Ночная рыбалка. Военные приключения

Глеб Шныпкин

В повести описан вариант развития авиационной технической мысли и взгляд писателя и инженера на часто не поддающиеся объяснению феномены, в существовании которых уже практически никто и нигде не сомневается. Предназначается для старшего и среднего школьного возраста. Книга также будет полезна тем, кто интересуется техникой, историей, авиацией, приключениями, фактами из прошлого.

Глава 3. Ночная рыбалка

3.1. Московская область. Деревня Малые Клинцы. Июль 2002 года

Двое немолодых мужчин удобно расположились на пологом берегу небольшой подмосковной речки Быстрицы. Удочки установлены на рогатках, тихо покачиваются на воде поплавки. Потрескивает и разбрасывает искры веселый костерок. Шипит и подрумянивается на закопченной сковороде свежая, только из речки, рыба. На газете крупно порезан хлеб, помидоры, огурчики, зеленый лук — вот и всё меню. В прибрежной траве, в сачке, охлаждается и ждет своего часа бутылка «Столичной». Нехитрый рыбацкий ужин на закате обещает маленькие незатейливые радости общения с природой.

Один из рыбаков — сотрудник популярного столичного издания Сергей Полуянов. Он владелец старенького полуразвалившегося деревянного домика, доставшегося ему от покойных родителей и пустующий от лета до лета. Глухая, забытая всеми подмосковная деревня Малые Клинцы, несмотря на свою относительную близость к столице, практически умерла, как и тысячи других деревень по всей России. Молодежь упорхнула в большой мир искать лучшей доли, а несколько одиноких стариков и старух доживают в таких деревнях свой век, жалуясь каждому приезжему дачнику на свою бедную и несладкую жизнь. Заброшенный, тихий, русский уголок, с чистой речкой и петухами по утрам, а в ста километрах — огромная, дымная, беспокойная Москва.

***

Каждый раз, если удавалось выбить у редакционного начальства отдела отпуск летом, Полуянов вместе со своим старым надежным и простым другом, бывшим летчиком Николаем Светловым приезжал сюда из города в отпуск. Николай Петрович — крепкий пятидесятилетний, не обремененный большими проблемами подполковник в запасе, всегда без колебаний принимал такое предложение. Прослужив всю свою молодость в отдаленных крохотных гарнизонах, вдоволь «насладившись» горячим воздухом аэродромов с запахом горелого авиационного керосина от оглушающе ревущих реактивных двигателей, он с удовольствием пользовался заслуженным отдыхом, покоем и не стремился к активной трудовой деятельности, ограничиваясь немаленькой пенсией и случайными приработками.

Друзья познакомились много лет назад, когда Полуянов, работая военным корреспондентом, писал статью о передовых молодых летчиках. Оказалось, что они оба из Москвы, имеют схожие взгляды на жизнь. Это и послужило основанием крепкой, долгой и бескорыстной мужской дружбы. А совместное времяпровождение всегда проходило спокойно и с большой пользой для нервной системы после столичной суеты и проблем. Мужчины до умопомрачения парились в бане, изо всех сил стегая друг друга свежими березовыми вениками, ловили рыбу, собирали грибы, пили парное молоко, играли в карты и домино «на интерес», делились успехами своих детей и планами на ближайшее будущее.

Деревню окружают глухие, вековые леса, до которых еще не добрались современные варвары-порубщики. Величественные строевые сосны, сорокаметровые ели, крепкие дубы, осиновые заросли — всё это буйство природы создает атмосферу древней сказки. Не отравленный автомобильными выхлопами лесной воздух свеж, с ароматным хвойным запахом, к которому примешивается дурманящий запах нагретых солнцем трав.

Рядом с деревней протекает тихая, заросшая кустами и ивами лесная речка Быстрица, еще не засоренная промышленными отходами, что позволяло без опаски купаться и употреблять в пищу выловленную рыбу. У друзей было свое постоянное место на берегу, откуда открывался изумительный вид на голубые лесные дали.

Вечереет. Солнце почти скрылось за кромкой леса, туман собирается на лесных полянах и стелется над тихо журчащей зеленой водой. Возле берега плавают водяные лилии. Тихо, только изредка всквакнет лягушка, плеснет хвостом хищный окунь или щука, преследующая менее удачливую плотву, подаст голос кукушка. Заходящее светило отбрасывает причудливые тени и золотит верхушки высоченных деревьев. Вкусный аромат распространяется от шипящей на костре сковороды, струится неспешная беседа, содержимое бутылки «Московской» медленно уменьшается — эх, хорошо-то как…!

***

— Ну что ты спишь, Петрович! — Клюет!!! — Внезапно восклицает Полуянов.

— От меня не уйдет! — Светлов вскочил с раскинутой плащ-палатки, резко подсек, подвел к берегу и выбросил на траву крупного серебристого подлещика.

— Хороший!… — Протянул Полуянов, — еще пару таких красавцев, и можно с собой бабе Шуре взять, а то весь улов с тобой поели. Надо уважить старушку, кто еще ей приятствие сделает? — Молоко пьем без меры, а денег она не берет!

— Да, ты прав, Серега, святая женщина, жаль только, что одна мучается, — поддержал товарища подполковник.

— Ты не отвлекайся, следи за удочками!

— Хорошо, хорошо, не ворчи ты, всю рыбу не выловишь, — почти обиделся Светлов, — важен процесс, настроение.

— Да, ты сто раз прав, дружище, нам это важнее всего, — согласился Полуянов.

Так лениво текла неспешная дружеская перебранка, не предвещая ничего, что могло бы помешать отдыху. Между тем на противоположном, покрытом сгущавшимся вечерним туманом берегу что-то неуловимо изменилось… Стихли птицы, какая-то напряженная тишина повисла над мирным сельским раздольем.

— Коля, глянь, что это? — Неуверенно обратился Полуянов к Светлову.

— Где?

— Да вон, не той стороне речки, на опушке, — смотри, смотри!

— Выпил наверно лишнего, мерещится тебе, я ничего не вижу, — так же неуверенно, осмотрев противоположный берег, заключил подполковник.

— Да ты левее смотри!

— Ух! Точно! Вот это да! — Наконец и Светлов заметил движение каких-то расплывчато-алых шаров.

— Что же ты не взял свою «мыльницу», обещал же сделать «рыбацкий репортаж», вот это были бы кадры, — сокрушался летчик, обращаясь к Полуянову.

— Если ты имеешь в виду мой «Кодак» с широкоугольным объективом, то я виноват, — но это не «мыльница», — обиделся товарищ, — а неудача нас постигла, это точно!

— Неудача! — Эта картинка сделала бы тебя знаменитым, — рассмеялся Светлов, — НЛО в русской деревне!

— Да уже и нет ничего, может и правда, мираж? — Неуверенно проговорил Полуянов.

— Какой мираж? Это же тебе не Сахара! — Продолжал сокрушаться Светлов, — как ты мог, корреспондент, не взять фотоаппарат?

— Ты лучше молчи там дома Коля, а то замучат насмешками! — Согласился Полуянов.

— Да, ты прав, не поверят, а очень, очень жаль!

***

Пораженные увиденным, друзья надолго притихли.

— А ведь это у меня не первая такая встреча, Серёга, — проговорил Светлов, первым нарушив молчание.

— Что за встреча, ты не рассказывал раньше, — заинтересованно откликнулся товарищ.

— Не рассказывал, потому что в определенной степени уже один раз пострадал за это, — продолжал отставной летчик, — я уже встречался с похожей штукой. Только давно это было, стал уже забывать.

— И где же это произошло? Что за история? — Глаза друга светились неподдельным интересом.

— История моей молодости. Рассажу, если дашь слово не болтать, не смеяться и не сдавать меня на лечение в психоневрологический диспансер, — невесело предложил подполковник.

— Начало интригующее. Ну что ты, Петрович, рассказывай, я же знаю, ты врать не приучен и не умеешь. А мне и не такое приходилось выслушивать. Сам знаешь, какая у меня профессия. Бывало, бред бредом, а приходилось не только записывать, но и печатать по указанию свыше, — подзадоривал Полуянов друга.

— Хорошо, слушай, но не перебивай вопросами, я сам почти ничего не понимаю в этой истории, — попросил Светлов.

— Давай, давай, не тяни. Пропустим ещё по одной, чтоб лучше слушалось и запоминалось, — нетерпеливо отозвался Полуянов.

3.2. Встреча над степью

Выпили. Аппетитно хрустя огурцом, Николай Петрович удобно расположился на траве, и начал не спеша, с военным юмором рассказывать:

— Семьдесят девятый год. Я, еще молодой лейтенант, служил после летного училища в одном из истребительных авиационных полков на стыке нашей границы с Монголией и Китаем. Шесть-семь пятиэтажек, магазин военной торговли, три чахлых дерева между домами — это был так называемый парк, — вот и все, что представлял собой военный городок. Летчики, техники и специалисты по обеспечению полётов со своими семьями — переменные жители этого затерянного в степях гарнизона. Скука. Пыльные бури и жара летом, ледяные ветра и жестокий пятидесятиградусный мороз зимой. В свободное время — рыбалка на местной речке шириной несколько метров. Народные умельцы придумали оригинальный способ ловли: — в реке затапливается тормозной парашют от самолета с мертвой крысой или чем-нибудь мясным, желательно «с душком». Садимся на берегу. Пьем технический спирт, травим анекдоты. Через пару часов парашют под оригинальные песни и пляски вынимается. И что самое интересное, — в нем обычно барахтались два-три приличных жирных налима, которые любят тухлятину. Тут, естественно, от такой удачи рыбалка переходит в следующую стадию, продолжающуюся до полного изнеможения. Потом на военном грузовике, с единственным из всей компании трезвым солдатом за рулем, едем домой. Самые выносливые продолжают «рыбалку» до утра, — иронично рассказывал Светлов.

— Другое развлечение, продолжал он, — сбор диких кислющих и мелких яблок и облепихи вдоль берегов все той же речки.

— Да, способы оригинальные, — рассмеялся Полуянов, — а еще что?

— Были еще «охотники» до чужих жен, но так как городок даже с деревней не мог сравниться по степени осведомленности всех обо всем, этот вид развлечений обычно быстро пресекался на корню, — добавил Светлов.

— Так что же там вас держало?

— Ты забыл, как было при СССР? — Возмутился Светлов, — жили, куда послала Родина, в основном от полетов до полетов, — а что ещё нужно было летчику, с детства грезившему небом?

— Понятно! — Согласился Полуянов, — ну и что дальше?

— Сейчас поймешь, — продолжал пенсионер, — в пяти километрах езды от городка по желтой, разбитой «Уралами» степной дороге, располагался наш аэродром. Там же были казармы солдат, гаражи спецмашин батальона обеспечения полетов, склады, столовая, классы предполетной подготовки и т. д. — вспоминал Светлов.

— Далеко! — Поддержал разговор Полуянов.

— Летал я тогда на «Су-27», — продолжал Светлов, — летали много и часто, не так, как это принято сейчас в авиации, когда керосин стал дороже, чем боеготовность. — Район полетов был в основном степь, пустыня. Ориентиров очень мало. Природа суровая, ни лесов, ни озер, рек очень мало, редкая растительность. Горы, выжженные солнцем холмы, — Светлов замолчал, погрузившись в далекую молодость.

— Говори, Коля — не выдержал Полуянов. Все это я, можно сказать, тоже видел, когда мотался по гарнизонам.

— Да, а помнишь, как встретились? — Засмеялся Светлов, — весело было!

— Помню ли я? — Обиделся Полуянов, — продолжай лучше, а то я тебе сейчас накостыляю.

— Ладно, не дуйся, журналист, я не хотел тебя обидеть, слушай дальше:

— В один из дневных полетов очередной раз взлетел, вышел в зону, выполняя полетное задание. Высота и скорость расчетная. Ничто не указывало на какие-то сложности, всё было, как обычно, полет проходил по плану. По мере выполнения задач я докладывал руководителю полетов, получал указания. Где-то в восьмидесяти километрах от аэродрома попал в очень густую облачность. Неожиданно что-то случилось со связью. Помехи были такие, как если бы с обычным радиоприемником рядом работала электросварка, — кроме треска, шипения, ничего не стало слышно. Указания руководителя полетов с командно-диспетчерского пункта не прослушивались. Они меня тоже не слышали. Приборы контроля и автоматика двигателей сошли с ума. Управлять стало невозможно, самолет бросало, как щепку в горном потоке, всё кружилось в бешеном темпе.

— И как ты это воспринял?

— Такое иногда случается в сильную грозу, когда молния попадает в воздушное судно, и он становится как огромный конденсатор. Но в том-то было и дело, что никаких грозовых признаков не наблюдалось, — вспоминал Светлов. В общем, я попытался принять решение возвращаться, — продолжал он, — лёту мне до аэродрома, с учетом гашения скорости и захода на посадку было от силы десять — двенадцать минут. Поэтому я особенно не нервничал. Ведь в полете всякое случается. Совершил разворот, лег на обратный курс, выскочил из облаков, видимость стала «миллион на миллион».

— И тут-то я эту штуковину и увидел, — взволнованно продолжал летчик. — Примерно в трехстах метрах, параллельно мне, двигался кокой-то летательный аппарат. Цвет его был, как начищенное блестящее серебро, по которому перемещались световые полосы, переливающиеся всеми цветами радуги. Яркость объекта наблюдения была непостоянной, она плавно менялась от светлой, сливающейся с цветом неба, до почти слепящей, резко выделявшейся на фоне горизонта, как второе солнце. Частота световых колебаний не подчинялась какому-то порядку, всё происходило хаотично. Размер объекта из-за этих вспышек-переливов определить было трудно, но я прикинул, — что-то около десяти или двенадцати метров, точнее определить, конечно, не смог. Форма какая-то размытая, текучая, но явно обтекаемая, аэродинамическая. — В общем, как большое, ярко переливающееся, разноцветное пятно света. В другой момент оно выглядело, как ёще одно тёмное облако. Необычность, почти нереальность обстановки, отсутствие связи, болтанка и плохая управляемость, — ощущение было не из приятных. Мы так летели рядом пару минут, почти на звуковой скорости. Что интересно, никакого следа от реактивной струи не было видно.

— Какой такой струи? — Не понял журналист.

— Ты знаешь, как появляется след в воздухе за самолетом? — Спросил Светлов у друга.

— Я слышал, что это пар, но точно не знаю, я же не специалист по авиационным двигателям, — рассмеялся Полуянов.

— В общем, ты прав. Инверсионный (паровой) след за самолетом на такой высоте появляется при соприкосновении влаги, находящейся в воздухе с горячими газами, которые выбрасывает реактивный двигатель. Если двигателя два, — то и следа будет два. Если три, — то и следа три. И так далее.

— И что из того, что не было следа?

— Ну, как же! — Взволнованно вскрикнул Светлов. — А это значит, что двигатель моего «соседа» использовал не горячую реактивную струю, а что-то ещё, — тоном учителя продолжал Светлов. — Воздух на такой высоте очень холодный, поэтому, след должен был быть обязательно. Нет следа — нет тепла. Ты видел хоть один из современных двигателей, не выделяющих тепла?

— Нет! — Протянул Полуянов.

— И я не видел! Даже электрический двигатель выделяет тепло, — продолжал бывший летчик, — то есть летящий с такой скоростью аппарат не имел земных аналогов, или использовал совершенно неизвестную технологию передвижения, — теперь ясно?

— Интересно! — А на что же был похож этот неизвестный гость? — Полуянова распирало любопытство.

— Очертания кабины, или какие-то особенности конструкции определить было невозможно, — ответил Николай Петрович.

— А предположения?

— Я тогда подумал, что это наш секретный самолет на испытаниях или воздушный разведывательный шар, — подвел итог Светлов, — кроме того, в этом далеком районе было достаточно всяких секретных военных объектов, о наличии которых мы знали, но то, что находилось в них, естественно, было строго засекречено. Это сейчас мы можем сказать, что летали над стационарными стратегическими складами с ядерными боеприпасами. Естественно, они привлекали к себе самые передовые технические средства всех разведок мира. До сегодняшнего дня я думал, что мне попался тогда беспилотный разведчик, использующий одну из технологий «Стеллс», но теперь я в этом сильно сомневаюсь.

— Как же они не боялись появляться на нашей территории? — Недоверчиво спросил Полуянов.

— Наивный, ты, Серега! — не выдержал летчик, — местность глухая, вдали от цивилизации, поэтому ожидать можно было всего, что угодно.

— Ну, и что же было дальше?

— Ну вот, летели мы вместе некоторое время, — продолжил рассказ подполковник, — а дальше этот аппарат стал размываться, как туман над рекой, когда утром пригревает солнце, изменил направление и в какие-то доли секунды исчез.

— Исчез? — Не поверил журналист.

— Да, как мираж растворился в воздухе, — подтвердил Светлов. — Как только он исчез, всё прекратилось, как по команде. Связь восстановилась, приборы успокоились, исчезли проблемы с управлением. Нормально зашел на посадку, зарулил на свою стоянку в ангар. Тут же меня вызвали к командиру на доклад о срыве полетного задания. Доложил, все, как было, а потом начались мои мытарства.

— А ты уверен, что тебе от перегрузок не померещилось? Ты был здоров? — Выпытывал по давней журналистской привычке Полуянов.

— Вот об этом же самом и на разборе полетов, и на медкомиссии меня спрашивали. Ребята смеялись, — мол, галлюцинации у тебя, Коля, — неохотно рассказывал Светлов, полет был горизонтальный, перегрузки небольшие.

— То есть ты был все же здоров?

— Запомни, Серега, больного летчика в полет никто не выпустит, — заверил Светлов друга. — Есть предполетный режим, медосмотр и так далее. Знаешь, сколько стоит самолет? А сколько подготовка летчика? Ну, вот тебе и ответ. А насчет бреда, — тогда я был один, а сегодня нам двоим могло померещиться?

***

Вопрос был правомерен. Полуянов хоть и не особенно верил рассказу своего товарища, но то, что они одновременно увидели сегодня вечером на берегу лесной речки, было практически то же, о чем рассказывал Светлов, и наводило на неприятные выводы. Выпито было не много, погода стояла ясная и безветренная. Померещиться не могло. Все же, повинуясь выработанной годами профессиональной журналистской привычке, он решил до конца выяснить все, что знал его друг.

— Так всё и закончилось?

— Нет, не всё, — грустно продолжил Светлов, — затем меня направили на медицинскую комиссию, долго проверяли, мучили анализами, тестами и прочими медицинскими прелестями.

— За что же?

— Не за что, а для чего. А что ты хотел? — Лётчик-истребитель с неуравновешенной психикой, неспособный выполнять боевые задачи? Никто не захотел брать на себя ответственность за последствия. В медицинском заключении четко написали: «Наблюдается ярко выраженный эмоциональный стресс. При выполнении фигур высшего пилотажа вследствие переменных перегрузок подвержен зрительным и слуховым галлюцинациям. Изменение восприятия основано на неадекватной оценке возможностей авиационного комплекса в боевой обстановке. К использованию в истребительно-бомбардировочной авиации не годен. Рекомендуется к переводу на наземную должность».

— А проблемы с техникой что же, не учли? — возмутился Полуянов.

— Неполадки со связью списали на некачественную подготовку самолета к полету, начальник группы подготовки радиоэлектронного оборудования и инженер эскадрильи получили по огромной «дыне», — продолжал Светлов.

— А командир твой что, он ведь тоже летчик?

— Командир и начальник особого отдела полка посоветовали мне нигде и никогда об этом случае не распространяться во избежание создания паники среди летного состава. И вообще, желательно всё забыть…

— И что было дальше?

— Лежал в госпитале, хотели вообще списать с летной работы, но попался понимающий председатель врачебной летной комиссии, — Человек с большой буквы. Знал, что летчику без авиации нет жизни. Помог перевестись в военно-транспортную авиацию на Ан-26. Из той дыры, где я служил, вскоре направили в еще более дальнюю дыру — на Север, в Антарктику. Там пролетал более пятнадцати лет с полярниками, а затем, когда здоровье подвело, списался с летной работы, служил руководителем полетов, потом уволился на пенсию, — невесело продолжал Светлов.

— А проблемы были?

— Смотря, что считать проблемами, — очередные звания присваивали без задержек, — в общем, если не считать тоски по небу, всё наладилось. Призывался я из Москвы, поэтому после увольнения получил без проблем квартиру, что странно. Я думаю, все так гладко стало складываться потому, что таким образом пытались стимулировать мое молчание по этому случаю. Я это своевременно оценил. Да ты знаешь, если бы не сегодняшний случай, я никогда бы и не рассказал тебе эту историю.

— Уверен, что это так! — Согласился Полуянов.

— Слишком уж всё это необычно и с трудом поддается объяснению, — продолжал Светлов, — то, что мы видели с тобой сегодня, странно похоже на то, что я видел в воздухе почти двадцать лет назад. Летая в Арктике, я не раз слышал от ребят о разных непонятных явлениях, которые они, как и я, наблюдали во время долгих северных перелетов. Сам я больше ничего подобного, до сегодняшнего дня не встречал, но один случай мне запомнился хорошо.

— Что за случай? — Сразу же вцепился в рассказчика журналист.

— Это еще одна, еще более захватывающая история, Серега — задумчиво произнес Светлов.

— Ты решил меня то конца заинтриговать? — Чуть не подпрыгнул с места Полуянов.

— Будешь слушать, или нет? — Рассмеялся Светлов.

— Конечно, буду! Мы что, на прием к английской королеве торопимся? Ночь длинная, давай, затравливай, — поощрил рассказчика товарищ, — жаль только, водка кончилась!

— Зря ты насмехаешься, это чистая правда, дружок! — Серьезно ответил Светлов.

— Верю, верю! — Усмехнулся Полуянов.

3.3. История прапорщика Сорокина

В лётном арктическом отряде, где я служил после перевода, — продолжал свой рассказ летчик, — в январе 1987 года произошла катастрофа одного из наших транспортных работяг Ан-26. Командиром этого экипажа был мой товарищ, майор Павел Митрохин, — хороший, веселый парень. После одного из заданий самолет не вернулся. Искали его в течение двух недель, но безрезультатно. Ни места катастрофы, ни останков людей или самолета не нашли.

— А что, искать надо только определенное время? — Не поверил Полуянов.

— Нет, но прошел почти месяц, поиски были прекращены по этой причине. Когда же в очередном полете одним из наших вертолетов МИ-8Т в совершенно диком и недоступном месте был обнаружен полуживой, без сознания радист пропавшего Ан-26, прапорщик Андрей Сорокин, мы были поражены. Без еды, оружия, палатки, лыж. Было совершенно невероятно, что он смог выжить в 50-ти градусный мороз. Внешний вид тогда удивил всех, кто видел его. Был он весь черный, раздутый от множественных внутренних кровоизлияний, и разрыва кровяных сосудов.

— Что же это было?

— Не знаю. Несчастный прожил недолго. Ожидая эвакуации на «большую землю», он постоянно что-то возбужденно бормотал, и умер, не приходя в сознание. Мне пришлось провести несколько часов рядом с ним. Тот бессвязный бред, который он нес, тогда отнесли на переохлаждение и перевозбуждение от спасения. Странно было то, что вместо обычной зимней синей лётной формы на нем был какой-то совершенно другой комбинезон неизвестного происхождения. Тогда на это не все обратили внимание, но высказывали предположение, что он нашел его на одной из заброшенных полярных станций. То, о чем пытался рассказать нам Сорокин, сейчас я воспринимаю совсем по-другому.

— И что же он пытался рассказать? Интересно бы узнать!

— О каком-то ларце, или ковчеге, испытаниях — в общем, полный бред. — Но, если хочешь, расскажу, согласился Светлов.

— Не мучай, Коля, рассказывай!

— Сейчас, не спеши. Еще раз тебе напомню, что это мой вольный пересказ того, что бормотал больной, измученный, без сознания, человек. Прошло почти пятнадцать лет, поэтому не суди строго, если многое тебе покажется нереальным, или глупым. Так вот:…

***

Южный полюс. 89 градус восточной долготы. 17 января 1987 года. Ледяная пустыня, до самого горизонта торчащие обломки ледяных глыб, сверкающие сугробы и тишина, нарушаемая только потрескиванием огня и шипением пара. Самолет догорал. Его огромная туша с бортовым номером 41 почернела и потеряла благородные очертания, превратившись в бесформенную кучу алюминия, стали и дымящегося хлама.

Один из летчиков — командир экипажа майор Митрохин, с расколотой головой, пробив остекление, наполовину вывалился из кабины и застыл в неестественной позе. Другой — правый летчик капитан Филонов, в момент удара о землю был выброшен из самолета и лежал со сломанным позвоночником в 15 метрах от обломков и мечтал только о том, чтобы скорее замерзнуть и не чувствовать ужасной боли, пронизывающей всё его тело. Вскоре это и произошло с ним, избавив беднягу от невыносимых мучений.

Четверо других: — инженер, штурман и два оператора метеоаппаратуры, тоже были убиты при ударе. Только один — радист прапорщик Сорокин, был жив, и без сознания лежал недалеко от места падения.

Самолет — российский АН-26, совершал обычный метео-облет в целях арктической экспедиции Российской Академии Наук. Попав в пургу и сбившись с курса, он в состоянии практически нулевой видимости зацепил правым винтом за ледяную скалу. Отломив часть крыла вместе с двигателем, воздушный корабль с грохотом упал на острые торосы, по пути стремительно разваливаясь на части и убивая экипаж.

Вода, растопленная горящим керосином, стала постепенно застывать, вмораживая изуродованные тела летчиков в лед. Пурга, не переставая, наметала горы колючего, острого, как лезвия, снега, маскируя от посторонних глаз следы недавней трагедии.

Прошло полчаса. Сорокин очнулся. Молодой парень, сильный и здоровый, он был оглушен и контужен ударом самолета о поверхность. Голова раскалывалась от боли, предметы расплывались, не позволяя сосредоточиться. Наконец, немного придя в себя и осмотревшись, Андрей с ужасом осознал свое положение: — радиостанция и связное оборудование разбито, местоположение неизвестно, летный аварийный запас (ЛАЗ) сгорел, а в нем еда, радиомаяк, сигнальные средства, фонарь и другие полезные вещи, которые помогли бы выжить в ледяном аду. В кармане меховых штанов имеется пистолет Макарова и запасная обойма к нему. Это дает слабый шанс выжить, так как территория густо населена мигрирующими полярными медведями, которые рано и поздно пожалуют на бесплатный пир. Все были мертвы. Тела покрылись коркой льда и уже практически были не видны, занесенные снегом. С большим трудом, превозмогая боль, ощупав себя и убедившись, что ничего очень серьезного не повреждено, не считая пары вывихнутых пальцев, сломанных ребер, множества кровоточащих ссадин и сотрясения мозга, Сорокин попытался более детально изучить место катастрофы. Ничего полезного обнаружить не удалось, слишком силен был удар. Взрыва не было, но вылившийся из баков керосин воспламенился из-за замыкания электропроводки и довершил дело. Оставалось или замерзать на месте, или идти, пока не наткнешься на людей. Сорокин предполагал, что направление на одну из полярных станций он смог бы определить. Однако он не учел, что самолет занесло на несколько десятков километров в сторону от проложенного штурманом маршрута.

Наступила ночь, пурга постепенно утихла, но мороз все крепчал и крепчал. Прапорщик, превозмогая боль и головокружение, смастерил подобие лыж из обломков обшивки самолета, которые могли бы помочь ему ползти по сугробам, и приготовился в путь. «Ну просто, как Маресьев!», — подумал он невесело. Во время Великой Отечественной войны известный советский летчик после катастрофы своего истребителя полз с перебитыми ногами по белорусским лесам во вражеском тылу, а после ампутации ног и выздоровления танцевал на протезах, чтобы убедить летную комиссию, что готов вновь летать. И вернулся в строй. За что и получил звание Героя Советского Союза…, но тут была не Белоруссия, а арктическая пустыня…

Ободранный, контуженный, покалеченный летчик двинулся в путь. Жажда жизни гнала его вперед, как в рассказах Джека Лондона, подавляя разум, который подсказывал ему, что нельзя удаляться от места падения. Среди обломков можно было укрыться от ветра, спасателям легче найти огромный самолет, нежели крохотного человечка в белой безбрежной пустыне. Вперед! Вперед! — Билось в мозгу. Между тем, пурга постепенно успокоилась. Наступила ночь. Пройти удалось совсем недалеко. Яркие звезды отражались в отполированных ветром ледяных полях и нагромождениях острых обломков льда. Небо вдруг засветилось голубыми, красными, зелеными сполохами.

— Северное сияние!!! — Восторженно пробормотал радист распухшими губами.

Нереальная, космическая картина завораживала, а холод все сильнее проникал под зимнюю лётную одежду, пробирая до костей измученное тело. Великолепное зрелище доказывало, как слаб и незначителен человек перед суровой и величественной природой. Андрей с великим трудом, раздирая комбинезон, взобрался на большой обломок льда, чтобы осмотреться и наметить какие-нибудь ориентиры для дальнейшего движения вперед. Однако никаких признаков жилья или присутствия человека не было видно, насколько позволяло зрение. На километры простиралась озаренная мертвенным лунным светом белая сверкающая безмолвная равнина, по которой там и здесь громоздились ледяные выступы и огромные намерзшие сугробы.

Шансы спастись таяли с каждой минутой. Силы покинули несчастного, сломанные ребра впивались в легкие и не давали дышать, голова кружилась. Уже стало ясно, что ждет Андрея в ближайшее время: — сладкий последний сон, и вслед за этим — окоченение и смерть. Замерзший труп вскоре будет дочиста обглодан песцами или разорван на части белыми медведями.

Закрыв глаза и не имея больше сил на борьбу, Сорокин приготовился заснуть навсегда. Постепенно в ушах зазвучала тихая колыбельная музыка, тело расслабилось. Казалось, боль ушла…, наступало блаженство…

***

Неожиданно на фоне черного звездного неба отчетливо возникло два голубых вертикальных луча света.

— Видимо всё, скоро конец, уже миражи пошли, — подумал в отчаянии покалеченный молодой человек.

Однако свет шарил по снегу, постепенно приближаясь к тому месту, где упал самолет.

— Ищут! — Освобождаясь от смертельных объятий сна, радостно решил Андрей, — наверно, наш вертолет, быстро же они спохватились! Молодцы, ребята!

Лучи шли перпендикулярно земле: — ближе, ближе.

— Я здесь!!!.. — Кричал в возбуждении летчик…

Но почему не слышно шума винтов, нет аэронавигационных огней, да и самого вертолета не видно? Лучи уперлись в обломки и осветили место падения. Затем, двигаясь дальше, стали приближаться к тому месту, где распростерся на снегу прапорщик. Парень замер — два мощных источника света выходили, как ему показалось, из воздуха, при абсолютной тишине.

— Брежу от сотрясения мозга, — решил прапорщик, — такого не бывает. Вот проснусь — и все будет хорошо.

Но наваждение не проходило. Постепенно Андрей стал различать как бы размытые очертания переливающегося в темноте всеми цветами радуги облака, неподвижно зависшего прямо над ним на высоте 15 — 20 метров и являвшегося источником света. Ощущалась сильная, как при грозе, ионизация воздуха, запахло озоном, низкое гудение исходило из чрева аппарата. Пока изумленный радист соображал, что это может быть, сверкнувшая вспышка мгновенно ослепила его, и в доли секунды видение исчезло. Вокруг всё погрузилось во тьму.

***

Очнулся Андрей от пронизывающего холода и жуткой боли. Полуживой, он лежит на откидной кровати в каком-то безликом и пустом помещении. Стальные наручники больно сдавливают покалеченные запястья, дико хочется есть и пить. Голубая бактерицидная лампа отбрасывает мертвенно — синий цвет. В углу поблескивает глазок видеокамеры. Воздух с примесью хлора и йода. Тишина, только видеокамера беззвучно двигается туда-обратно. Бинты, гипс, покрывают большую часть тела.

— Эй, кто-нибудь!

После безрезультатных получасовых криков, когда голос уже охрип, а силы вновь покинули летчика, дверь открылась, и на пороге появился белокурый краснощекий верзила в форменном теплом комбинезоне и кепке. Справа на груди парня виднелась ромбовидная эмблема — похожий на свастику символ в лапах белого медведя. В руках он держал поднос с едой. Это было настолько необычно, что к Андрею в самый неподходящий момент вернулось природное чувство юмора.

— Ты что за клоун? Фашист, что ли? — Иронично, несмотря на сильную боль, обратился Андрей к вошедшему парню, — Андрею казалось, что ему всё ещё продолжает грезиться какой-то сон.

Тюремщик с любопытством разглядывал русского прапорщика, но ничего не говорил.

— Ты немой? — Продолжал Сорокин, — позови начальника, мне надо срочно сообщить на базу о происшествии!

Однако вошедший молодой человек, продолжая разглядывать Андрея, так и не отреагировал. Поставив на привинченный к полу стол большую тарелку, с каким-то приятно пахнущим горячим варевом, ложку, большой кусок хрустящего ароматного хлеба и кружку с кофе, охранник отстегнул наручники, широко улыбнулся и закрыл за собой дверь.

Конец ознакомительного фрагмента.