В смертельном бою. Воспоминания командира противотанкового расчета. 1941-1945

Готтлоб Бидерман, 2005

Это книга очевидца и участника кровопролитных боев на Восточном фронте. Командир противотанкового расчета Готтлоб Бидерман участвовал в боях под Киевом, осаде Севастополя, блокаде Ленинграда, отступлении через Латвию и в последнем сражении за Курляндию. Четыре года на передовой и три года в русском плену… На долю этого человека выпала вся тяжесть войны и горечь поражения Германии.

Глава 2

Форсирование Днепра

26 августа мы использовали все имевшееся у нас в распоряжении время для укрепления наших позиций. В пределах чрезмерно растянутого сектора, отведенного нашей дивизии, имелось множество участков, где мог высадиться противник. К счастью, наша тяжелая артиллерия в случае атаки была в состоянии блокировать их и обеспечить нам огневую поддержку.

Ночью 28 августа нас переместили в Кодоров на Днепре, чтобы усилить нами артиллерийскую роту, занимавшую важную высоту на передовой. Эта высота господствовала над высотами на обоих берегах реки. Ее занимали разрозненные, малочисленные подразделения. Деревня была расположена вдоль проселочной дороги, где сходились две балки. Стоящие отдельно друг от друга примитивные жилые дома были разбросаны по всей длине небольшой лощины, тянувшейся до реки. С позиции ПТО обзор реки нам затрудняли деревья, неопрятные заборы, деревенские глинобитные дома с крышами, крытыми соломой, и побеленными стенами. Большое, бросающееся в глаза каменное здание служило главным ориентиром. До нашего неожиданного и непрошеного появления в нем располагалась деревенская школа. Под крутым, высоким берегом, меньше чем за 100 метров от наших позиций, река лениво несла свои воды к неизвестным нам населенным пунктам, а на восточной окраине деревни было поле, засаженное помидорами. С края берега были хорошо видны просторы реки, которая в своем течении огибала небольшую группу островов. Восточный берег реки был густо покрыт обильной порослью деревьев и кустов. Плоский островок прямо напротив нас был покрыт густой растительностью, и это хорошо скрывало все признаки присутствия там русских.

Наша артиллерийская рота поддержки, располагавшаяся на господствующей высоте, окопалась возле колхоза, где выращивались помидоры. Отсюда открывался прекрасный вид на территорию, удерживаемую противником. Места скопления вражеских войск можно было вычислить по струйкам дыма, которые вертикально поднимались там, где жгли многочисленные костры и готовили на них пищу. Продолжала работать наша артиллерия, она непрерывно вела обстрел, пытаясь нарушить линии снабжения противника, которые находились вне поля нашего зрения. В остальном на фронте было спокойно.

Вскоре после прибытия мы сели перед одной из хат, и я достал из внутреннего кармана своего кителя (там она обычно лежала) губную гармонику. Когда я стал наигрывать народные песни, меня быстро окружила пестрая толпа местных жителей, которые возникли перед нами, словно тени, выйдя из соседних домов. Мелодия «Небритый и далеко от дома» оживила публику, они похлопали и спели свою народную песню «Стенька Разин». Женщины и девочки покачивали головами в такт мелодии, а старики и мальчишки притопывали ногами на русской глине под песню, которую играла немецкая губная гармоника.

Через час мы получили приказ командира взвода расстелить солому в строении бывшего склада и расквартироваться там. Огорченные тем, что нас не разместят в домах, стоящих в ряду в отдалении друг от друга, мы нехотя подчинились. Многие из нас чувствовали себя так, словно нас загоняют в ловушку, так как в здании был только один выход и находилось оно в центре деревни. Поэтому оттуда местность не простреливалась ни в одном из направлений. В самом крайнем случае мы предпочли бы расположиться бивуаком на открытой местности, к чему привыкли.

Наше орудие оставалось взятым на передок и прицепленным к тягачу в роще на расстоянии 25—30 метров от нас, а возле единственного выхода помещения был выставлен караульный, которому приказали быть начеку. После безоблачного дня наступила прохладная летняя ночь. Нас, расквартированных в этой импровизированной казарме, было около тридцати человек, и вскоре мы погрузились в глубокий сон.

Перед самым рассветом мы проснулись, напуганные внезапными взрывами ручных гранат возле здания, где мы разместились. По задней деревянной стенке здания склада пробарабанила автоматная очередь, а через дверь в темноту здания юркнул караульный.

— Здесь русские, здесь русские! — закричал он.

Я просунул ноги в сапоги, схватил свое снаряжение и подсумки с патронами и бросился вместе с Гартманом и еще несколькими людьми к единственному выходу. Оставаясь верными дисциплине германского вермахта, в первую очередь мы подумали о том, чтобы добраться до ПТО, и, спотыкаясь в темноте, двинулись к нему. Я мельком увидел сверкающие искры, по дуге летящие на нас со стороны берега ручья, инстинктивно нырнул под тягач, и секундой позже граната взорвалась, не причинив мне вреда.

Несколько человек, сумевших сосредоточиться возле орудия Гартмана в начале внезапной атаки, теперь открыли огонь из винтовок и пулеметов, опустившись на колено за тягачом или лежа ничком на земле. После того как я снял с пояса две гранаты и бросил их поверх тягача по дуге в сторону берега ручья, Гартман метнул в лощину еще одну.

Когда мы подавили вражеский огонь, треск автоматов русских приутих, и со стороны реки в нас не летели больше ручные гранаты. Между тем еще несколько солдат взвода выбежали из здания и попытались добраться до нас. По направлению к деревянному мосту, примерно в 100 метрах, разразилась новая перестрелка.

Внезапно мы увидели командира взвода, который промчался мимо нас с криком «Я ранен!» и быстро исчез в темноте у склада. Воспользовавшись паузой в стрельбе, мы отцепили от тягача ПТО и открыли огонь по густому мелколесью вдоль реки, где все еще виднелись вспышки выстрелов русских. Было хорошо слышно, как пули отскакивают от щита нашего орудия. Несколькими дюжинами осколочных снарядов нам удалось подавить огонь противника, и русские прекратили дальнейшие атаки.

Все произошло меньше чем за десять минут. Мы с Гартманом поспешили в здание склада, где лежал лейтенант со сквозным пулевым ранением бедра. Из раны, которую уже перевязывал санитар, обильно текла кровь, хотя санитар и сказал, что артерия не пострадала и что он не обнаружил повреждения кости. Мы оставили с лейтенантом двоих связных и его водителя, а сами возвратились в свой взвод.

Гартман принял командование взводом и приказал нам с Буркхардтом связаться со штабом роты, находившимся в деревне. Мы осторожно взошли на мост и сразу же заметили безжизненное тело русского, лежавшее в нескольких метрах от нас. Очевидно, противник прекратил атаку и отступил. Через несколько минут мы направлялись в штаб роты, расположенный в здании фермы.

В штабе было полно раненых, которым оказывал помощь фельдфебель медицинской службы. Здесь нам рассказали, что в ходе атаки, целью которой был наш штаб, русские одновременно атаковали еще одно подразделение, размещавшееся на восточной окраине деревни. Мы доложились, и, к нашему облегчению, нам разрешено было вернуться во взвод, в знакомую обстановку.

Вернувшись из штаба, мы перевели ПТО на более выгодную позицию, которая располагалась примерно в пятидесяти метрах от складского помещения. С этой позиции мы могли накрыть огнем территорию от края оврага до моста и были способны в случае очередной атаки обстрелять наступающих прямой наводкой. Мы держали овраг и его склоны слева и справа от нас под пристальным наблюдением, но не заметили дальнейшего передвижения противника, и в нас больше не стреляли. Ходили слухи о том, что нападение русских было отбито и что лейтенант получил «хайматшусс».^[5]

Мы только начали чувствовать себя в безопасности на нашей новой позиции, когда внезапно при свете восходящего солнца я заметил небольшой отряд русских, взбиравшихся по склону по направлению к зданию школы и тащивших за собой станковый пулемет. Мы бросились на свои позиции и незамедлительно открыли по ним огонь бронебойными и фугасными снарядами, так как осколочные снаряды мы уже истратили. Русские бросились в укрытие, оставив на открытом месте несколько убитых и раненых. Мы обстреляли то место, где они оставались в укрытии, а также заброшенную школу, чтобы не дать им установить пулемет. Дав несколько выстрелов, мы увидели, что некоторые из русских быстро отступают в тыл, сопровождаемые частым стуком нашего «МГ-34».

Внезапно прямо перед нами воздух взорвался огнем автоматов и винтовок. С близкого расстояния нас обстреляли просочившиеся сюда русские, и крики иванов были хорошо слышны из оврага, служившего нам укрытием. Через густые кусты, деревья, небольшие поля, где росли подсолнухи, помидоры и бобовые растения, они подбирались к нашим позициям, бросая ручные гранаты, которые рассекали воздух, подкатывались на расстояние нескольких шагов от нашего орудия и взрывались.

Мы лихорадочно стащили с тягача последний ящик 37-миллиметровых снарядов, а заряжающие сгребли в кучу и отшвырнули ногами стреляные гильзы, пытаясь расчистить огневую позицию орудия. У нас оставалось всего лишь 30 бронебойных снарядов, и, когда я загнал последнюю обойму винтовочных патронов в магазин своего карабина, короткий опрос остальных показал, что у них патроны также подошли к концу. У Гартмана оставалось только полмагазина патронов для автомата.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

5

Сленговое выражение немецких солдат, буквально означающее «ранение для отправки на родину», — ранение, недостаточно серьезное для того, чтобы быть навсегда признанным негодным к службе, но достаточно серьезное для того, чтобы потребовать эвакуации с передовой.