Перед восходом солнца

Герхарт Гауптман, 1889

Герхарт Гауптман – популярный немецкий писатель, драматург и поэт поучил широкую известность не только в Европе, но и в России уже начала XX века. Драма «Перед восходом солнца» рассказывает о фермерской семье, разбогатевшей на продаже угля. У Гофмана Краузе скоро появится наследник. Чтобы помочь беременной сестре, Елена возвращается в родительский дом и ужасается: финансовое благополучие привело семью Краузе к вырождению и алкоголизму. Неожиданно Гофмана навещает друг юности – Альфред Лот – убежденный трезвенник и интеллектуал, с которым, кажется, Елена сможет вырваться из ненавистного поселка.

Gerhart Hauptmann

Vor Sonnenaufgang. Die versunkene Glocke

© Г. Снимщикова, перевод на русский язык, наследники, 2023

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2023

Перед восходом солнца

Социальная драма в пяти действиях

Действующие лица

Краузе — владелец хутора.

Фрау Краузе — его вторая жена.

Елена и Марта — дочери Краузе от первого брака.

Гофман — инженер, муж Марты.

Вильгельм Кааль — племянник фрау Краузе.

Фрау Шпиллер — приживалка фрау Краузе.

Альфред Лот.

Доктор Шиммельпфенниг.

Бейбст — работник в имении Краузе.

Густа, Лиза и Мария — служанки в имении Краузе.

Баэр — по прозвищу Гопля-Баэр.

Эдуард — слуга Гофмана.

Миля — горничная фрау Краузе.

Жена возчика.

Голиш — по прозвищу Гош, подпасок.

Посыльный.

Действие первое

Комната с низким потолком. На полу дорогие ковры. Обстановка новомодная, но на крестьянский лад. Картина, висящая на стене, изображает повозку с четверкой лошадей, управляемых возницей в синей блузе.

Миля, крепко сложенная крестьянская девка, с несколько туповатым выражением красного лица, открывает среднюю дверь и впускает Альфреда Лота. Лот — широкоплечий, коренастый человек среднего роста с решительными, но несколько неуклюжими движениями. Белокурый, глаза голубые, усики — белесые, жидкие. Его худое лицо выражает ровное, спокойное состояние духа. Одет аккуратно, хотя и немного старомодно. На нем летнее пальто, через плечо сумка, в руках палка.

Миля. Входите, пожалуйста! Сейчас я позову господина инженера. Не угодно ли присесть?

Рывком открывается стеклянная дверь. Деревенская баба с багровым от ярости лицом врывается в комнату. Она одета немногим лучше прачки. Голые красные руки, синяя ситцевая юбка с корсажем, красный в крапинку шейный платок. Ей немного за сорок, у нее злое, чувственное, грубое лицо, относительно хорошо сохранившаяся фигура.

Фрау Краузе (кричит). Эй, девки!.. Ну так и есть!.. Одно горе с этим бабьем!.. Пшел отсюда! Мы не подаем!.. (Обращается то к Миле, то к Лоту.) У кого есть руки, тот может работать. Пшел прочь! Нет у нас ничего!

Лот. Позвольте, хозяйка… вы ведь… я… моя фамилия Лот, я… хотел бы… у меня ни малейшего намере…

Миля. Они желают говорить с господином инженером.

Фрау Краузе. Знаю-знаю, хочет выклянчить у зятя… А у того у самого ничего нет, все здесь наше, не его!

Открывается дверь справа.

Гофман (высовывает голову). Мамаша! Я попросил бы… (Выходит, идет к Лоту.) Что вам угод… Альфред! Это ты, дружище? Боже праведный, ты?! Вот это… Вот это ты здорово придумал!

Гофману года тридцать три. Он высокого роста, стройный, худощавый, одевается по последней моде, чисто выбрит и изящно причесан, на пальцах дорогие кольца, в манишке булавка с бриллиантом, на часовой цепочке брелоки. Волосы и усы у него черные и выхоленные. Черты лица острые, как у птицы, выражение неопределенное, глаза черные, живые, по временам беспокойные.

Лот. Я, собственно говоря, совсем случайно…

Гофман (взволнованно). Очень, очень приятно… Но прежде всего разденься! (Пытается снять с него сумку.) Такой приятный сюрприз… (Взяв у Лота шляпу и палку, кладет их на стул возле двери.) Лучше не придумать. (Возвращаясь.) Лучше прямо ничего не придумать…

Лот (снимая с себя сумку). Я, собственно говоря… Я совершенно случайно завернул… (Кладет сумку на стол, стоящий на переднем плане.)

Гофман. Садись, пожалуйста! Ты, верно, устал. Садись, прошу тебя!.. Ты помнишь? Когда ты меня навещал, у тебя всегда была привычка бросаться на диван так, чтоб пружины трещали… Иногда они даже лопались. А ну-ка, покажи, как ты это делаешь!

Фрау Краузе смотрит на них с изумлением и затем уходит. Лот усаживается в одно из кресел, стоящих вокруг стола на переднем плане.

Выпьешь чего-нибудь? Говори, чего тебе?! Пива? Вина? Коньяку? Кофе? Чаю? В этом доме есть все.

Из зимнего сада, читая, входит Елена. Ее высокая, несколько плотная фигура, белокурые, необыкновенно пышные волосы, выражение лица, модная одежда, движения, да и весь ее облик — не могут скрыть ее крестьянского происхождения.

Елена. Послушай, зять, не мог бы ты… (Замечает Лота и быстро отступает.) Ах, простите, пожалуйста! (Уходит.)

Гофман. Останься, останься же!

Лот. Это твоя жена?

Гофман. Нет, сестра жены. Разве ты не расслышал, как она меня величала?

Лот. Нет.

Гофман. Хороша! Верно?… Но скажи все же, чего тебе: кофе, чаю, грогу?

Лот. Спасибо, спасибо за все.

Гофман (предлагает сигары). Но от сигары ты не откажешься? Как, тоже не хочешь?

Лот. Спасибо, нет.

Гофман. Завидная нетребовательность! (Закуривая сигару.) Это пе… пепел, то есть этот табак… Ах, черт, я хотел оказать — дым… этот дым тебя не беспокоит?

Лот. Нет.

Гофман. Если бы у меня не было хоть этого… ах, боже, этой искорки жизни!.. Но, сделай милость, расскажи что-нибудь… Целых десять лет… Ты, впрочем, очень мало изменился… Десять лет — чертовски большой кусок времени… А что поделывает, как его, Шну… Шнурц, кажется, так мы его звали? А Фипс… и вся наша тогдашняя веселая банда? Сохранил ли ты хоть кого-нибудь из них в поле зрения?

Лот. А разве ты ничего не знаешь?

Гофман. Чего?

Лот. Да что он застрелился.

Гофман. Кто? Кто еще застрелился?

Лот. Фипс! Фридрих Гильдебрандт.

Гофман. С чего бы это?

Лот. Да, он застрелился!.. В Грюневальде, в очень красивом месте на берегу Гафельзее. Я был там, оттуда видно Шпандау.

Гофман. Гм!.. Вот уж не ожидал бы от него такого, он ведь никогда не был героем.

Лот. Поэтому он и застрелился… Он был совестливым, очень совестливым человеком.

Гофман. Совесть? При чем здесь она?

Лот. Именно она… Не будь ее, он бы не застрелился.

Гофман. Я не совсем понимаю.

Лот. Ты, верно, еще помнишь, какого цвета были его политические убеждения?

Гофман. По-моему, зеленого.

Лот. Конечно, ты можешь считать их незрелыми. Но в одном ты ему не откажешь, — он был талантливым малым… Пять лет работал штукатуром, затем еще пять голодал, так сказать, на свой страх и риск и при этом лепил маленькие статуэтки.

Гофман. Ужасные вещи. Я хочу, чтобы искусство веселило меня… Не-ет! Искусство такого сорта мне не по вкусу.

Лот. Мне оно тоже было не по вкусу, но он стоял на своем. Прошлой весной был объявлен конкурс на памятник. Надо было увековечить какого-то сиятельного князька. Фипс принял в нем участие и получил премию. Вскоре он и застрелился.

Гофман. При чем же тут совесть, мне что-то неясно… Я могу назвать это только блажью… червоточиной… сплином… чем-то таким.

Лот. Да, именно таково и всеобщее мнение.

Гофман. Мне очень жаль, но я не могу не присоединиться к нему.

Лот. Ему теперь совершенно безразлично, что…

Гофман. Ах, оставим это. Мне его так же жалко, как и тебе, но… ведь он уже все равно мертв, этот славный парень… Расскажи мне лучше о себе, что ты делал, как тебе жилось?

Лот. Со мной все было так, как я того и ожидал… Разве ты ничего обо мне не слышал?… Не читал в газетах?

Гофман (несколько смущенный). Нет, ничего.

Лот. Ты ничего не знаешь о лейпцигской истории?

Гофман. Ах, об этом!.. Да!.. Я хочу сказать… ничего точного.

Лот. Так вот дело обстояло так…

Гофман (берет Лота под руку). Слушай, прежде чем ты начнешь… Ты в самом деле не хочешь ничего выпить?

Лот. Может быть, позднее.

Гофман. А рюмочку коньяку?

Лот. Ну, нет. Уж этого ни в коем случае.

Гофман. А я пропущу рюмочку… Нет ничего лучше для желудка. (Достает из буфета бутылку и две рюмки и ставит их на стол перед Лотом.) Рекомендую, Grand Champagne, лучший сорт… Может, отведаешь?…

Лот. Благодарю.

Гофман (залпом выпивает рюмку). Э-эх!.. Ну, а теперь я весь внимание.

Лот. Одним словом… влетел я тогда здорово.

Гофман. Кажется, на два года?!

Лот. Именно! Но ты, видно, все знаешь. Я получил два года тюрьмы, а потом меня еще выгнали и из университета. Мне тогда исполнился двадцать один год… Ну, что же, за эти два года тюрьмы я написал свою первую книгу по вопросам народного хозяйства. Не скажу, что мне доставило большое удовольствие сидеть за решеткой, врать не буду.

Гофман. Ну как мы могли быть такими! Просто удивительно! Надо же всерьез вбить себе такое в голову. Все это было чистейшее ребячество, ты понимаешь меня!.. Переселиться в Америку нам, дюжине желторотых! Нам основать образцовое государство! Восхитительный спектакль!

Лот. Ребячество?! Как тебе сказать!.. В некотором отношении это было действительно ребячеством! Мы не подготовились ко всем трудностям такого дела.

Гофман. А то, что ты действительно с голыми руками совершенно серьезно отправился в Америку… Ну подумай только, что это значит — с голыми руками приобрести в Америке землю для образцового государства. Ведь это же почти идио… Во всяком случае, это весьма наивно.

Лот. А между тем я вполне удовлетворен результатами своей поездки в Америку.

Гофман (хохочет). Лечение холодным душем, ты это имеешь в виду?…

Лот. Возможно, что мой пыл немного охладили, но ничего особенного со мной не случилось. Каждый человек должен пройти через свои разочарования. Но я далек от того, чтобы отрицать пользу этих… ну, скажем, горячих времен. Они были вовсе не такими уж наивными, какими ты их себе представляешь.

Гофман. Не знаю, разве?!

Лот. Вспомни только все тогдашние ребячества: разноцветные корпорации в университете, пьянство, драки. Чего ради был весь этот шум? Как любил говорить Фипс: что нам Гекуба?… Но речь шла вовсе не о Гекубе. Мы стремились к самым высоким человеческим идеалам. И, несмотря ни на что, это наивное время помогло мне начисто освободиться от предрассудков. От религиозных иллюзий, и от мнимой морали, и от многого еще…

Гофман. В этом я согласен с тобой. Если теперь я человек просвещенный и непредубежденный, то этим я, безусловно, обязан временам нашего общения… Да, конечно… Меньше, чем кто-нибудь, я способен это отрицать. И вообще ничто человеческое мне не чуждо. Не нужно только пытаться прошибать лбом стену… Не нужно усугублять бедствия, от которых, к несчастью, страдает нынешнее поколение. Пусть все спокойно идет своим естественным путем. Что должно быть, то будет! Надо действовать практически, практически! Вспомни-ка! Я и раньше это подчеркивал, и мой принцип оправдал себя… В том-то и дело! А вы все — и ты в том числе! — поступаете совершенно непрактично.

Лот. Объясни мне, пожалуйста, почему именно?

Гофман. Очень просто! Вы не используете своих способностей. Вот, например, ты: у тебя есть знания, энергия и все прочее, все тебе доступно, все перед тобой открыто! А ты что делаешь? Начинаешь с того, что ком-про-ме-тируешь себя таким образом… Ну, положа руку на сердце, неужели ты ни разу не раскаивался?

Лот. Не в чем мне было каяться, раз меня осудили безо всякой вины.

Гофман. Ну, знаешь, я не могу судить об этом.

Лот. Но сможешь тотчас же, как только я тебе скажу, что обвинительный акт утверждал, будто я создал наш союз только ради партийной агитации. Далее говорилось, что я и деньги собирал для партийных целей. Ты-то знаешь, мы всерьез относились к колонистским намерениям, а в отношении денежных сборов — ты сам только что сказал, — все мы были с голыми руками. Следовательно, в обвинительном заключении не было ни слова правды, и ты, как член нашего общества, должен был бы…

Гофман. Погоди… Членом общества я, в сущности-то, и не был… Но я, разумеется, верю тебе без всяких оговорок… Судьи ведь тоже только люди, это надо понимать… Во всяком случае, лучше бы ты действовал практически, избегая всяких иллюзий. И вообще, ты столько раз изумлял меня: редактор «Рабочей трибуны», самого темного среди уличных листков, кандидат в рейхстаг от милейшей черни! И что ты от этого имеешь?… Только правильно пойми! Уж меня нельзя упрекнуть в отсутствии сострадания к беднякам, но изменение их участи должно прийти сверху! Да, именно сверху вниз, ведь народ даже не знает, что ему нужно… Я, видишь ли, ваше «снизу вверх!» как раз и считаю попыткой пробить лбом стенку.

Лот. Из всего, что ты сказал, я не очень много понял.

Гофман. Ах, так, — ну посмотри на меня! У меня свободные руки. Теперь я мог бы сделать кое-что ради идеала… И могу сказать, пожалуй, что моя практическая программа близка к осуществлению… Ну, а вы… по-прежнему с голыми руками… вы-то что намерены делать?

Лот. Да, поговаривают, что ты пробираешься в Блейхредеры.

Гофман (польщенный). Много чести… Пока еще не достиг. А кто это говорит? Каждый трудится на свой лад. И каждому воздается соответственно… Так кто же это говорит?

Лот. Я слышал, когда был в Яуэре, как об этом говорили какие-то два господина за соседним столиком.

Гофман. Ишь ты!.. У меня ведь есть враги!.. А что они еще говорили?

Лот. Ничего особенного. Благодаря им я узнал, что ты находишься сейчас в имении своего тестя.

Гофман. И чего только не пронюхают эти люди! Милый друг! Ты даже себе не представляешь, как следят за каждым шагом человека с положением. Сколько неудобств приносит богатство… А между тем дело простое: моей беременной жене нужна спокойная обстановка и чистый воздух.

Лот. А как же с врачом? Хороший врач — это самое важное в таких случаях. Но здесь, в деревне…

Гофман. Видишь ли… Здесь как раз очень дельный врач. А я на собственном опыте убедился, что добросовестный врач лучше гениального.

Лот. Бывает и так, что у врача добросовестность сопутствует гению.

Гофман. Пусть так. Во всяком случае, наш врач — человек добросовестный. Он, знаешь, тоже этакий идеолог, нашего с тобой покроя… Преуспевает ужасно среди углекопов и крестьян. Они его просто боготворят. Иногда, впрочем, это совершенно невыносимый субъект, этакая ходячая смесь суровости и сантиментов. Но, как сказано, добросовестность я умею ценить!.. Это превыше всего!.. Да, пока я не забыл… Мне это очень важно… мне нужно знать, кого я должен остерегаться… Слушай!.. Скажи откровенно… я вижу по твоему лицу, что господа за соседним столиком не сказали обо мне ничего хорошего… Скажи мне, пожалуйста, что именно они говорили?

Лот. Мне не следовало бы этого повторять, потому что я хотел попозже просить у тебя двести марок. Да, именно просить, потому что вряд ли смогу когда-нибудь отдать их тебе.

Гофман (вынимает из внутреннего кармана чековую книжку, заполняет чек, отдает его Лоту). В любом отделении райхсбанка… Я очень рад…

Лот. Так быстро… Это превзошло все мои ожидания. Итак!.. Принимаю с благодарностью. И ты, конечно, понимаешь, что злу они служить не будут.

Гофман (с пафосом). Каждый труженик достоин своей награды!.. А теперь, Лот, будь добр, скажи мне, что говорили господа за соседним…

Лот. Чепуху они болтали.

Гофман. И все-таки скажи мне, пожалуйста! Мне это просто интересно, ну про-о-сто интересно…

Лот. Речь шла о том, что ты вытеснил отсюда какого-то… Какого-то подрядчика Мюллера.

Гофман. Ра-зу-меет-ся! Именно эта самая притча!

Лот. Они говорили, что Мюллер был помолвлен с твоей нынешней женой?

Гофман. Да, был!.. И что же дальше?

Лот. Я рассказываю тебе все, что слышал. Я полагаю, что ты хочешь в точности знать, о чем болтают люди.

Гофман. Правильно! Итак?

Лот. Если я верно расслышал, этот Мюллер взялся проложить дорогу в здешних горах.

Гофман. Да! С какими-то жалкими десятью тысячами талеров в кармане. Когда же он понял, что этих денег не хватит, он решил быстренько подцепить одну из вицдорфских крестьянских дочек. Он и нацелился на мою нынешнюю жену…

Лот. Мюллер, говорили они, поладил с дочерью, а ты со стариком… Затем он, кажется, застрелился?! А его дорожный участок достроил будто бы ты и при этом изрядно заработал.

Гофман. В этом есть доля истины, но… Я хочу, чтоб ты понял связь между событиями… А какие поучительные факты им еще известны?

Лот. Особенно волновало их, надо сказать, следующее: они подсчитали все прибыли от грандиозной аферы с углем, которую ты будто бы затеял, и при этом называли тебя… Ну, в общем, я не скажу, чтобы они очень лестно о тебе выразились. Короче говоря, они говорили, будто ты напоил шампанским здешних глупых хозяев и уговорил этих мужиков подписать контракт, согласно которому тебе за баснословно ничтожную сумму перешло исключительное право на весь добываемый в их шахтах уголь.

Гофман (встает, явно задетый за живое). Мне хочется сказать тебе, Лот… Ах, к чему все это ворошить?… Предлагаю лучше поужинать, я зверски голоден. Прямо чертовски голоден! (Нажимает кнопку электрического звонка, провод которого в виде зеленого шнурка свешивается над диваном.)

Раздается звонок.

Лот. Ну, если ты хочешь, чтобы я остался… тогда будь так добр… Я хотел бы немного привести себя в порядок.

Гофман. Сейчас получишь все необходимое…

Входит Эдуард, он в ливрее.

Эдуард! Проводите господина Лота в комнату для гостей.

Эдуард. Слушаюсь, барин.

Гофман (жмет Лоту руку). Минут через пятнадцать прошу к ужину.

Лот. Времени предостаточно. До скорой встречи!

Гофман. До скорой встречи!

Эдуард распахивает дверь и пропускает Лота. Оба выходят. Гофман почесывает затылок, задумчиво смотрит на пол, затем направляется к двери направо. В тот момент, как он берется за дверную ручку, его окликает Елена, стремительно вошедшая в стеклянную дверь.

Елена. Зять! Кто это был?

Гофман. Один из моих друзей по гимназии. Пожалуй, старейший из них, Альфред Лот.

Елена (быстро). Он уже уехал?

Гофман. Нет! Он поужинает с нами… Возможно… Да, возможно, что он здесь и заночует.

Елена. Господи! Тогда я не выйду к ужину.

Гофман. Почему, Елена?

Елена. Что мне делать среди образованных людей? Мое дело — быть с мужиками.

Гофман. Вечные причуды! Сделай милость — присмотри за тем, чтобы стол был в порядке. Будь добра!.. Пусть все будет немного поторжественнее. Мне кажется, он что-то задумал.

Елена. Что же он задумал, по-твоему?

Гофман. Работа крота… рыть, рыть. Ну, ты в этом ничего не смыслишь… Может быть, я и ошибаюсь, я как-то еще не продумал всего. Во всяком случае, сделай так, чтобы все было привлекательно. Так все же людям легче… Конечно, шампанского! А что, омары из Гамбурга прибыли?

Елена. Кажется, прибыли сегодня утром.

Гофман. Тогда и омаров!

Резкий стук в дверь.

Войдите!

Посыльныйспочты (с ящиком под мышкой. Входя, говорит нараспев). Вам по-сылка.

Елена. Откуда?

Посыльный. Из Бе-рлина

Гофман. Так-так! Наверно, детские вещи от Герцога. (Осматривает пакет, берет квитанцию.) Ну да, это вещи из магазина Герцога.

Елена. Целый ящик? А не больше ли?

Гофман дает посыльному на чай.

Посыльный (тем же певучим тоном). Всего хорошего! (Уходит.)

Гофман. Как это — больше?

Елена. Ну как же, здесь прислали вещей, по крайней мере, на троих детей.

Гофман. Ты ходила с моей женой на прогулку?

Елена. Что же мне делать, если она всегда сразу устает.

Гофман. Ах да, всегда сразу устает… Просто беда! Надо, чтобы она гуляла не меньше полутора часов… Ради бога, она должна делать так, как сказал врач. К чему же тогда врач, если…

Елена. А ты возьми и выгони Шпиллершу! Что я могу поделать с этой старой бабой, которая ей во всем потакает!

Гофман. А что я могу? Я ведь муж… И потом ты же знаешь мою тещу.

Елена (с горечью). И очень даже.

Гофман. Кстати, где она?

Елена. С того момента, как пришел господин Лот, Шпиллерша все время ее подзуживает. За ужином она, наверно, опять устроит скандал.

Гофман (снова углубляется в свои мысли, ходит по комнате. Внезапно вспылив). Клянусь честью, что я в последний раз терплю подобное в этом доме! Клянусь честью!

Елена. Тебе хорошо, ты можешь уйти, куда хочешь.

Гофман. В моем доме никогда не дошло бы до этого… До такого чудовищного порока…

Елена. Не вздумай только приписывать вину мне! Я ей водки не давала. Гони вон эту Шпиллершу. Эх, если бы я была мужчиной!

Гофман (вздыхая). Скорее бы все это прошло!.. (Уходя в дверь справа.) Итак, свояченица, сделай милость: пусть ужин будет поаппетитнее! А я тут быстро должен закончить одно дело.

Елена нажимает кнопку звонка. Входит Миля.

Елена. Миля, накрывайте на стол! Скажите Эдуарду, чтобы он заморозил шампанское и подал четыре дюжины устриц.

Миля (обиженным тоном). Скажите ему сами. Он меня не слушает и всегда твердит, что служит только инженеру.

Елена. Пришли-ка его ко мне!

Миля уходит. Елена подходит к зеркалу, поправляет прическу и платье. Входит Эдуард.

(Все еще перед зеркалом.) Эдуард, заморозьте шампанское и откройте устрицы! Так приказал господин Гофман.

Эдуард. Слушаюсь, фрейлейн. (Уходит.)

Слышен стук в среднюю дверь.

Елена (вздрагивая). Боже!.. (Нерешительно.) Войдите!.. (Громче и тверже.) Войдите!

Лот (входит, не здороваясь). Ах, простите!.. Я не хотел вам мешать… Моя фамилия — Лот.

Елена приседает, как на уроке танцев. Голос Гофмана за дверью: «Ребята! Прошу без церемоний! Я сейчас выйду… Лот! Это моя свояченица — Елена Краузе. Елена, это мой друг — Альфред Лот. Считайте, что я вас представил друг другу».

Елена. Нет, так не принято!

Лот. Я не сержусь на него, фрейлейн! В вопросах хорошего тона я и сам, как мне не раз говорили, почти варвар… Но, если я вам помешал…

Елена. Что вы!.. Вы мне совсем не помешали… Ничуть. (После неловкой паузы.) Это… это очень мило с вашей стороны, что вы разыскали моего зятя… Он так часто сожалеет о том, что друзья его юности совсем позабыли о нем.

Лот. Да, это получилось случайно… Я был все больше в Берлине и в пригородах и совсем потерял Гофмана из виду. Со времен моего студенчества в Бреславле я больше не был в Силезии.

Елена. Значит, вы нашли его совсем случайно?

Лот. Да, совершенно случайно… И как раз в том самом месте, где мне надо заняться своими исследованиями.

Елена. Шутить изволите… Наш Вицдорф — и наука, это невозможно! Какие там исследования в этом убогом гнезде?!

Лот. Вы называете его убогим?… Но здесь находятся исключительные богатства.

Елена. Да, верно! Но в смысле…

Лот. Я не переставал удивляться. Поверьте, таких крестьянских дворов больше нигде нет. Здесь изобилие действительно выглядывает из всех дверей и окон.

Елена. Вы правы. В здешних хлевах коровы и лошади нередко едят из мраморных кормушек и серебряных яслей. И все это сделал уголь, который был обнаружен под нашими полями. Это он в один миг превратил наших нищих крестьян в богачей. (Указывает на картину, висящую на задней стене.) Взгляните-ка сюда. Мой дед был возчиком. Ему принадлежал хуторок, но скудная земля не могла его прокормить, и он занялся извозом… Вот он, в синей блузе; тогда еще носили такие блузы… Мой отец в молодости тоже ходил в такой… Но я думала не об этом, когда говорила про убожество. Просто здесь такая глушь! Никакой пищи для ума. Такая смертная скука!

Входят и выходят Миля и Эдуард. Они накрывают стол справа, в глубине.

Лот. Но бывают же здесь балы или вечеринки?

Елена. Нет, никогда! Мужики пьют, играют в карты, охотятся… А что тут увидишь? (Подходит к окну и указывает рукой на прохожих.) Все больше вот такие типы.

Лот. Гм! Углекопы.

Елена. Одни идут в шахты, другие из шахты, и так все время… Я, по крайней мере, вижу всегда одних углекопов. Вы думаете, я могу одна выйти из дому? Разве что в поле, через задние ворота. Ведь здесь повсюду такой грубый сброд!.. А как они смотрят на вас, как таращат глаза — так угрюмо, словно вы только что совершили преступление… Зимой мы иногда катаемся на санках, а они целыми толпами идут себе через горы. Кругом метель и мрак, надо посторониться, но они ни за что не уступят дорогу. Возницам приходится браться за кнут. Иначе не проехать. А как они ругаются вдогонку! Ух! Порой мне даже страшно становилось.

Лот. Вообразите только: именно ради тех людей, которых вы так боитесь, я и приехал сюда.

Елена. Да что вы…

Лот. Совершенно серьезно, как раз они интересуют меня больше всего.

Елена. Только они? И никто больше?

Лот. Да!

Елена. Даже мой зять?

Лот. Да!.. Интерес к этим людям — это нечто совсем иное, более высокое… Простите меня, фрейлейн, вам, наверно, этого не понять.

Елена. Почему же? Я очень хорошо вас понимаю, вы… (Роняет из кармана письмо, Лот хочет его поднять.) Ах, не беспокойтесь. Это не имеет значения. У меня переписка с пансионом.

Лот. Вы были в пансионе?

Елена. Да, в Гернгуте. Не подумайте только, что я… Нет-нет, я вас понимаю.

Лот. Видите ли, рабочие интересуют меня ради них самих.

Елена. Да, конечно, это очень интересно… Такой вот углекоп… Если его понять… Есть местности, где их совсем не найдешь, но когда видишь их каждый день…

Лот. Даже когда их видишь каждый день, фрейлейн… Их даже надо каждый день видеть, чтобы находить в них интересное.

Елена. А что делать, если это так трудно найти?… И что же это такое, вот это самое интересное?

Лот. Интересно, например, что эти люди, как вы говорите, смотрят на всех таким угрюмым и ненавидящим взглядом.

Елена. А почему вы считаете, что это особенно интересно?

Лот. Хотя бы потому, что это не совсем обычно. Мы, прочие, смотрим так не всегда, а только изредка.

Елена. Но почему же они смотрят всегда… так озлобленно, так сердито? На это должна ведь быть причина.

Лот. Совершенно верно! И именно ее я и хочу найти.

Елена. Ах, что вы! Вы меня обманываете. Ну что вам это даст, если вы будете знать?

Лот. Может быть, тогда мы найдем средство, чтобы устранить причину, заставляющую этих людей быть такими безрадостными и ожесточенными… Может быть, мы сможем сделать их счастливее.

Елена (взволнована и смущена). Я должна вам сказать честно, что… Теперь я, кажется, начинаю вас понимать… Для меня все это так… так ново, совершенно ново!

Гофман (входит в правую дверь. В руках у него пачка писем). Ну вот и я. Эдуард! Чтобы эти письма были на почте не позже восьми часов. (Отдает Эдуарду письма.)

Эдуард уходит.

Ну, ребята, теперь можно и поесть… Жара здесь невыносимая! Сентябрь, а так жарко! (Достает шампанское из ведра со льдом.) Вино вдовы Клико! Эдуард знает мои пристрастья. (Оборачиваясь к Лоту.) Вы тут ужасно горячо спорили. (Подходит к заставленному деликатесами столу, потирает руки.) Ну-с! Выглядит недурно! (Бросает лукавый взгляд на Лота.) Не правда ли?… Да, между прочим, свояченица, к нам сейчас нагрянет гость: Кааль, Вильгельм. Я только что видел во дворе.

Елена делает гримасу отвращения.

Гофман. Но, милочка! Ты ведешь себя так, точно я его… Чем я виноват? Разве я его приглашал?

За дверью слышны тяжелые шаги.

Эх, пришла беда — отворяй ворота.

Без стука входит Кааль. Это двадцатичетырехлетний неуклюжий деревенский парень. Видно, что он старается казаться светским и, главное, богатым человеком. У него грубые черты лица, все лицо его выражает смесь глупости и нахальства. Он в зеленой куртке, пестром бархатном жилете, темных брюках и лакированных сапогах. На голове зеленая охотничья шляпа с петушиным пером. На куртке роговые пуговицы, на часовой цепочке оленьи зубы и т. д. Заикается.

Кааль. Д-д-добрый вечер всей компании! (Замечает Лота, смущается, замолкает и приобретает довольно жалкий вид.)

Гофман (подходит к нему, подает руку, говорит ободряющим тоном). Добрый вечер, господин Кааль!

Елена (недружелюбно). Добрый вечер!

Кааль (тяжелыми шагами пересекает комнату, подходит к Елене и подает ей руку). Д-д-добрый вечер и вам, Елена!

Гофман (Лоту). Разреши тебе представить господина Кааля. Он сын наших соседей.

Кааль скалит зубы и мнет в руках шляпу. Неловкая пауза.

Прошу к столу, ребята! Все ли здесь? Ах, а где же матушка? Миля, попросите фрау Краузе к столу.

Миля уходит в среднюю дверь.

Миля (кричит из сеней). Хозяйка! Хозяйка! Идите есть! Вам велят идти есть!

Елена и Гофман смотрят друг на друга и понимающе смеются, затем одновременно смотрят на Лота.

Гофман (Лоту). Деревенская простота!

Появляется расфуфыренная фрау Краузе. Она в шелку и с дорогими украшениями. Манера держаться выдает спесь и чванство.

Гофман. А, вот и мама… Разреши мне представить тебе моего друга доктора Лота.

Фрау Краузе (делает невероятный книксен). Я так рада. (После небольшой паузы.) Уж вы, ради бога, не обижайтесь на меня, господин доктор. Я прежде всего должна перед вами извиниться. (Говорит чем дальше, тем быстрее.) Извиниться за мое давешнее обращение с вами. Вы знаете, вы понимаете, просто голова идет кругом от этой уймы бродяг. Вы не поверите, прямо беда с этими попрошайками. Да и крадут они, что твои сороки. Конечно, не в пфенниге дело. Что над пфеннигом трястись. Талера и то не жалко. А вот у Людвига Краузе баба — так жадна, так жадна! Прямо жила какая-то — последнему нищему и то не подаст. Муж ее с досады помер, потому как потерял какие-то две тысячи талеров. Не-ет! Не-ет! Мы совсем не такие. Посмотрите-ка на этот буфет, он обошелся мне в двести талеров без пересылки. Самому барону Клинкову лучшего не видать.

Вскоре после фрау Краузе вошла фрау Шпиллер. Она маленького роста, кривобокая, одета в поношенное платье фрау Краузе. Пока фрау Краузе говорит, она благоговейно смотрит на нее. Ей около пятидесяти пяти лет. При выдохе она каждый раз издает легкий стон, который, когда она говорит, превращается в звук, похожий на «м-м».

Фрау Шпиллер (покорным, грустно-жеманным тоном, очень тихо). Господин барон Клинков имеют в точности такой буфет… м-м…

Елена (к фрау Краузе). Мама! Не сесть ли нам за стол, а потом… уж…

Фрау Краузе (молниеносно оборачивается и смотрит на Елену уничтожающим взглядом. Отрывисто и властно). Это прилично?

Фрау Краузе, собираясь садиться, вспоминает, что не была прочитана застольная молитва. Еще не подавив приступа ярости, она привычно складывает ладони.

Фрау Шпиллер (читает застольную молитву).

«Приди, Иисусе, милость нам яви.

Дары, ниспосланные нам, благослови».

Аминь.

Все шумно усаживаются, угощают друг друга. Атмосфера неловкости понемногу исчезает.

Гофман (Лоту). Прошу покорно, дружище! Устрицы?

Лот. Да, попробую. Впервые ем устриц.

Фрау Краузе (ест устрицу, говорит с набитым ртом). Вы хотите сказать, в этом сезоне?

Лот. Нет, вообще!

Фрау Краузе и фрау Шпиллер обмениваются взглядами.

Гофман (Каалю, который сосет лимон). Мы два дня не видались, господин Кааль. Успешно ли вы поохотились за мышами?

Кааль. Н-н-н-е-ет!

Гофман (Лоту). Господин Кааль, видишь ли, страстный охотник.

Кааль. М-м-м-ышь — это пре-п-п-п-одлая амф-ф-ф-и-бия!

Елена (хохочет). Прямо комедия! Он убивает без разбора — и домашнюю тварь, и диких животных.

Кааль. В-в-в-вчера… я н-насмерть застрелил ст-ст-ст-арую свинью.

Лот. Стрельба — ваше главное занятие?

Фрау Краузе. Господин Кааль стреляет для собственного удовольствия.

Фрау Шпиллер. Словом, охотится за дичью и женщинами, как говаривал его превосходительство министр фон Шадендорф.

Кааль. П-послез-завтра б-будем б-бить го-олубей.

Лот. Это что еще такое: охота на голубей?

Елена. Ах, это невыносимо. Такое жестокое развлечение! Даже уличные мальчишки, которые бьют камнями стекла, не позволяют себе ничего подобного.

Гофман. Ты чересчур строга, Елена!

Елена. Не знаю… Но, по-моему, лучше бить стекла, чем голубей, которых они еще к тому же привязывают к жерди.

Гофман. Но, Елена, нельзя же забывать…

Лот (разрезая что-то на тарелке). Это постыдное занятие!

Кааль. Подумаешь, п-пара голубей!..

Фрау Шпиллер (Лоту). Господин Кааль… м-м… имеют на своем счету уже двести штук.

Лот. Всякая охота — безобразие!

Гофман. И все-таки неискоренимое. Вот у нас ищут сейчас лисиц, — надо взять живьем пятьсот штук. Все лесники в окружности, да, пожалуй, и во всей Германии, только одним и заняты — лисьими норами.

Лот. На что же так много лисиц?

Гофман. Отправят в Англию, а там лорды и леди удостоят их чести быть затравленными сразу же по выходе из клеток.

Лот. Христианин он или магометанин, скот всегда останется скотом.

Гофман. Мамаша, передать тебе омаров?

Фрау Краузе. Можно, в нынешнем сезоне они хороши!

Фрау Шпиллер. Ах, у милостивой государыни такой тонкий вкус… м-м…

Фрау Краузе (Лоту). Омаров вы, верно, тоже еще не ели, господин доктор?

Лот. Нет, омаров я ел иногда… Там, на северном побережье, в Варнемюнде, откуда я родом.

Фрау Краузе (Каалю). Видит бог, Вильгельм, иногда сама не знаешь, чего бы еще съесть?

Кааль. Д-да, ви-идит бог, т-т-тетушка.

Эдуард (хочет налить бокал Лоту). Шампанского?

Лот (отстраняет свой бокал). Нет!.. Спасибо!

Гофман. Не дури!

Елена. Как, вы не пьете?

Лот. Нет, фрейлейн.

Гофман. Ну, послушай, ведь это… Ведь так просто скучно.

Лот. Если я выпью, я стану еще скучнее.

Елена. Это интересно, господин доктор.

Лот (бесцеремонно). Что именно? Что я становлюсь скучнее, когда выпью вина?

Елена (несколько смутившись). Нет, ах нет… То, что вы не пьете… Что вы совсем не пьете.

Лот. Что же тут интересного?

Елена (густо покраснев). Это… это необычно. (Еще больше краснеет, смущается.)

Лот (грубовато). Вы правы, к сожалению, это так.

Фрау Краузе (Лоту). Бутылка стоит пятнадцать марок, можете смело пить, доставлено прямо из Реймса. Уж дряни-то мы не предложим и сами не пьем.

Фрау Шпиллер. Ах, поверьте… м-м… господин доктор, если бы его превосходительство господин министр фон Шадендорф… м-м… лично сидел за таким столом…

Кааль. Без вина я н-не м-мог бы жить.

Елена (Лоту). Скажите же нам, почему вы не пьете?

Лот. Охотно. Я…

Гофман. А, да что там! (Берет у слуги бутылку и хочет сам налить Лоту.) Давай-ка вспомним, дружище, как весело мы проводили время в старину…

Лот. Нет, не трудись, пожалуйста.

Гофман. Ну хоть разочек!

Лот. Нет, не буду.

Гофман. Ну ради меня!

Лот. Нет!.. Нет, я уже сказал… Спасибо, не буду…

Гофман. Но, послушай, ведь это просто причуда.

Кааль (к фрау Шпиллер). В-вольному воля…

Фрау Шпиллер почтительно кивает.

Гофман. Конечно, всякий волен… и так далее. Но, должен сказать, не понимаю, что за еда без стакана вина…

Лот. Что за завтрак без стакана пива…

Гофман. Именно, почему бы и нет! Стакан пива даже полезен для здоровья.

Лот. И рюмочка-другая коньяку…

Гофман. Ну, знаешь, если уж и ее нельзя… Из меня ты никак и никогда не сделаешь аскета. Это значило бы отнять у жизни все ее радости.

Лот. Не скажу. Я вполне доволен нормальными радостями, которые не разрушают моей нервной системы.

Гофман. Общество сплошных трезвенников — какая пустота и скука!.. Нет, благодарю покорно!

Фрау Краузе. У знатных людей всегда так много пьют.

Фрау Шпиллер (почтительно склоняясь верхней частью туловища, спешит подтвердить ее слова). Джентльмен пьет много и легко.

Лот (Гофману). А у меня как раз наоборот. Мне скучно за столом, где много пьют.

Гофман. Конечно, во всем нужна мера.

Лот. А что ты называешь мерой?

Гофман. Ну… надо сохранять рассудок.

Лот. Вот-вот… Значит, ты согласен, что алкоголь вредит рассудку. Вот потому-то я и скучаю за столиком в трактире.

Гофман. Уж не боишься ли ты за свой рассудок?

Кааль. А я н-на днях в-выпил бу-утылку р-рю-десгейм-мера и бу-утылку шампанского. А потом еще бу-утылку б-бордо. И н-ни в одном гла-азу!

Лот (Гофману). Нет, нисколько! Ты ведь помнишь, наверно, что именно я доставлял вас домой, когда вы напивались. Я и сейчас все такой же дюжий медведь, натура здоровая, и бояться мне нечего.

Гофман. Тогда в чем же дело?

Елена. Да, почему же вы тогда не пьете? Объясните нам, пожалуйста.

Лот (Гофману). Я хочу тебя успокоить… Я сегодня не пью потому, что дал слово не употреблять спиртных напитков.

Гофман. Иными словами, ты настолько опустился, что стал этаким героем из общества трезвости.

Лот. Да, я полнейший трезвенник.

Гофман. И сколько времени, с позволения сказать, ты собираешься…

Лот. Всю жизнь.

Гофман (отбрасывает нож и вилку, вскакивает со стула). Фу, тюфяк ты этакий! (Садится.) Честно говоря, это ребячество… прости за резкое слово.

Лот. Пожалуйста, называй как хочешь.

Гофман. Но как ты дошел до этого?

Елена. Мне кажется… у вас есть какая-то веская причина.

Лот. Она действительно имеется. Вы, фрейлейн… да и ты, Гофман, вы, вероятно, даже не знаете, какую ужасную роль играет алкоголь в современной жизни… Почитай-ка Бунге, если хочешь составить себе представление об этом… Я хорошо помню слова некоего Эверетта о том, что значит алкоголь для Соединенных Штатов… Заметь при этом, что дело идет о десятилетнем периоде. Он считает, что алкоголь поглотил прямо три миллиарда и косвенно шестьсот миллионов долларов. Он убил триста тысяч человек, обрек на нищенство сто тысяч детей, загнал в тюрьмы и работные дома многие тысячи людей, он вызвал не менее двух тысяч самоубийств. Он вызвал пожары и бедствия, которые причинили убытков самое меньшее на десять миллионов долларов, сделал вдовами двадцать тысяч женщин и сиротами миллион детей. Его ужасные последствия сказываются на будущих поколениях — на третьем, четвертом… Ну, если бы я дал обет безбрачия, тогда еще я мог бы, пожалуй, запить, но… Ведь все мои предки были здоровыми, крепкими и, насколько я знаю, весьма уравновешенными людьми. Каждое мое движение, каждое препятствие, которое я одолеваю, каждый мой вздох напоминают мне о том, чем я им обязан. Отсюда, видишь ли, и мое решение — передать это наследство во всем его объеме моим потомкам.

Фрау Краузе. Эй, ты!.. Зять!.. А ведь наши углекопы и впрямь слишком много пьют. Тут уж ничего не скажешь.

Кааль. Они пьют, как с-свиньи!

Елена. Неужели пьянство бывает наследственным?

Лот. Существуют целые семьи, которые погибают от этого, — семьи алкоголиков.

Кааль (одновременно к фрау Краузе и Елене). А в-ваш-то старик — т-тоже здорово за-а-к-кладывает.

Елена (бледнеет, как полотно, говорит резко). Ах, не болтайте глупостей.

Фрау Краузе. Ну и чванные девки у нас! Ишь ты, принцесса этакая! Может, еще раз выставишь меня вон, а? И с нареченным — на тот же манер. (Лоту, указывая на Кааля.) Ведь это, господин доктор, ее суженый. Дело уже на мази.

Елена (вскакивая). Прекрати! Или я… Прекрати сейчас же, мать! Или я…

Фрау Краузе. Нет, посудите сами… Скажите сами, господин доктор, что же это за воспитание, а? Видит бог, я с ней, как с собственным дитем обхожусь, а она совсем как сумасшедшая.

Гофман (успокаивающе). Ах, мама, сделай мне одолжение…

Фрау Краузе. Ну уж нет!.. Я, видите, должна молчать… А эта гусыня… Нет, это уж чересчур… Дрянь ты этакая!

Гофман. Мама, я прошу тебя…

Фрау Краузе (все более свирепея). Чтобы эта девка по хозяйству что сделала… боже упаси! Пары ложек не приберет… Зато Шиллеры разные, и Гете, и прочие паршивцы, которые только и знают, что врать, — вот они и дурят ей голову. Заболеть можно от всего этого. (Замолкает, все еще дрожа от ярости.)

Гофман (успокаивающе). Ну… Она будет опять… Это было, вероятно… не совсем правильно… не… (Делает знак рукой Елене, которая в сильном волнении, с трудом сдерживая слезы, отошла в сторону.)

Елена снова садится на свое место.

(Прерывая тягостную паузу, Лоту.) Да… О чем это мы говорили?… Да, правильно, — об этом крепком алкоголе. (Поднимает бокал.) Мама! Мир!.. Давай чокнемся… И — да будет мир… Воздадим должное алкоголю, пусть он нас примирит.

Фрау Краузе не совсем охотно чокается с ним.

(Поворачивается в сторону Елены.) Елена, у тебя пустой бокал?… Ах, черт возьми, Лот! Это уже твоя школа.

Елена. Ах… нет… я…

Фрау Шпиллер. Моя милая барышня, такие вещи заставляют глубоко…

Гофман. Раньше ты не была такой неженкой.

Елена (решительно). У меня нет сегодня ни малейшего желания пить!

Гофман. Прости, прости, пожалуйста… Нижайше прошу прощения… Да, о чем это мы говорили?

Лот. Мы говорили о том, что встречаются целые семьи алкоголиков.

Гофман (вновь озадаченно). Верно-верно, но…

В поведении фрау Краузе заметно все растущее раздражение. Кааль с трудом сдерживается, чтобы не расхохотаться над чем-то, что его ужасно забавляет. Елена наблюдает за Каалем горящими глазами и несколько раз угрожающими взглядами удерживает его от намерения заговорить. Ничего этого не замечая, Лот совершенно спокоен, он сосредоточенно срезает кожицу с яблока.

Лот. У вас здесь, кажется, этого хватает.

Гофман (с трудом владеет собой). Чего… чего именно… хватает?

Лот. Пьяниц, разумеется.

Гофман. Гм!.. Ты так думаешь?… Да-да… Конечно, углекопы…

Лот. Не только углекопы. Вот, например, прежде чем прийти к тебе, я видел в трактире одного субъекта, который сидел вот так. (Опирается локтями о стол, сжимает голову руками и вперяет в стол бессмысленный взгляд.)

Гофман. В самом деле? (Его замешательство достигло предела.)

Фрау Краузе кашляет, Елена по-прежнему смотрит на Кааля, который трясется всем телом от разбирающего его смеха, но сдерживается, чтобы не расхохотаться громко.

Лот. Удивляюсь, что ты не знаешь этого… с позволения сказать, оригинала. Ведь трактир здесь близехонько. Мне сказали, что это местный богач-крестьянин, который проводит буквально все свои дни и годы в этом кабаке за водкой. Он уже превратился в совершенное животное. И этот чудовищно опустошенный, пропитой взгляд, которым он уставился на меня…

Кааль наконец разражается громким, хриплым неудержимым смехом. Гофман и Лот с молчаливым удивлением смотрят на него.

Кааль (бормочет сквозь смех). Так эт-то же, че-естное с-слово… Т-так эт-то же… эт-то же с-старик…

Елена (в отчаянии и негодовании вскакивает, комкает салфетку и бросает ее на стол. Кричит). Вы… вы… (Плюет.) Тьфу! (Быстро уходит.)

Кааль (сообразив, что сделал глупость, решительно прерывает возникшее замешательство). Ах, что там!.. Ч-чепуха! Глупо все это!.. Пойду-ка я своей дорогой. (Надевает шляпу и, не оборачиваясь, уходит.) Д-добрый в-вечер!

Фрау Краузе (кричит ему вслед). Ну, смотри у меня, Вильгельм! (Складывает салфетку и зовет.) Миля!

Входит Миля.

Фрау Краузе. Убирай со стола! (Про себя, но довольно громко.) Гусыня этакая!

Гофман (несколько раздраженно). По совести говоря, мама!..

Фрау Краузе. Да пропади ты пропадом! (Встает, быстро уходит.)

Фрау Шпиллер. Милостивая государыня имели сегодня… м-м… некоторые неприятности по хозяйству… м-м… Почтительнейше кланяюсь. (Встает, тихо шепчет молитву, возводя глаза к потолку, затем уходит.)

Миля и Эдуард убирают со стола. Гофман встает, с зубочисткой во рту выходит на авансцену. Лот следует за ним.

Гофман. Вот видишь, какие бабы.

Лот. Я ничего не понял.

Гофман. Не стоит об этом и говорить… Такое, знаешь, случается и в лучших домах. Но это не должно мешать тебе погостить у нас денек-другой…

Лот. Я охотно познакомился бы с твоей женой. Почему она не появляется?

Гофман (срезая кончик сигары). Понимаешь, в ее положении… Женщины всегда так самолюбивы. Пойдем пройдемся немножко по саду. Эдуард! Кофе подать в беседку!

Эдуард. Слушаюсь!

Гофман и Лот уходят через зимний сад. Эдуард выходит в среднюю дверь, за ним Миля с подносом, заставленным посудой. Комната остается пустой. Через несколько мгновений появляется Елена.

Елена (взволнованная, с заплаканными глазами, прижимает платок к губам. Войдя в среднюю дверь, делает несколько поспешных шагов влево и, остановившись у двери в комнату Гофмана, прислушивается). О! Только не уходи! (Не услышав ничего, бежит к дверям зимнего сада и снова напряженно вслушивается. Стоит с молитвенно сложенными руками. Умоляющим тоном.) О! Только не уходи! Только не уходи!

Занавес

Действие второе

Утро, около четырех часов. Окна трактира освещены. Сквозь ворота виден бледно-серый утренний рассвет, постепенно на протяжении действия переходящий в темно-красный, а затем так же постепенно сменяющийся ярким дневным светом. На земле у ворот сидит Бейбст (ему около шестидесяти лет) и отбивает косу. При поднятии занавеса на сцене виден только его силуэт, который вырисовывается на фоне серого утреннего неба. Слышатся однообразные, непрерывные, размеренные удары молотка о наковальню. Через несколько минут этот шум прекращается и наступает торжественная утренняя тишина, нарушаемая криками покидающих трактир гостей. С грохотом захлопывается дверь трактира. В окнах гаснут огни. Вдали лают собаки, громко перекликаются петухи. На дорожке, ведущей от трактира к двору, появляется темная фигура, идущая петляющей походкой. Это хозяин Краузе, который, как всегда, последним уходит из трактира.

Краузе (натыкается на садовую изгородь, крепко вцепляется в нее руками и, оглядываясь в сторону трактира, бормочет гнусавым, пропитым голосом). А этот садик-то мой!.. И трактир мой!.. Слышишь, трактирщик!.. Так-то! (Пробормотав и проворчав несколько непонятных слов, он отрывается от забора и вваливается во двор, где хватается за рукоятку плуга.) Этот хутор мой! (Бормочет, напевая.) Пе-ей, братец, пей!.. Эй, братец… Водка того… храбрости придает… Так-то! (Громко рычит.) Чем я не красавец-мужчина?… Не у меня ли красавица-баба? Так-то, так!.. Не у меня ли парочка дочерей-красавиц?

Елена (поспешно выходит из дома. Видно, что она накинула на себя первую попавшуюся одежду). Папа… милый папа!.. Пойдем! (Подхватывает его под руку, старается поддержать и ввести в дом.) Пойдем же… Пойдем скорее домой. Ну пойдем же домой скорее! Ах!

Краузе (выпрямляется, пытается стоять прямо, с трудом, обеими руками извлекает из кармана штанов кожаный, туго набитый деньгами кошелек. При слабом утреннем свете видно, что это мужчина лет пятидесяти, потрепанная одежда которого ничуть не лучше одежды беднейшего батрака. Голова его не покрыта, седые, жидкие волосы взъерошены и не причесаны. Грязная рубаха широко распахнута, с помощью единственной застегнутой подтяжки держатся лоснящиеся от грязи кожаные штаны, перевязанные у щиколотки, босые ноги всунуты в вышитые ночные туфли, имеющие еще совсем новый вид. На нем нет ни жилета, ни куртки, рукава рубашки без запонок. Вытащив из кармана кошелек, он несколько раз постукивает им о ладонь левой руки, при этом деньги звенят, и старик бросает чувственные взгляды на дочь). Так-то! Эти деньги мои! Та-ак! Хочешь пару талеров?

Елена. Ах, боже мой! (Несколько раз тщетно пытается сдвинуть его с места.)

Во время одной из таких попыток Краузе с грубостью гориллы заключает ее в объятия и делает несколько непристойных движений.

(Зовет на помощь. Отпусти сейчас же! Пусти! Пусти меня! Пусти, отец! Ах! (Плачет, кричит, затем восклицает с чувством ужаса, отвращения и ярости.) Скотина, свинья! (Отталкивает его.)

Краузе падает. Бейбст, ковыляя, подходит к ним и помогает Елене поднять его.

Краузе (лепечет). П-п-пейте, братцы, п-п-ей…

Его поднимают, он вваливается в дом, увлекая за собой Бейбста и Елену. Некоторое время сцена пуста. Из дома слышатся шум, хлопанье дверьми. В одном из окон появляется свет. Затем Бейбст выходит из дома. Он чиркает серную спичку о кожаные штаны, чтобы зажечь короткую трубочку, которую почти не выпускает изо рта. Тем временем из двери дома, крадучись, выходит Кааль. Он в чулках; в левой руке, через которую переброшена куртка, он несет ночные туфли, в правой держит шляпу, в зубах воротничок от рубашки. Добравшись до середины двора, Кааль оборачивается и замечает Бейбста. После короткой паузы он берет шляпу и воротничок в левую руку, достает правой рукой что-то из кармана штанов, подходит к Бейбсту и сует ему в руку.

Кааль. Вот тебе талер… И — держать язык за зубами! (Быстро проходит двор и уходит, перепрыгнув через штакетную изгородь вправо.)

Бейбст с помощью другой спички раскуривает трубку, затем ковыляет к воротам, садится на землю и снова берется за отбивку. Опять некоторое время раздаются монотонные звуки молотка и кряхтенье старика, изредка прерываемое односложной бранью в тех случаях, когда у него что-то не ладится. Заметно светлеет.

Лот (выходит из дверей дома, стоит молча, потягивается, делает несколько глубоких вздохов). А!.. А!.. Воздух утренний! (Медленно идет по направлению к воротам. Бейбсту.) Доброе утро! Так рано, и уже на ногах?

Бейбст (недоверчиво косясь, недружелюбным тоном). Доброе! (Небольшая пауза. Затем, как бы не замечая Лота, обращается к своей косе, которою несколько раз сердито взмахивает.) Ах ты, стерва кривая! Будешь ты ровной? Эх, разрази тебя гром! (Отбивает косу.)

Лот (уселся между рукоятками культиватора). А что — нынче сенокос?

Бейбст (грубо). Кому сенокос, а кому и нет.

Лот. Однако вы отбиваете косу?…

Бейбст (к косе). Эх ты, дура!

Небольшая пауза.

Лот. Можете вы мне объяснить, зачем вы точите косу, если не для сенокоса?

Бейбст. Ну… А как же без косы, если скотину кормить надо?

Лот. Ах, так! Корму надо накосить?

Бейбст. Как же иначе? А как же!.. Не голодать же скоту-то.

Лот. Будьте ко мне поснисходительнее! Я ведь городской и мало смыслю в сельском хозяйстве.

Бейбст. Городской!.. Вон как!.. Разве городские не лучше деревенских всё знают? А?

Лот. Ко мне это не подходит… Не можете ли вы мне объяснить, что это за машина? Я уже как-то ее видел, но названия…

Бейбст. Вон та, на которой вы сидите?! Ее зовут культабатором.

Лот. Да, верно, культиватор! И им здесь пользуются?

Бейбст. Нет, что вы!.. Хозяин… все губит. Все он губит… Бедняк тоже хочет иметь свой клочок земли, да у нас хлеб не растет… Ничего не растет, кроме сорной травы… А он не помогает, он все губит!..

Лот. А этой машиной всю сорную траву уничтожить можно. Знаю, знаю, у икарийцев тоже были такие культиваторы для полной очистки пахотной земли от сорняков.

Бейбст. А где эти ика… Как вы оказали? Ика…

Лот. Икарийцы? В Америке.

Бейбст. И там тоже есть такие штуки?

Лот. Конечно!

Бейбст. А что за народ эти и… ика?…

Лот. Икарийцы?… Никакой они не народ, а люди разных наций, собравшиеся вместе. Они владеют хорошим куском земли в Америке и сообща хозяйничают на нем. Всю работу и все заработки они делят поровну. И бедных среди них нет, ни одного бедняка.

Бейбст (лицо которого приняло было несколько более дружелюбное выражение, снова принимает при последних словах Лота недоверчиво-враждебный вид. Не обращая внимания на Лота, он опять погружается в свою работу). Вот так, коса!

Лот, продолжая сидеть, со спокойной улыбкой наблюдает за стариком, затем смотрит за ворота на пробуждение дня. За воротами виднеются луга и просторные клеверные поля. Вьется ручей, окруженный ивами и ольхами. На горизонте — единственная горная вершина. Отовсюду слышатся голоса жаворонков — их трели то доносятся издалека, то звенят совсем близко, у самого двора.

Лот (поднимается). Надо прогуляться, утро чудесное! (Выходит за ворота.)

Слышится звук деревянных башмаков. Кто-то быстро спускается по лестнице с чердака конюшни. Это Густа — работница довольно полного телосложения, в корсетке, с обнаженными руками и ногами, в деревянных башмаках.

Густа (несет фонарь). Доброе утро, папаша Бейбст!

Бейбст бормочет что-то невнятное.

(Смотрит, прикрывая глаза рукой от солнца, за ворота на уходящего Лота.) Это еще кто такой?

Бейбст (сердито). А вот такой — не прочь надуть бедного человека… Наврет с три короба… (Встает.) Приготовь-ка телегу, девка.

Густа (кончила мыть ноги у колодца, уходя в коровник). Счас, счас, папаша Бейбст.

Лот (возвращается, дает Бейбсту деньги). Вот тебе мелочь. Деньги всегда могут пригодиться.

Бейбст (растаяв, словно по чудесному мановению, добродушным тоном). Да-да! Вы совершенно правы… Премного благодарен… Вы, верно, у хозяйского зятя в гостях? (Вдруг становясь разговорчивым.) Знаете что… Если вам охота пойти туда, к шахтам… То, знаете, держитесь левее, да… левее, а направо там обвал. Мой сын говорит, — это потому, что они плохо сделали крепления, он говорит, что углекопы… Им, говорит он, мало платили, и вот они и говорят: что ни умей, что ни моги, все одна могила, — вы понимаете… Так смотрите там все левей берите, левей, направо-то ямы. В прошлом году там торговка маслом шла и провалилась под землю, а как глубоко — я и сам не знаю. Никто не знает, как глубоко. Так смотрите, все левей держитесь, все левей, тогда пройдете.

Раздается выстрел. Бейбст вздрагивает и, хромая, делает несколько шагов.

Лот. Кто это стреляет в такую рань?

Бейбст. Кто же еще?… Все этот парень, этот злой парень.

Лот. Какой парень?

Бейбст. Да Кааль, Вильгельм, сукин сын… Ну погоди ж ты у меня! Я видел, как он стрелял в жаворонков за изгородью.

Лот. Вы хромаете?

Бейбст. Еще как, не приведи господь… (Грозит кулаком в сторону поля.) Ну погоди ты! Погоди!..

Лот. Что такое вы сделали с ногой?

Бейбст. Я?

Лот. Да, вы.

Бейбст. Это мне сделали.

Лот. Вам больно?

Бейбст (хватаясь за ногу). Прямо точно на части рвет.

Лот. А врача у вас нет?

Бейбст. Знаете… эти врачи все, как обезьяны, ничего не смыслят! Есть у нас один доктор; вот он толковый человек.

Лот. И он помог вам?

Бейбст. Ну… Немножечко, наверно, помог. Он перевязал мне ногу, сначала мазал ее, а потом перевязал… но не вылечил, еще не вылечил!.. А он… да, он бедных людей жалеет… Он им лекарства покупает и не берет с них ничего. И приходит в любое время…

Лот. Но вы, верно, ее где-то повредили?! Не всегда же вы так хромали?

Бейбст. Нет, что вы!

Лот. Тогда я не понимаю, должна же быть причина…

Бейбст. Почем я знаю? (Снова грозит кулаком.) Ну погоди же! Погоди со своей трескотней.

Кааль (появляется в своем саду. В правой руке ружье, пальцы левой руки сжаты в кулак. Кричит). Доброго утречка, господин доктор!

Лот идет к нему через двор. Между тем Густа и другая работница — Лиза выкатывают тачки с граблями и навозными вилами. Они уходят в поле через ворота мимо Бейбста, который кидает гневные взгляды в сторону Кааля и делает исподтишка несколько угрожающих жестов, затем вскидывает косу на плечо и, прихрамывая, идет за ними. Бейбст и работницы уходят.

Лот (Каалю). Доброе утро!

Кааль. Хотите взглянуть на что-то х-хорошенькое? (Протягивает кулак через забор.)

Лот (подходя ближе). Что это у вас?

Кааль. Отгадайте-ка! (Быстро разжимает кулак.)

Лот. Что-о-о?… Так это правда: вы стреляете жаворонков! Да за это безобразие, бездельник вы этакий, вы заслуживаете оплеухи. Понятно вам?! (Поворачивается к нему спиной и идет через двор вслед за Бейбстом и работницами. Уходит.)

Кааль (с изумленно-глупым видом смотрит на уходящего Лота, грозит ему кулаком). Ах, с-стерва доктор! (Поворачивается и уходит вправо.)

В течение нескольких мгновений на дворе пусто. Затем из дверей дома выходит Елена. На ней светлое летнее платье и шляпа с широкими полями. Оглядывается вокруг, делает несколько шагов по направлению к воротам, останавливается и выглядывает за ворота. Затем бредет через двор направо и сворачивает на дорогу, ведущую к трактиру. На заборе сушатся большие пачки различных сортов чая; проходя мимо, она нюхает их. Потом она нагибает ветки плодовых деревьев и рассматривает низко свисающие зрелые яблоки. При виде идущего от трактира к воротам Лота она обнаруживает признаки возрастающего волнения и отступает в глубь двора. Заметив, что голубятня еще закрыта, она идет к ней через маленькую ведущую в сад калитку. В момент, когда Лот заговаривает с ней, она пытается оттянуть книзу веревку, болтающуюся по ветру и зацепившуюся за что-то.

Лот. Доброе утро, фрейлейн!

Елена. Доброе утро!.. Вот куда ветер веревку закинул.

Лот. Разрешите! (Проходит в калитку, снимает веревку и открывает голубятню. Голуби вылетают.)

Елена. Большое спасибо!

Лот (выходит из калитки и останавливается у забора, опираясь на него. Елена стоит по другую сторону забора. После короткой паузы). Вы всегда так рано встаете, фрейлейн?

Елена. Именно о том же… я хотела спросить вас!

Лот. Я?… Нет! Обычно это случается со мной после первой ночи в чужом доме.

Елена. Почему?

Лот. Я не задумывался над этим, да и не к чему задумываться.

Елена. Ах, почему же?

Лот. Не вижу в этом никакой практической цели.

Елена. Значит, все, о чем вы думаете, или все, что вы делаете, должно иметь практическую цель?

Лот. Совершенно верно. Иначе…

Елена. Вот этого я от вас не ожидала.

Лот. Чего именно, фрейлейн?

Елена. Именно так думала мачеха, когда третьего дня вырвала у меня из рук «Вертера».

Лот. Это глупая книга.

Елена. Не говорите так!

Лот. Повторяю, фрейлейн. Это книга для слабых людей.

Елена. Возможно, что так.

Лот. Как попала к вам эта книга? Разве вам все в ней понятно?

Елена. Надеюсь, что да… Частично, конечно. Ее чтение так успокаивает. (После паузы.) Если «Вертер» такая глупая книга, как вы говорите, то, может быть, вы посоветуете мне что-нибудь лучшее?

Лот. Ну… почитайте… Знаете ли вы «Борьбу за Рим» Дана?

Елена. Нет! Но теперь я куплю эту книгу. Она служит практической цели?

Лот. Разумной цели вообще. В ней люди нарисованы не такими, каковы они есть, а такими, какими они должны быть. Она показывает пример.

Елена (убежденно). Это прекрасно. (После паузы.) Не скажете ли вы мне… В газетах так много рассуждают об Ибсене и Золя. Что, это великие художники?

Лот. Они вообще не художники, фрейлейн, они неизбежное зло. Я человек жаждущий и жду от искусства поэзии — чистого, освежающего напитка… Я не больной. А то, что предлагают Ибсен и Золя, — это лекарства.

Елена (непосредственно). Ах, тогда это, может быть, нечто для меня.

Лот (до сих пор отчасти, а теперь целиком погруженный в созерцание покрытого росой сада). Какое великолепие! Взгляните, как поднимается солнце над вершиной горы… Как много яблок в вашем саду! Отличный урожай!

Елена. Добрых три четверти разворуют и в этом году. Слишком велика здесь бедность.

Лот. Вы не поверите, как сильно я люблю деревню! К сожалению, мой хлеб растет по большей части в городе. Но теперь я хочу насладиться деревенской жизнью. Нашему брату солнце и воздух нужны больше, чем кому бы то ни было.

Елена (вздыхая). Нужны больше, чем… Почему?

Лот. Потому что мы ведем суровую борьбу, до конца которой не можем дожить.

Елена. А разве мы, прочие, не ведем такой же борьбы?

Лот. Нет.

Елена. Но все же… в борьбе… участвуем и мы?!

Лот. Конечно! Но эта борьба ваша — имеет конец.

Елена. Имеет конец… Да, вы правы!.. А почему же нельзя прекратить и ту… вашу борьбу, господин Лот?

Лот. Ваша борьба — борьба за личное благополучие. Его может достигнуть всякий, поскольку это в человеческих возможностях. А моя борьба — борьба за всеобщее счастье. Для того чтобы я стал счастлив, все люди вокруг меня должны стать счастливыми. Для этого должны исчезнуть нищета и болезни, рабство и подлость. Я, так сказать, могу сесть за стол только последним.

Елена (убежденно). В таком случае вы очень, очень хороший человек!

Лот (немного смущен). В этом нет моей заслуги, фрейлейн; просто я так уж создан. Впрочем, должен признаться, что борьба на благо прогресса доставляет мне большое удовлетворение. Этот вид счастья я ценю гораздо выше того, которым довольствуется рядовой эгоист.

Елена. Но таких людей, наверно, очень мало… Какое, должно быть, счастье родиться таким!

Лот. Такими не родятся. Думаю, что к этому приходят благодаря нелепости наших общественных отношений. Нужно только постигнуть сущность этих нелепостей, понять, в чем дело! А если ты познал их и понял, что страдаешь от них, то непременно станешь таким же, как я.

Елена. Если б я вас лучше понимала… Какие же общественные отношения вы называете нелепыми?

Лот. А разве, например, не нелепо, что трудящийся работает в поте лица своего и голодает, а тунеядец живет в роскоши?… И разве не нелепо, что за убийство в мирное время карают, а за убийство на войне награждают? Ведь это нелепо, когда военные выказывают презрение палачу, а сами гордо разгуливают, волоча на боку орудие человекоубийства — шпагу или саблю. Палача, который проделал бы то же с топором, без всяких колебаний побили бы каменьями. Нелепо признавать государственной религией Христову веру, эту проповедь терпения, всепрощения и любви, и при этом воспитывать целые народы для человекоубийства. И это, заметьте, только некоторые нелепости среди миллионов других. Нелегко бороться со всеми этими нелепостями. Чем раньше начнешь, тем лучше.

Елена. И как только вы дошли до этого? Все это так просто, а додуматься нелегко.

Лот. Я, вероятно, пришел своим путем: через беседы с друзьями, через собственные раздумья. До первой нелепости я дошел еще мальчиком. Однажды я здорово наврал и был за это сильно выпорот отцом. Вскоре я поехал с отцом по железной дороге и заметил, что отец мой тоже лжет и считает свою ложь чем-то вполне естественным. Мне было пять лет, а отец сказал кондуктору, что мне нет и четырех, потому что дети до четырехлетнего возраста пользовались бесплатным проездом. Учитель в школе говорил мне: «Будь прилежным, будь честным, и все пойдет в жизни хорошо». Человек этот внушал нам нелепости, и я очень скоро в этом убедился. Мой отец был человеком прилежным, честным, отличным работягой, но один мошенник, который до сих пор еще жив и благоденствует, обманом отнял у него несколько тысяч талеров. Именно к этому мошеннику, владельцу мыловаренного завода, мой отец, гонимый нуждой, был вынужден поступить на службу.

Елена. А у нас никто не осмеливается… Да, никто не осмеливается назвать это нелепостью. Самое большее возмущаются этим молча, в глубине души. Но тогда тебя охватывает отчаяние.

Лот. Я вспоминаю одну нелепость, которая особенно ясно бросилась мне в глаза. До того я верил, что убийство всегда наказывается как преступление. Позднее мне стало ясно, что законом караются только, так сказать, более мягкие формы убийства.

Елена. Как так?

Лот. Мой отец был мыловаром, жили мы возле самого завода. Окна наши выходили на заводской двор. Там-то я и увидел многое. Был там рабочий, пять лет прослуживший на заводе. Он начал вдруг сильно худеть и кашлять… Я знал, отец рассказывал нам за столом, что Бурмейстер — так звали рабочего — получит скоротечную чахотку, если еще останется на мыловарне. Так сказал ему доктор… Но у этого человека было восемь душ детей, а из-за своей болезни он не мог найти себе другой работы. Итак, он был вынужден оставаться в мыловарне, и принципал считал себя благодетелем за то, что не выгонял его. Он, безусловно, являлся в собственных глазах гуманным человеком. Однажды в августе, в послеобеденное время, когда стояла страшная жара, я увидел, как Бурмейстер мучился с тачкой, полной извести, которую он вез через заводской двор… Я как раз смотрел в окно и вдруг заметил, как он остановился раз… потом еще раз и наконец плашмя упал на камни… Я побежал туда… Пришел мой отец, пришли другие рабочие, но он уже только хрипел, и рот его был полон крови. Я помог внести его в дом. Он представлял собой груду вонючих лохмотьев, пропитанных запахом извести и всевозможных химикалий. Раньше, чем мы донесли его до дому, он умер.

Елена. Ах, как это ужасно!

Лот. Через неделю мы вытащили его жену из реки, в которую стекал с нашего завода отработанный щелок. Да, фрейлейн, когда все это знаешь, как знаю я, тогда… поверьте… уже не находишь покоя. Простой кусочек мыла, который ни у кого не вызывает никаких мыслей, и чисто вымытые холеные руки способны вызвать у меня самое горькое настроение.

Елена. Я тоже видела однажды нечто подобное. Ах! Это было ужасно, ужасно!

Лот. Что именно?

Елена. Сына одного из рабочих принесли сюда полумертвым. Это было… года три тому назад.

Лот. Это был несчастный случай?

Елена. Да, в медвежьей штольне.

Лот. Значит, углекоп?

Елена. Да, здесь большинство молодых людей работают в шахтах… Второй сын этого рабочего был тоже откатчиком, и с ним тоже случилось несчастье.

Лот. Оба насмерть?

Елена. Да, оба… В первый раз на руднике что-то оборвалось в подъемнике, в другой раз просочился газ… У старого Бейбста есть еще третий сын, он с Пасхи тоже начинает работать.

Лот. Не может быть! И старик не возражает?

Елена. Нет, нисколько! Он только стал теперь еще угрюмее, чем прежде. Разве вы его не видели?

Лот. Я? Когда же?

Елена. Сегодня утром он сидел вот тут, в воротах.

Лот. Ах, он работает здесь на дворе?

Елена. Да, много лет.

Лот. Он хромает?

Елена. Да, и довольно сильно.

Лот. Так-так!.. А что же случилось с его ногой?

Елена. Это очень неприятная история. Вы ведь знаете господина Кааля?… Но я подойду к вам поближе. Его отец был, видите ли, таким же безумным охотником. Он стрелял холостыми за спиной приходивших в усадьбу подмастерьев, чтобы задать им страху. Он был очень вспыльчивым, особенно когда напивался. А Бейбст, наверно, как-нибудь разворчался — он, знаете ли, очень любит поворчать; тогда хозяин схватил ружье и всадил в него весь заряд. Бейбст, видите ли, раньше служил кучером у соседа Кааля.

Лот. Куда ни глянь, везде злодеяния за злодеяниями.

Елена (почти бессвязно, волнуясь). Я тоже иногда про себя думала… Мне было их ужасно жалко!.. Старого Бейбста и… Когда крестьяне так глупы и грубы, как этот… как Штрекман, который заставляет своих работников голодать и кормит своих собак пирожными… Я чувствую себя такой глупой с тех пор, как вернулась из пансиона… Ах, в каждой избушке свои игрушки… И у меня тоже… Но я, верно, говорю глупости… Вам это совсем неинтересно… Вы в глубине души смеетесь надо мной.

Лот. Что вы, фрейлейн, как вы можете… С чего мне над вами…

Елена. Ну как же иначе? Вы ведь думаете: она ничуть не лучше других здешних.

Лот. Я ни о ком не думаю дурно, фрейлейн!

Елена. Я все равно не поверю… Нет-нет!

Лот. Но, фрейлейн, неужели я дал вам повод…

Елена (почти плача). Ах, не уговаривайте! Вы нас презираете, признайтесь же в этом… Вы ведь должны нас презирать (чужим голосом)… и зятя и меня. Меня в первую очередь. У вас для этого имеются все… все основания. (Поворачивается к Лоту спиной и, спотыкаясь, идет через сад в глубину сцены.)

Лот выходит в калитку и медленно следует за Еленой.

Фрау Краузе (в вычурном утреннем туалете, с багровым лицом, кричит, стоя в дверях дома). Горе с этими девками! Мария! М-а-а-а-рия! И это под моей крышей? Вон отсюда всех этих девок. (Бежит через двор и исчезает в дверях хлева.)

Из дома выходит фрау Шпиллер с вязаньем в руках. Из клети слышны ругательства и плач.

(Кричит из хлева, выгоняя во двор плачущую работницу.) Ах ты, потаскуха!

Работница плачет еще сильнее.

Вон отсюда! Собирай свои пожитки и убирайся!

В ворота входит Елена с покрасневшими глазами, замечает разыгравшуюся сцену и останавливается.

Работница (завидев фрау Шпиллер, бросает скамеечку и подойник и в ярости идет на нее). Так это вам я этим обязана? Я вам еще отплачу!! (Убегает, всхлипывая, наверх по чердачной лестнице.)

Елена (подходит к фрау Краузе). Что она сделала?

Фрау Краузе (грубо). Не твое дело, гусыня!

Елена (взволнованно, почти плача). Нет, это и мое дело!

Фрау Шпиллер (быстро подходит). Милая фрейлейн, нельзя, чтоб такое касалось ушей молодой девушки…

Фрау Краузе. Почему бы и нет, фрау Шпиллер? Что она, из марципана, что ли? Эта девка лежала в постели с конюхом. Ну, теперь знаешь?

Елена (повелительным тоном). Но девушка все-таки останется у нас.

Фрау Краузе. Девка!

Елена. Хорошо! Тогда я расскажу отцу, что ты также проводишь ночи с Вильгельмом Каалем.

Фрау Краузе (дает ей пощечину). Вот тебе на память!

Елена (смертельно бледная, но говорит еще тверже). Девушка останется у нас, или… или я всем расскажу! Ты! С Каалем, Вильгельмом! Твоим племянником… моим женихом… Я всем расскажу.

Фрау Краузе (теряя самообладание). А кто это видел?

Елена. Я! Сегодня утром я видела, как он выходил из твоей спальни… (Быстро уходит в дом.)

Фрау Краузе шатается, она близка к обмороку.

Фрау Шпиллер (бежит к ней с флакончиком). Милостивая государыня! Милостивая государыня!

Фрау Краузе. Шпиллерша… Девка… пускай… остается.

Занавес быстро падает.

Действие третье

Прошло несколько минут после столкновения между Еленой и мачехой во дворе. Обстановка та же, что в первом действии.

За столом, стоящим на переднем плане слева, расположился доктор Шиммельпфенниг и выписывает рецепт. Его широкополая шляпа, нитяные перчатки и палка лежат на столе. Доктор небольшого роста, коренастый, с густой черной шевелюрой и густыми усами. Черный сюртук скроен на охотничий манер. Он одет, как солидный человек, без всякой претензии на элегантность. У него привычка почти беспрерывно поглаживать или теребить усы — эти движения становятся все резче, чем более он волнуется. В разговоре с Гофманом лицо его выражает наигранное спокойствие, и только в уголках рта ложится саркастическая складка. Жесты у него энергичные, резкие и угловатые, но всегда естественные. По комнате в халате и ночных туфлях расхаживает Гофман. На столе, расположенном в глубине справа, накрыт завтрак: изящная фарфоровая посуда, печенье, графин с ромом и т. д.

Конец ознакомительного фрагмента.