Записки купчинского гопника

Глеб Сташков, 2015

Автор этой книги – пожалуй, самый ироничный питерский колумнист, обозреватель журнала «Город 812», дважды обладатель премии «Золотое перо», журналист, «которого редакторы все время просят о чем-то написать». И он пишет – о политике, образовании, спорте, ЖКХ, балете и русском хамстве, которое, по мнению автора, есть национальная гордость наряду с балетом. Издатели этой книги тоже попросили «о чем-то» написать – и получились «Записки купчинского гопника». «Из всех спальных районов Купчино – самый спальный. Из всех многоэтажек наши – самые однотипные. И только средние школы у нас не самые средние, а самые худшие. У нас чаще всего лопаются трубы и трескается асфальт. К нам реже всего приезжает начальство и чаще всего – гастарбайтеры. Нам быстрее доехать до Царскосельского лицея, чем до Эрмитажа. Но мы в лицей не ездим. Равно как и в Эрмитаж. А вообще-то у нас живет математик Перельман. Но его все равно никто никогда не видел».

Глава третья

Наш Колизей

Тем временем я дошел до места встречи. Вот он — угол Славы и Бухарестской. Конечно же, никого нет.

Удивительное дело. Когда я был маленьким, опаздывать было не принято. Максимум опаздывали в школу на утреннюю зарядку, которая начиналась без пятнадцати девять. То есть она, конечно, ни в какие без пятнадцати девять не начиналась, потому что ее никто никогда не проводил. Иногда на полдевятого назначалась политинформация, но ее тоже никто никогда не проводил. Потому что политинформатором в классе был я.

А когда я подрос, мы стали дежурить. Я любил дежурить у входа в школу. Без пятнадцати девять раздавался первый звонок, после чего мы отбирали у входивших малолеток дневники и писали замечания за опоздания.

Но я не писал замечания. В первый и последний раз в жизни я придумал выгодную коммерческую аферу. Я и позже придумывал выгодные аферы, но неизменно прогорал. А в школе — выгорело.

Малолетки имели право откупиться от замечания в дневник. По умеренному тарифу в 10 копеек. На 10 копеек можно было купить в буфете ватрушку с повидлом и три репки. Или две маленькие булочки безо всего и две репки. Или десять репок, но десять репок покупали только беспримесные олигофрены.

Опоздавшие охотно платили. Пока один из них — наверное, сознательный — не настучал на меня. К счастью, времена стояли перестроечные — хозрасчет, ускорение, самофинансирование, так что меня поругали, но без особых оргвыводов. По-моему, классная руководительница в глубине души даже гордилась, что ее ученик активно включился в перестройку и освоил новое мышление (с ударением на первом слоге).

После школы мы расходились по домам, чтобы пообедать. Договаривались:

— Встретимся у третьей парадной.

И встречались. И все приходили в одно и то же время. Плюс-минус десять минут. Никто не опаздывал. Хотя мы даже точного времени не назначали.

Пунктуальность сидела в крови. А потом, в лихие 90-е, люди стали покупать машины — и началось.

— В пробку попал, — объясняет человек, опоздавший на сорок минут.

— А ты на метро езди.

— На метро долго, — говорит человек, опоздавший на сорок минут.

— А на машине ты сколько ехал?

— Не поверишь, два с половиной часа.

За два с половиной часа можно доехать общественным транспортом из одной точки города в другую, где бы эти точки ни находились. За два с половиной часа можно до Эстонии доехать.

Но полный беспредел начался в 2000-х, когда все обзавелись мобильными телефонами. Раньше человек все-таки стеснялся опаздывать больше, чем на полчаса. И если он знал, что до места встречи добираться час, он за тридцать минут и выходил из дома. Чтобы опоздать на положенные полчаса.

Теперь ты приходишь на «стрелку». Десять минут ждешь. Пятнадцать.

Человек звонит:

— Я выхожу.

— Куда ты выходишь? Тебе час добираться.

— Но я же тебя предупредил.

Как-то звонят мне на мобильник. Номер незнакомый. Голос — женский, но тоже незнакомый.

— Ты меня ждешь? — спрашивает милый женский голос.

— Нет, — честно отвечаю я.

— Почему ты меня не ждешь? — спрашивает женский голос, но уже не милый, а с явными признаками недовольства.

— А почему я должен тебя ждать?

— А почему не должен? Почему? — надрывается голос. — Я же всего на двадцать минут опаздываю.

— Двадцать минут, — говорю, — это очень много.

— Ты сам все время опаздываешь.

— Когда я опаздывал?

— Вчера. Ты вчера опоздал.

— Вчера я вообще не выходил из дома.

— А ты кто?

— Глеб.

— Извините, я ошиблась номером.

Раньше люди, ходя на свидания, узнавали свой город. Знакомились с достопримечательностями.

— Где встретимся?

— У Медного всадника.

Или:

— На улице Ломоносова. У пивного ларька.

А сейчас? Сейчас встречаются «где-нибудь в районе Гостинки». А потом час перезваниваются и орут, пугая прохожих:

— Ты где?

— А ты где?

— Я здесь.

— И я здесь.

— Где здесь?

— Где договаривались.

— Мы там не договаривались.

— Идиот.

— Дура.

— Я тебя вижу.

— Где ты меня видишь?

— Я машу тебе рукой.

— Где?

— Повернись налево.

— Повернулся.

— Видишь меня?

— Нет.

— Потому что ты налево повернулся, а надо направо.

— Ты же сама сказала — налево.

— А своей головы у тебя нет?

— Я тебя вижу.

— А я тебя больше не вижу.

— Стой прямо.

— Ой, я тебя снова вижу. Чмоки, чмоки.

Ту-ту, ту-ту-ту. Ту-ту, ту-ту-ту. Мобильник звонит. Телевизионщики. Говорят, что слегка опаздывают.

Рассказ про баб и живых мертвецов

Я, когда работал на телевидении, никогда не опаздывал. Правда, я недолго работал. Месяц. Работал я репортером на канале «СТС-Петербург». В программе «Детали». Снимал новостные сюжетцы.

— У вас есть журналистское образование? — спросил меня начальник.

— Нет.

— Слава богу, — сказал начальник и предложил должность в штате.

Я отказался. Работал сдельно.

Начальство меня ценило и посылало на самые ответственные мероприятия.

— Прекрасный сюжет, — говорило начальство. — Сплав на бабах по Вуоксе. Можно со своей бабой приехать, а можно взять напрокат.

— Напрокат, боюсь, не потяну.

— Ерунда. Всего двести рублей.

— Чего-то, — говорю, — дешево. На Староневском — и то дороже.

— Для резиновой бабы — вполне нормально.

— Для какой?

— Для резиновой. Они на резиновых бабах сплавляются.

— Зачем?

— Об этом ты у них и спросишь. Кстати, ты тоже обязательно сплавься.

Я соврал, что не умею плавать.

— Тогда возьмешь бабу в руки и скажешь что-нибудь на камеру. Начни так: «Все мы хорошо знаем резиновых женщин».

— С чего это мы их хорошо знаем? Я, например, их плохо знаю. Я, например, их не познавал.

— Да? Ну тогда скажи: «Вот на таких резиновых женщинах энтузиасты своего дела плавают в бурных волнах реки Вуоксы».

Фраза мне решительно не понравилась. Но приказы не обсуждают.

Приехали. Народ по свистку берет в охапку баб и бросается в реку. Победители заплыва выходят в следующий раунд.

А плыть по Вуоксе тяжело. Речка с норовом. Как говорится, то перевалы, то перекаты. И бабы, надо сказать, плыть сильно мешают. А бросить ее нельзя — снимут с дистанции. Как в жизни. И хочется ее бросить, а нельзя. Квартиру отсудит или тесть с работы выгонит.

Стали искать бабу для съемок. Бабы оказались в дефиците. То есть обычные бабы сами просились, чтобы их сняли для телевизора, а резиновые — в дефиците.

Оператор принес негритянку. Коричневую и с огромными губами. Я брезгливо от нее отказался:

— Не хочу с негритянкой.

— С ума сошел?! — кричит оператор. — Я же не предлагаю тебе с ней…

— Понимаешь, — говорю, — я не расист, но с негритянкой не хочу.

— Может, тебе Анджелину Джоли поискать?

— Я бы тоже с негритянкой не хотел, — встрял водитель, вышедший погулять по свежему воздуху и, как он выразился, на идиотов посмотреть.

Оператор послал нас с водителем в грубой форме.

К счастью, кто-то одолжил нам европеоидную женщину.

— Вот на таких резиновых женщинах… — начал я речь.

— Подожди, — закричал оператор, — я камеру не настроил.

— Вот на таких резиновых женщинах…

— Что ты мямлишь? — продолжал кричать оператор. — Четче говори, с выражением.

Я, признаться, эту фразу и говорил с выражением. С выражением скорби. Потому что мне первый раз предстояло попасть в кадр, и я предпочел бы попасть в него в каком-нибудь другом антураже. По крайней мере, без резиновой женщины на руках. С резиновой как-то стремно. Пацанва не поймет.

Но я послушно забормотал в третий раз:

— Вот на таких резиновых женщинах энтузиасты своего дела…

–…проводят дни и ночи напролет, — встрял водитель.

Пока все смеялись, европеоидную женщину у нас отняли. И в кадр я так и не попал.

Через неделю начальник говорит:

— Гляди-ка, опять прекрасный сюжет. Люди добровольно закапываются в могилы.

— Тоже, — говорю, — энтузиасты своего дела.

— Вообще-то их потом откапывают.

— Когда, — спрашиваю, — потом?

— Лет через сто, — говорит начальник и, увидев, что никто не засмеялся, поясняет: — Шучу.

И велит мне поехать и закопаться в могилу.

— Откапываться необязательно, — сострил оператор.

Желающих закопать себя в могилу набралось человек семь. И человек десять представителей СМИ.

Журналисты местные, а будущие мертвяки — из разных мест. Одна семейная пара чуть ли не из Якутии прилетела.

— Мы, — говорят, — прошлым летом закапывались. Очень благотворно влияет на психику.

— А у вас в Якутии нельзя закопаться? Обязательно к нам ехать?

— У них холодно, — пояснил водитель, которому снова приспичило погулять и посмотреть на идиотов.

Семейная пара посмотрела на нас с нескрываемым презрением.

Когда выяснилось, что мертвяки еще и платят деньги за то, чтобы зарыть себя в могилу, водитель смачно плюнул и ушел в машину.

— Давай закапывайся, — говорит мне оператор.

— Я не могу закапываться. Я с похмелья.

— И что?

— Меня мутит. Могу блевануть.

— Блевани, — говорит оператор. — В чем проблема? В могилке блеванешь — никто и не заметит.

— В могилке, — говорю, — люди на спине лежат. А на спине блевать неудобно и опасно для жизни. Можно захлебнуться. Многие, — говорю, — замечательные люди именно так заканчивали свою жизнь.

— Кто же? — заинтересовался оператор.

— Говорят, что Олег Даль.

— Надо похмелиться, — признает оператор.

А похмелиться нечем. Место глухое. Его руководитель погребения долго отыскивал. Смотрел, чтобы аура была подходящая.

Ауру он, может, нашел и подходящую, только вот почва малость подкачала. Или лопаты были не той системы. В общем, копают покойники себе могилы, а выкопать не могут.

Оператор злится, суетится, кричит:

— Давайте, уроды, быстрее по могилам рассаживайтесь. Скоро стемнеет, как я снимать буду?

— Темнота, — говорит руководитель погребения, — усугубляет психологический эффект.

— Чего ж ты, — кричит оператор, — не предупредил, чтобы я освещение захватил?

Стемнело.

— Поехали домой, — говорит водитель.

— Нет уж, — отвечает оператор. — Дождемся, чем этот цирк закончится.

Народ, одевшись потеплее, разлегся по могилам. Лежат в яме, над ними палки положены, а на палках — ельник.

Руководитель погребения засыпал могилы песком. Только трубы торчат, чтобы покойники без кислороду и впрямь не окочурились.

Руководитель погребения застучал в бубен и завыл. Жуткое, скажу вам, зрелище.

— И сколько, — спрашиваю, — они будут в могилах лежать?

— Час, — говорит руководитель и снова бьет в бубен.

Мы уже уезжать собрались, как из могилы послышался голос. Если точнее, то не из могилы, а из трубы. И голос, соответственно, загробный.

Был с нами старичок из какой-то газетенки. Шустрый такой старикашка. Все выспрашивал, что да как, и раньше всех себе могилку выкопал. Не терпелось, видимо, старичку.

А как в могилку слег, так и передумал.

— Выкапывайте, — кричит, — меня к чертовой матери.

— Я не могу вас раньше положенного времени выкопать, — возражает руководитель. — Это нарушит психологический эффект.

— Выкапывай, сукин сын, — кричит старичок. — Сейчас сдохну к чертовой матери.

— Зря он перед смертью черта поминает, — говорит оператор.

А старичок орет и орет. Сдохну, мол, сдохну.

А может, и вправду сдохнет. Пока он в трубу орет, кислород-то в могилку не поступает.

— Не смейте его выкапывать, — кричат из других могил. — Он нам весь эффект испортит. А мы, между прочим, деньги заплатили.

— В принципе, они правы, — согласился оператор.

— А как же, — говорю, — ценность человеческой жизни?

— Отжил свое старик, — вздохнул оператор.

Руководитель еще немного посомневался и откопал старикашку. Тут мы и уехали. Водителю с оператором еще в ночной клуб поспеть нужно было, презентацию снимать.

А я вскоре уволился. Денег, сволочи, мало платили.

* * *

— Привет, — услышал я за спиной.

Я и не заметил, как телевизионщики подошли.

Корреспондент знакомый. Зовут Жора. Раньше работал парламентским обозревателем, рассказывал про Законодательное собрание. С тех пор погрузнел и погрустнел. Тучный, одышливый, на лице выражение то ли недовольное, то ли брезгливое. А скорее — скучающее.

Оператор — суровый юноша со штативом и жвачкой, залепленной за ухо. И стажерка Аня. Миниатюрная блондиночка. Ротик приоткрыт, носик слегка вздернутый, а глазки смотрят на мир удивленно, но с примесью восхищения. Я так ее себе и представлял.

Корреспондент вкратце обрисовал ситуацию. Они снимают сюжет про Купчино. Разные известные люди рассказывают про этот загадочный уголок нашего прекрасного города.

Знаменитого музыканта Билли Новика, автора хита «Купчино — столица мира», они, к сожалению, не выцепили.

Я знал Билли, когда он еще был Вадимом. Его отец вместе с моим отцом в техникуме учился. И как-то Вадим с мамой приходили к нам на какой-то праздник. Он тогда мечтал стать врачом, а я уверял, что буду продавцом в пивном ларьке. Оба мы занимаемся не тем, о чем мечтали в детстве.

Отсутствие Новика телевизионщики компенсировали тем, что отсняли одного знаменитого писателя и одного знаменитого переводчика. Компания меня порадовала. Да и вообще приятно, когда тебя зачисляют в известные люди.

— С чего начнем? — деловито осведомился оператор.

— Вы обещали показать нам Купчинский Колизей, — напомнила Аня.

— Обещал. Только сам я его никогда не видел.

— Будем искать, — сказал оператор.

Стали искать Колизей.

Сперва натолкнулись на монумент воинам, погибшим в Афганистане. Затем на памятник «Спецназу России».

— У вас здесь мемориальное кладбище, что ли? — недовольно спросил корреспондент Жора.

Я немедленно поставил невежду на место:

— Вообще-то мы находимся в Парке интернационалистов.

Жора презрительно осмотрел оба монумента и вынес вердикт:

— Уродство.

Оператор гнусно хихикнул:

— А ты думал, в этой дыре Монферран стоит? Или Роден?

— Попросил бы, — сказал я, — Купчино не оскорблять. Нынче все памятники убогие. И вообще я не могу находиться в атмосфере травли.

— А мне памятники нравятся, — заявила Аня и слегка покраснела. — Они очень даже импрессионистичные.

— Скорее, экспрессионистичные. Даже чересчур.

— Вам виднее, — грустно согласилась Аня. Дескать, куда нам, простым стажеркам. Вы приглашенная звезда, вам виднее.

— И где обещанный Колизей? — спросил оператор.

— Он вроде на холме должен быть.

— Здесь всюду холмы, — заметила Аня.

Действительно, куда ни посмотри, всюду холмы.

— Родное наше Купчино, — сказал я, — производя обширную торговлю квасом, печенкой и вареными яйцами, имеет речку Волковку и, в согласие древнему Риму, на семи холмах построено.

— Чем у вас торгуют? — спросила Аня, строча в блокноте.

— Это не надо записывать, это из Салтыкова-Щедрина.

— Выпендриваться обязательно? — спросила Аня и снова покраснела.

Она права. Зачем я выпендриваюсь? У меня сегодня другой имидж.

— Может, Колизей на другой стороне? — предположил оператор. — Может, надо через дорогу перейти?

— Вряд ли, — сказал я. На другой стороне красовались вывески «Грузинская кухня», «Хачапурный домик», «Стриптиз-бар» и «Двери Гардиан-Волховец».

— Наверное, Колизей вон там, — сказал корреспондент Жора, показывая рукой в неопределенном направлении. — Там, где краны стоят.

— Там метро строят, а не Колизей, — с видом знатока пояснил я.

— Зачем этим уродам метро? — задал оператор риторический вопрос, но, уловив мой недовольный взгляд, замолчал.

Мы бродили по округе. Натолкнулись на туалет и трамвайное депо. Уставшие, но недовольные остановились у самого маленького холмика с пологим верхом.

Эврика! Это и есть знаменитый Купчинский Колизей. Он же «Купчино-арена». Монументальное сооружение, которое пару лет назад с неподдельным пафосом презентовали наши районные власти. Которое нанесено на карту новых достопримечательностей сайта ilovekupchino.ru. Восьмое чудо света. Прекрасное, как висячие сады Семирамиды. Гордое, как Александрийский маяк. Вечное, как пирамида Хеопса.

На холмик вели ступеньки. По бокам от ступенек — несколько каменных параллелепипедов, которые при желании могли сойти за посадочные места. Проблема в том, что сидеть на этих местах можно было только спиной к арене.

Впрочем, ничего интересного на арене, то есть на плоской вершине холма, не наблюдалось. Мальчик с девочкой сосали пиво из пластиковой бутыли и жарили сосиски на палочках.

«”Купчино-арена” построена при поддержке депутата Анатолия Костерева», — гласила лежавшая на земле мемориальная доска.

— Колизей, оказывается, уже построен, — съязвил оператор.

Я сказал, что у нас долгостроя не терпят.

— Похоже, скорее, на развалины Колизея, — заметил корреспондент Жора. — За основу купчинскими архитекторами явно взят римский Колизей периода, когда в Риме побывали вандалы.

— Да, — признал я. — Римский Колизей сначала был построен, а потом превратился в развалины. У нас решили не заморачиваться — сразу воздвигли развалины. Для пущего сходства с Римом.

— Надо пожаловаться депутату Костереву, — сказала Аня.

— Его не переизбрали.

— Нехило, наверное, поднялся депутат Костерев на этом Колизее, — заметил Жора. — Признаться, я это чудо несколько по-другому себе представлял.

Жора, конечно, имел в виду Колизей, а не депутата Костерева, которого никто из нас никак себе не представлял. Даже Жора, хоть он и работал когда-то парламентским корреспондентом.

Аня, покраснев, достала из кармана бумажку.

— Вот, — сказала Аня. — Пресс-релиз. В интернете нашла.

«Ничего подобно нет ни в одном городе России, — говорилось в пресс-релизе. — Уличный амфитеатр выполнен из натурального камня с использованием рулонного газона и рассчитан на 150 посадочных мест».

— Ссылаются на главу администрации, — пояснила Аня.

Жора продолжал ругаться. Его возмущало, что везде нагло использован совершенный вид — построен, выполнен.

Меня же пресс-релиз, наоборот, обрадовал:

— Видите, я ни в чем не виноват. Я привык верить пресс-релизам.

Хотя, честно говоря, мне Купчинский Колизей тоже представлялся по-другому.

Выхожу я утром из тепидариума в аподитриум, набрасываю легкую тогу от Paul Smith и отправляюсь в Колизей. Лежу в носилках, смотрю через смарагд на окрестности Бухарестской Аппиевой дороги.

Представление уже началось, и тут в белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалеристской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями «Купчино-арены» выхожу я. Здрастье, бля.

(Мне положен плащ с кровавым подбоем, потому что я вхожу в список популярных блогеров на информационном портале Фрунзенского района и даже награждался статуэткой как лучший блогер Купчино.)

На мозаичном полу у фонтана уже приготовлено кресло (не на натуральном же камне сидеть и не на рулонном газоне), и я, не глядя ни на кого, сажусь в него и протягиваю руку в сторону.

Тогда глава района Гай Терентиус Мещеряков в тоге с пурпурной каймой объявляет начало гладиаторских боев.

Сегодня львам и тиграм противостоят гладиаторы из одной дружественной среднеазиатской республики.

«Ave Terentius! — кричат гладиаторы. — Morituri te salutant!»

Мы с Терентиусом морщимся от их вульгарной латыни и варварского акцента. И после боя, не сговариваясь, указываем большим пальцем вниз. Гладиаторов добивают.

Рядом с Колизеем, в том же парке Интернационалистов, стоит православная церковь, поэтому мы не знаем, можно ли выпускать на арену христиан. Голодные звери рычат, народ ропщет. Зверям скармливают жителей района, проживающих без регистрации.

Конец ознакомительного фрагмента.