Двойник. Повесть

Глеб Исаев

На глухом полустанке обнаружили человека, потерявшего память. Сюжет банальный.«Кто я», — этим вопросом должен, по канонам жанра, все оставшееся время «доставать» себя и других, главный герой.Но как быть, если ему уже готова новая биография.И остается герою только соответствовать своему имиджу любимца публики и звезды отечественной эстрады.Другое дело, что имидж этот вовсе не подходит бывшему десантнику, осужденному за чужое преступление. Книга содержит нецензурную брань.

Глава 2

Андрей прошел в тесную кабинку вагонного туалета, совмещенного с умывальником, крутанул барашек защелки и замер, глядя в зеркало.

События последнего часа выбили из колеи, наверное, ничуть не меньше, чем все предыдущее. Несколько дней назад, когда он пришел в себя от нестерпимой вони нашатыря и открыл глаза, в голове была кристальная чистота. Ни мыслей, ни воспоминаний, ничего. Только легкое удивление. Правда, потом, когда выяснилась неприятная истина, стало не до смеха. И даже не из-за отсутствия каких-либо воспоминаний. Это как раз вовсе не беспокоило. Ну, мало ли. Тем более, что врач, осмотрев больного, заверил его в полной нормальности.

Сохранились и общие знания об окружающем его мире. По просьбе врача Андрей коротко, но без заминки рассказал внимательно следящему за его реакциями врачу о тех событиях, которые происходили в стране и в мире на протяжении последних нескольких лет.

Вспомнил фамилию седоволосого президента, приказавшего расстрелять собственный парламент из танков. Легко написал несколько строчек под диктовку врача, но абсолютно ничего не сумел ответить о себе. В памяти не сохранилось ничего. Ни одного, самого малейшего, воспоминания. Врач пожал плечами, прописал несколько активизирующих работу мозга препаратов и оставил непонятного пациента в покое.

Захолустная больница, не избалованная кадрами и финансированием, жила куда более понятными заботами. Переломы, отравления, дизентерия и прочие, свойственные подавляющему большинству местного населения, хвори требовали куда большего внимания, чем необъяснимое недомогание беспамятного бродяги.

Говоря по совести, главврач и так сделал куда больше, чем мог. Продлил содержание Андрея на казенном коште вдвое от положенного и выписал на вольные хлеба лишь два дня назад. Да и в последующие дни смотрел сквозь пальцы на неоднократные появления его в больничной столовой.

Сержант, встреченный им на перроне, доходчиво объяснил, что принять предложение столичных пассажиров будет лучшим выходом.

— Поверь, точно тебе говорю, Андрюха, — негромко произнес мент на прощание. — Здесь ты сдохнешь. Беги, куда угодно, беги. Эти двое — ребята мутные. Вряд ли они тебя узнали. Нюхом чую, не все так, как этот жидок мне в уши дует. Только тебе, в твоем положении, выбирать не из чего. Хотя… на этих, на голубых, они не похожи. Но ты сам смотри. Если что, сбежишь, и всех дел. А так, может, и вправду, в столицу отвезут. Вдруг, и вправду, вылечат?..

Андрей отвлекся от нахлынувших воспоминаний, которые за неимением более далеких заполняли его целиком, и принялся растирать по щекам пену. Брить отросшую за несколько дней щетину новой, вынутой из пластикового пакетика, Жиллетовской скобкой было одно удовольствие.

Закончив с бритьем, он, кое-как сполоснул голову и с удовольствием скинул свои, пропахшие кочегаркой, в которой ему пришлось ночевать последние две ночи, вещи.

Натянул новую одежду и вновь взглянул в зеркало. Увиденное ему даже понравилось. Исчез неопрятный бродяга. Из мутноватого стекла смотрел довольно симпатичный, светловолосый паренек с голубыми глазами.

Мысли вновь вернулись к сказанному: «Хм, певец. Неужели, и вправду? Так я же и не умею.»

Андрей поднял руку, как бы сжимая микрофон, и попытался изобразить мордатого, с мутноватым взглядом запойного алкаша, певца, щеголяющего распахнутой до пупа рубахе, концерт которого он мельком смотрел по плохонькому больничному телевизору.

— Тьфу, тоже мне, — в сердцах сплюнул он и торопливо покинул ватерклозет.

— Поворотись-ка, — развел короткие руки в стороны Кацман, завидев Андрея. Его лицо, увенчанное большим носом, расплылось прямо-таки в отеческой улыбке. Однако, оказавшись в купе, Семен Яковлевич с ходу взял быка за рога. Он торопливо раскрыл новенький ноутбук и включил дорогую игрушку.

— Сейчас мы твою память и расшевелим, — пояснил он свои действия Андрею. — Ты понимаешь, в сложную ситуацию всех нас своей пропажей поставил. Да и себя тоже. У тебя ведь тур по России был намечен. Мы уже и аванс получили, и билеты продали. Девчонки без дела истомились. В общем, надо наверстывать. Иначе неустойки будут страшные. Не расплатимся.

— Завтра в Улан-Удэ, в ДК Строителей концерт. Кровь из носу, нужно собраться, — слова вылетали изо рта Кацмана, словно пули из ствола пулемета. Остальные… города, ладно, отменим. Всех денег не заработать, но вот этот кровь из носу нужно отработать. Ты же артист, Андрюша! Вон тезке твоему, Миронову, уж как плохо было… на концерте умер, а не отменил…

Андрей вытер тыльной стороной ладони мгновенно вспотевший лоб: — Какой концерт? Я ведь забыл все. Я ведь не умею. Вы поймите, это все так внезапно.

— Андрюша, ты только не волнуйся. Тут ничего страшного нет. Ты, главное, нашелся. А концерт… — Кацман на мгновение задумался. — Мы его под фонограмму прогоним. Ничего. Народу будет немного… Схавают. Тебе, главное, рот открывать, да по сцене побегать… Это же не трудно. Ты, вон, раньше после концерта еще по два корпоратива мог отработать. Тело вспомнит.

— Вот сейчас клипы посмотришь, слова повторишь. Отрепетируешь немного, и прорвемся. А уже оттуда прямо в Москву. Пес с ними, с деньгами. В ЦКБ вылечат.

Огорошенный непрерывным потоком звучащих на редкость убедительно слов, Андрей захлопал глазами, пытаясь отыскать доводы для отказа. Ему даже стало немного стыдно перед таким сердечным человеком: — Я попробую, конечно, но…

— Отставить «но»… — просиял Кацман. — Ты гений, Андрюша, ты артист, с большой буквы артист. Вот. Давай смотри, сейчас первый пойдет. Коронка твоя. Запоминай. Вспоминай, вернее: жесты, слова.

— А я пока в ресторан сбегаю. Боюсь, что продюсер наш уже в котлету. Переволновался он за тебя, Андрюшенька.

— А как же так вышло, что я, ну, пропал? — вскинулся Андрей, торопясь задать донимавший его вопрос.

— После, после, дорогой. Видишь, какой у нас сегодня бардак, — уже на бегу замахал руками Кацман, но тормознулся в дверях: — Слушай, я проводницу попрошу, пусть тебя закроет. Тебе работать надо, а если в поезде узнают, что ты здесь едешь, автографами замучат. Поклонницы, все такое. — И выскочил, не дожидаясь ответа.

— Скажете тоже, поклонницы. — Хмыкнул Андрей, однако тут его внимание привлекло изображение, появившееся на большом экране. Из динамиков, упрятанных под гладким антрацитовым пластиком, зазвучала музыка.

Андрей впился глазами в экран, следя за событиями, разворачивающимися на ярко освещенной сцене.

Певец, одетый в невероятно узкие черные джинсы, в черной же блестящей рубахе, в вороте которой виднелся здоровый, на толстенной золотой цепи, крест, пел песню.

Андрей озабоченно всмотрелся в лицо исполнителя. На первый взгляд человек был очень похож на него. Такой же курносый нос, светлый ежик волос, открытая улыбка.

Певец ловко прыгал по сцене, старательно выкрикивая что-то в большой микрофон. Слова были едва различимы из-за невероятного грохота ударных и дикого гитарного скрежета.

Наконец песня с бесчисленным повторением малопонятного речитатива нечто типа — Тара — там Бумба, я не Лумумба, закончилась. Началась новая.

Уже после третьего номера Андрей заскучал.

Убейте, но он никак не мог представить себя в роли этого истеричного арлекина. «Да и он ли это? — возникло у зрителя легкое недоумение. — Петь такое. Даже за хорошие, как сказал этот толстячок, деньги, не знаю. Неужели мне это нравилось?»

Андрей уставился в окно, глядя на мелькающие мимо поросшие лесом холмы. Суровый Забайкальский пейзаж вызывал невольную тоску.

«Можно, конечно, отказаться. Но если они не врут, и билеты проданы, будет скандал. Может, все-таки попробовать?..» — он попытался заставить себя вернуться к просмотру, но лишь тоскливо вздохнул. Назвать это музыкой можно было только с громадной натяжкой. И вовсе не из-за примитивных текстов или убогой аранжировки. Раздражала сама манера исполнения. Невероятно фальшивая и наигранная. Подкачал и голос. Местами, чтобы не сорваться и не дать петуха, певец просто проглатывал окончание строки и, едва попадая в такт и мелодию, переходил к следующей.

«Ну разве можно так издеваться над слухом», — не выдержал Андрей и зажал уши. Настолько фальшиво прозвучал в его исполнении куплет последнего произведения.

«И песня-то неплохая. — озадаченно покачал головой он. — Но как можно не слышать, что отстаешь от аккомпанемента?..»

Клацнул замок, дверь скрипнула и отползла в сторону. В купе, щедро обдав Андрея коньячным ароматом, ввалился Кацман. В руках он держал полную бутылку и пару фужеров.

— Как идет процесс? — жизнерадостно поинтересовался он, водружая коньяк на стол. — Сейчас по соточке и отсыпайся.

— Вы, наверное, будете недовольны, но это — решительно произнес Андрей, — это я петь не могу. Это не песни. Не знаю, может, раньше, до того, что со мной случилось, мне это и нравилось, но теперь. Не знаю, правда, что у меня с голосом, может, он тоже исчез, но даже если остался, такое петь — не смогу.

— А ведь ты прав, Андрюша, — неожиданно произнес Кацман, сочувственно глядя на экран. — Я ведь только финансист. Мое дело — контракты, оплата, переводы, отчисления. Но, если честно, я вынужден с тобой согласиться. Это не искусство. Это низкопробная халтура. А заставить тебя никто не вправе. Что ж, тем лучше. Может, так оно будет даже и лучше, чем рубить хвост по частям. Честнее. Правда, завтрашний концерт отработать все равно придется. Уж извини.

— Мы обязаны платить людям. И музыкантам и организаторам, да и вообще. А чтобы все было честно… Давай так… — Семен Яковлевич выхватил из кармана блокнот, ручку и набросал на чистом листке несколько фраз. — Вот. Запомни. Скажешь это перед началом концерта.

— Мол, это твой последний концерт. Разочаровался в своем творчестве и решил уйти. Честно скажешь, без стонов и всякое такое. Можешь чуть трагизма добавить. Объявишь, отработаешь, и сразу, самолетом, в Москву. Ляжешь в клинику, пройдешь обследование. А потом, когда поправишься, снова попробуешь. Что там тебе понравится, то и будешь…

От этих слов у Андрея даже зачесалось в глазах.

«Хороший, все-таки, мужик, этот Семен Яковлевич. — подумал он, читая неровные строчки. — И написал здорово. Может, чуть трагично, однако, кто его знает, как там принято, уходить… Я же не помню ничего».

— Ладно, я так и сделаю, — благодарно произнес он, — только… а можно, я просто буду рот открывать и все. Вы понимаете. Тумба-Лумба, язык не поворачивается.

— Да ради бога, Андрюшенька, — с искренностью подвыпившего человека рассмеялся Кацман. — Ты у нас звезда, тебе и карты в руки. — Может, еще что хочешь?

— Да нет, не надо, наверное, — смутился Андрей. — Знаете, вы мне лучше гитару принесите, если можно. С нами ведь музыканты едут, я так понимаю.

— Гитару? — Кацман даже поперхнулся. — А ты что, на гита… — он вновь осекся. — Да, да. Конечно, найду. У Пашки как раз акустическая. Сейчас сбегаю.

Он вернулся через пару минут, неся в руках большую концертную гитару в чехле.

— Только осторожно, он мне ее под честное слово дал. — Зачем-то предупредил Семен Яковлевич, оживленно потер ладони и потянулся к стоящей на столике бутылке.

— Ну что, давай, Андрюша, за чудесное возвращение. Михалыча бы стоило позвать, но он уже никакой. Я его спать отвел, — сообщил он, скручивая золотистую пробку.

— Я не буду, — твердо отказался Андрей. — Попробовал уже, когда в себя пришел, чуть не умер. Наверное, это от травмы. Не принимает организм.

— Да ладно, по капельке, — пренебрежительно скривился собеседник. — От Мартеля плохо еще никому не было.

— Нет, — Андрей провел ладонью по гладкой коже гитарного чехла. — Я лучше спать лягу. Можно?

— Ну, как хочешь, — в голосе Кацмана скользнула непонятная нотка. — Тогда, конечно, ложись. Утро вечера мудренее. Завтра в двенадцать тридцать прибываем. Потом в гостиницу, а в семь уже концерт. Ну, музыканты, девчонки туда к пяти подтянутся.

Пока звук настроят, пока то-се. А тебя, уж как положено, к центральному входу на белом лимузине. Все, как в листе заявлено, обещали обеспечить.

— В каком листе? И почему на лимузине? — Андрею вновь стало не по себе. Он живо представил себе, что придется выбираться из длинной блестящей машины в окружении толпы возможных поклонников. — А может, это, попроще чего? — Да ладно, потерпи уже, — Кацман поднялся, сожалеюще посмотрел на бутылку, однако забрать ее не решился. — Пойду тогда, к девчонкам загляну. Они уже, наверное, как раз проснулись.

Он вновь обвел взглядом тесное купе, словно пытаясь убедиться, что пассажир не сможет никуда деться, и вышел.

Андрей посидел в тишине, нарушаемой лишь перестуком колес, привыкая к своему новому состоянию, и осторожно открыл дорогой кофр.

Гитара, и вправду, была хороша. Лаково-черная, с серебристыми порожками на деке, с толстым кожаным ремнем.

Он устроил инструмент на колене, провел по струнам. Совершенно бездумно, на автомате подтянул четвертую. И все так же привычно, словно делал это всю жизнь, взял первый аккорд. Перебор, новая комбинация пальцев, и вот уже, подчиняясь звучащему в голове ритму, заиграл незнакомую мелодию.

Андрей мог поклясться, что слышит ее впервые, но, в то же время, совершенно точно знал, где и в какой момент сделать паузу, перейти ниже, или чуть усилить нажим на гриф.

Слова всплыли без всякого участия воли. Что-то немудреное: Про корабли, море. О городах, что остаются за кормой.

А потом, вовсе без перехода, запел другое. Голос звучал совсем не так, как у того, прыгающего по задымленной сцене Андрея. Может, и не так сильно, однако куда чище. Да и песенка, которая пришла на ум, ничуть не походила на отвязно-речитативные, матерные припевки, которые пел Андрюша Питерский прежде.

— Андрей допел последний куплет и прижал струны, гася пронзительно печальный аккорд.

Увы, ни эта песня, ни та, что он пел до нее, никак не сочетались с тем, что «он» исполнял на эстраде.

«Значит, прав Семен Яковлевич. Нужно завязывать. Не мое это», — решительно подвел черту под безуспешными попытками вернуть свой эстрадный образ Андрей. Уложил гитару обратно в футляр и растянулся на полке. Голова, полная впечатлений, гудела, словно пустой котел, по которому колотил добрый десяток нерадивых поварят. Однако понемногу стук в висках успокоился, глаза закрылись, и он заснул.