Я считаю по 7

Голдберг Слоун Холли, 2013

Ива Чэнс не такая, как все. Она гений. Она любит копаться в саду. Она знает все про медицину и про растения. Она обожает цифру 7. У нее очень теплые отношения с родителями. У нее нет друзей, и у нее проблемы в школе (невозможно выполнить тест за 17 минут, учитель уверяет, что она его списала). И вот однажды Иву настигает страшная потеря. Книга о преодолении и жизненной стойкости. О ценностях. Об ответственности и доверии. О том, что значит быть внутри круга близких людей. В формате a4.pdf сохранен издательский макет.

Глава 3

И вот мы всей семьей принялись огородничать. На фотографиях, где мы впервые едем за семенами и выбираем саженцы, у меня страшно довольный вид.

Вскоре я придумала себе костюм для работы в саду.

Прошло уже столько времени, а он все тот же.

Можно сказать, униформа.

Я почти всегда хожу в рубашке цвета хаки и в красной панаме, чтобы не перегреться на солнце. (Красный — мой любимый цвет, потому что он играет очень важную роль в растительном мире.)

Еще я ношу светло-коричневые брюки со вшитыми наколенниками. И кожаные рабочие ботинки на шнурках.

Это очень практичная одежда.

Волосы — длинные, курчавые, непослушные — я убираю назад и закалываю какой-нибудь заколкой. На случай, если нужно будет что-то внимательно рассмотреть, я ношу увеличительные очки (как у старичков).

Отправившись в этом наряде в сад, я установила (в 7 лет, посредством химического анализа), что появляющиеся на садовой мебели черные точечки — это пчелиные какашки.

Меня удивило, как мало людей знали об этом до меня.

В идеальном мире я круглые сутки занималась бы исследованиями.

Однако людям юного возраста для роста и развития необходим сон.

Я точно определила собственные биоритмы и выяснила, что каждую ночь должна спать по 7 часов и 47 минут.

И это не потому, что я обожаю число 7.

Хотя и вправду обожаю.

Просто вот такие у меня циркадные ритмы. Химия, и все тут.

Химия — она везде.

Мне сказали, что я слишком погружена в себя.

Может быть, именно поэтому я с трудом выносила школу и почти не имела друзей.

Впрочем, мой сад познакомил меня с другими видами совместного времяпрепровождения.

Когда мне было восемь лет, шумная стая воробьиных попугаев облюбовала винную пальму, что росла за домом близ забора.

Пара попугаев построила гнездо, и я видела, как попугаи вывели птенцов.

Каждый птенчик чирикал на свой лад, не похоже на остальных.

Правда, об этом, наверное, знали только мама-попугаиха да я.

Когда самого младшего птенчика старшие вытолкнули из гнезда, я подобрала малыша и назвала его Упал.

Его пришлось кормить с руки, и поначалу — чуть ли не беспрерывно, круглые сутки напролет. Так я усыновила попугая.

Когда Упал окреп и научился летать, я вернула его в стаю.

Я была очень довольна.

И в то же время расставание с ним разрывало мне сердце.

Так я узнала, что радость и горечь зачастую неразлучны.

В начальной школе «Роза» у меня была одна настоящая подруга.

Ее звали Маргарет З. Бакл.

«З» она вставила сама, потому что второго имени у нее не было, а Маргарет очень хотела, чтобы в ней видели личность.

Но после пятого класса Маргарет (не вздумайте назвать ее Пегги!) уехала. Ее мама была инженером-нефтяником, и ее перевели в Канаду.

Я надеялась, что мы с Маргарет будем дружить по-прежнему, несмотря на разлуку.

Поначалу так оно и было.

Но, наверное, в Канаде люди гораздо добрее, чем у нас, потому что в Бейкерсфилде мы с Маргарет были вдвоем против остального мира.

А там она обзавелась целой кучей друзей.

Теперь мы редко друг другу пишем, и Маргарет всякий раз присылает фотографию какого-нибудь нового свитера. Или рассказывает про свою любимую группу.

Ей больше не интересно говорить о хироптерофилии — это опыление растений летучими мышами.

Она оставила прошлое позади.

И кто может ее за это винить?

Когда Маргарет уехала в Канаду, меня перевели в среднюю школу «Секвойя», и я надеялась, что найду там новых друзей.

Увы, не вышло.

Для своих лет я не вышла ростом, но мне все равно очень хотелось стать «секвойей».

Меня обнадеживало уже то, что символом этой школы было дерево.

Школа «Секвойя» стояла на другом конце города. Все дети, с которыми я училась в младших классах, пошли в школу «Эмерсон», и родители решили, что в «Секвойе» у меня будет возможность начать с чистого листа.

Чтобы меня туда взяли, родителям пришлось добиваться специального разрешения от властей округа.

Мама с папой считали, что мне просто не встретился учитель, который смог бы меня понять. А по-моему, точнее было бы сказать, что это я никогда не понимала своих учителей.

Есть же разница.

Я ждала наступления осени и начала занятий в новой школе с тем же чувством, с каким когда-то высматривала, не зацвел ли мой Amorphophallus paeoniifolius.

Было время, когда я увлекалась разведением редких трупных цветов.

Мне они понравились за необычность.

Темно-красные с фиолетовым отливом лепестки походили на бархат; хоть шкатулку выстилай изнутри. А из центра торчало длинное зловещее рыльце, напоминающее пожелтевший старческий палец.

Оказалось, что своей дурной репутацией растение это обязано запаху. Когда раскрывается цветок, вонь стоит такая, словно из могилы выкопали разложившийся труп.

Неописуемая мерзость. К такому надо привыкнуть.

Винно-красный цветок выглядит очень необычно, но из-за вони ни одно животное к нему не приблизится и, уж конечно, не станет пробовать на вкус.

Это как духи наоборот.

Я надеялась, что в средней школе моя жизнь изменится. Мне казалось, что я — редкое растение, которое вот-вот откроет миру свои потаенные глубины.

Вот бы только не оказаться вонючкой.

Я честно старалась вписаться.

Я изучала повадки подростков — это интересно, потому что я и сама очень скоро стану подростком.

Я читала о том, как подростки водят машину, о том, как подростки убегают из дома, о том, как подростки бросают школу. Просто кошмар какой-то.

Но ни в одном исследовании не было ничего о том, что меня интересовало больше всего.

Ни слова о том, как подростки дружат.

Если верить статьям, у подростков просто нет времени на установление близких отношений: то они нарушают закон, то покушаются на жизнь, не на свою, так на чужую.

Впрочем, какие-то отношения все же случаются — их следствием становятся подростковые беременности.

Вот об этом понаписано предостаточно.

Незадолго до начала занятий меня отвезли на осмотр к врачу.

Вышло гораздо, гораздо, гораздо лучше, чем я ожидала, потому что у меня впервые в жизни нашли настоящую проблему со здоровьем.

Я ждала этого целых двенадцать лет.

Мне выписали очки.

Да, с минимальными диоптриями.

И да, не исключено, что нарушением зрения я была обязана переутомлению глаз (потому что подолгу смотрю в книгу или на экран компьютера, в общем, на что-то совсем рядом, но мало смотрю вдаль и редко перевожу взгляд).

Осталось только поздравить себя с этим достижением — я давно мечтала заполучить близорукость, и наконец мечта сбылась.

После осмотра мы поехали к офтальмологу, и я выбрала себе очки. Мне понравились оправы как у Ганди.

Мои очки были круглые, в металлической оправе и очень «старомодные», как выразилась женщина, ведавшая этой частью процесса.

Они подходили мне как нельзя лучше, ибо мне предстояло вступить в дивный новый мир с покоем в душе.

За неделю до начала занятий я приняла еще одно важное решение.

Мы сидели за столом. Я проглотила изрядную порцию здорового завтрака, состоявшего из свекольной зелени с семенами льна (и то и другое мы вырастили сами) и сказала:

— Я решила, что надену в первый школьный день.

Папа стоял у раковины и украдкой откусывал от пончика. Я изо всех сил стараюсь отучить родителей от нездоровой пищи, но они все равно тайком потакают своим дурным привычкам.

Папа быстро проглотил кусок глазированного теста и спросил:

— И что же?

Я с удовольствием ответила:

— Костюм для работы в саду.

Наверное, папа откусил слишком много — голос у него был такой, будто еда встала у него в горле комом. Он только выдавил:

— Думаешь, стоит?

Конечно стоит, подумала я. Но ответила сдержанно:

— Да. Но если ты боишься за бинокль, то я оставлю его дома.

Тут к нам повернулась мама — она как раз разгружала посудомойку. Я увидела ее лицо. Мама была огорчена. Как будто, не знаю, вся посуда осталась грязной (такое уже бывало).

Но потом ее лицо снова стало спокойным, и она сказала:

— Как ты интересно придумала, детка. Я только не знаю… поймут ли тебя другие дети? Может быть, наденешь что-нибудь поярче? Красное, например. Ты же любишь красное.

Они ничего не поняли.

В первый день в новой школе я смогу сразу заявить о себе. Мне нужно было как-то выразить перед окружающими свою личность, однако скрыть при этом кое-какие глубинные свойства характера.

Я не удержалась и принялась объяснять:

— Я хочу, чтобы сразу было видно, что я люблю природу.

Родители обменялись быстрыми взглядами.

У папы на передних зубах осталась глазурь, я не стала ему на это указывать, тем более что он уже заговорил:

— Ах да, конечно. Что ж, ты права.

Я опустила голову и принялась считать семена льна у себя в миске, умножая каждое число на 7.

Это помогает отвлечься.

Назавтра у меня на кровати сам собой возник подростковый журнал Teen Vogue.

В этом месяце все статьи были об одном и том же: «Снова в школу».

С обложки неправдоподобно широко улыбалась девочка-подросток с желтыми, как банан, волосами. Заголовок гласил:

«А ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО ГОВОРИТ О ТЕБЕ ТВОЙ НАРЯД?»

Родители так и не признались, кто из них подложил мне журнал.