Город

Глеб Давыдов

Роман об экзистенциальном кризисе группы одноклассников, которые сталкиваются с жизненными трудностями и пытаются их преодолеть. Сквозным мотивом проходит странная тетрадь, которую один из героев случайно находит в больнице. Тетрадь является чьим-то неподписанным предсмертным дневником, но каждый из одноклассников смутно ощущает, что догадывается, кто ее автор. Дневник дает намек на то, что его написал один из них – тот, кто буквально прожил жизнь заново и хочет подать знак самому себе.

МЕТАНОЙЯ, ЧАСТЬ II

Мария рассказывала свои странные истории, покуривая сигарету в школьном туалете. Школу на тот момент она давно переросла, да и училась совершенно в другой. Но в этой компании познакомились с ней впервые именно здесь. Поздно вечером в перерыве секции исторического фехтования, которая проводилась в школьном спортзале. Она приходила, чтобы пообщаться с теми, кого не считала друзьями, больше единомышленниками. Маше нравились неформалы и те, кто был против системы. Было холодно, на бежевой кафельной стене отсвечивали окна домов, преломленные узким прямоугольным стеклом и исполосованные тополиными ветками. Едко воняло хлором, дымом сигарет и хозяйственным мылом. Мария сидела на подоконнике, с интересом смотрела в черный провал вентиляционного отверстия напротив. Разговор был оживленный, заглушал хлестко журчавшую воду. Вне секции исторического фехтования они не были знакомы.

Солнце резало глаза, она приоткрыла глаз. Это был канун Нового года. Время, когда почти все объединены общим настроением.

— Просыпайся, принцесса, — прошептали его губы.

— Уже утро? — спросила Маша.

— Небо белей бумаги розовеет на западе, — улыбнулся он.

Улыбнулась и она.

— Сегодня исполняются все мои мечты? — спросила она.

— Определенно, да, — ответили ей.

— Это правда? — спросила Мария.

— Если нет, то должна быть.

Мария привстала с постели, не открывая глаз, поискала ногой тапочки. Их не было. Встала и вскрикнула. Букет роз, небрежно брошенный у кровати, впился в мизинец. Отшвырнула цветы в угол комнаты. Подарок очередного ухажера. Нелепый ушастый длинноволосый фехтовальщик-толкинист.

Ванная была раздражающего ее модного цвета слоновой кости и в ней пахло яблочным шампунем. Она посмотрела на себя в зеркало. Темные волосы, растрепанные и секущиеся на кончиках, розовые щечки, светло-серые глаза и отсутствие ямочки над губой. Этой отличительной чертой она очень гордилась: в одной из переписок она узнала, что означает ямка над губой и с тех пор очень этим гордилась. Она не любила хранить секреты. В секретах был элемент несерьезности, а у нее такого не было. Она больше предпочитала загадку, чем секрет.

Телефон заходился в истерике, вызывая колебательные возмущения в воздухе.

— Он сказал, что не сможет ко мне прийти! — взвыла в трубке подруга.

— Мэх… Наташ, успокойся. Он обязательно перезвонит и предложит новое время, — «Дура, зачем реветь? Это же хорошо. Проведешь Новый год без своего придурка».

— Когда перезвонит?! Уже тридцать первое! А я так надеялась! — ныли на другом конце провода.

— Успокойся. Если действительно хочешь, то сама едь к нему, — «Мне совсем не интересно слушать твои проблемы.»

— А я хотела что бы у меня-я-а… — совсем разрыдалась девчонка.

— Да, очень важно, в дверь звонят, я перезвоню. Пока, — «Ага, захотела распрощаться с девичеством в новогоднюю ночь, с тем кого считала любимым. Все срывается, а каноны романтики и собственная глупость не позволяют это сделать в другой день. Путь на вершину школьной иерархии снова закрыт.»

Маша вырвала телефон из линии. Все равно отец потом всё починит. Родители уехали в другой город, к сослуживцам отца, праздновать там. Её оставили потому, что ценили свободу и личное пространство, и снисходительно предполагали, что она устроит «танцы и дискотеку» дома. Такова была легенда для отца, ему важно было поддерживать порядок даже в таких внесистемных вопросах. Если быть честными, то оставили совершенно безрассудно потому, что кое кто остро хотел провести время отдельно от дочери хотя бы с унылыми и пошлыми однополчанами мужа.

На кухне Машу ждали салаты, запеченная курица, половина таврического торта, неизвестное количество конфет и фруктов на двухэтажном подносе и поздравительная открытка. Она взяла мандарин и фиолетовым ногтем, вскрыла кожуру. Кофе был растворимый и прогорклый. Кофе и мандарины.

За окном расстилался большой город. Белый пар поднимался из труб и рассеивался в сером небесном блюде. Несмотря на тонкий налет снега на асфальте и крышах, дома казались какими-то еще более обветренными и проржавевшими, чем обычно. Пахло сосной, стоящей в зале, кожурой мандарина, снегом и шоколадом. Она поставила кофе на стол и пошла в свою комнату. Ногой сдвинула розы под шкаф и начала собираться.

Переоделась и взяла косметичку. Немного подумав, положила все в сумку.

— Ты красиво приводишь себя в порядок, — сказал он.

— Правда?

— Честное слово. Это таинство у тебя получается просто завораживающее. У тебя все красиво, — говорил он.

— А что самое красивое? — кокетливо посмотрела на него Маша.

— Ты… — ответил он.

Квартира была пуста. Ее душа была пуста. Все было пусто. Мерзкий запах Нового Года раздражал носовые рецепторы. Она сцепила зубы, встала и подошла к зеркалу. Надела бандану и поправила волосы. Надо было идти к Ане. Выключила телевизор. Открыла дверь и вышла на лестничную площадку. Лифт был исписан и полон окурков. «Кому поведаем, как жизнь проводим?» — нацарапал кто-то над кнопками. Она любила эту надпись и была благодарна тому, кто оставил ее здесь.

На улице холодно, слякотно и мало людей. Все сидят дома, нарезают салаты, смотрят «Иронию судьбы» и совершают прочие ритуалы. В окнах квартир видны разноцветные огни гирлянд, висящих на елках или прямо на окнах. У нее плохое настроение, она чувствует себя одиноко, оторвано от общего веселья. Наверное, это из-за отсутствия семейного праздника, подумала она. Но она не любит проводить время с родителями.

Возле редких продуктовых всегда много людей. Покупают впопыхах забытые ингредиенты, сладкую газированную воду, спиртное, много спиртного. Слышны частые хлопки петард. Мальчишки раньше времени тратят свой, внушающий страх даже военнослужащему, боезапас. Трелями из колонок и репродукторов льются колокольчики и колокола.

Аня жила в соседнем квартале, на улице Лепсе, в девятиэтажном доме. Маша собиралась провести Новый Год именно с ней. Не потому, что она так уж любила свою подругу, просто именно в этой компании ей было удобнее всего. С другими скучно и много алкоголя. Она позвонила в дверь. Аня вышла в поварском переднике, измазанном каким-то соусом. Из-за двери с телевизора вещал задорный голос ведущего Mtv.

— Привет, слушай у меня плохие новости.

— Что случилось? — ее брови изогнулись.

— Родители вернулись. Ничего не выйдет.

— Мэх… И ты, как примерная дочь, помогаешь им в нелегком кулинарном бою? — язвительно заметила Маша.

— Как видишь. Только не смотри на меня такими глазами, я ни в чем не виновата.

— Я ни в чем тебя не виню. Тебе помощь не нужна? Ну, там в чистке картошки, варке яиц, — продолжила она.

— Слушай, хватит издеваться. Ты где будешь? Я позвоню…

— Я не издеваюсь. Мне просто обидно, что придется такой праздник проводить с Ермолаевой и остальными. Много пить. В конце концов меня изнасилует Кубриков, — закончила она.

— Дура. Все меня мать зовет. И… С Новым Годом. Я позвоню! — поздравила ее девушка.

— Тебя тоже, подруга. С наступающим.

Маша спустилась вниз. Какое-то щемящее чувство в груди. Она охарактеризовала это как обиду, но потом решила что это чувство одиночества. Достала зеркальце, поправила прическу. Нужно было идти к Ермолаевой и проситься провести праздник у нее. Унизительно. На это еще нужно решиться. Тома Ермолаева, староста, жила в частном доме и с трудом упросила родителей не брать ее с собой к бабушке. И сегодня самые скучные и питекантропоподобные, собирались устроить у нее большую пьянку.

Она села в пустой автобус, пропитанный сладковатыми дизельными парами и проехала три остановки. В районе Кулика зловоние автобуса сменил запах дров. В кварталах частной застройки всегда так пахнет. На остановке, прямо на асфальте валялся представитель низшей формы человечества. Пребывая в алкогольном опьянении, низшая форма спала, наполовину засыпанная снегом. Маша прошла вверх по уклонистой улице. Издалека стало видно, что веселье уже началось. Коля Кривошеев стоял возле калитки и грозно осматривал окрестности. Скорее всего, в нем проснулся инстинкт пещерного человека по обнаружению коварных врагов, бродящих вокруг пещеры. Голова его покачивалась подтверждая фамилию.

— Машка? Эт… То… Ты, — с трудом выговорил он.

— Здравствуй, Кривошеев, что сторожишь?

— Да… Я за соком…

— А почему именно тебя отправили? Ты самый прямоходящий из остальных представителей племени?

Он исподлобья смотрел на нее, распознавать длинные предложения давалось ему хуже. Поэтому он просто повторил.

— Я… за соком

— Понятно. Ну удачи.

Во дворе на лавочке курил Саша. Он всегда был нейтрален и аккуратен со всеми. Самый вероятный союзник в этот вечер. Завидев ее он приветливо поднял руку.

— Привет. Не ожидал увидеть тебя тут. Ты же, вроде, у Аньки?

— Так вышло. Или ты не рад моей персоне? — спросила Маша.

— Рад конечно! Проходи. А Аня с кем?

— С родителями.

— Понял!

Она зашла внутрь. За столом сидело много народа. Было душно и тесно. Все пили водку и вино. Маше сразу стало скучно. Девчонки неодобрительно отреагировали на появление новой гостьи. На лицах застыли дипломатические улыбки. Обменявшись парой дежурных, не несущих смысловой нагрузки фраз, она села на диван. Ей налили вина. Праздник угас с ее появлением. Одноклассница прошептала другой: «Ну вот. Теперь весь вечер пройдет в философских разговорах. И вообще, кто ее звал?» Мария налила себе яблочного сока, вместо вина. Нужно было идти. Ей просто было жаль этих людей. Все здесь было неуместно.

Кривошеева не было на улице, зато он уже сидел на остановке и вдохновенно о чем-то беседовал с представителем низшей формы человечества на диковинном языке. Похоже представитель низшей формы советовал Кривошееву, где тут в окрестностях можно купить подешевле портвейн. Последними словами, которые она расслышала, были: «Белая-белая, нестерпимая…» Видимо, речь шла о водке.

Начался противный моросящий дождь со снегом. Было тошно от всеобщей радости, которой она не разделяла и не чувствовала. Она хотела капризничать, все это остановить, сказать чтобы все исчезло лишь потому, что она так не хочет. Начало темнеть. Подошла к дому одной из своих подруг. С ней она меньше всего хотела провести этот день, но выбирать уже не приходилось. Маша остановилась на перекрестке, возле пятиэтажного дома, раздумывая. Там ее тем более не ждали. Больше не хотелось унижаться. Все было мерзко до тошноты, до рези в глазах. Противно от гламурной приторности выражаемых другими чувств. Маша развернулась и пошла искать такси домой.

Темно и одиноко. Она боролась с чувствами. В доме пахло праздником. Родителей не было. Маша сняла туфли и швырнула их ногой. Включила музыкальный центр и телевизор, тишина заполнилась чем-то неестественно радостным. Набрала себе полную тарелку еды и пошла в зал.

— Ну хорошо. Но что же будет дальше? — спросил он.

— А тебе какая разница? — огрызнулась она.

— Ты сама знаешь. Не надо скрывать свои мысли. Думай о них в первую очередь!

— Почему так гадко?

— Потому что зима.

— Планета-зима…

— Да… Белая-белая, нестерпимая.

Маша со злостью швырнула тарелку в стену. Салаты медленно потекли по обоям. В квартире была одна она. Она и работающая аппаратура. И это чувство. Она называла это чувством комнаты. Когда ты один, долгое время находишься в комнате и смотришь телевизор или читаешь, то все вокруг, в том числе и душа окрашивались в определенный цвет. Обычно в этой комнате она чувствовала коричневый цвет, а сегодня красный, блестящий, отражающийся множеством полированных граней.

Ей так никто не позвонил. Маша вспомнила, что оборвала телефон, поэтому ждать поздравительных звонков не имело смысла. Оставались поздравления по телевизору. Обычно, все новогодние передачи не рассчитаны на постоянный просмотр. Их цель — привлечь зрителя яркой картинкой в надежде на то, что он обратит хоть какой-то процент своего внимания на рекламу. Она переключала передачи. От одного канала к другому. Остановилась на музыкальном канале. Соседи за стеной громко праздновали. На улице взрывы дешевых петард слышались постоянно. Каждый взрыв болью звучал в сердце. Из открытой форточки тянул сквозняк с запахом пороха. Игрушки на сосне перестукивались.

Двенадцать часов. Начали греметь и шипеть фейерверки. Небо окрасилось разными цветами. Цвет ее души в этом момент был темно-синий, с красными прожилками.

— Трудно быть отвергнутой всеми? — спросил он.

— Почему?

— Ты отвергла даже сама себя. Ты просто ушла, — он пристально смотрел в глаза.

— Почему все так? — устало спросила Маша.

— Наверное, потому что ты другая. Поэтому просто жаль хранить тебя в одном экземпляре.

— Значит, таких как я много?

— Не настолько. Примерно по одной на город средних размеров. — он приставил палец ко лбу, словно что-то вспоминал.

— А зачем тебе это?

— Зачем, зачем… Да какая разница? Это же, в конце концов, красивая загадка. Да?

— Я больше не хочу быть загадкой… Кто ты на самом деле?

Он окинул взглядом город перед ним. Вздохнул.

— Тишина избавит меня, надеюсь, от необходимости, прости за дерзость, объяснять…

–… ты придешь за мной? — она не плакала.

— Тебе решать.

— Это правда?

— Если нет, то должна быть. — улыбнулся он.

Он ушел. Маше почему-то из ниоткуда пришло совсем неуместное моменту воспоминание вчерашнего дня, что связывающей абсолютно незнакомых людей в школьном туалете, был Саша, с которым кто-то учился в одном колледже, но на разных курсах, кто-то делил учебную машину в автошколе, кто-то познакомился с ним на вечеринке. Саша есть везде и у всех. Всегда нейтрален и аккуратен.

Она никак не могла поймать какую-то красивую глубокую мысль, с который бы завершила этот неприятный день, но так и не смогла и незаметно для себя спокойно уснула.