Посланник МИД. Книга третья

Георгий Комиссаров, 2023

Грозные 30-е годы ХХ века. Сражения шли не только на полях, в море и в небе. Менее кровопролитные, но не менее решающие шли и в тиши кабинетов, на светских раутах и просто в непринуждённых беседах различных государственных деятелей с работниками дипломатических миссий всех стран и рангов. Именно там создавались и рушились союзы, коалиции, тайные сговоры и пакты. Именно так мир развивался по той исторической линии, которую потом все изучают и утверждают, что это закономерности. А на самом деле кто-то «просто» пролил стакан воды на важные документы или бокал с шампанским на платье жены всемогущего премьера… Вот про эти «случайности» мировой политической истории эта книга. И про её скромных героев, благодаря которым мы всё ещё живы.Это продолжение цикла.Все персонажи являются вымышленными, и любое совпадение с реально живущими или жившими людьми случайно.

Глава 1.

И вот я в экспрессе Берлин-Париж…

Я много раз за время своей жизни в Германии покидал её…

Но в этот раз нахлынули на меня чувства, заставившие меня оглянуться назад…

Я приехал в Германию в 1930 году.

Раздавленная Версальским договором, загнанная как мышь под плинтус, разгромленная, она имела весьма убогий и даже растерянный вид, — как точно подметил мой друг Александр Вертинский. С которым меня свела судьба во время моего пребывания в Германии, где он гастролировал.

Немцы, что называется, ходили на цыпочках, стараясь не шуметь, как в доме, где только что умер кто‑то. Они были грустны и любезны. И растерянны.

Им свойственна медлительностью мышления, и они всё ещё не могли постичь своего краха.

Это было для их разума слишком неожиданным.

Военное поражение, революция и бегство кайзера.

И самое страшное — с них содрали форму!

Для того, кто не жил в Германии, тому не понять, что значит для немца военная форма, дисциплина и порядок.

Это жизнь, которой он живёт. Это краеугольный камень его существования.

А эта скотина Гитлер, когда пролез во власть, вернул это всё немцам. Их военную форму! Этим ничтожно малым, незначительным, но филигранным жестом он завладел их душами.

В 1930 году, когда я сюда приехал, немцы почти все ходили в штатском. Форма была уничтожена.

Придурковатые прусские помещики — юнкера, битые генералы, полковники и майоры, были поголовно переодетые в цивильное, и поэтому выглядели как скрывающиеся в чужой одежде мошенники или простые разорившиеся бюргеры.

От всего воинственного их прежнего вида у них остался один блестящий и надменный монокль в глазу.

Для них это было по настоящему тяжелое испытание!

А тут ещё и их любимы монарх трусливо сбежал! Тот самый кайзер, на которого они… без преувеличения… молились словно Богу.

Немцы были воспитаны с детства в духе подчинения и обожания своего монарха, как в России — Царя-батюшки!

Череда послевоенных невнятных «демократические правительств» никого не могла тут обмануть.

Портреты Вильгельма имелись по прежнему в каждом доме, но теперь не висели на самом видном месте, а были спрятаны.

Но каждый год… в день рождения кайзера… доставались и подальше от посторонних взглядов немцы проливали над ними горькие слезы.

Миллионы немцев отсылали в этот день открытки с поздравлениями в Голландию, в город Дорн, где открыто и скромно жил бежавший туда Вильгельм.

И он… оттуда… неизменно присылал каждому обратно по открытке с благодарностью за поздравления… Правда они были напечатанные на дешёвой бумаге и с одинаковым сухим для всех текстом… Но! За его подписью!

Немцы… привыкшие повиноваться, шагать строем, тянуться и подчиняться, были на распутье…

Они, были предоставленные самим себе, как собака без будки и хозяина… Потерявши «палку», «ошейник» и «цепь», в которые они слепо верили, немцы растерялись до такой степени, что вызывали жалость у некоторых сердобольных людей.

Как будто стадо овец выгнали из тёмного хлева на свободу… без пастуха.

Однако… со временем они стали приходить в себя…

Было открыто сообщение с Миром… Прежде всего с Францией и Англией. Появились туристы…

Немцы из злых волков переоделись в мирные овечьи шкуры.

Постепенно кайзеровский вид граждан послевильгельмовской Германии исчезал.

На его место приходил обычный штатский облик населения Западной Европы.

Как я уже знал, очень сильно по немцам, ударила инфляция в 23‑м году…

По рассказам многочисленных моих собеседников, это была жуткая картина послевоенной экономической катастрофы.

Немецкая марка в те дни скатывалась вниз с молниеносной быстротой.

— Настоящий «блиц-крах» Германии!, — как прокомментировал мне те дни Александр Вертинский, заставший всё это тут.

— Удержать её не могли никакие силы, ни земные, ни небесные, — говорил он.

По его словам, немцы тогда окончательно растерялись… началась паника. Массовые самоубийства охватили Германию.

А ловкачи всякого рода кинулись скупать дома целыми кварталами…

И немцы, как одурманенные, продавали их за ничего уже не стоящие миллионы марок, которые через несколько дней оказывались простыми бумажками.

Огромные универсальные магазины, такие, как «Хофф», например, оказывались вычищенными от товаров за одно утро.

А к вечеру того же дня марка падала вниз так, что то, что было продано магазином за сто марок, нельзя было уже купить и за тысячу.

Пока сознание несчастных немцев переваривало все это, многие нувориши заработали огромные состояния на их беде.

Когда до граждан наконец дошло, в чем дело, было уже поздно. Почти все они были разорены.

Таковыми были первые послевоенные годы существования немцем.

Но затем всё наладилось…

Когда воспоминаешь какую‑нибудь страна, где бывал и жил, то она в твоём мозгу приобретает некие формы и ассоциации.

Например, Франция представляется мне чем‑то лёгким, ажурным, каким‑то кружевом, сотканным причудливым узором… как чулок или нижнее бельё прелестницы…

Когда же я думаю сейчас о Германии, то я представляю себе громадную серую уродливую глыбу.

На верху у этой громадины — меч, устремлённый на восток…

А под ним роковые слова: «Там немецкий меч добудет землю для немецкого плуга».

Эта глыба распластала под собою немецких мыслителей… и мудрых деятелей…

Но несправедливости ради должен сказать, что не все немцы разделяют эти захватнические планы относительно России-СССР.

Многие из них с большим интересом и даже с нескрываемой симпатией следят за стройкой в СССР или как тут выражаются: «социальным экспериментом».

Немецкий народ в основной массе своей не только не хочет войны с нами, памятуя заветы Бисмарка и прежние уроки, но некоторые, более культурные немцы даже хотят учиться на русском опыте.

Эти прогрессивные представители германской нации охотно вступали в беседы со мною. Вопросы на меня сыпались разны и много… как из рога изобилия.

Причина этому была одна.

Немецкие специалисты, побывав в СССР и возвратившись по окончании своих контрактов, рассказывали много о том, какие колоссальные стройки и положительные перемены происходят там.

И этим невольно вызывали большие симпатии и интерес у немцев к моей Родине.

— Русские, — говорили они, — хоть и большие фантазёры — мечтатели, но ещё и энтузиасты, оптимисты, влюблённые в свою страну, верящие в свои пятилетки. «СССР догонит и перегонит Америку!» Так тогда писали все Советские газеты.

Коммунистическая партия была довольно значительно представлена в Германии. Я был знаком с её руководителями.

Я сам видел разрешённую правительством демонстрацию коммунистов, которая шла по Унтер-ден-Линден в течение двух часов шеренгами по четыре человека в ряд.

Но это всё в прошлом… После Гитлера, коммунисты ушли в подполье, кто не был схвачен и брошен в концлагеря. Некоторая часть их уехала из страны… многие из них в СССР. Но к большому удивлению товарищей из нашего полпредства в Германии и представителей Коминтерна, целые районные ячейки местных коммунистов перешли в НСДАП.

Как-то Гитлер, хвастаясь передо мною этим печальным для меня фактом, заявил:

«Из коммуниста может получиться хороший нацист… а вот из гнилого социал-демократа никогда!»

Мои мысли снова вернулись к образу Германии…

Немки… Женщина в немецкой семье и обществе вообще… не играет никакой практически роли. Хорошая немка, как тут говорят, должна знать только три «К»:

— Киндер!

— Кюхе!

— Кирхе!

То-есть детей, кухню и церковь.

Не сильно тут развернёшься…

По воскресеньям по дороге к Тиргартену я часто наблюдал такую картину: Множество немецких семей шли на прогулку в Ванзее или куда‑нибудь в ещё… У всех их всегда одно и то же.

Идёт важно и надменно их глава семейства пыхтя огромной вонючей сигарой и засунув руки в карманы. Впереди него бежит его выводок детей…

А сзади, еле перебирая ноги, ковыляет навьюченная, как ослик, его вторая половина.

Она несёт за спиной тяжеленный рюкзак с едой и выпивкой…

При этом в руках она может тащить ещё что‑нибудь вроде подстилки, ковра, летней палатки, ракеток для бадминтона или сетку с мячами.

Все это выглядело нормой.

Дома же, в свободное от работы время, готовки, уборки, походов по магазинам и базарам, все немки вяжут. Вяжут до исступления.

Производя огромное множество различных «набрюшников», «напульсников», «митенток», перчаток, носков, шарфов и прочего.

Они наплетают громадное количество всяческих салфеток, подставок, колпаков для чайников, кофейников, разные виды подстаканников.

На всей мебели в любой квартире много навалено этих вязаных тряпочек.

Куда бы ты ни сел, куда бы ты ни положили руку, везде ты натыкаешься на квадратики, кружочки, полосочки…

Всё это вывязанно с беспощадной тщательностью, с уморительными узорами и кружевами.

В этом также зарыто их непроходимое и в тоже время милое немецкое мещанство.

Тебя как бы этим предупреждают: «Осторожнее! Не наследите! Не пролейте! Не насорите!..»

Даже для зубочисток они вяжут очаровательные чехольчики.

Всё это имеет и обратную отвратительную сторону… Так как разводит в их квартирах страшную пыль, как и любые тряпки, наваленные без всякой меры.

Все эти вязальщицы-хозяйки квартир к тому же ещё и сыщицы-шпики…

Они следят строго за своими жильцами, как тюремные надсмотрщики за заключёнными.

У меня в комнате стоял диван, и я привык сидеть в его левом углу… И вот… я однажды нахожу записку хозяйки, в которой она просит меня сменить угол и сидеть справа, чтобы диван просиживался равномерно… ха-ха.

В Бонне… у одной хозяйки, у которой я снимал комнату, было такое огромное количество вязанного тряпья, что в доме буквально не было ни одного необвязанного места или предмета.

А в самом центре квартиры… в гостиной на обеденном столе стоял огромный красный гном для чайника, связанный из бельевых окрашенных верёвок…

Больше в квартире нечего было обвязывать категорически.

Однажды, вернувшись домой, я был поражён тем, что моя хозяйка плела новый колпак на чайник, но только ещё больших размеров.

Во Франции я однажды услышал от одного художника: «Я не знаю, на что я был бы менее способен, чем быть немцем…»

Мне тоже тут показалось, что стать немцем нельзя, им нужно родиться.

Я знаю, например, людей, которые очень легко уживаются в любой стране.

Мне приходилось встречать, скажем, русского, который долго жил в Америке.

И я думал про него: «Он стал настоящим американцем».

Или встретишь теперь в СССР какого‑нибудь американца… их кстати полно там… который обрусел и совсем ничем не выдаёт своего заокеанского происхождения, и ты невольно думаешь о нем: «А он совсем уже стал русским…»

Так вот… по моему глубокому убеждению… стать немцем никогда нельзя!

Немцы имеют такие, свойственные только им, черты характера, которые не могут быть приобретены. С ними рождаются.

Прежде всего у них в крови дух чинопочитания и преклонения перед законом. Каков бы этот закон ни был… как например сейчас — фашистский и антисемитский.

Мне один европейский дипломат рассказывал, что во время революции, которая вспыхнула в Германии после проигранной войны, он жил в Берлине, в отеле «Националь».

Этот отель этот выходил окнами в Тиргартен — большой парк-лес в центре города, вроде парижского Булонского леса.

И тогда он лично наблюдал из окон своего номера, как кайзеровские войска, выстроенные посреди аллеи, начали стрелять по демонстрации…

Демонстранты испугались и побежали.

Они оказались перед большим газоном травы, за которыми был лес, где они могли спрятаться от огня.

Но немцы бежали строго по… дорожкам аллеи, потому что на газонах стояли надписи: «Verboten!» — Запрещено!

Припоминаю и другой случай… уже со мною…

Как‑то раз… уже работая в «бюро Риббентропа, я как обычно… приехал туда аккуратно в 8 часов утра.

И каждый раз… как и до этого в течении года… я там показывал свой пропуск в контрольной будке одному и тому же сторожу, который, естественно, знал меня в лицо.

И вот… в тот раз я забыл свой пропуск в кармане другого пиджака и приехал без него.

И сторож не пустил меня!

Потому что в конторе висело объявление: «Без пропусков вход запрещён».

Опять «Verboten!».

А меня ждали в Бюро… Напрасно я пытался объяснить сторожу, что задержка будет иметь пагубные последствия. Он был непреклонен. Прошёл целый час, пока посылали другого дежурного за новым пропуском.

Вот какова сила преклонения немцев перед порядком и законом!

Столица Германии — Берлин. В переводе — берлога. Мрачный город.

Как и все немецкие города. В их архитектуре есть общая… какая‑то ужасно застывшая угрюмая одинаковость.

Дома — как фибровые коричневые чемоданы.

Вывески всех магазинов написаны одними и теми же готическими буквами, витрины похожи одна на другую, как пара кайзеровских начищенных сапог или блестящих моноклей…

Вот хотя бы взять любую улицу в Берлине, на которой ты живёшь, допустим, два-три года. И вот однажды пьяным тебя привозят на такси и оставляют совершенно на другой улице и на другом конце города… и даже может быть в другом городе.

И тебе обязательно покажется, что это улица твоя!

Кроме Курфюрстендама, в Берлине все улицы похожи между собою. Да и памятники тоже. В немецком искусстве нет возвышенной эстетики и самое главное — нет полёта фантазии. Все представления немцев о красоте тесно связаны с армией, удобствами и пользой.

Я сейчас полностью убеждён, что если немцу снится рай, то он обязательно в виде ровных рядов постриженных деревьев, увешанных гроздьями сосисок, и фонтанов, бьющих пивом, спрятанных в прохладной тени этих ровных деревьев. Пресловутый тевтонский, прусский милитаризм очень отразился на памятниках.

Целые аллеи в Тиргартене заставлены памятниками прошлых кайзеров и генералов в самых пышных военных позах.

В Берлине я не видал ни одного памятника человеку в цивильном. Если они и есть, то их не видно. Они растворены в общей массе солдафонских монументов.

Столица Германии переполнена мещанскими вещами.

По чьей‑то инициативе был даже создан великолепное заведение развлечений: «Музей безвкусия».

Там собрали массу всякого рода скульптур, живописи и вещей домашнего обихода, которыми немцы украшают свой быт.

Я был в этом музе. Это — потрясающее зрелище мещанской пошлости, обывательского понятия о роскоши и красоте.

Чтобы описать всех этих голых красавиц в виде статуэток, раскрашенных в лилово-жёлтые тона, всех этих адово-красных Мефистофелей и картинок из «красивой римской жизни» не хватит никаких… даже русских ругательств…

И тем не менее… в каждой семье бюргера я видел всё, что было на этой выставке.

Немецкое представление об эстетике наивно, тяжело и местами ужасно.

Оно проявляется во всем: в одежде, домашней обстановке, в еде, в развлечениях, в юморе.

Приехав в Германию в 1930 году, после советской скудной гастрономической действительности, я был поражён её немецким разнообразием.

Я с удовольствием стал тут регулярно есть сосиски, которые, конечно, немцы делают непревзойдённо.

Хотя еда в Германии также весьма тяжёлая.

Это я уже потом понял, что немецкие меню на самом деле разнообразием не блещут.

Главным блюдом в их гаштетах является свинина.

В любых сочетаниях, под разными соусами. Будь то это сосиски, колбасы, окорока, котлеты или просто зажаренная нога — но всегда свинина.

Есть ещё гусь, но это уже считается роскошью и подаётся только на Рождество.

Рыбу немцы не уважают, но вот картофель их настоящая национальная еда. Его они едят со всяким блюдом и в огромном количестве.

Едят немцы помногу и жирно.

Одно из блюд, которое подают в их заведениях общепита, приводит меня прямо в ужас.

Оно называется «айсбайн» — это огромная говяжья нога, хорошо отваренная в супе, и которая подаётся на стол целиком, как она есть.

Я, припоминаю, как задрожал, впервые увидев, как её едят.

Вначале немцы орудуют над ней ножом и вилкой, постепенно срезая с неё мясо и жир.

Затем этот огромный мосёл они берут в обе руки и начинают обгрызать его. Настоящий обед каннибалов!.. Ха-ха.

Запивают немцы свою пищу неизмеримым количеством пива.

Которое… нужно отдельно сказать… тоже превосходного качества. Но напиваются немцы тяжело и мрачно.

У Германии есть Рейн, на берегах которого произрастает чудесный виноград и из которого производят одни из лучших в мире по качеству, знаменитые рейнские белые вина. С которыми не могут соперничать даже лучшие белые вина Франции.

Но немцы не любят вино.

Они пьют пиво. А вино идёт на экспорт.

По всей Германии выстроены тысячи огромных пивных дворцов… в четыре-пять этажей,… во всех города, они вмещают тысячи посетителей каждый, но даже они не могут вместить всего количества посещающих их.

На каждом этаже такого дворца играет отдельный оркестр.

Вся там собравшаяся публика пьёт только пиво.

Весьма примечательны и интересны мужские уборные при них.

Они представляют из себя особое произведение германского гения и искусства… это целые дворцы из кафеля и мрамора с высокими потолками и все в зеркалах и с начищенной бронзой.

Всё в пивных дворцах — для удобства пивных клиентов.

У такого важного заведения, как туалет в пивном дворце, конечно же есть его заведующий! Он встречает всех у входа туда… величественный, как губернатор на дворянском балу.

Начальник такой уборной всегда полный собственного достоинства толстяк немец. На нём чёрный сюртук, который наглухо застёгнут, из под него виден накрахмаленный воротник с непременным чёрным галстуком. Во рту у этого стража клозета неизбежная вонючая сигара, на лице блуждает снисходительная ухмылка…

Тут мои воспоминания о Германии переключились на курьёз, который произошёл со мною перед самым моим отъездом…

Приблизительно дня за три до моего отъезда в Париж ко мне в пансион прибыла довольно экстравагантная делегация.

В неё входили несколько дам и пара тройка мужчин.

По фамилиям, которые они мне называли при представлении, я понял, что они все явно балтийско-немецкого происхождения — то есть остзейские, как тут принято говорить о немцах с тех мест.

Некоторые из них были графами и баронами, остальные соответственно — графини и баронессы. После того, как я им предложил присесть, я осведомился о причине их визита ко мне.

Начали дамы… с преувеличенных комплиментов моей популярности в дипломатических, политических и светских кругах Берлина.

Сделав, так сказать, «артиллерийскую подготовку».

Затем началась атака по всем правилам ведения светских бесед. Слово взял уже представитель сильного пола.

Один из баронов, протерев перед этим тщательно свои очки и рассматривая свои холёные руки в родовых дворянских кольцах с гербами, стал излагать мне цель их визита, осторожно подыскивая слова.

Дело, оказывается, было в том, что они пожелали последовать примеру национал-социалистской партии и решили объединить здесь, в Германии, всех «национально мыслящих» русских людей, создать что‑то вроде союза или «русского отдела» этой партии.

— Правительство с поддержкой отнеслось к этой идее и уже отвело нам целый дом на какой‑то «Лейпцигштрассе», — добавил другой барон.

— Обещает в дальнейшем хорошо субсидировать нашу организацию, — вставил свои пять копеек один из графьёв.

— Дом шестиэтажный, с чудными будуарами и видами!, — не выдержав воскликнула одна из прелестных баронесс.

— Уже утверждён даже проект формы от Хьюго Босс!, — добавила другая, с ударением на фамилию модного тут сейчас молодого нациствующего кутюрье..

— Мы будем иметь казачьи фуражки, — перебила её другая дама, кажется графиня и зарделась, как гимназистка.

— Но только общего коричневого цвета, и такие же, как у всех наци, рубашки, — строго уточнила самая старшая из дам… тоном гувернантки или «классной дамы».

— И повязку со знаком свастики на левой руке!, — с энтузиазмом воскликнул, вскочив со своего стула, самый молодой безусый «корнет».

Я ничего не понимал.

— Но, простите, чем я могу быть вам полезен?, — спросил я с недоумением.

Снова слово взял самый холёный барон:

— Немного терпения!, герр фон Козырёфф…

А я подумал весело: «Ого… Серёжа… да тебя уже тоже в бароны записали»

Тот, увидев моё удивление, довольно продолжил:

— Сейчас вам всё станет ясно…

Затем он торжественно обвёл всех взглядом… те все вскочили, как по команде, я тоже встал, а он громко сообщил мне:

— Уважаемый наш соотечественник герр фон Козырёфф, имею честь и удовольствие вам сообщить… что с этого момента вы обладатель наследного дворянского титула «барон ниеншанский»…

При этих словах он, как заправский фокусник, достал откуда-то древний пергамент и ловко вписал, также не понятно откуда взявшимся, гусиным пером в него мою фамилию и имя… и передал мне…

Вот так я неожиданно для себя и стал обладателем старинной фамильной грамоты, титула «барон» и судя по записям… ещё и какого-то клочка земли… — Кажется это право зовётся «ленн», — мелькнула у меня мысль из моих познаний в баронских правах на землю.

Видя мою полную растерянность… другой высокий худой барон предложил всем снова присесть.

Затем он закурил сигарету и, пододвинув к себе пепельницу, чуть-чуть улыбаясь, медленно и терпеливо стал объяснять мне:

— У нас, герр фон Козырёфф, понимаете ли, есть некоторые препятствия… то есть… вернее… затруднения… в этом направлении… эээ… в создании нашего общества…

— Нам нужно имя…, — снова не выдержал, воскликнул пылкий юнец.

Худой спокойно продолжил:

— То есть, я хочу сказать, нам нужен человек с именем, который был бы известен всей нашей русской немецкой публике и в то же время репутация которого была бы, так сказать, не запятнана. Ну… нейтральный, что ли, — пояснил он.

Я начал понимать.

— И что же, у вас в Берлине не нашлось ни одного человека с «незапятнанной» репутацией?, — не выдержав, спросил я.

Барон неопределённо развёл руками.

— Очень трудно найти подходящее лицо, — уклончиво ответил за него другой… кажется граф.

— Различие взглядов… Политическое прошлое… Возникают возражения!, — добавил с сожалением третий собеседник.

— Но я же советский дипломат, — попытался я возразить.

Этим своим очевидным заявлением я всего лишь вызвал улыбки и реплику: «…на службе у фюрера».

— Ваше имя нас устраивает… Вы, так сказать, достаточно лояльны и из другого мира! — поддержал «важный» барон.

— Чего же вы от меня хотите конкретно?, — спросил я.

Бароны и графья переглянулись. Баронессы и графини смотрели с мольбой на меня.

— Мы предлагаем вам возглавить наш союз, — твёрдо сказал один из баронов.

Тут наперебой заговорили дамы.

— У вас там будет чудная квартирка, — промурлыкала самая молодая, стреляя в меня глазками.

— Чушь говоришь, Жаннет… Мы отведём вам весь бельэтаж!, — с пылом сказала строгая «классная дама».

— Весь этот дом наш!, — добавила другая.

— Работы особенно никакой не будет!, — выложил «веский» аргумент молодой граф с видом повесы.

— Просто подписывать несколько бумаг в день, и все!.., — с лукавством мурлыкнул «кот Базиллио» графского чина.

— Ну, и официальное представительство, так сказать!, — добавил «главный» из баронов.

Я уже все понял.

Это была гнусная провокация Розенберга…

Они искали дурака — это было ясно.

Вот эту «честь» они и решили предложить или «подложить» мне.

Едва сдерживаясь, чтоб не рассмеяться, я поблагодарил их и встал.

Бароны тоже поднялись.

— Я советую вам подумать над этим. Это будет для вас и полезно, и приятно в одно и то же время!, — сказал один из них.

Нотка угрозы едва уловимо прозвучала в этих словах.

— И это нисколько не помешает вашей дипломатической деятельности, — добавил другой.

— Напротив… укрепит связи русских немцев в Германии с Советской Россией, — с жаром выдохнула перезрелая графиня-фройляйн на выданье.

— Разрешите мне дать вам ответ в четверг, — попросил я.

Бароны молча поклонились.

После их ухода я упал в кресло и стал хохотать, обдумывая, какой анекдот я сделаю из этого разговора и как я буду его пересказывать моим приятелям тут. И как будут хохотать в Центре и в нашем полпредстве…

Но к моему недоумению из Москвы пришёл категорический приказ: «Возглавить Союз русских немцев в Германии».

В четверг, как я и обещал… посыльным я направил остзейским баронам своё согласие, одновременно с извинением, пояснив, что срочно выезжаю в командировку, а полномочия подписывать бумаги могу передать любому доверенному лицу.

Потом я взял телефонную книгу, позвонил в бюро и заказал себе билет на парижский экспресс.

В ту же ночь я покинул Берлин.

На вокзале правда меня перехватил один усач и представившись знакомой фамилией, что говорило о его принадлежности к группе лиц, меня недавно посетившей, и попросил подписать два документа.

Первым документом было моё согласие возглавить их Союз, а вторым я уполномочивал этого господина вести дела их сборища… ха-ха.

Я их с лёгким сердцем подписал и шагнул в неизвестность… то есть сел в свой вагон…

***

Сталин читал сводную докладную по Франции от Артузова…

Агрессивные действия этого негодяя Гитлера подстегивали всех в Европе искать союзников…

На заседание совета министров Франции министр иностранных дел Лаваль сделал сообщение о дипломатической обстановке. По его словам, «именно Италия является в данный момент той страной, которая наиболее полна решимости применить в случае надобности силу. Муссолини согласен на содействие России только при условии одновременного участия Польши».

Был зачитан проект меморандума Лиге наций, в котором упоминается «непрерывная и очевидная ложь» Геринга и Нейрата (министр иностранных дел Германии — справка Артузова). «Однако в связи с создавшейся обстановкой и итальянским предложением возник чрезвычайно серьезный вопрос о возможном применении силы, то есть о войне». Этот вопрос поставил Фланден — премьер.

Пространные объяснения Лаваля показались Сталину отвлеченными и туманными.

Затем Лаваль перешел к франко-русскому вопросу. Лаваль заявил, что «он задумал многосторонний пакт о ненападении и консультациях наряду с двусторонними договорами о взаимопомощи». Он зачитал проект двустороннего договора, «который намерен представить Потемкину» — Наш полпред в Париже — отметил про себя Сталин.

В договоре содержится ссылка на Устав Лиги наций. Лаваль хочет, как он выразился «вести переговоры с Советами лишь для того, чтобы поддержать Малую Антанту и помешать германо-русскому соглашению. Но в глубине души — и он признает это — он опасается возможного воздействия большевистской армии на французскую армию. Он пока еще не согласен, чтобы союзные обязательства вступали в силу автоматически».

Тут Сталин хитро ухмыльнулся и продолжил чтение.

Премьер Фланден изложил решения верховного командования:

«Правительство постановило временно оставить в армии контингент, который подлежал демобилизации 13 апреля. Однако на призывников этого контингента, которые принадлежат к предыдущим призывным возрастам, но ранее получали отсрочку и были временно освобождены от военной службы, распространяются обязательства только их призывного возраста, и, следовательно, они будут демобилизованы согласно условиям, установленным ранее. Этот контингент останется в армии до тех пор, пока новобранцы, подлежащие призыву в апреле, не пройдут необходимой подготовки. Он будет использован для пограничной службы и для возведения защитных укреплений и будет демобилизован не позднее 1 августа. Военнослужащие, задержанные в рядах армии, будут пользоваться особым режимом отпусков, и в частности отпуском на время сельскохозяйственных работ, сверх того им будет сокращен срок последующего пребывания в запасе».

Далее Сталин перешёл к чтению ноты об отношении Германии к проекту Восточного пакта которую фон Нейрат вручил сэру Джону Саймону (министр иностранных дел Англии — справка Артузова) во время их берлинских переговоров 25-26 марта этого 1935 года.

Германия предлагала следующие:

«1. Договаривающиеся державы обязуются не нападать друг на друга и не прибегать к силе в какой бы то ни было форме.

2. Договаривающиеся державы обязуются заключить между собой в случае если они еще не сделали этого, — договоры об арбитраже и согласительной процедуре, предусматривающие процедуру обязательного арбитража в случае спора юридического порядка и согласительную процедуру в целях мирного урегулирования политического конфликта.

3. Если тем не менее одна из договаривающихся держав считает, что ей угрожает агрессия или применение силы со стороны какой-либо другой договаривающейся державы, то по требованию вышеупомянутой державы должна быть немедленно созвана конференция представителей правительств всех договаривающихся государств с целью обсуждения создавшегося положения и в случае необходимости мер, которые следует принять для поддержания мира.

4. Если вопреки этому соглашению между двумя договаривающимися державами возникнут все же военные действия, другие договаривающиеся державы обязуются не оказывать агрессору никакой поддержки ни в области экономики, ни в области финансов, ни в военной области.

5. Пакт заключается на десятилетний срок, который может быть продлен на дальнейший период».

Сталин знал, что это совершенно секретная информация была добыта Козыревым перед самым его отъездом из Берлина.

— А не поторопились ли мы его от туда выдернуть?, — мелькнула у Сталина мысль.

Но тут же он сам себе ответил:

— Нет… Он нужнее сейчас в Париже… Нам нужен этот договор с Францией, чтобы вбить клин между ними и Германией…