Личное дело, или Обнова. Избранное из неизданного

Георгий Спешнев

Собрание сочинений «Личное дело, или Обнова» Георгий Спешнев создавал всю жизнь, собирая его из отдельных самостоятельных произведений. Собрание состоит из двух частей и десяти сводов и условно делится на две части.

Фрагмент из шестого свода «Скит» сборника «Гости»

часть 2 Словесные игры не нашего века

свод 6 Скит

сборник 1 Гости

сборник 2 Пришелец

сборник 1 Гости

свиток 1 Государство радуг

свиток 2 Численник личности

свиток 3 Пролежни

свиток 4 Неугомонный гамаюн

свиток 5 Одышка

свиток 6 Сорок сорок срока

свиток 7 Кто там?

свиток 1 Государство радуг

глава 1 Разложизнь

глава 2 Сновещь

глава 3 Ось

глава 4 Сказнь

глава 5 Певера

глава 6 Сбеседа

Разложизнь. Горечарка

столбец 1

На виду Свид и Невид. Завидуют. И думают. Сначала молча. Потом вслух.

Тёмноокое окно распахнуто.

Ахнув тихой высью. Смеха взмахи синие.

Охровое потухло ухо. Махровый храм слуха. За пазухой затхлого заката, — опухший сияющий пахучей тишиной сад.

Потно-туманно-застенчиво-тенистый, чёрнолистый, лучистый ослепительный плеск.

Буйный кубок объятий невнятной матери тьмы. Струисты руки. Искристы рисованные свисты, неистово приникшие к сосущим, плачущим шелкам ладошек вечерка курчавого.

Велеричиво, жалостливо, лениво склонилась ласковая ива. Дымно думающая дева увядших вод сочно расчёсывает смеркающиеся волосы, озорно-зелёные.

За розовыми озёром резвятся захмелевшие холмы. Всклокоченные склоны пышно-сытно обсыпаны спящими крышами карабкающихся озябших избушек. Бледно уставились искусно-думающими стенами, — дома многоэтажные, важные. Холмов вершины робко барахтаются в хмурых бархатах боров зубастых. Скалы оскалились клыкасто и остыло.

Над взлохмаченными, взмыленными холмами — голые голубые луга глазеющей глазури сна небес.

Беснуются косые косяки былинных, клубящихся пышно, кобылиц. Колодцами лихими поют облака.

Немые табуны. Подражание ржанию. Морды дымные, вспенённые уронили рвано и неровно. Понуро утро.

Но гневно и мгновенно вздыбится молчание. Ночь шею пышно изогнувши, хрипло вспыхивая лунной гривой, сверкая молочными очами, огненно вздрогнув звёздными ноздрями, передними копытами брыкая, круги вихрастые, чёрноковровые взрывая, тучно умчится в зычной тишине.

Жадно чередуется даль и высь. Небесное смеясь слилось с зелёным. Окаменелый бег растаял. Глубины чисел исчезают, уют бездонный пьют.

За горестными горами, ряд за рядом, гряда за грядой, сгрудились радостные радуги. Голые, полногрудые, прозрачно-грузные. Дышит музыкой перламутровое нутро-утро. Горит сквозь певучий пух — ласковый лоскут зари. Лаз зари. Зовущая гора беззубой бездны. Голубой лоток — глоток вселенной.

Зерна зрения разбежались. Зарницы зреют. Мелькают икая, неуловимо слизанный изломы. Трещины шуршащие черкают темноту, мохнато-бездыханно, свисающую с неба

Свид: (кивнув в сторону окна)

— Вот эту остекленелую, но естественную красоту, воссоздать описанием нельзя. То есть повторить её не только пером на бумаге, но и даже кистью на холсте. Хоть всю жизнь пиши, но не научишься подражанию природе. Да и не к чему. Надо природу создавать. Конечно, всё исскуственное — это подражание естественному. Нельзя изобрести того, что есть, но не все видят. Но главное в изображении — это применение природных свойств, устройств и построений к новым обстоятельствам. Значит новы обстоятельства, (махнув рукой) — Да ведь и обстоятельства всё те же.

Свид отворачивается о окна. Свид и Невид оба старики. Худые, сморщенные, усталые. Чёрно-синие. Как вечер старого серебра.

Невид:

— Ну, это уже нет. Каждое мгновение другое. Само время — ново.

Свид:

— Часы, мгновения — это остановки, перерывы во времени. Время начинается со времени своего превращения. Время провалы памяти. Хочется зашить прорехи времени, а зашьёшь, — глянь, — времени то и нет. Значит — нет ничего.

Невид:

— Что же, можно согласиться, что и времени самого нет. Конечно нет. Время только образ, обращение, просьба быть. Но кто-то же просит?

Свид:

— Обрывки, лохматого времени — наше сегодня. Разрушение прошлого — это будущее. Но всё разрушается само, без нас. Об раз — разрушение сознания и знания. Творчество разрушение приёма, способа. Само видение — это разрушение видимого. Вон, смотри там, радуга-душа прозрачная разноцветья. Дух вздох света. Но радуга — лишь испорченное зрение. Цвет — разрушение света. И красота, — вот эта, и всякая другая — это лишь только радуга, — это движение от света к тьме.

Старики разрушенно молчат. Душисто дышит окно. Розовощёкие сливки — кивнули цветы. Внезапный пышно лучистый шёпот: чёрно-золотистый шлепок шмеля. Разбежался и исчез узорчато-раздетый вечерок. Грезящая стрекоза повисла, сверкая синекрыло.

Невид:

— Ты кажется начал рассуждение, Свид, с новых пусть и мнимо-новых, обстоятельств. Каких же?

Свид:

— Старость. Самое новое что может быть у человека. Правда старости — чёрная яма. Но тьма — это сгусток цвета. Старость — это совершенствование тела и души.

Невид:

— Это уже было. Ты это уже использовал. То есть не тьму, а старость, как повод для повествования.

Свид:

— Но тогда я оглядывался, подбирал крохи, объедки с собственного пиршественного стола. А сейчас новая повесть. Новый мир. И мир иной.

Невид:

— Но разве новы твои сны, плачи, запевы, припевки, сказки?

Свид:

— Для меня не новы, но это то, что я ещё не рассказывал и так не рассказывал. Ведь — это или чистая занимательность, — а занимательно — движение; движение — это страдание, — или это только краски, певучие краски. Но всё вместе — упоение движением и пением.

Невид:

— Для меня занимательность — странность, скорость, страсть.

Свид:

— И их полно будет. Для этого и служит способ изложения — волшебно-непоследовательный, сказочно-необычный. Правда теперь это обычный способ — монтаж. Он отличается от последовательного изложения тем, что прерывист и тем, что неестественно составляется из разномаштабных, разноракурсных, разновременных и разнопространственных, совмещаемых разобщаемых событий, лиц, предметов. Сон — наиболее свободный монтаж. В нём события, лица, вещи свободно и неожиданно соразмещаются во времени-пространстве. Их связывает лишь цель или отправная точка движения. Кажущаяся конечно. Потому что прерывистость и создаёт непрерывность. А неестественное — это обнаруженное естество. Это познание. Удовлетворение любопытства. Но не любопытство связывает сон. Да и явь. К сожалению, в начале и впереди жизни — страх. Сон и сказка — это попытка освободит себя от страха, от чужого — для — ради жизни, как чистого движения. Оно завлекает, увлекает, и несёт.

Во сне и яви движется я. В повести и сказке он, она, оно. А если в повести я, то только как подменное имя вместо он. Но и наоборот он подменяет я. Думая о нём мы пишем про себя. Думая о себе мы пишем про него. Один прячется за спиной другого. Лицо двулично. Личность двойственна. Самому себе иносказание — вот кто мы есть. Подмена суть повествования. Да и существования и творчества. Монтаж и раздвоение — это старо как сон и сказка. Старое и новое чередуются. На смену исскуственной непрерывности приходит искусственная прерывистость. На смену исскуственному единству-искусственное раздвоение. Ново искусство. Естество старо.

Невид:

— Да, но на старости лет по-новому, что и то и другое вечно. Но вот насчёт раздвоения внутреннего мира нашего. Что это вражда? Или одиночество? Подмена внутренним миром мира внешнего? Но ведь и внешний мир — внутри нас!

Свид:

— В одном значении слово МИР — это самообнаружение. На миру и смерть красна. Вот почему и нужна слава. Слава нужна слову. Без неё, без внешнего мира приходится обращаться к миру внутри себя. А насчёт вражды, то в другом значении слово мир — это отсутствие цели или даже отчаяние. Без противника нельзя и жить и страшно умирать. Не противник — враг, а враг тот, кто делает ненужным сопротивление. Сопротивление же — это жизнь. И вот тогда приходиться ломиться в открытую дверь. А за нею пусто. Никого и ничего. Борьба в пустую — победа твоего врага.

Невид:

— Все это грустно. Стары страдания. Они — природа, естество. Но где же новое, если без радости? Не превратится ли повесть в упоение страданием?

Застыли старики. Тишина изношенно грустит. Прозрачны розово-изрезанные созерцания. Занывший сад вечереет малиновым сердцебиением. Не птичий — чей-то финифтянный, тиснённый тенью хруста свист сиво повис сияя. Паутина пения усато оступилась.

Свид:

— Старость — горесть. Омоложение — чары. А все чародеи древны. Пойдём поэтому по этому пути. Выпьем до дна. А там будет видно. Да и нельзя останавливатся. Нам старикам важнее всего не выпрягаться до конца

Старики темнеют. Между ними на полу заулыбался, забился белый блик, как пойманная, испуганная птица. Но бесшумнно. Свет — звук без плоти. Душа лишь описание тела. Но описание — жизнь.

Мостки. Через чур

1. Глаза и уши разрушают мир.

Послушай шелест света.

Стакан молчания. Шепчется свеча.

2. Творение — жажда. Или дождь огней нагих.

Жажда ж — ночь. Ручей одежды чёрный.

Ночь — ожидание чуда. Сочен топот сна.

3. Быть — это сам.

Сознание — рядом.

Мысль — самовозникновение или само возникновение.

4. Мозг — это устройство, которое не думает или устройство чтоб не думать. Оно срабатывает, выдавая готовую отпечатанную мысль.

Думы — мы.

Решения же — не наши.

5. Окно обмакни вселенною.

Тень истины — усталость.

Снег сна — ресницы. На них смеются синим, сиреневых стихов рос.

Сновещь. Спех

столбец 2

I. Исток ока.

Внезапно аркой вспархивает, — синь-порох хора, — серебряная, как собор большая, как лес весёлая, как огонь нежная, легко льющаяся, пышно-неслышная, — не спится, — птица.

Пылится палица лица. Спалятся пальцы. Птица длится.

Рябина — дроби. Робкий барабан. Клюёт ли лико клюквы? Ключи, лучи, клюки ли звука туч?

Летунья льётся.

С места на место мирно перепархивает. Ветки — ткани смех. Шуршат голубые сундуки взмахов храма рыхло-вихрого хитроструйных грустных крыльев.

Оглядывается удивлённо смарагдовым градом груди глаз. Оперенье сонливо переливается, как старинные рясы фиолетового лета. Тёплый лиловый ливень. Заспанные завесы жемчужно-вьюжные. Воз визга золотоволосого.

Самоголос:

— Опоздаешь, Спех!

Спех бежит застегиваясь на ходу. Вздох, как овраг чёрного входа прохлады. Выбегает, мохнато хлопнув дверью, на лестницу. Выщербленные каменные ступени. Пыль скрипит питьём. Перила пролились. Сломанные поручни. Пальцы ломит целью. Извиваясь, вниз сбегая густой лентою. Жаркий хвост потух. Страх.

Сбежав несколько ступеней Спех возвращается: закрыл ли дверь?

Но дверь холодно закрыта. И она другая: огромная, чёрная. Обита важной кожей. Чужая. На ней чищенная, сияющая, думающая медная дощечка. На дощечке чьё-то имя. Чьё? Некогда прочесть.

Рывком снова вниз. Сломя голову. Склока бега. Скатываясь, спотыкаясь. Дрожат колени. Прерывисто ворованные шаткие шатры шага. Серое сердцебиение. Вздох рухнул хламом моря.

Сменолиц: (Он напоминает Спеху, сразу или попеременно, многих давно ушедших лиц. Но кого? В отдельности никого. Он многолик. В нём многие срослись. И всё же он отдельное лицо. Он говорит вдогонку Спеху укоризненно, презрительно, обиженно):

— Опять не вовремя! Кто тебя будет ждать? Какое самомнение!

Спех:

— Они же обещали ждать!

Самголос:

— Но они хотят от тебя отделаться. Спеши!

Спех выбегает из дому. Запущенная стройка. Разрумяненные невыспавшие будни. Раскроенная, но не сшитая вымершая ширь. Усталая прореха простора. Нудное безлюдье. Молчат чавкающие остовы зданий. Смеркаются краны.

Под ногами колдобины, камни, мусор, торчат железки. Подморозило. Скользко. Спех спотыкается. Скользит и падает. Помогает себе руками выбираясь на откосы. Соскальзывает обратно. Задыхается.

Сменолиц: (Тут как тут. Подаёт руку чтоб Спех мог выбраться. Снисходительно говорит):

— Ну, авось не опоздаешь! Эх, неулака! — (снова с упрёком) — И какое, всё-таки, неуважение! Тебе ещё льгота — срок назначили! А кто-ты такой чтоб тебя ждать?!

Клок переулка. Чёрный. Мокрый. В чёрном воздухе — белый, косой, секущий щёки, снегопад. Белоголубой свет в чёрных клетках фонарей. Чёрная, блестящая, усатая мостовая окаймлена белым мокрым кружевом снега. Мерцание цокает. В снегу рыжие ржавые следы прохожих.

Белые талые толпы. Распахнутые. Торопливые. Но торопливость их равна покою — невозмутимая, равнодушная. Летящая толкотня.

Спех бежит виляя среди прохожих. Теряет один туфель. Делает несколько шагов по мокрому снегу. Неужели же он выбежал в домашних шлёпанцах? Возвращается. Слава Богу — добротный тёплый ботинок пуст. Мокрая нога в ботинке быстро согревается. Уют.

Самголос:

— Но стоит ли торопиться? Так-то скорее опоздаешь. Время — счёт. Торопиться — не успевать считать. Считать потери. Время — это потеря времени.

Фонари фыркают рывками. Переулок хлопотливо проглочен. Поперёк переулка часы. Поперёк времени. А стрелки их слились — без десяти десять.

Сменолиц:

— Ещё успеешь! Поезд уходит в десять, а до вокзала рукой подать.

Спех: (Успокаиваясь)

— Вот что значит начать считать!

II. Подворотня. Тени тьмы

Число — покой. Движение — неумение решить задачу или нежелание считать. Сосчитать — увидеть, ощутить вещь. Движение — исчезновение вещи во тьме. Движение — тень покоя. Тьма-тьмущая.

III. Листок окон

Наплывает зелёный влажный звон. Глазеет распустившийся лихо, павлиний хвост восстания стен. Иней стона. Алеют лютни тени. Вдаль, как пламя лени, улица летит. Разлинованно мчатся машины. Шёлково развалились толпы людские. Солнца летопись. Лето — сало. Цветы взасос. Стакан неба жаден. Огромные, как вопли сока, как кости спетые, — дома. Бело-жёлтые, бело-малиновые, белогубые, чёрно-золотые. Стоокие потоки окон. Локоны балконов летящих цепко. Ликуют колоннады. Витийствуют бронзовые зовы памятников. Насторожились лаково-заплаканные плечистые каланчи.

Самголос:

— Где же успели отхватить такую улицу — красную девицу в этаком захолустье?

IV. Подворотня. Пение тьмы

Зодчество — разложение тьмы, как цвет разложение света. Объятия цвета каменны. Зодчество — звук света.

V. Сток срока

Спех в забывчивости, медленно наслаждаясь, бредёт по улице. Алый алтарь движения. Синяя нежность журчит сонными вздохами. Хрустящие сверкания тканно-кованных хрустальных криков.

Сменолиц: (он всегда рядом и его всегда нет)

— Вот видишь! Ты позволял себе любоваться видом, уличной суетой! Но праздник-то не у тебя! Да и почему-то же, другие люди, не зеваки, — идут по делу. Где теперь тебе успеть? Поезд-то ждать не будет! Он, как и всякая машина, есть порядок, то есть жестокость.

Спех: (спохватившись и ускоряя шаги)

— Но почему они могут сроки назначать, а мы должны успевать? Почему рок — срок?

Сменолиц:

— Ты же хочешь чтоб они взяли тебя с собой, — ты и спеши! Или ты не нужен, — ты уже знаешь это! Срок — единственная действительность. Без срока нет ни времени, ни пространства, ни движения. Сроки — сила. А они — силачи, — жрецы срока. Больше они владельцы времени. Они вправе им владеть. Ибо владение — это само право, его источник, а не следствие. Ты же не способен владеть! И получай! Срок! Срок — это милость для таких как ты.

Спех:

— Срок тюремный? Но это же не тюремный! К этому мы спешим, а того не можем дождаться!

Сменолиц:

— Надежды дарованной ты не заслужил. Ждать — это льгота по сравннению с — торопиться. Ты торопишься, чтоб у тебя не отняли твою не дарованную, собственную, то есть сворованную надежду. Надежда — вина. Вина существования. Ты благодарен им за великодушное прощение.

Ты прощелыга! Куда стремишься? В совладельцы? К владельцам времени? К временщикам?

Спех:

— Они мне не нужны. Лишь бы успеть уехать с ними. Туда! Туда!

Спех потерял дорогу. Оглядывается как рассвет. Ищет как мщение или ненастье. Он волнуясь распрашивает всех как пройти на вокзал. Вокзал заката заливается свободой вод. Где же жар? Все прохожие похожи на кого-то давно знакомого. На кого?

Сменолиц:

— Вокзал вон там. Через реку перейдёшь. Немного пройдёшь и увидишь сразу.

Спех бежит задыхаясь. Ханжество света — стон. Одышка — сутки. Стука сток. Вдруг огромная река. Охрипла. Толпы вод. Русалки искристые, рослые, скользкие слились, извиваясь зеркалами, в змею немую, Где же мост?

Самголос:

— Мост там. Мост — прошлое. Здесь строят новый. Воем. Выем.

Плотина спешная, осипшая, насыпная. Спи песок! Кипит, рябит работа. Навалим алым плиты. Орущие груды щебня. Снуют размашисто машины. Опять сломя голову бежит Спех. Ломая ноги. И споткнувшись, как вкопанный остановился. В плотине прогал, бурлит вола, — не перебраться.

Сменолиц:

— Тут, как видишь, не пройти (смеётся)

Спех: (в отчаянии)

— Но как попасть туда?!

Сменолиц:

— Есть ещё подземный переход.

Подземный переход. Уверенный глянцевый простор. Стеклянная чистота. Всё выложено светлыми, как лето, плитками. Стены с цветистым ласковым узором, хитрым, как бегущие стихи. В узорах рыхло зевают розы.

Самголос:

— Красота, удобство! Но зачем же под рекой, когда над рекой скоро будет мост? Убежище что ли?

Но Спех по убежищу бежит уже. Ему некогда думать. Вот сейчас он выбежит из под земли. Увидит часы вокзальные. Неужели опоздал.

VI. Подворотня. Ум тьмы

Разум — подземный переход от страха. Пещеры мысли. Удежище от будущего. Разум под сознанием. Разум — самый дикий инстинкт. Самый молодой ещё. Не отшлифованный тысячилетиями, миллионами лет. И самый низменный — по назначению. Вниз от мечты рождённой чувствами и рождающей чувства и ощущения.

VII. Рост рока

Из под земли выбегает Спех.

Льётся улица жемчужно-дождливая. Томные завесы сизых слёз волнуются бледно дрожа. Журчат непрерывные ожерелья прохожих. Пухлыми искрами нанизаны воды звона.

Через улицу вокзал. Стеклянная, слепая, лютая клетка — бочка — ночка крыши. Дремотно-белозубая колоннада развершая разорённую пасть — спать посередине. Каркающий робкими коробками корабль блеющего блеска, скуласто проглотивший изящно спящее шествие неба.

На вокзальных часах остаётся одна минута.

Если б можно добежать до вокзала напрямик, то он ещё успел бы! Но как пробраться сквозь толпу? Не просунуться в её суету. Не переждать каждого. Люди льются как из ведра — плотной, настойчивой струёй.

Отчаяние. Кочка в болоте.

Внезапное тепло. Серые добрые пропасти глаз, пропасти покоя. В отчаянии ночи, сразу утро стронулось. Это возникла Умима.

Она ни на кого другого, только на себя похожа. Но она смутна, как сквозь синее сонное молоко.

Но ради неё ведь он живёт! А она, оказывается, ради него.

Она молчит и проходит — протекает мимо. Исчезая, тая, разливаясь. Но он то знает для чего она пришла. Сказать сказку покоя!

Но вокзал. Зал усталых запахов. Слипаются глаза билетных касс. Билет на следующий поезд. Вздох. Ушёл. Шёлк скользкий. Догонять!

Спех в вагоне. Сонное шершавое освешение. Сосущая синии щи бессоница. Пассажиры жирно сопя, тускло дремлют. Проводник метёт, поднимая мудрую тучу пыли. Спех сухо задыхается.

Наконец станция. Спех едва успевает выпрыгнуть.

Спех окунулся в останавившуюся реку глухой, мозглой, тёплой, плотной темноты. Из глубины высматривает Спеха станция, чёрная с жёлтыми глазами.

Но почему так темно? Хрюкнул рок. Хриплый, властно-захолустный полустанок вместо станции яростно-рыжей. Жирное жующее пепелище ожидания — труп ссор огня.

Сменолиц:

— Так ты же поспешил слезть с поезда! Это не твоя станция. Ты попал, как всегда, не туда и не вовремя.

Спех: (снова в отчаянии)

— Теперь я уже их не догоню! Следующий поезд когда ещё будет!

Сменолиц:

— Следующего не будет. Следущее — это прошлое. Будущее и есть тo, что пропущено. (успокаивающе) — Но они тут где-то близко. Или сюда вернутся. Иди пешком. Туда. Там дождёшься — не дождёшься, жди.

VIII. Подворотня. Память тьмы

Сменолиц — всегда странно-знакомый перевоплощенец, переселенец лиц многократный — он — это переселение душ в одном лице. Чужое — живой упрёк в разных лицах. Упрёк нам и упрёк один, в том, что мы не нужны миру, но живём. Но и наше лицо — не лицо ли многих миллионов поколений? И может быть весь мир — это одна личность, которая силится, но не может вспомнить саму себя.

IX. Восток тока

В могучей мычащей ночи, — быстрые острова простора, рыщут. Немые чернила. Полчища молчания. Меховой хор страха. Тёплый колокол молящегося прищуренного молока. Испуганные угли гула. Ленивая влага смуглого волнения.

Спех торопится. Мимо вздохов. Мимо тьмы. Дремучая деревня. Машина тишины.

Но ночь вдруг текучими точками прострочена. Постройки крупного деревенского хозяйства поплелись. Теплицы, скотники, конюшни, склады.

Корабли пробирающиеся в щах сияющих разморенного моря к обрыву берега рваному и тёмногривому, немому.

Пушистые избушки закопошились. Заулыбались белолобые платочки домиков-намёков.

Воздух иногда чист, как стакан звона звёзд, но иногда повеет навозом или болотом.

Спех едва плетётся. Одышка одолела. Кто-то, — не Сменолиц ли, — долго, нудно водит его по сутулому хозяйству. Мимо усталого посёлка.

В домиках доверчивые, курчавые огоньки. Остаться бы здесь! Навсегда.

Но Спеха заводят в контору. Никого. Острова махорочного дыма висят рассеиваясь. Пустые столы уставились на Спеха.

Спех: (спохватывается снова)

— Но где же они?

Сменолиц:

— Побыли-уехали Или не были. Но и не будет. (смеётся) — Ты опять не туда попал и не вовремя. Теперь возвращайся.

Опять сломя голову. Болтыхаются бархатные камни темноты. Вот и станция. Глянцевая. Как облизанное блюдо безлюдной дали.

Чёрный дождь огней. Хромой грохот. Поезд мчится мимо. Здесь нет остановки.

Билет? Лет плеть. Без билета.

Спех заскакивает на ходу. Неудачно. Рука соскальзывает вниз по поручню. Спех висит. Шпалы пляшут. Щебень взбешен. Мчатся пощёчины.

Вот-вот Спех упадёт. Но Сменолиц подтягивает его.

Гневный вагон. Мелко трясущиеся колёса сердцебиения. Отдышался шепелявыми лохмотьями. Яма воздуха вспухла.

Скоро выходить. Но вдруг — проверка билетов. Вагон битком. Спех уселся подальше от проверки и ближе к выходу. Может быть, дай Боже, не успеют до него дойти?! Да это же из другого сна! Но наконец вокзал!

Самголос:

— Но где же их искать?

Сменолиц:

— Опять ты не туда и не вовремя попал, Спех! Они проехали дальше. Теперь уж их, и правда, не догнать. Теперь-то уж поступай как знаешь. (исчезает навсегда)

Холодный пот. Топот спит. Затоптали. Нет дыхания, мха рта. Спех тало устал.

Откуда ни возьмись — Умима.

Серые глаза мостовых. Дождливая толпа списывает сияния. Теплынь молитвами ветвей. Освещение журчит.

Вздохнуть — вдохнут свидание.

Самголос

— Свидание — даль сближения.

Спех:

— Умима не отвернись теперь! Я пропал: они меня с собой не взяли.

Умима: (Туча голоса её низко стелется. Раскат-закат)

— Нам не сними. И не туда. И не во время, а вне времени. Нам в храм.

Тихий храм. Огромный как гром. Заросли русой красоты. Знойны иконы бездонного пения. Седые похвалы лохматого ладана. Парчовые ручьи сероглазого звона. Сиреневые ливни ковров.

Цветок упавшего ветерка. Роса воскресения. Влажный пожар умиления. Аналой алого поклона. Пришедшие ждут. Чего? Нема Умима. Утих Спех.

Мостки. Скитаний сток

1. Пристань — стон. Остановись сияние тени! Остовень остынь!

Корабль — вздох вдалеке. Молитвы чертежам сникли.

Крадутся звёзды гроз. Разута тень росы.

2. Полёт — калитка. Напиток веса.

Пальцы неба. Листья ям.

Кипит пинок. Спит люто поле лет.

3. Синяк бессоницы. Снесите острова!

Босые списки стихшего песка. Засуетилось тление.

Волн шлёпанцы вздохнули. Лунною соломой ждут.

Жутко жуют. Уютна жвачка.

4. Сам — срок.

Сознание — опоздание.

Создание себя.

5. Учить уроки свеч стучащих. Рощи рыщут.

Сердцебиение разбоя — риз изба.

Ссоры рос соря, рисуй сияния избиений.

Плачизна. Плач по волосам

столбец 3

I. Зазывальня

1. Вострубим в острожмурые трубы зауми, в острова гуслизова жемчужбины мостьбы! Рысы росы проруби бури грузьбы хрусь Руси, Сниковы оковы москови звин во поле вопля.

2. На кого же ты, Боже, покинул нас, малых детушек, шёл? оветушек слышнови? Осиротело тело безголовое у Руси, у всей молителой. Сиротство же наше — жаржажда, жди Бога.

3. Для разгону, развону разговор-разговение, ливоли, ливени, липоле. Сняли голову нашу, так по волосам и восплачем.

4. Плач — вече. Плач — вечен. Плач — вечер речьверчи, рычерви, рвиречи.

5. Но зачем же жечь стоны, затоны пухзвона, когда згинули мызги из мира ризжизни. Зачем меч — лечь плача, по волосам голосить, — ведь не все волосы дорости успели, а иные еще не выросли? А главное-безглавное, — мы ведь уходим навсегда?!

6. Нет мы не уйдем, хоть уходим. И этот плач — не по упущенному нами и невозвратимому, а по похищенному у нас. А похищенное должно вернуться к нам, потому что без него нам и уйти нельзя.

7. А упущенного у нас и не было. По нему пусть плачут похитители.

II. Волоселье

1. Плач звёзд дочерей очерних ночует вёдрами драмира яра чуд. Ладьи черныни ждаль снуют уютро. Мрачизны лжискры спят.

2. Всё созданое — это останки мысли, это — волосы на голове отрубленной. Города и вещи. Книги, летописи. Храмы разукрашенные. Песни, пляски. Одежды и обычаи. Искусства и науки. Веры и неверия.

3. Мы пренебрегаем головами, сберегаем волосы. Таково течение человечества во времени. Своё и общее. Потому что своё — это общее. А всё общее — лично. Не чужое — только волосы.

4. И память о человеке, и памятник ему, — это волосы. И душа и Бог — тоже волосы.

5. И уйти должны мы с волосами. Перевоплощение — не бессмертие. Плоть неотделима от души.

6. Деревни кружевные. Стремительные терема. Струятся судьбами усадьбы.

7. Рчища — городища. Рдыдар — род. Оруги города дырчат.

III. Восстанки

1. Плач тешит чешветры. Плачуры курчравят. Морчание звончара стручит.

2. Смерть — только образ, мера жизни. Бессмертие — это лишь иная мера.

3. Старость — не накопление смерти, а ступень роста.

4. Ветхость или юность? Старость — обновление.

5. Жизнь — игра в утраты. Игра в смерть. Любовь без смерти невозможна.

6. Жизнь есть воскресение. Останки должны жить.

7. Ризбабы рокописла мужилы плеснули. Столбовеют льюцели хмуризною рзы. Хоропозг башнивеет молитвором ждара свежара.

IV. Любновь

1. Плачречь полчизны плечиста. Плачары млеча рыньте! Стеречь стеныречь разрухрама!

2. Оплакивание — любование. Любовь — оплакивание. Оплакивание тела как души. И души — как тела

3. Плач — возрождение.

4. Творчество существует ради созданного.

5. В прошлом больше нового, чем в настоящем или даже в будущем.

6. Будущее обветшало.

7. Охрипли арки трав роколоколен. Росписани завитель обнеба глубьют. Лягнулись огновы лунитями стеньбы.

V. Возрождева

1. Плач-плащ черночи стучит совиными сияниями ям.

Совец света мларцем уснул. Празелени зрец уронил икрону злотопи стопаза.

2. Новина и старина возможны только вместе.

3. Возрождение и воскресение обязательно для того чтоб мы могли идти вперед.

4. Возрождение в наших руках.

5. Воскресение в руках Божьих.

6. Уместимся ли мы тогда во времени и пространстве — неумирающие люди своими бесконечно растущими волосами? Но тогда и время пространство будут другими

7. Врубиновый спосох снежемчуга искрыхлит. Глубисером сферязя выпиты звёздры. Старосьбы ветхитро горят лизумрудах.

VI. Движар

1. Дремудрые узоры. Сонный цветер. Просинь сени — синерица.

2. Плач наш деловит и страстен.

3. Мы хотим остаться, чтоб не стоять на месте.

4. Движение предпологает направление. Это — личность.

5. Но движение не только инерция или самосохранение. Это и ускорение или страсть. Это рост.

6. Всё и вся движется, но всё и вся растёт. Предела роста нет.

7. Светёлки-тёлки окон. Крышаг коныкарства крыльяростно ржёт. Крыльцаревна златемницы цырь!

VII. Молодцарство

1. Плач молока — плещ — плащаница. Плач — спас сознови сизори. Резвон утехрама плывет ветлалитвой слезовы.

2. Самосознание личности заумно. Сознание — любовь. Сознание — воссоздание нови.

3. Зарнизь зовраги гривневолги. Березлынь рощается. Прогрусть стариз змереет.

4. Рдя дливень, плесницы листыдно руснули. Ржилы жмурза пласть сребрить. Рокара увилости цвитрок.

5. Крестрени дремлины зменят. Срыба рочь рночь сиярит тюрмровью. Откровы рывкара слезарство князьрит.

6. Пещурица церквизга — мизгирь. Сгорела травера крестюри. Птицарствует зворон громира.

7. Молодцеватые колодцы. Младенцами лунцы. Вопливень лишалью ислонился.

Шкатулка шага

Ушаты шага шлёпнули сияния. Зашептало пшеничное нашествие тишины. Молись васильками!

Лаковые волки. Алые склоки. Пылкие салки колёс. Промчалось молчание. Повесть эта — как лоскутное одеяло. Случайно возникшие и несвязные между собой образы, мысли, слова, — я сшиваю в один, расчерченный заранее узор — порядок, пригоняя лоскутки друг к другу, и стараясь, чтоб ничего не оставалось неиспользованным.

<…>

конец фрагмента