Зеркало

Глеб Пудов

Книга состоит из 80 новелл, написанных в 2013 – 2020 годах. Они имитируют литературные произведения итальянского Возрождения. Большинство сюжетов, представленных в книге, встречаются в Италии уже в XIV – XVI столетиях. Все они приближены автором к современной действительности. Одна из целей такой адаптации – показать не только то, что в мире ничего не меняется на протяжении веков, но и то, что древние произведения, несмотря на нынешние коллизии, остаются актуальны.

ДЕНЬ ВТОРОЙ

НОВЕЛЛА I. ПЕШКА

Маленький мальчик, отдыхая с родителями в курортном городке, вечерами играл в шахматы со взрослым мужчиной. Однажды, будучи весьма близок к победе, мальчик украл ради этого пешку с шахматной доски.

«Лето было в самом разгаре. Курортный городок N, счастливо приютившийся в небольшой бухте, утопал в зелени пальм и кипарисов. Солнце позволяло отдыхающим выходить из тени только ранним утром и поздним вечером. Поэтому днем в городе господствовала невообразимая тишина. Море катило свои тяжелые волны на берег, чайки ходили по раскаленным камням и напряженно смотрели в небо.

А вечером городок оживал.

На чугунных столбах зажигались большие фонари, мороженщицы бойко торговали сладостями. В это время вся отдыхающая публика неспешно выходила на единственную в городе мощеную улицу. Было слышно, как в старом парке оркестр играл романтичные композиции. Завязывались многообещающие знакомства, происходили романтичные истории — каждый отдыхал по мере возможности и старался не мешать другим делать то же самое.

В ту пору мне было десять лет. Мы с родителями нанимали комнату в большом доме, одна сторона которого выходила во двор, а другая — на улицу. Нам повезло больше, чем соседям: комната, которую мы занимали, находилась на втором этаже, из окна открывался чудесный вид на море. Каждый день поутру мы ходили купаться. День посвящался чтению, вечер — прогулкам по берегу.

На первом этаже дома жил старый доктор Лев Глебович, который приехал на отдых в полном одиночестве. Это был высокий полный господин, неизменно находившийся в хорошем настроении. Хотя он немало повидал на своем веку, большую часть своей трудной, но интересной жизни был верен двум страстям: одежде весьма старомодного, «благородного» покроя и шахматам. Не было ни одного человека в городе N, который сумел бы перещеголять доктора в умении со вкусом одеться. Долгое облачение на вечернюю прогулку он превращал в театр одного актера со своими трагедиями и комедиями. Доктор тщательно подбирал костюм, затем, негромко насвистывая что-то из французской оперы, придирчиво проверял общий вид. Потом недовольно качал головой, почти полностью переодевался и отправлялся на прогулку в парк.

Однако эта страсть к красивой одежде не шла ни в какое сравнение с его увлечением шахматами. Доктор играл постоянно, долго и вдумчиво. За шахматной доской он проводил долгие часы в поездах, автомобилях и самолетах. Лев Глебович выписывал несколько шахматных журналов и часто с придыханием произносил в разговоре священные имена Алехина и Капабланки.

В городе N он долго не мог найти vis-à-vis, страдал по этому поводу неимоверно, и в конце концов подошел ко мне. Десятилетний поклонник мороженого и воздушных змеев был очень польщен его предложением. Я иногда играл в шахматы с отцом и потому имел некоторое представление об этой игре. Мое согласие весьма обрадовало Льва Глебовича и мы начали сражения.

Потянулись долгие вечера, в течение которых мы сидели за шахматной доской во дворе. Иногда наши баталии затягивались до поздней ночи, однако родители этому не препятствовали, так как полагали, что игра в шахматы способствует развитию умственных способностей (хотя сегодня я думаю, что мое отсутствие просто позволяло им подольше побыть друг с другом). Разумеется, я всегда проигрывал Льву Глебовичу, но делал это с неизменным удовольствием, потому что находил, что проиграть такому взрослому и хорошему шахматисту не зазорно, а скорее даже почетно.

Однажды наша игра продолжалась особенно долго.

Был выпит не один стакан чая, съедено не одно яблоко, но Лев Глебович, к своей величайшей досаде, не мог заставить моего короля капитулировать. Это была первая игра, в которой я имел большие шансы не проиграть. Доктор, сидя напротив меня, нервно ерошил волосы, выкуривал тайком от моей матери сигарету за сигаретой, но ничего не мог поделать. Мой король бегал по шахматной доске, как раненая лань, и упорно не хотел сдаваться. В довершение всех бед черных, которыми играл мой vis-à-vis, белые даже осмелились перейти в контрнаступление. Черным грозил большой конфуз, в воздухе запахло сенсацией. Перелом в игре был близок. Равновесие сохранялось только благодаря неуступчивой черной пешке, которая неустанно сводила на нет успех моих хитроумных комбинаций. В конечном итоге только эта пешка, заняв очень выгодную позицию, противостояла всему моему шахматному войску.

Разминая затекшую шею, я поднял голову. Начинало светать. Где-то вдали, за морем, розовела тонкая полоска света. Воздух теплел. На балкон вышла моя мама и грозно позвала меня спать. Лев Глебович, устало тряхнув головой, пробормотал:

— Спокойной ночи, коллега, доиграем завтра.

А потом мне снилась его черная пешка.

Она, как огромный сторожевой пес, скалила зубы и страшно лаяла. За моей спиной прятались белые и трусливо предлагали согласиться на ничью. Вдруг пешка начала расти. Она становилась все больше и больше. Постепенно она заполнила собой все пространство. Свободного места вокруг меня почти не осталось, воздуха становилось все меньше и меньше. Пешка выталкивала меня своей черной массой куда-то в пустоту. Я начал задыхаться, громко вскрикнул и проснулся. Холодный пот выступил на лбу, руки дрожали. Посмотрев в зеркало, висевшее над кроватью, я увидел бледную испуганную физиономию. Глубоко вздохнув, я огляделся. Рядом, обнявшись, спали родители. Дверь на балкон была открыта. Солнечный луч играл на мокрых от росы перилах, свежий воздух нерешительно проникал в комнату. Надев сандалии, я вышел на балкон.

Боже мой, какое восхитительное было утро!

На мокрых листьях сверкала роса, розы раскрыли свои бутоны навстречу солнцу. Над шиповником гудели пчелы и шмели, собирая пыльцу мохнатыми лапками. Где-то далеко-далеко еще виднелся туман, который, становясь все прозрачнее, постепенно исчезал на вершинах гор.

Но вдруг я увидел черную пешку.

Она преспокойно стояла на шахматной доске среди других фигур, ждавших продолжения партии. Ее тонкая черная талия была прекрасна, ажурный воротничок, который украшал шею, — безупречен. Точеная головка была до слез восхитительна. Вдруг я увидел, что пешка повернула ко мне лицо и злорадно усмехнулась. Я оторопел. Она же, оскалив зубы, громко расхохоталась на весь двор. Я оглянулся, боясь, что кто-нибудь услышит этот ужасный хохот. Но вокруг стояла мертвая тишина.

Пешка, продолжая ухмыляться, сильно толкнула моего ферзя. Тот испуганно отшатнулся и замер. Это было выше моих сил! Я быстро спустился по лестнице во двор, взял ненавистную пешку и отправился в сад. Там выкопал неглубокую яму и положил в нее шахматного врага. Потом засыпал землей и слегка притоптал место «захоронения». Господи, как же легко стало на душе! Чувство невыразимой свободы, которое я помню до сих пор, овладело всем моим существом. Я глубоко вздохнул и счастливо засмеялся.

Вдруг я услышал, как моей спиной тихо скрипнула дверь.

Я поспешно оглянулся и увидел Льва Глебовича, стоявшего на пороге своей комнаты. Он серьезно смотрел на меня. Синие круги темнели под глазами, морщины стали явственнее. Но не это удивило меня. Я был поражен тем, что Лев Глебович, педант и эстет, спал, не раздеваясь. На нем были вчерашние легкий белый пиджак и серые брюки. Весь костюм был помят, когда-то блестящие белые туфли предательски обнаруживали следы пыли.

— Подойди ко мне, — тихо сказал доктор. — Послушай, — продолжал он, когда я приблизился, — Я очень хорошо тебя понимаю. Ты хочешь выиграть, ведь ты так близок к этому. Раньше бы я сделал так же, как ты, — постарался бы любыми способами избавиться от врага. Но жизнь научила меня другому. Я понял, что именно честная борьба делает нас людьми. Препятствия воспитывают. Часто важен сам процесс противостояния трудностям, а нечестность сводит на нет результат усилий. Понимаешь? Позже эта пешка будет постоянно встречаться тебе в жизни. Она примет вид человека, животного, просто обстоятельств. Имей же мужество побеждать ее честно, опираясь на собственные силы. Именно это сделает тебя мужчиной. А теперь, — закончил он, — пойди и верни пешку на место.

Я вернулся в сад, возвратил пешку на шахматную доску и посмотрел на Льва Глебовича.

— Пойдем пить чай, — сказал он.

Днем доктор сообщил моей матери, что мы доиграли партию и что победил я».

НОВЕЛЛА II. ПОКУПАТЕЛЬ

Юноша решил купить автомобиль. Он приехал на большой автомобильный рынок и долго выбирал подходящую машину. Но все вышло не так, как он рассчитывал.

«Это произошло совсем недавно, мои внимательные слушатели. Жил в нашем городе один парень. Совсем простой парень: мало чем занимался, бездельничал со своими друзьями, часто бывал в разных барах и кафе, где тратил родительские деньги, понемногу волочился за молодыми и стройными, в общем, жил без смысла и цели.

И вот однажды, уж не знаю почему, пришла ему в голову мысль стать взрослым. С понедельника он решил жить по-новому (мы ведь все хотим с понедельника жить иначе). Он устроился на Работу, Бог знает, конечно, какую, но все же на Работу. Родители были в восторге. Потом он решил купить машину. Пошел в банк, взял кредит, сумев втереть очки банкирам, и поехал на авторынок. Последний находился в большом и зловонном городе километрах в сорока от деревни, где жил наш герой.

Что же его ожидало? Огромное помещение с бесчисленными автомобилями, как почти новыми, так и чуть живыми после «реанимации». Толпы мужчин с горящими глазами. Одни сидят в машинах, другие о чем-то оживленно беседуют, третьи бегают с бумажками.

Юноша подошел к первой попавшейся машине, черной и большой, и осведомился о стоимости. Цифра не ударила обухом по его мировоззрению. А пробег?

— О, 100 тысяч километров. Многовато. Покатались на ней прилично. Похожу еще, но обязательно вернусь.

Другая машина была чуть хуже, да и стоила чуть дороже. «Ничего, времени еще много, поприцениваюсь, спешить некуда, к тому же пробег тут 300 тысяч километров». Он сходил пообедать, затем поболтал с хитрыми мужиками, посидел, как взрослый, в каком-то жутком «танке» и опять начал поиск машины своей мечты.

Белая и низкая. Блестит на солнце, как колесница Феба. Ездил какой-то дедушка. И очень аккуратно ездил. Не больше 70 километров в час.

— Кого он обманывает? Машина заезжена, как старая лошадь. Нет уж, пойду-ка я дальше.

Между тем, вечер неизбежно опускался на серый город. Множество потенциальных идеальных машин вместе со своими хозяевами уже уехало. Большая часть обеденных заведений закрылась. Стало чуть грустно. Наш герой начал быстро осматривать то, что осталось. Но то хозяин был ненадежный, то машина не нравилась, то есть хотелось, — подходящий вариант не находился.

Начало темнеть. Юноша уже бегал по рынку с выпученными глазами.

Серая, крепкая, четыре колеса.

— Пробег? 500 тысяч километров?! Цена? Сколько-сколько?! Не ремонтировалась?! Два раза была разбита?! Беру!

Через несколько часов он ехал в купленной машине. Вернее, его машину тянула другая, поскольку «покупка» сломалась и парню пришлось попросить за фантастическую сумму денег дотащить ее до дома. Он ехал и размышлял, потягивая кофе из термоса:

— А ведь первая машина была лучше всех, почти нетронутой. Чем больше я искал, тем было хуже. Вот и пришлось взять эту, какая есть, чтобы не дойти до чего похлеще. На этом и успокоюсь».

***

— Таким сложным бывает выбор, досточтимые дамы и господа, зато радость от правильного решения надолго согревает сердце.

— Согласно. И не поспоришь.

— В любом случае унывать не стоит, продолжим наши новеллы. Как весьма справедливо заметил господин ведущий, то бишь я, последствия неправильных решений всю жизнь преследуют человека. Их масштабность становится очевидной только со временем, поэтому сожаления и разочарования о принятии таких решений позднее вовсе не уменьшаются, а, скорей, наоборот.

НОВЕЛЛА III. СОСЕД

Молодой человек мечтал стать геологом, но, так и не решившись воплотить свою мечту, он по настоянию родителей выбрал спокойную и стабильную жизнь.

«Совсем недавно в нашем доме жил один человек. Теперь он куда-то запропастился, так что я могу спокойно рассказывать. Так вот, этот мужчина несколько раз в день выходил из подъезда и усаживался на им же сколоченную маленькую лавочку. Я думал, что он выходит покурить, но выяснилось, что курил он далеко не всегда, а как бы заодно. Стало быть, причиной его появления у подъезда было совсем другое. Надо, кстати, заметить, что он всегда поглядывал на один из подъездов соседнего дома. Все это заинтересовало меня чрезвычайно, и я решил во что бы то стало выведать тайну.

Выяснилось, что он совсем не дурак выпить. Как гласит один из законов человеческого общежития, «спиртное развязывает языки, тем более, в гараже, тем более мужчинам, оставшимся на некоторое время без жен». Итак, я как бы случайно познакомился с ним, и как бы случайно «под пьяную удочку» мы разговорились. И что же я узнал? Все оказалось не так метафизично, как я надеялся, но передаю его рассказ слово в слово.

«Я — несостоявшийся геолог. Жизнь моя определилась давно и навсегда, и я сам тому поспособствовал, о чем жалею сейчас неимоверно.

С детства огромную роль в моей жизни играла мама. Она всегда считала, что лучше знает, как сделать меня счастливым. После школы, — о, я был прилежным учеником, получить «неуд» было вселенской катастрофой! — меня «поступили» в какой-то институт, связанный с физикой. Считалось, что работа после его окончания дает верный кусок хлеба, и даже хлеба с маслом, поскольку в ту ударную эпоху везде требовались физики-ядерщики. Я и в этом институте был прилежным студентом, окончил его вполне благопристойно — с красным дипломом. Иначе и быть не могло. Определили меня на одно загадочное полувоенное предприятие в нашем же городе, огромные чертежи чертить и какие-то агрегаты придумывать. Надо сказать, что взялся я за это дело без особого энтузиазма, так как никакой склонности к чертежам да агрегатам не испытывал. В ту пору я зачитывался книгами, как это ни странно, по геологии. Почему странно? Потому что никаких предпосылок для такого увлечения не было, ни один их моих предков, насколько я знаю, не был геологом. Зато были физики. Это удручало. Тем не менее, я ночи напролет просиживал за изучением пород камней, географических карт и так далее. Никого я в эти увлечения не посвящал. Жизнь катилась как-то сама собой. Мама оказалась права, работа физика дала мне кусок хлеба, уважение соседей и «стабильность в жизни». Я приходил ровно в восемь утра, пил кофе и потом чертил какие-то колоссальные чертежи, с умным видом что-то доказывал, кого-то опровергал, с кем-то соглашался. Мне дали как молодому перспективному специалисту служебную квартиру, кстати, ту самую, где я и сейчас живу. Повторюсь, жизнь встала на рельсы, как паровоз, и с силой потащила меня к вполне прогнозируемому будущему. Я уже имел на примете девицу с того же полувоенного предприятия, и она, как мне казалось, имела на примете меня.

И все же что-то угнетало.

Мне думалось, что я выбрал тихую гавань, даже слишком тихую, что я мог бы открывать новые месторождения, бродить по горным перевалам, ночевать на берегах далеких рек, что жизнь моя была бы гораздо полнее, насыщеннее и полезнее, чем возле стендов с чертежами и формулами… Я втайне от всех изучил условия поступления в геологический институт и так же тайно начал готовиться. Благо жил я тогда один, было легко многое делать незаметно. Я читал много книг, конспектировал, что-то учил наизусть. Но потом, вдруг решив, что еще недостаточно готов, отложил поступление на год. Потом, как вы уже догадались, еще на год…

Я слукавил, сказав, что никого не посвящал в свою геологическую страсть. В то время у меня был друг. Таких друзей теперь не бывает. Звали его Пашкой, и жил он в соседнем доме. Он разделял мое увлечение, мы мечтали, что когда окончим институт, вместе отправимся в геологическую партию, откроем месторождение золота. Он был смелее меня и мечтал гораздо смелее. Пашка не медлил, с первого же раза поступил в институт, и пока я корпел над книгами, он уже учился у известных профессоров.

Однажды вечером он прибежал ко мне.

Вижу, глаза горят, от волнения ни слова сказать не может. Подождал я, дал ему воды. Оказалось, что сбывалась наша мечта. Молодой профессор X набирал добровольцев в геологическую партию. Пашка, сам записавшись, рассказал обо мне. Профессор, несмотря на то, что я не был студентом института и не имел никакого опыта, принял меня заочно, поскольку Пашка описал мой фанатизм, наши мечты и прочее. Говорю же, хороший у меня был друг. Поразительно, но потом, в случае успеха партии, мне бы даже облегчили поступление на первый курс.

Мечта сбывалась.

Мы с Пашкой обнялись от радости и договорились через день встретиться утром на углу. Но я совершенно не знал, что брать с собой, потому что был силен только в теории. И он предложил помочь мне собраться. Как бывалый геолог, советовал что-то взять, а что-то с гневом отбрасывал. Мы пили чай до поздней ночи, с жаром разговаривали о золотоносных месторождениях, как будем, вооруженные пистолетами, исследовать новые земли, помогать друг другу в написании отчетов об экспедициях.

Прекрасное было время!..

Пашка ушел только под утро. Через день все менялось в моей жизни. Этим утром я должен был уволиться с полувоенного предприятия, сказать «Адью!» волоокой девице, разочаровать маму и надолго уехать из родного города.

Как вы уже догадались, я не сделал этого. Почему? Потому что я — жалкий маменькин сынок. В то утро Пашка, простояв на углу, прибежал ко мне, барабанил в дверь, но я не открыл. И больше я его не видел. Мне кажется, он потом избегал меня. Позднее я много о нем слышал, читал в геологических журналах об его открытиях. Он осуществил нашу мечту, теперь заведует каким-то институтом на Севере.

А что я? Женился на волоокой девице. Работал на том же предприятии. Года через три развелся. Почему? Потому что я — маменькин сынок, я ж говорил. Теперь вот обитаю в той же квартирке как никому не нужный перспективный (ха-ха!) специалист. Сколотил несколько месяцев назад скамейку и выхожу посидеть. Зачем? А вдруг Пашка вновь придет и позовет меня?»

— Такой рассказ услышал я тогда. Не могу сказать, что очень сочувствовал соседу. Каждый выбирает свой путь сам. Если чертежи, кофе и уют были ему дороже, чем холод и ветер горных перевалов, то как его за это осуждать? И возможно, что работая на том загадочном предприятии, он был гораздо более «на месте», чем ему казалось. В любом случае, надо уметь отделять миражи от реальности. И еще — нельзя позволять другим определять судьбу за тебя.

* * *

— Дамы и господа, сегодня мы продолжим развивать тему выбора. Устраивайтесь поудобнее. Я вынужден признаться, что уже порядком устал от нашего времяпрепровождения. Но — продолжим. И, надеюсь, не менее интересно.

— Он вытер платком пятно на моем правом боку! Спасибо, сударь! До Вас никто этого не сделал. Я даже стало выглядеть моложе. Какие же новеллы будут дальше?

НОВЕЛЛА IV. ЯНУС

Девушка в одном южном городе познакомилась с юношей, он ей очень понравился. Но в ходе общения она заметила несколько настораживающих деталей в его поведении.

«Она всю ночь сидела на подоконнике, держа в руках кружку крепкого чая. Кто же это все-таки?

Они познакомились вчера вечером. Вполне буднично и почти книжно. Она любила сидеть по вечерам в маленьком уютном кафе на берегу моря: закат догорал на горизонте; его последние краски отражались в бокале красного вина; одинокий музыкант изливал душу равнодушным посетителям.

Как обычно, она то читала книжку, то смотрела на чаек, бродивших по берегу.

Вдруг к ней подошел некто молодой и высокий, и в витиеватых выражениях пригласил на танец. «Отчего ж не потанцевать, если я тоже молодая и высокая?» Так и началось многообещающее, как ей тогда казалось, знакомство. Он был альпинистом, недавно вернувшимся с Эвереста. И хоть покорить вершину в этот раз не удалось, впереди были новые заманчивые старты. Одновременно он учился в престижном столичном университете и всерьез увлекался теннисом. Вообще прекрасный незнакомец вел совершенно рекламный образ жизни, и его рассказ был удивительно красочен и логичен. Однако — и это ее весьма и весьма насторожило — судя по его речи, филологией высокий и красивый увлечён не был. Когда же он рассказывал, как чуть не утонул, катаясь на водном мотоцикле по волнам Аральского моря, у него самым неожиданным образом обнаружился такой недостаток туалета как полное и, по-видимому, постоянное отсутствие носков. Но слова и движения незнакомца были настолько уверенны, настолько точны и убедительны, что к концу вечера она должна была признаться себе, что он очень даже «ой-ой-ой…».

Потом они гуляли по ночному городу и уже утром забрели в только что проснувшийся парк культуры и отдыха. Было немедленно решено прокатиться на колесе обозрения. Сонный контролер вяло протянул две белые бумажки и пустил в кабинку. Она, кстати, вовсе не внушала доверия, стонала от ветра, как души Эреба, и грозила обрушиться с высоты птичьего полета. Но это обстоятельство их не остановило, хотя Ромео вдруг заметно сник.

Кабинка поплыла наверх, приводя пассажирку в настроение булгаковской Маргариты при разгроме квартиры критика Латунского. А на ее спутника было жалко смотреть: он беспокойно оглядывался, как мартышка в ожидании удава, проверял надежность конструкции кабинки, просил спутницу не совершать резких движений. Та его не слушала: улыбалась огням города, что-то кричала морским далям, посылала воздушные поцелуи парочкам, застывшим на скамьях. Потом она начала весело обдумывать ситуацию, в которой можно будет поцеловаться, а затем грациозно помахать ручкой, чтоб на следующий день сдаться на милость победителя.

И тут случилось неожиданное.

Ромео вдруг странно засуетился. Закрыл лицо руками, потом прокричал вниз:

— Опускай немедленно!..

Зачем-то рванулся на выход (на высоте восьмого этажа), и ей стоило больших усилий остановить его. Он кричал, умолял выпустить его и, в конце концов, самым постыдным образом, заплакал. Она не знала, как себя вести. Хотела было рассмеяться и увлечь его разговором, но вид смертельно напуганного мужчины вовсе не настраивал на беседу. Потом хотела обнять его, успокоить, но он оттолкнул ее. Так, в подвешенном состоянии, они и спустились вниз.

Чуть позже было классическое и уже ему одному казавшееся неизбежным провожание ее до дома. В ходе прогулки до дверей ей было математически объяснено и оправдано существование страха у каждого человека в экстремальной ситуации. Одним из доказательств было, например, то, что Маяковский боялся прикоснуться к дверной ручке из-за микробов. Все это было хорошо, а в конце даже стало совсем гладко, так что она даже позволила себе осторожно посмеяться. Наконец дойдя до ее дома, они быстро попрощались и разошлись: «завтра на том же месте, в тот же час».

И вот теперь она сидела на подоконнике и пила крепкий чай.

Именно после случая на колесе обозрения появилось много вопросов. Если он альпинист, то почему боится высоты? И какой же он теннисист, если называет сеты таймами? И вообще, почему у него не было носков? В столице теперь такая мода? А эти ругательства на первом свидании… Что будет на втором? Пушкин тоже ругался… Но он еще и написал «Евгения Онегина»… Происходило странное событие: складывалось два образа человека, незнакомец был подобен двуликому Янусу. В один образ хотелось верить, но с другим приходилось мириться. Она всю ночь просидела на кухне.

На следующий день на свидание не пошла: Аральское море почти высохло».

НОВЕЛЛА V. ВОРОН

Перед выпускником школы стояла дилемма: на какой факультет подавать документы при поступлении в университет? Юноша желал поступать на исторический, а родители чаяли видеть его на физико-математическом.

«Уже перед началом выпускных экзаменов в голове Димы промелькнул вопрос: на какой факультет потом поступать? Родители желали, чтобы сын непременно учился на физико-математическом, сам же он хотел изучать историю. В ту пору удалось отмахнуться от этой проблемы, сказав себе, что сейчас есть дела поважнее — хорошо сдать школьные экзамены. И вот прошла жаркая пора с ее нервными учителями и бледными учениками, экзамены сданы, праздники отгремели. Вновь тот же вопрос встал в полный рост: на какой факультет поступать? Посвятить свою жизнь синусам и тангенсам или изучать славные деяния Ганнибалов и Сципионов? Признаться, Дима всегда засыпал, когда читал учебники по физике и математике. Готовясь к экзаменам, он даже вкладывал в скучные книги брошюру с описанием Пунических войн.

Для него самого проблемы не было, но как противостоять железной воле родителей?

А они решили этим летом не ездить за границу и арендовали небольшой домик недалеко от города. Планировали, что сын сможет там подготовиться к вступительным экзаменам на физико-математический факультет. Сын же в это время читал Тита Ливия и со слезами на глазах ел клубнику.

Однажды Дима сидел на скамье в саду. Дело было вечером. Несчастная Софониба уже отравилась. Он печально размышлял о том, что Сципионы и Масиниссы уплывают от него навсегда. Перспектива утонуть в математических формулах казалась неизбежной.

Вдруг на дерево рядом с ним сел ворон. Обычный черный ворон с изодранным хвостом и острым клювом.

— Вот тебе, глупая птица, не придется всю жизнь мучиться, как мне! Летаешь себе, клюешь, что пожелаешь и где пожелаешь… Что же делать?! Как всю жизнь заниматься математической ерундой?!

Неожиданно ворон совершенно отчетливо произнес: «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына…». Дима остолбенел. А между тем ворон совершенно спокойно глядя на него, повторил: «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына…».

Небо перевернулось.

Дима медленно взял книгу, потом вскочил со скамьи и бросился к домику. Ворон полетел за ним. Будущий студент отмахивался книгой от предательских ветвей и кричал:

— Прочь, прочь, адская птица! Прочь!..

«Адская птица» преспокойно летела рядом и каркала: «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына…». Дима вбежал в дом и захлопнул за собой дверь. Родителей не было, они ушли в парк послушать оркестр.

Ворон некоторое время посидел на перилах веранды, покричал известную фразу и улетел. Чуть успокоившись, Дима налил себе чаю, подошел к окну и начал думать. «Страшно? Безусловно. Перст судьбы? Бесспорно. Прощайте, синусы!»

На следующий день он решительно заявил родителям, что ни на какой факультет, кроме исторического, поступать не будет. И провалиться ему на месте. Ни металлические интонации отца, ни слезы мамы, ни конфискация книг по истории не подействовали.

Прошло много лет.

Дима, а теперь Дмитрий Николаевич, историк с мировым именем, в перерыве между лекциями и конференциями приехал на дачу к родителям. Как-то вечером они разговорились по поводу сложности выбора молодыми жизненного пути. Отец покаялся, что тогда настаивал на своем, а Дмитрий Николаевич в ответ рассказал случай с вороном. Что бы сейчас делал школьник Дима, если бы не тот ворон? Внезапно оживившись, отец вспомнил, что в ту пору рядом с ними арендовал домик на лето известный дрессировщик животных. Вероятно, ворон принадлежал ему. И, кстати, птица еще не раз прилетала в их сад, когда Дима уже уехал поступать в университет.

Но ничего не говорила».

— Пора ему завершать свои рассказы на сегодня или, по крайней мере, поменять костюм. Что это за странная манера вести речь не только от себя, но и от каких-то чужих людей? Необычный он все-таки человек. Ни одно из знакомых зеркал не рассказывало мне о подобном времяпрепровождении своих хозяев.

НОВЕЛЛА VI. КИСЛОРОДНЫЙ КОКТЕЙЛЬ

В советском пионерлагере разгоряченные вином молодые вожатые провели интересный эксперимент: они убедили детей, что те будут невидимы для них в течение часа.

— Досточтимые дамы и господа, кем я только не был в этой жизни!.. Одна из моих ипостасей в молодые годы — вожатый в пионерлагере. «Однажды у нас была небольшая смена, около 40 детей. Пионерлагерь принадлежал ныне не существующему заводу. Это был обычный советский лагерь с линейками, аллеями героических защитников Октября, общими зарядками, эстафетами и так далее. Детей, когда к ним приезжали родители, вызывали к воротам лагеря по громкой связи. Было всегда умилительно смотреть, как какой-нибудь октябренок или пионер несется с блестящими глазами на свидание с родителями.

В ту смену нам, вожатым, было работать значительно легче. Во-первых, детей было немного, а во-вторых, начальство наше к тому времени уже укатило в теплые черноморские дали, оставив вместо себя одного из вожатых. А тот позволял нам все, что позволял себе. То есть все что угодно. Бардака, конечно, не было, но стало свободнее.

В один из вечеров мы собрались в комнате горниста.

Было нас человек шесть-семь. Все молодые, горячие, неподкупные. Кто-то принес вино, кто-то — гитару. В ту пору все учились в техникумах и институтах. Ваш покорный слуга изучал ядерную физику. Были среди нас и лирики. Вот среди них-то в конце вечера и вспыхнул спор. О чем? Что определяет поведение ребенка: наследственность или все же воспитание, которое мы старались им дать (все мы тогда работали очень честно, были энтузиастами, вдохновлялись разными пламенными идеями). В пылу спора цитировали друг другу Каменского, Ушинского, Руссо, даже Канта и разных запрещенных товарищей, которые нам в ту пору были совсем не товарищи. Спорили-спорили, но, как водится, ни к чему не пришли. В споре рождается не истина, а что-то другое — например, взаимное раздражение. Хорошо хоть не подрались.

И вот кто-то — уже не помню кто — встал и сказал торжественно:

— Не ссорьтесь, други. Я придумал весьма интересную штуку. Психологический эксперимент! Слушайте внимательно.

Все притихли.

— Утром, за завтраком, мы объявим детям, что вместо томатного сока в их стаканы налит специальный кислородный коктейль, совсем недавно изобретенный советскими учеными. Он позволяет в течение часа быть невидимыми. Это сделано для борьбы с иностранными шпионами. И если дети хотят помочь Родине в испытаниях этого нового напитка, то они должны выпить по стакану.

Кто-то крикнул:

— Думаешь, поверят?

— Конечно, поверят, дети у нас маленькие, и скажем мы все это абсолютно серьезно и строго. Посмотрим, кто и как себя будет вести. Чувствую, нас ждут открытия.

Кто-то еще сомневался, но большинство согласилось с этой затеей и уже уточняло детали.

На следующее утро в столовой мой друг Мишка (теперь — научное светило), обладающий внушительными внешностью и голосом, сделал объявление. Дети немного погудели, как встревоженные пчелы, и начали с опаской пить «кислородный коктейль».

Теперь вожатые в течение часа должны были притворяться, что не видят никого из детей. Это, как выяснилось позднее, было непросто.

Итак, дети выпили «волшебный напиток». Вожатые начали недоуменно спрашивать друг у друга: «А где же дети?!» Поискали под столами, в шкафах, за полками, стараясь не встречаться взглядами ни с кем из воспитанников. А дети тем временем стали расходиться из столовой. Некоторые вожатые пошли следом (разумеется, делая вид, что занимаются своими делами).

Сколько же «открытий» нас ожидало!

Отличник из отличников, Сережа Г., сын какого-то высокопоставленного папы, начал деловито задирать юбки девочкам; староста лучшего класса курил довольно дорогие сигареты; Дима Н. подложил кнопки на стул, где обычно сидел вожатый его отряда. Этот вожатый, стоявший рядом с Димой, выглядел совершенно изумленным и позднее спрашивал меня: «Чем я его обидел? Мы даже почти не разговаривали».

Но были и радостные открытия. Отпетый двоечник Гриша преспокойно уселся читать довольно серьезную книгу, а Коля Н. поставил на стол вожатой вазу с цветами.

Но в общем надо сказать, что большинство детей начало заниматься обычными делами, совершенно забыв про то, что «невидимы».

Час пролетел очень быстро. Слава Богу, ни один из вожатых своим поведением не выдал товарищей. Когда истекло время, мы просто начали «видеть» воспитанников. Мишка поблагодарил всех за участие в испытаниях.

Многие вожатые пожалели о проведении этого эксперимента. Во-первых, мы обманули детей. Во-вторых, отношение к некоторым из них очень изменилось, и они это почувствовали. В-третьих, мы так и не выяснили, что руководит ребенком: наследственность или воспитание. Сегодня я думаю, что и то и другое. В разных случаях по-разному. Все мы в чем-то похожи и в чем-то различны.

Человек — сложное существо».

НОВЕЛЛА VII. СУНДУЧНЫЙ КОРОЛЬ

Бывший заводской служащий организовал сундучную мастерскую. Со временем он преуспел, но революция 1917 года испортила его планы.

— Одно время, досточтимые дамы и господа, я работал в архиве. Надо было уточнить детали одного костюма для важного спектакля. В старом потрепанном деле я наткнулся на отрывок из воспоминаний уральского «фабриканта», который до революции был хозяином сундучной мастерской. Как сказала мне сотрудница архива, эти записи им преподнесли в дар родственники заводчика. Сегодня они живут во Франции, а недавно приезжали на родину предков в связи с каким-то юбилеем. Мне показались эти записи очень интересными, и я скопировал их для себя.

Сейчас хочу их прочитать вам.

«Когда Государь Император отменил крепостное право, батюшка мой Петр Васильевич остался на заводе. По старости да немощи перевели его в ту пору в сторожа. На этой должности он и желал оставаться до конца дней. Мы же с братом Павлом порешили иначе. У нас был накоплен небольшой капиталец и мы основали сундучное заведение. Стало быть, записались в партикулярные заводчики. Спрос на сундуки был хороший, жесть мы думали покупать в заводской лавке, а дерево — по билетам в ближних дачах⁷. Сбывать товар можно было в заводе, а можно было возить в Нижний или в Ирбит⁸. Накупили мы материалу и, получив родительское благословение, принялись за работу.

Поначалу все было хорошо.

Мы с братом делали ящики, сыновья наши малолетние приколачивали ручки и петли, а жены писали цвяточки. Но потом стало не хватать дерева, заготавливать доски по билетам было накладно, и пришлось нам с Павлом ездить по вечерам за сосной в казенные леса. А в ту пору их охраняли стражники с револьверами. Натерпелись же мы страху да делать нечего — очень нужны были доски. Когда могли, мы покупали лес у петрокаменских⁹. Но не всегда это было можно — их самих гоняли по лесам, как диких собак. Все тогда злые были, что-то нехорошее чувствовалось.

Однажды один из Перезоловых разболтал важный секрет, который добыл в Англии. Оказывается, жесть можно украшать в виде морозных узоров на стекле. Надо смешать кислоту с водой, нагреть ее, потом высушить. Узнали наши фабриканты об этом и пошло-поехало: каждый начал на свой лад делать, разные краски добавляли, разные цвета получались.

У каждого свой секрет появился.

Повезло нам с братцем и у нас дело пошло. Мы даже наняли несколько заводских мужиков в помощники. А потом и вовсе перестали сами работать: брат ездил по ярмаркам да по базарам, а я в мастерской командовал. Построили новый дом, двухэтажный, первый этаж был каменный, второй — деревянный. А фабрику перевели в отдельное помещение. Там доски хранили, там и сундуки собирали, ручки и петли мы уже покупали в Быньгах¹⁰, а листы с «морозом» у своих заказывали, у Меринова и Овчинниковых.

Уважали нас мужики… Хоть и работали с утра до вечера, а плату получали справедливую. Мы же с братом сами из заводских были, знали эту жизнь изнутри. К тому же нравилось нам почудить малость. Однажды под Рождество зашел брат в мастерскую, сказал громко:

— Что-то холодно у вас, мужики.

Взял долговую книгу и сунул ее в печь.

Все так и ахнули:

— Павел Петрович, благодетель…

А одному обойщику¹¹ он лошадь и денег подарил на свадьбу. Причуды у нас были безобидные, по песку летом на санях мы не катались. Я вот любил апельсины выращивать. И вообще любил растения. За домом мы с Павлом разбили небольшой садик, в котором диковинные цветы выращивали. Один из Худояровых приходил к нам цветы перерисовывать, а потом изображал их на подносах да шкатулках. Чудной был человек, талантливый…

Одного из сыновей я отправил в Горный, другого туда же хотел через годик. Дочерей тоже мало-помалу пристраивал. Батюшка к тому времени помер. Остались нам от него только иконы, книги да медные складни. Раскольником он был, беспоповцем, и нас воспитывал в духе истинной веры. Говаривал, что пришли мы из Вологодской губернии, когда все бежали к Демидовым.

Заведение наше процветало. В 1896 году возили мы товар на выставку в Нижний. И не зря свозили, себя показали и на других посмотрели. Не было лучше наших уральских сундуков. Господа из жюри это тоже отмечали. В Петербурге в 1902 году получили похвальный отзыв, начали отправлять товар в Среднюю Азию.

Но увы — потом была революция.

Голодранцы захватили власть. В нашем заводе последние пьяницы да лентяи вдруг прицепили красные банты да стали по домам ходить, агитировать. Кто не агитировался, у того отбирали все подчистую. Понял я — плохо дело. Бог надоумил в том году отправить своих в Крым. Вот и решил я, что закончу в заводе свои дела и к ним поеду.

В один из вечеров пришел в мастерскую, взял топор и собственными руками изрубил последнюю партию товара, чтоб новой власти не досталась. Взял несколько досок, вернулся в дом, зажег их от печки и положил под столик с салфетками.

Гляжу — идут: гордые, довольные, кто-то пьяный, кажется. Какая же злоба меня одолела! Мы с братом всю жизнь работали, не спали, бывало, ночами, он по ярмаркам мотался, я в заводе крутился как мог, а тут пришли эти краснопузые — и подай им все? Все собрать и разделить?

Схватил я старый дробовик, разбил стекло и выстрелил в одного. Он закричал, компанейцы его попадали, некоторые за деревья попрятались. Схватил я батюшкину икону и — вон из дома, огородами выскочил на улицу, они — за мной. Неподалеку был дом того обойщика, которому брат лошадь и деньги подарил. Я — к нему, авось не забыл добро. Вбежал в сени. Видимо, лицо у меня было такое, что хозяйка громко вскрикнула и позвала на помощь. Выскочил ее муж, посмотрел на меня, понял все сразу и кивнул:

— За мной, Андрей Петрович, скорее.

Привел в спальню, открыл старый сундук и говорит:

— Полезайте, не выдам.

А сундук хороший, большой, под жестью подкладки из красной и зеленой ткани, зеркала фигурные, замок музыкальный… В таком и прятаться не стыдно. Залез я, притих. Он положил сверху подушки, посадил свою младшенькую и ушел «гостей» встречать. Слышу — вбегают.

— Где он? — кричат.

— Кто? — невозмутимо спрашивает мой спаситель.

— Кулак и мироед!

— О чем вы, братцы? Не было никого.

Долго они спорили. Уговаривали, угрожали, просили. В конце концов, ушли. Вылез я из сундука, прочитал молитву об избавлении, обнял своего спасителя.

— Спасибо, — говорю, — выручил.

— Схорониться бы Вам надо, хозяин, пока все не утихнет.

— Не утихнет, батюшка, не утихнет. Не хочу я тебя под монастырь подводить. Уйду в Екатеринбург, оттуда к своим. Если лошадь дашь, век буду за тебя Бога молить.

Дал он мне лошадь и подводу. Сынок его ночью вывез меня из завода. Пару верст не доезжая до Екатеринбурга, поблагодарил я его и пошел дальше пешком. А как я добирался до Феодосии — это уже другая история».

— Чего только не бывает, дамы и господа. Каждый миг своей жизни, не замечая этого, человек вынужден делать выбор, от которого зависит его будущее. И часто будущее не только его, но и его близких.

НОВЕЛЛА VIII. КОТЕНОК

В пионерском лагере проводились состязания по бегу. Перед одним из участников встал непростой выбор.

«Однажды мы с братом отдыхали в пионерском лагере.

Он располагался среди лесов Среднего Урала, неподалеку от промышленного центра, и представлял типичное учреждение тех лет: линейки и зарядки перемежались с занятиями в кружках, холодная манная каша — с вишневыми компотами; родители приезжали по выходным и дети часто с удивлением смотрели на их посвежевшие лица; тихий час посвящался упоительным боям на подушках, чреватым легкими телесными повреждениями.

На десятый день смены в младшем отряде потерялся котенок.

Это был всеобщий любимец, купавшийся в волнах ласки и умиления. Светло-рыжее неуклюжее создание с маленькими ушками. Скорее всего, он прибежал из находившейся неподалеку деревни. Возвращать его никто не собирался, да, собственно, за ним никто и не приходил. Забывая о кружках и линейках, дети часами возились с приемышем, а воспитатель в панике думала о его судьбе после окончания смены.

И все было прекрасно в младшем отряде, пока, как уже говорилось, котенок не потерялся. Его опекуны на мгновение потеряли бдительность и он благополучно исчез.

Тоска и уныние воцарились среди первоклассников, даже футбол был оставлен. Тщательные поиски не дали результата, оставалось смириться и ждать: авось несмышленыш вернется сам?

Дабы отвлечь ребят от скорби, в лагере решили организовать соревнования по бегу. Призами были настоящие медали (срочно закупленные в спорттоварах) и большие шоколадки.

За это стоило побороться.

Принять участие в состязаниях мог каждый желающий. Я, поскольку в то время имел некоторое отношение к спорту, решил попытать счастья. Участников разбили на группы по возрастам и сказали готовиться к забегу на следующий день.

…Девять тридцать утра, в животе булькают манная каша и вишневый компот, и мы стоим на старте. Нас восемнадцать человек, некоторые занимаются в спортивных секциях, другие просто хорошо развиты от природы. Конкуренты подобрались серьезные, но это меня не пугало — за моей спиной было три года занятий легкой атлетикой. Никто этого не знал и я, втайне торжествуя, уже представлял себе, как показываю родителям золотую медаль. Брат от зависти лопнет.

Воспитатель резко взмахнул флажком и мы, как сильные скаковые лошади, рванули со старта, поднимая пыль. Трасса проходила по лесу, ее обозначили красными лентами. Чтоб никто из особо догадливых не мог «срезать» маршрут, на его крайней точке поставили мальчишку из старшего отряда. Зрители располагались на финише. Каждый болел за представителя своего отряда. Одобрительные крики уже звенели в моих ушах, восхищенные взоры уже сверкали повсюду.

Я был уверен в победе.

Но поначалу, чтоб не раскрывать карты, я держался в середине группы бегущих. Преспокойно выдерживая паузу перед рывком к финишу, я подбирался к лидеру — светловолосому крепышу в красной майке с номером шесть. Минут через пятнадцать лес должен был стать поляной, представлявшей участникам забега возможность для эффектного финиша.

И вот настало время выходить в лидеры и триумфально финишировать. Я лихо обогнал удивленного крепыша и возглавил группу. До финиша оставалось совсем немного. Сзади раздавались учащенное дыхание и топот преследователей.

Вдруг какой-то светло-рыжий комок выкатился на дорогу, вернее, на узкую тропинку, по которой мы бежали.

Что это? Приглядевшись, я понял, что это тот самый котенок, любимец младшего отряда. Он встал боком и отчаянно зашипел. Распахнутые от ужаса глаза смотрели на приближающуюся опасность.

— В сторону, дурачок! Затопчем! — крикнул я в отчаянии.

Что было делать? Даже если я перепрыгну через него, из-за моей спины другие бегуны его не заметят. Котенка ждала печальная участь. Тридцать шесть молодых крепких ног — не шутка.

Я подхватил котенка и отскочил в сторону.

Через пару секунд меня обогнал крепыш в красной майке. Я подождал, когда пробегут все участники, и спокойно пошел к финишу. Медаль и триумф, видимо, достанутся другому.

…Когда я подошел к финишу, крепыш еще купался в лучах славы. Медаль ярко горела на его груди. Звучала торжественная музыка. А потом все увидели меня и котенка. Музыка замолкла, и толпа с радостным ревом рванула ко мне: «Наш котенок! Он нашелся! Он жив!!» Меня окружили, хлопали по плечу, пожимали руку. Пригревшегося котенка мне пришлось отдать.

Вечером воспитатель нашего отряда подозвала меня и сказала:

— Медаль, конечно, ушла к другому, но вот это ты заслужил. Держи. Приз зрительских симпатий.

И протянула мне большую шоколадку. Я был вполне удовлетворен».

НОВЕЛЛА IX. ВОЗМУТИТЕЛЬНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

Рабочие сундучной артели, которая была организована в уральском поселке, решили представить на выставку редкий предмет — сундук, сколоченный из старых икон. Но не обошлось без трудностей.

«Среди изумрудных сосен и серебристых гор притаился старинный заводской поселок. Когда-то жизнь здесь кипела: гудели домны, стучали молоты, скрипели телеги купцов, приезжавших на ярмарку. Это был мощный завод, краса и гордость демидовской металлургической империи. В XVIII веке сюда согнали мастеровых из разных мест и приставили к работе. Жестокость была неимоверная: за малейшие проступки наказывали розгами или сажали в подвалы высокой башни. Люди знали только адскую работу с раннего утра и до позднего вечера.

Но со временем жизнь брала свое, и действительность принимала более человеческий облик. Мастеровые начали приноравливаться, появились местные промыслы: одни расписывали подносы, другие делали берестяные туеса, третьи сколачивали сундуки. Особенно это распространилось после отмены крепостного права — каждому предоставили возможность заниматься тем, чем он хотел и мог.

Грянула революция.

Завод, и без этого переживавший плохие времена, совсем заглох. Но жизнь не остановилась. Бойкие молодые люди с красными бантами и револьверами решили организовать сундучную артель — в ту пору можно было выжить, только сбившись в кучу. Отобрали у бывших хозяев частных заведений все сундуки, доски, жесть и инструменты. Потом нашли большое помещение и повесили плакат «Слава труду!» Через пару дней одни поехали по ближайшей округе за заказами, а другие начали собирать мастеров. Большинство из них легко поддалось на уговоры: надо кормить семьи. Других уговаривали, третьим угрожали. В итоге собралась вполне крепкая артель с председателем (бывшим беглым арестантом) во главе. Назвали ее «Красный сундучник».

…И начались трудовые будни. Мастера, воспитанные в частных «фабриках», знали свое дело. Посередине рабочего помещения быстро росла гора готовой продукции — сундуки, украшенные листами белого «мороза» и полосами с растительным орнаментом. Большие партии отправляли в разные концы России. Дело пошло, все были довольны.

Через пару месяцев из областного центра пришла директива: подготовить изделия для выставки достижений трудового народа. Руководители артели озадаченно почесали затылки: требовалось что-то необыкновенное, во вкусе рабочего класса, соответствующее его мыслям и чаяниям. Думали долго и… ничего не придумали. В итоге приказали каждому члену артели думать самостоятельно. Если утром кто-нибудь явится без предложений, будет наказан рублем. Рабочие, погрустнев, разошлись по домам.

Следующий день начался с общего собрания.

Рабочие долго и шумно заполняли помещение, пока сквозь гул голосов не прогремел стальной призыв председателя к тишине. Затем начальник начал по списку вызывать членов артели. Одни предлагали изобрести новый вид изделий, другие — чеканить на сундуках профиль вождя революции, третьи — сделать огромный-преогромный сундук, в котором бы поместилось несколько человек. Многие смиренно признавались, что ничего не придумали.

Председатель мрачнел с каждой минутой. После предложения чеканить на сундуках символы Советской власти, он ударил кулаком о стол и прокричал:

— Не то! Все не то! Товарищи, разве вы не понимаете, что все будут чеканить профиль Ильича и все будут изображать символы Советской власти?! Этим никого не удивишь! Есть еще предложения?

Все молчали.

В эту минуту в помещение, хохоча, вошли два опоздавших рабочих. В руках они несли что-то тяжелое. Когда мастера вынесли ношу на свет, все ахнули: это был большой сундук, сколоченный из икон! С его лицевой стороны на присутствующих строго смотрел святой Николай, на одной из боковых святой Георгий убивал дракона, а на другой — какой-то упитанный мученик страдал у креста. Крышка состояла из большой иконы Казанской Богоматери.

Председатель сказал с возвышения:

— Вот! Вот, это то, что нужно! Выписать им премию! Покажем нашу антирелигиозную сущность… Религия на службе у народа!

Рабочие долго разглядывали этот удивительный предмет, кто-то восхищенно ахал, а кто и недоумевал. Потом все разошлись к верстакам и молоткам — план никто не отменял. Большинство было довольно тем, что проблема так удачно и легко разрешилась.

А на следующее утро сундук пропал.

Вместо него стоял другой — огромный, старинный, блестящий. На нем лежала записка. Мгновенно собралась толпа. Пришли даже те, кто грузил готовые сундуки на телеги. Ошеломленный председатель схватил листок и стал читать. Послышались голоса:

— Вслух! Вслух!

— Хорошо. «Товарищи — члены артели „Красный сундучник“! Я забрал ваш сундук, потому что из икон делать сундуки нельзя. Это противно всей человеческой правде. К тому же это иконы из нашей церкви. Я разберу сундук, а вам даю другой. Стоит он дороже. Вы сможете, коли будет желание, показать его на вашей выставке. Это бесовское время когда-нибудь закончится, и людям снова понадобятся иконы, дабы молиться Господу. С пролетарским приветом, Акинфий Овчинников».

В тишине кто-то сказал:

— Как там написано? Бесовское время?

Председатель зло прошептал бухгалтеру:

— Говорил, не надо было брать этого раскольника? А? Говорил? Что теперь делать?

Посовещавшись, решили следующее. О происшествии никому не говорить. Набрать побольше икон из раскулаченных домов. Сделать такой же сундук. Около него поставить охрану. Отправить на выставку заранее.

…Говорят, артель тогда получила грамоту, а председатель — похвалу из области. Сундук перешел в краеведческий музей, и стал средством антирелигиозной пропаганды. Около него всегда собирались большие группы школьников».

НОВЕЛЛА X. АПЕЛЬСИНЫ

Во время прогулки по ночному Стамбулу юноша поделился апельсинами с нищим мальчиком, который сидел на камнях мостовой. Возвратившись в гостиницу весьма гордым своим поступком, юноша понял, что сделал недостаточно.

«Это произошло очень давно, в пору моей затянувшейся бестолковой юности. Судьбе было угодно, чтобы в начале осени я оказался в Стамбуле, городе, помнившем и послов Владимира Святого и янычар Сулеймана Великолепного.

Бывшая столица Византийской империи отдыхала от бесконечных туристических потоков. В уличных кафе почти никого не было, только воробьи дрались из-за крошек хлеба да голуби расхаживали между столиками. Босфор принял неприветливый стальной оттенок, и напоминал старинное полотно, к которому какой-то шутник приклеил изображения кораблей и лодок.

Я бродил в одиночестве среди кривых улочек, пересекал площади с их пальмами и трамваями, сидел в парке около Археологического музея. Изредка я заглядывал в танкоподобные мечети, но в них надолго не задерживался. Причина была не в неприязни к исламу и его разноцветным геометрическим вселенным, а к запаху антикварных носков — весьма устойчивому и неизбежному признаку любой мечети. К тому же завывания ракет «земля — воздух», почему-то названных минаретами и доводящих до инфаркта местных кошек, вовсе не настраивали на продолжительный визит. Тем не менее, Стамбул мне нравился, его влажная духота бодрила и придавала более оптимистичный отблеск моим мыслям о будущем. Даже мраморные головы из музея, насаженные на колья, я благодушно воспринимал как дань исторической памяти.

Однажды я заблудился.

Башня Галата, служившая мне ориентиром, скрылась в ночном мраке. Я твердо помнил, что район Галатасарай — не то место, где находится моя гостиница, и, во избежание встречи с местными апашами, заторопился на другую сторону Босфора. Там — праздник, там — Голубая мечеть, и святая София, и ипподром, и султанский дворец… Где-то среди них приютился мой декоративный отельчик. Я миновал мост, молчаливых рыбаков и развеселый ресторан, куда молчаливые рыбаки сдавали рыбу. Оставалось недалеко, лишь пара узких проулков да широкая улица, наполненная до краев кондитерскими. По дороге я купил апельсины и, весьма довольный собой и Стамбулом, топал вдоль зарешеченных окон и скрипучих дверей.

И вдруг наткнулся на маленького мальчика.

Он сидел на камнях мостовой и молча смотрел на меня. В руках турчонок сжимал палку. Несчастный, затравленный зверек. Снедаемый жалостью, я торжественно вручил ему два апельсина. Маленькие грязные ручки быстро схватили мой дар. Один апельсин мальчик спрятал в карман, а другой начал лихорадочно очищать. Я кивнул мальчишке и отправился дальше. Гордо шествуя в свете рахат-лукумов, я раздувался от любви к себе, как мыльный пузырь. В отражениях витрин мне виделся нимб вокруг головы, сверху на меня глядели восхищенные звезды и серебряный полумесяц, так кстати сиявший в этих местах.

Придя в гостиницу и ловко поднявшись по узкой мраморной лестнице, я распахнул окно, уселся на подоконник и с умилением воззрился на святую Софию. Ее гигантский освещенный купол парил над розами и продавцами жареных каштанов. Где-то вдали застыл Босфор. О его присутствии напоминал лишь теплый ветер, бродивший на высоте пятого этажа и нежно касавшийся моих щек. Жизнь улыбалась мне. Подобно ей улыбался и прилизанный турок, который зачем-то принес мне чай и что-то пахнущее, будто сладкие женские духи.

И вот среди этого великолепия, за инкрустированным столиком, на котором сияли стеклянный стаканчик (такой милый и беззащитный) и восточные сладости, мне пришла в голову мысль: «А что ж ты, благодетель, не отдал ему все апельсины? Ведь ты знал, что в гостинице тебя ждет ужин и теплая постель? Ведь столько же апельсинов ты можешь купить и завтра, и послезавтра, и послепослезавтра?»

Я схватил оставшиеся апельсины и выскочил из номера. Стоявшие у входа в гостиницу два праздничных турка проводили меня всепонимающими взорами. Я еще помнил, где находится тот кривой проулок, и рванул туда. Ориентиром была лавка с накрахмаленным официантом, устало соблазнявшим прохожих горами рахат-лукума. Я миновал ее и вбежал в проулок. Там было тихо, грязно и… пусто.

Судьба всегда дает только один шанс».

***

— В конце этого дня я хотел бы предложить вам послушать одну балладу, вернее, ритмизованный рассказ, украшенный рифмами и созвучиями. Это переложение старой немецкой истории, которая перекликается с нашей темой, то есть «Выбор и его последствия».

— Зачем он взял гитару, которая много месяцев пылилась в углу? Запел…

Ночь. Тишина. Только где-то вдали,

там, где сверкают извивы реки,

всадник стремится на быстром коне,

складки играют волной на плаще.

Кто это мчится? То Олаф, барон,

завтра женитьба, торопится он.

Гости приедут на свадебный пир,

чокнутся звонко бокал и потир.

Слышишь? Какие-то в лунную ночь

звуки в лесу. Скажи, что это? Дочь

лесного царя среди эльфов в тиши

танцует, смеясь. О, барон! Не дыши!

Но всадника силой на отсвет огня

сманила в ту пору дочка царя.

— Вы, Олаф, недавно прослышала я,

танцуете чудно. Прошу Вас, меня

возьмите за руку. Под музыку лир

станцуем мы чудно, tritt tanzen mit mir¹²!

— Сударыня, лучше станцует сатир

мохнатый, чем я. Засмеет нас весь мир

лесной. — Ах, барон, я Вам парочку шпор

вручу серебристых, каких до сих пор

не видели Вы. — Окончим же спор.

Танцор я негодный: мой танец не спор.

— Красивый ты, Олаф… Я много рубах

шелковых вам… — …nicht tanzen ich mag¹³!

— И золота много… — За злато, почет

спасибо, царевна, но, знаете, ждет

невеста меня, ведь я завтра женюсь…

— Постой же, несчастный! — Я Вас не боюсь…

— Болезни и боли тебя целиком

поглотят! Тебя и с тобою весь дом!

Скачи же, барон, убирайся ты прочь!

Когда-нибудь вспомнишь ты царскую дочь!

— Ах, больно мне, мама, — Herr Olaf сказал,

когда он домой на коне прискакал, —

попал я в лесу на таинственный бал,

на бал без свечей и паркета попал,

и видел там эльфов, и фей, и цариц,

не пал я пред ними от гордости ниц,

не стал танцевать я с царевной. В груди

теперь так тревожно от серой тоски.

— Бог милостив, сын. Все тревоги твои

пройдут в одночасье. Прими мой совет:

уж скоро проглянет далекий рассвет,

а завтра — твой день. Ты иди отдыхать,

недолго тебе в одиночестве спать…

А утром, как только на небе взошло

солнце и стало повсюду светло,

говор и смех растеклись по полям —

гости катили к баронским дверям.

— А где же счастливец? Где юный барон?

— Ах, тише вы, милые! Явь или сон —

сегодня под утро казалось ему,

как будто бы он танцевать на балу

отказался с царевной! Как иней, он бел,

на кресле лежит. И боюсь, заболел…

— Мы счастьем разгоним барона хандру!

Мед и вино мы на свадьбу ему

везем! Где же Олаф? Звенел его глас,

которым на праздник сзывал он всех нас!

— Тише вы, гости… За мною сейчас

ступайте. — Сударыня, старых друзей

просим, ведите к нему поскорей.

Скрипнули двери, и с шумом толпа

по лестницам вниз, как змея, потекла.

Покои барона: вот кресло, вот он

вкушает в том кресле предсвадебный сон.

Но что это? Пала на грудь голова.

Дыхания нет. И вокруг — тишина.

— Такая грустная немецкая история. Барон сделал свой выбор, и за этот выбор ему пришлось дорого заплатить. Третий день мы посвятим теме любви. Я вижу, как оживились наши дамы. Да-да, любви во всех ее проявлениях. Итак, до завтра…

— Утром он опять подтащит ко мне кресло, усядется, откупорит очередную бутылку. Что же он расскажет?

Примечания

7

Лесной массив, относящийся к конкретному заводу.

8

Имеются в виду Нижегородская и Ирбитская ярмарки.

9

Имеются в виду жители поселка при Петрокаменском заводе.

10

Быньговский завод. Расположен неподалеку от Невьянска.

11

Обойщик — мастер, обивающий сундуки жестяными листами.

12

Tritt tanzen mit mir — потанцуйте со мной (с нем).

13

…nicht tanzen ich mag — мне не нравится танцевать (с нем).