Спасите игру! Ведь жизнь – это не просто функция

Геральд Хютер, 2016

Игра сопровождает человека в течение всей жизни, с рождения и до глубокой старости. Без нее была бы невозможна эволюция человечества. Будучи важным инструментом познания и совершенствования мира, она менялась на протяжении всей нашей истории. С помощью игры ребенок учится, моделирует ситуации, которые – уже всерьез – ему предстоит самостоятельно прожить в будущем. Автор рассматривает игру как неотъемлемую часть развития вида Homo Sapiens и рассказывает о преломлении этой темы в разные периоды, от Античности до Новейшего времени, в работах мыслителей различных философских школ: Платона и Гегеля, Канта и Хёйзинги. Сегодня, в эпоху высокоразвитой индустрии, специалисты и все неравнодушные люди бьют тревогу: игра находится в опасности. Мы все меньше играем! Почему? Ответ на этот вопрос вы найдете в книге. Она адресована как специалистам: психологам, педагогам, культурологам, – так и широкому кругу читателей.

Фейерверк для серых клеток. Нейробиология игры

«Человек, — замечает Фридрих Шиллер, — играет только тогда, когда он в полном смысле слова человек, и он только тогда вполне человек, когда играет».^[3] Сразу чувствуется, какие это весомые слова. Здесь сказано самое важное и о человеке, и об игре, так как они сплетены воедино в самом своём существе. Такое впечатление, что для Шиллера «быть человеком» и «играть» — одно и то же. Скажем точнее: быть человеком по-настоящему, во всей полноте и в расцвете человеческого развития, быть воистину живым человеком — значит играть. Это означает: если мы желаем понять, что такое быть человеком — более того, если нам важно быть человеком в собственном смысле слова, тогда стоит задуматься о том, как всё это связано с игрой. И тогда нам придётся подумать о том, что с нами происходит, когда мы играем.

Не является ли игра особым измерением нашей жизни, в которое мы попадаем всякий раз, когда играем? И не потому ли, играя, мы чувствуем себя по-настоящему, интенсивно живыми? Но тогда игра — вовсе не времяпрепровождение, а нечто совсем иное. Тогда играть означает ощущать собственную природу, переживать связи, открывать свои возможности и развивать творческий потенциал. И если так, то во время игры мы каждый раз попадаем в ту особую область, в которой ощущаем самих себя активными первооткрывателями и творцами собственных возможностей. Вот о чём, вероятно, писал Фридрих Шиллер и что — как мы увидим позже, — ещё до него чувствовали и понимали многие другие выдающиеся мыслители. Человек только тогда достоин своего имени, если ему хотя бы иногда удаётся преодолеть ограниченность повседневного существования и открыть врата из мира необходимости и целеподчинённости в царство Возможного: в игру.

Во времена Шиллера (и с позиции гуманитарных наук) этой позиции не так легко было найти по-настоящему точное объяснение, но с тех пор ее удалось серьёзно обосновать и уточнить при помощи достижений наук естественных. Особенно большую помощь в детальном описании того, что происходит с мозгом человека, когда он занят не просто организацией быта, достижением каких-то целей или реализацией намерений, оказали открытия, сделанные за последние два десятилетия благодаря впечатляющим успехам нейробиологии и нейрофизиологии. Речь идёт о том, чтобы найти сферу, в которой мы способны свободно и беззаботно мыслить и действовать, воспринимать и понимать, при этом открывая новое и реализуя весь спектр наших возможностей.

Что могут измерить нейрофизиологи (например, при помощи метода функциональной магнитно-ядерной томографии) в мозгу играющего человека, так это снижение потребления кислорода в области миндалевидного тела по причине ослабления активности нейронных связей в нём. А ведь этот отдел мозга наиболее активен, когда мы испытываем страх.

Таким образом, играя, мы теряем страх. Одновременно происходит усиление активности тех нейронных сетей, что мы используем, стремясь справиться с вызовами, которые нам бросает данная игра. Чем сложнее игра, тем больше таких периферических нейронных сетей будет задействовано одновременно. Именно это является решающей предпосылкой к тому, что благодаря новым связям, образующимся в этих сетях между базирующимися в них знаниями, мы можем делать творческие находки и развивать новые идеи. Наконец, каждый раз, когда мы удачно справляемся с новой задачей, можно наблюдать, что особые нейронные связи в среднем мозге, известные как «центры поощрения», начинают ярко пылать. Вызываемое этим чувство мы переживаем как радость, как удовольствие, иногда даже как восторг. Таким образом, игра помогает нам сильнее радоваться жизни.

Уже только эти три важнейших открытия в сфере нейробиологии дают нам достаточно чёткий ответ на вопрос о том, каково значение игры в жизни человека и что с нами происходит, когда мы играем. Всякий раз, как мы начинаем играть, для нас открывается особый мир. В нём исчезает всё то, что в обычной повседневности мешает раскрытию нашего потенциала. Играя в полную силу, мы не чувствуем никакого давления, принуждения, а если ничто нас не гнетёт, то и страх исчезает. Поэтому, играя, мы всегда радостны и свободны.

Освобождающая и объединяющая сила игры

Мы только тогда в состоянии думать и действовать по-настоящему свободно, когда нам не нужно реагировать на многочисленные требования, которые периодически предъявляет нам жизнь вне рамок игры. Только тогда мы можем что угодно пробовать и как угодно экспериментировать — беззаботно и свободно. Именно такова детская игра, где дети сами определяют и выясняют, что получится, а что нет. Если они чувствуют какое-либо давление (например, замечают, что за ними наблюдают) или если плохо себя чувствуют (больны, озабочены какой-то проблемой), то сразу бросают играть. Так же они поступают, ощущая неуверенность или испытывая страх — и нет лучшего индикатора этих состояний, чем прекращение игры.

Едва начав играть вместе с другими, дети обнаруживают, что игра становится увлекательнее, если происходящее в ней ограничить определёнными правилами. К тому времени, как мы становимся взрослыми, то, как правило, уже хорошо умеем эти правила соблюдать. Мы умеем придерживаться того, что в рамках пространства и времени игры считается правилом, то есть является предпосылкой к тому, чтобы игра оставалась игрой. Однако у каждого из играющих должна быть возможность в рамках этих правил чувствовать себя свободным, проявлять свой творческий потенциал, совершенствовать умения и навыки, умножать знания, то есть, играя, развиваться.

Это уже само по себе прекрасно, но гораздо больше радости мы переживаем, играя с другими. В этом случае нам тоже нужны определённые правила, на которые мы опираемся, чтобы можно было вместе играть. Если это удаётся, то мы, как и наши партнёры по игре, ощущаем, что игра объединила нас в некое сообщество.

Эти переживания (свободы и автономии, с одной стороны, и общности — с другой), а также свобода от страха — вот три главных причины, почему мы, люди, так любим играть. Один из основополагающих переживаний начального периода жизни (оно относится отчасти даже к перинатальному периоду): наши рост, развитие, а позже также автономия и свобода возможны только при условии теснейшей связи с другими, в первую очередь, с матерью и с отцом. Этот опыт, который мы приобретаем ещё в раннем детстве, глубоко укоренён в нашем мозгу, и затем в течение всей жизни мы находимся в поиске такой модальности совместной жизни с другими, которая позволяла бы нам чувствовать себя одновременно максимально свободными и одновременно максимально связанными с кем-то. Жизнь в свободе и в связи с другим — это базовая потребность человека. И эта потребность не всегда — а в жизни многих людей даже очень редко — получает своё удовлетворение. Получить вместо здоровой связи липкую, подавляющую всякую автономию привязанность, очень легко. И когда потребность в свободе остаётся неутолённой, то даже дети всеми доступными им средствами пытаются отвоевать автономию.

Однако именно в игре, в частности в совместной игре с другими, мы можем пережить тот опыт, которого зачастую не может нам предоставить мир целей и необходимостей: это возможно! Можно быть и ощущать себя одновременно свободным и связанным с другими, хотя бы пока длится совместная игра.

Потому-то совместные игры столь притягательны. Потому-то потребность в игре столь сильна, что кажется врождённой.

И потому-то её нельзя подавить: ну, может, иногда и можно, но долгое время — никак. Чтобы перестать играть, людям пришлось бы совершенно забыть как о потребности в общности и связи с другими, так и о потребности в свободе и автономии.

Временами, в ходе особенно тяжелых периодов истории, предпосылки к игровому исследованию человеком себя и мира бывали сильно ограничены. Кроме того, иногда нашей склонностью к игре злоупотребляют, действуя с позиций выгоды. Однако человеческая потребность в игре, очевидно, не может подавляться долго. Она снова и снова пробивает себе дорогу. Даже при национал-социализме в лагерях уничтожения, от Освенцима до Бухенвальда, среди приговорённых к смерти находились такие, кто до последней минуты не переставал играть, чтобы как-то пережить невыносимые условия существования. Например, некоторые заключённые устраивали для своих товарищей театральные представления.

Создаётся впечатление, что свойственная людям потребность в игре коренится глубоко в мозгу. Это распространённое предположение недалеко от истины. Однако прежде чем заниматься подкрепляющими нейронными сетями, мозговыми центрами вознаграждения, «гормонами счастья», и всем остальным, что там ещё активизируется, когда люди играют, возможно, стоит подойти ко всему этому (отчасти) играючи. Ведь довольно часто мы находим главное совсем не там, где целенаправленно его ищем.

Беззаботная игра генов

В связи с этим подходить к какому-то вопросу по-игровому означает не хвататься сразу же за первую возможность ответа, чтобы дать наблюдаемому феномену скорейшее объяснение. Именно так проще всего попасть впросак. Ведь, в конце концов, даже самое лучшее и подробнейшее объяснение процессов, происходящих в мозгу играющего, всего лишь описывает то, что там происходит во время игры. Однако простая фиксация никак не объясняет, отчего и почему люди играют и хотят играть. Чтобы ответить на этот вопрос, нам придётся задать следующий: почему наш мозг устроен так, что, когда мы играем, в нём происходят именно такие феномены и именно таким образом? Исследователи игры обычно утверждают: потому что наш мозг генетически запрограммирован на получение удовольствия от игры. Если же мы по-детски наивно спросим, а почему, мол, он запрограммирован именно так, то эксперты объяснят, что за это несут ответственность различные мутации и рекомбинации на уровне ДНК, то есть наследство, которое мы получили от наших эволюционных предков.

Кто похитрее, может загнать этих экспертов в угол, рассказав, что у него есть собака, которая больше всего на свете любит играть. То есть та констелляция генов, что приводит к появлению мозга, владелец которого может и любит играть и даже испытывает потребность в игре, у животных уже наличествует. На этой стадии — самое позднее — эксперты обычно сдаются и более или менее грубо прерывают игру в вопросы и ответы. Подобно нервным родителям, которых ничто так не раздражает, как такая же точно игра в вопросы и ответы, при помощи которой дети исследуют мир: «Отчего и почему говорит корова"МУ-УУУ"?»

Обычно такие настырные дети с их вопросами к взрослым — как и настырные мы с нашими вопросами к экспертам — недалеки от того, чтобы добиться наконец ответа, бьющего в точку. Ведь как последнее объяснение, так и все остальные туманные разъяснения упираются в вопрос: «Но почему же происходят эти мутации и рекомбинации наследственной информации?». А ответ экспертов сводится к следующему: да потому, что в игре перебирались варианты, появлялось новое, отбрасывалось старое, и всё это путём полового размножения снова и снова перемешивалось между материнским и отцовским геномом. Потому что проигрывание и перебор новых и новых случаев и сочетаний — то есть игра по выстраиванию нашей наследственности в форме определённых ДНК-последовательностей — это основное свойство любых геномов. Причём с самого начала. То есть игра вовсе не придумана способными к обучению мозгами. Наоборот, само появление мозга, способного к обучению, к обыгрыванию и проверке самых разных идей — это следствие той «любви к игре», что заложена в наследственном аппарате всех живых существ.

Значит, если мы хотим понять причины нашей любви к играм, то придётся спросить, почему же всё-таки эта склонность играть заложена в наследственном аппарате всех живых организмов. Ведь никакое развитие, никакое возникновение новых форм жизни на нашей планете было бы совершенно невозможно без этого постоянного добавления и выбрасывания кирпичиков ДНК, без тенденции к игровому удвоению уже существующих последовательностей ДНК, без неустанного игрового перемешивания констелляций генов. Не было бы ни одноклеточных, ни многоклеточных, а о нас самих и говорить нечего. Таким образом, игра — это не просто свойство жизни: только благодаря ей стало возможным само появление жизни, и в особенности, появление всего многообразия живых существ. Как ещё могли бы появиться в «первичном бульоне», то есть в неких укромных нишах нашей тогда ещё вполне враждебной всякой жизни планеты первые способные к саморепликации комплексные молекулярные соединения, если не в результате сложной игры комбинаций и проб?

И, раз уж мы зашли так далеко с нашей игрой в настойчивые вопросы, требующие глубоких ответов, сыграем ещё один кон. А именно: можно ведь не только спрашивать, каким образом могла появиться такая сложная вещь, как жизнь, но и поставить другой, наверное, ещё более интригующий вопрос: как становится возможным появление таких относительно простых — особенно по сравнению с живыми существами — структур как, например, снежинки?

Универсальный принцип жизни

Вот теперь становится по-настоящему интересно, потому что этот вопрос заставляет нас покинуть область биологии игр, и перейти к физике, а в ней — к недавно появившейся науке о поведении сложных систем. Уж там-то, наверное, нечего делать всем этим комбинаторным играм с перебором вариантов? Посмотрим, посмотрим. Вполне вероятно, что с нашей привычкой скользить по поверхности феноменов мы опять попали пальцем в небо.

Что же происходит, когда, например, молекулы воды выстраиваются по отношению друг к другу так, что образуют столь своеобразную и сложную форму как снежинка, и что для этого необходимо?

Если снизить энергию воды слишком быстро — например, заморозив жидкость — она превратится в глыбу льда. Если затем сообщить этому льду слишком много энергии — он растает, закипит и испарится.

Но как получить из воды кристаллы снега? Это можно сделать только при условии, что не будет ни слишком холодно, ни слишком тепло, если энергия, воздействующая на молекулы воды, не слишком велика и не слишком мала, но достаточна, чтобы молекулы получили необходимое «игровое пространство» для свободного взаимодействия. Только тогда они смогут реализовать потенциально заложенную в них способность образовать форму; но если воду нагреть или охладить слишком быстро, это свойство исчезнет.

Очевидно, игровое пространство для образования того, что потенциально заложено даже в неживых молекулах, возникает только тогда, когда поступление энергии не слишком велико, но и не слишком мало. Это интересное открытие позволяет объяснить не только появление снежинок, но и формирование других кристаллических структур. Однако создаётся впечатление, что этому фундаментальному принципу следуют не только кристаллы, но и вообще все сложно организованные системы. Волшебные облака в синем небе, лёгкие морские течения, поразительные структуры речного устья или потрясающие пейзажи пустынь с их блуждающими дюнами — всё это образовалось благодаря игре образующих их компонентов в поисках стабильных отношений, в условиях, когда энергия воды и ветра, воздействовавшая на них, была оптимально сбалансирована.

Точно таким же сложным комплексным феноменом является фейерверк (вот мы и вернулись к названию этой главы) распускающий в вечернем небе свои огненные цветы. Пока энергия запущенной ракеты ещё слишком велика, мы видим просто шипящую и дымящуюся огненную черту; когда она уже истрачена, остаётся только пепельный дождь… Но точно посередине между этими состояниями взрывается тот букет сложнейших световых эффектов, которым мы восхищаемся, запуская фейерверки.

Теперь давайте представим, что есть такой фейерверк, который способен сам вызывать и поддерживать это состояние нестойкого равновесия. Тогда мириады огней не сгорели бы просто так. Особенно если бы они были в состоянии сами производить ту энергию, которая позволяет им пылать и оставаться в небе. Если бы у нас был такой фейерверк, то, глядя в ночное небо, мы наслаждались бы бесконечным огненным спектаклем.

Это было бы тогда похоже на те подвижные, клубящиеся стаи, в которые сбиваются по осени улетающие на юг скворцы. Подобные формы образуют и стаи рыб, и рои комаров на закате. Но вот фейерверк-то как раз так и не может — он не живой. Ведь именно этим живые структуры отличаются от неживых: первые в состоянии сами производить энергию, необходимую для поддержания их в высшей степени сложной внутренней структуры, причём в нужном объёме. Не слишком много и не слишком мало. Когда у живого существа это перестаёт получаться — оно гибнет. От него остаётся только уже неживая материальная структура, которая потихоньку разрушается. Все происходит в точности, как это сформулировано во втором законе термодинамики.

Вот и конец игре жизни. Но допустим, наше живое существо успело оставить потомков. Тогда они могут продолжить дело по-своему. Но, естественно — так же, как их родители и предки, — не в полном одиночестве, а в совместной игре с другими, то есть среди всех тех разнообразнейших живых существ, что участвуют в непрекращающейся игре под названием Жизнь.

Конечно, вся эта совместная жизнь не всегда протекает так уж играючи. Благодаря игровой природе генетического аппарата (вы же помните!) всегда есть те, кто играет лучше других. Им достаются лучшие партнёры, и у них появляются лучшие потомки, которые играют, как правило, ещё виртуознее. Так это и продолжалось бы бесконечно, будь конкуренция и отбор по результатам конкуренции единственными стратегиями, лежащими в основе жизни. Но ведь конкуренция — и об этом часто забывают наши биологи — ведёт только к усиленному или специфическому проявлению тех качеств, которые каким-то образом уже появились ранее. Например, из пятипалых отростков предков современных млекопитающих путём этого «естественного отбора» сформировались лапы крота, ласты кита и крылья летучей мыши. Чем острее конкуренция, тем быстрее приводит она к такой узкой специализации. Среди нас этим путём в лучшем случае появляются спортивные чемпионы и узкие специалисты, подобные флюсу и ничего не знающие за пределами своей области. Но подлинное развитие требует чего-то другого, а не конкурентного отбора тех, кто что-то умеет лучше других.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

3

Friedrich Schiller: «über die ästhetische Erziehung des Menschen in einer Reihe von Briefen» (1793), in: Ders.: Sämtliche Werke, Bd. 5, hrsg. v. Gerhard Fricke, 9., durchges. Aufl., München: Hanser 1993, S. 570–669, S. 618 (Brief 15).