Операция «Дуб». Звездный час Отто Скорцени

Грег Аннусек, 2005

Освобождение Бенито Муссолини из-под ареста немецкими коммандос под командованием гауптштурмфюрера СС Отто Скорцени стало классической операцией специальных частей в годы Второй мировой войны. Дерзкому налету на Гран-Сассо немцы присвоили кодовое наименование «Дуб». Освободив 12 сентября 1943 г. Муссолини, Скорцени вмиг стал диверсантом № 1 в Европе. Книга американского историка Грега Аннусека расскажет читателю о всех деталях этой громкой операции.

Глава 3. Давнишние друзья

Этот человек — невротик. Когда он сказал мне, что никто не прошел через то, через что прошел он, в его глазах стояли слезы. Все это одно сплошное преувеличение.

Муссолини о поведении Гитлера на конференции глав государств «оси» в 1941 году

Решимость Гитлера спасти Муссолини и вырвать из рук его соотечественников явилась драматическим напоминанием того, насколько изменилась ситуация с начала 1920-х годов, когда произошла их первая встреча. В то время Гитлер был мало кому известным агитатором крайне правого толка, Муссолини же возглавлял фашистскую партию и был довольно заметной фигурой даже на мировой арене. (Нередко забывают о том, что прежде чем склониться к политическому альянсу с Гитлером, Муссолини был дружен со многими консервативными политиками других стран. В числе его поклонников в свое время был и Черчилль.)

В те дни молодой и амбициозный Гитлер смотрел на Муссолини как на предмет для подражания, и вполне понятно, почему. Фашистская революция в Италии явилась для будущего фюрера источником вдохновения и потенциальной моделью системы, которую он мечтал воплотить в жизнь в Германии.

«Я готов честно признать, что в тот период я был исполнен искреннего восхищения перед великим человеком по ту сторону Альп, — писал Гитлер на страницах книги «Майн Кампф» в 1923 году, — ибо человек этот был полон горячей любви к своему народу, не заключал сделок с врагами Италии, но всеми способами стремился их уничтожить. Муссолини по праву может быть назван в числе великих мира сего благодаря своей решимости не делить Италию с марксистами, но разрушить интернационализм и спасти от него родное отечество». (То, что при дуче поезда ходили точно по расписанию, было лишь глазурью за торте более весомых побед.)

Тем не менее эта симпатия отнюдь не была взаимной. Безусловно, Муссолини нередко (и стараясь этого не афишировать) снабжал деньгами юное детище Гитлера, нацистскую партию, когда та рвалась к власти, и оказывал другие формы поддержки. Однако осторожный итальянский диктатор, хотя и утверждал, что восхищение Гитлера ему льстит, старался не вступать в слишком тесные отношения с бесноватым австрийцем.

В 1926 году, когда Гитлер обратился к итальянскому послу в Берлине с просьбой подарить ему фото с автографом его кумира Муссолини, эту просьбу решительно отвергли. «Поблагодарите вышеуказанного господина за его чувства, — говорилось в полученном из Рима сообщении в адрес итальянских дипломатов в германской столице, — однако передайте ему в той форме, какую сочтете приемлемой, что дуче не считает нужным выполнять такую просьбу». В результате Гитлер был вынужден довольствоваться бронзовым бюстом Муссолини, который стоял на видном месте в так называемом Коричневом доме, мюнхенской штаб-квартире нацисткой партии.

Отношения между Муссолини и Гитлером резко изменились, когда тот в начале тридцатых годов пришел к власти. В то время Германия была обезоружена и находилась в политической изоляции. Гитлер же, заняв в начале 1933 года кресло рейхсканцлера, поставил своей целью возродить военную мощь Германии и разделить на два лагеря, а следовательно, ослабить ведущие европейские державы. И хотя дуче испытывал к новоявленному фюреру смешанные чувства — реанимированная Германия вполне могла представлять угрозу для Италии, — он также полагал, что сможет использовать Гитлера в собственных целях, а именно — с выгодой для себя эксплуатировать страх Запада перед нарождающимся нацизмом: например, потребовать для Италии территориальных уступок на Балканах, в Средиземноморье или в Северной Африке.

Естественно, Муссолини опасался, что Гитлер попробует присоединить к Германии Австрию и тем самым ликвидировать своеобразный буфер между Италией и Третьим рейхом. Вместе с тем он полагал, что сможет держать в узде своего страстного поклонника и сумеет воспрепятствовать осуществлению аншлюса Австрии, который бы нарушил положения Версальского договора. Тогда, в 1933 году, Муссолини как-то раз сказал следующее: «Гитлер не слишком блещет умом. Его голова напичкана философскими и политическими ярлыками, причем совершенно бессмысленными».

Муссолини, который течение почти десятилетия всячески избегал Гитлера, в конечном итоге был вынужден встретиться с немецким диктатором. Встреча состоялась в Венеции в июле 1934 года. На ней говорил, в основном, Гитлер, который распространялся на две свои любимые темы: захватническая война и чистота расы. При этом он договорился до того, что начал предлагать свои идеи по этнической чистке итальянцев, которым, по его убеждению, не хватало расовой чистоты!

«Я опасался, что у меня возникнут трудности с немецким языком, — признался дуче, владевший несколькими иностранными языками, в том числе и немецким. — Но их не возникло. Он лишил меня любой возможности вставить хотя бы слово».

Самонадеянный нацистский лидер не произвел на дуче особого впечатления — Муссолини тогда сравнил его с заезженной пластинкой.

«Он (Гитлер) агрессивная личность, у которой полностью отсутствует самоконтроль, — сделал вывод Муссолини, — от наших с ним разговоров не было ничего хорошего».

Это было весьма дальновидное замечание. Хотя и сам дуче не был чужд насилию, то, что произошло буквально через несколько дней после их встречи, потрясло его до глубины души. Тогда Гитлер убил несколько сот как своих откровенных врагов, так и верных товарищей по партии. Эта кровавая чистка позднее вошла в истории как «Ночь длинных ножей».

«Ты только взгляни, — не скрывая своего омерзения, сказал Муссолини жене, протягивая ей газету с заметкой, в которой рассказывалось об этом жутком событии. — Этот человек напоминает мне гунна Аттилу. Он убил своих ближайших друзей, тех, кто привел его к власти».

Муссолини пришел еще в больший ужас, когда в июле нацисты попытались прийти к власти в Вене. (Как мы видим, Гитлер не терял времени даром!) Впрочем, фюрер быстро пошел на попятную, как только Муссолини сделал несколько угрожающих жестов, например, разместил на пограничном перевале Бреннер четыре итальянские дивизии. Тогда отношения между обоими диктаторами достигли своей самой низкой точки. Вскоре после австрийского фиаско Муссолини назвал Гитлера «мерзким сексуальным дегенератом» и «опасным дураком». Нацизм же в его глазах был не чем иным, как «диким варварством». «Убийства, грабежи, шантаж — вот и все, что способна породить эта идеология».

* * *

На протяжении последующих нескольких лет Англия и Франция всячески поощряли враждебное отношение дуче к Германии и даже стремились укрепить свои отношения с ним в качестве противовеса исходящей от нацистской Германии угрозе. Впрочем, Гитлер тоже не терял понапрасну времени и всячески обихаживал итальянского диктатора, мечтавшего возродить на Апеннинах мощь и славу Древнего Рима. Фюрер постепенно затягивал Муссолини в орбиту своей политики, тонко играя на его тщеславии и жадности. Будучи по природе оппортунистом, дуче старался не портить отношений ни с кем и даже не был чужд тому, чтобы натравливать противников друг на друга, с тем чтобы заручиться для себя и своей страны максимальными преимуществами.

Агрессивные заявления Гитлера не могли не вселять в него обеспокоенность. В марте 1935 года Гитлер посмеялся над Версальским договором, открыто заявив, что намерен поставить под ружье полмиллиона солдат. Через месяц Италия вместе с Англией и Францией осудила действия фюрера, а также безоговорочно поддержала независимость Австрии. Этот недолговечный союз получил название «Фронт Стреза» и был направлен исключительно против Германии. Однако, вступив в союз с демократическими западными странами, дуче тем самым в известной мере подорвал собственную безопасность на северной границе Италии. Для Муссолини же было крайне важно держать Гитлера в узде хотя бы потому, что он сам давно вынашивал планы отхватить себе кусок в Северной Африке.

В октябре 1935 года дуче предпринял жестокую и ничем не спровоцированную агрессию в Эфиопии, известную тогда под названием «Абиссиния». «Я должен был провести абиссинскую кампанию, — сказал дуче в приватной беседе. — Италии нужны новые колонии, итальянскому народу нужны новые земли. Италия стала для нас чересчур мала». Главный довод дуче был таков: если Англия и Франция уже прибрали к рукам огромные территории по всему миру, то почему Италия не может сделать то же самое? С согласия дуче генерал Пьетро Бадольо, отвечавший за эту операцию, использовал против жителей Эфиопии отравляющие вещества, с тем чтобы ускорить ход военной кампании.

Наглая агрессия Италии в Абиссинии расколола Европу на два лагеря. Гитлер пришел в восторг, а вот западные державы оказались в довольно двусмысленном положении. С одной стороны, они не хотели бы попустительствовать захватническим планам Муссолини в Африке, более того, были склонны его за это наказать, с другой — опасались резко отстраниться от итальянского диктатора, в котором вполне обоснованно видели своеобразный противовес Гитлеру. В конце концов Англия и Франция решили предпринять против Италии санкции (через Лигу Наций), однако санкции далеко не самые жесткие. Увы, это компромиссное решение не только не спасло Эфиопии, но и подтолкнуло дуче к сближению с Гитлером.

* * *

Сближение это ускорилось в 1936 году. В начале этого года Гитлер утер западным державам нос тем, что ввел войска в Рейнскую область, которая до этого считалась демилитаризованной зоной. И хотя Англия и Франция наверняка могли бы легко ему воспрепятствовать (что отлично понимал и сам Гитлер), они не стали прибегать к силе.

В мае итальянская армия заняла столицу Эфиопии Аддис-Абебу, завершив таким образом покорение страны. Лига Наций признала поражение Эфиопии и отменила ранее наложенные санкции. Успешное завершение войны против Эфиопии резко прибавило Муссолини популярности среди итальянцев, которым было сказано, что теперь они гордые граждане Итальянской империи. За этой африканской победой к Муссолини пришла и другая, на личном фронте, в лице Клары Петаччи. Кстати, эта вторая победа оказалась куда более долговечной.

Кларе на тот момент было двадцать четыре года, иными словами, она была вдвое младше дуче. Их роман начался вскоре после эфиопской войны, хотя они были знакомы вот уже несколько лет. Что касается восхищения Клары перед дуче, то оно началось еще раньше. В детстве Кларетта держала под подушкой его фото. Хотя в эру фашизма у Муссолини не было недостатка в любовницах, отношения с Кларой отличались завидным постоянством. Эта зеленоглазая брюнетка захватила воображение итальянцев. Не удивительно, что про нее ходили самые разные слухи.

Еще одно важное событие состоялось в июне 1936 года, а именно назначение графа Галеаццо Чиано на пост министра иностранных дел. Тридцатитрехлетний Чиано, который до этого несколько лет работал в Министерстве по делам печати, был женат на любимой дочери Муссолини, Эдде. Чиано не был откровенно глуп. По крайней мере в хитрости ему отказать нельзя, просто он был еще молод и полон легкомыслия — типичный любитель красивой жизни. Он в буквальном смысле боготворил дуче и разделял его мечты о великой Италии.

«По натуре это был бонвиван — ветреный, капризный, наделенный богатым воображением, ироничный и вместе с тем не лишенный сентиментальности, — вспоминал Дино Альфиери, дипломат фашистской Италии. — У него на все имелся готовый ответ, ему было не занимать остроумия. В Чиано были смешаны и частенько сталкивались между собой самые противоречивые качества». Как и Муссолини, Чиано был убежден, что западные державы слабы и находится в стадии упадка. И хотя он из практических соображений не имел ничего против союза с немцами в отличие от дуче, немцы никогда не имели на него такого гипнотического воздействия, как на самого Муссолини.

В октябре 1936 года Чиано и Гитлер встретились для переговоров. Гитлер не скупился на похвалы в адрес дуче, называя его «ведущим политическим деятелем мира, с которым он сам мог сравнить себя лишь в самой отдаленной степени». Не уставал Гитлер и похваляться теми великими свершениями, которых он наверняка достигнет при условии, что Германия и Италия объединят силы. Фюрер мысленно уже перекраивал карту мира. Итальянскому министру иностранных дел он пояснил, что Германия претендует на Восточную Европу, в то время как дуче может расширить границы своей империи на все Средиземноморье и Северную Африку. Чиано не пришлось убеждать слишком долго. Он вернулся в Италию с мыслями о том, как они на пару с Муссолини без особого труда добьются от фюрера преимуществ для их страны.

Спустя несколько дней, а именно — 1 ноября 1936 года, выступая в Милане на Пьяцца дель Дуомо, дуче упомянул сближение Италии и Германии, употребив при этом метафору «ось». «Вертикальная линия между Германией и Италией — это не граница, а, скорее, ось, вокруг которой могут сплотиться для сотрудничества европейские страны, воодушевленные стремлением к миру и такому сотрудничеству».

В 1936 году Муссолини также начал довольно безответственно похваляться «восемью миллионами штыков», которыми якобы располагала Италия, — фраза, которую он впоследствии повторял не раз. Это заявление вводило в заблуждение относительно реальной численности итальянской армии, которую страна могла поставить под ружье в случае войны. На самом деле дуче в лучшем случае мог собрать полтора миллиона солдат, да и в целом Италия была не готова к крупному международному военному конфликту. Итальянские танки по всем стандартам были чересчур легки, авиация и артиллерия безнадежно устарели, а значительная часть солдат была вооружена допотопными винтовками образца девяностых годов предыдущего века, которые годились разве что для ковбоев с американского Дикого Запада, а не для современных сражений.

* * *

В сентябре 1937 года Муссолини посетил Гитлера по личному приглашению последнего. Дуче даже облачился в новую серо-голубую форму, сшитую специально по этому случаю. Нацисты не пожалели денег, дабы произвести впечатление на итальянского диктатора, причем главный упор делался на демонстрацию военной мощи Германии.

На Майском Поле (Майфельде) в Берлине рядом с олимпийским стадионом оба правителя произнесли речи, послушать которые собрались около миллиона человек (причем значительная часть присутствующих прошли инструктаж по поводу того, как следует выражать свое воодушевление). В своей речи Гитлер превознес Муссолини как «одного из великих одиночек в истории, к которым не применим исторический суд, потому что они сами творят историю своих стран». В ответ Муссолини дал судьбоносное обещание: «Когда вы находите себе друга, то вы должны прошагать с ним до самого конца».

Хотя в последующие годы Муссолини и продолжал заигрывать с Англией и Францией, визит в Германию произвел на него неизгладимое впечатление. Психологически он уже выбрал, чью сторону займет. «С этого момента Муссолини цеплялся за миф о непобедимости Германии, — пишет историк Денис Марк Смит, — и визит 1937 года определил всю его дальнейшую судьбу». Или, как выразился Ойген Долльман, «мания величия заразительна».

В марте 1938 года Германия аннексировала Австрию, и хотя Муссолини не раз клятвенно обещал, что встанет на защиту своего северного соседа от нацистской оккупации, на этот раз он занял сторону агрессора. Гитлер не скрывал своего ликования по поводу того, что аншлюс не вызвал у Муссолини никаких возражений.

«В таком случае передайте Муссолини, — сказал Гитлер своего эмиссару в Риме, — что я всегда буду об этом помнить! Я никогда этого не забуду, никогда, что бы ни случилось!.. А как только австрийский вопрос будет решен, я буду готов пройти вместе с ним через самые тяжкие испытания, через что угодно! Передайте ему, что я от всего сердца благодарен ему. Никогда, повторяю, никогда я этого не забуду, что бы ни случилось. Если ему вдруг понадобится моя помощь, если ему будет грозить опасность, он может не сомневаться, что я в любой ситуации приду ему на помощь, даже в том случае, если против него объединится весь мир!»

Дуче благосклонно принял слова благодарности фюрера. А вот мнение итальянского народа, хотя и выраженное скорее шепотом, нежели во весь голос, вселяло гораздо меньший оптимизм. «Впервые после убийства Маттеотти, — писал биограф Муссолини Кристофер Гибберт, имея в виду скандал, который произошел в самом начале правления дуче, — итальянцами овладело разочарование. И хотя “ось” пережила аншлюс, этого нельзя сказать о популярности самого дуче. Помимо резкой смены политического курса, призванного ублажить малоприятного северного союзника, любой мало-мальски мыслящий наблюдатель мог понять, какую опасность таит для Италии появление у ее северных границ сильной и воинственно настроенной Германии, расширившей свою жизненное пространство до Альп». (Эти опасности со всей очевидностью напомнили о себе летом 1943 года, когда Гитлер начал посылать в Италию свои войска через Австрию и перевал Бреннер.)

Гитлеру не терпелось заключить с Италией официальный союз, прежде чем предпринять свой следующий возмутительный и незаконный шаг — вторжение в Чехословакию. Однако Муссолини еще не был готов к подписанию официального соглашения. Однако в 1938 году он предпринял ряд шагов, направленных на укрепление связей между Италией и Германией. Так, он вынудил итальянцев принять нацистский шаг, который он сам называл passo Romano, то есть римским, и который продемонстрировал на публике. (В годы своей политической карьеры Муссолини всячески подчеркивал свою физическую силу, что можно видеть на его многочисленных официальных фотографиях. В отличие от него Гитлер всячески избегал любых физических упражнений, за исключением долгих пеших прогулок, и по этой причине возникло ошибочное представление о том, что в 1938 году у него случился инфаркт.) (Впрочем, заимствования порой шли в обоих направлениях. Так, например, нацистский салют — выброшенная вперед рука — был скопирован с римского, который был в ходу у итальянских фашистов.)

Что также немаловажно, летом и осенью 1938 года Муссолини принял ряд антисемитских законов, которые затрагивали от 40 до 70 тысяч итальянских евреев. Муссолини уже успел подготовить почву для этого закона, когда дал указание прессе показывать евреев в нелицеприятном свете. Согласно новым ограничениям, евреев, будь то учителя или ученики, предполагалось изгнать из школ, очистить от них армию, запретить смешанные браки, а также наложить запрет на владение землей и ведение некоторых видов предпринимательской деятельности.

Нельзя сказать, что принятый дуче закон о расовой чистоте строго соблюдался повсеместно, однако он не мог не вызвать осуждения у итальянцев. Собственные воззрения Муссолини о расе весьма противоречивы и неоднозначны. Например, на протяжении многих лет диктатор сотрудничал с итальянскими евреями, многие из которых были фашистами и от всей души симпатизировали дуче. Известно и то, что сам он охотно заводил романы с еврейскими женщинами.

Более того, в начале тридцатых годов он презрительно отзывался о расовых теориях Гитлера, называя их бредом сумасшедшего. «У нас в Италии еврейский вопрос не стоит, — заметил он как-то раз. — Да, у нас есть евреи. Их немало состоит в фашистской партии, и они хорошие фашисты и хорошие итальянцы». Взгляды Гитлера по поводу расовой чистоты Муссолини тогда назвал «полной чушью», а само понятие антисемитизма казалось ему «глупым и варварским».

«Тридцать веков истории, — заявил дуче в своей публичной речи в сентябре 1934 года, — позволяют нам с сожалением смотреть на некоторые доктрины, которые проповедуются по ту сторону Альп потомками народа, которые сами были неграмотны в ту эпоху, когда у Рима были Цезарь, Вергилий и Август».

Независимо от того, каковы были взгляды самого дуче, он подошел к так называемому еврейскому вопросу с присущим ему оппортунизмом, который отличал все аспекты его политической деятельности. Иными словами, он старался лишний раз не затрагивать эту тему, а если делал это, то лишь тогда, когда это помогало нажить политический капитал. Например, к расовой риторике дуче прибегал для того, чтобы обелить себя в глазах мировой общественности и найти оправдание завоеванию африканских народов, например, эфиопов, либо в целях укрепления связей между Италией и ее новым союзником, Германией.

Однако к концу 1930-х годов Гитлер стал решающим фактором на международной арене. Более того, немецкий диктатор все чаще относился к дуче как к младшему партнеру. Уже тогда Муссолини начала понемногу коробить роль второй скрипки «оси». Он с горечью жаловался на то, что Гитлер не спрашивает его мнения и сообщает ему о планах Германии лишь в самый последний момент.

Лишь однажды за всю историю существования «оси», а именно — в сентябре 1938 года дуче было позволено нечто большее, нежели отведенная ему роль второй скрипки. Этим событием явилась печально знаменитая мюнхенская конференция с ее линией на «умиротворение агрессора», жертвой которой стала Чехословакия. Тогда западные державы и Муссолини отвели этой стране роль кости, которую они кинули Гитлеру в надежде на то, что этим удастся предотвратить более крупный вооруженный конфликт. Хотя дуче на первый взгляд и занимал центральное место в этом четырехстороннем саммите, во время которого он свободно общался с участниками на их родных языках, однако реальным дирижером квартета был, несомненно, Гитлер, ему же достались и самые главные плоды заключительного соглашения.

И все-таки для Муссолини это был момент торжества. В Италию он вернулся триумфатором, а по возращении заявил, что его стараниями Европу удалось спасти от катастрофы. И, что самое главное, большая часть Европы с ним согласилась.

Убаюкав мир речами о близком мире и согласии, Гитлер, однако, вновь вернулся к своим планам будущей войны. Вскоре после мюнхенской конференции в Рим нагрянул военный министр рейха Риббентроп, который сообщил дуче и его зятю Галеаццо Чиано, что независимо от того, какие решения были приняты в Мюнхене, в ближайшие три-четыре года война неизбежна. Риббентроп хотел заполучить подпись Муссолини на трехстороннем соглашении — Германии, Италии и Японии — о военном сотрудничестве. На этот раз дуче не торопился ставить свою подпись. Примерив во время мюнхенской конференции на себя роль великой державы, Муссолини рассчитывал, разыгрывая мирную карту, добиться у Запада ряд дополнительных уступок. За несколько дней до прибытия в Рим Риббентропа Муссолини и Чиано позволили себе посмеяться над ним за его спиной.

«Он тщеславен, заносчив и большой любитель поговорить, — писал Чиано в своем дневнике. — Дуче говорит, что достаточно взглянуть на его голову, чтобы понять, какие крошечные у него мозги».

К 1939 году над Европой уже собирались зловещие грозовые тучи. В марте этого года Гитлер удивил Муссолини (да и весь мир) тем, что оккупировал то, что оставалось от Чехословакии, тем самым нарушив все положения мюнхенского договора. А ведь именно благодаря этому соглашению Муссолини смог примерить на себя тогу миротворца. Не удивительно, что вероломство Гитлера повергло его в шок, и он даже начал подумывать о том, а не занять ли ему сторону западных держав против Германии.

Испытывая зависть по поводу головокружительных успехов фюрера, Муссолини устроил себе собственную победу, напав в апреле 1939 года на крошечную Албанию. Собственно говоря, та уже и раньше была под итальянской пятой, что, по большому счету, лишало военное вторжение всякого смысла. Впрочем, Муссолини оно нужно было в первую очередь для того, чтобы потешить собственное «эго».

Весной 1939 года дуче не строил иллюзий относительно намерений Гитлера. Следующим шагом фюрера должно было стать вторжение в Польшу. Понимал он и то, что этот шаг наверняка станет поводом к мировой войне, к которой Италия, по большому счету, была не готова. Муссолини не раз говорил немцам, что Италии не хватит военной мощи, чтобы противостоять в вооруженном конфликте Англии и Франции, особенно если этот конфликт затянется на несколько лет. Но Гитлер уже вовсю диктовал Муссолини свои условия, даже если сам не желал в том признаться. И дуче — вместо того чтобы дистанцироваться от Гитлера — поверил пустым заверениям Риббентропа, который в мае заверил итальянцев, что в ближайшие четыре-пять лет решающая битва между странами «оси» и Западом не произойдет.

Успокоенный подобным заверением, Муссолини согласился подписать официальное соглашение о военном союзе с Германией. (Король выразил свое неодобрение, однако дуче отмел все его опасения.) Этот договор, названный им Стальным Пактом, Чиано подписал 22 мая в Берлине. (Первоначально Муссолини хотел назвать этот документ «Пактом Крови», но затем передумал.) В преамбуле к договору, в частности, говорилось: «Народы Германии и Италии настроены в будущем действовать бок о бок и совместными усилиями обеспечивать жизненное пространство и поддерживать мир». Выражение «жизненное пространство» было не чем иным, как эвфемизмом, означавшим захват чужих территорий.

Однако куда важнее было то, что, согласно этому документу, Италии надлежало в случае войны оказывать Германии помощь. (В случае войны пункт номер пять запрещал любой из сторон заключать перемирие без согласия второй стороны. Этот пункт стал крайне важен летом 1943 года.) Чтобы избежать двусмысленного толкования этого пункта, 30 мая дуче отправил Гитлеру секретный меморандум, в котором в очередной раз подчеркнул, что Италия может быть готова к войне не ранее 1943 года. «Италии требуется время на подготовку» — писал Муссолини, добавляя, что его страна «не хотела бы ускорить европейскую войну, хотя и убеждена, что такая война неизбежна».

Однако Гитлер спешил. Спустя всего три месяца он втянет Европу во Вторую мировую войну.

Стальной Пакт скрепил официальной печатью «ось» Рим — Берлин. И хотя это соглашение затрагивало судьбы миллионов итальянцев и немцев, сам этот союз базировался главным образом на личных отношениях между дуче и фюрером. Следует отметить и тот факт, что многие советники обоих диктаторов встретили это новое партнерство если не с откровенной враждебностью, то с полным равнодушием.

Впрочем, Гитлера с Муссолини их мнение не интересовало. Более того, оба диктатора нашли немало точек соприкосновения. Начать с того, что оба были самоучками, выходцами из социальных низов (отец Гитлера был мелким чиновником, отец Муссолини — кузнецом), которые собственными усилиями достигли вершин власти. Обоих в свое время недооценила оппозиция, оба искусно эксплуатировали накал политических страстей по окончании Первой мировой войны (во время которой оба служили в чине капрала), оба ловко играли на страхе своих сограждан перед коммунизмом, вступали в сделки с большим бизнесом, оба проповедовали национализм, в который сами искренне верили. Несмотря на публичные заявления о стремлении к миру, оба вынашивали планы агрессивной войны, стремились к росту своего могущества и престижа за счет покорения других наций. Кроме того, ни тот, ни другой ничего не смыслили в такой важной для любой страны вещи, как экономика.

Хотя и в различной степени, оба прибегали к насилию, если требовалось заткнуть рты потенциальным врагам или для достижения собственных политических целей. Нет, конечно, Муссолини никогда не совершал тех подлостей, какие позволяли себе Гитлер и Сталин, и редко доводил до конца свои угрозы, что было хорошо известно его недругам. «Лишь крайне редко, после 1943 года, — пишет Паоло Монелли, итальянский историк, работавший в эпоху фашизма журналистом, — Муссолини позволял себе замашки тирана. Он был, скорее, бесчувственным, нежели откровенно жестоким; интриганом, нежели мерзавцем; циником нежели злодеем, и то лишь по отношению к тем, кого он записал в свои враги».

С другой стороны, хотя дуче и пытался дистанцироваться от преступных действий, совершавшихся от его имени, он отнюдь не был тем благодушным упрямцем, каким рисуют его защитники. Несогласных с фашистским режимом избивали дубинками, заставляли пить касторовое масло либо отправляли в изгнание. Дуче открыто высказывался, что хотел бы видеть кое-кого из своих врагов мертвыми. И если его преступления меркнут на фоне тех зверств, какие творил его северный союзник, то это слабое утешение для тысяч итальянцев, евреев, эфиопов, греков, которые стали жертвами внутренней политики дуче либо развязанных им войн.

Оба диктатора отлично понимали ценность пропаганды. Оба внимательно прочли и высоко оценили книгу Гюстава Лебона «Психология народов и масс», в которой ее автор рассуждает о психологии толпы. И Муссолини, и Гитлер в своем стремлении к власти делали упор на ораторском искусстве. Оба были убеждены, что важным фактором успеха того или иного политического движения является харизматичность его лидера. Этот пункт подтвердил свою значимость летом 1943 года, когда в отсутствие дуче фашистская партия рухнула в одночасье. Можно даже поспорить с тем, что попытка Гитлера спасти своего низвергнутого союзника была частично продиктована его стремлением реанимировать то, что они оба считали воплощением абсолютной власти.

Совпадали даже некоторые эпизоды их жизней. Оба были почти одинакового роста — примерно метр шестьдесят Муссолини, Гитлер — на несколько сантиметров выше. Оба в последние годы жизни имели загадочные, возможно, вызванные сильным стрессом проблемы со здоровьем. Муссолини большую часть своей взрослой жизни страдал от язвы двенадцатиперстной кишки, которая впервые дала о себе знать в 1925 году, однако резко его здоровье пошатнулось в 1942–1943 годах. Это резкое ухудшение здоровья не имело видимых причин и, скорее всего, объясняется крайним нервным напряжением.

Гитлер, который большую часть жизни отличался крепким здоровьем, начал сдавать в 1943 году, то есть тогда, когда война повернула вспять. Причиной дрожи в конечностях и легкой хромоты вполне мог быть все тот же стресс. Кстати, именно к этому объяснению склонялись большинство врачей. Не исключено также, что это были ранние симптомы болезни Паркинсона, которую медики тогда не смогли распознать.

У обоих диктаторов были длительные романы с женщинами намного младше их. Верной подругой Гитлера была Ева Браун, хотя их отношения оставались секретом для публики до самой смерти фюрера. Муссолини, который был женат и имел нескольких детей, имел бурный роман со взбалмошной Кларой Петаччи. Оба ушли из жизни вместе со своими подругами, причем и та, и другая приняли сознательное решение разделить судьбу своего любовника.

И Гитлер, и Муссолини были одиночками, чья жизнь заключалась в стремлении к личной власти и национальному величию — так, как они его понимали. За время пребывания у власти личности обоих диктатов были в некотором роде утрачены, затемнены наглой пропагандой, которой они не гнушались в своем стремлении повелевать людьми.

Со временем Гитлер убедил себя, что он является воплощением немецкого государства, непогрешимым мессией, без которого Германии не достичь истинного величия. «Поддержанный талантливой и умелой пропагандой, — писал летом 1943 года Альберт Кессельринг, главнокомандующий немецкими войсками в Италии, — он действительно превратился в идола в глазах народных масс. Не удивительно, что постепенно он сам уверовал в свою уникальность и незаменимость; в то, что его судьба заключается в том, чтобы посвятить всего себя служению великой Германии и ее безопасности на все времена».

Примерно таким же образом Муссолини превозносили как современное воплощение римских цезарей. В глазах многих итальянцев он был всезнающим ученым-воином, который неустанно трудился на благо Италии, жертвуя ради столь высоких целей личным спокойствием и комфортом. (Известно, что Муссолини любил зажигать в кабинете свет, даже когда его самого там не было, чтобы создать впечатление непрестанной деятельности.)

Дуче любил подчеркнуть свою начитанность и образованность, значительно при этом их преувеличивая. Когда в 1925 году Римский университет присудил ему почетную степень в области права, он настоял на том, что напишет диссертацию, озаглавленную «Введение в Макиавелли». Как и в случае с Гитлером, краеугольным камнем культа личности Муссолини была его личная непогрешимость.

Но даже когда с их личностей были сняты наслоения мифа — пусть даже и не до конца, — все равно оказалось на удивление трудно обнаружить под искусно созданной маской полубога истинную человеческую суть. Оба любили произносить пространные речи о благе «народных масс», судьбами которых они единолично распоряжались, однако ни тот, ни другой не имели близких друзей, равно как и не демонстрировали желания таковых иметь. И тот, и другой, по сути дела, оставались для окружающих загадкой.

Даже такая, казалось бы, примитивная личность, как Гитлер, оставалась загадкой для тех, кто работал с ним. Генерал Альфред Йодль, один из ключевых советников Гитлера, выразил мнение многих из окружения Гитлера, когда высказался на эту тему уже после войны. «До сегодняшнего дня, — писал Йодль в марте 1946 года, за семь месяцев до своей казни в Нюрнберге, — мне неизвестно, что он думал, или знал, или чего хотел». Примерно ту же мысль мы находим у Риббентропа: «Это была на редкость замкнутая личность. Хотя миллионы людей обожали Адольфа Гитлера, это был очень одинокий человек. Мне ни разу не удалось вызвать его на откровенность, как, впрочем, и другим. Я не знаю никого, кто был бы с ним близок — за исключением разве что Геринга».

«Обладая знанием безумца о том, как возбудить толпу, — писала Элизабет Вискерманн, автор пространного труда, в котором сравниваются оба диктатора, — Гитлер сочетал в себе присущее безумцу — либо сверхчеловеку — неумение нормально общаться с другими людьми. Он либо гипнотизировал их, либо пугал, либо то и другое одновременно».

* * *

Замкнутость Муссолини тоже не была ни для кого секретом. «Никто его не понимает, — писал фашист Фернандо Меццасома, пытаясь объяснить парадоксальную натуру дуче. — Он поочередно бывает то наивен, то проницателен, то жесток, то кроток, то мстителен, то милосерден, то велик, то мелочен. Это, пожалуй, самый сложный и противоречивый человек из тех, кого мне довелось знать. Объяснить его невозможно».

Как-то раз сам Чиано был вынужден признать: «Даже мне, кто, казалось бы, постоянно находится рядом с ним, подчас бывает трудно и порой невозможно, определить, что он на самом деле думает или чувствует». Итальянский диктатор честно признавался, что у него никогда не было близких друзей (причем в его глазах это было неоспоримой добродетелью). Возможно, он нарочно старался производить впечатление человека недоступного, замкнутого, будучи убежден в том, что великие люди не могут быть до конца поняты теми, кто интеллектуально ниже их.

Однако в отличие от закосневшего в своих убеждениях Гитлера, который на протяжении двух десятков лет с завидным постоянством воплощал в жизнь свои, пусть даже отталкивающие идеи, Муссолини был скорее подобен хамелеону и в зависимости от обстоятельств довольно легко менял мнение и союзников. Настоящий Муссолини, как полагает историк Денис Марк Смит, скрывался за чередой поз, ужимок и масок, многие из которых, однако, отражают реальные черты его личности. Эта частая смена точек зрения не обязательно означает некую интеллектуальную ущербность, а скорее, то, что идеи имели для него второстепенную значимость. Похоже, он тогда менял мнение, если оно соответствовало какой-то новой ситуации или помогало ему делать политическую карьеру.

Связь между Гитлером и Муссолини, которую оба называли не иначе как «дружба», это еще одна загадка, которую не могли разгадать даже те, что близко их знал. И хотя эти отношения с трудом поддаются объяснению, никто из тех, кто был близок к обоим диктаторам, не смог бы отрицать наличия между ними некоего взаимного притяжения, хотя порой и довольно противоречивого. Верно, Гитлер позволял себе колкости в адрес Муссолини за его спиной, когда в компании своих прихлебателей пародировал жесты дуче. Тот, в свою очередь, утверждал, что Гитлер пользовался румянами — с тем чтобы его щеки производили впечатление щек живого человека.

И хотя Гитлер в целом был невысокого мнения об итальянцах, считая их ленивыми и недалекими людьми, его ближайшее окружение не раз становилось свидетелем проявлений его теплого отношения к Муссолини. Эта не поддающаяся объяснению преданность, которая, казалось, лишь возросла, когда в июле 1943 года дуче был низложен, оказалась тем более удивительна, если учесть смешанные чувства Муссолини по отношению к Гитлеру, а также сомнительную ценность Италии в качестве союзника по «оси».

До известной степени связь Гитлера и Муссолини коренилась в некой ностальгии и исторических прецедентах. В период так называемого Kampfzeit (времени борьбы) фашистская революция дуче произвела сильное впечатление на Гитлера. То были ранние годы его собственной борьбы за власть, когда перспективы политического успеха еще были весьма слабыми. Гитлер считал Муссолини политическим первопроходцем и в течение его восхождения к вершинам власти делал частые комментарии по поводу важности возглавляемого дуче движения. В некотором смысле Гитлер считал себя обязанным Муссолини.

«Было бы неразумно утверждать, будто события в Италии не оказали на нас влияния, — заметил он в одном из разговоров со своим ближайшим окружением в июле 1941 года. — Наверно, коричневая рубашка никогда бы не появилась, не будь до нее рубашки черной. Марш на Рим в 1922 году — одно из ключевых событий истории. Тот факт, что он имел место, более того, что он имел успех, подтолкнул к действиям и нас». По словам фюрера, восхождение Муссолини к вершинам власти было сродни «героическому эпосу». В другой раз Гитлер произнес следующее: «Всякий раз, когда я думаю об этом, у меня становится тепло на сердце».

То, что Муссолини одержал в Италии победу над коммунистами, также согревало Гитлеру душу. «Мы должны быть благодарны дуче за то, что он очистил Европу от этой заразы, — заявил Гитлер в 1941 году, вскоре после начала операции «Барбаросса», когда военная мощь Германии была брошена против Советской России. — Мы не имеем права забывать о той услуге, которую он оказал нам. Муссолини — крупномасштабная фигура. Место в истории ему уже уготовано». Дуче начинал свою политическую карьеру как социалист, хотя затем под давлением обстоятельств и отошел от социализма. Впрочем, Гитлер был готов простить ему это прегрешение.

В глазах фюрера Муссолини был своего рода экзотической птицей — мировым лидером его собственного уровня. Для Гитлера дуче был «тем единственным, с кем он мог говорить, как с равным, — пишет историк Денис Марк Смит, — и, возможно, по этой причине, тем едва ли не единственным человеком, к кому он питал симпатию». Иными словами, Гитлер воспринимал дуче как еще одного ницшеанского Сверхчеловека. «Довольно любопытно: Муссолини, обладавший гораздо более скромными ресурсами, был единственным, кого Гитлер считал равным себе, — пишет историк А.Дж. Тейлор, — и тем единственным, кого Гитлер воспринимал серьезно».

Гитлер с его тенденцией романтизировать классический мир полагал, что личность дуче — это своеобразный мост между посредственной современной Италией и былой славой Великого Рима. «Когда мы гуляли вместе с ним по садам виллы Боргезе, — признался как-то раз Гитлер кому-то из своего близкого окружения, — я сравнил его профиль с профилем римского бюста, и мне стало ясно, что передо мной один из цезарей. Нет никакого сомнения в том, что Муссолини — наследник великих мужей древности». Что касается итальянского фашизма, то в глазах фюрера это было «спонтанное возвращение к традициям Древнего Рима».

Тем не менее в чувствах, которые фюрер питал по отношению к дуче, всегда присутствовал некий элемент воображения, который затмевал собой политический расчет и повергал окружающих в недоумение. «Фюрер просто обожает моего мужа, — заметила однажды Ракель Муссолини и была недалека от истины. — Когда он разговаривал о Бенито, будь то со своими сторонниками или сторонниками дуче, в его глаза блестели слезы. Чиано заметил это во время разговора. Мой муж это тоже заметил. По его словам, фюрер был готов расплакаться, когда покидал Италию после своего визита в мае 1938 года». Порой эта странная слезливость Гитлера ставила в неловкое положение даже самого Муссолини. «Этот человек — невротик, — пожаловался дуче одному из своих министров во время встречи глав «оси» в 1941 году после очередной неудачной военной авантюры Италии. — Когда он сказал мне, что никто не разделяет моих страданий столь же глубоко, как и он, в его глазах блеснули слезы. По-моему, это явное преувеличение».

Тем не менее симпатии к Муссолини не мешали Гитлеру отдавать себе отчет в том, что для Германии союз с Италией скорее бремя, нежели выгода. «Государства “оси” должны понять очевидный факт, что они вынуждены тащить на себе Италию», — заявил Гитлер в мае 1943 года, за несколько месяцев до низложения дуче. В последние месяцы жизни Гитлер даже проникся убеждением, что союз с Италией ускорил крушение Третьего рейха.

«Если оставить в стороне всякую сентиментальность и взглянуть на события трезво, — заметил он как-то раз в начале 1945 года, — то я должен признать, что мою непоколебимую дружбу с Италией и самим дуче следует отнести к моим ошибкам. Вполне очевидно, что союз с этой страной скорее сыграл на руку нашим врагам, а не нам. И он внесет свой вклад, если мы все-таки проиграем войну, в наше поражение. Моя привязанность к личности дуче не изменилась, но я жалею, что не прислушивался к разуму, когда сковал себя этой дорогой мне, но так много стоившей дружбой с Италией».

И тем не менее, несмотря ни на что, Гитлер отзывался о Муссолини с восхищением и теплотой, даже когда кинокамеры, снимавшие новости, и микрофоны были отключены. «Дуче — равен мне, — сказал Гитлер за несколько месяцев до его смерти. — Возможно даже, в чем-то он превосходит меня, особенно в своем стремлении действовать на благо своего народа».

* * *

Отношение Муссолини к Гитлеру было гораздо более сложным. Со временем оно претерпело изменения, отражая политические цели дуче и изменчивую судьбу обоих диктаторов. В начале 1930-х годов Муссолини, например, не скрывал своего презрительного отношения к Гитлеру, считая его политическим выскочкой. Негативно относился он и к безумным расовым теориям фюрера. Вместе с тем дуче полагал, что сумеет использовать немецкого диктатора (равно как и его восхищение собой) в собственных целях, либо играя на страхах Запада перед Германией, либо заключив с Гитлером союз.

Со временем Муссолини проникся едва ли не благоговейным восхищением перед военной мощью Германии, равно как и перед неординарной личностью ее фюрера. Не удивительно, что дуче, который любил говорить, что в Италии слишком много гитаристов, зато слишком мало воинов, инстинктивно потянулся к силе, которая исходила от Гитлера.

«Ничто так не восхищало в Гитлере его итальянского союзника, как наличие у Германии мощной армии, — замечал Ойген Долльман, который как переводчик имел возможность не раз близко наблюдать обоих диктаторов. — Наверно, в этом и лежат фатальные истоки этой странной дружбы, которая базировалась на фрейдистском сочетании любви и ненависти. Все, что имелось у фюрера — самолеты, танки, подводные лодки, бессчетные дивизии, парашютисты, элитные части, — все это хотел бы иметь и дуче, несмотря на ограниченные ресурсы и полное отсутствие интереса и энтузиазма со стороны большей части итальянцев». Когда же разразилась Вторая мировая война, Муссолини не мог не завидовать военным успехам Гитлера — «тем единственным, которые он сам ценил и о которых мечтал», писал Чиано.

По словам супруги дуче, этот любовно-политический роман, который сам он был склонен рассматривать как «брак по расчету», вскоре начал давать свои горькие плоды. Как политическая фигура, Муссолини считал себя выше Гитлера, или, как выразился Чиано, «дьяконом диктаторов». Хотя дуче и был готов признать превосходство Германии в военной области, вместе с тем он полагал, что его опыт политического лидера Италии, равно как и его мнение, является бесценным залогом успеха германо-итальянского союза.

«Те, кто знал их обоих, — пишет Денис Марк Смит, — включая немцев, единодушно заявляют, что, по их мнению, Муссолини как личность был куда более интересен — можно сказать даже, более умен — и, уж точно, менее отталкивающ, нежели Гитлер. Так что его самомнение до известной степени оправдано». (Долльман, например, признает, что находил Муссолини «более эрудированным, более человечным и более обаятельным из них двоих».)

Однако именно Гитлер диктовал политику стран «оси», точно так же как он диктовал протоколы многочисленных встреч между ним и дуче. «К нам никогда не относились, как к партнеру, скорее, как к рабам, — вспоминал Чиано. — Буквально каждый шаг предпринимался без нашего ведома. Даже самые фундаментальные решения доводились до нашего сведения уже после того, как были воплощены в жизнь». Дуче неизменно раздражало то, что Гитлер никогда не спрашивал его мнения по важным вопросам, касающихся стран «оси», более того, уведомлял Муссолини о своих планах лишь тогда, когда тот уже никак не мог на них повлиять.

«Гитлер демонстрировал удивительную верность Муссолини, — писал Алан Булок, специалист по Гитлеру. — Однако никогда не питал к нему доверия». Гитлер постоянно волновался, как бы Муссолини и Чиано, которого фюрер терпеть не мог, не сообщили о его планах врагам, что, впрочем, они иногда делали. В этом отношении Гитлер как-то раз позволил себе редкую шутку: «Любой меморандум, который я отправляю дуче, моментально попадает к англичанам. Поэтому я пишу в них лишь то, что полагается знать англичанам. Это был самый быстрый способ довести что-либо до их сведения». (Гитлер обвинял не лично Муссолини в этих утечках, а, скорее, близкое окружение дуче.)

Но даже когда стало ясно, что Гитлер, по словам того же Чиано, «втягивает нас в авантюру», у Муссолини не нашлось твердости, чтобы не дать себя в нее втянуть. В его симпатиях к Гитлеру было нечто иррациональное, чего никак не мог понять даже его собственный зять. «Дуче очарован Гитлером, — писал Чиано в своем дневнике в 1940 году, — и это восхищение затрагивает то, что является неотъемлемой частью его натуры: действие».

Это странное восхищение — гремучая смесь зависти, уважения и страха — помогает объяснить ту покорность, какую дуче демонстрировал в присутствии фюрера, покорность, которая тем более удивительна в свете того уважения, каким он сам пользовался у итальянцев. Будучи в своей стихии, Муссолини демонстрировал ту же силу, тот же магнетизм, что и Гитлер. Он с легкостью подавлял своих подчиненных. Не было секретом, что министры бегом пробегали расстояние в двадцать метров от дверей его кабинета, Sala del Mapamondo, к его столу.

Согласно Монелли, дуче умел «наводить страх на окружающих, даже на самых смелых и уверенных в себе, причем самым удивительным образом. Люди приходили к нему в надежде поговорить с ним начистоту, в надежде, что он их выслушает, а все кончалось тем, что, столкнувшись с суровым выражением его лица, они могли, заикаясь, пролепетать лишь несколько слов. Обычно дуче принимал посетителей, сидя за письменным столом в своем огромном, полупустом кабинете в Палаццо Венеция. Любое мужество, даже имейся оно у того, кто входил под эти своды, мгновенно испарялось, пока он шел к столу в конце зала, ощущая на себе пристальный взгляд дуче».

Хотя Муссолини частенько расходился в мнениях с Гитлером по важным вопросам и нелицеприятно отзывался о германском диктаторе за его спиной, ему ни разу не хватило мужества отстаивать свою точку зрения во время их личных встреч. Более того, во время них дуче, как правило, бывал удивительно немногословен.

«По мере того как итальянский диктатор все больше и больше нисходил до статуса гитлеровского вассала, — писал Пауль Шмидт, личный переводчик Гитлера, — он делался все более молчаливым. Когда я мысленно оглядываюсь на эту постепенную перемену в его поведении во время их многочисленных личных бесед, я склонен думать, что Муссолини одним из первых понял, куда ведет избранный им путь, и, безусловно, в отличие от Гитлера задолго предвидел ту катастрофу, которая маячила перед ними обоими».