Дурь

Герман Ломов, 1999

Настоящий рассказ – авторское юмористическое повествование об одном наркотическом трипе. Без морали! Без пропаганды! Просто шуточный реверанс «соответствующим знакомым дополнительно к воспоминаниям о совместной работе над изменённым сознанием» с неожиданным финалом!..Все персонажи рассказа вымышлены, любое совпадение с реально живущими или жившими людьми случайно. Процесс употребления одурманивающих средств является неразрывной частью сюжета и никоим образом не является пропагандой употребления наркосодержащих веществ!Изображение goranmx с сайта Pixabay. Содержит нецензурную брань.Содержит нецензурную брань.

Соответствующим знакомым

дополнительно к воспоминаниям

о совместной работе

над измененным сознанием

Я уже добивал «пятку», когда он влетел в казарму. Еле успел спрятать изменившийся в размерах «костыль».

— Ломов, ты где шляешься? По всей части тебя ищу.

— В казарме сижу, — зачем-то ответил я.

Только здесь, то ли по интонации, то ли по глупости ответа, то ли по запаху он понял причину моего спокойствия.

— Ну, ты даёшь. Последние остатки ума прокурил? Нас комроты вызывает, а он тут ушмалялся и даже товарища не пригласил. Осталось что-нибудь?

— Так, остатки, — вяло отмахнулся я и передал ему «пятку». — Кури, Славян, и ни в чем себе не отказывай.

— Сука, — он усмехнулся, жадно затянулся, и коротко крикнул, — подъём.

Нашарив в прикроватной тумбе солнцезащитные очки, я нацепил их на нос, и мы вышли во двор.

Огибая одноэтажные казармы, спустя минуты три мы были у конечной цели нашего похода.

— Войдите, — рявкнуло из-за двери на наш стук.

Заглянули. В комнате расположилось всё наше отделение, за исключением меня и Кумарского. Вошли.

— Садитесь.

Комроты указал на два свободных стула. Я присел напротив окна и сквозь очки стал изучать уже набивший оскомину заоконный пейзаж: валуны, пески, кое-где на горизонте — бетонные плиты, напоминающие полусгнившие резцы мертвеца.

— Ну, что, Бельмондо? — оторвал меня от раздумий голос комроты, явно адресованный мне. — Опять глазки — бо-бо. Чего очки-то напялил?

— Товарищ майор, вы же знаете: я вчера на сварке работал.

— Хватит, — оборвал меня комроты. — Знаю я вашу сварку. Весь ваш взвод вчера на сварке прямо уработался, хотя варил один Ломов. У всех глазки одного тона. Вы её себе в глаза наливали, что ли?

— Кого?! Сварку?! — изумился Лузин…

— Лузин, — перебил его комроты. — Что Вы несете?! Своим лепетанием Вы только смешите петуха. А зачем его смешить? Меня смешить не надо…

Это была «фишка» комроты: в запале, переставляя слова в известных поговорках, или заменяя их другими, он нёс порой такую чушь. В общем, иногда заговаривался. Вот и сейчас. Привычные, мы потупили взоры.

— Ладно зубоскалить, — огрызнулся комроты. — Ну, оговорился. Не сварку, конечно, Лузин, не сварку. Но водку. — И назидательно поднял вверх указательный палец правой руки. — Обнаглели! Дембелями себя почувствовали? Ладно ещё, остальные нажрались в хлам. Но вы, ваше-то отделение, вы же на дежурстве.

— Что же нам и выпить теперь нельзя?! — изумился Болотов. — Все пьют, а мы чего?

— Хватит, — оборвал его реплики комроты. — Ваша вина даже не в том, что вы пошли на поводу у антисоциального меньшинства. Хотя могли бы и воздержаться от употребления. А в том, что, будучи ответственными за дисциплину, вы даже не удосужились доложить о том блядстве, что творилось на территории городка.

— Да мы же сами пьяные были! — изумился Кумарский. — Что, пришли бы к Вам уделанные в говно и доложили, что все пьют?!! Вы меня, товарищ майор, даже обижаете подобными инсинуациями: мы же — не идиоты!

— А вот от Вас, Кумарский, я такого вообще не ожидал. Вы же командир…

— Вячеслав Викторович меня зовут, — зачем-то ввернул Славян. Видимо, хотел пресечь нравоучения комроты в свой адрес.

— Короче, — отмахнулся майор, — вот и пиздуйте, Вячеслав Викторович, сейчас всем личным составом вверенного Вам подразделения в распоряжение Глазьева. Все ещё помнят, кем у нас числится Глазьев?

— А у него-то что делать? — не понял Болотов. — Камеры перекрасить в оранжевый цвет?

— Сидеть. Специально для тебя, Болотов, поясняю. Сидеть на гауптвахте.

От удивления все аж крякнули.

— Так сегодня же последний день, — опешил Гесс. — Завтра поезд. Уже и билеты. Я же лично…

— А сколько? — поинтересовался рациональный Лузин.

— Сегодня.

— Так это ерунда, — обрадовался Шура. — Я меньше пяти никогда не сидел.

— Лузин, поясняю специально для Вас: только сегодня. Но никаких харчков… Тьфу. Харчей не будет.

— Как это, «не будет»? Нам что с голоду там пухнуть?

— За сутки не опухните…

Глазьев принял нас радушно, даже с некоторым сочувствием. Открыл нам нашу конуру лично, что считалось мерой высшего расположения, и, закрывая, подмигнул:

— Не грустите, отцы. Я вам счастье принесу.

— Тоже мне, аист, — сплюнул злой и нервный Гесс, когда лязгнули засовы.

— Зря ты, — это Дёма. — Он и нары отстегнул. Парились бы сейчас.

— А то не паримся.

— Все-таки на шконках лучше, чем на полу…

Расположились на нарах. Кумарский на правах командира сразу прилег. Тишина. Настроение у всех поганейшее. Разве что у нас с Кумарским немного получше…

Конец ознакомительного фрагмента.