«Город, что люблю всей кожею…»: Москва в 100 стихотворениях. Москва в отражениях

Герман Гецевич, 2023

Москва в 100 стихотворениях Германа Гецевича – своеобразная антология улиц и переулков Москвы, её рек и речек, прудов и парков – от родных Сокольников и берегов Яузы до Чистых прудов, Измайлова, Коломенского. В ней звучат голоса поэтов – предшественников и современников. А ещё в стихах Гецевича, как и на улицах Москвы, встречаются современность и история. Это то, что мы в книге о Москве сможем прочитать. А Москва в фотоотражениях Михаила Бибичкова позволит нам Москву увидеть. Его глазами. Эти две разные точки зрения придадут нашему восприятию глубину и объём. Любимый город предстанет перед нами во всей своей сложности, полноте и неувядающей красоте – в воспоминаниях и отражениях.

Вот здесь я родился

Road blues

Я видел разные города,

Но этот вряд ли забыть смогу:

Там все дороги ведут в никуда

И друг равен врагу.

Там все дома на один покрой,

Блочно-панельные корабли,

И дым асфальта застыл горой —

От неба и до земли.

И я в этом самом городе,

Забыв о вражде и голоде,

Со всеми дворами в сговоре,

Как рыба в ладонях бьюсь…

Деревья обриты на́голо,

Все двери закрыты на́глухо,

Но эхо поёт мне на́ ухо

Свой

Road Blues.

Там за се́мь бед лишь один ответ

И безнадёжен любой визит:

Свернёшь налево — проезда нет,

Направо — «кирпич» висит.

Там жизнь отложена на потом,

Любое дело там — не в цене:

Быть наяву страшно в городе том,

Во сне — опасней вдвойне.

Там звёзды тревожно светятся,

Медведем бредит Медведица

И юзом грозит гололедица,

Но юза я не боюсь,

Ну мало ли что покажется?

Не поздно ещё покаяться,

Пока мне поют пакгаузы

Свой

Road Blues.

Не повернуть это русло вспять,

И дважды путь свой нельзя пройти,

Где на развязке судьбы опять

Сходятся все пути.

Кольцом бульваров я взят, как в плен,

И словно в замкнутой западне —

Не я проживаю в городе N,

А город живёт во мне.

Но я, не повесив голову,

Шагаю походкой гордою,

Чужой и домам, и городу,

Как пятый в колоде туз,

Пока, распрямляя волосы,

Дождю, что рисует полосы,

Мне ветер поёт вполголоса

Свой

Road Blues.

Монолог асфальта

Я — асфальт раскалённый. От зноя и пыли

Деформирован я и в полуденном гаме

Разутюжен колёсами автомобилей,

Приплюсован к земле паровыми катками.

Я — асфальтовый призрак, я — серый на сером,

Моя мёртвая жизнь — городская волчица —

Приучила меня к пуританским манерам,

Но из каждой расщелины зелень сочится.

Я — асфальт, чьё дождями изрытое тело,

Как суровый наждак в трёхвокзальной толпище,

Где стальные заточки штампует умело

Искромётное солнце — небесный точильщик.

Меня клал гастарбайтер в оранжевой куртке,

Я — асфальт, почерневший от дней непогожих,

На который плюют и бросают окурки —

Пузырящийся пласт под ногами прохожих.

Я — асфальт… Я спрессован, распят, утрамбован…

И, фатальную быль превратив в небылицу,

Я к примятой земле Прометеем прикован:

Неужели всё это до смерти продлится?

Два окна

На отшибе столицы

Из судьбы городской

Две любимых страницы

Кто-то вырвал рукой.

Два окна, два недуга,

Белой вьюгой в ночи

Окольцованы туго,

Будто в связке ключи.

Где былое добито,

А грядущего нет,

И вино не допито,

И не выключен свет.

Но без мыслей о гневе

Мы у тьмы на крючке:

Ни журавлика в небе,

Ни синицы в руке.

Наши чувства на грани

Обречённой вражды,

Словно буря в стакане

Кипячёной воды.

Кораблей потонувших

Нам не сжечь всё равно,

Наши дни, наши души

Погрузились на дно.

Мы зашли, вероятно,

Далеко в том пути,

И вернуться обратно

Невозможно почти.

И ни тросы, ни строфы

Не поднимут со дна:

Две панельных Голгофы —

Два закрытых окна.

Городская поэма

В городе, что от жира

Часто сходил с ума,

Сталинского ампира

Высились терема.

Вид из окна был соткан

Кровью «святых» основ:

Зубья семи высоток

Вместо семи холмов.

Выхлопами распорот,

Хлопьями снега сшит,

Этот помпезный город

Стал только тем знаменит,

Что на доске из клеток,

Пешкою сделав шаг,

Ходки всех пятилеток

В сумме слагались в шах

Памяти, чья шкатулка

Знала почти на зубок

Каждый излом переулка,

Каждый его завиток.

Каждый дом, где с нахрапом

Время наверняка

Влажной побелкой на пол

Падало с потолка.

Город играл азартно

В розу семи ветров,

Но состоял из асфальта

И проходных дворов.

Из кутерьмы, из мрака,

Из коммунальных ссор,

В стиле того «Баракко»,

Что уцелел с тех пор.

Пробками сплошь забитый,

Город был окружён,

Будто Сатурн орбитой,

МКАДом со всех сторон.

Бился в угаре с горя

И от обид лютей,

Кольца сжимал на горле

Каждой из площадей.

В городе было трудно

Противоречить судьбе

И отыскать друг друга

В многолюдной толпе.

И, укрощая гонор

Разноголосых шумих,

Был этот зимний город

Только для нас двоих.

Но возводя улыбки

Судеб в квадрат беды,

Город скрывал улики

И заметал следы.

Строился, расширялся,

Каялся, предвещал…

В прошлом — не умещался,

Прошлое — не умещал.

С кем бы ни спорил: с теми,

С этими — всё равно:

Вмиг вырастали стены,

Тенью затмив окно

Истины, что не ложь ведь,

Но, чтоб не слиться в тень,

Нужно очистить площадь

От равнодушных стен.

Город склонял к авантюрам.

Он добивал живьём.

Тайных и явных тюрем

Было немало в нём.

В камерах мыслей чёрных

Сердце спешило скорей

Сделать для заключённых —

День открытых дверей.

Будто бы в окна пряжа,

Ловко вплетались мы

В тему того пейзажа,

В изморозь той зимы.

Вскоре нам стало тесно

В рамках имперских вех,

Как дрожжевое тесто,

Мы поднимались вверх.

Снежная крошка липла

К мокрым воротникам,

Выпрямив шахтой лифта

Белую вертикаль.

Тщетно мечтая в стужу

Город перебороть,

Ночь возвышала душу

И окрыляла плоть.

Оторопью вокзала

Нам диктовала страсть

Вечный сюжет Шагала,

Что не давал упасть.

С бытом вступая в сговор,

Новый обжив объём —

В нас растворялся город.

Мы растворялись в нём.

Сокольнический круг

Это мои юношеские стихи, написанные

40 лет назад. Казалось бы — надо стесняться.

Но в них всё уже заложено: и форма, и звук,

и основные эстетические ориентиры…

Сокольнический круг. Исхоженный маршрут.

Кинотеатр «ЛУЧ» и парк немноголюдный.

Характер ноября неимоверно крут:

То оттепель, то хмарь, то smok, то ветер лютый…

Сокольнический круг. Водителей зевки.

Часы над мостовой напоминают бубен.

И прячутся в душе, как тёплые зверьки,

Гадания о том, что было и что будет.

Покрыто слоем льда трамвайное кольцо.

Ноябрь обглодал деревья и афиши.

Охотничьи дворы мне кашляют в лицо,

К прохожим недобры их сгорбленные крыши.

И думаешь: «А вдруг раскручена не зря

Рулетка ноября, чьи ставки так неброски?»

Сокольнический круг при свете фонаря,

Как без поводыря — слепой на перекрёстке.

Позёмку стелет снег, но всё, что ей дано, —

Бежать по рельсам вслед, как будто кровь по жилам,

Когда ночной трамвай торопится в депо,

Гуманность проявив к последним пассажирам.

Прудов Оленьих грусть слилась с моей судьбой,

Но мне знаком тот путь, я — стреляная птица…

Сокольнический круг помог мне стать собой

И на круги своя однажды возвратиться.

Трамвай № 7

трамвай

трамвай

трамвай

скорей

скорей

скорей

седьмой

седьмой

седьмой

бегом

не отставай

давай

давай

давай

народ

народ

народ

а ну ещё чуток

а ну ещё малёк

а ну ещё разок

не стойте у дверей

пройдите же вперёд

упёрся как баран

ведь это вам не то

ведь это вам не там

ведь это не такси

оплачивай проезд

нашёлся моралист

да сам ты педераст

а ведь товарищ прав

на линии контроль

хоть место уступи

прошу не кантовать

мне скоро выходить

могу и звездануть

вот это молодёжь

что ждать теперь от них

ещё очки надел

налил шары и рад

нажрался так молчи

бесстыжие глаза

ну ладно мне пора

мне тоже до метро

а мне через одну

вставай

вставай

вставай

в стекляшку

и домой

да здравствует

трамвай!

да здравствует

седьмой!

Улица-богородица

1

я живу на Краснобогатырской

(речь идёт об улице моей)

ну а мог бы жить на

Краснопрудной

Красносельской

(Верхней или Нижней)

Краснопресненской

Красноармейской

Краснопролетарской

и т. д.

ну а мог бы жить на Богородской

(ради Пресвятой родившей Бога)

и трамваем от Преображенки

не трястись

а в лодочке уютной

плыть домой по Яузе-реке

если бы префекта-гамадрила

невзначай идея осенила

улицу пере —

именовать

и вписать в её пейзаж прекрасный

фабрику гандонов

цех колбасный

и назвать не

Краснобогатырской

и отнюдь не

Краснобогородской

а какой-нибудь

Красногандонной

иль

Красноколбасной

Например

но идеи фикса у префекта

к счастью возникают очень редко

жаль одно

что не на

Богородской

а на

Грязнобогатырской

я

живу

2

Бог,

затырканный красным,

проживает по адресу:

Краснобогатырская ул., д. 21, кв. 283,

шестой подъезд, двенадцатый этаж,

кода нет, звонок не работает, просьба — стучать,

а вокруг:

коррида трамваев,

быки-иномарки,

кровавые разборки,

бритые затылки…

и так — день за днём

очередью автоматной,

а Бог расхристанный,

но не распятый,

жвачку жизни жуёт

(живёт),

ему бы в хрущобах

пешком на пятый,

а он — отращивает живот

и, глядя на улицу

из окна,

не может понять в свои тридцать три:

почему —

Бога родила Она,

а вы —

Бога —

тыри.

Стереть и забыть

Как будто со лба испарину,

Движеньем ладони — дерзко

Время стёрло из памяти

Событья далёкого детства.

Трущобы забыл коммунальные,

Учителей упрёки,

Но помню, что криминальные

Давала мне жизнь уроки.

Забыл я соседку бешеную,

Вредительские нападки:

Её бельецо развешанное

Капало мне на тетрадки.

Что видел я в жизни вздорной,

Помимо квартиры загаженной:

С одною на всех уборной,

С коптящей колонкой газовой?..

Хоть было обочиной проще мне

Пройти отчий путь с беспечностью,

Но незачем безотцовщине

Быть сыном тому отечеству,

Где столько совместно прожито

Обиды и безучастья,

Что в это суконное прошлое

Не хочется возвращаться.

Богородский храм

От надбровья до переносицы

На путях времён

За трамвайным звонком проносится

Колокольный звон.

Там под пряжей рассветной путаницы,

В перехлёсте драм

На углу Миллионной улицы —

Богородский храм.

Дважды сруб деревянного зодчества

Сквозь кромешный дым

Из огня, выгорая дочиста,

Выходил живым.

Рукавами к земле прижатая,

Словно к сердцу шрам,

Не смогла каланча пожарная

Уберечь тот храм.

Но из пепла, в завесе муторной,

Он воскрес и вот

С колокольни звонит к заутренней,

Прихожан зовёт.

Слышу осень с распевом Всенощной,

Выйдя на балкон,

Где с трамвайным звонком соперничает

Колокольный звон.

Но забыв, что весь опыт прошлого

В каждой щели скрыт,

Строят храмы теперь задёшево —

Из панельных плит.

Богомольни растут в юдоли той,

Будто на дрожжах,

Не на крови, годами пролитой,

А на гаражах.

Окружила себя хоромами

Нечестивых прыть,

На строительстве наворованное

Можно вмиг отмыть.

Ряд частиц перепутать с целыми,

Со святыней — хлам,

С крупноблочными новоделами —

Настоящий храм.

Красные ворота

На Красных воротах налётом блестит известковым

Тот снег, что вовек белизны мостовым не вернёт,

А в сердце Москвы, что кольцом пережато Садовым,

Одно лишь названье осталось от Красных ворот.

Тот снег вдоль высотки прошёлся маршрутом нечётким,

На Красных воротах облазил он все тупики:

Свернул в Хомутовский, в Басманный и по Каланчёвке

Бомжистой походкой к вокзалам побрёл от тоски.

Сквозь клочья тумана тот снег видел прошлого абрис,

Топтался на месте, чтоб мысленно выбрать пути,

Как будто искал затерявшийся в памяти адрес

И вдруг понимал, что не вспомнить уже, не найти…

Чистые пруды

А на Чистых прудах, а на Чистых прудах

Изощряется осень в напрасных трудах,

И с разбега ныряет сухая листва

Под колёса трамвая по имени «А».

И от мутных дождей на бульварах темно,

Как в рентген-кабинетах и в залах метро.

И уже в переулках сгущается тьма,

И во тьме цепенеют жилые дома.

И гадаю, как прежде: была — не была,

Доверяя надежде любые дела,

Но внезапно, окурок зажав в кулаке,

В отходящий трамвай я сажусь налегке.

А на Чистых прудах за оградой витой,

Как в эдемских садах — облака над водой,

Где пунцовые клювы седых лебедей

Хлеб хватают из рук проходящих людей,

Где кофейные запахи сеет с веранд

Гордость Моспищетреста — кабак «Джалтаранг»,

Где мелькают солдатским шинелям сродни —

Друг на друга похожие ночи и дни.

Где холодный каскад средь гриппозной хандры,

Словно белый халат медицинской сестры…

И глядит «Современник» (читай «Колизей»)

Молодыми глазами умерших друзей.

Вальс на Чистых прудах

Перевёрнуты в Чистых прудах

Отраженья домов и деревьев.

Меркантильные счёты сведя,

Тень со светом почти наравне,

Но кривым зеркалам впопыхах

Каждый шаг свой надёжно доверив —

Различаю под чёлкой дождя

Чёткий профиль в трамвайном окне.

Ресторанная гарь шашлыков

Так шипит в городских переливах,

Что ныряет прохожий туда,

Будто в храм Покрова на Нерли.

В этом месте наивный Тальков

Горевал о застенчивых ивах,

Только ивы на Чистых прудах

И в эпоху Петра не росли.

«Современник» (в былом «Колизей»),

Будто римская меркнет тиара,

Нет нужды, придираясь к судьбе,

Вспоминать о минувших годах.

Растерял наилучших друзей,

Но в толпе на ступенях театра

Я назначу свиданье тебе:

Ровно в полдень на Чистых прудах…

Ты придёшь с опозданьем на жизнь

Из дождя, что рискнёт в серых бликах

Пересечь все границы без виз,

К небесам запрокинув лицо,

Сотни линий трамвай закружит

И, споткнувшись на рельсовых стыках,

Вдоль бульваров потянется вниз,

Влажных рук разрывая кольцо.

В перекличке надежд и потерь

Под фонтанами радужной пыли

Здесь немало воды утекло,

Разбежались кругами следы,

И кому интересно теперь,

Что когда-то погаными были?..

Если чувства чисты, как стекло, —

Снова Чистыми станут пруды.

Красный вагон

Струнами ливня исхлёстан бульвар наш,

Над оркестровою ямой пруда

Втянуты искры в чудовищный чардаш,

Рвутся трамвайные провода…

К пультам деревьев тенями прижатый,

Над какофонией нот и минут

Ветки считает вагоновожатый,

Тридцать девятый проделав маршрут.

Виолончели то громче, то тише…

Домры вступают и тают в конце,

Ветер листает сырые афиши,

Мокнет на стенде венгерский концерт.

Прячет свой купол, лесами закован,

Между старинных домов Стратилат,

Мёрзнет сверчком в переулке Сверчковом

Дождь на асфальте — потерянный альт.

Редкий прохожий стрельнёт сигарету

И к Маросейке потянется вниз…

Вряд ли он знает, что изморозь эту

Струнный состав исполняет на бис.

Тонет бульвар в электрических бликах

И наблюдает, вздыхая вдогон,

Как, спотыкаясь на рельсовых стыках,

Мчится по городу красный вагон.

Арки партера зевают отверсто,

Над бельэтажем балконы торчком,

Полночь, как первая скрипка оркестра,

Сердце Москвы полосует смычком.

Но не наступит финал, как бывало,

С рельс никогда не сойдёт колесо

И хороводом отставших бульваров

Не разомкнёт роковое кольцо.

Последний переулок

В часы дневных прогулок

Мой путь предельно крут:

Последний переулок,

Исхоженный маршрут.

Последнему цейтноту

Отставку дав на миг,

От Сретенки к Цветному

Шагаю напрямик.

Где пялят свои зенки,

Сводя меня с ума,

Смыкаясь в две шеренги,

Доходные дома.

Безлюден и не гулок,

Ведь, что ни говори:

Последний переулок

Не с краю, а внутри.

Внутри, а не снаружи

Он тянет вновь наверх,

Чтоб коридором души

Соединить навек.

Чтоб где-то в середине,

На уровне «Трубы»,

Кольцо замкнуть в низине,

Захлопнуть люк судьбы.

Ход времени навязчив,

Уча за годом год:

Жить только настоящим,

А прошлое не в счёт.

Пусть памяти окурок

Предательски погас,

Последний переулок

Держу я про запас.

Ведь он — живой свидетель

Тех лет и тех ладов,

Когда впервые встретил

Здесь первую любовь.

Но всё, что было, — сплыло,

От сердца отлегло,

И наледью покрыло

Оконное стекло.

Всей дрожью штукатурок,

Сосульками звеня,

Последний переулок,

Как в первый раз, меня

Вновь одарил дарами

Из камня и стекла:

Подъездами, дворами,

Где молодость прошла.

Но выпала утрата,

Он имя поменял:

Ведь был Мясным когда-то,

Потом Последним стал.

Вложил билет посредник

Той Сретенке в карман,

На свой сеанс последний

В кинотеатр «УРАН».

Вернись я в эту замять

С обрезками нужды,

Я б выбрал в тёмном зале

Последние ряды.

Но цепь домов-шкатулок

Не удлинит года.

Последним переулок

Не будет никогда.

Тапёр

В кафе на Кудринской

Всегда накурено,

Хоть вешай там над каждым столиком топор,

И, с грустью давешней

Давя на клавиши,

Играет танго нестареющий тапёр.

И сердце мается,

В комок сжимается,

Когда под крышкой на расстроенном фоно,

Дойдя до крайности,

В любой тональности

Звучит мелодия, забытая давно.

Движеньем брассовым

С поливом джазовым

Импровизирует задумчивый тапёр.

От пьяной публики

Не ждёт он тугрики,

И знаки нотные не видит он в упор.

И тема главная,

Семиоктавная,

Клавиатурой улыбаясь широко,

Сквозь модуляции,

Импровизации,

Напоминает Аргентинское танго.

И веет пальмами,

Когда он пальцами

Туше над клавишами делает слегка,

И в даль картинную

За Аргентиною

Плывёт то левая, то правая рука.

Под эту музыку,

Подобно узнику,

Я прожил жизнь свою беспутную на треть,

Но развязав кашне,

По вечерам в кафе

Вновь прихожу на пианиста посмотреть.

Всё устаканится,

Но грусть останется,

Пока, удерживая дерзости напор,

Для щёк напудренных

В кафе на Кудринской

Играет танго нестареющий тапёр.

Кафе «Артистическое»

Замедляю шаг свой быстрый я с задумчивой тоской

По причинам основательным и веским:

Затесался между Дмитровкой и улицей Тверской

Переулок, что зовётся Камергерским.

За любым его фасадом камергеров нет давно,

Лишь кусками отсыревшей штукатурки

Под московским снегопадом чёрно-белое кино

Крутят годы в Камергерском переулке.

Не однажды возле МХАТа вспоминал я подшофе,

Как сыграла роль судьба в раскладе резком:

Познакомились когда-то в «Артистическом» кафе

Мама с папой в переулке Камергерском.

Первый ужин, безусловно, стал началом всех начал,

Ослепив и романтичностью, и блеском:

Из охрипшей радиолы голос Трошина звучал,

И листал афиши ветер в Камергерском.

Только время до сих пор мне углубляет в сердце след

Конец ознакомительного фрагмента.