К вопросу о миражах

Георгий Куликов, 2020

Книга рассказывает о расследованиях преступлений второй половины XX века, которыми занимался инспектор уголовного розыска Евгений Кудрин. При этом прослеживается его жизненный путь с момента прихода в МУР – от молодого лейтенанта до полковника. Книга во многом автобиографична, так как прототипом Кудрина является сам автор. Автор – Георгий Викторович Куликов – родился в 1950 году. Окончил Академию МВД СССР и Дипломатическую академию МИД России. Четверть века служил в органах внутренних дел. Работал первым заместителем министра юстиции Российской Федерации, начальником Главного нормативно-правового управления Союза Беларуси и России, заместителем губернатора Калужской области. Государственный советник юстиции 1-го класса, заслуженный юрист РФ, имеет ряд правительственных наград. За последние десять лет автор написал 15 произведений, опубликованные в разных литературных изданиях, а в 2016 году издал первую книгу «Блюз опавших листьев».

Почти по горячим следам…

— А вот еще. На посту ГАИ инспектор останавливает машину. В багажнике десять огромных ножей. Водитель говорит: — Я жонглер, работаю в цирке. А инспектор в ответ: — А ну, покажи, что умеешь. Водитель начинает жонглировать ножами на обочине дороги. В проезжающей мимо машине мужик говорит жене: — Хорошо, что пить бросил, смотри, какие тесты выдумали!

Все четверо мужчин, стоящие во дворе отделения милиции громко засмеялись.

— Ну, Кудрин, травишь анекдоты с «бородой», на тебя это не похоже, — сквозь смех проговорил Слава Андреев. Он сегодня был не в духе и начал ворчать с самого утра. Третий день у следователя Андреева ныл коренной зуб и он прекрасно понимал, что вскоре ему все равно придется садиться в кресло стоматолога. А Женю Кудрина, самого молодого из всех инспекторов уголовного розыска отделения милиции, он обвинил зря. Даже если тот и рассказывал старые анекдоты, трудно было не рассмеяться. Видимо этому способствовал его несколько меланхоличный вид.

— Ему бы не в розыск, а в конферансье податься, — размышлял Андреев, но с другой стороны к лейтенанту милиции Кудрину он относился по-доброму и ценил его не за сценический дар, а прежде всего за человеческие качества.

У Кудрина была интересная особенность: помимо отличной памяти на анекдоты, он удивительным образом умел подмечать забавные моменты обыденной жизни и фиксировал их в своем небольшом блокнотике, который неизменно носил в кармане пиджака. Об этом многие знали и, когда собирались в курилке на улице, всегда просили его что-нибудь прочитать из блокнотика.

Вот и сейчас все ждали от него еще одного свежего анекдота из легендарного блокнотика.

— Ну, хорошо, еще один и на сегодня все, — сказал Женя.

— Сидит мужик в ванной, плача стирает свои брюки и говорит: — Черт, никому нельзя доверять, даже самому себе. Я же только пукнуть хотел.

Все стоящие опять дружно захохотали, а Женя, погасив свою сигарету, выбросил окурок в пустую консервную банку-пепельницу и пошел к себе в кабинет.

День катился к вечеру, а кабинет № 6 в отделении милиции напоминал раскаленный улей. Долговязый молодой человек, сидевший за столом у входной двери, возмущался уже несколько минут, переходя с обыкновенного языка на ненормативный и обратно.

— Ну, какая же она дура, — распалялся он, — развесила свои трусы, майки и прочее исподнее во дворе дома, а сама преспокойно пошла в магазин. Когда вернулась, никакого белья уже не было, свистнули все; ну и конечно она сразу и накатала заявление о краже вещей. Какая же это кража, да она просто их выкинула, а потом жалко стало, вот и донимает меня, кикимора старая!

— Да ладно тебе Витек, — с улыбкой сказал мужчина постарше, с проседью в черных вьющихся волосах, — у всех так бывает. Вот у меня в прошлом году одна бабуля тоже на улице оставила свою клюшку из обычной деревянной палки и ушла. А когда вернулась — той уже не было; два месяца донимала меня, я уже и отказ в возбуждении уголовного дела подготовил, а она знай себе, пишет. Так вот я пошел в лес, срубил такую же палку и отдал ей, после чего она и успокоилась.

— Ты что, Лев Алексеевич, хочешь сказать, чтобы я также где-то нашел такое же белье и отдал ей? — не унимался долговязый.

— А что, — уже смеясь, проговорил Лев Алексеевич, — в соседних домах много белья всякого висит.

— Успокойся Витек, — сказал самый молодой из них лейтенант милиции Женя Кудрин, — Лев Алексеевич шутит, напишешь отказ в возбуждении уголовного дела, и дело в шляпе.

— Женя, да пошел ты знаешь куда? — перебил его долговязый, — там, кстати, и шляпа висела, которую тоже свистнули.

Под общий хохот, дверь в кабинет открылась и, в кабинет вошел дежурный по отделению милиции.

— Витя Колосов, — обратился он к долговязому, — в дежурную часть пришла женщина и срочно требует тебя по краже белья, разберись с ней. А Женя Кудрин — срочно зайди к начальству, там квартирная кража у тебя на территории.

С этими словами дежурный быстро вышел из кабинета.

— Ну вот, — сказал Лев Алексеевич, — сейчас наступят тишина и покой.

Лев Алексеевич Ерихин по возрасту был старшим из оперативного состава отделения милиции и самым опытным сыщиком. Его всегда ставили в пример другим оперативникам и по внимательности к каждой мелочи в раскрытии преступлений и по особому чутью на установление личности преступника. Вот и сейчас, несмотря на шуточки, он был напряжен и думал исключительно о крупной краже из магазина, к расследованию которой он только что приступил. А Женя Кудрин, несколько месяцев назад закончивший среднюю специальную школу милиции, попал по распределению в это отделение милиции, где капитан Ерихин и был назначен его наставником. Между тем, каждый сотрудник старался подстраховать его, помочь молодому милиционеру разобраться в лабиринтах профессии. Вот и сейчас, Лев Алексеевич как бы в назидании произнес: — Обращай внимание на каждую мелкую деталь, на каждый нюанс и запомни: не бывает больших и маленьких дел, бывают преступления, когда нарушается закон. А мы и работаем, чтобы пресекать эти нарушения.

Женя поблагодарил Ерихина и направился к заместителю начальника отделения по розыску Николаеву. Как же ему хотелось быстрее окунуться в жизнь уголовного розыска, изобилующую, как ему казалось, приключениями и неожиданностями. Во время учебы в школе милиции он часами пропадал в кабинете криминалистики, изучая наглядные пособия раскрытых громких преступлений.

Все было бы ничего, но родители до сих пор не могли смириться с его выбором. Им очень хотелось, чтобы Женя поступил в институт и получил высшее образование, но он был уверен в своем выборе и нисколько не жалел о нем. С этими мыслями он вошел в кабинет Николаева.

— Проходи Женя, присаживайся, — пригласил его начальник.

— Только что в дежурную часть позвонила женщина по фамилии Ермолаева, проживающая в новом кооперативном доме на Коломенском проезде, — продолжал он, — и сказала, что ее квартиру ограбили. Возьми участкового инспектора Рыбина и на нашем мотоцикле поезжай и разберись там, а я уже позвонил в райотдел и эксперт — криминалист уже выехал по адресу.

— Так следователь Андреев здесь, может он поедет со мной? — робко спросил Женя.

— Андреев сейчас поедет на другое происшествие, — отрезал Николаев.

Выйдя из кабинета начальника, Женя буквально столкнулся с участковым инспектором Олегом Рыбиным.

— Привет Женька, а я тебя уже жду, — сказал он, — адрес дежурный мне дал, так что погнали на Коломенский проезд.

Они вышли на улицу, где милиционер Сопин уже завел мотоцикл с коляской, который тарахтел, как трактор. Женя, как заправский ковбой, прыгнул в люльку, а Рыбин примостился позади милиционера.

Сколько раз он ни проезжал по Москве, всегда любовался ею, вот и сейчас, несмотря на сильный ветер в лицо, он крутил головой из стороны в сторону, стараясь не упустить ни на йоту красоты города. Вот перед глазами открылся кусочек старой Москвы — Нагатинская улица. Деревянные домики со ставнями создавали неповторимый московский колорит и даже, проносящийся навстречу трамвай, не смог омрачить самобытность старой московской улицы.

Они подъехали к двенадцатиэтажному панельному дому. Видно было, что построен он был совсем недавно. А ведь было время, когда в этом месте стояли утопавшие в садах небольшие низенькие деревянные особнячки, но то время уже ушло и на их месте стали появляться первые московские новостройки. Это были преимущественно панельные пятиэтажки с устаревшей планировкой, все как под копирку серого цвета. В этих домах были уж очень маленькие квартиры, хотя и отдельные, но все же — «спичечные коробки». Они давно перестали отвечать нынешним стандартам комфорта, который в последнее время все больше ценился. На смену им постепенно пришли более современные дома — двенадцатиэтажные с повышенной комфортностью, хотя и были они преимущественно кооперативными. Вот в один из таких новых домов и привела милицейская дорога Евгения Кудрина.

Они подошли к подъезду и увидели, поджидавшего их эксперта-криминалиста Родина. Зайдя в подъезд дома, Женя сразу про себя отметил, что здесь не пахло обычной сыростью, да и света было предостаточно.

Квартира Ермолаевой была на втором этаже, поэтому они поднялись пешком по лестнице.

Дверь открыла женщина средних лет, не отличающаяся яркой внешностью. На вид она была худощавой и немного сутуловатой. Глядя на ее спокойное, приветливое лицо с белоснежной кожей, обрамленное густыми темными кудрями, затянутыми в тугой пучок, Женя отметил и ее женский неповторимый шарм, и принадлежность к старой московской интеллигенции.

Он представился, показал свое удостоверение личности и назвал всех приехавших с ним работников милиции.

— Пожалуйста, проходите в квартиру, — показала жестом Ермолаева и повела гостей на кухню. Еще находясь в прихожей, Женя понял, что квартира двухкомнатная, с окнами, выходящими во двор. Пройдя на кухню, его охватило чувство комфорта и спокойствия; так затейливо, со вкусом разложить подушки на кухонном диванчике, с намеком на цветовую гамму занавесок и, как бы невзначай, на стеллаже расставить маленькие статуэтки и вазочки — это ли не чувство меры.

Хозяйка пригласила их присесть на стулья, а сама примостилась на диванчике.

— Что у Вас произошло? — спросил Кудрин.

— Я работаю в симфоническом оркестре Большого театра, играю на скрипке и моя жизнь связана с командировками, — начала она, — так вот, сегодня утром я возвратилась с очередных гастролей по Сибири и когда вошла в квартиру, то ничего необычного на первый взгляд не заметила. А чуть позже обнаружила, что со стены исчезла небольшая картина, на которой была изображена моя мама в прошлом балерина нашего театра. Помимо этого, из шкатулки исчезла мамина брошка, на которой была изображена пляшущая балерина и пятьсот рублей денег, которые я копила для покупки дачи. Все остальное на месте и даже четыре картины, которые висят в комнате.

— Так, — важно произнес Женя, — мы сейчас аккуратно пройдем в комнату и я попрошу участкового инспектора пригласить понятых и составить протокол осмотра места происшествия, а нашего эксперта открыть портфель и заняться своей работой.

Место происшествия. Привычные для каждого сыщика слова, но сколько в них таинственного! Когда еще будет восстановлено в деталях это самое происшествие, а сейчас многое зависит от первого знакомства с этим местом. Как учили в школе милиции, необходимо буквально погрузиться в пока неизведанную обстановку, почувствовать себя так, как будто ты не раз бывал здесь и мирно беседовал с хозяйкой.

Они вошли в комнату и, Нина Николаевна показала на стенку, где висела картина, а сейчас торчала лишь шляпка гвоздя.

— Вот здесь она и висела, — сказала Ермолаева, — картина была небольшой и соответствовала старым стандартам французских холстов с прямоугольным форматом и размером примерно сорок пять на тридцать пять сантиметров. На ней была изображена моя мама в молодости в балетном трико, стоящая у станка.

— Где, где? — удивленно спросил Кудрин.

— У станка, — повторила Ермолаева, — у балетных так называется деревянный поручень, за который они держатся и тренируются, оттачивая балетные партии.

— А вот и шкатулка, в которой лежали брошка и деньги, — сказала она и показала на небольшую коробочку из белого благородного камня, стоявшую на открытой полке серванта.

— Пока мои коллеги занимаются своим делом, пойдемте на кухню, Вы мне подробнее расскажите обо всем, — сказал Кудрин.

— А я пойду к соседям и приглашу их в качестве понятых, — проговорил участковый инспектор и вышел из квартиры.

Хозяйка квартиры и Женя прошли на кухню и сели за небольшой кухонный стол. Она достала из шкафа пепельницу и пачку сигарет.

— Когда я волнуюсь, меня тянет покурить, — сказала Ермолаева, доставая из пачки сигарету.

— Это, судя по виду, заграничные сигареты? — спросил Кудрин.

— Да, мы весной были на гастролях по Италии, вот я и купила там блок сигарет «Кент» — ответила хозяйка квартиры. Они очень легкие и я иногда ими балуюсь. Кстати, если Вы курите, угощайтесь.

— Спасибо, — ответил Женя и, вытащив из пачки сигарету, зажег спичку и поднес ее, чтобы прикурить сначала Ермолаевой, а потом — себе.

— Классные сигареты, — только и смог сказать Кудрин, затягиваясь дымом, — расскажите более подробно о картине и брошке.

— Видите ли, — начала Нина Николаевна, — живу я одна, в свое время был неудачный брак и, больше я не пыталась создать семью. Мама моя Лаевская Ольга Павловна в свое время танцевала в Большом театре, а потом долгое время преподавала в Московском хореографическом училище. Умерла она пять лет назад от воспаления легких. С детьми у меня не случилось, а вот двух сестер, детей сестры моей мамы я просто обожаю, правда, живут они в Ленинграде и видимся мы не часто.

— Ну а теперь собственно про эту картину, — продолжала Ермолаева, — она была написана художником Модильяни в 1911 году и подарена им маме на выставке, проходящей в том же году в Париже.

— А что Ваша мама делала в Париже? — спросил Женя.

— Я Вам уже говорила, что она была балериной Большого театра и была приглашена Дягилевым на летний период. Она танцевала в балетных спектаклях русских сезонов в Париже.

— А кто такой Дягилев? — тихо спросил Женя.

— Дягилев? — О, это русский театральный деятель, один из организаторов «Русских сезонов» в Европе, — сказала Нина Николаевна, — жаль, что о нем сегодня все забыли и никто не вспоминает. А ведь он впервые представил Европе русское искусство балета, восхитив тем самым изощренную и сытую дешевыми постановками западную публику.

— Так, по рассказам мамы, — продолжала она, — в один из вечеров после спектакля, к ней в гримерку зашел театральный художник Лев Бакст, который в то время художественно оформлял постановки и пригласил ее на кофе в соседнем кафе. Мама была тогда удивлена этому приглашению, так как рядовых артисток балета, люди такого ранга редко когда приглашали. Они зашли в кафе, где их ждал худощавый человек, которого Бакст представил как своего знакомого тоже художника по имени Амадео Модильяни. Поскольку тот художник не говорил по-русски, то переводил с французского — Бакст.

Модильяни рассказал, что он присутствовал на нескольких балетных спектаклях и ему очень понравились две танцовщицы Анна Павлова и Ольга Лаевская. Он хотел бы написать портреты этих балерин. Однако Павлова вообще неприступна и отказалась даже встретиться, поэтому он попросил маму попозировать ему, уж очень хотел он написать ее портрет. Мама тогда ему отказала, ее шокировал неопрятный вид этого Модильяни и винный перегар из его рта. Если бы не уважаемый художник Бакст, она бы никогда не обратила внимания на этого неряху. Однако, этот итальянец оказался настырным и уже на следующий день после спектакля сам пришел в гримерку с букетом цветов. Он жестом пригласил ее выйти в коридор и когда она вышла, то увидела улыбающегося Бакста.

Одним словом, почти неделю после спектакля в репетиционном зале по вечерам она позировала этому итальянцу. Где-то, через месяц, по завершении спектаклей во Франции, Лев Бакст пригласил маму посетить выставку художников. Когда они пришли туда, их встретил улыбающийся Модильяни с какой-то моложавой женщиной с горбинкой на носу. Он пытался ее представить, но она на чисто русском языке поздоровалась и сказала, что она русская и зовут ее Анна Ахматова. И еще она сказала, что Амадео написал и ее портрет, который также находится на его стенде. Бакст в свою очередь представил ей мою маму, ну и, конечно, самого себя. Они все вместе подошли к стенду, где висели картины Модильяни и, как рассказывала мама, на самом видном месте в центре находился большой портрет Ахматовой. Ей тогда понравилась эта картина, которая выделялась утонченностью линий и особенно, на ее взгляд, очень четко был прописан ее горбатенький нос. В конце стенда висели две небольшие картины, в которых мама узнала себя и ей было необыкновенно приятно от того, что ее образ был на этой выставке наравне с портретами других уважаемых лиц того времени. Маме очень понравились эти картины, да и Бакст выразил свое восхищение. Тогда Модильяни неожиданно снял со стенда одну из них, на которой мама в балетном трико стоит у станка и отдал ее ей, при этом что-то сказал по-французски. Бакст перевел, что итальянец дарит маме картину на память, подчеркнув при этом, что в этом весь Модильяни, как ему захочется, так он и делает: пишет того кто понравился и не задумываясь дарит свои шедевры. Мама поблагодарила его за такой царский подарок и они расстались, так как ей необходимо было присутствовать на заключительном сборе труппы.

— Таким образом, картина оказалась у мамы, — проговорила Нина Николаевна, — сначала она висела в нашей маленькой квартирке на Плющихе, а когда я несколько лет назад поменяла ее на эту кооперативную, перекочевала на стенку новой квартиры.

— Понятно, — сказал Кудрин, — а что Вы можете сказать о брошке?

— Брошку-балеринку, как ее звала мама, ей подарил один из поклонников также во время гастролей по Франции, — ответила Ермолаева. По ее словам, в тот год русский балет произвел фурор среди искушенной французской публики и, почти после каждого спектакля, масса мужчин пыталась познакомиться с балеринами и подарить им цветы и сувениры. Одним из таких сувениров и была брошка-балеринка. Мама однажды вскользь сказала, что эту брошку ей подарил один из мастеров парижского ювелирного дома «Ван Клиф». Брошь действительно уникальна: на серебряной основе изображена балерина, а вокруг нее обрамление из трех маленьких бриллиантиков.

— А какова приблизительно ее стоимость? — спросил Кудрин.

— Я не знаю, — ответила Нина Николаевна, — мы с мамой никогда ее не оценивали, ни к чему было.

— А нет ли случайно у Вас каких-нибудь фотографий, где можно увидеть картину и брошь? — тихо спросил Женя.

— Ну, насчет брошки точно нет, а вот картина, по-моему, есть на домашних фотографиях, — сказала хозяйка квартиры и стала искать что-то на кухонном стеллаже.

В этот момент на кухню вошли участковый инспектор и эксперт-криминалист.

— Протокол осмотра места происшествия я составил, понятых отпустил, а сейчас опрошу других соседей, может кто-то что-нибудь видел, — сказал Рыбин и вышел из квартиры.

— Я тоже закончил свою работу, — сказал эксперт-криминалист, — чужих следов на замке и в комнате я не обнаружил, отпечатки пальцев везде одни и те же и скорее всего, принадлежат хозяйке квартиры. Но есть маленький нюанс, — хитро улыбнувшись, проговорил он и показал клочок бумажки, на которой был виден номер и слово «…ателье».

— Она лежала на полу комнаты под сервантом, — сказал он. И еще эксперт обнаружил там же круглую небольшую пуговицу белого цвета с темной окантовкой. Женя и хозяйка квартиры внимательно посмотрели на нее, так как она была хорошо видна на ладони эксперта, одетые в темные резиновые перчатки.

— Это не моя пуговица, — с уверенностью сказала Нина Николаевна — похоже, она могла принадлежать мужской рубашке, так как женщина вряд ли стала бы носить блузку с такой отвратительной вещью. Кстати, в ателье я не хожу, потому что покупаю себе обновы в командировках.

Кудрин взял у эксперта-криминалиста обрывок квитанции и положил к себе в папку, а пуговицу Родин спрятал в свой чемоданчик.

— Придется искать человека, который был в ателье и что-то себе шил, а также хозяина этой пуговицы, — тихо проговорил Кудрин.

— Я поеду на работу, а экспертное заключение вышлю с оказией через дежурного по райотделу, — сказал эксперт и также вышел из квартиры.

— Продолжим, Нина Николаевна, — проговорил Женя и снова уселся на свой стул.

Ермолаева вынула из альбома фотографию, на которой они вместе с другой женщиной были запечатлены в ее комнате, а слева от них была отчетливо видна картина балерины, висевшая на стене.

— Кто эта женщина? — спросил Кудрин.

— Это Паула Порелли, моя знакомая из симфонического оркестра театра «Ла Скала» в Милане, — ответила она, — в позапрошлом году наш театр гастролировал в Италии и мы там познакомились. А весной, прошлого года, итальянский театр был на гастролях в Москве и я пригласила ее к себе в гости. Она пришла со своей подругой — скрипачкой из их оркестра, которая и сфотографировала нас с Паулой. А зимой уже этого года, когда мы снова были в Милане, она и подарила мне эту фотографию.

— А можно я у Вас на некоторое время возьму ее? — спросил Женя.

— Ну, если это очень надо, то берите, но с отдачей, — сказала она.

— А может быть есть все-таки фотография брошки? — переспросил еще раз Кудрин.

— Нет, — повторила Ермолаева, — но я могу ее нарисовать.

Она взяла чистый лист бумаги и стала авторучкой рисовать. Минут через десять она показала Кудрину рисунок, на котором и он увидел круглую брошку, с танцующей балериной, а по бокам сияли три солнышка.

— А что это за солнышки? — спросил Женя.

— А это я так изобразила три бриллиантика, вот такая уж у меня фантазия, — улыбнувшись, сказала она.

— Ну, хорошо, теперь я попрошу Вас написать в произвольной форме заявление о краже из Вашей квартиры, — строго проговорил Кудрин.

Пока хозяйка квартиры писала заявление, Женя еще раз взглядом осмотрел квартиру. В гостиной на большом диване, обтянутом фактурным цветным гобеленом расположились маленькие атласные подушечки, а рядом нависал старинный деревянный комод, явно ручной работы.

— Хозяйка с удовольствием подошла к интерьеру своей квартиры, — отметил про себя Женя.

Когда она закончила писать, Кудрин взял у нее заявление и вместе с фотографией и рисунком положил в свою папку. Затем, попрощавшись с Ермолаевой, вышел из квартиры. На лестнице его ждал участковый инспектор, который сказал, что соседи ничего не видели и не слышали. Они вышли на улицу, сели в свой мотоцикл и поехали в сторону отделения милиции.

По приезду Женя передал документы для регистрации в дежурную часть и сразу же направился для доклада к Николаеву. Павел Иванович внимательно выслушал Кудрина, посмотрел на фотографию и рисунок, сделанный Ермолаевой и, взяв со стола лупу, стал разглядывать обрывок квитанции, найденный в ее квартире.

— Вот что я думаю, — сказал он, положа лупу обратно на стол, — во-первых, постарайся обзвонить все ателье нашего района, может быть, по номеру квитанции можно будет определить, кому она принадлежала. Хотя, конечно, по всей Москве много разных ателье, но попробуй. Во-вторых, если действительно это была картина знаменитого итальянского художника Модильяни, то это очень серьезно. Сегодня его работы очень дорого стоят на различных западных аукционах, поэтому я позвоню одному знакомому искусствоведу из Пушкинского музея, может быть, он что-то прояснит об этой картине. А ты завтра прямо с утра поезжай в музей и поговори с ним. В-третьих, отправляйся сейчас в райотдел и попроси криминалистов, чтобы из этой фотографии вычленили только картину и постарались сегодня же размножить и ее и рисунок брошки, а потом нужно разослать их по всем районам города с ориентировкой на возможную продажу картины и брошки в ювелирных мастерских и художественных салонах. И еще, докладывай мне о каждом шаге расследования, ведь ты еще не очень опытный в этих делах, поэтому я, по возможности, буду тебе помогать.

— Понял, Павел Иванович, — сказал Женя и вышел из кабинета начальника. Оставшуюся половину дня он занимался выполнением поручений Николаева. Где-то к вечеру дежурный по отделению милиции передал ему записку от Павла Ивановича, в которой был написан телефон и фамилия искусствоведа — Загорский Сергей Сергеевич.

С утра следующего дня Женя сразу поехал в Пушкинский музей. Выйдя из метро, через несколько минут он подошел к главному зданию музея.

— Какой же он величавый! — с восхищением подумал он, подойдя к зданию с мраморной колоннадой, похожему на античный храм. А теперь — это храм искусств. Женя, вдруг, вспомнил, что когда ему было лет десять, он был уже здесь с родителями, но мало, что запомнил. Память вытащила из своих анналов лишь статуи и мумии людей и большое количество картин, висевших в залах музея.

Он подошел к вахтеру, стоящему у дверей музея, представился ему и попросил позвать Ивана Ивановича Загорского. Минут через десять к нему подошел мужчина средних лет и спросил, — это Вы, Кудрин Евгений от Николаева?

— Да это я, — ответил Женя.

— Тогда пройдемте со мной, — сказал Загорский и повел его по парадной лестнице наверх. Женя крутил головой налево и направо: вдоль лестницы возвышались колонны красного цвета, слегка поблескивающие в ярком свете висевших на потолке огромных люстр. На втором этаже они вошли в большой зал, где Загорский подошел к незаметной двери и, открыв ее, зашел вовнутрь. Кудрин последовал за ним и оказался в небольшом кабинете, в середине которого стоял стол, а по бокам два стула.

— Присаживайтесь, молодой человек, и расскажите, что привело Вас в этот храм искусств, — сказал Загорский, усаживаясь в свое кресло, — как мне вчера говорил Павел Иванович, Вы хотели со мной поговорить по поводу картин Модильяни.

— Начну все по порядку, — проговорил Женя, — несколько дней назад в одной московской квартире произошла кража, воры похитили картину, которую, по словам хозяйки, нарисовал Модильяни.

— Так, так, это очень забавно, — живо откликнулся Загорский, — но, насколько мне известно, в советских музеях его картин нет, за исключением двух рисунков, хранящихся в фондах нашего музея.

— Мать потерпевшей, Ольга Лаевская, давно ушла из жизни, — продолжал Кудрин, — но в начале нашего столетия, она была балериной Большого театра. И в тысяча девятьсот одиннадцатом году танцевала в русских сезонах у Дягилева в Париже. Во время гастролей ее, через театрального художника Льва Бакста, попросил попозировать художник Амадео Модильяни. Он объяснил это тем, что она ему очень понравилась, как балерина и он очень хотел бы написать ее портрет. В итоге он нарисовал две небольшие картины и поместил их на проходящей в то время в Париже выставке. На закрытие этой выставки по приглашению Бакста и пришла балерина Лаевская. Как рассказывала ее дочь, балерина была восхищена работой художника, а он расчувствовался, снял одну из этих картин прямо со стенда и подарил ей на память. С тех пор картина все время висела в квартире сначала Лаевской, а потом ее дочери.

Кудрин достал из своей папки фотографию картины, увеличенную криминалистами, и показал ее Загорскому. Тот долго и внимательно смотрел на нее и неуверенно произнес: — Если это действительно картина кисти Модильяни, то мы не знали об этом. У меня нет слов… — Знаете что, — встрепенулся он, — мы сейчас с Вами пройдем на третий этаж, там работает наш старейший искусствовед доцент Павлов Илья Платонович, — он много чего знает про художников и их картины и все его за глаза называют «ходячей энциклопедией».

Через пару минут они уже входили в длинную продолговатую комнату, по стенам которой, висели картины. В самом углу комнаты за массивным столом склонился седоволосый старичок, рассматривая что-то через большую лупу с длинной ручкой. Они поздоровались. Старичок, как показалось Жене, был выраженным холериком, особенно это почувствовалось, когда он снова стал рассказывать про похищенную картину Модильяни. Павлов, вдруг, встал из-за стола и, заложив руки за спину, стал быстрым шагом ходить от стенки к стенке.

— А Вы, голубчик, уверены, что это была картина кисти Модильяни? — спросил он, продолжая вышагивать вдоль комнаты.

— Я нет, — проговорил Кудрин, а вот хозяйка квартиры утверждала, что это именно так.

— Если это так, так это сенсация! — надрывным голосом проговорил старичок.

Женя показал ему фотографию этой картины, а Павлов, взяв со стола свою лупу, принялся ее рассматривать.

— Вот о чем я думаю, — выдохнул старичок, не отводя своего взгляда от фотографии, — ведь после каждой такой выставки во все времена издавался альбом репродукций, выставленных картин.

— Но у нас-то точно нет альбома репродукций картин за тот год, — сказал Загорский.

— А фотографии с этих альбомов могут где-то валяться в хранилище нашего архива, — резво проговорил Павлов и хлопнул в ладоши, — да, да, наверняка они есть!

— Вот смотрю я на эту фотографию, — продолжал старичок, — и вижу, что стиль и линии очень похожи на этого выдающегося итальянца. Ведь для Модильяни тело, это всего лишь тонкая оболочка, сквозь которую просвечивается душа человека. Вы знаете, почтеннейший, люди на портретах Модильяни очень своеобразные. Скорее он передавал характер и душу, добавляя то, чего в зеркале человек не видит. А самое интересное, что Модильяни, в основном, писал людей, которые ему просто понравились — это и портреты друзей или просто знакомых, которые окружали в то время этого художника. Поэтому, вполне возможно, что эта балерина произвела на него сильное впечатление и он решил написать ее портрет.

— Иван Иванович, голубчик, — обратился он к Загорскому, — зайдите, душа моя, в наш архив, вдруг, найдете какие-нибудь фотографии с выставки за тот год.

Загорский кивнул головой и вышел из кабинета, а старичок опять подошел к своему столу, присел за стол и, как ни в чем не бывало, продолжил что-то рассматривать.

Женя сидел тихо, боясь нарушить тишину, привычную для хозяина кабинета. Прошел час, сидеть на одном месте надоело и Женя, встав со стула, начал рассматривать, висевшие на стенах картины.

— Это, молодой человек, копия Шишкина, а это — копия самого Айвазовского, — пробурчал старичок, не поднимая глаз со стола.

Посмотрев все картины, Женя снова сел на свой стул и начал подумывать, чтобы пойти в зал и посмотреть экспозиции музея, пока Загорский ищет фотографии. В этот момент дверь резко распахнулась и на пороге появился Загорский с большой папкой красного цвета.

— Нашел, Илья Сергеевич, нашел, есть несколько фотографий из альбома той выставки, — возбужденно проговорил Загорский.

Положив папку на стол Павлова, он раскрыл ее и оттуда посыпались старые поблекшие фотографии. Старичок очень быстро и ловко стал разбирать их и когда они почти закончились в папке, с самого дна извлек фотографию, на которой были запечатлены восемь картин, в середине которых находились две с изображением балерины. На первой картине был изображен портрет балерины в трико, стоящей у балетного станка, а на второй — портрет этой же балерины в прыжке. Под фотографией на французском языке отчетливо была видна фамилия автора — Модильяни.

Женя вновь достал из кармана свою фотографию и сравнил ее с той, где балерина стояла у станка. Все подошли к нему и внимательно рассмотрели эти две фотографии. Сомнений не было, они оказались идентичны.

Минут пять все молчали, потом Павлов вдруг оживился и произнес: — это поразительно! Но где же картина сейчас… ее надо непременно найти, товарищ милиционер, а уж я постараюсь выяснить судьбу второй картины.

— Вы Евгений сразили меня, — медленно сказал Загорский, — сколько же лет шедевр лежал у нас под носом, а мы и не знали.

— А какова приблизительно стоимость этой картины? — спросил Кудрин.

— Если это действительно работа Модильяни, то, примерно, полмиллиона долларов, а две картины вместе — так целый миллион долларов, — сказал Павлов, засовывая в рот таблетку.

Запахло валидолом. Женя подошел к столу, налил из графина стакан воды и протянул Павлову.

— Спасибо, не надо, — сказал он, — я очень разволновался, простите, сейчас все пройдет.

— Ну что же, спасибо Вам за консультацию, — сказал Женя, — мне пора идти искать эту картину.

И Вам, Евгений, огромное спасибо, не каждый день такое происходит в нашем музее, — проговорил Загорский.

И старичок долго тряс руку, и благодарил за содействие, хотя о каком содействии он говорил, Женя не совсем понял.

Приехав в отделение милиции, Кудрин первым делом, пошел на доклад к Николаеву.

— А я только что тебя вспоминал, — пробасил Павел Иванович, — позвонили ребята с Октябрьского райотдела, там в одну ювелирную мастерскую сегодня утром приносили похожую брошку для оценки. Мы договорились, что ты завтра с утра поедешь в райотдел и зайдешь к моему однокашнику майору Евсееву Степану Ильичу. Он опытный сыщик и подскажет тебе, как действовать дальше. А сейчас расскажи про твой поход в Пушкинский музей.

Женя подробно рассказал ему о своих встречах и неожиданностях, произошедших в связи с пропавшей картиной. А самое главное — так это то, что картина, по всей вероятности, действительно, принадлежит кисти Модильяни и имеет баснословную цену.

— Вот видишь, Женя, сколько нового ты для себя узнал: и про Модильяни, и про Бакста, и про Дягилева. Люди какие — глыбы искусства, — сказал Николаев, — только думаю я, что картина вряд ли где проявится, а вот брошка — вполне реально может появиться у каких-нибудь скупщиков. И вот она-то и будет той ниточкой, которая и приведет нас к похищенной картине.

Целый вечер Женя обзванивал разные ателье, но такого номера квитанции ни в одном из них не существовало. Неудача немного обескуражила, но он понимал, что и такое бывает, когда версия, казавшаяся еще утром самой реальной, к вечеру не оправдала надежд.

В конце концов, он устал и, откинувшись на спинку стула, закрыл глаза и задремал.

— Что такое усталость? — подумал Женя, — по сути это естественный сигнал организма, что он нуждается в отдыхе. А поскольку, уже ни на что нет сил и невозможно сосредоточиться — пора идти домой.

В этот момент в кабинет вошел его коллега — инспектор уголовного розыска Саша Блинов и прямо с порога, увидев склонившегося над столом Женю, громко проговорил, — ты что раскис, уже вечер, а мы еще ни в одном глазу. Блинов любил, иногда, в конце рабочего дня, как он говорил «пройтись по стопочке», но Женю это предложение мало вдохновляло, он больше воодушевлялся, слушая свой любимый джаз.

— Может по маленькой стопочке? — спросил Блинов.

— Да нет, не хочется Саша, я очень устал, — ответил он.

— Ну, тогда хотя бы новый анекдот расскажи, — не унимался Блинов.

Своим напором Саша немного раскачал Кудрина, усталость отступила и он даже как-то встрепенулся.

— Значит так, — начал Женя, — пьяница зашел с бутылкой водки в автобус и плюхнулся на сиденье.

— Эй, а за проезд, — крикнула контролерша.

— Ну, за проезд, так за проезд, — сказал мужик и отхлебнул из горла.

Блинов захохотал и от удовольствия захлопал в ладони, уж очень ему нравились анекдоты про алкашей; он, видимо, чувствовал в этих образах родственные души.

А ты знаешь, Женька, что такое настоящая усталость? — спросил он.

— Ну, поведай, — устало проговорил Кудрин.

— Это когда ты входишь в комнату, — начал Блинов, — а там, на кровати, лежит обнаженная красотка. Ты подходишь к ней, раздеваешься, сбрасываешь ее на пол — и… ложишься спать.

Женя улыбнулся и, поднявшись со своего стула, стал собираться домой.

— Может все-таки по маленькой, — жалобным голосом проговорил Блинов.

— Да нет Саша, в другой раз, — ответил Кудрин и, попрощавшись, вышел из кабинета.

На следующий день, не заходя к себе на работу, он отправился в Октябрьский РОВД. Женя быстро нашел кабинет майора Евсеева и, постучавшись, открыл дверь.

— Да, заходите — сказал немолодой человек, сидящий за столом.

— Лейтенант милиции Кудрин Евгений, — представился он майору и показал свое удостоверение личности.

— А, помню, мне вчера вечером Паша Николаев звонил, — проговорил майор, — проходи лейтенант и присаживайся на стул, а я пока попрошу зайти нашего инспектора БХСС Николая Зайцева, он звонил в твое отделение милиции по поводу брошки.

Через несколько минут в кабинет зашел молодой мужчина с широкими плечами и короткой стрижкой на голове.

— Знакомьтесь, — сказал Евсеев, — капитан милиции Зайцев Николай, а этот молодой человек — лейтенант милиции Кудрин Евгений из Красногвардейского РОВД. Это по поводу брошки.

Зайцев не спеша сел и неторопливо начал рассказывать.

— Несколько дней назад нам поступила сводка-ориентировка о краже картины и брошки из квартиры на Коломенском проезде, — сказал он, — мы в сою очередь проинформировали своих доверенных лиц об этом. И вот вчера вечером, один из них сообщил, что днем к директору ювелирной мастерской на Ленинском проспекте, приходил человек и просил оценить брошку, очень похожую на ту, которая была на рисунке ориентировки.

— Вот как! — вырвалось у Кудрина, — а каким образом он увидел ту брошку, он что, на потолке сидел?

Зайцев удивленно посмотрел на Женю и грубо ответил: «Тебе что, это очень важно, он случайно находился за стеллажом в этом помещении и успел рассмотреть эту брошку. Кстати, директор сам его попросил разобрать тот стеллаж, а потом просто забыл про моего человека. Он просил оценить эту брошку, но продавать не хотел.

Директор ничего не сказал, а только попросил разговор продолжить на улице, после чего они вышли из мастерской.

— Понял, — ответил Кудрин, — извините меня товарищ капитан за несдержанность.

— Да ладно, — примирительно проговорил Зайцев.

— Молодой еще парень, — сказал молчавший Евсеев, — но ничего, опыт приходит с годами, а вот то, что он попросил извинения за свою горячность — похвально, не каждому дано преступить через свою гордыню и извиниться.

— Да забыли уже, — проговорил Зайцев, — я думаю, что надо сейчас посетить директора ювелирной мастерской и узнать, кто принес ему брошку.

— А кто этот директор ювелирной мастерской? — спросил Женя.

— Это некий Лайман Борис Моисеевич, — ответил Зайцев, — старый хитрый ювелир, который работает в этой мастерской еще с довоенных лет. Он несколько раз фигурировал в уголовных делах по хищению драгметаллов, но всякий раз выходил сухим из воды.

— Крутой дядя! — воскликнул Женя.

— Не то слово, — ответил Зайцев.

— А Вы, товарищ капитан, не раскроете с нашим приходом своего человека? — спросил Кудрин.

— Правильные вопросы задает лейтенант, — с улыбкой сказал Евсеев.

— Да нет, когда директор с тем мужиком вышли на улицу, мой человек незаметно вышел оттуда. А потом, мы просто покажем Лайману рисунок и посмотрим на его реакцию; мой приход, по его разумению, ничего хорошего для него не сулит. Вот Лайман и будет в своей голове, как на весах взвешивать, говорить правду или молчать. У меня кое-что есть, что сказать ему, думаю, он будет сговорчив.

Через несколько минут они уже шагали по Ленинскому проспекту в направлении ювелирной мастерской.

Минут через двадцать они подошли к жилому дому, на первом этаже которого красовалась вывеска «Ювелирная мастерская». Они зашли в небольшую комнату, в центре которой стоял стол, на котором восседал грузный полный мужчина.

— Добрый день, — сказал Зайцев, — мы к Борису Моисеевичу.

— А Вы что, с ним договаривались? — спросил он.

— Он всегда рад видеть меня, — ответил капитан, показывая свое удостоверение личности.

— А, это меняет дело, — проговорил мужчина, — Вам тогда в последнюю комнату по коридору.

Постучавшись, они зашли туда; за столом сидел человек и что-то писал.

— Доброго здоровья Борис Моисеевич, — протяжно проговорил Зайцев.

— И Вам не хворать, — ответил он, вставая со своего кресла.

Женя с интересом посмотрел на него; это был пожилой мужчина с роскошным профилем: густыми вьющимися седыми волосами, ухоженной белой бородой и атлетическим строением без выраженных возрастных изменений. Одет он был в стильный темно-синий костюм, накрахмаленную белую рубашку и бабочку синего цвета.

— Что Вас привело ко мне? — спросил он, указывая рукой на стулья, стоящие у стола.

— Как Ваше самочувствие Борис Моисеевич? — вопросом на вопрос проговорил Зайцев.

— Но ведь Вы не за этим сюда пожаловали? — спросил ювелир, — и я скажу, что здоровье мое в полном порядке.

— Ну, вот и хорошо, — проговорил капитан, — тут недавно ко мне ворона на хвосте принесла, что некому ювелиру из Якутска левые «камушки» подкинули. Вы случайно не в курсе, какому такому ювелиру так повезло?

Лайман на секунду опешил, на лбу у него выступил пот, а прищуренный взгляд выдал некую обеспокоенность, которую он постарался скрыть, скосив глаза вниз.

— Не могу знать, у меня в мастерской полный порядок в отчетности, — скороговоркой ответил Лайман, — могу показать все документы.

— Верю, Борис Михайлович, — ответил Зайцев, — я ведь только вслух высказал то, что мне прошептала на ухо ворона, а насчет Вас я ничего не знаю, Вы — уважаемый человек в районе.

Наступило молчание. Ювелир старался не смотреть в сторону пришедших работников милиции, а уставился в окно, нервно теребя пальцами мочку правого уха.

— Так и зачем Вы все-таки приходили? — переспросил он.

— Да, чуть не забыл, — проговорил капитан, — посмотрите на этот рисунок.

Женя вынул из кармана листок бумаги, на котором была нарисована брошка-балеринка, и протянул его ювелиру.

— Вам не приносили ее на продажу? — спросил Зайцев.

Ювелир взял листок бумаги и стал внимательно рассматривать рисунок; он смотрел на него минут пять, потом взгляд его переместился на капитана, затем на Кудрина. Еще несколько минут Лайман рассматривал рисунок, потом передал его Кудрину.

— Несколько дней тому назад ко мне приходил человек с брошкой, похожей на этом рисунке, — медленно проговорил Лайман, — продавать он ее не хотел, а лишь попросил оценить ее стоимость. Это была дорогая старинная брошь, изготовленная во Франции ювелирным домом «Ван Клиф». Этот экземпляр, с изображением балерины на брошке, принадлежит к первым работам французских ювелиров и, скорее всего, был изготовлен где-то в начале века. Я тогда оценил ее где-то, в размере одной тысячи рублей. Потом этот человек ушел и больше не заходил к нам в мастерскую.

— А кто этот человек? — быстро спросил капитан.

— Истинный бог не знаю, — ответил Лайман.

— А если хорошо подумать, Борис Моисеевич, с учетом ранее высказанных мной мыслей, про шепот вороны, — с улыбкой проговорил Зайцев.

Немного помедлив, ювелир обошел вокруг стола, как бы соображая, что говорить и подошел к капитану.

— «Артист» это был — местный мошенник, сказал Лайман, — я с такими людьми стараюсь не общаться, я даже с ним вышел разговаривать на улицу.

— А Вы ведь его раньше знали, Борис Моисеевич, — укоризненно проговорил Кудрин, — даже кличку его назвали.

— Да, где-то лет пять тому назад, он мне заказывал золотую мужскую печатку, а что касается клички, то так его тогда дружки называли. У меня даже сохранился его номер телефона.

Лайман подошел к шкафу, взял какую-то папку и порывшись достал корешок квитанции, на котором была написана фамилия «Варламов», под которой авторучкой был приписан номер телефона.

— Судя по номеру телефона, этот Варламов живет на нашей территории, — сказал Зайцев.

— Да, — подтвердил Лайман, — он местный, я его несколько раз видел в кафе у магазина «Тысяча мелочей» на Ленинском проспекте.

— Ну, спасибо, Борис Моисеевич, — проговорил, прощаясь, Зайцев, — до будущих приятных встреч и не делайте больше так, чтобы ворона снова прилетела ко мне.

— Всего хорошего, — сказал ювелир и сел за свой стол.

На следующее утро Кудрин вновь приехал в Октябрьский РОВД и сразу направился к майору Евсееву. Выслушав Женю, он как-то странно на него посмотрел и, поджав кулак к щеке, не спеша стал говорить.

— «Артист» — это известный в районе «щипач» — вор-карманник, — проговорил Евсеев, — тебе видимо в школе милиции говорили о такой категории воров. Это, брат мой, высшая каста преступного мира. Виртуозы своего «дела», они иногда сравнивают себя с артистами оригинального жанра. Образ «щипача» совсем не похож на образ традиционного преступника — это не амбал, которому мать-природа выделила одну единственную извилину и, который способен лишь на разбойные действия. Преступный мир всегда преклонялся перед дисциплиной «щипачей». Они ведь, уважаемый Евгений, спиртного не употребляют, по утрам делают зарядку, соблюдают режим питания, что не так легко при их воровской жизни. Однако, такое насилие над собой приносит определенные плоды: у них обостряется зрение и слух, а самое главное — реакция становится молниеносной.

— Так что «Артист» не простой вор, — продолжал майор, — надо еще подумать, как с ним работать по брошке. Он может просто замкнуться и ничего ты ему не предъявишь, а косвенные улики — это не про него.

— И что же делать? — робко спросил Женя.

— Для начала, надо поговорить с Иваном Носовым, — сказал Евсеев, — участковым инспектором, на территории которого проживает «Артист», он же Варламов Петр Сергеевич.

Майор на секунду задумался, после чего позвонил в дежурную часть и поинтересовался о местонахождении участкового инспектора Носова. Дежурный ответил, что только что закончился инструктаж у руководства, на который прибыли участковые инспектора отделений милиции района и что Носов сейчас в зале для совещаний. Евсеев попросил, чтобы дежурный пригласил его зайти в его кабинет.

Через пять минут в кабинет постучали и на пороге появился моложавый старший лейтенант милиции.

— Просили зайти Степан Ильич? — обратился он к Евсееву.

— Да, Ваня, заходи и присаживайся, — проговорил майор, — знакомься — мой коллега из Красногвардейского района Евгений Кудрин.

Женя коротко рассказал Носову о цели своего визита и попросил его рассказать о человеке по кличке «Артист».

— Это Варламов Петр Сергеевич, — начал рассказывать он, — вор-карманник, промышляет в крупных универмагах нашего района. Судим за кражу, освободился из мест заключения полгода назад. Фиктивно работает на плодоовощной базе, я у него и справку из отдела кадров видел, хотя мне кажется, что он даже не знает, где она находится. Проживает у нас на территории с матерью, которая часто болеет, а отец где-то пропал на заработках в тайге лет десять назад.

— Ну что еще могу сказать о нем, — проговорил, задумываясь Носов, — не выпивает, в компаниях замечен не был, но любит перекинуться в карты — это, пожалуй, единственная слабость «Артиста». Тут мне недавно мой доверенный человек сообщил, что он днем играет в карты в подвале пункта приема макулатуры, что в доме возле метро «Ленинский проспект».

— Я знаю этот пункт приема макулатуры, — утвердительно сказал Евсеев.

— Там работает некий Кашкин, очень подозрительный тип, все никак до него руки не доходят, — сказал участковый инспектор.

— А что Вы еще можете сказать о Варламове? — спросил Женя.

— Да я в принципе все сказал, ведь он старается не попадать мне на глаза и где он бывает, я не знаю, — подвел итог разговора Носов.

— Спасибо Ваня за информацию, — проговорил Евсеев.

Попрощавшись со всеми, Носов вышел из кабинета.

— Информация конечно скудная, — проговорил майор, — но это лучше, чем ничего. Так что давай Женя прямо сейчас и посетим пункт приема макулатуры.

— Да, соберем все бумаги и папки с Вашего стола и ровными рядами пойдем сдавать для пользы государства, — пошутил Кудрин.

Евсеев улыбнулся и, Жене стало понятно, что с чувством юмора у него все в порядке.

Спустя полчаса они подъехали на милицейской машине к жилому зданию, в торце которого на первом этаже располагался пункт приема макулатуры. Они вошли и увидели, что все помещение было завалено связками газет и журналов, а в углу за небольшим столом сидел человек среднего возраста и что-то писал.

— Вы принесли макулатуру? — спросил он.

— Нет, мы из милиции, товарищ Кашкин, — сказал Евсеев, показывая ему свое удостоверение личности.

— Слушаю Вас, — проговорил он, поднимаясь со стула.

— Какая Ваша главная обязанность, товарищ Кашкин? — громко сказал майор, — принимать и вовремя сдавать нужную стране макулатуру. Так?

— А я только этим и занимаюсь, — пробормотал он.

Было заметно, что Кашкин слегка побледнел, и зубы его барабанили мелкую дрожь.

— Да не все ты договариваешь, что под нами сейчас происходит? — спросил, нахмурив брови Евсеев.

— Где, где? — спросил Кашкин.

— Тебе что, в рифму ответить? — громко пробасил майор, — кто у тебя сейчас в подвале?

— Да так, знакомые тут люди некоторые пришли, — сжавшись, как пружина, ответил он.

— Что-то ты все мнешься и заикаешься, давай, веди в подвал, — грозно сказал Евсеев.

Мошкин, в сопровождении Евсеева и Кудрина, подошел к двери в торце комнаты и открыл ее. Они увидели лестницу, ведущую в подвал.

— Я пойду первым, — сказал майор, — а Вы за мной. Он, перед тем как спуститься вниз, незаметно шепнул Жене, чтобы тот на всякий случай снял с предохранителя свой пистолет.

Они спустились вниз по ступеням в полуподвальную комнату, из дверей которой слышались грубые ругательства и звон стаканов. Когда они зашли в помещение, то увидели сидящих за столом четырех мужчин. Комната была пропитана табачным дымом, самогоном и запахом кислой капусты; в углу стоял потрепанный диван, а под самым потолком виднелось приоткрытое небольшое окно, воздух из которого, видимо, не мог побороть зловещий табачный смог.

На столе вперемежку лежали куски хлеба, колбаса, тарелка с кислой капустой и огурцами, граненые стаканы с налитым самогоном и колода карт.

— О, менты прибыли, — улыбаясь, сказал один из сидящих за столом.

— Товарищ начальник, — обратился он к Евсееву, — ничего здесь криминального нет, просто играем в дурака.

Майор подошел к столу и показал на смятые десятирублевки.

— Не знаю, в какого такого дурака вы тут играете, только азартные игры на деньги у нас запрещены законом, — спокойно ответил он.

Со стула поднялся человек с морщинистым лицом, красным носом и беспокойными глазами и проговорил: — А деньги здесь лежат на водку, скинулись мы тут, так как ее всю выпили, не предъявишь начальник ничего.

— А ты «Артист» вообще молчи, ты же не пьешь, вот и сейчас не в пример твоим товарищам, трезвый как стеклышко, — ответил Евсеев и в этот момент у «Артиста» из кармана что-то выпало и с глухим звуком ударилось о пол. Кудрин моментально нагнулся и осторожно кончиками пальцев поднял упавший предмет. Это был финский нож: стальной клинок его был прямой, чуть больше длины ладони, рукоятка была из дерева с углублениями для пальцев, чтобы можно было надежно держать нож в руках.

— А это что такое? — спросил Евсеев и уставился на «Артиста».

Было видно, как лицо его дрогнуло, ноздри широко раздулись, а выпученные глаза устремились на финку, которую аккуратно держал Кудрин.

— Не моя эта финка, я же не по этой части, — пробурчал «Артист».

— Конечно, не твоя, с неба свалилась, — ответил Женя, аккуратно упаковывая нож в кусок бумаги, лежавший на столе.

— Да, Кашкин, — сказал Евсеев, — у тебя тут не только азартные игры, но и люди с холодным оружием.

— Да я не знал, — запричитал он.

— А теперь — все наверх и в машину, — громко произнес майор, — только без фокусов, ствол всегда со мной.

В отделе Женя, по договоренности с майором, в отведенном ему кабинете, решил сам опросить «Артиста».

Когда его привели в кабинет, Женя еще раз более внимательно посмотрел на него. Перед ним стоял худощавый человек небольшого роста с бледным продолговатым лицом. Но несмотря на его усталый, заторможенный вид, взгляд был цепкий, настороженный, готовый к любой провокации. Потертый пиджак бросался в глаза, как будто он всем говорил, что я, мол, простой рабочий парень как большинство граждан. Однако, длинные пальцы рук наводили на мысль, что он либо музыкант, либо вор-карманник. И еще, Женя обратил внимание, что на среднем пальце его правой руки красовалась татуировка с изображением паука, а на безымянном — татуировка с бубновым тузом.

— Ну что, гражданин, Варламов Петр Сергеевич, допрыгался, — проговорил Кудрин, — криминалистику еще никто не отменял, так, что через пару часов будет заключение эксперта о наличии твоих пальчиков на ноже.

Пот выступил у него на лбу, губы задвигались, судорожно глотая слюну, он отвернулся, уставившись в окно.

— Ну что, так и будешь молчать? — спросил Женя.

— Ну, признаю, — неожиданно сказал «Артист», — купил нож вчера на Даниловском рынке.

— Ты же знаешь, что финский нож с таким лезвием приравнивается к холодному оружию, — тихо проговорил Кудрин.

Затем, как его учили в школе милиции, он сразу же задал еще вопрос, абсолютно не относящийся ни к ножу, ни к карточной игре.

— Где брошка-балеринка? — громко спросил он.

«Артист» встрепенулся, поднял на Кудрина глаза, пытаясь сообразить, что ответить.

— Еще раз спрашиваю, где брошка? — повторил вопрос Женя.

«Артист» промолчал, как будто не слышал, полез в карман куртки и спокойно достал ту самую брошку-балеринку, рисунок которой прочно въелся в память Кудрина.

— Все равно перед камерой меня будут обыскивать, так уж лучше я сам ее вам отдам, — не моргнув глазом, сказал Варламов.

— Откуда она у тебя? — спросил Кудрин.

— Да вчера, вечером перекинулись в очко, а у «Тюри» деньги закончились, вот он ее на кон поставил и проиграл, — ответил «Артист».

— А кто это — «Тюря»? — спросил Женя.

— Ты что, начальник, не местный что ли, — ответил он, — его в районе все знают.

— А больше этот «Тюря» ничего на кон не ставил? — уточнил Женя.

— Да нет, он пару часов поиграл, все, что было у него — проиграл, в том числе, и эту брошку и быстро ушел, — ответил Варламов.

— А кто это может подтвердить? — настойчиво проговорил Кудрин.

— Мои кореша, которых Вы задержали вместе со мной, — ответил он.

— Ну а где тусуется этот «Тюря»? — продолжал опрос Кудрин.

— Там, где же ему еще быть, в Нескучном саду парка культуры, в шашлычной, он там часто бывает, — устало сообщил «Артист».

Еще целый час Кудрин документировал показания Варламова, оформлял протокол изъятия брошки с понятыми, приглашенными дежурным по отделу и, когда его увели, стал внимательно ее рассматривать. Это, несомненно, была именно та брошка, похищенная из квартиры Ермолаевой. Вспомнился разговор с ювелиром Лайманом, который говорил о ней как об очень редкой вещи, изготовленной в начале века.

— Воодушевленный первой удачей, Женя направился в кабинет Евсеева. Он рассказал ему о допросе «Артиста» и показал брошку, изъятую у него.

— Хотел бы Вам еще один вопрос задать, — сказал Женя.

— Давай, только быстро, иду на совещание к руководству — ответил он.

— А что означают татуировки на пальцах «Артиста»? — спросил Кудрин.

— В мире криминала, мой юный сыщик, — ответил Евсеев с позиции мэтра сыска, — почти каждый уважающий себя гражданин, отсидевший на зоне, не остается без нательной живописи. Тюремные наколки весьма специфичные и имеют свой глубокий смысл. По ним можно определить все о таком человеке: где и за что он отбывал наказание, какое преступление совершил, какова его, так называемая, уголовная специализация. Ну, а в данном случае, у «Артиста» одна татуировка с изображением паука, а другая — с бубновым тузом. По тюремной классификации, Женя, первая означает, что он — «щипач», то есть вор-карманник, а вторая характеризует владельца как карточного шулера.

— Понял, — ответил Женя.

— Тебе еще много придется познать в нашей непростой сыскной работе, — задумчиво проговорил Евсеев, — еще встретишься на своем пути с такими уголовными персонажами, так что, дерзай!

Женя поблагодарил майора за содействие в работе и за науку в описании психологического портрета преступников.

Через час он уже был в своем отделении милиции и докладывал Николаеву и о разговоре с ювелиром, и о задержании «Артиста», и о «Тюре», но самое главное, он вынул из портфеля брошку и положил ее на стол начальника.

— Вот это молодец, поздравляю, Женя, с первой удачей в этом деле, но главное сейчас — это картина, — сказал Николаев, я созвонюсь с начальником отделения милиции парка культуры, он тоже мой однокашник, он поможет тебе в розыске этого «Тюри». А брошь и объяснения приобщи к делу.

Кудрин поблагодарил начальника и пошел к себе в кабинет. Это был «условный» его кабинет, ибо в нем работали еще двое оперативников. Но сейчас там никого не было и он, подойдя к своему столу, с размаху плюхнулся на стул и от усталости закрыл глаза. В голове крутились какие-то мысли и события: подвал, зловонный запах табака и кислой капусты, «Артист» со своими тонкими длинными пальцами.

Несколько минут он так просидел, затем открыл свою папку, достал брошку и еще раз внимательно рассмотрел ее. Балерина как бы порхала по воздуху, словно пылинка костра, взметнувшаяся над пылающим пламенем, а вокруг нее, с трех сторон, были видны небольшие бриллиантики.

— Теперь самое главное — это похищенная картина, — подумал он, — многое будет ясно после разговора с этим «Тюрей».

В этот момент зазвонил телефон.

— Это Николаев, — проговорил начальник, — завтра с утра поезжай в отделение милиции Парка культуры, там зайдешь к заместителю начальника по розыску Нилову. Он предупрежден о твоем приезде и поможет тебе с розыском «Тюри».

Не успел Женя положить трубку телефона, как он снова зазвонил.

— Добрый вечер Евгений Сергеевич, это Загорский из Пушкинского музея, — сказали на том конце провода, — тут такая информация: вторая картина Модильяни с Ольгой Лаевской исчезла из Лувра во время войны. Там в то время вообще был бардак и не только эта картина пропала. Я так думаю, что может быть, она сейчас находится у какого-то частного коллекционера и если бы у него появилась вторая картина, то цена за две была бы астрономической. Вот собственно все, что я хотел Вам сказать.

Поблагодарив Загорского, Женя положил трубку телефона и устало откинулся на спинку стула. Он посмотрел на часы, которые показывали десять часов вечера.

— Ух, и насыщенный был сегодня день, — подумал он и стал собираться домой.

К одиннадцати часам он, наконец, пришел в свою квартиру, забрался в одиноко стоящее кресло и с наслаждением закрыл глаза. Унылое урчание пустого холодильника вдруг вызвало приступ жгучего голода. А Женя не в состоянии был ответить на вопрос, что он хотел прямо сейчас, ибо что бы он ни хотел, у него все равно этого не было. С одной стороны ему нравилось быть одному в своей однокомнатной кооперативной квартире, которую родители, оплатив первый взнос, купили ему. С другой стороны, он не успевал ничего купить из продуктов и практически каждый вечер он выслушивал лишь урчание пустого холодильника. Женя подошел к окну и взял стоявшую на подоконнике банку варенья, которую мама ему дала еще две недели тому назад. Зайдя на кухню, он нашел в кухонном шкафу сухарь, лежавший там с давних времен, и с наслаждением стал его грызть, макая в банку с клубничным вареньем.

— Ничего нет вкуснее такого клубничного пирога, — подумал он.

Немного насытившись, Женя снова плюхнулся в свое кресло и криво усмехнулся, он вспомнил, как года два назад они с девушкой Соней, в которую он был тогда влюблен, также съели литровую банку с вареньем и потом целый вечер бегали в туалет.

— Ох уж эта Соня, подлая оказалась, — вспоминал он, — они встречались полгода и решили пожениться. Родители были категорически против таких скоропалительных решений, но он тогда и слушать не стал: любовь-морковь такая случилась. А потом, прямо перед свадьбой, будучи студенткой университета, поехала моя любовь на уборку картошки в подшефный совхоз. А, вернувшись, домой, вдруг, сказала, что свадьбы не будет, что она полюбила другого человека. Очень уж он тогда переживал случившееся, но отец тогда успокоил, хорошо, что это произошло сейчас, а не позже. Почти год после этого Женя не подходил к девушкам, но сейчас вся боль и обида уже в прошлом, а на горизонте появилась симпатичная девушка Тамара из экспертно-криминалистического подразделения РОВД. Глаза не заметно все же закрылись и он окунулся в царство Морфея.

На следующий день с утра Женя поехал в отделение милиции Парка культуры. Он вспомнил, как первый раз здесь был с отцом в десятилетнем возрасте. Они тогда катались на колесе обозрения, на других аттракционах, но наиболее сильное впечатление тогда на него произвела комната смеха, где вокруг стояли одни кривые зеркала.

Одни из них, как линзы увеличивали, другие — уменьшали. В этой комнате всегда стоял смех, когда люди рассматривали себя в искривленных зеркалах.

Уже во взрослом возрасте Женя с одноклассниками бывал в знаменитой закусочной «Поплавок», где сравнительно недорого можно было выпить кружку пива и взять бутерброд с селедкой.

Вот и сейчас, проходя мимо той закусочной, у него стала обильно выделяться слюна от нахлынувших воспоминаний. Но, подавив в себе минутную слабость, Женя прошел мимо и вскоре уже входил в отделение милиции. Нилова он нашел сразу и, зайдя в его кабинет, рассказал о цели своего визита. Он молча выслушал Кудрина и, соединившись по телефону с дежурной частью, попросил, чтобы к нему зашел капитан милиции Барышев. Через несколько минут в кабинет быстро вошел человек среднего роста, плотного телосложения с волнистой копной волос.

— Знакомьтесь, — это наш оперативник Глеб Барышев, — сказал Нилов, — а это — наш коллега, Кудрин Евгений, из Красногвардейского района.

— Глеб, — продолжал Нилов, иди вместе с коллегой к себе в кабинет и помоги Евгению отыскать «Тюрю», ты же его хорошо знаешь, похоже, что он и у них засветился.

Они вышли из кабинета начальника и пошли на улицу, чтобы немного перекурить. Женя коротко рассказал ему о том, что его привело к ним.

Через несколько минут они вошли в просторный кабинет, где работал Барышев. Женя отметил, что в нем стояло всего два рабочих стола напротив друг друга. На одном конце кабинета стоял высокий шкаф, на другом — огромный двухсекционный сейф.

— Хорошо тут у Вас, чистый воздух, нет шума, — сказал Женя.

— Могло быть и лучше, — ответил Барышев, — но и так сойдет. Я этого «Тюрю» знаю давно, он недавно освободился из мест лишения свободы, но до сих пор нигде не работает, а только шляется со своими дружками по шашлычным, да закусочным.

Барышев подошел к шкафу и достал папку красного цвета.

— Присаживайся, Женя, за стол моего коллеги, он сейчас в отпуске и изучай досье на этого «Тюрю», — проговорил Глеб и отдал папку Кудрину, на которой было написано “Тюрин Валерий Игоревич, кличка Тюря”.

Раскрыв папку, он увидел фотографию молодого человека с узким подбородком и большими ушами — это был вор-домушник, который за свои тридцать с небольшим лет, дважды был судим за квартирные кражи и освободился из мест заключения всего полгода назад. В деле было также сказано, что после школы, Тюрин выучился на слесаря в ПТУ, но так и не стал работать по этой специальности, предпочтя вольную воровскую жизнь. Проживает с отцом-пьяницей, а мать умерла десять лет назад.

Женя углубился в изучение досье на Тюрина и внимательно читал каждый документ.

А вот «свежий» рапорт участкового инспектора Родина, — произнес Кудрин, — оказывается позавчера, в пельменной была пьянка, перешедшая в драку; что-то у них там внезапно загорелось в зале, возник пожар — еле погасили. А Иванову — заведующую пельменной, «Тюря» избил и пытался изнасиловать. А от подачи заявления на него Иванова отказалась. Опять же почему?

— Надо же, а я этого не видел, — ответил Глеб, — но этот факт нужно использовать. Давай сходим в эту пельменную, она здесь рядом.

Через несколько минут они зашли в деревянный одноэтажный домик, на фасаде которого висела перекошенная вывеска «Пельменная». В зале никого не было, лишь у бара стояла толстая моложавая женщина с отчетливым вторым подбородком. Женя сразу обратил внимание на ее лицо: под левым глазом сквозь обильную пудру пробивался огромный синяк.

— Ну, здравствуй, гражданка Иванова, — сказал Барышев.

— Ой, Глеб Сергеевич, заходите, — напевным голосом проговорила она.

— Что же ты, Люська, опять хулиганишь, что было позавчера?

— строго спросил Барышев.

— Да ничего особенного, — вяло ответила Иванова, — справляли день рождения нашей поварихи.

— Ничего себе день рождения, — проговорил Глеб, — чуть не спалили твою богодельню, да еще и драку устроили такую, что самый отборный мат был слышан во всем парке. Я ведь тебя предупреждал, что еще один «залет» и ты лишишься своего «хлебного места». Завтра же напишу представление в трест столовых и ресторанов об антисанитарии и бардаке, который здесь постоянно происходит.

— Ой, миленький Глеб Сергеевич, не губите, больше не повторится, это все «Тюря» — запричитала Иванова.

— А кто тебе фингал поставил? — спросил он.

— Да этот «Тюря» и поставил, — мы гуляли тихо и спокойно до того момента, когда он с дружками не заявился. Мало того, что он на халяву нажрался, но еще и поджег зажигалкой скатерть и устроил драку. А меня, гад такой, подловил у туалета и хотел изнасиловать, но я стала сопротивляться он меня и ударил кулаком в глаз. Хорошо, что вовремя участковый инспектор подоспел.

— Что же ты на «Тюрю» заявление отказалась писать? — спросил Барышев.

— Да Вы что, «Тюря» — страшный человек, не хочу я с заточкой в животе в больнице валяться, — рассердилась Иванова.

— Ну и, дура, — пробасил Глеб, — завтра же напишу представление.

— Ой, не надо Глеб Сергеевич, — вновь заголосила Иванова.

— Ну, тогда слушай, Люська, — сказал он, — возьми бумагу, авторучку и пиши заявление на «Тюрю».

Женя достал из своей папки чистый лист бумаги и авторучку и положил на стол перед ней.

— А что писать? — спросила Иванова.

— Ты что прикидываешься? Пиши заявление в отделение милиции о том, что позавчера в кафе ворвался пьяный гражданин Тюрин, избил меня и пытался изнасиловать, — проговорил Глеб.

— Нет, не буду писать, — резко сказала она.

— Ну, тогда мы пошли, — ответил Барышев, — и можешь сказать прощай этому заведению.

Они почти уже вышли, когда услышали писклявый голос Ивановой: — Да уже пишу, только не уходите.

Они вернулись и увидели, как Иванова старательно выводила свои каракули.

— Молодец, Люська, — сказал Глеб, — я тебе обещаю, что этому заявлению я хода не дам, а лишь постращаю «Тюрю». Он и так будет сегодня арестован за другое дело, так что ты его в ближайшие годы не увидишь. Ну а позавчерашний инцидент я постараюсь не заметить.

— Ставь число и подпись, — подсказал Женя, после чего Барышев взял заявление и положил к себе в папку.

Когда они вышли из пельменной, Глеб многозначительно сказал, — Вот это будет веским аргументом в разговоре с Тюриным.

— Ну что, Глеб, надо сегодня брать его, — сказал Женя.

— Я думаю, что он вечером обязательно будет в шашлычной, это его место обитания, — проговорил Барышев.

Они условились, что Женя к восьми вечера подъедет к нему и они вместе, пойдут на задержание Тюрина. А пока Кудрин быстрым шагом пошел в сторону метро, чтобы побыстрее оказаться у себя на работе.

А в отделении милиции, где работал Женя, в этот момент закончилось совещание у руководства и сотрудники столпились во дворе. Дым стоял коромыслом и все обсуждали итоги совещания. Кудрин на нем не присутствовал, ибо по поручению Николаева был в это время в отделении милиции Парка культуры.

— Жень, привет, есть что-нибудь новенькое? — спросил Слава Андреев, лицо его светилось в улыбке, в последнее время она редко посещала его.

— Думаю, что тебе удачно удалили зуб? — спросил Кудрин.

— Удалили, — выдохнул Андреев, — теперь могу улыбаться и с удовольствием слушать твои новые анекдоты.

— Ну, хорошо, — сказал Женя, — по случаю удаления у Славы зуба, расскажу один новый анекдот.

— Значит так, — начал он, — из рапорта участкового инспектора: — После обыска у самогонщицы Семеновой, я и сержант Кол-басюк никак не могли найти входную дверь. Когда Колбасюк устал и уснул в туалете, дверь я все-таки нашел. Но вот зачем я принес эту дверь в наше отделение милиции, не помню…

Все, стоящие во дворе, громко рассмеялись, а Слава Андреев даже закашлялся.

— Все, мужики, нет времени, мне к Николаеву на доклад, — сказал Женя и направился к кабинету начальника.

Доложив начальнику итоги поездки в отделение милиции Парка культуры, Кудрин пришел в свой кабинет и устало сел на стул.

— Опять суматошный день сегодня, — подумал он, — а ведь расследование только начинается и вот уже первая удача — найдена брошка. Он вспомнил слова Николаева, что она должна привести к похищенной картине. В суете этих дней Женя совсем забыл о пуговице, найденной в квартире Ермолаевой. Он снял трубку телефона и позвонил в экспертно-криминалистический отдел.

— Слушаю Вас, — ответил приятный женский голос.

— Добрый день, это Кудрин Евгений из отделения милиции, — представился Женя, — а можно позвать Сергея Родина.

— А он на выезде, — сказала она.

— Простите, а кто у аппарата? — спросил Кудрин.

— Это Тамара Гареева, эксперт, — ответила девушка.

— Эта та самая девушка, — вспомнил Женя, что понравилась ему с самой первой встречи, и он жаждал вновь ее увидеть, а тут такая удача.

— У меня к Вам просьба, когда приедет Сергей, пусть позвонит мне по поводу пуговицы, найденной на месте происшествия на Коломенском проезде, — тихо проговорил Женя.

— Конечно, я передам ему Вашу просьбу, — ответила Тамара.

— Тамара, а можно мне как-нибудь зайти к Вам? — робко спросил Кудрин.

— Заходите в любое время, буду рада, — прощебетала Гареева.

— Ну, до встречи, — пробормотал Женя и, попрощавшись, повесил трубку телефона.

— Как же хорошо, что поговорил с ней, — подумал он, — надо будет где-то раздобыть билеты в театр и пригласить Тамару.

Женя зажмурил от удовольствия глаза и, откинувшись на спинку стула, задремал. Вернул его из дремоты звонок телефона.

— Это Родин Сергей, ну и работку ты мне подкинул, — раздался звонкий голос эксперта.

— А что такое? — не сразу включился Женя.

— Пришлось повозиться с пуговицей, — ответил Родин, — целый день бился с фрагментарными папиллярными узорами, словно пазлы составлял, но в результате мне удалось их идентифицировать с пальчиками нашей картотеки. Судя по всему, эта пуговица принадлежала некому дважды судимому Тюрину Валерию Игоревичу. Данные на него и акт экспертизы я перешлю через дежурного по отделу.

— Большое спасибо Сергей, — ответил Женя, — с меня причитается.

— Да ладно тебе, я сейчас очень спешу, будь здоров, — сказал Родин и повесил трубку телефона.

Пока Кудрин соображал и оценивал информацию, прошло как минимум минут тридцать, и он даже не заметил, как вошел дежурный офицер и положил ему на стол пакет из РОВД.

— Надо же, как интересно получается, — подумал он, — и брошка по всей видимости находилась у Тюрина, и пуговица, найденная в квартире Ермолаевой, также принадлежит ему — это уже кое-что.

Женя достал из пакета документы, прочитал их и положил в свою папку, затем вынул пуговицу и положил ее к себе в карман.

Как было условлено, в восемь вечера Кудрин уже был в кабинете Глеба Барышева.

— Ну что, Евгений, — сказал он, пойдем брать твоего «Тюрю».

— Глеб, а можно я позвоню своему начальнику? — попросил Женя, — а то я забыл его предупредить, чтобы вечером сюда пришла наша машина.

— Конечно, звони, — ответил он.

Женя быстро набрал Николаеву и тот заверил его, что предупредит об этом дежурного офицера.

Минут через десять они уже подъезжали к одноэтажному деревянному зданию с вывеской «Шашлычная «. Оно как под копирку было похоже на «Пельменную», где они были сегодня утром.

Глеб вошел первым, а сзади него семенил Женя. Остановились в прихожей и Барышев, осмотревшись, утвердительно кивнул головой.

— Видишь за угловым столиком двух мужчин, так тот, что справа — «Тюря» — тихо сказал он. Женя присмотрелся и увидел широкоплечего немолодого мужчину с лысой головой в закатанной по локоть рубашке. Он что-то эмоционально говорил человеку, сидящему напротив.

Они быстро подошли к этому столику.

— Здорово Тюрин, а мы за тобой, — сказал Глеб.

— Что надо начальник? — развязно парировал Тюрин.

— Ты нам нужен, любезный, давай, поднимай свою задницу и пойдем в отделение милиции, — повторил Барышев.

— Никуда я не пойду, ты что не видишь — отдыхаем мы с товарищем и никого не трогаем, — проговорил «Тюря».

— Я что-то не так сказал? — громко сказал Глеб.

С соседних столиков люди как-то с опаской посмотрели в их сторону.

— Спокойно товарищи, мы из милиции, — сказал Женя.

— Тюрин весь как-то напрягся, покраснел, со злостью резко схватил правой рукой, лежащую рядом вилку.

— Не дури, Тюрин, у меня же ствол с собой, — отрезал Глеб и, подойдя к нему, схватил за воротник рубашки и вытащил его из-за стола. И тут, Женя обратил внимание на пуговицы его рубашки: они были белого цвета с черной окантовкой, точно такие, как и та, лежащая в кармане с места происшествия.

Глаза у Тюрина налились кровью, он замычал, но видя, как Женя зашел за его спину, держа руку в кармане, выбросил вилку на пол и с ненавистью спросил, — За что забираете?

— Потом все узнаешь «Тюря», — грозно пробасил Барышев, — а сейчас пойдем в отделение милиции, ну а твой товарищ пускай продолжает отдыхать, мы к нему ничего не имеем.

Они втроем вышли из «Шашлычной» и направились в сторону отделения милиции.

В кабинете Глеб слегка обыскал Тюрина и попросил того присесть на стул прямо перед его столом, а Женя расположился рядом с Барышевым.

— За что забрали? — повторил Тюрин.

— А за то, что «подвигов» ты много совершил в последнее время, — сказал Глеб.

— Чего? — растянуто проговорил «Тюря», — я же говорил, что сейчас ни при делах.

— При делах, при делах, — ответил Барышев.

— Расскажи Тюрин, каким образом у тебя оказалась брошка с танцующей балериной? — Женя вынимал из папки брошку, изъятую у «Артиста».

— Не помню никакой брошки, — скосил глаза Тюрин.

— А ты внимательно посмотри, — повторил Кудрин, показывая ему брошку.

— Слушай, начальник, не гони фуфло, — заиграл желваками Тюрин и зло сплюнул на пол.

— Прекрати плевать, здесь тебе не улица, отвечай на поставленный вопрос, — повысил голос Барышев.

— Ничего не буду говорить, не «вешай» на меня цацку, — проворчал Тюрин.

— А вот это — объяснение известного тебе «Артиста», который написал, что выиграл у тебя ее в карты несколько дней назад, — сказал Женя. Он вынул его из своей папки и показал Тюрину.

Наблюдая за уловками Тюрина, Женя вдруг вспомнил, как еще в школе милиции, преподаватели говорили, что при опросе подозреваемого в преступлении, нужно стараться добиться бесконфликтных ситуаций. Важно, чтобы он признал объективно установленные факты и был готов дать признательные показания.

— А вот, Валера, еще объяснения двух человек, с которыми в тот вечер ты играл в карты в подвале пункта приема макулатуры, — не спеша проговорил Кудрин, — они пишут, что тоже видели, как ты ставил на кон эту брошку.

Было заметно, как глаза Тюрина заметались из стороны в сторону, а руки нервно цепляли колени.

Ну, признаю, — немного помолчав, сказал Тюрин, — нашел ее неделю назад на улице.

— А на какой улице, случайно не на Коломенском проезде? — уточнил Женя.

— Не помню, нашел и все тут, — он стоял на своем

— А вот я тебе скажу, что ты ее «нашел» в квартире на Коломенском проезде, — проговорил Кудрин, — ну-ка отверни рукава рубашки.

Тюрин, не совсем понимая просьбы, раскатал оба рукава своей рубашки и Женя увидел, что на правом рукаве отсутствовала пуговица.

— А теперь смотри сюда, — Женя и вынул из своего кармана точно такую же пуговицу, какие были на рубашке «Тюри», — это ее ты потерял в квартире на Коломенском проезде.

— Да мало ли на свете таких пуговиц, да и мужиков много ходят в таких же рубашках с похожими пуговицами, — попытался возразить Тюрин.

— Да нет, «Тюря», пролетаешь ты как фанера над Парижем, — с улыбкой ответил Женя, — криминалистическую экспертизу еще никто не отменял, на ней твои пальчики засветились. А вот и акт экспертизы, где все четко сказано, что пуговица принадлежала именно тебе.

Женя достал из своей папки акт экспертизы и показал его Тюрину.

— Ничего не знаю, и говорить не буду, — вдруг, сказал он и отвернулся от Кудрина.

— Ну что, теперь мой выход, — сказал, улыбнувшись Барышев, и достал из своей папки заявление Ивановой.

— Вот здесь в заявлении некой гражданки Ивановой Люськи сказано, что ты ворвался в «Пельменную» в пьяном виде, где праздновали день рождение повара и устроил скандал, — проговорил он, — но тебе показалось этого мало, ты избил ее и пытался изнасиловать.

— Что? — зарычал Тюрин, — брехня все это, она сама меня первая ударила.

— Первая ударила, — передразнил его Барышев, — ты ведь Тюрин имеешь две ходки в зону и наверняка можешь представить себе, каково будет там с такой статьей.

— Да мы уже с ней как полгода гуляем и написала она из-за злости, — озираясь по сторонам, цедил сквозь зубы разъяренный Тюрин.

— Ну, со злости или нет, а заявление есть, — ответил Глеб, — и еще есть рапорт участкового инспектора, который видел тебя с Ивановой у туалета. Тут написано, как она рыдала от боли после твоего удара в глаз и порванное платье ее также говорит, что так оно и было.

Тюрин весь сжался, голова свесилась вниз, пот ручьями лил с его немытой лысины.

— Хотя у тебя есть альтернатива, — громко сказал Барышев, — ты колешься про квартиру на Коломенском проезде, рассказываешь, кто тебе заказал ее. Да, именно о заказчике, так как тебе видимо было сказано взять со стены только картину, но ты же «Тюря» вор, и не мог ты устоять перед брошкой и деньгами. Ну, а если ты все подробно расскажешь, то я не буду пускать в ход это заявление, а ты всего лишь пойдешь в зону за кражу. Люська твоя, с самого утра пороги обивает и просит вернуть ей заявление.

— А где гарантия, что Вы ей заявление отдадите? — недоверчиво спросил Тюрин.

— Да никакой гарантии тебе никто давать не будет, — разозлился Барышев, а впрочем, пошел ты куда подальше.

Глеб позвал дежурного офицера и попросил отвести «Тюрю» в камеру.

— Все, разговор окончен, пойду регистрировать заявление, — сказал он.

— Стойте, стойте, я все расскажу, только не делайте этого, — упавшим голосом просил Тюрин.

— Одумался, это правильно, — сказал Глеб, — давай рассказывай.

— Первый раз пошел я на зону за кражу в Брянскую колонию для несовершеннолетних еще в 1940 году, — начал говорить Тюрин, — когда началась война, немцы очень быстро стали наступать и тут случилась неразбериха: конвойные куда-то подевались, мы вырвались на волю и побежали в лес. Я, и еще два кореша, набрели на заброшенный хутор и недели три отсиживались там, питаясь ягодами и грибами, этого добра в лесу много было. Но потом все же решили идти, чтобы раздобыть провиант. Путали мы очень долго, пока не вышли к какому-то селу и очень обрадовались. Но наша радость оказалась преждевременной, на дороге у села нас окружили полицаи. Мои кореша побежали было в кусты, но полицай с огромной красной мордой и косыми глазами, хладнокровно расстрелял их из автомата. У меня тогда отказали руки и ноги; я стоял как вкопанный, а тот полицай наставил на меня свой автомат и готов был нажать на курок.

И в этот момент один из полицаев вскрикнул: — Да это же «Тюря», мы с ним вместе чалились на зоне! Мордатый полицай медленно опустил свой автомат и посмотрел на меня своими косыми глазами, а потом проговорил, — Это другое дело, живи пока, но должен мне будешь. Никогда не забуду этого злого и пронзительного взгляда. Потом меня повели в село и заперли в какой-то хате. Тот парень, который узнал меня, принес молока и хлеба и я, наконец, по-настоящему поел за эти недели. Ты слушай Мирона, он главный здесь и с ним не пропадешь, — сказал он мне про того мордатого полицая.

— На следующий день, — продолжал Тюрин, — Мирон стал допрашивать меня, а в конце предложил пойти на службу в полицию, чтобы вместе, как он говорил, «уничтожать красных», после чего дал мне подписать какую-то бумагу. Я даже не видел, что подписываю, так как его грозный вид и лежавший на столе автомат не оставил мне иного пути. После этого Мирон ушел и меня на какое-то время оставили в покое, а ночью — я удрал от них из этого села и больше с ними не встречался. Я опять бродил в лесу несколько дней, пока не увидел в глухой чаще небольшую хижину. В ней находился пожилой бородатый мужик, который сказал, что до войны он работал в этих местах лесничим. А потом, когда пришли немцы и все разбежались, он, не долго думая, захватив кое-какой провиант, подался в эту хижину. Он тогда был удивлен моим приходом, потому что кругом было болото, и тропу знал только он: повезло мне тогда, не сгинул в болоте. Больше года я прожил в этой хижине, однажды завалили лося, и мяса нам хватило надолго. Ну, а потом я все же ушел, мужик провел меня своей тропой через болото, я пошел к грохочущей вдали канонаде выстрелов. Дорога меня вывела в партизанский отряд батьки Прохора. Я тогда командиру отряда честно про все рассказал: и про судимость, и про полицаев, и про хижину в лесу. Почти год я был в отряде, несколько раз участвовал в боях, даже был легко ранен в ногу. В отряде мне выписали временные документы, что было необходимо в то время. Война уже пошла на запад и однажды, во время сильной авиационной бомбардировки, какое-то необъяснимое чувство «воли» вновь мной овладело, я рванул в лес и убежал. Ходил, бродил долго, пока не забрел в полуразрушенное село. Там вообще никого не было, я и просидел в одном из домов еще где-то полгода, благо в подвале нашел оставленные кем-то овощи и крупу.

— Я от бабушки ушел, я от дедушки сбежал, — проговорил Женя.

— Продолжай, — пробасил Барышев.

— Потом осел я в подмосковном Загорске, устроился рабочим на плодоовощную базу, — продолжал Тюрин, — а со временем перебрался в Москву. Там как раз людей набирали на стройку, вот и стал работать на подхвате. Где-то через пару лет, по рекомендации знакомого кореша, меня взяли на склад в Краснопресненский универмаг. Там и работал, пока не попался на краже вещей и очередная зона. Полгода назад откинулся из зоны и приехал домой и вот, на той неделе, вдруг, является ко мне тот самый Мирон, который чуть не убил меня тогда в лесу. Он напомнил мне о моем долге перед ним и, о подписанном мною согласии сотрудничать с немецкими властями. После чего приказал мне залезть в квартиру на Коломенском проезде, взять оттуда картину и отдать ему, при этом он дал адрес этой квартиры.

— А как ты узнал, какую именно картину надо было взять, ведь там их много висело? — вопросительно взглянул на него Женя.

— А Мирон мне дал фотографию, на которой была видна именно она, — ответил Тюрин.

Он вытащил из заднего кармана брюк помятую фотографию и протянул ее Кудрину. Женя посмотрел на нее и замер, это была такая же фотография, которую вынула из своего альбома Ермолаева, лежащая сейчас у него в папке.

— А дальше что? — потребовал Барышев.

— А дальше, — ответил Тюрин, — я одел резиновые перчатки, зашел в ту квартиру, благо замок был хилый и легко открылся. Потом снял со стены картину, а затем в шкатулке нашел еще брошку и деньги, положил их к себе в карман и вышел из квартиры. А на следующий день у метро Октябрьская мы встретились с Мироном и я отдал ему эту картину.

— А брошку в карты проиграл? — спросил Женя.

— Было дело, поставил ее на кон и проиграл, — ответил он.

— Теперь скажи, как выйти на Мирона? — напирал Барышев.

— Да я ничего про него не знаю — замялся он, — Мирон как снег на голову на меня свалился.

— Вспоминай, вспоминай «Тюря», это очень важно, — настаивал Глеб.

— Ну, он как-то еще при первой встрече обмолвился, что где-то на складе «Военторга» промышляет, — пробормотал Тюрин.

— А какие его приметы? — спросил Кудрин.

— Я уже Вам говорил, что он плотного телосложения, нос картошкой и косыми глазами, на вид — лет шестьдесят, волосы седые, — нехотя ответил Тюрин.

— Ну, хорошо, заканчиваем, — Барышев протянул Тюрину листок бумаги и авторучку, — напиши все то, что нам сказал, за исключением твоих военных похождений. Эта лирика пока не нужна, напиши только о картине и встречах с этим Мироном.

Барышев вышел из кабинета, а Женя еще полчаса просидел на своем стуле, пока Тюрин не написал свое объяснение. Бегло прочитав, Кудрин положил его в свою папку.

Уже совсем стемнело, когда Женя и Тюрин в сопровождении Барышева вышли на улицу, где их уже ждал милицейский газик.

Поблагодарив Глеба за помощь, Женя повез задержанного в свое отделение милиции.

На следующий день он первым делом отправился к Николаеву на доклад о проделанной работе. Павел Иванович внимательно слушал его, не упуская ни одной детали из его доклада.

— Мне уже дежурный доложил о задержании Тюрина, — с улыбкой сказал он, — молодец Женя, расколол все же его. Человек с таким уголовным прошлым трудно идет на контакт, но Вы вместе с Барышевым виртуозно прижали его к стенке. Теперь об этом Мироне. Здесь дело более серьезное и требует подключения работников КГБ. Я созвонюсь с ними и сообщу обо всем, что ты рассказал.

С этим Женя вышел из кабинета начальника и пошел к себе. Когда сел за свой стол, мысли стали вихрем проноситься в его голове.

— Так чей же был фотоаппарат, которым снимали в квартире у Ермолаевой? К примеру, если это был фотоаппарат Паулы, значит, именно она делала фотографии, а если он принадлежал третьей присутствующей итальянке, значит, та делала фотографии. Каким же образом аналогичная фотография попала в руки к Мирону. Что между ними общего?

Эти вопросы, которые Женя сам себе задавал, сверлили его мозг и он, пока, не мог дать на них какой-то вразумительный ответ. Женя схватил трубку телефона и набрал номер Ермолаевой.

— Слушаю Вас, — раздался в трубке женский голос.

— Добрый день, Нина Николаевна, — это Кудрин из отделения милиции. Напомните, пожалуйста, чьим именно фотоаппаратом тогда снимали в Вашей квартире?

— Это был фотоаппарат Паулы, — ответила Ермолаева, — она всегда берет его с собой, чтобы запечатлеть красоты того или иного города. А в чем проблема?

— Этого я Вам пока сказать не могу, — ответил Женя и, попрощавшись, положил трубку телефона.

— Значит, фотографии сделала именно Паула, — рассуждал Кудрин, — если подумать логически, то одну фотографию она подарила Ермолаевой, а другие могла отдать любому человеку. Но как связать эту Паулу и Мирона, каким образом она могла передать ему точно такую же фотографию, как у Ермолаевой?

Размышления Кудрина прервал зашедший в кабинет Слава Андреев, который, улыбаясь, произнес, — Ну, Женька, молодец, размотал свое дело, а я уже думал, что это очередной «висяк». Все в отделении только об этом и говорят.

— Спасибо Слава, но картина еще не найдена, — развел руками Женя.

— Ну, там, дело техники, я думаю, скоро отыщешь, — приободрил товарища Андреев.

Второй день Слава светился от того, что зуб, наконец, у него вырвали и он со всеми это обсуждал. Вот и сейчас, он не преминул подчеркнуть, что как же хорошо, когда не болят зубы.

— Ты Слава особо не радуйся, — с улыбкой проговорил Кудрин, — зубы даются бесплатно человеку два раза в жизни, на третий — надо платить.

— Да будет тебе каркать, — замахал руками Андреев, — ты лучше мне дай свой бинокль на воскресенье. Мы тут с ребятами из райотдела решили на охоту съездить. А я тебе за это, дам на сегодня два билета в театр, так как моя подруга заболела и отказалась идти.

— Ого! А в какой театр? — Женя не ожидал.

— В театре на Таганке сегодня будет спектакль «Час пик, — торжественно парировал Слава. Таганка — это был не просто театр — это было легендарное место в Москве, куда попасть было просто не возможно, даже за деньги.

— Согласен, — выпалил Кудрин, он подошел к сейфу, вынул бинокль и отдал его Андрееву. А Слава достал из кармана сложенные два билета и вручил их сгорающему от нетерпения Жене.

Это была удача и, как только Слава вышел из кабинета, Кудрин тут же набрал телефон экспертно-криминалистического отдела.

— Слушаю, — пропел мелодичный голос Гареевой.

— Это я, Женя Кудрин, — ответил он, — могу я поинтересоваться, а что Вы делаете сегодня вечером?

— Пока у меня нет планов на вечер, — Тамара явно смутилась.

— В таком случае я Вас приглашаю сегодня в театр, у меня есть два билета в театр на Таганке, — Кудрин воображал себя волшебником.

Давно Женя не проводил такого замечательного вечера. С Тамарой оказалось легко и просто в общении, они сразу же стали понимать друг друга, будто были давними знакомыми. Не было ни неловкого молчания, ни утомительного разъяснения каких-то событий. Тамара обладала удивительным даром мгновенно снимать скованность, а Женя в свою очередь попытался показать и свое остроумие, и свое глубокомыслие. Кудрин впал в блаженное состояние влюбленности и был счастлив.

После вечера, проведенного с Тамарой, Женя буквально порхал, даже дело о краже картины отошло на задний план. Он пришел на работу с радостным чувством и даже по своей инициативе рассказал коллегам по работе несколько новых анекдотов.

Звонок Николаева привел его в рабочее состояние, начальник просил его зайти. Когда он зашел к начальнику, то увидел сидящим рядом немолодого человека с густыми седыми волосами.

— Знакомься, Женя, — майор, Костюк Михаил Иванович, из нашего районного КГБ, — представил сидящего Николаев, — расскажи ему подробно о своем расследовании и акцентируй внимание на том полицае.

В течение получаса Кудрин старательно рассказывал о расследовании, стараясь ничего не упустить.

— Ну, что же, — сказал Костюк, — мы займемся этим Мироном, и перевернем весь «Военторг». Не всех еще фашистских прихвостней настигла кара за содеянное и, как показывает практика, некоторые, сменив фамилию, залегли «на дно. Но рано или поздно мы все равно находим их и предаем суду.

— У нас с Вами теперь общая задача, — продолжал майор, — у Вас — вернуть картину, у нас — выявить предателя. Поэтому будем координировать свои действия и, я прошу теперь, без меня в отношении Мирона, ничего не предпринимать.

— Я понял, — четко и коротко ответил Кудрин.

— Вечером следующего дня его снова вызвал Николаев и сообщил, что завтра в пять часов утра ему нужно будет прибыть в районный отдел КГБ в девятый кабинет к майору Костюку. Утром он планирует задержать того полицая и, поскольку ты ведешь это расследование, ты тоже будешь в этом участвовать. Утром я пришлю за тобой нашу дежурную машину.

— Только будь там поосторожней, — продолжал он, — и возьми свое табельное оружие.

Выйдя от начальника, Женя пошел к себе в кабинет. Он сел за свой стол и уставился в окно, за которым уже начали сгущаться сумерки сентябрьского вечера и задумался. Думал он не о суетных вещах, не о личных проблемах, и даже не о тех папках с делами, которые скопились у него на столе, а думы скорее походили на размышления.

Женя мучительно задавал себе вопрос, почему человек идет на преступление против другого человека. Ведь он сознательно выбирает злой умысел, прекрасно понимая, что ничего хорошего тому человеку это не принесет. Но почему? Видимо, чтобы удовлетворить свои корыстные желания. Он вдруг подумал, что с понятиями добра и зла люди знакомы с раннего детства; родители практически каждый день объясняли, что такое хорошо и что такое плохо. Как прекрасно об этом писал Маяковский! А далее по жизни, человек иногда оказывается в ситуации, когда нужно осознанно выбирать между белым и черным, между добром и злом. И некоторые люди, для удовлетворения своих желаний, совершают злые поступки.

Вот сейчас, он неожиданно осознал для себя весь позитив того, что люди вышли из пещер, создали государство, настроили городов и укрылись в их скорлупе. Цивилизация — это хорошо! Но, к сожалению, мы еще не стали цивилизованными людьми. Вот и, Тюря, вроде грамотный человек, окончил школу, отучился на слесаря и говорить умеет правильно, но замашки корыстного человека проявились у него по полной программе. Ну не может он пройти мимо того, что плохо лежит, словно бес, сидящий у него внутри, заставляет его красть для своей похоти. Высшая степень эгоизма — вот тебе и развитие человечества, — думал Женя, — вот тебе и прогресс!

Ход его мыслей прервал дежурный офицер, который зашел в кабинет и передал ему целый ворох документов от начальника с визой «К исполнению» — новые поручения от Николаева.

На следующий день Женя встал очень рано и не завтракая, вышел на улицу, где его ждала дежурная машина. Как и было условлено, он ровно в пять часов утра явился в кабинет к майору Костюку.

— Значит так, товарищ Кудрин, — сказал он, — сформирована оперативная группа по задержанию Мирона Куриленко и тебя мы тоже включили в нее. Будем брать его сейчас на квартире. Этот подлец скрывался под фамилией Лопатин, позже все расскажу. А сейчас запомни — никакой самостоятельности, выполняешь только мои указания.

— Понял, — четко по-военному ответил Кудрин.

Они вышли на улицу, где к ним присоединились еще три человека в штатском и сели в стоящий у подъезда неприметный УАЗ.

Когда они приехали и вышли из машины, Женя увидел перед собой стандартную пятиэтажку на Мытной улице. Они вошли в подъезд и остановились у квартиры номер два на первом этаже.

Майор нажал на кнопку звонка и через несколько минут хриплый голос спросил, — Кто там?

— Откройте побыстрее, у ваших соседей возгорание проводки, нужна помощь, — майор старался говорить спокойно, чтобы не спугнуть.

Дверь на половину открылась и майор, резко распахнув ее, вошел в прихожую. Все увидели — перед ними стоял пожилой человек в тапочках, уютной серой пижаме и смотрел на них испуганными глазами. Они зашли в единственную комнату квартиры и майор на всякий случай взял его за руку.

— Позвольте, кто вы? — опешил Мирон и страшная догадка отразилась на его лице.

— Геннадий Лопатин, он же Мирон Куриленко, Вы арестованы за пособничество фашистам и убийства советских граждан, — громко проговорил майор, предъявляя свое удостоверение личности.

Вы меня с кем-то перепутали, — медленно и отчетливо проговорил Куриленко.

— Да нет, Мирон, тебя по фотографии опознал командир партизанского отряда и еще один человек, которого ты чуть не расстрелял в сорок первом году, но убил его товарищей, — жестко подытожил майор.

Куриленко, вдруг, проворно выхватил из кармана брюк пижамы небольшой пистолет и направил его прямо на майора. Женя, стоявший рядом, среагировал мгновенно — со всего размаха он прыгнул на него и вцепился в руку, тем самым прижал пистолет к его ноге. От неожиданности пистолет выпал из руки Куриленко, а подбежавшие оперативники быстро скрутили ему руки и одели наручники.

Женя, еще разгоряченный от схватки, встал у стены, поправляя свою рубашку, выскочившую из-под брюк.

— Спасибо Евгений, — тихо произнес майор и подобрал с пола лежащий пистолет.

— Смотрите ка, а ведь немецкий браунинг, — также тихо проговорил он.

Куриленко тяжело вздохнул, опустил голову и попятился к стулу.

— Я знал, что когда-нибудь это случится, — с дрожью в голосе сказал он, — да, я служил тогда у немцев, а куда было деваться?

— Все люди в это время шли на фронт, защищать Родину, — встрял Кудрин

— У нас с тобой Мирон еще будет много времени, чтобы за жизнь поговорить, а сейчас расскажи лучше о картине, которую для тебя украл Тюрин, — не выпуская из рук пистолета, потребовал майор.

Мирон заерзал на стуле, не ожидал он этого вопроса.

— Вроде месяц назад это было, — нехотя начал, — ко мне домой позвонили, а когда открыл дверь, увидел пожилого человека в светлом костюме и широкой белой шляпе.

— Не узнаешь, Мирон Куриленко? — просверлил он меня взглядом.

— Я пригляделся и к своему ужасу узнал майора Штольца из школы абвера, свалился он на мою голову,»как черт из табакерки», — продолжал Куриленко, — тогда в сорок втором году меня из полиции по какой-то причине направили на подготовку в школу абвера.

— Ну, об этом мы еще поговорим, ты давай про картину, — сказал майор.

— Так вот этот Штольц приказал мне взять эту картину из квартиры, и адресок подкинул, — продолжал Куриленко, — и еще дал мне фото, на которой были две женщины, а на заднем фоне была отчетливо видна, висевшая на стене картина какой-то балерины. Мне срочно нужен был исполнитель. Я вспомнил «Тюрю». Всего год назад он мне случайно попался в шашлычной в Нескучном саду. Вот тогда-то я и сказал ему, чтобы он мне эту картину достал. Я еще адресок дал и фотку, чтобы он знал какую картину нужно взять, ведь там и другие могли бы висеть.

— А где она сейчас? — спросил Кудрин.

— У меня, возьмите в письменном столе, в верхнем ящике, тот немец обещал, что будет в Союзе и придет ко мне за ней первого сентября, то есть через неделю.

Женя подошел к столу, выдвинул ящик и вынул небольшую картину с изображенной балериной. Это была именно та картина из квартиры Ермолаевой, за которой он эти последние дни гонялся и, наконец, нашел.

Ну, хорошо, товарищ Кудрин, — сказал, обратившись к Жене, майор, — акт изъятия картины мы составим сами, а сейчас берите ее и поезжайте к себе на работу, на этом Ваше участие завершено.

Конечно, Жене было интересно остаться, ведь он впервые участвовал в такой операции, но, увидев грозный взгляд майора, быстро вышел из квартиры.

На работе он подробно рассказал Николаеву о задержании Куриленко и положил ему на стол картину.

— Молодец Женя, — не сдержался от похвалы Павел Иванович, — буду ходатайствовать о твоем поощрении, — а картину и брошку мы вернем Ермолаевой после завершении всех следственных действий.

Кудрин вышел от начальника в хорошем настроении с чувством выполненного долга, а через неделю, приказом начальника РОВД за хорошие показатели в работе, он был награжден командирскими часами.

А еще через две недели его пригласил к себе Николаев и когда Кудрин зашел в кабинет, то увидел сидящим рядом с ним майора Костюка. Тот еще раз поблагодарил Женю за проявленное мужество при задержании опасного преступника и спасении его жизни. Он ничуть не стеснялся высокопарных выражений и говорил так, что Жене стало даже неловко.

— Так вот, Евгений, — майор перевел разговор на рабочий лад, — искусствовед Загорский как в воду глядел. Действительно, вторая картина, написанная Модильяни, на которой была изображена балерина Лаевская, пропала из Лувра во время войны. Мы просто убеждены, что это дело рук этого Штольца. Косвенно мы узнали, что он еще до войны начал коллекционировать картины известных художников. Так вот, уже после войны он задумал отыскать вторую картину Модильяни, подаренную им Ольге Лаевской. Штольц непосредственно в боевых действиях участия не принимал, поэтому ему удалось избежать наказания, как и некоторым другим сотрудникам абвера. А осел он после войны сначала в Аргентине, а затем перебрался в ФРГ.

Однажды, будучи в Италии, в гостях у бывшего сослуживца, он увидел фотографию, стоявшую на комоде в комнате дочери. На ней была запечатлена дочь сослуживца с какой-то женщиной. И вдруг взгляд его упал на задний фон фотографии; он обомлел, увидев висевшую на стене картину, фотографию которой он видел в альбоме той выставки. У него не осталось сомнений — это именно та самая картина Модильяни, которую он безуспешно искал все годы. И вот тут Штольц проявил все качества профессиональной ищейки: он поднял все связи, выяснил через знакомого дипломата точный адрес Ермолаевой, выяснил график гастролей Большого театра. Ну, а потом — дело техники: приехал туристом в Москву, нашел Куриленко и под угрозой разоблачения приказал ему выкрасть эту картину.

— Мы задержали Штольца на его встрече с Мироном, — продолжал майор, — он нам кое-что рассказал, но каким образом отыскал Куриленко, отвечать отказался.

— А Вы арестовали этого немца? — спросил Женя.

— Да нет, опросили и отпустили, — ответил Костюк, — предъявить ему обвинение в соучастии в краже картины — гиблое дело, а признание Куриленко, грамотный адвокат квалифицирует как оговор иностранного гражданина. Зато предатель получит по заслугам, его арестовали, идет следствие, а суд, несомненно, определит ему меру наказания.

— И еще, — продолжал майор, — наше руководство выражает Вам товарищ Кудрин благодарность за помощь органам КГБ в поимке опасного преступника, а от себя лично — за спасение моей жизни. Разрешите преподнести от имени нашего руководства скромный подарок.

Он передал Жене небольшую серую коробочку, открыв которую он увидел командирские часы.

— О, как! — воскликнул Женя

— Что-то не так? — спросил майор.

— Да нет, спасибо большое за подарок, — засмущался он.

— Молодец Женя, — проговорил и Николаев, — раскрыл преступление «по горячим следам», не каждый день такое происходит.

Кудрин еще раз поблагодарил за подарок и вышел из кабинета.

Вот так Кудрин оказался счастливым обладателем сразу двух командирских часов, причем одного и того же черного цвета, словно инкубаторских.

Когда Женя зашел в свой кабинет, он увидел неожиданную картину: Слава Андреев резал хлеб, Блинов чистил колбасу, а Лева Ерихин как самый старший из оперативников, открывал бутылки с портвейном.

— Женька, проходи, тебя только и ждем, — радостно проговорил Блинов.

У оперативников уголовного розыска издавна была традиция отмечать раскрытие знаковых преступлений всем коллективом.

— Поздравляю Женя, — сказал Ерихин, — молодец, раскрыл по «горячим следам».

— Почти «по горячим следам», ведь прошло несколько дней — поправил Женя; он сегодня уже второй раз слышал эту похвалу из уст уважаемых оперативников.

— Ну, пускай будет «почти», за твои успехи! — проговорил он, выпив целый стакан вина и, торжественно поднял пустой стакан над головой.

Они выпили, закусили, потом еще выпили и еще закусили; все коллеги старались сказать Жене что-то приятное и, ему от этого было очень хорошо на душе. Дальше разговор плавно переключился на тему, кто из известных людей отправляется на пенсию, кого повысили в должности, кто получил новое звание. Это была «обязательная» программа всех посиделок коллег по работе.

— Мужики, — вдруг громко сказал Ерихин, — хватит про эту работу, она уже у меня в печенке сидит, пусть лучше Женя новый анекдот расскажет.

— Давай, давай, — подхватили сослуживцы.

— Хорошо, — ответил он, — но только один анекдот, мне нужно идти домой, я отпросился у Николаева. Ко мне родители мои должны приехать и привезти новый холодильник, взамен старого.

— Милиция арестовала группу мошенников, — начал Женя, — продававших поддельные дипломы, но на следующий день они были выпущены на свободу. — «Недостаточность улик» — , пояснил журналистам доктор философских наук лейтенант Козлов.

Все дружно рассмеялись, а Женя, попрощавшись, вышел из кабинета и быстрым шагом направился домой.