Бегство

Горечь, 2020

Он знал, что многие не возвращаются, а если и возвращаются, то редко выживают. Инстинкт самосохранения говорил – беги. Но куда? Его быстро найдут. Он не мог так поступить с больной матерью. За дезертирство наказывали сурово, и не только беглеца. Расстреливали всю семью. Поэтому не бежал никто. И он не мог. От ужаса внутри все сжалось, казалось даже сердце остановилось. Через пару дней он пойдет с солдатами в атаку. Он будет сражаться не только за жизнь раненных, но и за свою.

Глава 10

Вяло потянувшись, Брэзен вошел в кухню. Плюхнувшись на расшатанный деревянный стул, он потер глаза в попытке проснуться. Размеренность утра нарушал свисток, оповещавший о том, что вода уже давно вскипела. Брэзен приподнялся со своего места, когда на его плечо легла теплая рука.

— Не вставай, я сама.

— Да я бы сам…

— Не спорь с матерью. Ты вон и так работаешь, а я целыми днями дома сижу, старая развалина. Дай хоть чаю тебе сделать.

С этими словами невысокая, хрупкая женщина в годах подхватила чайник и стала мастерски разливать кипяток по двум фарфоровым чашкам. Хоть чашки и сделаны из фарфора, но были довольно старыми. Это было видно даже невооруженным взглядом: рисунок давно стерся, и сейчас уже было невозможно понять, что же на них было изображено. От красных астр остались лишь следы красных красок.

То же можно было сказать и обо всей кухне. Все предметы, теснившиеся в ней, были ветхими, но было видно, что о них заботились и то и дело чинили. На столе видны металлические скобы, комод отливал блеском — его не так давно лакировали. И даже на уже желтоватых шторах можно было заметить филигранный шов, сделанный, очевидно, аккуратной женской рукой.

— Тебе нельзя напрягаться, врач же говорил. Тебе лежать нужно, а не по хозяйству хлопотать.

— Я и так днями только и делаю, что лежу.

— Вот и хорошо, здоровье беречь нужно.

С этими словами Брэзен, быстро поцеловав мать в макушку, забрал у нее чашки и поставил на стол.

— Садись, а я еду достану.

Уже спустя пару минут на столе появились масло, хлеб, вареные яйца и немного сыра.

Достав снедь, Брэзен вернулся на место, прильнув к кружке. Горячий чай приятно разлился по ещё скованному ото сна горлу. Взяв небольшой кусок хлеба, он размазал по нему масло и стал медленно его уминать. Время словно застыло, казалось, сонным был даже воздух. В окно проникали тусклые лучи солнца, возвещавшие о раннем утре.

Внезапно это тихое утро пронзил раскатистый кашель. Ода согнулась пополам в попытках унять его.

— Опять кашель. Ты принимала таблетки?

Брэзен встревоженно подался вперед.

— Да-да, не волнуйся. Принимала. Это скоро пройдет.

Некоторое время спустя кашель действительно стих. Брэзен еще какое-то время взволнованно вглядывался в лицо матери. Удостоверившись, что приступ действительно позади, он протянул ей хлеб с намазанным маслом и увесистым куском сыра.

— Держи. Тебе нужно больше есть.

— Спасибо. Детка, а ты не опаздываешь?

— Я же просил меня так не называть, мне ведь двадцать девять, как-никак.

— Прости-прости. Привычка.

— Но ты права, я действительно уже опаздываю.

С этими словами Брэзен вскочил, запихивая в рот остатки бутерброда, и понесся в спальню. Быстро натянув форму, подхватив кожаный саквояж (подарок Оды на выпуск из университета), он бросился на улицу.

Проехав двадцать минут на автобусе и пройдя еще минут десять от автобусной остановки, он вошел в больницу. В нос сразу ударил едкий химический запах. Несмотря на ранее утро, в холле уже было многолюдно. Многие больные приходили заранее, порой даже до открытия. Получить талон на посещение врача было довольно трудно, расписание формировалось на месяц, а то и два вперед, поэтому никто не хотел пропустить своей очереди.

Многие больные были льготниками. Больницы имели обязательство перед заводами принимать некоторое количество рабочих в день. Это было одним из плюсов работы на заводе — ты мог получить врачебную помощь довольно быстро. На таких же условиях принимались солдаты. Военным зачастую предоставлялись всякие послабления и привилегии, одной из таковых были талоны к врачу. Остальные же люди должны были ждать своей очереди. Обычно такое ожидание растягивалось на недели, а то и на месяцы, однако никто не жаловался — платных врачей не было. Государство имело монополию на предоставление медицинских услуг. Да и самих врачей было мало. Большинство учеников, выпустившись, шло в солдаты, и только немногие предпочитали отучится на другие профессии. Да даже так на доктора желающих учиться было мало. Учеба длилась долго — семь лет — и была невероятно трудной, при успешном окончании которой новоиспеченный врач приписывался к больнице, где и должен был работать. Хоть эта профессия и считалась привилегированной, денег приносила немного. Женщины же и вовсе врачами быть не могли, единственное, что их могло ожидать, это должность медсестры или ассистентки врача.

Пройдя длинным темным коридором, по бокам которого толпились люди, ожидающие приема, Брэзен проскользнул в свой кабинет. Там, на вешалке, его уже ждал старый врачебный халат. Надев его и вынув документы из саквояжа, Брэзен уселся за неновый, но добротный стол, однако тут же заметил, что на нем отсутствует одна немаловажная часть — истории болезней. Обычно в начале каждого рабочего дня медсестры приносили истории болезней всех пациентов, визит которых был запланирован. Раньше таких досадных ошибок не возникало.

Выйдя из кабинета, Брэзен направился к посту медсестер, чтобы узнать о причинах. Но не успел он подойти и открыть рот, как одна из сестёр обратилась к нему сама.

— Доктор Наивни, а я только шла к Вам. Вам пришло письмо, Вас вызывают.

— Вызывают? Куда? И что с моей записью?

— Утром пришло срочное письмо из Бюро Общественных Дел. Было сказано, что Вам сегодня необходимо явиться туда без проволочек, и что вся запись, если таковая имеется, должна быть отменена. Вас там уже ожидают.

— Ничего не понимаю, что за вызов такой срочный. Даже запись отменили. Невероятно. Хорошо. Я поеду, но мои пациенты…

— Мы уже работаем над этим, постараемся распределить их на других врачей.

— Хорошо, спасибо.

— Но Вам нужно поторопиться, в письме было сказано"срочно".

Не продолжая разговора, Брэзен вернулся в свой кабинет, снял халат, собрал вещи и поспешил в Бюро.

Бюро Общественных Дел было особым ведомством, которое занималось почти всем. Здесь платились налоги, выдавались паспорта, оформлялись любые виды документов, поэтому оно поистине считалось регулятором общественной жизни. Его здание находилось прямо в центре города и выделялось своими масштабами среди других похожих зданий. Также о его значимости говорили флаги. По бокам от входа развевались стяги, закреплённые в кронштейнах, а также один большой был растянут вдоль фасада всего здания. Габариты этого флага вкупе с массивностью здания ощутимо давили и вселяли благоговейный трепет.

Незаметно отряхнув форму, Брэзен поспешил внутрь. При входе в здание Брэзену показалось, что он попал в абсолютно темное помещение, так как в вестибюле не было окон, но спустя пару мгновений, когда его глаза привыкали к тусклому освещению, он обнаружил себя в громадном холле. Стены и пол были оформлены впечатляюще, для этого использовался настоящий мрамор. На потолке можно было увидеть скромную лепнину. В целом же вестибюль хоть и был украшен, но сохранял сдержанность.

Во всем этом громадном помещении было пустовато. Во все стороны отходили коридоры, которые наверняка вели к веренице кабинетов важных социальных работников. В центре же располагалась стойка регистрации, к которой Брэзен и направился. После небольшой беседы и проверки документов его провели к одному из таких кабинетов. В нем обнаружилась женщина, которая, не отрываясь от своих бумаг, предложила Брэзену присесть на стоящий перед ее рабочим столом стул. Брэзен воспользовался любезным предложением. Прошло еще немало времени, прежде чем женщина оторвалась от своих бумаг и взглянула на посетителя.

— Итак. Что Вас привело?

— Сегодня утром я получил письмо с вызовом сюда. Когда пришел, меня проводили к Вам. Мне и самому интересно знать, для чего же меня вызвали.

Женщина оценивающе взглянула на Брэзена.

— Вот как. Что же…

С этими словами она открыла ящик стола, вынула новую стопку бумаг и, листая, забегала по ним глазами, скрытыми за толстой оправой очков.

— Брэзен Наивни… Брэзен Наивни… Наивни… Хм… Вот оно! — спустя несколько минут бормотания и поисков она вытянула один документ из стопки.

— Ага. Все верно. Брэзен Наивни. Пришел приказ. Вас переводят.

— Что? Переводят? Куда? В другую больницу? Но можно было мне и так передать, зачем вызывать?

— Нет, вы не поняли. Это направление в полевой госпиталь. Вот, ознакомьтесь с документом.

Почва ушла у Брэзена из-под ног.

— Как… в полевой госпиталь? На фронт?

— Да.

— Но я ведь врач. Я работаю здесь, в больнице.

— Уже нет.

— А мои пациенты? Моя практика? Я не могу все это бросить!

— Боюсь, Вы не можете подать апелляцию.

— Но я ведь получил разрешение на работу здесь, в столице! Я специально этого добивался! У меня здесь семья!

— Вот, взгляните. Здесь указано, что вы учились в университете Обтижнэ. Это верно?

— Да, но…

— Заключая договор на обучение, вы указали, что у Вас нет средств, поэтому государство пошло Вам на уступку и выделило финансирование, вы же обязались работать в больнице, в той, в которой государство посчитает нужным.

— Да, но я думал, что это распространяется только на этот город, о других городах и, тем более, линии фронта разговора не шло!

— Мне жаль, но я не могу Вам помочь. Государство посчитало, что Вы будете более полезны там, чем здесь, поэтому и выпустило этот приказ. Согласно договору, который вы заключили, боюсь, у Вас нет выбора.

— Но как же это…

Брэзен обмяк на стуле. В действительность происходящего не верилось. Он, конечно, знал, что некоторые врачи работают и в полевых госпиталях, но почти все они оканчивают специальные военные медицинские училища, а не престижные университеты. Да и почему он, какой из него военный врач? Думая о будущем, он всегда представлял тихую практику врача в столичной больнице, где мирно и безопасно. Спокойная работа, которая могла бы обеспечить его, работа, благодаря которой он мог бы заботиться о больной матери и о людях, брошенных в этом мрачном городе заводов. И как теперь быть? Надолго ли этот перевод или, может быть, навсегда? Что теперь будет с ним, его матерью, пациентами? Выживет ли он? Все эти мысли роем проносились в голове Брэзена, и он даже не заметил, как, погруженный в думы, дошел до дома. Только голос матери заставил его прервать размышления.

— Брэзен? Ты дома? Что-то случилось?

— Что? А, нет. Все нормально… Хотя, знаешь, кое-что все же произошло.

— Что такое?

— Меня переводят. Полевой госпиталь.

— Вот как. Это неожиданно, ты ведь гражданский врач.

— Да, но я сегодня был в Бюро Общественных Дел. Мне сказали, что это окончательно.

— Ну, если они так сказали, то уже ничего не поделать.

— Но что мне делать? Я никогда не думал, что меня туда переведут.

— Понимаю, вот только больные есть и тут, и там. Ты просто будешь делать свою работу так же, как и здесь. Но там ты сможешь принести Червене больше пользы, чем леча здесь простуды и отравления.

— Больные, конечно, есть и там, но как ты тут без меня?

— Брэзен, детка, ты ведь меня знаешь, просто так я не пропаду.

— Что, если меня убьют, кто о тебе позаботится?

Ода бережно взяла его за руки.

— Тебе не нужно переживать о таком. Не волнуйся обо мне. Лучше побеспокойся о себе. Пообещай мне, что постараешься избегать опасности по возможности.

Брэзен устало вздохнул.

— Обещаю.

— Ну вот и хорошо. Ох, детка, я так горжусь тобой.

— Гордишься?

— Да. Быть врачом — это хорошо, но теперь ты сможешь действительно помогать людям и не только им, ты поможешь всей стране.

— Действительно ли это так…

Брэзен посмотрел на мать. Её лицо было испещрено морщинами, хотя ей только пятьдесят. Жидкие волосы уже тоже потеряли цвет. И только немощные руки были все такими же теплыми, как раньше. Брэзен заглянул в её старческие, но все ещё ясные, глаза, не решаясь задать вопрос.

Конец ознакомительного фрагмента.