической позе, и на меня никто из них, кроме Джулии, не смотрит.

— Я думала, мы все приходим ради тебя, — говорит наконец Джулия.

Это шутка, одна из дурацких шуток Джулии.

— Ради меня? — Я смеюсь, но мой смех похож на сдавленный крик моржа. — Мы приходим сюда не ради меня. Зачем мне это нужно? Мне это ни к чему. Я в порядке.

Все молчат, даже Хизер, словно я всех поставила в неловкое положение, и сотовый Мэрилин снова начинает гудеж. Потом звонит телефон Джулии, и кому-нибудь нужно уже прервать молчание, а потому я поворачиваюсь к ним и говорю то, что мне до смерти хотелось сказать последние пять минут.

— Бога ради, ответьте вы уже на ваши долбаные звонки.

— Я думаю, нам всем нужно передохнуть и перегруппироваться, — говорит доктор Кэрол. — Что вы скажете, Линнетт?

— Мне никакой отдых не требуется, — говорю я. — Если кому и нужно передохнуть, так это Дани. Так она отталкивает от себя людей.

— Это я отталкиваю от себя людей? — спрашивает Дани.

— А как еще это назвать? — говорю я. — Ты живешь бог знает где. До твоего ближайшего соседа десять миль по дороге. Ты хочешь покинуть группу.

— Я состою в браке, — говорит Дани. — А ты?

Джулия пытается поучаствовать, потому что Джулии нравится считать себя самой разумной в этой комнате.

— Вы не слышите друг друга, — говорит она. — Доктор Кэрол права, давайте отдохнем.

— Знаешь что — иди в задницу, умная голова, — говорю я, напускаясь на нее. — Мы взяли тебя в группу только из жалости.

Джулия хочет что-то сказать, но Хизер, почуяв кровь, выходит на ринг.

— А почему бы тебе самой не последовать своему совету, Человек Дождя? — говорит она мне. — Ты ведь по большому счету даже не настоящая последняя девушка.

Я понимаю, что это зашло слишком далеко. Я открываю рот, чтобы попытаться поставить ее на место, но тут Мэрилин останавливает меня. Мэрилин останавливает всех.

— Дайте мне слово, — говорит она так медленно и тихо, что мы все поворачиваемся и начинаем поедать ее глазами, а она поедает глазами свой телефон. Мы все в глубине души чувствуем: надвигается что-то ужасное.

— Адриенн умерла, — говорит Мэрилин.

Я чувствую впрыск адренокортикотропина мне в кровь и, как следствие, активизацию моей надпочечной железы, мои сосуды сужаются, словно натягивается сеть, ноги и руки холодеют, зрачки мгновенно расширяются, и в комнате становится светлее. Мышцы напрягаются, отчего волосы у меня на предплечьях встают дыбом.

Монстр таки достал ее. Монстр в конце концов достал Адриенн. Следующей может стать любая из нас.

* «Никогда не говори «умерла»: Последние девушки возвращаются», журнал «Тайм», 1998.^[5]

Примечания

3

Известные в США случаи стрельбы в школах, когда погибли десятки учеников.

4

Брюс Фредерик Джозеф Спрингстин (р. 1949) — американский певец, автор песен и музыкант. Лидер группы «The E Street Band».

5

Тип художественного произведения, замысел которого основан на неожиданной идее.