Лебединая песнь

Грей, 2023

Лебединая песнь – история, случившаяся до появления легендарных (известных) героев Эллады.Фаэтон – сын смертной женщины и бога Аполлона. Он – красив и силен, но не удостоился внимания отца, покровителя музыки и искусств, – ибо парню сатир на ухо наступил. Кикн – царевич Лигурии – наоборот, не может похвастаться властолюбием и воинскими навыками, но сколь чудесно поет и играет!Эпаф – сын Зевса от жрицы Ио, ненавидим самой ревнивой и коварной богиней – Герой, но это ничуть не мешает ему бросать вызов высшим силам, бахвалиться и считать себя великим героем!Наяда Мемфида – всего лишь речная нимфа, внучка титана Океана, коих у праотца вод – тысячи тысяч. Что ждет ее – участь многочисленных сестер, обманутых бессмертными и смертными, или нечто великое?А юному кентавру Хирону еще далеко до наставника героев – Ахилла и Ясона.Воспоют ли их в песнях, станут ли эти имена легендой или канут в безвременье Леты? Ретеллинг мифа о Фаэтоне.

II. Явление вестника в Лигурию

Братья возвращались с тренировки, свет полудня обратил их в подобие оживших бронзовых изваяний — блестела лоснящаяся кожа и покрывающий ее линоторакс переливался каждой чешуйкой подобно водной глади, шлемы (которые молодые мужчины несли в руках будто пустые карасы из-под вина) от истомы небрежно ударяли по бедрам — ритмичный металлический перезвон — почти звуки кимвал. Дори — длинные копья, с коими они упражнялись, — глухо погружались древком в песок при каждом шаге.

Приветствовал братьев Кикн игрой на лире — он не бездельничал, нет, а тоже увлечен занятиями, но иного толку. Звали его юноши с собой, порой он соглашался с ними провести время подобно их пристрастиям — в соревновании на меткость и выносливость — стрельбу из лука, метание диска, копий, да хоть и камушков, беге, борьбе и прочем, в дебатах и спорах — касательно истории и политики — не менее жарких, чем разудалые игрища.

Если же не шел он с ними (как сегодня), — не ворчали другие отроки царя Сфенела, владыки Лигурии (что лежала выше и севернее славной Эллады), — ибо по старшинству очередь править до любимца муз дойдет не так скоро, есть еще время нагнать старших в этом умении; кроме того, музыка нравилась братьям — а пели и играли они не так уж приятно, нежели юный царевич.

Да и отец не серчал ни на кого из сыновей и дочерей — всех любил однородно — женщины станут оплотом надежных союзов с соседями, мужчины — защитниками и воинами, продолжат дела отеческие здесь и в краях — близких или далеких. А если кто не захочет выгодного брака, но с нелюбимым супругом, или занятие найдет иное, как Кикн, который склонен к искусству, — так и сие допустимо.

Юноша играл и пел, славил загодя братьев, те ему радостно махали — лесть уж любому приятна, только не в том цель — хотелось ему их порадовать, показать, как отточил мастерство, выучил новые песни и гимны, причудливые мотивы — песен полузабытых и совсем новых — да и только.

— Кто там? Глядите! — воскликнули копьеносцы, когда Кикн закончил их развлекать, а теперь уж все отдыхали от зноя под сенью деревьев и навеса, омылись, вдоволь напились и поели.

— Какой-то муж. Чужеземец, похоже! — сказал средний брат.

— И правда! — Тут старший, лежавший на подушках, приоткрыл глаз и поглядел на пришлого, который так и стоял в отдалении.

“И когда появился?” — задумался Кикн.

— Добротный петас, к слову. А это что, крылья на нем? Вот диво, да? Знатный какой-то пришелец. Где же и у кого я видал такие наряды?

— И экзомис, и гиматий. Багряное, синее, золотое — все — в точности чужеземное, — вторили братья, но не потешались и не дивились — а так, ленно обрисовывали наряд пришельца. Встречали они выходцев из разных стран куда чаще, нежели юный музыкант, который никогда и не покидал отчего дома.

— А кто пустил его в дворцовые сады? — вопрошал Кикн. Вот это-то и следовало узнать поперед — как стража пропустила чужака, хоть, видно, знатен он и прибыл с каким-то посланием?

— И верно! Устали мы, вот и не заметили. А раз в город пустили, а еще за целых трое ворот нашего дома — так не прозевали стражи и даже ругать их не за что.

А незнакомец стоял и разглядывал сады. Видел он переговаривающихся братьев так же хорошо, как и они его, — только отчего-то не спешил к ним.

— Ждет, думаю, что мы все к нему ринемся. Но недосуг нам с каждым встречным болтать — знатен или из охлосов, красив ли, высок и строен, а может, конопат, приземист и неказист — нам все одно.

— На девицу ты бы побежал поглядеть, братец! — дразнился младший из троицы (но все равно повзрослее Кикна — третий сын Сфенела).

— Я бы подумал! — отвечали и средний, и старший.

— А вот и советник бредет! — предупредил всех музыкант и извлек трагический мотив.

— Добра это не сулит. Опять скучное отцовское буле, где нам надо присутствовать… — сетовал средний.

— А мы так устали! — напомнил старший, откидываясь на ложе.

— Зовет вас царь, юноши, — молвил старец строго, оглядев царевичей. Говорил он без раболепия пред ними, как с детьми (но никого из них это не обижало, ведь никто пока и не стал царем). Да и возрастной муж — для каждого — вместо родного деда, — так что строгость ему простительна, как и со стороны парней — мелкие капризы.

— Всех? — уточнил Кикн. Уж не хотелось ему тратить полдня, молчать и сидеть в стороне, внимать речам старцев, пусть и мудрых, но до чего дотошных и скучных! Вот если бы все они там пели — другой разговор!

— Всех без исключения. — Советник поманил их рукой, мол, поживее, без промедления и отговорок. — Вы дела личные закончили, теперь — черед государственных. Не я такие правила выдумал, мальчики.

— А я уже собирался встретить важного посла! — успел выкрикнуть юный царевич, показывая старику легким жестом на гостя.

— Пусть идет! Пусть! — вступились братья, а он их возблагодарил за подобное избавление. Какой-то должок теперь за ним — ладно, уважит их просьбы.

— Что ж, — Советник потрепал бороду, — нельзя оставлять гостей без присмотра, натворят еще чего, и выказывать неуважения — тоже не стоит. Отчего ты, юный царевич, все еще не пригласил гостя, не утолил его потребности с долгой дороги, не показал себя хозяином здешним, а? Этому ли я вас обучал?

— Уже бегу, мудрейший советник! — Дважды повторять не пришлось, с радостью двинулся Кикн к чужестранцу, слушая краем уха, как братья и мудрец принялись обсуждать дела политические, еще и до порога зала заседаний не дойдя, — и от этого чуть не зевнул, едва сдержался.

***

Вблизи гость пленил юношу еще более прежнего; видели бы братья его на расстоянии тройки пигонов (или же локтей), тоже бы обомлели: плащ — пожар, под ним наряд — ляпис-лазурь, головной убор с золотом и белыми перьями, а сандалии…

Да, пусть и не девица — но до чего бесподобный молодой мужчина! — рыжеволос, но отнюдь не конопат, кудри так и вьются, глаза ясные и пытливые, а выражение лица мудрое, прямо как у ученого, но без единой морщинки, — молод, умен, ладен — все про него.

Юноша растерялся сперва, хотелось ему смотреть и смотреть на посланника, но взял себя в руки, а пальцами — все еще сжимал лиру — так и прихватил инструмент, торопясь сбежать от советника, пока и его не увели силком на собрание.

Провел Кикн пальцами и промурлыкал приветствие гостю, подмешав к нему и извинения за себя и нерасторопных братьев — вышло недурно и не слишком вычурно; заодно, под конец, пропел он имя свое, назвавшись царевичем младшим, сыном Сфенела, владыки Лигурии (и пояснил — отец занят сейчас важным делом, но после с превеликим удовольствием примет вестника и гостя).

Посланник рассмеялся и сказал прозорливо (на местном наречии, коим владел будто тут и родился) следующее, никак не относящееся ни к юноше, ни к царю и другим царевичам:

— Нравятся тебе мои сандалии, юный друг?

Тот закивал — правда, смотрел неотрывно, но только причина в ином — больше всего глазел Кикн на обувь гостя, чтобы не смущать оного — хотя хотелось разглядеть вестника всего целиком — с кончиков перьев на петасе до тени на песке.

Но признаться в этом и сослаться на учтивость царевич не успел.

Тут же засверкали ступни, пришли в движения крылышки на обуви, закрутился гость на месте в бесподобном танце:

— Называются таларии. — Мужчина замер, и странное видение исчезло вмиг — более не шевелились крылья ни на шляпе, ни на стопах — стоял он на земле твердо (а вот от увиденного у Кикна ноги подкосились).

“И откуда приехал сей муж? Как очутился днесь?” — Только сейчас парень и заметил, что стражи у ворот дремлют, — а те закрыты на засовы…. И неоткуда взяться гостю в таком случае — если только он не перелетел над морем и скалами, на коих и громоздился дворец со всеми садами, фонтанами, статуями, стенами, воротами и строениями.

— Ох, — Кикн потер глаза, не веря им ничуть, — нравятся… Выглядят потешно. — Других мыслей решил не озвучивать, но не покидало ощущение, что чужак читал его подобно нехитрой записи на глиняной табличке.

— Потешность — моя вторая суть! — отвечал незнакомец, а вот представляться не спешил.

Опомнился царевич, голос советника возник в голове о проявлении ксении

Конец ознакомительного фрагмента.